Страница:
— В самом деле, сэр?
— Сущая правда, Гектор. А для вящего подтверждения должен сообщить тебе, что она любит другого. Она однажды неверно поняла несколько слов, с которыми я к ней обратился, и впоследствии мне удалось разгадать, какой смысл она в них вкладывала. Раньше я не мог понять, почему она медлит и краснеет. Но теперь, мой бедный Гектор, я знаю, что это был смертный приговор твоим надеждам и притязаниям. Поэтому советую тебе трубить отступление и, по возможности в порядке оттянуть свои силы, ибо гарнизон форта слишком силен, чтобы тебе идти на приступ.
— Мне нет надобности трубить отступление, дядя, — сказал Гектор, гордо выпрямившись и шествуя с оскорбленным и торжественным видом. — Незачем отступать тому, кто и не наступал. В Шотландии найдутся женщины, кроме мисс Уордор, из такой же хорошей семьи…
— И с лучшим вкусом, — подхватил дядя. — Несомненно, такие найдутся, Гектор. И хотя она принадлежит к самым благовоспитанным и разумным девушкам, каких я встречал, я сомневаюсь, способен ли ты оценить ее достоинства. Тебе нужно другое. Крупная фигура, над головой крест-накрест два пера, одно — зеленое, другое — синее, амазонка — цвета, присвоенного полку. Сегодня она правит кабриолетом, а завтра делает смотр полку, проезжая рысью на сером пони, который накануне тащил экипажик, — hoc erat in votis note 209. Вот какие качества могли бы покорить тебя, особенно если бы леди питала склонность к естественной истории и предпочитала некую разновидность phoca.
— Не жестоко ли, сэр, — сказал Гектор, — при всяком удобном случае тыкать мне в нос этим проклятым тюленем? Но мне это все равно, и мое сердце не разобьется из-за мисс Уордор. Она свободна выбирать, кого хочет, и я желаю ей всяческого счастья.
— Великодушное решение, о столп Трои! А я, Гектор, опасался сцены. Твоя сестра говорила мне, что ты отчаянно влюблен в мисс Уордор.
— Сэр, — ответил молодой человек, — не хотите же вы, чтобы я был отчаянно влюблен в девушку, которой я безразличен?
— Ну что ж, племянник, — уже более серьезно проговорил антикварий, — в том, что ты говоришь, конечно, есть свой смысл. И я многое дал бы за то, чтобы лет двадцать — двадцать пять назад мог рассуждать так, как ты.
— Мне думается, в таких вопросах каждый может рассуждать как хочет, — сказал Гектор.
— Люди старой школы смотрели на это иначе, — возразил Олдбок. — Но, как я уже говорил, современный образ действий представляется более благоразумным, хотя и не более интересным. А теперь скажи мне, как ты смотришь на возможность вторжения, которая сейчас так всех волнует? Люди все еще кричат: «Они идут! »
Гектор, глубоко униженный, но всячески старавшийся скрыть это от своего насмешливого дядюшки, охотно поддержал разговор, который мог отвлечь мысли антиквария от мисс Уордор и тюленя. А когда они достигли Монкбарнса, им пришлось рассказывать дамам о событиях в замке и, в свою очередь, выслушивать сообщения о том, как долго дамы ждали с обедом, прежде чем решили сесть за стол без антиквария. И за этими разговорами обе вышеупомянутые деликатные темы были забыты.
На следующее утро антикварий встал рано и, так как Кексон еще не появлялся, сразу почувствовал, что ему не хватает мелких новостей и слухов, о которых неизменно докладывал бывший парикмахер. Болтовня Кексона стала не менее необходимой антикварию, чем понюшка табаку, хотя оба эти удовольствия он ценил, или только делал вид, что ценит, не больше, чем они того заслуживают. Ощущение пустоты, обычно сопровождающее подобные лишения, было устранено Охилтри, который прохаживался вдоль изгороди из подстриженных тисов и падубов, по-видимому, чувствуя себя вполне как дома. И в самом деле, за последнее время все так к нему привыкли, что даже Юнона не лаяла на него и лишь следила за ним строгим и бдительным оком. Антикварий в халате вышел из дома, и нищий сейчас же приветствовал его.
— Теперь они идут, и по-настоящему, Монкбарнс! Я прямо из Фейрпорта, хотел доставить вам это известие и сейчас же пойду назад. В бухту только что вошел «Искатель», и говорят, что французский флот гнался за ним.
— «Искатель»? — на миг задумавшись, переспросил Олдбок. — Вот оно что!
— Ну да, «Искатель», бриг капитана Тэфрила.
— Так, так! А он имеет отношение к надписи «Искать номер два»? — спросил Олдбок; ему показалось, что название судна проливает новый свет на историю с таинственным ящиком и находившимся в нем кладом.
Нищий, словно мальчик, пойманный на веселой проказе, прикрыл шляпой лицо, но не мог удержаться и расхохотался от души.
— В вас, верно, сам дьявол сидит, Монкбарнс, и помогает вам так ловко подгонять одно к одному! Кто бы подумал — поставить рядом то да это! Вот поймали вы меня!
— Мне все ясно, — сказал Олдбок, — как надпись на хорошо сохранившейся медали: ящик, в котором было найдено серебро, принадлежал бригу, а сокровище — моему «фениксу»? (Эди кивнул в знак подтверждения.) И оно было закопано там, чтобы помочь сэру Артуру в его затруднениях?
— Мною, — сказал Эди, — и двумя матросами с брига; но они не знали, что в ящике. Они думали, что капитан привез какую-то контрабанду. Я сторожил это место днем и ночью, пока клад не перешел в нужные руки. А потом, когда этот немецкий черт стал таращить глаза на крышку ящика (кто хочет ягнятинки, ищет, где лежала овца), какой-то шотландский бес дернул меня сыграть с ним шутку. Теперь вы видите, что я не мог болтать перед судьей Литлджоном. Скажи я хоть слово, все и выплыло бы наружу. Мистер Ловел очень разгневался бы. Вот я и решил, что лучше буду терпеть, а рта не раскрою.
— Должен сказать, что он удачно выбрал, кому доверить дело, хотя это и было немного странно, — заметил Олдбок.
— А я о себе скажу так, Монкбарнс, — ответил нищий. — Мне изо всей нашей округи скорее всего можно доверить деньги. Мне их не надо, и не хочу я их, да и тратить их мне не на что. А у молодого человека и не было особого выбора. Ведь он думал, что навсегда покидает страну. (Надеюсь, что тут он ошибся.) Ночью нам довелось узнать о горестях сэра Артура, а к рассвету Ловел уже должен был быть на борту брига. Однако еще через пять суток бриг снова вошел в бухту. Я, как условились, встретил лодку, и мы зарыли клад там, где вы его нашли.
