Страница:
— Неужели я ничего не могу для тебя сделать?
— Нет, отчего же? Я буду приходить, как раньше, за милостыней. А иной раз мне, может быть, захочется понюшку табачку. И еще вы можете поговорить с констеблем и сборщиком податей, чтобы они меня не трогали. А то еще, пожалуй, замолвите за меня словечко мельнику Сэнди Недерстану, чтобы он держал на цепи свою собачищу, потому что я не хотел бы причинить ей вред: она же только выполняет свою обязанность, когда лает на такого бродягу, как я. Есть еще кое-что, да, мне кажется, не пристало мне говорить о таких вещах.
— Что же это, Эди? Если дело затрагивает тебя, я сделаю все, что в моей власти.
— Это затрагивает вас и находится в вашей власти, а я должен высказаться. Вы красивая молодая леди, и добрая, и, может быть, с хорошим приданым. Так не отпугивайте же насмешками этого молодца Ловела, как недавно на прогулке под Брайерибенком. Я тогда видел вас обоих и слышал, но вы меня не видели. Будьте с парнем поласковее, он вас очень любит. И это его смелость и ловкость, а не мои слабые усилия спасли вчера сэра Артура и вас.
Он произнес эти слова тихим, но вполне внятным голосом, не дожидаясь ответа, направился к низкой двери, которая вела в помещения для слуг, и скрылся в доме.
Мисс Уордор несколько мгновений оставалась в том же положении, в каком ее застали последние странные слова старика. Она стояла, опершись на прутья оконной решетки, и, пока нищий не исчез из виду, не решилась вымолвить ни слова о столь деликатном деле. Ей и в самом деле трудно было решить, как поступать дальше. Тайна ее встречи и разговора наедине с молодым и никому не известным приезжим оказалась в руках человека из такой среды, где юная леди меньше всего склонна была бы искать доверенного друга, и теперь зависела от скромности того, кто по самой своей профессии был первым распространителем сплетен во всей округе. Мысль эта была мучительна для Изабеллы. Конечно, у нее не было повода предполагать, что старик так или иначе намеренно оскорбит ее чувства, а тем более — причинит ей вред. Но вольность, с какой старый Эди заговорил с ней о таком предмете, уже показывала — как и можно было ожидать — полное отсутствие деликатности. И девушка не сомневалась, что такой поборник свободы при первом же удобном случае без всяких колебаний сделает или скажет все, что придет ему в голову. Эти мысли так терзали и сердили ее, что она готова была пожалеть об усердной помощи, оказанной ей Ловелом и Охилтри в предшествующий вечер.
Находясь все еще в таком взволнованном состоянии, она вдруг заметила входивших во двор Олдбока и Ловела. Она мгновенно отодвинулась от окна и, невидимая сама, могла наблюдать, как антикварий остановился перед фасадом здания и, указывая на гербовые щиты прежних владельцев, очевидно, начал выкладывать перед Ловелом множество любопытных и ученых сведений, которые, как по рассеянному взгляду его слушателя могла догадаться Изабелла, пропадали даром. Надо было немедленно принять какое-то решение. Девушка позвонила и приказала слуге проводить посетителей в гостиную, сама же по другой лестнице поспешила в свои покои, чтобы обдумать, прежде чем выйти к посетителям, какой линии поведения ей следует держаться. Гости, согласно ее распоряжению, были введены в ту комнату, где обычно принимали знакомых.
Румянец на щеках мисс Изабеллы Уордор стал значительно ярче, когда после задержки, которая понадобилась ей, чтобы привести в порядок свои мысли, она появилась в гостиной.
— Я рад, что вы пришли, мой прекрасный враг, — сказал антикварий, приветствуя ее с большой теплотой, — так как в лице моего молодого друга нашел весьма невосприимчивого — чтоб не сказать невнимательного — слушателя, когда пытался ознакомить его с историей Нокуиннокского замка. Боюсь, что опасности вчерашней ночи выбили его из колеи. Но вы, мисс Изабелла, вы выглядите так, словно ночные полеты по воздуху — самое обычное и подходящее для вас занятие. Цвет лица у вас даже лучше, чем был вчера, когда вы почтили своим присутствием мой hospitium. А как сэр Артур? Как себя чувствует мой добрый старый друг?
— Сносно, мистер Олдбок. Но все-таки он едва ли будет в состоянии принять ваши поздравления и высказать… высказать мистеру Ловелу свою благодарность за его беспримерный подвиг.
— Не удивляюсь. Хорошая пуховая подушка больше годится для его бедной седой головы, чем такое грубое ложе, как передник Бесси, черт бы ее унес!
— У меня не было в мыслях вторгаться к вам, — начал Ловел, потупив взор и запинаясь от едва скрываемых чувств. — Я не собирался… не хотел навязывать сэру Артуру или мисс Уордор общество того, чей приход, очевидно, нежелателен, так как связан с… тяжелыми воспоминаниями.
— Не считайте отца таким несправедливым или неблагодарным, — ответила мисс Уордор. — Должна сказать, — продолжала она, разделяя замешательство Ловела, — я уверена, что… что отец будет рад высказать свою признательность в любой форме… то есть в такой, какую мистер Ловел счел бы уместным предложить.
— Что за чертовщина! — перебил ее Олдбок. — Что это за оговорки? Честное слово, мне невольно припоминается пастор, старый формалист и дуралей, который, желая выпить за исполнение желаний моей сестры, счел необходимым добавить для безопасности: «… при условии, что они добродетельны, сударыня! » Не будем больше утруждать себя такой чепухой! Я уверен, что сэр Артур охотно примет нас в какой-нибудь другой день. А какие новости из царства подземного мрака и воздушных надежд? Что говорит темноликий дух рудника? Получил ли сэр Артур за последнее время добрые вести о своем предприятии в Глен Уидершинзе?
Мисс Уордор покачала головой.
— Не сказала бы, мистер Олдбок! Но вот лежат несколько только что присланных образцов.
— Ах, бедные мои сто фунтов, которые сэр Артур уговорил меня вложить в это многообещающее дело! На них я мог бы приобрести целый мешок минералогических образцов. Однако взглянем!
Он сел за стоявший в нише стол, на котором были разложены добытые минералы, и начал осматривать их, ворча и фыркая по поводу каждого куска, который брал в руку и затем откладывал в сторону.
