Страница:
— Бросьте, бросьте! — воскликнул Олдбок. — Что все это значит? Затесалась меж нами Хайрен? Прошу вас, юноши, не обижать друг друга. Неужели вы явились с театра войны для того, чтобы затевать междоусобицы в нашей мирной стране? Вы что, щенки-бульдоги, которые, как только беднягу быка уберут с арены, вцепляются друг в друга и хватают за икры ни в чем не повинных зрителей?
Сэр Артур выразил надежду на то, что молодые джентльмены не забудутся настолько, чтобы горячиться из-за такого пустяка, как конверт от письма.
Оба противника отрицали такое намерение и, с краской в лице и сверкающими глазами, заявили, что ни разу в жизни не были более хладнокровны. Все же на собравшихся явно повеяло холодком. После этой сцены все говорили только ради того, чтобы поддержать настроение, и Ловел, воображая себя предметом неприязненных и подозрительных взглядов остальных участников компании и чувствуя, что его уклончивые ответы дают им право относиться к нему с затаенным сомнением, принял геройское решение пожертвовать удовольствием провести день в Нокуинноке.
Поэтому он пожаловался на сильную головную боль, якобы вызванную зноем, от которого он отвык за время своей болезни, и по всей форме принес извинение сэру Артуру, а последний, прислушиваясь более к подозрению, заглушавшему голос благодарности за прежние услуги, отговаривал его лишь в той мере, какой требовали правила благовоспитанности.
Когда Ловел прощался с дамами, мисс Уордор показалась ему более встревоженной, чем раньше. Быстрым, заметным только для Ловела взглядом в сторону капитана Мак-Интайра она указала на причину своего беспокойства и, сильно понизив голос, выразила надежду, что мистер Ловел лишает их своего приятного общества не ради какого-либо менее приятного свидания.
— Нет, тут причина совсем иная, — заверил он ее. — Все дело в недомогании, которое в последнее время иногда преследует меня.
— Лучшее средство в таких случаях осторожность, и я… как и все друзья мистера Ловела, надеюсь, что он не станет им пренебрегать.
Ловел низко поклонился и густо покраснел, а мисс Уордор, словно чувствуя, что сказала лишнее, повернулась и села в коляску. После этого Ловелу предстояло проститься с Олдбоком, который с помощью Кексона уже приводил в порядок свой парик и чистил сюртук, носивший следы ходьбы по крутой и узкой троте.
— Что такое? — воскликнул Олдбок. — Неужели вы покинете нас из-за нескромного любопытства и горячности Гектора? Да ведь это просто пустоголовый мальчишка. Он был избалованным ребенком еще на руках у няньки и швырял мне в голову погремушки, если я отказывался дать ему кусок сахара. Вы слишком разумный человек, чтобы считаться с таким задирой. Aequam servare mentem note 115 — гласит девиз нашего друга Горация. Я дам Гектору взбучку и все это улажу.
Но Ловел настаивал на своем решении возвратиться в Фейрпорт.
Тогда антикварий сказал более серьезным тоном:
— Остерегайтесь, молодой человек, тех чувств, что сейчас владеют вами. Жизнь дана вам для полезных и высоких целей, она должна быть сохранена, чтобы прославить литературу вашей родины, если только вас не призовет необходимость защищать ее или спасать невинных. Междоусобная война — явление, неизвестное цивилизованному античному миру, и самая мерзкая, нечестивая и жестокая из нелепостей, принесенных ордами древних германцев. Я не хочу больше и слышать о подобных бессмысленных ссорах и покажу вам трактат о дуэлях, который я написал, когда наш городской писец и мэр Маклхейм, присвоив себе права джентльменов, вызвали друг друга. Я подумывал о том, чтобы напечатать свой трактат, подписанный «Pacificator» note 116, но надобность в этом отпала, так как рассмотрением дела занялся городской совет.
— Уверяю вас, дорогой сэр, что между капитаном Мак-Интайром и мною нет ничего, что могло бы потребовать вмешательства столь почтенного учреждения.
— Смотрите, чтобы это было так, иначе я выступлю секундантом от обеих сторон.
С этими словами старый джентльмен уселся в карету, подле которой мисс Мак-Интайр удерживала брата, руководствуясь при этом теми же соображениями, что и владелец задиристого пса, когда опасается, что тот набросится на другого. Но Гектор умудрился обойти все принятые ею меры предосторожности. Вскочив в седло, он медленно ехал за экипажами, пока те не свернули на нокуиннокскую дорогу, а затем повернул коня и, пришпорив его, помчался в обратном направлении.
Через несколько минут он уже поравнялся с Ловелом, который, быть может, предугадав его намерение, ехал шагом. Молодой воин, вспыльчивый от природы и еще разгоряченный стремительной скачкой, внезапно и резко осадил лошадь рядом с Ловелом и, чуть прикоснувшись к шляпе, чрезвычайно высокомерным тоном спросил:
— Как мне понимать, сэр, ваши слова, что ваш адрес в моем распоряжении?
— Очень просто, сэр; мое имя — Ловел, а место жительства в настоящее время — Фейрпорт, как вы можете усмотреть из этой карточки.
— И это все сведения, которые вы намерены мне дать?
— Я не вижу, чтобы вы имели право требовать большего.
— Я нашел вас, сэр, в обществе моей сестры, — произнес молодой капитан, — и я имею право знать, кто допущен в общество мисс Мак-Интайр.
— Я позволю себе оспаривать это право, — таким же высокомерным тоном возразил Ловел. — Вы нашли меня в обществе, которое удовлетворено теми сведениями обо мне, какие я счел нужным сообщить, и вы, посторонний для меня человек, не имеете права на дальнейшие расспросы.
— Мистер Ловел, если вы служили, как говорите…
— Если? — перебил его Ловел. — Если я служил, как говорю?
— Да, сэр, я так выразился. И если вы служили, то должны знать, что обязаны дать мне удовлетворение тем или иным способом.
— Если такова ваша точка зрения, я почту за честь дать вам его, капитан Мак-Интайр, тем способом, как обычно принято между джентльменами.
— Отлично, сэр, — ответил Гектор и, повернув коня, ускакал, чтобы догнать остальное общество.
Отсутствие молодого офицера уже встревожило других, и его сестра, остановив карету, высунулась из окна, недоумевая, куда он запропастился.
— Что с тобой опять? — спросил антикварий. — Носишься сломя голову взад и вперед. Почему ты не едешь рядом с каретой?
— Я забыл перчатку, сэр, — сказал Гектор.