— Это была очень романтическая и глупая затея, — сказал Олдбок. — Почему было не довериться мне или иному другу?
— На руках молодого человека, — возразил Эди, — была кровь сына вашей сестры, который еще мог умереть. Где тут было мистеру Ловелу долго раздумывать? И как он мог просить вас через кого-нибудь еще?
— Ты прав. А что, если бы Дюстерзивель опередил вас?
— Едва ли он сунулся бы туда без сэра Артура. Накануне он здорово перетрусил и не собирался даже близко подходить к тому месту. Его только насильно можно было затащить туда. Первую-то находку спрятал он сам, как же он мог рассчитывать на вторую? Если он все же вертелся возле сэра Артура, то лишь затем, чтобы выманить у него еще сколько удастся.
— В таком случае, — спросил Олдбок, — как мог попасть туда сэр Артур, если бы его не привел немец?
— Гм, — спокойно ответил Эди, — у меня была заготовлена такая сказка про Мистикота, что он примчался бы за сорок миль, да и вы тоже! А потом его бы обязательно потянуло туда, где он уже раз нашел денежки. Ведь он теперь знал, как нужно искать клады! Короче, серебро было в слитках, а сэру Артуру грозило разорение. Ловел же больше всего старался о том, чтобы сэр Артур не догадался, чья рука ему помогла. Вот мы и не нашли лучшего способа подсунуть ему эти слитки, хотя и долго ломали себе головы. Но, если бы серебро случайно попало в лапы Дюстерзивеля, мне было велено немедленно рассказать все шерифу или вам.
— А знаешь, несмотря на все эти мудрые предосторожности, мне кажется, трудно было рассчитывать, чтобы такая неуклюжая затея сошла гладко. Вам повезло, Эди! Но откуда, черт возьми, у Ловела взялось столько серебряных слитков?
— Вот уж этого я вам не могу сказать. Но их погрузили на борт в Фейрпорте вместе с прочим его добром, и мы уложили их на бриге в снарядный ящик. Так оно было удобно и для хранения и для переноски.
— Боже мой! — воскликнул Олдбок, вспоминая начало своего знакомства с Ловелом. — И для этого молодого человека, бросающего сотни фунтов на такие странные предприятия, я думал устраивать подписку, чтобы издать его сочинения! И я еще оплатил его счет в Куинзферри! Нет, никогда больше я не стану оплачивать ничьих счетов! А у вас с Ловелом, видно, была постоянная переписка?
— Нет, я получил только наспех нацарапанную записку, что в Тэннонбург прибудет — говорилось о вчерашнем дне — пакет с очень важными письмами для хозяев Нокуиннока. Боялись, видите ли, как бы в Фейрпорте не вскрыли эти письма. И не напрасно. Я слыхал, что миссис Мейлсеттер потеряет должность, потому что больше смотрит за чужими делами, чем за своими собственными.
— Какой же награды ты теперь ждешь, Эди, за то, что был и советчиком, и гонцом, и охранителем, и доверенным лицом в этом деле?
— Ни черта я не жду, разве что вы, джентльмены, придете на похороны нищего и, может быть, вы сами понесете изголовье гроба, как бедному Стини Маклбеккиту. Мне это дело не составило труда, я все равно бродил бы с места на место. Но как счастлив я был, когда выбрался из тюрьмы! Я все думал: что, если важное письмо придет, пока я сижу взаперти, как устрица, и все из-за этого пойдет прахом? Иной раз я говорил себе: откроюсь вам и все расскажу! Однако я ведь не мог пойти против приказа мистера Ловела. И, мне кажется, ему надо было повидать кого-то в Эдинбурге, прежде чем сделать то, что он хотел, для сэра Артура и его семьи.
— Понятно. Ну, а как твои политические новости, Эди? Французы все-таки идут?
— Бог их знает! Но так говорят, сэр! Сейчас огласили строгий приказ, чтобы солдаты и добровольцы были наготове. Скоро сюда пришлют толкового молодого офицера — проверить нашу оборону. Я видел, как служанка чистила мэру портупею и лосины, и помог ей, потому что она — сами понимаете — не много в этом смыслит. Вот я и узнал новости в награду за труды.
— А ты сам что думаешь, старый солдат?
— Право, не знаю. Если их нагрянет сколько говорят, сила будет на их стороне. Но среди добровольцев много смелых молодых парней. Не хочу сказать ничего плохого и о тех, кто слаб или малопригоден, потому как я и сам такой. Но и мы сделаем что можем!
— Вот как Воинственный дух снова просыпается в тебе, Эди?
— Браво, браво, Эди! Страна не в такой уж опасности, если нищий готов драться за свою миску, как лэрд — за свою землю.
Тут их разговор вновь обратился к той ночи, которую Эди и Ловел провели в руинах монастыря. Сообщенные нищим подробности чрезвычайно позабавили антиквария.
— Я не пожалел бы гинеи, чтобы посмотреть, как этот подлый немец корчился от страха, хотя привык нагонять его своим шарлатанством на других, и сам дрожал то перед гневом своего покровителя, то перед воображаемым духом.
— Да, — сказал нищий, — ему было чего испугаться. Казалось, дух самого Дьявола в латах вселился в сэра Артура. — Кстати, что будет с тем проходимцем?
— Я как раз утром получил письмо, из которого узнал, что он отказался от возбужденного против тебя обвинения и предлагает раскрыть такие обстоятельства, которые облегчат более, чем мы ожидаем, приведение в порядок дел сэра Артура. Это пишет шериф, а еще он сообщает, что Дюстерзивель дал какие-то важные сведения правительству, и поэтому его, вероятно, просто вышлют на родину: пусть мошенничает у себя дома!
— А что же станется со всеми прекрасными машинами, и колесами, и штреками, и штольнями в Глен Уидершинзе? — спросил Эди.
— Я надеюсь, люди, прежде чем разойдутся, сложат из тамошнего хлама хороший костер, подобно тому, как армия, которой приходится снять осаду, уничтожает свою артиллерию. А что касается ям в земле, Эди, то я оставлю эти ловушки на пользу следующему мудрецу, который захочет променять добро на дым.
— Господи помилуй! Как же так — сжечь? Ведь это большой убыток. Не лучше ли вам попытаться продать это имущество и хоть так вернуть часть ваших ста фунтов? — продолжал Эди с насмешливым сочувствием.