Тем временем Ловел, вынужденный этим отступлением Олдбока к своего рода tete-a-tete с мисс Уордор, воспользовался случаем, чтобы обратиться к ней.
— Я уверен, — заговорил он тихим голосом и часто останавливаясь, — что мисс Уордор припишет почти непреодолимым обстоятельствам это вторжение лица, которое имеет основания считать себя… столь неподходящим гостем.
— Мистер Ловел, — так же тихо ответила мисс Уордор, — я считаю вас неспособным… я просто уверена, что вы не способны злоупотребить теми преимуществами, которые дала вам оказанная мне и сэру Артуру услуга; в отношении отца она никогда не может быть достаточно оценена или оплачена. Если бы мистер Ловел мог видеться со мной без ущерба для своего душевного покоя, мог видеться со мной как с другом… как с сестрой… никто другой не был бы — и по всему, что я когда-либо слыхала о мистере Ловеле, не мог бы быть — более желанным гостем. Но…
Негодование Олдбока против союза «но» нашло отзвук в душе Ловела.
— Простите, если я прерву вас, мисс Уордор! Вы не должны опасаться, что я стану затрагивать тему, которой вы мне строго запретили касаться. Но, отвергнув мои чувства, не прибавляйте к этому нового сурового требования, обязывая меня отречься от них.
— Меня весьма огорчает, мистер Ловел, — ответила молодая леди, — ваше — я хотела бы избежать сильных выражений — ваше романтическое и безнадежное упорство. Ради вас самого я прошу, чтобы вы вспомнили о том, как нужны родине ваши таланты, чтобы вы не зарывали их в землю, чтобы вы праздно не расточали на прихоть, на неудачное увлечение то время, которое, будучи употреблено на полезную деятельность, заложило бы основу вашего возвышения в будущем. Я умоляю вас принять мужественное решение…
— Довольно, мисс Уордор, мне ясно, что…
— Мистер Ловел, вы обижены, и, поверьте, мне очень тяжело причинять вам боль. Но могу ли я, не унижая себя и поступая с вами честно, говорить иначе? Без согласия отца я никогда не отвечу на чье бы то ни было внимание. А между тем совершенно невозможно ожидать, чтобы отец одобрительно отнесся к той склонности, которой вы меня удостаиваете. Вы это хорошо знаете, и, право же…
— Нет, мисс Уордор, — тоном страстной мольбы ответил Ловел. — Зачем идти дальше? Неужели мало разрушить всякую надежду при нынешних наших отношениях? Не переносите вашу решимость в будущее. Зачем предопределять ваше поведение в том случае, если сомнения вашего отца будут устранены?
— Напрасно вы говорите так, мистер Ловел, ибо их устранить невозможно. И я только хочу как друг и как женщина, обязанная вам своей жизнью и жизнью отца, молить вас о том, чтобы вы подавили в себе эту несчастную привязанность, покинули места, где нет поприща для ваших талантов, и вернулись к той почетной профессии, от которой вы, по-видимому, отказались.
— Ну что ж, мисс Уордор, я должен повиноваться вашим желаниям. Будьте только терпеливы со мной один короткий месяц, и если к этому сроку я не укажу вам таких причин для моего дальнейшего пребывания в Фейрпорте, какие, наверно, одобрите даже вы, я распрощаюсь с этими краями и одновременно со всеми надеждами на счастье.
— Нет, нет, мистер Ловел! Я верю, что перед вами долгие годы заслуженного счастья, покоящегося на более разумной основе, чем ваши теперешние желания. Однако давно пора кончить этот разговор. Я не могу заставить вас последовать моему совету, и я не могу закрыть доступ в дом моего отца спасителю его и моей жизни. Но чем скорее мистер Ловел заставит себя смириться перед несбыточностью своих опрометчивых желаний, тем выше он поднимется в моем уважении; пока же ради нас обоих он должен извинить меня, если я наложу запрет на разговор о таком мучительном предмете.
В эту минуту слуга доложил, что сэр Артур желает поговорить с мистером Олдбоком в своей комнате.
— Разрешите показать вам дорогу, — сказала мисс Уордор, явно боявшаяся продолжения своего tete-a-tete с Ловелом, и пошла проводить антиквария к отцу.
Сэр Артур, ноги которого были закутаны во фланель, лежал, вытянувшись, на кушетке.
— Добро пожаловать, мистер Олдбок! — начал он. — Надеюсь, вы лучше меня перенесли неприятности вчерашнего вечера?
— Надо сказать, сэр Артур, что я подвергался им в гораздо меньшей степени. Я держался terra firma note 88 вы же вверили себя холодному ночному воздуху в самом буквальном смысле. Но такие приключения, как полет на крыльях ночного ветра или спуск в недра земли, подходят доблестному рыцарю больше, чем скромному сквайру. Какие новости с нашего подземного мыса Доброй Надежды? С terra incognita note 89 Глен Уидершинза?
— Пока ничего хорошего, — ответил баронет, быстро поворачиваясь, словно его кольнула подагра. — Но Дюстерзивель не отчаивается.
— Не отчаивается? — повторил за ним Олдбок. — А вот я, с его разрешения, отчаиваюсь. Когда я был в Эдинбурге, старый доктор X… н note 90 сказал мне, что, судя по образцам, которые я ему показал, мы едва ли найдем достаточно меди, чтобы сделать пару подколенных пряжек стоимостью в шесть пенсов. А я не вижу, чтобы образцы на столе внизу сильно отличались от прежних.
— Все же, я полагаю, ученый доктор не непогрешим?
— Нет. Но он один из наших лучших химиков. А этот ваш бродячий философ Дюстерзивель, сдается мне, принадлежит к тем описанным Кирхером ученым авантюристам, которые artem habent sine arte, partem sine parte, quorum medium est mentiri, vita eorum mendicatum ire note 91. Иначе говоря, мисс Уордор…
— Не надо переводить, — сказала мисс Уордор. — Я понимаю общий смысл, но надеюсь, что мистер Дюстерзивель окажется лицом, более достойным доверия.
— Я в этом очень сомневаюсь, — заметил антикварий, — и мы изрядно пострадаем, если не обнаружим этой проклятой жилы, которую он нам пророчит вот уже два года.
— Вы не так уж сильно заинтересованы в этом деле, мистер Олдбок, — сказал баронет.