— Забыл перчатку! Вероятно, ты хотел сказать, что отправился бросить ее. Но я примусь за тебя, молодчик! Сегодня ты вернешься со мной в Монкбарнс.
Сказав это, он приказал вознице ехать дальше.
На следующий день к мистеру Ловелу рано утром явился с визитом какой-то джентльмен. Мистер Ловел уже встал и был готов принять его. Джентльмен был военный, приятель капитана Мак-Интайра, временно находившийся в Фейрпорте для вербовки солдат. Он и Ловел немного знали друг друга.
— Я полагаю, сэр, — сказал мистер Лесли (так звали посетителя), — что вы догадываетесь, почему мне пришлось так рано вас потревожить.
— Вы, вероятно, с поручением от капитана Мак-Интайра?
— Так точно. Он считает себя оскорбленным тоном вашего вчерашнего отказа отвечать на вопросы, которые он считал себя вправе задавать в отношении некоего джентльмена, близко знакомого с его семьей.
— Разрешите вас спросить, мистер Лесли, были бы вы склонны отвечать на вопросы, заданные так высокомерно и бесцеремонно?
— Пожалуй, нет. И поэтому, зная горячность моего друга Мак-Интайра в подобных случаях, я очень хотел бы выступить в роли примирителя. Зная, что мистер Ловел — настоящий джентльмен, каждый должен искренне желать, чтобы он опроверг всякую клевету, какую возводят на того, чье положение не вполне ясно. Если он позволит мне, в целях дружеского примирения, сообщить капитану Мак-Интайру свое настоящее имя, — ибо мы должны заключить, что имя Ловел вымышленное…
— Простите, сэр, но я не могу согласиться с таким выводом.
— … или по крайней мере, — продолжал Лесли, — указать, что это не то имя, под которым мистер Ловел был всегда известен, — если мистер Ловел будет так добр объяснить это обстоятельство, как, по моему разумению, ему велит долг перед собственной репутацией, то я ручаюсь, что это неприятное дело будет мирно улажено.
— Другими словами, мистер Лесли, если я соглашусь ответить на вопросы, которые никто не имеет права мне задавать и которые теперь заданы мне по требованию капитана Мак-Интайра, то капитан Мак-Интайр согласится считать себя удовлетворенным? Мистер Лесли, по этому вопросу мне остается сказать лишь два слова. Конечно, если бы у меня была тайна, я спокойно мог бы вверить ее вашей чести. Но я не считаю себя обязанным удовлетворять чье бы то ни было любопытство. Капитан Мак-Интайр встретил меня в обществе, которое само по себе для всех, а для него в особенности, может служить порукой тому, что я джентльмен. По моему мнению, он не имеет права идти дальше и допытываться о родословной, ранге и делах незнакомого человека, который, не стремясь к близкому общению с ним или его близкими, случайно пообедал у его дяди или отправился на прогулку с его сестрой.
— В таком случае капитан Мак-Интайр просит сообщить вам, что ваши дальнейшие визиты в Монкбарнс и всякое общение с мисс Мак-Интайр должны быть прекращены, как неприятные для него.
— Я, безусловно, буду посещать мистера Олдбока, когда мне вздумается, — сказал Ловел, — и не стану обращать ни малейшего внимания на угрозы и неудовольствие его племянника. И я слишком уважаю имя молодой леди (да и знакомы-то мы очень мало), чтобы вмешивать его в подобный спор.
— Если таково ваше решение, сэр, — ответил Лесли, — капитан Мак-Интайр предлагает мистеру Ловелу, если он не желает, чтобы его объявили весьма сомнительной личностью, удостоить капитана встречи сегодня же, в семь часов вечера, у боярышника, в лощине, близ развалин монастыря святой Руфи.
— Я непременно явлюсь туда. Есть только одно затруднение: мне надо найти друга, который сопровождал бы меня, а где найти такого в столь короткий срок, не имея в Фейрпорте знакомых… Впрочем, я все равно буду на месте, пусть капитан Мак-Интайр в этом не сомневается.
Лесли взял шляпу и уже дошел до двери, но, видимо, тронутый затруднительным положением Ловела, возвратился и снова обратился к нему:
— Мистер Ловел, во всем этом есть что-то странное, и я не могу уйти, не поговорив с вами подробнее. Несомненно, вы сами сейчас понимаете, как неудобно вам сохранять инкогнито, для которого, я уверен, у вас не может быть причин, несовместимых с честью. Все же эта таинственность помешает вам заручиться содействием друга в таком деликатном деле. Я позволю себе добавить, что многие усмотрят даже некоторое донкихотство в поведении Мак-Интайра, соглашающегося на такую встречу с вами, когда ваша личность и общественное положение окутаны мраком.
— Понимаю намек, мистер Лесли, — ответил Ловел, — и, хотя мог бы обидеться на его резкость, я уверен, что он высказан из дружеских побуждений. Но, по моему мнению, человек, который за то время, что он вращался в определенном обществе, не совершил ничего недостойного или предосудительного, имеет право на все привилегии джентльмена. Что же касается друга, то я надеюсь найти кого-нибудь, кто согласится оказать мне эту услугу. И если он окажется менее опытным, чем можно было бы желать, я уверен, что мои интересы от этого не пострадают, раз от лица моего противника выступаете вы.
— Я в этом уверен, — сказал Лесли, — но для меня самого существенно разделить такую тяжкую ответственность со сведущим помощником. Поэтому разрешите мне указать, что на рейд прибыл пушечный бриг лейтенанта Тэфрила, а сам он проживает у старого Кексона, где сейчас и находится. Мне кажется, вы в такой же мере знакомы с ним, как со мной, и если я сам охотно оказал бы вам требуемую услугу, не будь я приглашен другой стороной, то и он, конечно, согласится по первой вашей просьбе.
— Итак, у боярышника, мистер Лесли, в семь часов вечера. Оружие, я полагаю, пистолеты?
— Совершенно верно. Мак-Интайр выбрал час, когда ему легче всего незаметно отлучиться из Монкбарнса. Он был у меня нынче в пять утра, чтобы возвратиться раньше, чем встанет его дядя. Будьте здоровы, мистер Ловел!
И Лесли вышел из комнаты.