— Ни одного фартинга не возьму! — рассердился антикварий и, повернувшись, отошел на два шага; но тут же вновь повернулся к нищему, чуть улыбнулся, смущенный своей раздражительностью, и сказал: — Ступай в дом, Эди, и запомни мой совет: никогда не говори со мной о рудниках, а с моим племянником — о phoca, или, как вы его называете, тюлене.
— Мне надо назад, в Фейрпорт, — сказал странник. — Хочу послушать, что говорят о вторжении, но я запомню, что сказала ваша милость: не говорить с вами о тюлене, а с капитаном — о ста фунтах, которые вы дали Дюстер…
— Пошел к черту! Я хотел, чтобы ты не напоминал об этом мне!
— Ах, боже мой! — Эди изобразил крайнее удивление. — А я-то думал, что ваша милость позволяет всего касаться в приятном разговоре, кроме вон того претория да еще бляшки, что вы купили у бродячего торговца, приняв ее за настоящую старинную монету.
— А ну тебя! — пробурчал антикварий, поспешно отвернулся и ушел в комнаты.
Нищий поглядел ему вслед, а затем, прерывисто смеясь, как делают сорока или попугай в ознаменование удачной проделки, снова вышел на дорогу в Фейрпорт. Привычка сделала его непоседливым, да и по натуре он был большим охотником до новостей. И вот вскоре он опять очутился в городе, который покинул утром с единственной целью «малость покалякать с Монкбарнсом».
Страж, стоявший на холме и смотревший в сторону Бирнама, вероятно, подумал, что грезит, когда увидел, как роковой лес двинулся в поход на Дунсинан. Так и старый Кексон, сидя у себя в будке и размышляя о близкой свадьбе дочери и о чести породниться с лейтенантом Тэфрилом да изредка поглядывая на следующий сигнальный пост, был немало удивлен, заметив в этом направлении свет. Он протер глаза, глянул еще раз, потом проверил свое наблюдение по поперечине, направленной на нужную точку. Свет становился все ярче, как комета перед взором астронома, «терзая смутным ужасом народы».
— Господи, смилуйся над нами! — сказал Кексон. — Что же теперь делать? Впрочем, об этом пусть думают головы поумнее моей, а я пока что зажгу маяк!
И он тут же зажег маяк, который отбросил в небо длинный, колышущийся сноп света; этот свет вспугнул с гнезд морских птиц и заиграл глубоко внизу на поалевших морских волнах. Другие сторожа, столь же старательные, как Кексон, в свою очередь заметили и повторили сигнал. Огни засверкали на мысах, скалах, отдаленных от берега холмах, и вскоре по сигналу о вторжении поднялась вся округа.
Наш антикварий, пригревшийся под двумя двойными ночными колпаками, нежился в постели, как вдруг его покой был прерван воплями сестры, племянницы и двух служанок.
— Это что еще? — произнес он, приподнимаясь. — Женщины в моей комнате? Среди ночи! С ума вы сошли, что ли?
— Дядя, маяк! — воскликнула мисс Мак-Интайр.
— Французы идут убивать нас! — завизжала мисс Гризельда.
— Маяк, маяк! .. Французы, французы! .. Убьют, убьют! .. — наперебой кричали служанки, как хористки в опере.
— Французы? — повторил Олдбок, торопливо приподымаясь. — Ступайте вон из комнаты, женщины, чтобы я мог одеться. И принесите — эй, слышите? — мой меч!
— Который, Монкбарнс? — крикнула ему сестра, одной рукой протягивая бронзовый римский меч, а другой — «Андреа Феррара» без рукояти.
— Самый длинный, самый длинный! — кричала Дженни Ринтерут, волоча двуручный меч двенадцатого столетия.
— Женщины, — обратился к ним Олдбок в большом волнении, — успокойтесь и не поддавайтесь напрасному страху! Уверены ли вы, что они пришли?
— Уверены, уверены! — воскликнула Дженни. — Больше чем уверены! Все морские ополченцы, и сухопутные ополченцы, и добровольцы, и йомены готовятся и спешат, как могут, пешком и верхом, в Фейрпорт. Даже старый Маклбеккит пошел с остальными (много от него будет толку! ). Господи, скольких из тех, кто хорошо послужил королю и родине, недосчитаются завтра!
— Дайте мне, — сказал Олдбок, — ту шпагу, которую мой отец носил в сорок пятом году. У нее нет перевязи, но мы как-нибудь обойдемся.
Сказав это, он продел шпагу под клапан кармана панталон. В этот миг вошел Гектор, который поднимался на ближайший холм, чтобы выяснить, насколько справедлива эта тревога.
— Где твое оружие, племянник? — встретил его Олдбок. — Где твоя двустволка, с которой ты не расставался, когда она была нужна лишь для того, чтобы тешить твое тщеславие?
— Что вы, сэр! — ответил Гектор. — Кто ж берет с собой в поход охотничье ружье? Я, как видите, в форме и надеюсь принести больше пользы, если мне дадут под команду отряд, чем если у меня будет десять двустволок. А вам, сэр, надо отправиться в Фейрпорт и, во избежание сумятицы, дать указания, где расквартировать людей и лошадей.
— Ты прав, Гектор! Кажется, мне лучше поработать головой, чем руками. А вот и сэр Артур Уордор; впрочем, между нами говоря, он мало поможет и головой и руками.
Сэр Артур, вероятно, был иного мнения. Одетый в свой старый лейтенантский мундир, он тоже направлялся в Фейрпорт и хотел захватить с собой мистера Олдбока, так как после недавних событий особенно укрепился в своем первоначальном мнении о его мудрости. И, несмотря на все мольбы женщин, чтобы антикварий остался в качестве гарнизона Монкбарнса, мистер Олдбок и его племянник сразу же приняли предложение сэра Артура.
Только тот, кому случалось вблизи наблюдать подобные сцены, может представить себе царившую в Фейрпорте суматоху. В окнах сверкали сотни огней. Они внезапно появлялись и исчезали, свидетельствуя о суете внутри домов. Жены и дочери горожан с громкими причитаниями сбегались на рыночную площадь. Иомены из окрестных долин носились верхом по улицам, то в одиночку, то группами по пять-шесть человек. Барабаны и флейты добровольцев, призывавшие к оружию, сливались с командой офицеров, звуком горнов и набатов. Корабли в гавани были освещены, и шлюпки, спущенные с вооруженных судов, увеличивали сумятицу, высаживая людей и пушки для усиления местной обороны. Этой частью приготовлений весьма деятельно руководил Тэфрил. Два или три небольших корабля уже отдали концы и вышли в море на поиски ожидаемого неприятеля.