— Слишком заинтересован, слишком, сэр Артур! И все-таки, ради моего прекрасного врага, я согласен был бы потерять все, лишь бы вы бросили эту затею.
Настало томительное молчание, так как сэр Артур был чересчур горд, чтобы признать крушение своих золотых грез, хотя и не мог скрыть от себя, что этим, вероятно, окончится его сомнительное предприятие.
— Я слышал, — наконец промолвил он, — что молодой джентльмен, чьей смелости и присутствию духа мы так обязаны, почтил меня визитом, и я крайне огорчен, что не могу принять его, да и вообще никого, кроме такого старого друга, как вы, мистер Олдбок.
Антикварий легким наклоном своей негнущейся спины поблагодарил за оказанное ему предпочтение.
— Вероятно, вы познакомились с молодым джентльменом в Эдинбурге?
Олдбок рассказал обо всех обстоятельствах их встречи и знакомстве.
— Значит, моя дочь раньше вас познакомилась с мистером Ловелом, — заметил баронет.
— Вот как! Я этого не знал, — отозвался Олдбок, несколько удивленный.
— Я встретила мистера Ловела, — слегка покраснев, сказала Изабелла, — когда гостила прошлой весной у моей тетки, миссис Уилмот.
— В Йоркшире? А каково было тогда его положение в обществе и чем он занимался? — спросил Олдбок. — Почему вы не узнали его, когда я вас знакомил?
Изабелла ответила на менее трудный вопрос, оставив другой без внимания.
— Он служил в армии, и, насколько мне известно, с честью. Он пользовался уважением и считался приятным и многообещающим молодым человеком.
— Простите! Если это так, — возразил антикварий, не склонный довольствоваться одним ответом на два разных вопроса, — почему же вы сразу не заговорили с ним, когда встретили его в моем доме? Я раньше не замечал в вас такой надменности, мисс Уордор!
— На это была причина, — с достоинством произнес сэр Артур. — Вам известны взгляды нашего дома — вы, вероятно, назовете их предрассудками — в отношении чистоты происхождения. Молодой человек, по-видимому, незаконнорожденный сын богатого землевладельца. Моя дочь не желала возобновлять знакомство, не узнав, одобрю ли я ее общение с ним.
— Если бы дело шло о его матери, а не о нем самом, — заметил с обычным едким сарказмом Олдбок, — я счел бы, что ваша сдержанность имеет вполне веское основание. Ах, бедняга! Так вот почему он казался таким рассеянным и смущенным, когда я объяснял ему, что косая полоса на щите под угловой башней означает внебрачное происхождение!
— Верно, — спокойно сказал баронет, — это щит «захватчика Малколма». Построенную им башню называют в память о нем башней Малколма, но чаще — башней Мистикота, что, по-моему, представляет собой искажение слова misbegot note 92. В латинской родословной он значится у нас как Milcolumbus Nothus note 93. А то, что он временно захватил нашу собственность и совершенно необоснованно пытался утвердить свою незаконную линию в поместье Нокуиннок, привело к таким семейным раздорам и несчастьям, что мы с еще большим ужасом и отвращением, перешедшими к нам от наших почтенных предков, стали смотреть на загрязнение крови и внебрачное происхождение.
— Я знаю эту историю, — сказал Олдбок, — и как раз излагал ее Ловелу вместе с мудрыми правилами и следствиями, к которым она привела ваше семейство. Бедный юноша! Наверно, это его очень задело. Я принял его рассеянность за неуважение к моим словам и был немного обижен. Оказывается, это было вызвано лишь излишней чувствительностью. Надеюсь, сэр Артур, вы не станете меньше ценить свою жизнь из-за того, что она была спасена таким лицом?
— Конечно, нет, и само это лицо — тоже, — сказал баронет. — Мой дом открыт для него, и за моим столом он желанный гость, как если бы у него была самая безупречная родословная.
— Что ж, я рад: он будет знать, где его накормят обедом, если это ему понадобится. Но что он может делать в здешних местах? Я должен расспросить его. И, если я увижу, что он нуждается в совете, и даже если не нуждается, — все равно я постараюсь дать ему самый лучший совет.
Высказав это щедрое обещание, антикварий простился с мисс Уордор и ее отцом, стремясь немедленно начать операции против мистера Ловела. Он кратко уведомил своего спутника, что мисс Уордор шлет ему привет и остается ухаживать за отцом, а затем взял его под руку и вывел из замка.
Нокуиннок все еще в значительной мере сохранял внешние атрибуты феодального замка. Там был подъемный мост, который теперь никогда не поднимался, и высохший ров, стенки которого поросли кустами, преимущественно вечнозеленых пород. Над ними высилось старинное здание, выстроенное частью на красноватой скале, круто спускавшейся к берегу моря, а частью — на каменистой почве близ зеленых откосов рва. Мы уже упоминали о деревьях аллеи; теперь же надо добавить, что вокруг высилось еще много других огромных деревьев, своим существованием словно опровергавших предрассудок, будто строевой лес нельзя выращивать близ океана. Конечно, опасаясь прилива, наши путники не рискнули идти домой песками. Поднявшись на небольшой пригорок, через который теперь лежал их путь, они остановились и оглянулись на замок. Здание бросало широкую тень на густую листву росших под ним кустов, в то время как окна фасада сверкали на солнце. Путники взирали на них с весьма различными чувствами. Ловел — с жадным пылом страсти, способной питаться самым малым, подобно хамелеону, живущему, как говорят, воздухом или содержащимися в нем невидимыми насекомыми, — старался сообразить, какое из многочисленных окон принадлежит комнате, украшенной в настоящую минуту присутствием мисс Уордор. Размышления же антиквария носили более меланхолический характер, о чем отчасти свидетельствовало его восклицание «Cito peritura! » note 94, когда он отвернулся, в последний раз взглянув на замок. Пробужденный от своих мечтаний, Ловел посмотрел на него, как бы спрашивая, что он подразумевает под такими зловещими словами. Старик покачал головой.
— Да, мой юный друг, — сказал он, — я очень опасалось, сердце мое разрывается от такой мысли, что этот древний род быстро идет навстречу крушению.
— Не может быть! — ответил Ловел. — Я совершенно поражен!
