Страница:
— Боже, помилуй нас! — воскликнул баронет.
— Alle guten Geister loben den Herrn! note 121 — подхватил объятый ужасом чародей. — Я начинаю думать, — продолжал он, помолчав, — что нам лучше будет действовать при днефном свете, а теперь лучше уйти.
— Ах вы, подлый обманщик! — возмутился баронет, в котором слова немца пробудили подозрение, пересилившее в нем ужас, так как оно было порождено предчувствием близкого разорения. — Дрянной шут, это опять какой-то фокус, за которым вы прячетесь от выполнения обещаний, как делали уже много раз. Но перед лицом неба говорю вам: нынче ночью я узнаю, ради чего я позволял вам дурачить и грабить меня. Продолжайте же, пусть является хоть фея, хоть дьявол, а вы покажете мне сокровище или признаете себя подлецом и самозванцем, не то, клянусь гневом отчаявшегося и разоренного человека, я отправлю вас туда, где вы увидите сколько угодно духов!
Заклинатель, дрожа от ужаса перед сверхъестественными существами, которыми он считал себя окруженным, и страшась за свою жизнь, которая была в руках доведенного до отчаяния баронета, мог лишь пробормотать:
— Мой покрофитель, это не самое лучшее обхождение! Учтите, мой почтенный сэр, что духи…
Тут Эди, который начал входить в роль, соответствовавшую этой сцене, издал необычайный рев, представлявший собой усиление и удлинение его обычных жалобных завываний при вымаливании милостыни, и Дюстерзивель бросился на колени.
— Дорогой сэр Артур, пойдемте или же отпустите меня!
— Нет, обманщик и негодяй, — ответил сэр Артур, вынимая из ножен меч, принесенный им для заклинаний, — эти увертки вам не помогут. Монкбарнс давно предостерегал меня против ваших мошеннических фокусов. Я должен увидеть клад, прежде чем вы двинетесь с места, или я заставлю вас признаться в обмане. А не то, даю слово, я проткну вас этим мечом, хотя бы вокруг нас поднялись все духи загробного мира!
— Ради милости неба, будьте терпеливи, мой уважаемый покрофитель, и вам достанутся все сокровища, которые мне известны. Вот увидите, только не говорите о духах — это их сердит.
Тут Эди Охилтри приготовился издать новый вой, но его удержал Ловел, который начал следить за происходившим с большим вниманием, так как заметил, каким отчаянным гневом обуян сэр Артур. Дюстерзивель, в жестоком страхе перед неистовым духам и перед разъяренным сэром Артуром, играл роль заклинателя из рук вон плохо. Он боялся придать себе самоуверенный вид, необходимый, чтобы обмануть баронета, так как опасался рассердить невидимый источник своей тревоги. Закатывая глаза, он бормотал и лепетал немецкие заклинания, гримасничая и извиваясь всем телом — больше под действием ужаса, чем в целях обмана, и наконец направился в один из углов здания, где на земле лежал плоский камень с высеченным барельефом, изображавшим простертого воина.
— Мой покрофитель, — пробормотал он, обращаясь к сэру Артуру, — это здесь. Помилуй нас боше!
Сэр Артур, который после первой минуты суеверного страха, казалось, собрал всю свою решимость, чтобы довести приключение до конца, помог магу перевернуть камень. С помощью принесенного немцем лома они совместными усилиями справились, хотя и не без труда, с этой задачей. Никакой сверхъестественный свет не брызнул из глубины, чтобы указать подземное сокровище, и никакой дух — ни земной, ни адский — не появился. Но после того, как Дюстерзивель с великим трепетом несколько раз ударил киркой и торопливо выбросил наверх одну или две лопаты земли (они с баронетом захватили с собой необходимые землекопные орудия), внизу что-то звякнуло, словно упало что-то металлическое, и Дюстерзивель поспешно схватил предмет, который произвел этот звук и который его лопата выбросила вместе с землей.
— Даю вам честное слово, мой покрофитель, это все, больше ничего нет… Я хочу сказать, это все, что ми сегодня могли сделать.
Он боязливо огляделся кругом, будто стараясь разглядеть, из какого угла появится мститель, чтобы наказать его за обман.
— Покажите! — сказал сэр Артур и затем повторил еще более сурово:
— Я хочу удостовериться. Я поверю только своим глазам.
Он поднес находку к свету фонаря. Это был небольшой сосуд. Ловел на расстоянии не мог ясно различить его форму, но, судя по восклицанию баронета, который сейчас же раскрыл его, он был полон монет.
— Эге, — обрадовался баронет, — нам таки повезло! И если эта находка предвещает соответственный успех при большем размахе работ, этим следует заняться. Уже истраченные шестьсот золотых, если их присчитать к прочим срочным обязательствам, были бы для меня верным разорением. Если вы думаете, что мы можем отвести эту угрозу, повторив наш опыт, — например, после новолуния, — я уж как-нибудь наскребу необходимые средства.
— Ох, мой допрый покрофитель, не говорите об этом сейчас, — взмолился Дюстерзивель, — а помогите мне улошить на место камень, и пойдем отсюда!
Так они и сделали. Как только плита была возвращена на место, заклинатель увлек сэра Артура, — который теперь снова доверился его руководству, — прочь от того места, где нечистая совесть и суеверный страх немца рисовали ему духов, притаившихся за каждой колонной, чтобы покарать его за гнусный обман.
— Видано ли что-нибудь подобное! — сказал Эди, когда двое кладоискателей, подобно теням, исчезли за дверью, через которую раньше вошли. — Видела ли хоть одна душа что-либо подобное! Как бы помочь этому несчастному дураку-баронету? .. А удивительно все-таки, как он нынче расхрабрился! Не ожидал я от него такой прыти. Похоже было, что он и вправду сейчас проткнет этого мерзавца своей железиной. Да, сэр Артур был не так храбр в тот вечер на «Переднике Бесси». Но сейчас в нем вскипела кровь, а мне не раз случалось видеть, как люди в гневе могли убить человека, а в другое время вели себя точь-в-точь, как баронет под Коровьим Рогом. Однако что же нам делать?