Как и большинство мужчин, Ловел был человеком храбрым. Но никто не может ожидать приближения такого грозного события без внутреннего трепета перед неизвестным. Через несколько часов он может перейти в мир иной и там ответить за поступок, который в более спокойном состоянии показался бы ему недопустимым с религиозной точки зрения, или же он останется блуждать в этом мире, как Каин, с кровью брата на руках. И все это можно предотвратить, сказав одно-единственное слово. Но гордость нашептывала ему, что, если он заговорит теперь, это будет приписано побуждениям, которые унизят его гораздо больше, чем самые позорные причины, какими стали бы объяснять его молчание. Все, в том числе и мисс Уордор, думалось ему, должны будут тогда признать его презренным трусом, давшим от страха перед встречей с капитаном Мак-Интайром то объяснение, от которого он отказывался при спокойных и вежливых уговорах Лесли. Наглое поведение Мак-Интайра, самоуверенность, с какой он ухаживал за мисс Уордор, и крайняя несправедливость, высокомерность и неучтивость требований, предъявленных им совершенно незнакомому человеку, казалось, оправдывали его, Ловела, отказ отвечать на грубые расспросы капитана. Короче говоря, он принял решение, какого и можно было ожидать от столь молодого человека, — не внимать доводам холодного рассудка и последовать велению оскорбленной гордости. После этого он отправился к лейтенанту Тэфрилу.
Лейтенант принял его как благовоспитанный джентльмен и прямодушный моряк. Не без удивления выслушал он подробности дела, предпосланные Ловелом просьбе о том, чтобы лейтенант удостоил своим присутствием его встречу с капитаном Мак-Интайром. Когда он кончил, Тэфрил встал и раза два прошелся по комнате.
— Очень странное стечение обстоятельств, — сказал он, — и, право же…
— Я понимаю, мистер Тэфрил, как мало у меня оснований беспокоить вас подобной просьбой, но неотложность дела лишает меня возможности выбора.
— Разрешите задать вам один вопрос, — сказал моряк, — есть ли в тех обстоятельствах, о которых вы отказываетесь говорить, что-либо такое, чего бы вы стыдились?
— Клянусь честью — нет! И вообще нет ничего, кроме того, что в ближайшее время я надеюсь сделать известным всем на свете.
— Я полагаю, что ваша тайна не связана с ложным стыдом по поводу низкого положения ваших друзей или, быть может, родственников?
— Нет, даю слово, — ответил Ловел.
— Я мало сочувствую подобным предрассудкам, — сказал Тэфрил. — Да и откуда им быть у меня? Ибо, если говорить о моих родственных связях, то я сам, можно сказать, вышел из простых матросов и собираюсь скоро вступить в союз, который свет сочтет довольно низменным, с очень милой девушкой. Я питаю к ней привязанность с тех пор, как мы были близкими соседями и я еще не помышлял об удаче, возвысившей меня по службе.
— Уверяю вас, мистер Тэфрил, — ответил Ловел, — каково бы ни было общественное положение моих родителей, я никогда не подумал бы скрывать его из мелкого тщеславия. Но в настоящее время обстоятельства таковы, что мне неудобно касаться вопроса о моих семейных делах.
— Этого достаточно, — сказал честный моряк. — Дайте мне руку. Я постараюсь сделать для вас все, что могу, хотя это, конечно, неприятная история. Но что из того? После отечества честь первая предъявляет на нас права. Вы человек мужественный, а что касается Гектора Мак-Интайра, то я считаю его, при всем его чванстве и длинной родословной, просто изрядным нахалом. Его отец был солдат и искатель счастья, а я такой же моряк. И он сам, по-видимому, такой же бедняк, зависящий от милости дяди. А ищет ли человек счастья на суше или на море, разница, мне кажется, небольшая.
— Конечно, разницы никакой нет, — подтвердил Ловел.
— Так вот, — сказал его новый союзник, — давайте пообедаем вместе и обсудим подробности поединка. Надеюсь, вы хорошо владеете пистолетом?
— Не слишком, — признался Ловел.
— Вот это жаль! Мак-Интайр слывет метким стрелком.
— Я тоже жалею, — сказал Ловел. — Это плохо для нас обоих, так как, защищаясь, я должен буду целиться как можно лучше.
— Ну хорошо, — сказал Тэфрил. — Я приведу с собой нашего младшего врача; он неплохой хирург, способный отлично заштопать дырку от пули. И я извещу Лесли, — он для армейского лейтенанта очень порядочный малый, — что врач окажет помощь любой стороне. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен в случае несчастного исхода?
— У меня нет особого повода затруднять вас. Но вот в этом футлярчике — ключ от секретера, где хранится моя маленькая тайна. Там лежит всего лишь одно письмо (Ловел приостановился, так как у него на миг сжалось сердце), и я очень прошу вас доставить его лично.
— Понятно, — сказал моряк. — Не смущайтесь, мой друг! Любовь, хранимая в сердце, может увлажнить на миг глаза, когда корабль уходит в бой, и будьте уверены, что, каковы бы ни были ваши распоряжения, Дэн Тэфрил будет смотреть на них как на завещание умирающего брата. Но все это вздор! Надо заняться нашим снаряжением. А в четыре часа мы с вами и моим молодым хирургом пообедаем в «Гербе Грэма», это здесь же — через дорогу.
— Договорились, — промолвил Ловел.
— Договорились, — подтвердил Тэфрил, и на этом беседа окончилась.
Стоял прекрасный летний вечер, и тень одинокого куста боярышника протянулась через узкую зеленую лощину в лесу, окружающем руины монастыря святой Руфи.
Ловел и лейтенант Тэфрил с хирургом прибыли сюда с целями, мало соответствовавшими тихому, мягкому и мирному характеру этого часа и места. Овцы, в пору дневного зноя ютившиеся в расщелинах и вымоинах усыпанного галькой берега или под обнажившимися корнями старых искривленных деревьев, теперь разбрелись по склону холма и дружно принялись за вечернюю еду. Их унылое блеянье и оживляло тишину вечера и в то же время подчеркивало уединенность ландшафта. Тэфрил и Ловел шли, погруженные в беседу. Опасаясь, как бы их не обнаружили, они отослали лошадей в город с вестовым лейтенанта. Противников еще не было. Но когда Ловел и его спутники вышли на лужайку, там на корнях старого боярышника сидела фигура, такая же мощная в своем увядании, как нависшие над ней замшелые, узловатые, но сильные ветви. Это был старый Охилтри.
— Не слишком приятная встреча, — сказал Ловел. — Как нам отделаться от старика?
— Послушай, праотец Адам, — воскликнул Тэфрил, уже много лет знавший нищего, — вот тебе полкроны. Ступай в «Четыре подковы» — ты знаешь эту маленькую гостиницу — и спроси слугу в синей с желтым ливрее. Если его еще нет, подожди, пока он не появится, и скажи ему, что мы будем у его хозяина приблизительно через час. Во всяком случае, подожди там, пока мы не вернемся, и… убирайся поскорее! Ну, живо, выбирай якорь!