— Мы тщетно закаляем себя, чтобы переносить превратности нашего обманчивого мира с тем равнодушием, которого они заслуживают, — продолжал свою мысль антикварий. — Мы безуспешно стараемся быть неприступными и неуязвимыми существами, teres atque rotundus note 95, как сказано у поэта. Но та отрешенность от бед и горестей человеческой жизни, которую сулят нам философы-стоики, так же недостижима, как состояние мистического спокойствия и совершенства, к которому стремятся иные безумные фанатики.
— И не дай нам небо, чтобы стало иначе! — горячо воскликнул Ловел.
— Пусть философские рассуждения не иссушат и не очерствят наши чувства настолько, чтобы их не пробуждало ничто, кроме требований нашей выгоды! Как я не хотел бы, чтобы моя рука стала твердой, подобно рогу, только для того, чтобы я мог избежать случайных порезов или царапин, так я не пожелал бы достигнуть такого стоицизма, который сделал бы мое сердце похожим на кусок жернова.
Антикварий смотрел на своего юного друга с сожалением и сочувствием.
— Подождите, молодой человек, — пожав плечами, ответил он, — подождите, пока вашу ладью не потреплют штормы шестидесяти лет жестоких треволнений; к тому времени вы научитесь зарифлять паруса, чтобы ваше суденышко слушалось руля, или — на языке мира сего — вы встретите много несчастий, устранимых и неустранимых, которые потребуют достаточного упражнения ваших чувств, хотя бы вы вмешивались в чужую судьбу лишь тогда, когда этого нельзя избежать.
— Что ж, мистер Олдбок, может быть, это и так. Но пока я больше похож на вас в вашей практике, чем в вашей теории, ибо не могу не быть глубоко заинтересованным в судьбе семейства, которое мы только что покинули.
— И у вас есть к тому основания, — ответил Олдбок. — Сэр Артур за последнее время испытывает большие затруднения, и меня удивляет, что вы о них не слыхали. А тут еще нелепые и дорогостоящие работы, которые ведет для него этот бродяга-немец Дюстерзивель…
— Кажется, я видел этого субъекта, когда случайно зашел в Фейрпорте в кофейню: высокий, угрюмый, нескладный человек. Он с большей уверенностью, чем знанием, — так по крайней мере показалось мне в моем невежестве — распространялся на научные темы, чрезвычайно решительно излагал и отстаивал свои мнения и мешал научные термины со странным, мистическим жаргоном. Какой-то простоватый юнец шепнул мне, что это ясновидец и что он общается с потусторонним миром.
— Он самый, он самый! У него достаточно практических знаний, чтобы рассудительно говорить с ученым видом, когда он считает собеседника осведомленным человеком. И, сказать правду, это его свойство, в сочетании с несравненным нахальством, некоторое время оказывало на меня действие, когда я впервые с ним познакомился. Но с тех пор я убедился, что в обществе глупцов и женщин он выступает настоящим шарлатаном: болтает о магистерии, о симпатиях и антипатиях, о кабалистике, о магическом жезле и прочем вздоре, которым в более темное время розенкрейцеры обманывали людей и который, к нашему вечному стыду, в некоторой степени возродился в наш век. Мой друг Хевистерн встречал этого молодчика за границей и нечаянно обмолвился мне (ибо, надо вам сказать, он, прости его бог, верит во всю эту чепуху) о его истинной сущности. О, стань я халифом на один день, как почтенный Абу-Хасан, я бичами и скорпионами выгнал бы этих мошенников из страны. Своей мистической дребеденью они успешно совращают души несведущих и доверчивых людей, как если бы одуряли их мозги джином, и затем с легкостью обчищают их карманы. А теперь этот странствующий шут и подлец нанес последний удар, который довершит разорение древней и почтенной семьи!
— Но как же он мог вытянуть у сэра Артура такие значительные суммы?
— Право, не знаю. Сэр Артур — добрый и достойный джентльмен, но, как вы сами могли судить по тем бессвязным мыслям, которые он высказывал насчет языка пиктов, разумом он далеко не блещет. Поместье его — неотчуждаемое родовое владение — не может быть заложено, поэтому он всегда нуждается в деньгах. Обманщик посулил ему золотые горы, и нашлась одна английская компания, согласившаяся авансировать крупные суммы, боюсь — под поручительство сэра Артура. Несколько джентльменов — я, осел, тоже был в их числе — вступили в это предприятие, внеся каждый свой небольшой пай, а сам сэр Артур понес большие издержки. Нас завлекли видимостью серьезного подхода к делу и еще более благовидной ложью. Теперь же мы, как Джон Баньян, очнулись и видим, что все это был сон.
— Меня удивляет, что вы, мистер Олдбок, поощряли сэра Артура своим примером.
— Ах, — вздохнул Олдбок и нахмурил косматые седые брови, — иногда я сам дивлюсь своему поведению и стыжусь его. Дело было не в жажде наживы. Нет человека (конечно, осторожного), которого меньше интересовали бы деньги, чем меня, но мне думалось, что я могу рискнуть небольшой суммой. От меня ждут (хотя, право, я не вижу, почему), что я дам малую толику тому, кто избавит меня от этой фитюльки — моей племянницы Мэри Мак-Интайр. И, пожалуй, считают, что я должен еще помочь ее бездельнику братцу сделать карьеру в армии. В том и другом случае было бы весьма кстати, если бы вложенная сумма, скажем, утроилась. А кроме того, мне мерещилось, будто финикийцы в прежние времена ковали медь на этом самом месте. Хитрый негодяй Дюстерзивель нащупал мое слабое место и стал распускать (черт бы его побрал! ) странные слухи о будто бы найденных древних шахтах, о следах разработки руд, производимой совсем иными способами, чем в наше время. Короче говоря, я свалял дурака, вот и все. Мои убытки — пустяки. Но сэр Артур, насколько я знаю, запутался очень сильно. У меня сердце болит за него и за бедную молодую леди, которая должна разделять его несчастье.
Здесь разговор прервался, и о его продолжении мы сообщим в следующей главе.
Рассказ о неудачной затее сэра Артура увел Олдбока несколько в сторону от его намерения расспросить Ловела о цели его пребывания в Фейрпорте. Но теперь он решил приступить к этой теме.