— Мне кажется, — сказал Ловел, — что его доверие к проходимцу полностью восстановлено этим обманом, который, несомненно, был подготовлен заранее.
— Вы о чем? О деньгах? Еще бы! Такие штуки он мастер подстраивать! Кто сам спрятал, тот и находит. Подлец решил обобрать баронета до последней гинеи, а потом удрать на родину. Хотелось бы мне быть на месте в день стрижки нашей овечки и хорошенько съездить мошенника посохом. Он, наверно, счел бы это за благословение, посланное ему каким-нибудь мертвым аббатом. Но не надо торопиться. Верх берет не тот, кто сильнее, а тот, кто ловчее владеет клинком. Я еще как-нибудь доберусь до него.
— А что, если известить мистера Олдбока? — предложил Ловел.
— Вот уж не знаю. Монкбарнс и сэр Артур одного поля ягода, хотя часто и спорят. Иной раз советы Монкбарнса доходят до баронета, а бывает, что тот готов чихать на мистера Олдбока, вроде как на меня. Монкбарнс кое в чем не слишком умен. Он готов принять стертый грош за древнюю римскую монету или канаву за лагерь, как уж ему наболтают. Я сам, случалось, выдумывал что-нибудь и водил его за нос, прости господи! Но у него нет снисхождения к другим людям. Он рад тыкать им в нос их глупость, будто у него мало своей. Монкбарнс готов уши развесить, когда вы начинаете рассказывать ему сказки про Уоллеса, Гарри Слепого или Дэви Линдсея, но перед ним и заикаться нельзя о духах и феях, о призраках, что бродят по земле, и о всякой другой чертовщине. Он уже раз чуть не выбросил в окно Кексона (да еще и свой лучший парик вслед за ним) за то, что старик уверял, будто видел духа на холмике, поросшем болиголовом. Так вот, если мы пойдем к нему, он ощетинится, и выйдет больше вреда, чем пользы. Олдбок уже раза два пробовал говорить с сэром Артуром насчет рудника, но только чем больше Монкбарнс предостерегал его, тем глубже сэр Артур как нарочно увязал в этом деле.
— А не сообщить ли обо всем мисс Уордор?
— Что вы! Ну как бедняжка может помешать отцу делать, что ему нравится? Да и чем это поможет? В округе известно об этих шестистах фунтах, и поговаривают, что какой-то стряпчий в Эдинбурге готов пустить в дело шпоры закона и вонзить их в бока сэру Артуру, чтоб заставить его уплатить. А если ему платить нечем, он должен либо садиться в тюрьму, либо бежать за границу. Он теперь совсем отчаялся и хватается за соломинку, лишь бы спастись от гибели. Так стоит ли мучить бедную девушку, раз она ничего не может поделать? А сказать по правде, не хотел бы я раскрывать тайну этого места. И потом, сами видите, очень удобно иметь убежище, и хотя мне самому оно сейчас ни к чему и, я надеюсь, по божьей милости, никогда больше не понадобится, все же нельзя знать, какое может встретиться искушение… Ну и мне было б не по нутру, если б кто-нибудь проведал об этом уголке. Говорят ведь: «Храни вещь семь лет; на восьмой годок увидишь в ней прок». Так что, может, пещера мне еще пригодится либо для себя, либо для кого другого.
Этот довод, которому Эди Охилтри, по старой привычке, несмотря на сохранившуюся в нем крупицу добродетели и благочестия, придавал большое значение, Ловелу было не слишком удобно оспаривать: ведь он сам в эту минуту извлекал пользу из тайны, которую старик так ревниво оберегал.
Впрочем, весь этот эпизод оказал на Ловела благоприятное воздействие, так как отвлек его мысли от несчастий минувшего вечера и пробудил в нем некоторый прилив энергии, парализованной всем пережитым. Теперь он рассудил, что опасная рака не должна быть непременно смертельной, а ведь его увели прочь еще до того, как врач высказал свое мнение о состоянии капитана Мак-Интайра. И даже при худшем исходе у него, Ловела, остаются обязанности на земле, которые, если и не вернут ему душевного спокойствия и сознания невиновности, все же придадут смысл его существованию и в то же время направят его жизнь на добрые дела.
Таковы были чувства Ловела, когда, по расчетам Эди, — который по одному ему известным правилам наблюдал небесные тела и не нуждался в часах или хронометре, — настало время покинуть убежище и направиться к берегу, чтобы встретить, как было условлено, шлюпку Тэфрила.
Они ушли тем же ходом, которым пришли к тайному наблюдательному пункту приора, и, когда выбрались из пещеры в лес, птицы уже щебетали и пели, возвещая, что занялся новый день. Об этом говорили и легкие янтарные облака, показавшиеся над морем, как только путники, выйдя из зарослей, увидели перед собой открытый горизонт. Когда говорят, что утро дружественно музам, вероятно, подразумевают его воздействие на воображение и чувства людей. И даже те, кто, подобно Ловелу, провел бессонную и тревожную ночь, черпают в утреннем ветре силу и бодрость духа и тела. Итак, с новым приливом энергии Ловел, ведомый верным Эди, шел, стряхивая с себя росу, через дюны, отделявшие «угодье святой Руфи», как в народе называли леса вокруг развалин, до берега моря.
Первый яркий луч солнечного диска, поднявшегося над океаном, осветил дрейфовавший поблизости небольшой пушечный бриг, а у берега — уже ожидавшую шлюпку. Сам Тэфрил, закутанный в морской плащ, сидел на корме. Увидев приближавшихся нищего и Ловела, он выскочил на берег, сердечно пожал последнему руку и просил его не унывать.
— Рана Мак-Интайра, — сказал он, — серьезна, но далеко не безнадежна. (Багаж Ловела, заботами лейтенанта, был потихоньку переправлен на борт брига.) Я уверен, — добавил Тэфрил, — что, если вы согласитесь погостить на бриге, недолгий рейс, быть может, будет единственным неприятным для вас следствием поединка. Что касается меня, то мое время и мои действия в значительной мере зависят от меня самого, за исключением того, что я должен оставаться на своем посту.