— Благодарю вас за милостыню, — сказал Охилтри, пряча монету в карман. — Но, прошу простить меня, мистер Тэфрил, я сейчас не могу пойти по вашему поручению.
— В чем дело? Что тебе мешает?
— Мне надо бы сказать два слова молодому мистеру Ловелу.
— Мне? — удивился Ловел. — Что же тебе нужно сказать? Ну, говори, да покороче!
Нищий отвел его на несколько шагов в сторону.
— Вы ничего не должны лэрду Монкбарнса?
— Должен? Нет. Да к чему ты это? Почему ты так подумал?
— Надо вам сказать, был я нынче у шерифа. Ибо, господи прости, я прохожу через все ворота, как дух неприкаянный. Гляжу, катит туда карета, а в ней сам Монкбарнс! Вижу, лица на нем нет. А ведь из-за пустяков его милость не станет нанимать почтовую карету два дня кряду!
— Хорошо, хорошо! Но мне-то что до этого?
— Сейчас услышите, сейчас услышите! Так вот, Монкбарнс запирается с шерифом, а простые люди пусть, дескать, дожидаются. Вы-то знаете, как это бывает: джентльмены очень вежливы между собой…
— Ради создателя, друг мой! ..
— Вы не можете сразу послать меня к черту, мистер Ловел? Это было бы куда разумнее, чем поминать так сердито создателя.
— Но у меня здесь дела с лейтенантом Тэфрилом.
— Ладно, ладно! Все в свое время, — сказал нищий. — С мистером Дэниелом Тэфрилом я могу говорить запросто. Много я когда-то понаделал ему волчков и кубарей, когда был и токарем и медником.
— Ты или сам спятил, Адам, или хочешь, чтобы спятил я!
— Ни то, ни другое, — объявил Эди, внезапно перестав растягивать слова, как это в обычае у нищих, и заговорил коротко и решительно: — Шериф послал за письмоводителем. Малый довольно болтлив, и я выведал, что ему велено выписать ордер на ваш арест. Я и подумал, уж не хотят ли вас задержать за долги, чтобы вы не скрылись. Все знают, как лэрд не любит, когда ему запускают руку в карман… Но теперь я попридержу язык. Вон там подходят этот мальчик Мак-Интайр и мистер Лесли, и я догадываюсь, что у Монкбарнса на уме было доброе, а у вас — недоброе.
Противники теперь сблизились и обменялись приветствиями с подобающей случаю суровой вежливостью.
— Зачем тут этот старый бродяга? — спросил Мак-Интайр.
— Я старый бродяга, — ответил Эди, — но я и старый солдат вашего отца, так как служил с ним в сорок втором полку.
— Служи где хочешь, но ты не смеешь мешать нам! — прикрикнул на него Мак-Интайр. — Не то… — И он поднял трость in terrorem note 117, хотя и не собирался ударить старика.
Но эта обида пробудила в Охилтри мужество.
— Опустите палку, капитан Мак-Интайр! Я старый солдат, как уже сказал, и готов снести многое от сына вашего отца. Но не троньте меня, пока цел мой посох.
— Хватит, хватит, я был не прав. Да, я был не прав, — произнес Мак-Интайр. — Вот тебе крона и ступай своей дорогой! Ну, что еще?
Старик выпрямился во весь свой могучий рост. В одежде, больше похожей на платье паломника, чем на лохмотья обыкновенного нищего, он казался по росту, манерам и значительности речи и жестов скорее седым пилигримом или отшельником, духовным наставником окружавших его молодых людей, а не предметом их благотворительности. Слова его были так же просты, как весь его облик, и так же смелы и независимы, как его прямая, исполненная достоинства, осанка.
— Зачем вы здесь, молодые люди? — начал он, обращаясь к изумленным слушателям. — Неужели вы пришли в этот благословенный уголок, творение господа, чтобы нарушать его законы? Вы покинули творения человека, дома и города, которые суть лишь прах, как и тот, кто их построил. И вы пришли сюда, на эти мирные холмы, к этим тихим водам, которые останутся здесь, пока стоит земля, пришли, чтобы лишить друг друга жизни. А ведь по законам природы у вас и так слишком малый срок, чтобы дать об этой жизни полный отчет по окончании ее. Ах, господа! Есть ли у вас братья, сестры, отцы, которые пестовали вас, матери, которые рожали вас в муках, друзья, которым вы дороги, как частица их сердца? И вы задумали лишить их детей, братьев, друзей? О-хо-хо! Это неправый бой. Кто победит в нем — тому только хуже будет. Подумайте об этом, дети мои! Я бедняк, но я также старик, и если моя бедность уменьшает вес моего совета, седые волосы и чистое сердце должны увеличивать его в двадцать раз. Идите домой, идите домой, будьте славными мальчиками. Того и гляди на нас француз нападет, тогда уж на вашу долю хватит драки. Может быть, даже старый Эди приковыляет и подыщет себе бугор, чтобы опереть ружье, а потом доживет до того дня, когда сможет сказать, кто из вас лучше сражался за наше правое дело.
Бесстрашная и независимая речь старика, его смелые чувства и грубое, мужественное красноречие произвели впечатление на слушателей, в особенности на секундантов, чья гордость не требовала доведения спора до кровавой развязки. Напротив, они внимательно следили, не представится ли случай примирить противников.
— Ей-богу, мистер Лесли, — сказал Тэфрил, — древний Адам говорит, как оракул. — Наши друзья были вчера очень обозлены и, конечно, очень безрассудны. За это время они могли поостыть, по крайней мере должны были остыть мы, в их интересах. Мне кажется, девизом для обеих сторон должно стать «забыть и простить», чтобы все мы могли пожать друг другу руки, разрядить наши глупые хлопушки в воздух и все вместе отправиться ужинать в «Герб Грэма».
— Я от души желал бы этого, — сказал Лесли, — ибо, кроме большой горячности и раздражительности с обеих сторон, я, признаться, не могу усмотреть никакой разумной причины для ссоры.
— Джентльмены, — холодно произнес Мак-Интайр, — обо всем этом следовало подумать раньше. По моему мнению, если лица, которые зашли в этом деле так далеко, как мы, расстанутся, не заходя еще дальше, они могут очень весело поужинать в «Гербе Грэма», но на другое утро проснутся с репутацией такой же изодранной, как одежда этого нашего приятеля, который удостоил нас совершенно излишним образцом своего красноречия. А я считаю необходимым, чтобы вы приступили к делу без дальнейшего промедления.