— Нет, отчего же? Я буду приходить, как раньше, за милостыней. А иной раз мне, может быть, захочется понюшку табачку. И еще вы можете поговорить с констеблем и сборщиком податей, чтобы они меня не трогали. А то еще, пожалуй, замолвите за меня словечко мельнику Сэнди Недерстану, чтобы он держал на цепи свою собачищу, потому что я не хотел бы причинить ей вред: она же только выполняет свою обязанность, когда лает на такого бродягу, как я. Есть еще кое-что, да, мне кажется, не пристало мне говорить о таких вещах.
— Что же это, Эди? Если дело затрагивает тебя, я сделаю все, что в моей власти.
— Это затрагивает вас и находится в вашей власти, а я должен высказаться. Вы красивая молодая леди, и добрая, и, может быть, с хорошим приданым. Так не отпугивайте же насмешками этого молодца Ловела, как недавно на прогулке под Брайерибенком. Я тогда видел вас обоих и слышал, но вы меня не видели. Будьте с парнем поласковее, он вас очень любит. И это его смелость и ловкость, а не мои слабые усилия спасли вчера сэра Артура и вас.
Он произнес эти слова тихим, но вполне внятным голосом, не дожидаясь ответа, направился к низкой двери, которая вела в помещения для слуг, и скрылся в доме.
Мисс Уордор несколько мгновений оставалась в том же положении, в каком ее застали последние странные слова старика. Она стояла, опершись на прутья оконной решетки, и, пока нищий не исчез из виду, не решилась вымолвить ни слова о столь деликатном деле. Ей и в самом деле трудно было решить, как поступать дальше. Тайна ее встречи и разговора наедине с молодым и никому не известным приезжим оказалась в руках человека из такой среды, где юная леди меньше всего склонна была бы искать доверенного друга, и теперь зависела от скромности того, кто по самой своей профессии был первым распространителем сплетен во всей округе. Мысль эта была мучительна для Изабеллы. Конечно, у нее не было повода предполагать, что старик так или иначе намеренно оскорбит ее чувства, а тем более — причинит ей вред. Но вольность, с какой старый Эди заговорил с ней о таком предмете, уже показывала — как и можно было ожидать — полное отсутствие деликатности. И девушка не сомневалась, что такой поборник свободы при первом же удобном случае без всяких колебаний сделает или скажет все, что придет ему в голову. Эти мысли так терзали и сердили ее, что она готова была пожалеть об усердной помощи, оказанной ей Ловелом и Охилтри в предшествующий вечер.
Находясь все еще в таком взволнованном состоянии, она вдруг заметила входивших во двор Олдбока и Ловела. Она мгновенно отодвинулась от окна и, невидимая сама, могла наблюдать, как антикварий остановился перед фасадом здания и, указывая на гербовые щиты прежних владельцев, очевидно, начал выкладывать перед Ловелом множество любопытных и ученых сведений, которые, как по рассеянному взгляду его слушателя могла догадаться Изабелла, пропадали даром. Надо было немедленно принять какое-то решение. Девушка позвонила и приказала слуге проводить посетителей в гостиную, сама же по другой лестнице поспешила в свои покои, чтобы обдумать, прежде чем выйти к посетителям, какой линии поведения ей следует держаться. Гости, согласно ее распоряжению, были введены в ту комнату, где обычно принимали знакомых.
ГЛАВА XIII
… ты был мне раньше ненавистен,
Да и теперь тебя я не люблю.
Но о любви ты говорить умеешь
Так хорошо, что общество твое
Терпеть я буду…
Иной награды ты не должен ждать.
«Как вам это понравится»
Румянец на щеках мисс Изабеллы Уордор стал значительно ярче, когда после задержки, которая понадобилась ей, чтобы привести в порядок свои мысли, она появилась в гостиной.
— Я рад, что вы пришли, мой прекрасный враг, — сказал антикварий, приветствуя ее с большой теплотой, — так как в лице моего молодого друга нашел весьма невосприимчивого — чтоб не сказать невнимательного — слушателя, когда пытался ознакомить его с историей Нокуиннокского замка. Боюсь, что опасности вчерашней ночи выбили его из колеи. Но вы, мисс Изабелла, вы выглядите так, словно ночные полеты по воздуху — самое обычное и подходящее для вас занятие. Цвет лица у вас даже лучше, чем был вчера, когда вы почтили своим присутствием мой hospitium. А как сэр Артур? Как себя чувствует мой добрый старый друг?
— Сносно, мистер Олдбок. Но все-таки он едва ли будет в состоянии принять ваши поздравления и высказать… высказать мистеру Ловелу свою благодарность за его беспримерный подвиг.
— Не удивляюсь. Хорошая пуховая подушка больше годится для его бедной седой головы, чем такое грубое ложе, как передник Бесси, черт бы ее унес!
— У меня не было в мыслях вторгаться к вам, — начал Ловел, потупив взор и запинаясь от едва скрываемых чувств. — Я не собирался… не хотел навязывать сэру Артуру или мисс Уордор общество того, чей приход, очевидно, нежелателен, так как связан с… тяжелыми воспоминаниями.
— Не считайте отца таким несправедливым или неблагодарным, — ответила мисс Уордор. — Должна сказать, — продолжала она, разделяя замешательство Ловела, — я уверена, что… что отец будет рад высказать свою признательность в любой форме… то есть в такой, какую мистер Ловел счел бы уместным предложить.
— Что за чертовщина! — перебил ее Олдбок. — Что это за оговорки? Честное слово, мне невольно припоминается пастор, старый формалист и дуралей, который, желая выпить за исполнение желаний моей сестры, счел необходимым добавить для безопасности: «… при условии, что они добродетельны, сударыня! » Не будем больше утруждать себя такой чепухой! Я уверен, что сэр Артур охотно примет нас в какой-нибудь другой день. А какие новости из царства подземного мрака и воздушных надежд? Что говорит темноликий дух рудника? Получил ли сэр Артур за последнее время добрые вести о своем предприятии в Глен Уидершинзе?
Мисс Уордор покачала головой.
— Не сказала бы, мистер Олдбок! Но вот лежат несколько только что присланных образцов.
— Ах, бедные мои сто фунтов, которые сэр Артур уговорил меня вложить в это многообещающее дело! На них я мог бы приобрести целый мешок минералогических образцов. Однако взглянем!
Он сел за стоявший в нише стол, на котором были разложены добытые минералы, и начал осматривать их, ворча и фыркая по поводу каждого куска, который брал в руку и затем откладывал в сторону.