— О наших дальнейших шагах мы поговорим на борту, — предложил Ловел.
Затем, повернувшись к Эди, он попытался сунуть ему в руку деньги.
— Мне кажется, — сказал Эди, возвращая монеты, — все здесь либо спятили, либо дали слово подорвать мое дело. Говорят же, что от избытка воды и мельник тонет. За последнее время мне предлагали больше золота, чем я видел за всю жизнь. Оставьте себе деньги, молодой человек! Вам они еще понадобятся. А мне они не нужны. Одежде моей цена невелика, но я каждый год получаю голубой плащ и столько грошей, сколько лет королю, благослови его бог. Вы знаете, капитан Тэфрил, что мы с вами служим одному хозяину. Он заботится о вашем снаряжении и довольствии, меня же кормят в округе все, кого я попрошу. А выдастся черный день — я могу погулять и не евши, потому как у меня правило — никогда еду не покупать. Так что деньги мне нужны только на табачок — покурить или понюхать, да еще, может, пропустить стаканчик в холодный день, хотя вообще-то я не пью, а то плохой бы я был бродяга. Возьмите, значит, ваше золото и дайте мне шиллинг, белый как лилия!
В своих причудах, которые он считал неотделимыми от понятия о чести профессионального бродяги, Эди был тверд как кремень и глух к самым красноречивым увещаниям. Поэтому Ловелу ничего не оставалось, как сунуть свой дар обратно в карман и дружески попрощаться с нищим, пожав ему руку и заверив его в своей искренней признательности за оказанные в эту ночь важные услуги. В то же время он настоятельно просил Эди молчать о том, чему они были свидетелями в эту ночь.
— Можете в этом не сомневаться, — ответил Охилтри. — Я всю жизнь помалкивал про пещеру, хотя навидался там удивительных вещей.
Шлюпка отошла от берега. Старик смотрел, как под ударами весел шести сильных гребцов она быстро приближалась к бригу, и Ловел увидел, как Эди в знак прощального приветствия еще раз помахал голубым беретом и потом медленно побрел по пескам, как бы возвращаясь к своим обычным скитаниям.
Неделю спустя после событий, описанных в предыдущей главе, мистер Олдбок, сойдя однажды к завтраку, увидел, что женщины покинули свой пост, хлеб для главы семейства не поджарен, а серебряный кувшин с пивом, из которого он привык совершать утренние возлияния, не стоит на должном месте.
«Черт бы взял этого вспыльчивого молокососа! — сказал себе антикварий. — Теперь, когда он уже выкарабкивается из опасности, я больше не желаю терпеть такую жизнь. Все идет вверх дном. Похоже, в моем мирном и добропорядочном семействе объявлены какие-то всеобщие сатурналии. Я спрашиваю, где сестра, — никакого ответа, я зову, я кричу, я кличу своих домочадцев, даю им больше имен, чем римляне своим божествам. Наконец Дженни, чей пронзительный голос уже полчаса доносится из кухонной преисподней, удостаивает услышать меня и ответить, но не поднимается по лестнице, и мне приходится надрываться, чтобы с ней поговорить».
Тут он снова закричал благим матом:
— Дженни, где мисс Олдбок?
— Мисс Гризи в комнате у капитана.
— Гм, я так и думал! А где племянница?
— Мисс Мэри готовит капитану чай.
— Гм, я опять так и предполагал! А где Кексон?
— Ушел в город за охотничьим ружьем и собакой капитана.
— А кто же, черт возьми, завьет мне парик, дура ты этакая? Ты что, не знаешь, что сюда скоро после завтрака приедут мисс Уордор и сэр Артур? Как же ты могла отпустить Кексона с таким дурацким поручением?
— Я? А как же я могла ему помешать? Ваша милость не пожелали бы ведь, чтобы я перечила капитану в такое время, когда он помереть может.
— Помереть? — воскликнул испуганный антикварий. — А? В чем дело? Ему стало хуже?
— Да нет, хуже ему вроде не стало. note 123
— Значит, ему лучше. А на что ему здесь собака и ружье? Собака начнет портить мне мебель, воровать из чулана и, наверно, изводить кошку, а из ружья он прострелит кому-нибудь голову. Кажется, баловства с ружьями и пистолетами с него покамест довольно.
Тут мисс Олдбок вошла в гостиную, где антикварий через дверь вел разговор с Дженни, истошно крича ей вниз, на что она вопила ему в ответ.
— Дорогой брат, — сказала старая леди, — ты докричишься до того, что охрипнешь и будешь каркать, как ворона. И хорошо ли так орать, когда в доме больной?
— Честное слово, ваш больной скоро заполонит весь дом. Я остался без завтрака и, кажется, останусь без парика. И, по-видимому, с моей стороны было бы дерзостью сказать, что я голоден или озяб, потому что я могу потревожить больного джентльмена, который лежит за шесть комнат отсюда и чувствует себя достаточно хорошо, чтобы послать за своей собакой и ружьем, хоть и знает, что я ненавижу все эти охотничьи принадлежности с тех пор, как наш старший брат, бедный Уиллиуолд, отправился на тот свет, промочив ноги в Китлфитингском болоте. Но это пустяк, и вскоре мне, наверно, придется тащить эсквайра Гектора на носилках, чтобы он мог удовлетворять свои спортивные наклонности, паля по моим голубям и индюшкам. Впрочем, никаким ferae naturae note 124 еще некоторое время не будет грозить из-за него опасность.
Теперь вошла мисс Мак-Интайр и приступила к своим обычным обязанностям, приготовляя дяде завтрак и действуя необычайно проворно, как всякий, кто берется за дело с опозданием и старается наверстать упущенное время. Но это ей не помогло.