— А я, — добавил Ловел, — тоже вовсе не стремлюсь к задержке и тоже прошу джентльменов подготовить все как можно скорее.
Сэр Артур выразил надежду на то, что молодые джентльмены не забудутся настолько, чтобы горячиться из-за такого пустяка, как конверт от письма.
Оба противника отрицали такое намерение и, с краской в лице и сверкающими глазами, заявили, что ни разу в жизни не были более хладнокровны. Все же на собравшихся явно повеяло холодком. После этой сцены все говорили только ради того, чтобы поддержать настроение, и Ловел, воображая себя предметом неприязненных и подозрительных взглядов остальных участников компании и чувствуя, что его уклончивые ответы дают им право относиться к нему с затаенным сомнением, принял геройское решение пожертвовать удовольствием провести день в Нокуинноке.
Поэтому он пожаловался на сильную головную боль, якобы вызванную зноем, от которого он отвык за время своей болезни, и по всей форме принес извинение сэру Артуру, а последний, прислушиваясь более к подозрению, заглушавшему голос благодарности за прежние услуги, отговаривал его лишь в той мере, какой требовали правила благовоспитанности.
Когда Ловел прощался с дамами, мисс Уордор показалась ему более встревоженной, чем раньше. Быстрым, заметным только для Ловела взглядом в сторону капитана Мак-Интайра она указала на причину своего беспокойства и, сильно понизив голос, выразила надежду, что мистер Ловел лишает их своего приятного общества не ради какого-либо менее приятного свидания.
— Нет, тут причина совсем иная, — заверил он ее. — Все дело в недомогании, которое в последнее время иногда преследует меня.
— Лучшее средство в таких случаях осторожность, и я… как и все друзья мистера Ловела, надеюсь, что он не станет им пренебрегать.
Ловел низко поклонился и густо покраснел, а мисс Уордор, словно чувствуя, что сказала лишнее, повернулась и села в коляску. После этого Ловелу предстояло проститься с Олдбоком, который с помощью Кексона уже приводил в порядок свой парик и чистил сюртук, носивший следы ходьбы по крутой и узкой троте.
— Что такое? — воскликнул Олдбок. — Неужели вы покинете нас из-за нескромного любопытства и горячности Гектора? Да ведь это просто пустоголовый мальчишка. Он был избалованным ребенком еще на руках у няньки и швырял мне в голову погремушки, если я отказывался дать ему кусок сахара. Вы слишком разумный человек, чтобы считаться с таким задирой. Aequam servare mentem note 115 — гласит девиз нашего друга Горация. Я дам Гектору взбучку и все это улажу.
Но Ловел настаивал на своем решении возвратиться в Фейрпорт.
Тогда антикварий сказал более серьезным тоном:
— Остерегайтесь, молодой человек, тех чувств, что сейчас владеют вами. Жизнь дана вам для полезных и высоких целей, она должна быть сохранена, чтобы прославить литературу вашей родины, если только вас не призовет необходимость защищать ее или спасать невинных. Междоусобная война — явление, неизвестное цивилизованному античному миру, и самая мерзкая, нечестивая и жестокая из нелепостей, принесенных ордами древних германцев. Я не хочу больше и слышать о подобных бессмысленных ссорах и покажу вам трактат о дуэлях, который я написал, когда наш городской писец и мэр Маклхейм, присвоив себе права джентльменов, вызвали друг друга. Я подумывал о том, чтобы напечатать свой трактат, подписанный «Pacificator» note 116, но надобность в этом отпала, так как рассмотрением дела занялся городской совет.
— Уверяю вас, дорогой сэр, что между капитаном Мак-Интайром и мною нет ничего, что могло бы потребовать вмешательства столь почтенного учреждения.
— Смотрите, чтобы это было так, иначе я выступлю секундантом от обеих сторон.
С этими словами старый джентльмен уселся в карету, подле которой мисс Мак-Интайр удерживала брата, руководствуясь при этом теми же соображениями, что и владелец задиристого пса, когда опасается, что тот набросится на другого. Но Гектор умудрился обойти все принятые ею меры предосторожности. Вскочив в седло, он медленно ехал за экипажами, пока те не свернули на нокуиннокскую дорогу, а затем повернул коня и, пришпорив его, помчался в обратном направлении.
Через несколько минут он уже поравнялся с Ловелом, который, быть может, предугадав его намерение, ехал шагом. Молодой воин, вспыльчивый от природы и еще разгоряченный стремительной скачкой, внезапно и резко осадил лошадь рядом с Ловелом и, чуть прикоснувшись к шляпе, чрезвычайно высокомерным тоном спросил:
— Как мне понимать, сэр, ваши слова, что ваш адрес в моем распоряжении?
— Очень просто, сэр; мое имя — Ловел, а место жительства в настоящее время — Фейрпорт, как вы можете усмотреть из этой карточки.
— И это все сведения, которые вы намерены мне дать?
— Я не вижу, чтобы вы имели право требовать большего.
— Я нашел вас, сэр, в обществе моей сестры, — произнес молодой капитан, — и я имею право знать, кто допущен в общество мисс Мак-Интайр.
— Я позволю себе оспаривать это право, — таким же высокомерным тоном возразил Ловел. — Вы нашли меня в обществе, которое удовлетворено теми сведениями обо мне, какие я счел нужным сообщить, и вы, посторонний для меня человек, не имеете права на дальнейшие расспросы.
— Мистер Ловел, если вы служили, как говорите…
— Если? — перебил его Ловел. — Если я служил, как говорю?
— Да, сэр, я так выразился. И если вы служили, то должны знать, что обязаны дать мне удовлетворение тем или иным способом.
— Если такова ваша точка зрения, я почту за честь дать вам его, капитан Мак-Интайр, тем способом, как обычно принято между джентльменами.
— Отлично, сэр, — ответил Гектор и, повернув коня, ускакал, чтобы догнать остальное общество.
Отсутствие молодого офицера уже встревожило других, и его сестра, остановив карету, высунулась из окна, недоумевая, куда он запропастился.
— Что с тобой опять? — спросил антикварий. — Носишься сломя голову взад и вперед. Почему ты не едешь рядом с каретой?
— Я забыл перчатку, сэр, — сказал Гектор.
— Забыл перчатку! Вероятно, ты хотел сказать, что отправился бросить ее. Но я примусь за тебя, молодчик! Сегодня ты вернешься со мной в Монкбарнс.
Сказав это, он приказал вознице ехать дальше.
ГЛАВА XX
Коль погрешишь ты ныне против чести,
Ей даже в мыслях не дерзай служить.
Простись теперь с оружьем благородным,
Навеки имя честное солдата
Утратив, как венок лавровый, сбитый
Грозою с недостойного чела.