Тем временем Ловел, вынужденный этим отступлением Олдбока к своего рода tete-a-tete с мисс Уордор, воспользовался случаем, чтобы обратиться к ней.
— Я уверен, — заговорил он тихим голосом и часто останавливаясь, — что мисс Уордор припишет почти непреодолимым обстоятельствам это вторжение лица, которое имеет основания считать себя… столь неподходящим гостем.
— Мистер Ловел, — так же тихо ответила мисс Уордор, — я считаю вас неспособным… я просто уверена, что вы не способны злоупотребить теми преимуществами, которые дала вам оказанная мне и сэру Артуру услуга; в отношении отца она никогда не может быть достаточно оценена или оплачена. Если бы мистер Ловел мог видеться со мной без ущерба для своего душевного покоя, мог видеться со мной как с другом… как с сестрой… никто другой не был бы — и по всему, что я когда-либо слыхала о мистере Ловеле, не мог бы быть — более желанным гостем. Но…
Негодование Олдбока против союза «но» нашло отзвук в душе Ловела.
— Простите, если я прерву вас, мисс Уордор! Вы не должны опасаться, что я стану затрагивать тему, которой вы мне строго запретили касаться. Но, отвергнув мои чувства, не прибавляйте к этому нового сурового требования, обязывая меня отречься от них.
— Меня весьма огорчает, мистер Ловел, — ответила молодая леди, — ваше — я хотела бы избежать сильных выражений — ваше романтическое и безнадежное упорство. Ради вас самого я прошу, чтобы вы вспомнили о том, как нужны родине ваши таланты, чтобы вы не зарывали их в землю, чтобы вы праздно не расточали на прихоть, на неудачное увлечение то время, которое, будучи употреблено на полезную деятельность, заложило бы основу вашего возвышения в будущем. Я умоляю вас принять мужественное решение…
— Довольно, мисс Уордор, мне ясно, что…
— Мистер Ловел, вы обижены, и, поверьте, мне очень тяжело причинять вам боль. Но могу ли я, не унижая себя и поступая с вами честно, говорить иначе? Без согласия отца я никогда не отвечу на чье бы то ни было внимание. А между тем совершенно невозможно ожидать, чтобы отец одобрительно отнесся к той склонности, которой вы меня удостаиваете. Вы это хорошо знаете, и, право же…
— Нет, мисс Уордор, — тоном страстной мольбы ответил Ловел. — Зачем идти дальше? Неужели мало разрушить всякую надежду при нынешних наших отношениях? Не переносите вашу решимость в будущее. Зачем предопределять ваше поведение в том случае, если сомнения вашего отца будут устранены?
— Напрасно вы говорите так, мистер Ловел, ибо их устранить невозможно. И я только хочу как друг и как женщина, обязанная вам своей жизнью и жизнью отца, молить вас о том, чтобы вы подавили в себе эту несчастную привязанность, покинули места, где нет поприща для ваших талантов, и вернулись к той почетной профессии, от которой вы, по-видимому, отказались.
— Ну что ж, мисс Уордор, я должен повиноваться вашим желаниям. Будьте только терпеливы со мной один короткий месяц, и если к этому сроку я не укажу вам таких причин для моего дальнейшего пребывания в Фейрпорте, какие, наверно, одобрите даже вы, я распрощаюсь с этими краями и одновременно со всеми надеждами на счастье.
— Нет, нет, мистер Ловел! Я верю, что перед вами долгие годы заслуженного счастья, покоящегося на более разумной основе, чем ваши теперешние желания. Однако давно пора кончить этот разговор. Я не могу заставить вас последовать моему совету, и я не могу закрыть доступ в дом моего отца спасителю его и моей жизни. Но чем скорее мистер Ловел заставит себя смириться перед несбыточностью своих опрометчивых желаний, тем выше он поднимется в моем уважении; пока же ради нас обоих он должен извинить меня, если я наложу запрет на разговор о таком мучительном предмете.
В эту минуту слуга доложил, что сэр Артур желает поговорить с мистером Олдбоком в своей комнате.
— Разрешите показать вам дорогу, — сказала мисс Уордор, явно боявшаяся продолжения своего tete-a-tete с Ловелом, и пошла проводить антиквария к отцу.
Сэр Артур, ноги которого были закутаны во фланель, лежал, вытянувшись, на кушетке.
— Добро пожаловать, мистер Олдбок! — начал он. — Надеюсь, вы лучше меня перенесли неприятности вчерашнего вечера?
— Надо сказать, сэр Артур, что я подвергался им в гораздо меньшей степени. Я держался terra firma note 88 вы же вверили себя холодному ночному воздуху в самом буквальном смысле. Но такие приключения, как полет на крыльях ночного ветра или спуск в недра земли, подходят доблестному рыцарю больше, чем скромному сквайру. Какие новости с нашего подземного мыса Доброй Надежды? С terra incognita note 89 Глен Уидершинза?
— Пока ничего хорошего, — ответил баронет, быстро поворачиваясь, словно его кольнула подагра. — Но Дюстерзивель не отчаивается.
— Не отчаивается? — повторил за ним Олдбок. — А вот я, с его разрешения, отчаиваюсь. Когда я был в Эдинбурге, старый доктор X… н note 90 сказал мне, что, судя по образцам, которые я ему показал, мы едва ли найдем достаточно меди, чтобы сделать пару подколенных пряжек стоимостью в шесть пенсов. А я не вижу, чтобы образцы на столе внизу сильно отличались от прежних.
— Все же, я полагаю, ученый доктор не непогрешим?
— Нет. Но он один из наших лучших химиков. А этот ваш бродячий философ Дюстерзивель, сдается мне, принадлежит к тем описанным Кирхером ученым авантюристам, которые artem habent sine arte, partem sine parte, quorum medium est mentiri, vita eorum mendicatum ire note 91. Иначе говоря, мисс Уордор…
— Не надо переводить, — сказала мисс Уордор. — Я понимаю общий смысл, но надеюсь, что мистер Дюстерзивель окажется лицом, более достойным доверия.
— Я в этом очень сомневаюсь, — заметил антикварий, — и мы изрядно пострадаем, если не обнаружим этой проклятой жилы, которую он нам пророчит вот уже два года.
— Вы не так уж сильно заинтересованы в этом деле, мистер Олдбок, — сказал баронет.