— Смотри, представительница глупого пола, у тебя пиво стоит слишком близко к огню — бутылка лопнет! А хлеб ты, вероятно, решила совсем превратить в уголь, чтобы принести его в виде жертвы всесожжения Юноне. Кажется, этим именем или другим в этом роде, заимствованным из пантеона древних, зовется сука твоего мудрого братца, который, едва к нему вернулся разум, решил сделать ее обитательницей моего дома (за что приношу свою благодарность), где она поможет прочим дамам занимать и развлекать его.
— Дорогой дядя, не сердитесь на бедного спаниеля. Собака осталась на привязи в фейрпортской квартире брата, но дважды обрывала цепь и прибегала сюда. Не могли же мы палкой отгонять преданное животное от двери! Она так скулит, словно знает о постигшем Гектора несчастье, и не отходит от дверей его комнаты.
— Вот как, — удивился дядя, — а мне говорили, что Кексон ушел в Фейрпорт за собакой и ружьем.
— Ничего подобного! — ответила мисс Мак-Интайр. — Нужно было купить бинты, а Гектор попросил Кексона заодно принести и ружье, раз он все равно идет в город.
— Что ж, тогда все это не так уж глупо, если принять во внимание, какая тут куча бабья замешана. Бинты для ухода за раной? А кто будет ухаживать за моим париком? Впрочем, я надеюсь, — продолжал старый холостяк, глядясь в зеркало, — что Дженни постарается придать ему сколько-нибудь приличный вид. А теперь с аппетитом примемся за завтрак. Да, я могу сказать Гектору, как сэр Исаак Ньютон сказал своей собаке Алмазу, когда это животное (ненавижу собак! ) опрокинуло свечу на вычисления, отнявшие у философа двадцать лет труда, и все материалы сгорели: «Алмаз, Алмаз, плохо ты знаешь, какую беду наделал! »
— Уверяю вас, сэр, — отозвалась племянница, — брат вполне понял опрометчивость своего поведения и признает, что мистер Ловел держал себя вполне достойно.
— Много от этого толку, если бедняге пришлось бежать за границу! Я скажу тебе, Мэри: разума Гектора — и еще более — разума женского пола недостаточно, чтобы понять, какой огромный ущерб он нанес современному поколению и потомству. Aureum quidem opus note 125, поэма на такую тему! С примечаниями, освещающими все, что ясно, и все, что темно, и все, что ни темно, ни ясно, но таится в тусклой мгле каледонских древностей! Я заставил бы призадуматься воспевателей кельтов! Фингал, как они самоуверенно называют Фин-Мак-Коула, не устоял бы перед моей критикой и исчез, окутавшись облаком, подобно духу Лоды. Такая возможность едва ли может представиться еще раз старому, седовласому человеку. И под) мать только, что она потеряна из-за дурацкой выходки опрометчивого мальчишки! Но я покоряюсь — да свершится воля небес!
Так антикварий продолжал «бубнить», по выражению его сестры, в течение всего завтрака, и, несмотря на сахар, мед и все блага шотландского утреннего стола, от этих наставлений у слушателей его кусок не шел в горло. Но они хорошо знали его истинный характер, и мисс Гризельда Олдбок в интимных беседах с мисс Ребеккой Блеттергаул говаривала: «Монкбарнс больше лает, чем кусается».
Действительно, мистер Олдбок чрезвычайно страдал, пока его племянник находился в серьезной опасности, но теперь, зная, что здоровье капитана восстанавливается, считал себя вправе громко сетовать на постигшие его, мистера Олдбока, беды и на перерыв в его антикварных работах. Поэтому, в то время как племянница и сестра внимали ему в почтительном молчании, он проявлял свое недовольство воркотней, подобной той, которую мы только что слышали, разражаясь сарказмами против женского пола, солдат, собак и ружей, каковые орудия шума, неурядиц и суматохи, как он их называл, были ему, по его уверениям, крайне ненавистны.
Это желчное словоизвержение внезапно было прервано шумом экипажа за окнами, и тогда мистер Олдбок, стряхнув с себя всю свою хандру, проворно взбежал по одной лестнице и сбежал по другой, ибо оба эти действия были необходимы, чтобы он мог встретить мисс Уордор и ее отца у дверей своего дома.
Последовали сердечные приветствия с обеих сторон. Затем сэр Артур, напомнив о своих прежних запросах через посредство почты и личных гонцов, пожелал получить более подробные сведения о здоровье капитана Мак-Интайра.
— Его здоровье лучше, чем он заслуживает, — был ответ, — лучше, чем он заслуживает, после того как причинил нам столько беспокойства своими необдуманными выходками, ссорами и нарушением божьего мира и королевских законов.
— Молодой джентльмен, — сказал сэр Артур, — был благоразумен. Но он считал, что действует в общих интересах, выясняя личность молодого Ловела, которая показалась ему подозрительной.
— Не более подозрительной, чем он сам, — ответил антикварий, с жаром вступаясь за своего любимца. — Молодой человек был немного легкомыслен и упрям, когда отказался отвечать на дерзкие расспросы Гектора, вот и все! Ловел, сэр Артур, лучше выбирает своих наперсников… Да, мисс Уордор, не бросайте на меня такие взгляды! Это чистая правда. Моей груди доверил он хранить тайную причину своего пребывания в Фейрпорте, и я готов перевернуть небо и землю, чтобы помочь ему в том деле, которому он себя посвятил.
Слушая эту великодушную декларацию из уст старого антиквария, мисс Уордор не раз менялась в лице и едва могла верить своим ушам. Ибо из всех наперсников и поверенных в любовных делах, которые она, естественно, считала предметом тайного сообщения, Олдбок после Эди Охилтри представлялся ей самым странным и непригодным. Она не знала, дивиться ей или сердиться по поводу необычайного стечения обстоятельств, отдавших такую деликатную тайну во власть людей, столь мало способных ее сохранить. Далее — ее страшило, как именно Олдбок заговорит об этом с ее отцом, ибо в подобном намерении с его стороны она не сомневалась. Девушка хорошо знала, что почтенный джентльмен, столь упорный в своих предрассудках, не очень-то считался с чужими, и могла ожидать самого неприятного взрыва после того объяснения, которое между ними произойдет. С глубокой тревогой услышала она поэтому, как ее отец выразил желание поговорить с хозяином дома наедине и как охотно Олдбок поднялся, чтобы проводить гостя в кабинет. Мисс Уордор, оставшись в столовой, старалась поддерживать разговор с монкбарнсскими дамами, но была взволнована, как Макбет, когда, скрывая угрызения нечистой совести, он обменивается с придворными танами замечаниями о буре прошлой ночи, а сам всей душой мучительно ловит первый звук тревоги, которую вот-вот поднимут люди, вошедшие в опочивальню убитого Дункана. Однако беседа двух знатоков старины направилась по руслу, весьма отличному от того, какое предполагала мисс Уордор.