«Добрая ссора»
На следующий день к мистеру Ловелу рано утром явился с визитом какой-то джентльмен. Мистер Ловел уже встал и был готов принять его. Джентльмен был военный, приятель капитана Мак-Интайра, временно находившийся в Фейрпорте для вербовки солдат. Он и Ловел немного знали друг друга.
— Я полагаю, сэр, — сказал мистер Лесли (так звали посетителя), — что вы догадываетесь, почему мне пришлось так рано вас потревожить.
— Вы, вероятно, с поручением от капитана Мак-Интайра?
— Так точно. Он считает себя оскорбленным тоном вашего вчерашнего отказа отвечать на вопросы, которые он считал себя вправе задавать в отношении некоего джентльмена, близко знакомого с его семьей.
— Разрешите вас спросить, мистер Лесли, были бы вы склонны отвечать на вопросы, заданные так высокомерно и бесцеремонно?
— Пожалуй, нет. И поэтому, зная горячность моего друга Мак-Интайра в подобных случаях, я очень хотел бы выступить в роли примирителя. Зная, что мистер Ловел — настоящий джентльмен, каждый должен искренне желать, чтобы он опроверг всякую клевету, какую возводят на того, чье положение не вполне ясно. Если он позволит мне, в целях дружеского примирения, сообщить капитану Мак-Интайру свое настоящее имя, — ибо мы должны заключить, что имя Ловел вымышленное…
— Простите, сэр, но я не могу согласиться с таким выводом.
— … или по крайней мере, — продолжал Лесли, — указать, что это не то имя, под которым мистер Ловел был всегда известен, — если мистер Ловел будет так добр объяснить это обстоятельство, как, по моему разумению, ему велит долг перед собственной репутацией, то я ручаюсь, что это неприятное дело будет мирно улажено.
— Другими словами, мистер Лесли, если я соглашусь ответить на вопросы, которые никто не имеет права мне задавать и которые теперь заданы мне по требованию капитана Мак-Интайра, то капитан Мак-Интайр согласится считать себя удовлетворенным? Мистер Лесли, по этому вопросу мне остается сказать лишь два слова. Конечно, если бы у меня была тайна, я спокойно мог бы вверить ее вашей чести. Но я не считаю себя обязанным удовлетворять чье бы то ни было любопытство. Капитан Мак-Интайр встретил меня в обществе, которое само по себе для всех, а для него в особенности, может служить порукой тому, что я джентльмен. По моему мнению, он не имеет права идти дальше и допытываться о родословной, ранге и делах незнакомого человека, который, не стремясь к близкому общению с ним или его близкими, случайно пообедал у его дяди или отправился на прогулку с его сестрой.
— В таком случае капитан Мак-Интайр просит сообщить вам, что ваши дальнейшие визиты в Монкбарнс и всякое общение с мисс Мак-Интайр должны быть прекращены, как неприятные для него.
— Я, безусловно, буду посещать мистера Олдбока, когда мне вздумается, — сказал Ловел, — и не стану обращать ни малейшего внимания на угрозы и неудовольствие его племянника. И я слишком уважаю имя молодой леди (да и знакомы-то мы очень мало), чтобы вмешивать его в подобный спор.
— Если таково ваше решение, сэр, — ответил Лесли, — капитан Мак-Интайр предлагает мистеру Ловелу, если он не желает, чтобы его объявили весьма сомнительной личностью, удостоить капитана встречи сегодня же, в семь часов вечера, у боярышника, в лощине, близ развалин монастыря святой Руфи.
— Я непременно явлюсь туда. Есть только одно затруднение: мне надо найти друга, который сопровождал бы меня, а где найти такого в столь короткий срок, не имея в Фейрпорте знакомых… Впрочем, я все равно буду на месте, пусть капитан Мак-Интайр в этом не сомневается.
Лесли взял шляпу и уже дошел до двери, но, видимо, тронутый затруднительным положением Ловела, возвратился и снова обратился к нему:
— Мистер Ловел, во всем этом есть что-то странное, и я не могу уйти, не поговорив с вами подробнее. Несомненно, вы сами сейчас понимаете, как неудобно вам сохранять инкогнито, для которого, я уверен, у вас не может быть причин, несовместимых с честью. Все же эта таинственность помешает вам заручиться содействием друга в таком деликатном деле. Я позволю себе добавить, что многие усмотрят даже некоторое донкихотство в поведении Мак-Интайра, соглашающегося на такую встречу с вами, когда ваша личность и общественное положение окутаны мраком.
— Понимаю намек, мистер Лесли, — ответил Ловел, — и, хотя мог бы обидеться на его резкость, я уверен, что он высказан из дружеских побуждений. Но, по моему мнению, человек, который за то время, что он вращался в определенном обществе, не совершил ничего недостойного или предосудительного, имеет право на все привилегии джентльмена. Что же касается друга, то я надеюсь найти кого-нибудь, кто согласится оказать мне эту услугу. И если он окажется менее опытным, чем можно было бы желать, я уверен, что мои интересы от этого не пострадают, раз от лица моего противника выступаете вы.
— Я в этом уверен, — сказал Лесли, — но для меня самого существенно разделить такую тяжкую ответственность со сведущим помощником. Поэтому разрешите мне указать, что на рейд прибыл пушечный бриг лейтенанта Тэфрила, а сам он проживает у старого Кексона, где сейчас и находится. Мне кажется, вы в такой же мере знакомы с ним, как со мной, и если я сам охотно оказал бы вам требуемую услугу, не будь я приглашен другой стороной, то и он, конечно, согласится по первой вашей просьбе.
— Итак, у боярышника, мистер Лесли, в семь часов вечера. Оружие, я полагаю, пистолеты?
— Совершенно верно. Мак-Интайр выбрал час, когда ему легче всего незаметно отлучиться из Монкбарнса. Он был у меня нынче в пять утра, чтобы возвратиться раньше, чем встанет его дядя. Будьте здоровы, мистер Ловел!
И Лесли вышел из комнаты.