Такова была картина общего смятения, когда сэр Артур Уордор, Олдбок и Гектор не без труда проложили себе путь на главную площадь, к ратуше. Здание было освещено, и там собрались члены магистрата и многие окрестные землевладельцы. И на этот раз, как всегда бывало в подобных случаях, здравый смысл и твердость духа шотландцев восполняли недостаток опыта.
Членов магистрата осаждали квартирмейстеры воинских частей, требуя билетов на постой для людей и лошадей.
— Давайте, — сказал судья Литлджон, — разместим лошадей в наших товарных окладах, а людей — в наших гостиных. Поделимся ужином с одними и фуражом — с другими. Мы разбогатели под защитой уважающего свободу и отечески пекущегося о нас правительства; теперь пришло время показать, что мы его ценим!
Присутствующие громкими возгласами выразили свое одобрение, и люди разных сословий единодушно предлагали отдать все свое достояние на защиту отечества.
Капитан Мак-Интайр выступал как военный советник и адъютант мэра, проявляя хладнокровие и знание дела, совершенно неожиданные для его дяди, помнившего его обычную insouciance note 210, отчего тот время от времени лишь удивленно поглядывал на него, наблюдая, с каким спокойствием и твердостью капитан объяснял различные меры предосторожности, подсказанные ему опытом, и давал указания, как их выполнять. Он нашел состояние различных частей неплохим, если учесть их случайный состав. Их было много, и все они были проникнуты бодрой уверенностью и полны воодушевления. Потребность в людях с воинским опытом в эту минуту настолько перевешивала все другие соображения, что даже старый Эди, вместо того чтобы остаться в стороне, — подобно Диогену в Синопе, катавшему свою бочку, когда все кругом готовились к обороне, — взял на себя надзор за раздачей боевых припасов, что и выполнял весьма толково.
Все с нетерпением ожидали двух событий: появления гленалленовских добровольцев, которые, во внимание к высокому положению этой семьи, должны были образовать особый отряд, и заранее объявленного прибытия офицера, которому главнокомандующий вверил заботу об обороне берега и полное распоряжение местными воинскими силами.
Наконец послышались звуки рога иоменов Гленаллена, и сам граф, к удивлению всех, кто знал его привычки и слабое здоровье, появился в мундире, во главе своего отряда. Его нижнешотландские иомены, верхом на прекрасных лошадях, составили внушительный эскадрон; за ним следовал полк в пятьсот человек, в одежде горцев, которых также вызвал граф из своих северных владений. Впереди двигались музыканты, игравшие на волынках. Опрятный и подтянутый вид этого отряда вассалов привел в восхищение Мак-Интайра. На дядю же его еще большее впечатление произвело то, как в этот ответственный час сказался боевой дух древнего рода, одаривший новыми силами немощного и, казалось, полуживого графа, вождя этих бойцов. Граф потребовал, чтобы ему и его людям отвели позицию, которой действительно грозила бы опасность, выказал большую распорядительность при разработке плана размещения сил и остроту ума при его обсуждении. Когда над Фейрпортом занялось утро, военный совет все еще заседал и приготовления к защите шли полным ходом.
Но вот в толпе послышались крики, возвещавшие прибытие «храброго майора Невила и еще одного офицера», и на площадь въехала запряженная четверкой лошадей почтовая карета, которую громким «ура» приветствовали добровольцы и горожане. Члены магистрата вместе с мировыми судьями поспешили к дверям ратуши встретить прибывших. Каково же было удивление всех присутствующих, и в особенности антиквария, когда носителем красивого мундира и треуголки оказался не кто иной, как столь мирный Ловел! Понадобились дружеские объятия и сердечные рукопожатия, чтобы Олдбок поверил своим глазам. Сэр Артур был не менее удивлен, когда в обществе Ловела, или, точнее, майора Невила, увидел своего сына, капитана Уордора. Первые же слова молодых офицеров свидетельствовали, что храбрость и усердие всех собравшихся были совершенно напрасны, если не считать того, что послужили лишним доказательством их патриотического духа и расторопности.
— Как мы выяснили по пути сюда, — объяснил майор Невил, — сторож на Хелкит-хеде был весьма естественно введен в заблуждение костром, который какие-то праздные люди разожгли на холме над Глен Уидершинзом, как раз на линии передачи сигналов.
Олдбок виновато взглянул на сэра Артура, и тот, пожав плечами, ответил ему таким же взглядом.
— Это, вероятно, машины, которые мы в порыве гнева обрекли пламени! — сказал антикварий; он ободрился, но был немало пристыжен, что оказался причиной такого нарушения всеобщего покоя. — Черт бы взял этого Дюстерзивеля! Видно, он оставил нам в наследство кучу неприятностей вроде этого прощального фейерверка. Кто знает, какие еще хлопушки взорвутся у нас под ногами! .. А вот и сам бдительный Кексон! Выше голову, старый осел! Отвечать за тебя приходится нам. А теперь забери эту железину! — И Олдбок передал ему шпагу. — Не знаю, что бы я вчера сказал человеку, который вздумал бы меня уверять, что я прицеплю к себе такое украшение.
Тут лорд Гленаллен слегка тронул его за локоть и увлек в отдельную комнату.
— Ради бога, скажите, кто этот молодой человек, так разительно похожий на…
— … на несчастную Эвелин? — перебил его Олдбок. — Я полюбил его с первого взгляда, а ваша светлость указали причину.
— Но кто… кто он? — продолжал лорд Гленаллен, судорожно сжимая руку антиквария.
— Раньше я назвал бы его Ловелом, но теперь оказывается, что он майор Невил.
— … которого мой брат воспитал как внебрачного сына… и сделал своим наследником… Боже, это дитя моей Эвелины!
— Постойте, милорд, постойте! — сказал Олдбок. — Не торопитесь с таким предположением. Какова его вероятность?
— Вероятность? Нет, здесь не вероятность, а уверенность! Управляющий, о котором я вам говорил, письменно изложил мне всю историю. Я лишь вчера получил это письмо. Приведите его, ради бога, чтобы отец мог благословить его, прежде чем умрет.
— Хорошо. Но ради вас самого и ради него, дайте мне минуту, чтобы подготовить его к такой встрече.
И, решив расследовать дело глубже, чтобы полностью убедиться в справедливости столь странной истории, Олдбок отправился к майору Невилу, который в это время отдавал распоряжение распустить собравшиеся вооруженные силы.
— Сущая правда, Гектор. А для вящего подтверждения должен сообщить тебе, что она любит другого. Она однажды неверно поняла несколько слов, с которыми я к ней обратился, и впоследствии мне удалось разгадать, какой смысл она в них вкладывала. Раньше я не мог понять, почему она медлит и краснеет. Но теперь, мой бедный Гектор, я знаю, что это был смертный приговор твоим надеждам и притязаниям. Поэтому советую тебе трубить отступление и, по возможности в порядке оттянуть свои силы, ибо гарнизон форта слишком силен, чтобы тебе идти на приступ.