— Слишком заинтересован, слишком, сэр Артур! И все-таки, ради моего прекрасного врага, я согласен был бы потерять все, лишь бы вы бросили эту затею.
Настало томительное молчание, так как сэр Артур был чересчур горд, чтобы признать крушение своих золотых грез, хотя и не мог скрыть от себя, что этим, вероятно, окончится его сомнительное предприятие.
— Я слышал, — наконец промолвил он, — что молодой джентльмен, чьей смелости и присутствию духа мы так обязаны, почтил меня визитом, и я крайне огорчен, что не могу принять его, да и вообще никого, кроме такого старого друга, как вы, мистер Олдбок.
Антикварий легким наклоном своей негнущейся спины поблагодарил за оказанное ему предпочтение.
— Вероятно, вы познакомились с молодым джентльменом в Эдинбурге?
Олдбок рассказал обо всех обстоятельствах их встречи и знакомстве.
— Значит, моя дочь раньше вас познакомилась с мистером Ловелом, — заметил баронет.
— Вот как! Я этого не знал, — отозвался Олдбок, несколько удивленный.
— Я встретила мистера Ловела, — слегка покраснев, сказала Изабелла, — когда гостила прошлой весной у моей тетки, миссис Уилмот.
— В Йоркшире? А каково было тогда его положение в обществе и чем он занимался? — спросил Олдбок. — Почему вы не узнали его, когда я вас знакомил?
Изабелла ответила на менее трудный вопрос, оставив другой без внимания.
— Он служил в армии, и, насколько мне известно, с честью. Он пользовался уважением и считался приятным и многообещающим молодым человеком.
— Простите! Если это так, — возразил антикварий, не склонный довольствоваться одним ответом на два разных вопроса, — почему же вы сразу не заговорили с ним, когда встретили его в моем доме? Я раньше не замечал в вас такой надменности, мисс Уордор!
— На это была причина, — с достоинством произнес сэр Артур. — Вам известны взгляды нашего дома — вы, вероятно, назовете их предрассудками — в отношении чистоты происхождения. Молодой человек, по-видимому, незаконнорожденный сын богатого землевладельца. Моя дочь не желала возобновлять знакомство, не узнав, одобрю ли я ее общение с ним.
— Если бы дело шло о его матери, а не о нем самом, — заметил с обычным едким сарказмом Олдбок, — я счел бы, что ваша сдержанность имеет вполне веское основание. Ах, бедняга! Так вот почему он казался таким рассеянным и смущенным, когда я объяснял ему, что косая полоса на щите под угловой башней означает внебрачное происхождение!
— Верно, — спокойно сказал баронет, — это щит «захватчика Малколма». Построенную им башню называют в память о нем башней Малколма, но чаще — башней Мистикота, что, по-моему, представляет собой искажение слова misbegot note 92. В латинской родословной он значится у нас как Milcolumbus Nothus note 93. А то, что он временно захватил нашу собственность и совершенно необоснованно пытался утвердить свою незаконную линию в поместье Нокуиннок, привело к таким семейным раздорам и несчастьям, что мы с еще большим ужасом и отвращением, перешедшими к нам от наших почтенных предков, стали смотреть на загрязнение крови и внебрачное происхождение.
— Я знаю эту историю, — сказал Олдбок, — и как раз излагал ее Ловелу вместе с мудрыми правилами и следствиями, к которым она привела ваше семейство. Бедный юноша! Наверно, это его очень задело. Я принял его рассеянность за неуважение к моим словам и был немного обижен. Оказывается, это было вызвано лишь излишней чувствительностью. Надеюсь, сэр Артур, вы не станете меньше ценить свою жизнь из-за того, что она была спасена таким лицом?
— Конечно, нет, и само это лицо — тоже, — сказал баронет. — Мой дом открыт для него, и за моим столом он желанный гость, как если бы у него была самая безупречная родословная.
— Что ж, я рад: он будет знать, где его накормят обедом, если это ему понадобится. Но что он может делать в здешних местах? Я должен расспросить его. И, если я увижу, что он нуждается в совете, и даже если не нуждается, — все равно я постараюсь дать ему самый лучший совет.
Высказав это щедрое обещание, антикварий простился с мисс Уордор и ее отцом, стремясь немедленно начать операции против мистера Ловела. Он кратко уведомил своего спутника, что мисс Уордор шлет ему привет и остается ухаживать за отцом, а затем взял его под руку и вывел из замка.
Нокуиннок все еще в значительной мере сохранял внешние атрибуты феодального замка. Там был подъемный мост, который теперь никогда не поднимался, и высохший ров, стенки которого поросли кустами, преимущественно вечнозеленых пород. Над ними высилось старинное здание, выстроенное частью на красноватой скале, круто спускавшейся к берегу моря, а частью — на каменистой почве близ зеленых откосов рва. Мы уже упоминали о деревьях аллеи; теперь же надо добавить, что вокруг высилось еще много других огромных деревьев, своим существованием словно опровергавших предрассудок, будто строевой лес нельзя выращивать близ океана. Конечно, опасаясь прилива, наши путники не рискнули идти домой песками. Поднявшись на небольшой пригорок, через который теперь лежал их путь, они остановились и оглянулись на замок. Здание бросало широкую тень на густую листву росших под ним кустов, в то время как окна фасада сверкали на солнце. Путники взирали на них с весьма различными чувствами. Ловел — с жадным пылом страсти, способной питаться самым малым, подобно хамелеону, живущему, как говорят, воздухом или содержащимися в нем невидимыми насекомыми, — старался сообразить, какое из многочисленных окон принадлежит комнате, украшенной в настоящую минуту присутствием мисс Уордор. Размышления же антиквария носили более меланхолический характер, о чем отчасти свидетельствовало его восклицание «Cito peritura! » note 94, когда он отвернулся, в последний раз взглянув на замок. Пробужденный от своих мечтаний, Ловел посмотрел на него, как бы спрашивая, что он подразумевает под такими зловещими словами. Старик покачал головой.
— Да, мой юный друг, — сказал он, — я очень опасалось, сердце мое разрывается от такой мысли, что этот древний род быстро идет навстречу крушению.
— Не может быть! — ответил Ловел. — Я совершенно поражен!