Как и большинство мужчин, Ловел был человеком храбрым. Но никто не может ожидать приближения такого грозного события без внутреннего трепета перед неизвестным. Через несколько часов он может перейти в мир иной и там ответить за поступок, который в более спокойном состоянии показался бы ему недопустимым с религиозной точки зрения, или же он останется блуждать в этом мире, как Каин, с кровью брата на руках. И все это можно предотвратить, сказав одно-единственное слово. Но гордость нашептывала ему, что, если он заговорит теперь, это будет приписано побуждениям, которые унизят его гораздо больше, чем самые позорные причины, какими стали бы объяснять его молчание. Все, в том числе и мисс Уордор, думалось ему, должны будут тогда признать его презренным трусом, давшим от страха перед встречей с капитаном Мак-Интайром то объяснение, от которого он отказывался при спокойных и вежливых уговорах Лесли. Наглое поведение Мак-Интайра, самоуверенность, с какой он ухаживал за мисс Уордор, и крайняя несправедливость, высокомерность и неучтивость требований, предъявленных им совершенно незнакомому человеку, казалось, оправдывали его, Ловела, отказ отвечать на грубые расспросы капитана. Короче говоря, он принял решение, какого и можно было ожидать от столь молодого человека, — не внимать доводам холодного рассудка и последовать велению оскорбленной гордости. После этого он отправился к лейтенанту Тэфрилу.
Лейтенант принял его как благовоспитанный джентльмен и прямодушный моряк. Не без удивления выслушал он подробности дела, предпосланные Ловелом просьбе о том, чтобы лейтенант удостоил своим присутствием его встречу с капитаном Мак-Интайром. Когда он кончил, Тэфрил встал и раза два прошелся по комнате.
— Очень странное стечение обстоятельств, — сказал он, — и, право же…
— Я понимаю, мистер Тэфрил, как мало у меня оснований беспокоить вас подобной просьбой, но неотложность дела лишает меня возможности выбора.
— Разрешите задать вам один вопрос, — сказал моряк, — есть ли в тех обстоятельствах, о которых вы отказываетесь говорить, что-либо такое, чего бы вы стыдились?
— Клянусь честью — нет! И вообще нет ничего, кроме того, что в ближайшее время я надеюсь сделать известным всем на свете.
— Я полагаю, что ваша тайна не связана с ложным стыдом по поводу низкого положения ваших друзей или, быть может, родственников?
— Нет, даю слово, — ответил Ловел.
— Я мало сочувствую подобным предрассудкам, — сказал Тэфрил. — Да и откуда им быть у меня? Ибо, если говорить о моих родственных связях, то я сам, можно сказать, вышел из простых матросов и собираюсь скоро вступить в союз, который свет сочтет довольно низменным, с очень милой девушкой. Я питаю к ней привязанность с тех пор, как мы были близкими соседями и я еще не помышлял об удаче, возвысившей меня по службе.
— Уверяю вас, мистер Тэфрил, — ответил Ловел, — каково бы ни было общественное положение моих родителей, я никогда не подумал бы скрывать его из мелкого тщеславия. Но в настоящее время обстоятельства таковы, что мне неудобно касаться вопроса о моих семейных делах.
— Этого достаточно, — сказал честный моряк. — Дайте мне руку. Я постараюсь сделать для вас все, что могу, хотя это, конечно, неприятная история. Но что из того? После отечества честь первая предъявляет на нас права. Вы человек мужественный, а что касается Гектора Мак-Интайра, то я считаю его, при всем его чванстве и длинной родословной, просто изрядным нахалом. Его отец был солдат и искатель счастья, а я такой же моряк. И он сам, по-видимому, такой же бедняк, зависящий от милости дяди. А ищет ли человек счастья на суше или на море, разница, мне кажется, небольшая.
— Конечно, разницы никакой нет, — подтвердил Ловел.
— Так вот, — сказал его новый союзник, — давайте пообедаем вместе и обсудим подробности поединка. Надеюсь, вы хорошо владеете пистолетом?
— Не слишком, — признался Ловел.
— Вот это жаль! Мак-Интайр слывет метким стрелком.
— Я тоже жалею, — сказал Ловел. — Это плохо для нас обоих, так как, защищаясь, я должен буду целиться как можно лучше.
— Ну хорошо, — сказал Тэфрил. — Я приведу с собой нашего младшего врача; он неплохой хирург, способный отлично заштопать дырку от пули. И я извещу Лесли, — он для армейского лейтенанта очень порядочный малый, — что врач окажет помощь любой стороне. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен в случае несчастного исхода?
— У меня нет особого повода затруднять вас. Но вот в этом футлярчике — ключ от секретера, где хранится моя маленькая тайна. Там лежит всего лишь одно письмо (Ловел приостановился, так как у него на миг сжалось сердце), и я очень прошу вас доставить его лично.
— Понятно, — сказал моряк. — Не смущайтесь, мой друг! Любовь, хранимая в сердце, может увлажнить на миг глаза, когда корабль уходит в бой, и будьте уверены, что, каковы бы ни были ваши распоряжения, Дэн Тэфрил будет смотреть на них как на завещание умирающего брата. Но все это вздор! Надо заняться нашим снаряжением. А в четыре часа мы с вами и моим молодым хирургом пообедаем в «Гербе Грэма», это здесь же — через дорогу.
— Договорились, — промолвил Ловел.
— Договорились, — подтвердил Тэфрил, и на этом беседа окончилась.
Стоял прекрасный летний вечер, и тень одинокого куста боярышника протянулась через узкую зеленую лощину в лесу, окружающем руины монастыря святой Руфи.
Ловел и лейтенант Тэфрил с хирургом прибыли сюда с целями, мало соответствовавшими тихому, мягкому и мирному характеру этого часа и места. Овцы, в пору дневного зноя ютившиеся в расщелинах и вымоинах усыпанного галькой берега или под обнажившимися корнями старых искривленных деревьев, теперь разбрелись по склону холма и дружно принялись за вечернюю еду. Их унылое блеянье и оживляло тишину вечера и в то же время подчеркивало уединенность ландшафта. Тэфрил и Ловел шли, погруженные в беседу. Опасаясь, как бы их не обнаружили, они отослали лошадей в город с вестовым лейтенанта. Противников еще не было. Но когда Ловел и его спутники вышли на лужайку, там на корнях старого боярышника сидела фигура, такая же мощная в своем увядании, как нависшие над ней замшелые, узловатые, но сильные ветви. Это был старый Охилтри.
— Не слишком приятная встреча, — сказал Ловел. — Как нам отделаться от старика?
— Послушай, праотец Адам, — воскликнул Тэфрил, уже много лет знавший нищего, — вот тебе полкроны. Ступай в «Четыре подковы» — ты знаешь эту маленькую гостиницу — и спроси слугу в синей с желтым ливрее. Если его еще нет, подожди, пока он не появится, и скажи ему, что мы будем у его хозяина приблизительно через час. Во всяком случае, подожди там, пока мы не вернемся, и… убирайся поскорее! Ну, живо, выбирай якорь!