— Мистер Олдбок, — сказал сэр Артур, когда после обязательного обмена церемониями оба они расположились в sanctum sanctorum антиквария, — вас, так хорошо знакомого с моими семейными делами, может быть, удивит вопрос, который я собираюсь вам задать.
— Знаете ли, сэр Артур, если он касается денег, то, к моему большому сожалению, я…
— Он касается денежных дел, мистер Олдбок!
— Право же, сэр Артур, — заговорил опять антикварий, — при нынешнем состоянии денежного рынка и низком курсе ценных бумаг…
— Вы неправильно меня поняли, мистер Олдбок, — произнес баронет. — Я хотел просить у вас совета насчет выгодного помещения крупной суммы денег.
— Черт возьми! — воскликнул удивленный антикварий и, чувствуя, что его невольный возглас не слишком вежлив, поспешил исправить дело, выразив свою радость по поводу того, что сэр Артур располагает значительной суммой, когда ощущается недостаток свободных средств.
— Что же касается способа употребления ваших денег, — продолжал он, помолчав, — то, как я уже говорил, фонды нынче стоят низко, но с землей возможны выгодные сделки. Так не лучше ли вам, сэр Артур, начать с погашения закладных? А вот здесь ваше обязательство по личному займу и три долговые расписки, — продолжал он, доставая из правого ящика шкафа красную записную книжку, самый вид которой после многих прежних обращений к ней был ненавистен баронету. — Вместе с процентами они в общем итоге составляют… дайте прикинуть.
— Alle guten Geister loben den Herrn! note 121 — подхватил объятый ужасом чародей. — Я начинаю думать, — продолжал он, помолчав, — что нам лучше будет действовать при днефном свете, а теперь лучше уйти.
— Ах вы, подлый обманщик! — возмутился баронет, в котором слова немца пробудили подозрение, пересилившее в нем ужас, так как оно было порождено предчувствием близкого разорения. — Дрянной шут, это опять какой-то фокус, за которым вы прячетесь от выполнения обещаний, как делали уже много раз. Но перед лицом неба говорю вам: нынче ночью я узнаю, ради чего я позволял вам дурачить и грабить меня. Продолжайте же, пусть является хоть фея, хоть дьявол, а вы покажете мне сокровище или признаете себя подлецом и самозванцем, не то, клянусь гневом отчаявшегося и разоренного человека, я отправлю вас туда, где вы увидите сколько угодно духов!
Заклинатель, дрожа от ужаса перед сверхъестественными существами, которыми он считал себя окруженным, и страшась за свою жизнь, которая была в руках доведенного до отчаяния баронета, мог лишь пробормотать:
— Мой покрофитель, это не самое лучшее обхождение! Учтите, мой почтенный сэр, что духи…
Тут Эди, который начал входить в роль, соответствовавшую этой сцене, издал необычайный рев, представлявший собой усиление и удлинение его обычных жалобных завываний при вымаливании милостыни, и Дюстерзивель бросился на колени.
— Дорогой сэр Артур, пойдемте или же отпустите меня!
— Нет, обманщик и негодяй, — ответил сэр Артур, вынимая из ножен меч, принесенный им для заклинаний, — эти увертки вам не помогут. Монкбарнс давно предостерегал меня против ваших мошеннических фокусов. Я должен увидеть клад, прежде чем вы двинетесь с места, или я заставлю вас признаться в обмане. А не то, даю слово, я проткну вас этим мечом, хотя бы вокруг нас поднялись все духи загробного мира!
— Ради милости неба, будьте терпеливи, мой уважаемый покрофитель, и вам достанутся все сокровища, которые мне известны. Вот увидите, только не говорите о духах — это их сердит.
Тут Эди Охилтри приготовился издать новый вой, но его удержал Ловел, который начал следить за происходившим с большим вниманием, так как заметил, каким отчаянным гневом обуян сэр Артур. Дюстерзивель, в жестоком страхе перед неистовым духам и перед разъяренным сэром Артуром, играл роль заклинателя из рук вон плохо. Он боялся придать себе самоуверенный вид, необходимый, чтобы обмануть баронета, так как опасался рассердить невидимый источник своей тревоги. Закатывая глаза, он бормотал и лепетал немецкие заклинания, гримасничая и извиваясь всем телом — больше под действием ужаса, чем в целях обмана, и наконец направился в один из углов здания, где на земле лежал плоский камень с высеченным барельефом, изображавшим простертого воина.
— Мой покрофитель, — пробормотал он, обращаясь к сэру Артуру, — это здесь. Помилуй нас боше!
Сэр Артур, который после первой минуты суеверного страха, казалось, собрал всю свою решимость, чтобы довести приключение до конца, помог магу перевернуть камень. С помощью принесенного немцем лома они совместными усилиями справились, хотя и не без труда, с этой задачей. Никакой сверхъестественный свет не брызнул из глубины, чтобы указать подземное сокровище, и никакой дух — ни земной, ни адский — не появился. Но после того, как Дюстерзивель с великим трепетом несколько раз ударил киркой и торопливо выбросил наверх одну или две лопаты земли (они с баронетом захватили с собой необходимые землекопные орудия), внизу что-то звякнуло, словно упало что-то металлическое, и Дюстерзивель поспешно схватил предмет, который произвел этот звук и который его лопата выбросила вместе с землей.