— Мне нет надобности трубить отступление, дядя, — сказал Гектор, гордо выпрямившись и шествуя с оскорбленным и торжественным видом. — Незачем отступать тому, кто и не наступал. В Шотландии найдутся женщины, кроме мисс Уордор, из такой же хорошей семьи…
— И с лучшим вкусом, — подхватил дядя. — Несомненно, такие найдутся, Гектор. И хотя она принадлежит к самым благовоспитанным и разумным девушкам, каких я встречал, я сомневаюсь, способен ли ты оценить ее достоинства. Тебе нужно другое. Крупная фигура, над головой крест-накрест два пера, одно — зеленое, другое — синее, амазонка — цвета, присвоенного полку. Сегодня она правит кабриолетом, а завтра делает смотр полку, проезжая рысью на сером пони, который накануне тащил экипажик, — hoc erat in votis note 209. Вот какие качества могли бы покорить тебя, особенно если бы леди питала склонность к естественной истории и предпочитала некую разновидность phoca.
— Не жестоко ли, сэр, — сказал Гектор, — при всяком удобном случае тыкать мне в нос этим проклятым тюленем? Но мне это все равно, и мое сердце не разобьется из-за мисс Уордор. Она свободна выбирать, кого хочет, и я желаю ей всяческого счастья.
— Великодушное решение, о столп Трои! А я, Гектор, опасался сцены. Твоя сестра говорила мне, что ты отчаянно влюблен в мисс Уордор.
— Сэр, — ответил молодой человек, — не хотите же вы, чтобы я был отчаянно влюблен в девушку, которой я безразличен?
— Ну что ж, племянник, — уже более серьезно проговорил антикварий, — в том, что ты говоришь, конечно, есть свой смысл. И я многое дал бы за то, чтобы лет двадцать — двадцать пять назад мог рассуждать так, как ты.
— Мне думается, в таких вопросах каждый может рассуждать как хочет, — сказал Гектор.
— Люди старой школы смотрели на это иначе, — возразил Олдбок. — Но, как я уже говорил, современный образ действий представляется более благоразумным, хотя и не более интересным. А теперь скажи мне, как ты смотришь на возможность вторжения, которая сейчас так всех волнует? Люди все еще кричат: «Они идут! »
Гектор, глубоко униженный, но всячески старавшийся скрыть это от своего насмешливого дядюшки, охотно поддержал разговор, который мог отвлечь мысли антиквария от мисс Уордор и тюленя. А когда они достигли Монкбарнса, им пришлось рассказывать дамам о событиях в замке и, в свою очередь, выслушивать сообщения о том, как долго дамы ждали с обедом, прежде чем решили сесть за стол без антиквария. И за этими разговорами обе вышеупомянутые деликатные темы были забыты.
На следующее утро антикварий встал рано и, так как Кексон еще не появлялся, сразу почувствовал, что ему не хватает мелких новостей и слухов, о которых неизменно докладывал бывший парикмахер. Болтовня Кексона стала не менее необходимой антикварию, чем понюшка табаку, хотя оба эти удовольствия он ценил, или только делал вид, что ценит, не больше, чем они того заслуживают. Ощущение пустоты, обычно сопровождающее подобные лишения, было устранено Охилтри, который прохаживался вдоль изгороди из подстриженных тисов и падубов, по-видимому, чувствуя себя вполне как дома. И в самом деле, за последнее время все так к нему привыкли, что даже Юнона не лаяла на него и лишь следила за ним строгим и бдительным оком. Антикварий в халате вышел из дома, и нищий сейчас же приветствовал его.
— Теперь они идут, и по-настоящему, Монкбарнс! Я прямо из Фейрпорта, хотел доставить вам это известие и сейчас же пойду назад. В бухту только что вошел «Искатель», и говорят, что французский флот гнался за ним.
— «Искатель»? — на миг задумавшись, переспросил Олдбок. — Вот оно что!
— Ну да, «Искатель», бриг капитана Тэфрила.
— Так, так! А он имеет отношение к надписи «Искать номер два»? — спросил Олдбок; ему показалось, что название судна проливает новый свет на историю с таинственным ящиком и находившимся в нем кладом.
Нищий, словно мальчик, пойманный на веселой проказе, прикрыл шляпой лицо, но не мог удержаться и расхохотался от души.
— В вас, верно, сам дьявол сидит, Монкбарнс, и помогает вам так ловко подгонять одно к одному! Кто бы подумал — поставить рядом то да это! Вот поймали вы меня!
— Мне все ясно, — сказал Олдбок, — как надпись на хорошо сохранившейся медали: ящик, в котором было найдено серебро, принадлежал бригу, а сокровище — моему «фениксу»? (Эди кивнул в знак подтверждения.) И оно было закопано там, чтобы помочь сэру Артуру в его затруднениях?
— Мною, — сказал Эди, — и двумя матросами с брига; но они не знали, что в ящике. Они думали, что капитан привез какую-то контрабанду. Я сторожил это место днем и ночью, пока клад не перешел в нужные руки. А потом, когда этот немецкий черт стал таращить глаза на крышку ящика (кто хочет ягнятинки, ищет, где лежала овца), какой-то шотландский бес дернул меня сыграть с ним шутку. Теперь вы видите, что я не мог болтать перед судьей Литлджоном. Скажи я хоть слово, все и выплыло бы наружу. Мистер Ловел очень разгневался бы. Вот я и решил, что лучше буду терпеть, а рта не раскрою.
— Должен сказать, что он удачно выбрал, кому доверить дело, хотя это и было немного странно, — заметил Олдбок.
— А я о себе скажу так, Монкбарнс, — ответил нищий. — Мне изо всей нашей округи скорее всего можно доверить деньги. Мне их не надо, и не хочу я их, да и тратить их мне не на что. А у молодого человека и не было особого выбора. Ведь он думал, что навсегда покидает страну. (Надеюсь, что тут он ошибся.) Ночью нам довелось узнать о горестях сэра Артура, а к рассвету Ловел уже должен был быть на борту брига. Однако еще через пять суток бриг снова вошел в бухту. Я, как условились, встретил лодку, и мы зарыли клад там, где вы его нашли.
— Это была очень романтическая и глупая затея, — сказал Олдбок. — Почему было не довериться мне или иному другу?
— На руках молодого человека, — возразил Эди, — была кровь сына вашей сестры, который еще мог умереть. Где тут было мистеру Ловелу долго раздумывать? И как он мог просить вас через кого-нибудь еще?