— Мы тщетно закаляем себя, чтобы переносить превратности нашего обманчивого мира с тем равнодушием, которого они заслуживают, — продолжал свою мысль антикварий. — Мы безуспешно стараемся быть неприступными и неуязвимыми существами, teres atque rotundus note 95, как сказано у поэта. Но та отрешенность от бед и горестей человеческой жизни, которую сулят нам философы-стоики, так же недостижима, как состояние мистического спокойствия и совершенства, к которому стремятся иные безумные фанатики.
— И не дай нам небо, чтобы стало иначе! — горячо воскликнул Ловел.
— Пусть философские рассуждения не иссушат и не очерствят наши чувства настолько, чтобы их не пробуждало ничто, кроме требований нашей выгоды! Как я не хотел бы, чтобы моя рука стала твердой, подобно рогу, только для того, чтобы я мог избежать случайных порезов или царапин, так я не пожелал бы достигнуть такого стоицизма, который сделал бы мое сердце похожим на кусок жернова.
Антикварий смотрел на своего юного друга с сожалением и сочувствием.
— Подождите, молодой человек, — пожав плечами, ответил он, — подождите, пока вашу ладью не потреплют штормы шестидесяти лет жестоких треволнений; к тому времени вы научитесь зарифлять паруса, чтобы ваше суденышко слушалось руля, или — на языке мира сего — вы встретите много несчастий, устранимых и неустранимых, которые потребуют достаточного упражнения ваших чувств, хотя бы вы вмешивались в чужую судьбу лишь тогда, когда этого нельзя избежать.
— Что ж, мистер Олдбок, может быть, это и так. Но пока я больше похож на вас в вашей практике, чем в вашей теории, ибо не могу не быть глубоко заинтересованным в судьбе семейства, которое мы только что покинули.
— И у вас есть к тому основания, — ответил Олдбок. — Сэр Артур за последнее время испытывает большие затруднения, и меня удивляет, что вы о них не слыхали. А тут еще нелепые и дорогостоящие работы, которые ведет для него этот бродяга-немец Дюстерзивель…
— Кажется, я видел этого субъекта, когда случайно зашел в Фейрпорте в кофейню: высокий, угрюмый, нескладный человек. Он с большей уверенностью, чем знанием, — так по крайней мере показалось мне в моем невежестве — распространялся на научные темы, чрезвычайно решительно излагал и отстаивал свои мнения и мешал научные термины со странным, мистическим жаргоном. Какой-то простоватый юнец шепнул мне, что это ясновидец и что он общается с потусторонним миром.
— Он самый, он самый! У него достаточно практических знаний, чтобы рассудительно говорить с ученым видом, когда он считает собеседника осведомленным человеком. И, сказать правду, это его свойство, в сочетании с несравненным нахальством, некоторое время оказывало на меня действие, когда я впервые с ним познакомился. Но с тех пор я убедился, что в обществе глупцов и женщин он выступает настоящим шарлатаном: болтает о магистерии, о симпатиях и антипатиях, о кабалистике, о магическом жезле и прочем вздоре, которым в более темное время розенкрейцеры обманывали людей и который, к нашему вечному стыду, в некоторой степени возродился в наш век. Мой друг Хевистерн встречал этого молодчика за границей и нечаянно обмолвился мне (ибо, надо вам сказать, он, прости его бог, верит во всю эту чепуху) о его истинной сущности. О, стань я халифом на один день, как почтенный Абу-Хасан, я бичами и скорпионами выгнал бы этих мошенников из страны. Своей мистической дребеденью они успешно совращают души несведущих и доверчивых людей, как если бы одуряли их мозги джином, и затем с легкостью обчищают их карманы. А теперь этот странствующий шут и подлец нанес последний удар, который довершит разорение древней и почтенной семьи!
— Но как же он мог вытянуть у сэра Артура такие значительные суммы?
— Право, не знаю. Сэр Артур — добрый и достойный джентльмен, но, как вы сами могли судить по тем бессвязным мыслям, которые он высказывал насчет языка пиктов, разумом он далеко не блещет. Поместье его — неотчуждаемое родовое владение — не может быть заложено, поэтому он всегда нуждается в деньгах. Обманщик посулил ему золотые горы, и нашлась одна английская компания, согласившаяся авансировать крупные суммы, боюсь — под поручительство сэра Артура. Несколько джентльменов — я, осел, тоже был в их числе — вступили в это предприятие, внеся каждый свой небольшой пай, а сам сэр Артур понес большие издержки. Нас завлекли видимостью серьезного подхода к делу и еще более благовидной ложью. Теперь же мы, как Джон Баньян, очнулись и видим, что все это был сон.
— Меня удивляет, что вы, мистер Олдбок, поощряли сэра Артура своим примером.
— Ах, — вздохнул Олдбок и нахмурил косматые седые брови, — иногда я сам дивлюсь своему поведению и стыжусь его. Дело было не в жажде наживы. Нет человека (конечно, осторожного), которого меньше интересовали бы деньги, чем меня, но мне думалось, что я могу рискнуть небольшой суммой. От меня ждут (хотя, право, я не вижу, почему), что я дам малую толику тому, кто избавит меня от этой фитюльки — моей племянницы Мэри Мак-Интайр. И, пожалуй, считают, что я должен еще помочь ее бездельнику братцу сделать карьеру в армии. В том и другом случае было бы весьма кстати, если бы вложенная сумма, скажем, утроилась. А кроме того, мне мерещилось, будто финикийцы в прежние времена ковали медь на этом самом месте. Хитрый негодяй Дюстерзивель нащупал мое слабое место и стал распускать (черт бы его побрал! ) странные слухи о будто бы найденных древних шахтах, о следах разработки руд, производимой совсем иными способами, чем в наше время. Короче говоря, я свалял дурака, вот и все. Мои убытки — пустяки. Но сэр Артур, насколько я знаю, запутался очень сильно. У меня сердце болит за него и за бедную молодую леди, которая должна разделять его несчастье.
Здесь разговор прервался, и о его продолжении мы сообщим в следующей главе.
ГЛАВА XIV
Коль веру дать меняющимся снам,
Сулят мне грезы радостную весть.
Властитель дум моих царит на троне.
И мнится — я вознесся над землей,
И голова полна веселых мыслей.
«Ромео и Джульетта»
Рассказ о неудачной затее сэра Артура увел Олдбока несколько в сторону от его намерения расспросить Ловела о цели его пребывания в Фейрпорте. Но теперь он решил приступить к этой теме.