— Даю вам честное слово, мой покрофитель, это все, больше ничего нет… Я хочу сказать, это все, что ми сегодня могли сделать.
Он боязливо огляделся кругом, будто стараясь разглядеть, из какого угла появится мститель, чтобы наказать его за обман.
— Покажите! — сказал сэр Артур и затем повторил еще более сурово:
— Я хочу удостовериться. Я поверю только своим глазам.
Он поднес находку к свету фонаря. Это был небольшой сосуд. Ловел на расстоянии не мог ясно различить его форму, но, судя по восклицанию баронета, который сейчас же раскрыл его, он был полон монет.
— Эге, — обрадовался баронет, — нам таки повезло! И если эта находка предвещает соответственный успех при большем размахе работ, этим следует заняться. Уже истраченные шестьсот золотых, если их присчитать к прочим срочным обязательствам, были бы для меня верным разорением. Если вы думаете, что мы можем отвести эту угрозу, повторив наш опыт, — например, после новолуния, — я уж как-нибудь наскребу необходимые средства.
— Ох, мой допрый покрофитель, не говорите об этом сейчас, — взмолился Дюстерзивель, — а помогите мне улошить на место камень, и пойдем отсюда!
Так они и сделали. Как только плита была возвращена на место, заклинатель увлек сэра Артура, — который теперь снова доверился его руководству, — прочь от того места, где нечистая совесть и суеверный страх немца рисовали ему духов, притаившихся за каждой колонной, чтобы покарать его за гнусный обман.
— Видано ли что-нибудь подобное! — сказал Эди, когда двое кладоискателей, подобно теням, исчезли за дверью, через которую раньше вошли. — Видела ли хоть одна душа что-либо подобное! Как бы помочь этому несчастному дураку-баронету? .. А удивительно все-таки, как он нынче расхрабрился! Не ожидал я от него такой прыти. Похоже было, что он и вправду сейчас проткнет этого мерзавца своей железиной. Да, сэр Артур был не так храбр в тот вечер на «Переднике Бесси». Но сейчас в нем вскипела кровь, а мне не раз случалось видеть, как люди в гневе могли убить человека, а в другое время вели себя точь-в-точь, как баронет под Коровьим Рогом. Однако что же нам делать?
— Мне кажется, — сказал Ловел, — что его доверие к проходимцу полностью восстановлено этим обманом, который, несомненно, был подготовлен заранее.
— Вы о чем? О деньгах? Еще бы! Такие штуки он мастер подстраивать! Кто сам спрятал, тот и находит. Подлец решил обобрать баронета до последней гинеи, а потом удрать на родину. Хотелось бы мне быть на месте в день стрижки нашей овечки и хорошенько съездить мошенника посохом. Он, наверно, счел бы это за благословение, посланное ему каким-нибудь мертвым аббатом. Но не надо торопиться. Верх берет не тот, кто сильнее, а тот, кто ловчее владеет клинком. Я еще как-нибудь доберусь до него.
— А что, если известить мистера Олдбока? — предложил Ловел.
— Вот уж не знаю. Монкбарнс и сэр Артур одного поля ягода, хотя часто и спорят. Иной раз советы Монкбарнса доходят до баронета, а бывает, что тот готов чихать на мистера Олдбока, вроде как на меня. Монкбарнс кое в чем не слишком умен. Он готов принять стертый грош за древнюю римскую монету или канаву за лагерь, как уж ему наболтают. Я сам, случалось, выдумывал что-нибудь и водил его за нос, прости господи! Но у него нет снисхождения к другим людям. Он рад тыкать им в нос их глупость, будто у него мало своей. Монкбарнс готов уши развесить, когда вы начинаете рассказывать ему сказки про Уоллеса, Гарри Слепого или Дэви Линдсея, но перед ним и заикаться нельзя о духах и феях, о призраках, что бродят по земле, и о всякой другой чертовщине. Он уже раз чуть не выбросил в окно Кексона (да еще и свой лучший парик вслед за ним) за то, что старик уверял, будто видел духа на холмике, поросшем болиголовом. Так вот, если мы пойдем к нему, он ощетинится, и выйдет больше вреда, чем пользы. Олдбок уже раза два пробовал говорить с сэром Артуром насчет рудника, но только чем больше Монкбарнс предостерегал его, тем глубже сэр Артур как нарочно увязал в этом деле.
— А не сообщить ли обо всем мисс Уордор?
— Что вы! Ну как бедняжка может помешать отцу делать, что ему нравится? Да и чем это поможет? В округе известно об этих шестистах фунтах, и поговаривают, что какой-то стряпчий в Эдинбурге готов пустить в дело шпоры закона и вонзить их в бока сэру Артуру, чтоб заставить его уплатить. А если ему платить нечем, он должен либо садиться в тюрьму, либо бежать за границу. Он теперь совсем отчаялся и хватается за соломинку, лишь бы спастись от гибели. Так стоит ли мучить бедную девушку, раз она ничего не может поделать? А сказать по правде, не хотел бы я раскрывать тайну этого места. И потом, сами видите, очень удобно иметь убежище, и хотя мне самому оно сейчас ни к чему и, я надеюсь, по божьей милости, никогда больше не понадобится, все же нельзя знать, какое может встретиться искушение… Ну и мне было б не по нутру, если б кто-нибудь проведал об этом уголке. Говорят ведь: «Храни вещь семь лет; на восьмой годок увидишь в ней прок». Так что, может, пещера мне еще пригодится либо для себя, либо для кого другого.
Этот довод, которому Эди Охилтри, по старой привычке, несмотря на сохранившуюся в нем крупицу добродетели и благочестия, придавал большое значение, Ловелу было не слишком удобно оспаривать: ведь он сам в эту минуту извлекал пользу из тайны, которую старик так ревниво оберегал.