— Ты прав. А что, если бы Дюстерзивель опередил вас?
— Едва ли он сунулся бы туда без сэра Артура. Накануне он здорово перетрусил и не собирался даже близко подходить к тому месту. Его только насильно можно было затащить туда. Первую-то находку спрятал он сам, как же он мог рассчитывать на вторую? Если он все же вертелся возле сэра Артура, то лишь затем, чтобы выманить у него еще сколько удастся.
— В таком случае, — спросил Олдбок, — как мог попасть туда сэр Артур, если бы его не привел немец?
— Гм, — спокойно ответил Эди, — у меня была заготовлена такая сказка про Мистикота, что он примчался бы за сорок миль, да и вы тоже! А потом его бы обязательно потянуло туда, где он уже раз нашел денежки. Ведь он теперь знал, как нужно искать клады! Короче, серебро было в слитках, а сэру Артуру грозило разорение. Ловел же больше всего старался о том, чтобы сэр Артур не догадался, чья рука ему помогла. Вот мы и не нашли лучшего способа подсунуть ему эти слитки, хотя и долго ломали себе головы. Но, если бы серебро случайно попало в лапы Дюстерзивеля, мне было велено немедленно рассказать все шерифу или вам.
— А знаешь, несмотря на все эти мудрые предосторожности, мне кажется, трудно было рассчитывать, чтобы такая неуклюжая затея сошла гладко. Вам повезло, Эди! Но откуда, черт возьми, у Ловела взялось столько серебряных слитков?
— Вот уж этого я вам не могу сказать. Но их погрузили на борт в Фейрпорте вместе с прочим его добром, и мы уложили их на бриге в снарядный ящик. Так оно было удобно и для хранения и для переноски.
— Боже мой! — воскликнул Олдбок, вспоминая начало своего знакомства с Ловелом. — И для этого молодого человека, бросающего сотни фунтов на такие странные предприятия, я думал устраивать подписку, чтобы издать его сочинения! И я еще оплатил его счет в Куинзферри! Нет, никогда больше я не стану оплачивать ничьих счетов! А у вас с Ловелом, видно, была постоянная переписка?
— Нет, я получил только наспех нацарапанную записку, что в Тэннонбург прибудет — говорилось о вчерашнем дне — пакет с очень важными письмами для хозяев Нокуиннока. Боялись, видите ли, как бы в Фейрпорте не вскрыли эти письма. И не напрасно. Я слыхал, что миссис Мейлсеттер потеряет должность, потому что больше смотрит за чужими делами, чем за своими собственными.
— Какой же награды ты теперь ждешь, Эди, за то, что был и советчиком, и гонцом, и охранителем, и доверенным лицом в этом деле?
— Ни черта я не жду, разве что вы, джентльмены, придете на похороны нищего и, может быть, вы сами понесете изголовье гроба, как бедному Стини Маклбеккиту. Мне это дело не составило труда, я все равно бродил бы с места на место. Но как счастлив я был, когда выбрался из тюрьмы! Я все думал: что, если важное письмо придет, пока я сижу взаперти, как устрица, и все из-за этого пойдет прахом? Иной раз я говорил себе: откроюсь вам и все расскажу! Однако я ведь не мог пойти против приказа мистера Ловела. И, мне кажется, ему надо было повидать кого-то в Эдинбурге, прежде чем сделать то, что он хотел, для сэра Артура и его семьи.
— Понятно. Ну, а как твои политические новости, Эди? Французы все-таки идут?
— Бог их знает! Но так говорят, сэр! Сейчас огласили строгий приказ, чтобы солдаты и добровольцы были наготове. Скоро сюда пришлют толкового молодого офицера — проверить нашу оборону. Я видел, как служанка чистила мэру портупею и лосины, и помог ей, потому что она — сами понимаете — не много в этом смыслит. Вот я и узнал новости в награду за труды.
— А ты сам что думаешь, старый солдат?
— Право, не знаю. Если их нагрянет сколько говорят, сила будет на их стороне. Но среди добровольцев много смелых молодых парней. Не хочу сказать ничего плохого и о тех, кто слаб или малопригоден, потому как я и сам такой. Но и мы сделаем что можем!
— Вот как Воинственный дух снова просыпается в тебе, Эди?
— Мне не за что биться, сэр? Неужто я не стану биться за свою родину, и за берега ручьев, по которым я брожу, и за очаги хозяек, которые дают мне кусок хлеба, и за малышей, что ковыляют мне навстречу, чтобы поиграть со мной, когда я прихожу в какую-нибудь деревушку? А, черт, — продолжал он с жаром, сжимая посох. — Будь у меня столько сил, сколько доброй воли, я не одному бы дал их про запас на целый день боя.
Под нашим пеплом снова пышет пламя!
Разве и у тебя, Эди, есть за что биться?
— Браво, браво, Эди! Страна не в такой уж опасности, если нищий готов драться за свою миску, как лэрд — за свою землю.
Тут их разговор вновь обратился к той ночи, которую Эди и Ловел провели в руинах монастыря. Сообщенные нищим подробности чрезвычайно позабавили антиквария.
— Я не пожалел бы гинеи, чтобы посмотреть, как этот подлый немец корчился от страха, хотя привык нагонять его своим шарлатанством на других, и сам дрожал то перед гневом своего покровителя, то перед воображаемым духом.
— Да, — сказал нищий, — ему было чего испугаться. Казалось, дух самого Дьявола в латах вселился в сэра Артура. — Кстати, что будет с тем проходимцем?
— Я как раз утром получил письмо, из которого узнал, что он отказался от возбужденного против тебя обвинения и предлагает раскрыть такие обстоятельства, которые облегчат более, чем мы ожидаем, приведение в порядок дел сэра Артура. Это пишет шериф, а еще он сообщает, что Дюстерзивель дал какие-то важные сведения правительству, и поэтому его, вероятно, просто вышлют на родину: пусть мошенничает у себя дома!
— А что же станется со всеми прекрасными машинами, и колесами, и штреками, и штольнями в Глен Уидершинзе? — спросил Эди.
— Я надеюсь, люди, прежде чем разойдутся, сложат из тамошнего хлама хороший костер, подобно тому, как армия, которой приходится снять осаду, уничтожает свою артиллерию. А что касается ям в земле, Эди, то я оставлю эти ловушки на пользу следующему мудрецу, который захочет променять добро на дым.
— Господи помилуй! Как же так — сжечь? Ведь это большой убыток. Не лучше ли вам попытаться продать это имущество и хоть так вернуть часть ваших ста фунтов? — продолжал Эди с насмешливым сочувствием.