— Благодарю вас за милостыню, — сказал Охилтри, пряча монету в карман. — Но, прошу простить меня, мистер Тэфрил, я сейчас не могу пойти по вашему поручению.
— В чем дело? Что тебе мешает?
— Мне надо бы сказать два слова молодому мистеру Ловелу.
— Мне? — удивился Ловел. — Что же тебе нужно сказать? Ну, говори, да покороче!
Нищий отвел его на несколько шагов в сторону.
— Вы ничего не должны лэрду Монкбарнса?
— Должен? Нет. Да к чему ты это? Почему ты так подумал?
— Надо вам сказать, был я нынче у шерифа. Ибо, господи прости, я прохожу через все ворота, как дух неприкаянный. Гляжу, катит туда карета, а в ней сам Монкбарнс! Вижу, лица на нем нет. А ведь из-за пустяков его милость не станет нанимать почтовую карету два дня кряду!
— Хорошо, хорошо! Но мне-то что до этого?
— Сейчас услышите, сейчас услышите! Так вот, Монкбарнс запирается с шерифом, а простые люди пусть, дескать, дожидаются. Вы-то знаете, как это бывает: джентльмены очень вежливы между собой…
— Ради создателя, друг мой! ..
— Вы не можете сразу послать меня к черту, мистер Ловел? Это было бы куда разумнее, чем поминать так сердито создателя.
— Но у меня здесь дела с лейтенантом Тэфрилом.
— Ладно, ладно! Все в свое время, — сказал нищий. — С мистером Дэниелом Тэфрилом я могу говорить запросто. Много я когда-то понаделал ему волчков и кубарей, когда был и токарем и медником.
— Ты или сам спятил, Адам, или хочешь, чтобы спятил я!
— Ни то, ни другое, — объявил Эди, внезапно перестав растягивать слова, как это в обычае у нищих, и заговорил коротко и решительно: — Шериф послал за письмоводителем. Малый довольно болтлив, и я выведал, что ему велено выписать ордер на ваш арест. Я и подумал, уж не хотят ли вас задержать за долги, чтобы вы не скрылись. Все знают, как лэрд не любит, когда ему запускают руку в карман… Но теперь я попридержу язык. Вон там подходят этот мальчик Мак-Интайр и мистер Лесли, и я догадываюсь, что у Монкбарнса на уме было доброе, а у вас — недоброе.
Противники теперь сблизились и обменялись приветствиями с подобающей случаю суровой вежливостью.
— Зачем тут этот старый бродяга? — спросил Мак-Интайр.
— Я старый бродяга, — ответил Эди, — но я и старый солдат вашего отца, так как служил с ним в сорок втором полку.
— Служи где хочешь, но ты не смеешь мешать нам! — прикрикнул на него Мак-Интайр. — Не то… — И он поднял трость in terrorem note 117, хотя и не собирался ударить старика.
Но эта обида пробудила в Охилтри мужество.
— Опустите палку, капитан Мак-Интайр! Я старый солдат, как уже сказал, и готов снести многое от сына вашего отца. Но не троньте меня, пока цел мой посох.
— Хватит, хватит, я был не прав. Да, я был не прав, — произнес Мак-Интайр. — Вот тебе крона и ступай своей дорогой! Ну, что еще?
Старик выпрямился во весь свой могучий рост. В одежде, больше похожей на платье паломника, чем на лохмотья обыкновенного нищего, он казался по росту, манерам и значительности речи и жестов скорее седым пилигримом или отшельником, духовным наставником окружавших его молодых людей, а не предметом их благотворительности. Слова его были так же просты, как весь его облик, и так же смелы и независимы, как его прямая, исполненная достоинства, осанка.
— Зачем вы здесь, молодые люди? — начал он, обращаясь к изумленным слушателям. — Неужели вы пришли в этот благословенный уголок, творение господа, чтобы нарушать его законы? Вы покинули творения человека, дома и города, которые суть лишь прах, как и тот, кто их построил. И вы пришли сюда, на эти мирные холмы, к этим тихим водам, которые останутся здесь, пока стоит земля, пришли, чтобы лишить друг друга жизни. А ведь по законам природы у вас и так слишком малый срок, чтобы дать об этой жизни полный отчет по окончании ее. Ах, господа! Есть ли у вас братья, сестры, отцы, которые пестовали вас, матери, которые рожали вас в муках, друзья, которым вы дороги, как частица их сердца? И вы задумали лишить их детей, братьев, друзей? О-хо-хо! Это неправый бой. Кто победит в нем — тому только хуже будет. Подумайте об этом, дети мои! Я бедняк, но я также старик, и если моя бедность уменьшает вес моего совета, седые волосы и чистое сердце должны увеличивать его в двадцать раз. Идите домой, идите домой, будьте славными мальчиками. Того и гляди на нас француз нападет, тогда уж на вашу долю хватит драки. Может быть, даже старый Эди приковыляет и подыщет себе бугор, чтобы опереть ружье, а потом доживет до того дня, когда сможет сказать, кто из вас лучше сражался за наше правое дело.
Бесстрашная и независимая речь старика, его смелые чувства и грубое, мужественное красноречие произвели впечатление на слушателей, в особенности на секундантов, чья гордость не требовала доведения спора до кровавой развязки. Напротив, они внимательно следили, не представится ли случай примирить противников.
— Ей-богу, мистер Лесли, — сказал Тэфрил, — древний Адам говорит, как оракул. — Наши друзья были вчера очень обозлены и, конечно, очень безрассудны. За это время они могли поостыть, по крайней мере должны были остыть мы, в их интересах. Мне кажется, девизом для обеих сторон должно стать «забыть и простить», чтобы все мы могли пожать друг другу руки, разрядить наши глупые хлопушки в воздух и все вместе отправиться ужинать в «Герб Грэма».
— Я от души желал бы этого, — сказал Лесли, — ибо, кроме большой горячности и раздражительности с обеих сторон, я, признаться, не могу усмотреть никакой разумной причины для ссоры.
— Джентльмены, — холодно произнес Мак-Интайр, — обо всем этом следовало подумать раньше. По моему мнению, если лица, которые зашли в этом деле так далеко, как мы, расстанутся, не заходя еще дальше, они могут очень весело поужинать в «Гербе Грэма», но на другое утро проснутся с репутацией такой же изодранной, как одежда этого нашего приятеля, который удостоил нас совершенно излишним образцом своего красноречия. А я считаю необходимым, чтобы вы приступили к делу без дальнейшего промедления.
— А я, — добавил Ловел, — тоже вовсе не стремлюсь к задержке и тоже прошу джентльменов подготовить все как можно скорее.