Впрочем, весь этот эпизод оказал на Ловела благоприятное воздействие, так как отвлек его мысли от несчастий минувшего вечера и пробудил в нем некоторый прилив энергии, парализованной всем пережитым. Теперь он рассудил, что опасная рака не должна быть непременно смертельной, а ведь его увели прочь еще до того, как врач высказал свое мнение о состоянии капитана Мак-Интайра. И даже при худшем исходе у него, Ловела, остаются обязанности на земле, которые, если и не вернут ему душевного спокойствия и сознания невиновности, все же придадут смысл его существованию и в то же время направят его жизнь на добрые дела.
Таковы были чувства Ловела, когда, по расчетам Эди, — который по одному ему известным правилам наблюдал небесные тела и не нуждался в часах или хронометре, — настало время покинуть убежище и направиться к берегу, чтобы встретить, как было условлено, шлюпку Тэфрила.
Они ушли тем же ходом, которым пришли к тайному наблюдательному пункту приора, и, когда выбрались из пещеры в лес, птицы уже щебетали и пели, возвещая, что занялся новый день. Об этом говорили и легкие янтарные облака, показавшиеся над морем, как только путники, выйдя из зарослей, увидели перед собой открытый горизонт. Когда говорят, что утро дружественно музам, вероятно, подразумевают его воздействие на воображение и чувства людей. И даже те, кто, подобно Ловелу, провел бессонную и тревожную ночь, черпают в утреннем ветре силу и бодрость духа и тела. Итак, с новым приливом энергии Ловел, ведомый верным Эди, шел, стряхивая с себя росу, через дюны, отделявшие «угодье святой Руфи», как в народе называли леса вокруг развалин, до берега моря.
Первый яркий луч солнечного диска, поднявшегося над океаном, осветил дрейфовавший поблизости небольшой пушечный бриг, а у берега — уже ожидавшую шлюпку. Сам Тэфрил, закутанный в морской плащ, сидел на корме. Увидев приближавшихся нищего и Ловела, он выскочил на берег, сердечно пожал последнему руку и просил его не унывать.
— Рана Мак-Интайра, — сказал он, — серьезна, но далеко не безнадежна. (Багаж Ловела, заботами лейтенанта, был потихоньку переправлен на борт брига.) Я уверен, — добавил Тэфрил, — что, если вы согласитесь погостить на бриге, недолгий рейс, быть может, будет единственным неприятным для вас следствием поединка. Что касается меня, то мое время и мои действия в значительной мере зависят от меня самого, за исключением того, что я должен оставаться на своем посту.
— О наших дальнейших шагах мы поговорим на борту, — предложил Ловел.
Затем, повернувшись к Эди, он попытался сунуть ему в руку деньги.
— Мне кажется, — сказал Эди, возвращая монеты, — все здесь либо спятили, либо дали слово подорвать мое дело. Говорят же, что от избытка воды и мельник тонет. За последнее время мне предлагали больше золота, чем я видел за всю жизнь. Оставьте себе деньги, молодой человек! Вам они еще понадобятся. А мне они не нужны. Одежде моей цена невелика, но я каждый год получаю голубой плащ и столько грошей, сколько лет королю, благослови его бог. Вы знаете, капитан Тэфрил, что мы с вами служим одному хозяину. Он заботится о вашем снаряжении и довольствии, меня же кормят в округе все, кого я попрошу. А выдастся черный день — я могу погулять и не евши, потому как у меня правило — никогда еду не покупать. Так что деньги мне нужны только на табачок — покурить или понюхать, да еще, может, пропустить стаканчик в холодный день, хотя вообще-то я не пью, а то плохой бы я был бродяга. Возьмите, значит, ваше золото и дайте мне шиллинг, белый как лилия!
В своих причудах, которые он считал неотделимыми от понятия о чести профессионального бродяги, Эди был тверд как кремень и глух к самым красноречивым увещаниям. Поэтому Ловелу ничего не оставалось, как сунуть свой дар обратно в карман и дружески попрощаться с нищим, пожав ему руку и заверив его в своей искренней признательности за оказанные в эту ночь важные услуги. В то же время он настоятельно просил Эди молчать о том, чему они были свидетелями в эту ночь.
— Можете в этом не сомневаться, — ответил Охилтри. — Я всю жизнь помалкивал про пещеру, хотя навидался там удивительных вещей.
Шлюпка отошла от берега. Старик смотрел, как под ударами весел шести сильных гребцов она быстро приближалась к бригу, и Ловел увидел, как Эди в знак прощального приветствия еще раз помахал голубым беретом и потом медленно побрел по пескам, как бы возвращаясь к своим обычным скитаниям.
ГЛАВА XXII
Мудрец Реймонд в подвале запер дверь.
Он не страшится риска и потерь.
Ушли поместья дымом золотым.
Вторая колба лопнула пред ним.
Но если третье выдержит горно,
Заблещет чистым золотом оноnote 122.
Неделю спустя после событий, описанных в предыдущей главе, мистер Олдбок, сойдя однажды к завтраку, увидел, что женщины покинули свой пост, хлеб для главы семейства не поджарен, а серебряный кувшин с пивом, из которого он привык совершать утренние возлияния, не стоит на должном месте.
«Черт бы взял этого вспыльчивого молокососа! — сказал себе антикварий. — Теперь, когда он уже выкарабкивается из опасности, я больше не желаю терпеть такую жизнь. Все идет вверх дном. Похоже, в моем мирном и добропорядочном семействе объявлены какие-то всеобщие сатурналии. Я спрашиваю, где сестра, — никакого ответа, я зову, я кричу, я кличу своих домочадцев, даю им больше имен, чем римляне своим божествам. Наконец Дженни, чей пронзительный голос уже полчаса доносится из кухонной преисподней, удостаивает услышать меня и ответить, но не поднимается по лестнице, и мне приходится надрываться, чтобы с ней поговорить».
Тут он снова закричал благим матом:
— Дженни, где мисс Олдбок?
— Мисс Гризи в комнате у капитана.
— Гм, я так и думал! А где племянница?
— Мисс Мэри готовит капитану чай.
— Гм, я опять так и предполагал! А где Кексон?
— Ушел в город за охотничьим ружьем и собакой капитана.