— Ни одного фартинга не возьму! — рассердился антикварий и, повернувшись, отошел на два шага; но тут же вновь повернулся к нищему, чуть улыбнулся, смущенный своей раздражительностью, и сказал: — Ступай в дом, Эди, и запомни мой совет: никогда не говори со мной о рудниках, а с моим племянником — о phoca, или, как вы его называете, тюлене.
— Мне надо назад, в Фейрпорт, — сказал странник. — Хочу послушать, что говорят о вторжении, но я запомню, что сказала ваша милость: не говорить с вами о тюлене, а с капитаном — о ста фунтах, которые вы дали Дюстер…
— Пошел к черту! Я хотел, чтобы ты не напоминал об этом мне!
— Ах, боже мой! — Эди изобразил крайнее удивление. — А я-то думал, что ваша милость позволяет всего касаться в приятном разговоре, кроме вон того претория да еще бляшки, что вы купили у бродячего торговца, приняв ее за настоящую старинную монету.
— А ну тебя! — пробурчал антикварий, поспешно отвернулся и ушел в комнаты.
Нищий поглядел ему вслед, а затем, прерывисто смеясь, как делают сорока или попугай в ознаменование удачной проделки, снова вышел на дорогу в Фейрпорт. Привычка сделала его непоседливым, да и по натуре он был большим охотником до новостей. И вот вскоре он опять очутился в городе, который покинул утром с единственной целью «малость покалякать с Монкбарнсом».
ГЛАВА XLV
На Понеле алел костер,
На Скиддо — три костра;
И рог тревожил топь и бор
С заката до утра.
Джеймс Хогг
Страж, стоявший на холме и смотревший в сторону Бирнама, вероятно, подумал, что грезит, когда увидел, как роковой лес двинулся в поход на Дунсинан. Так и старый Кексон, сидя у себя в будке и размышляя о близкой свадьбе дочери и о чести породниться с лейтенантом Тэфрилом да изредка поглядывая на следующий сигнальный пост, был немало удивлен, заметив в этом направлении свет. Он протер глаза, глянул еще раз, потом проверил свое наблюдение по поперечине, направленной на нужную точку. Свет становился все ярче, как комета перед взором астронома, «терзая смутным ужасом народы».
— Господи, смилуйся над нами! — сказал Кексон. — Что же теперь делать? Впрочем, об этом пусть думают головы поумнее моей, а я пока что зажгу маяк!
И он тут же зажег маяк, который отбросил в небо длинный, колышущийся сноп света; этот свет вспугнул с гнезд морских птиц и заиграл глубоко внизу на поалевших морских волнах. Другие сторожа, столь же старательные, как Кексон, в свою очередь заметили и повторили сигнал. Огни засверкали на мысах, скалах, отдаленных от берега холмах, и вскоре по сигналу о вторжении поднялась вся округа.
Наш антикварий, пригревшийся под двумя двойными ночными колпаками, нежился в постели, как вдруг его покой был прерван воплями сестры, племянницы и двух служанок.
— Это что еще? — произнес он, приподнимаясь. — Женщины в моей комнате? Среди ночи! С ума вы сошли, что ли?
— Дядя, маяк! — воскликнула мисс Мак-Интайр.
— Французы идут убивать нас! — завизжала мисс Гризельда.
— Маяк, маяк! .. Французы, французы! .. Убьют, убьют! .. — наперебой кричали служанки, как хористки в опере.
— Французы? — повторил Олдбок, торопливо приподымаясь. — Ступайте вон из комнаты, женщины, чтобы я мог одеться. И принесите — эй, слышите? — мой меч!
— Который, Монкбарнс? — крикнула ему сестра, одной рукой протягивая бронзовый римский меч, а другой — «Андреа Феррара» без рукояти.
— Самый длинный, самый длинный! — кричала Дженни Ринтерут, волоча двуручный меч двенадцатого столетия.
— Женщины, — обратился к ним Олдбок в большом волнении, — успокойтесь и не поддавайтесь напрасному страху! Уверены ли вы, что они пришли?
— Уверены, уверены! — воскликнула Дженни. — Больше чем уверены! Все морские ополченцы, и сухопутные ополченцы, и добровольцы, и йомены готовятся и спешат, как могут, пешком и верхом, в Фейрпорт. Даже старый Маклбеккит пошел с остальными (много от него будет толку! ). Господи, скольких из тех, кто хорошо послужил королю и родине, недосчитаются завтра!
— Дайте мне, — сказал Олдбок, — ту шпагу, которую мой отец носил в сорок пятом году. У нее нет перевязи, но мы как-нибудь обойдемся.
Сказав это, он продел шпагу под клапан кармана панталон. В этот миг вошел Гектор, который поднимался на ближайший холм, чтобы выяснить, насколько справедлива эта тревога.
— Где твое оружие, племянник? — встретил его Олдбок. — Где твоя двустволка, с которой ты не расставался, когда она была нужна лишь для того, чтобы тешить твое тщеславие?
— Что вы, сэр! — ответил Гектор. — Кто ж берет с собой в поход охотничье ружье? Я, как видите, в форме и надеюсь принести больше пользы, если мне дадут под команду отряд, чем если у меня будет десять двустволок. А вам, сэр, надо отправиться в Фейрпорт и, во избежание сумятицы, дать указания, где расквартировать людей и лошадей.
— Ты прав, Гектор! Кажется, мне лучше поработать головой, чем руками. А вот и сэр Артур Уордор; впрочем, между нами говоря, он мало поможет и головой и руками.
Сэр Артур, вероятно, был иного мнения. Одетый в свой старый лейтенантский мундир, он тоже направлялся в Фейрпорт и хотел захватить с собой мистера Олдбока, так как после недавних событий особенно укрепился в своем первоначальном мнении о его мудрости. И, несмотря на все мольбы женщин, чтобы антикварий остался в качестве гарнизона Монкбарнса, мистер Олдбок и его племянник сразу же приняли предложение сэра Артура.
Только тот, кому случалось вблизи наблюдать подобные сцены, может представить себе царившую в Фейрпорте суматоху. В окнах сверкали сотни огней. Они внезапно появлялись и исчезали, свидетельствуя о суете внутри домов. Жены и дочери горожан с громкими причитаниями сбегались на рыночную площадь. Иомены из окрестных долин носились верхом по улицам, то в одиночку, то группами по пять-шесть человек. Барабаны и флейты добровольцев, призывавшие к оружию, сливались с командой офицеров, звуком горнов и набатов. Корабли в гавани были освещены, и шлюпки, спущенные с вооруженных судов, увеличивали сумятицу, высаживая людей и пушки для усиления местной обороны. Этой частью приготовлений весьма деятельно руководил Тэфрил. Два или три небольших корабля уже отдали концы и вышли в море на поиски ожидаемого неприятеля.
Такова была картина общего смятения, когда сэр Артур Уордор, Олдбок и Гектор не без труда проложили себе путь на главную площадь, к ратуше. Здание было освещено, и там собрались члены магистрата и многие окрестные землевладельцы. И на этот раз, как всегда бывало в подобных случаях, здравый смысл и твердость духа шотландцев восполняли недостаток опыта.
Членов магистрата осаждали квартирмейстеры воинских частей, требуя билетов на постой для людей и лошадей.
— Давайте, — сказал судья Литлджон, — разместим лошадей в наших товарных окладах, а людей — в наших гостиных. Поделимся ужином с одними и фуражом — с другими. Мы разбогатели под защитой уважающего свободу и отечески пекущегося о нас правительства; теперь пришло время показать, что мы его ценим!
Присутствующие громкими возгласами выразили свое одобрение, и люди разных сословий единодушно предлагали отдать все свое достояние на защиту отечества.
Капитан Мак-Интайр выступал как военный советник и адъютант мэра, проявляя хладнокровие и знание дела, совершенно неожиданные для его дяди, помнившего его обычную insouciance note 210, отчего тот время от времени лишь удивленно поглядывал на него, наблюдая, с каким спокойствием и твердостью капитан объяснял различные меры предосторожности, подсказанные ему опытом, и давал указания, как их выполнять. Он нашел состояние различных частей неплохим, если учесть их случайный состав. Их было много, и все они были проникнуты бодрой уверенностью и полны воодушевления. Потребность в людях с воинским опытом в эту минуту настолько перевешивала все другие соображения, что даже старый Эди, вместо того чтобы остаться в стороне, — подобно Диогену в Синопе, катавшему свою бочку, когда все кругом готовились к обороне, — взял на себя надзор за раздачей боевых припасов, что и выполнял весьма толково.
Все с нетерпением ожидали двух событий: появления гленалленовских добровольцев, которые, во внимание к высокому положению этой семьи, должны были образовать особый отряд, и заранее объявленного прибытия офицера, которому главнокомандующий вверил заботу об обороне берега и полное распоряжение местными воинскими силами.
Наконец послышались звуки рога иоменов Гленаллена, и сам граф, к удивлению всех, кто знал его привычки и слабое здоровье, появился в мундире, во главе своего отряда. Его нижнешотландские иомены, верхом на прекрасных лошадях, составили внушительный эскадрон; за ним следовал полк в пятьсот человек, в одежде горцев, которых также вызвал граф из своих северных владений. Впереди двигались музыканты, игравшие на волынках. Опрятный и подтянутый вид этого отряда вассалов привел в восхищение Мак-Интайра. На дядю же его еще большее впечатление произвело то, как в этот ответственный час сказался боевой дух древнего рода, одаривший новыми силами немощного и, казалось, полуживого графа, вождя этих бойцов. Граф потребовал, чтобы ему и его людям отвели позицию, которой действительно грозила бы опасность, выказал большую распорядительность при разработке плана размещения сил и остроту ума при его обсуждении. Когда над Фейрпортом занялось утро, военный совет все еще заседал и приготовления к защите шли полным ходом.
Но вот в толпе послышались крики, возвещавшие прибытие «храброго майора Невила и еще одного офицера», и на площадь въехала запряженная четверкой лошадей почтовая карета, которую громким «ура» приветствовали добровольцы и горожане. Члены магистрата вместе с мировыми судьями поспешили к дверям ратуши встретить прибывших. Каково же было удивление всех присутствующих, и в особенности антиквария, когда носителем красивого мундира и треуголки оказался не кто иной, как столь мирный Ловел! Понадобились дружеские объятия и сердечные рукопожатия, чтобы Олдбок поверил своим глазам. Сэр Артур был не менее удивлен, когда в обществе Ловела, или, точнее, майора Невила, увидел своего сына, капитана Уордора. Первые же слова молодых офицеров свидетельствовали, что храбрость и усердие всех собравшихся были совершенно напрасны, если не считать того, что послужили лишним доказательством их патриотического духа и расторопности.
— Как мы выяснили по пути сюда, — объяснил майор Невил, — сторож на Хелкит-хеде был весьма естественно введен в заблуждение костром, который какие-то праздные люди разожгли на холме над Глен Уидершинзом, как раз на линии передачи сигналов.
Олдбок виновато взглянул на сэра Артура, и тот, пожав плечами, ответил ему таким же взглядом.
— Это, вероятно, машины, которые мы в порыве гнева обрекли пламени! — сказал антикварий; он ободрился, но был немало пристыжен, что оказался причиной такого нарушения всеобщего покоя. — Черт бы взял этого Дюстерзивеля! Видно, он оставил нам в наследство кучу неприятностей вроде этого прощального фейерверка. Кто знает, какие еще хлопушки взорвутся у нас под ногами! .. А вот и сам бдительный Кексон! Выше голову, старый осел! Отвечать за тебя приходится нам. А теперь забери эту железину! — И Олдбок передал ему шпагу. — Не знаю, что бы я вчера сказал человеку, который вздумал бы меня уверять, что я прицеплю к себе такое украшение.
Тут лорд Гленаллен слегка тронул его за локоть и увлек в отдельную комнату.
— Ради бога, скажите, кто этот молодой человек, так разительно похожий на…
— … на несчастную Эвелин? — перебил его Олдбок. — Я полюбил его с первого взгляда, а ваша светлость указали причину.
— Но кто… кто он? — продолжал лорд Гленаллен, судорожно сжимая руку антиквария.
— Раньше я назвал бы его Ловелом, но теперь оказывается, что он майор Невил.
— … которого мой брат воспитал как внебрачного сына… и сделал своим наследником… Боже, это дитя моей Эвелины!
— Постойте, милорд, постойте! — сказал Олдбок. — Не торопитесь с таким предположением. Какова его вероятность?
— Вероятность? Нет, здесь не вероятность, а уверенность! Управляющий, о котором я вам говорил, письменно изложил мне всю историю. Я лишь вчера получил это письмо. Приведите его, ради бога, чтобы отец мог благословить его, прежде чем умрет.
— Хорошо. Но ради вас самого и ради него, дайте мне минуту, чтобы подготовить его к такой встрече.
И, решив расследовать дело глубже, чтобы полностью убедиться в справедливости столь странной истории, Олдбок отправился к майору Невилу, который в это время отдавал распоряжение распустить собравшиеся вооруженные силы.