— А кто же, черт возьми, завьет мне парик, дура ты этакая? Ты что, не знаешь, что сюда скоро после завтрака приедут мисс Уордор и сэр Артур? Как же ты могла отпустить Кексона с таким дурацким поручением?
— Я? А как же я могла ему помешать? Ваша милость не пожелали бы ведь, чтобы я перечила капитану в такое время, когда он помереть может.
— Помереть? — воскликнул испуганный антикварий. — А? В чем дело? Ему стало хуже?
— Да нет, хуже ему вроде не стало. note 123
— Значит, ему лучше. А на что ему здесь собака и ружье? Собака начнет портить мне мебель, воровать из чулана и, наверно, изводить кошку, а из ружья он прострелит кому-нибудь голову. Кажется, баловства с ружьями и пистолетами с него покамест довольно.
Тут мисс Олдбок вошла в гостиную, где антикварий через дверь вел разговор с Дженни, истошно крича ей вниз, на что она вопила ему в ответ.
— Дорогой брат, — сказала старая леди, — ты докричишься до того, что охрипнешь и будешь каркать, как ворона. И хорошо ли так орать, когда в доме больной?
— Честное слово, ваш больной скоро заполонит весь дом. Я остался без завтрака и, кажется, останусь без парика. И, по-видимому, с моей стороны было бы дерзостью сказать, что я голоден или озяб, потому что я могу потревожить больного джентльмена, который лежит за шесть комнат отсюда и чувствует себя достаточно хорошо, чтобы послать за своей собакой и ружьем, хоть и знает, что я ненавижу все эти охотничьи принадлежности с тех пор, как наш старший брат, бедный Уиллиуолд, отправился на тот свет, промочив ноги в Китлфитингском болоте. Но это пустяк, и вскоре мне, наверно, придется тащить эсквайра Гектора на носилках, чтобы он мог удовлетворять свои спортивные наклонности, паля по моим голубям и индюшкам. Впрочем, никаким ferae naturae note 124 еще некоторое время не будет грозить из-за него опасность.
Теперь вошла мисс Мак-Интайр и приступила к своим обычным обязанностям, приготовляя дяде завтрак и действуя необычайно проворно, как всякий, кто берется за дело с опозданием и старается наверстать упущенное время. Но это ей не помогло.
— Смотри, представительница глупого пола, у тебя пиво стоит слишком близко к огню — бутылка лопнет! А хлеб ты, вероятно, решила совсем превратить в уголь, чтобы принести его в виде жертвы всесожжения Юноне. Кажется, этим именем или другим в этом роде, заимствованным из пантеона древних, зовется сука твоего мудрого братца, который, едва к нему вернулся разум, решил сделать ее обитательницей моего дома (за что приношу свою благодарность), где она поможет прочим дамам занимать и развлекать его.
— Дорогой дядя, не сердитесь на бедного спаниеля. Собака осталась на привязи в фейрпортской квартире брата, но дважды обрывала цепь и прибегала сюда. Не могли же мы палкой отгонять преданное животное от двери! Она так скулит, словно знает о постигшем Гектора несчастье, и не отходит от дверей его комнаты.
— Вот как, — удивился дядя, — а мне говорили, что Кексон ушел в Фейрпорт за собакой и ружьем.
— Ничего подобного! — ответила мисс Мак-Интайр. — Нужно было купить бинты, а Гектор попросил Кексона заодно принести и ружье, раз он все равно идет в город.
— Что ж, тогда все это не так уж глупо, если принять во внимание, какая тут куча бабья замешана. Бинты для ухода за раной? А кто будет ухаживать за моим париком? Впрочем, я надеюсь, — продолжал старый холостяк, глядясь в зеркало, — что Дженни постарается придать ему сколько-нибудь приличный вид. А теперь с аппетитом примемся за завтрак. Да, я могу сказать Гектору, как сэр Исаак Ньютон сказал своей собаке Алмазу, когда это животное (ненавижу собак! ) опрокинуло свечу на вычисления, отнявшие у философа двадцать лет труда, и все материалы сгорели: «Алмаз, Алмаз, плохо ты знаешь, какую беду наделал! »
— Уверяю вас, сэр, — отозвалась племянница, — брат вполне понял опрометчивость своего поведения и признает, что мистер Ловел держал себя вполне достойно.
— Много от этого толку, если бедняге пришлось бежать за границу! Я скажу тебе, Мэри: разума Гектора — и еще более — разума женского пола недостаточно, чтобы понять, какой огромный ущерб он нанес современному поколению и потомству. Aureum quidem opus note 125, поэма на такую тему! С примечаниями, освещающими все, что ясно, и все, что темно, и все, что ни темно, ни ясно, но таится в тусклой мгле каледонских древностей! Я заставил бы призадуматься воспевателей кельтов! Фингал, как они самоуверенно называют Фин-Мак-Коула, не устоял бы перед моей критикой и исчез, окутавшись облаком, подобно духу Лоды. Такая возможность едва ли может представиться еще раз старому, седовласому человеку. И под) мать только, что она потеряна из-за дурацкой выходки опрометчивого мальчишки! Но я покоряюсь — да свершится воля небес!
Так антикварий продолжал «бубнить», по выражению его сестры, в течение всего завтрака, и, несмотря на сахар, мед и все блага шотландского утреннего стола, от этих наставлений у слушателей его кусок не шел в горло. Но они хорошо знали его истинный характер, и мисс Гризельда Олдбок в интимных беседах с мисс Ребеккой Блеттергаул говаривала: «Монкбарнс больше лает, чем кусается».
Действительно, мистер Олдбок чрезвычайно страдал, пока его племянник находился в серьезной опасности, но теперь, зная, что здоровье капитана восстанавливается, считал себя вправе громко сетовать на постигшие его, мистера Олдбока, беды и на перерыв в его антикварных работах. Поэтому, в то время как племянница и сестра внимали ему в почтительном молчании, он проявлял свое недовольство воркотней, подобной той, которую мы только что слышали, разражаясь сарказмами против женского пола, солдат, собак и ружей, каковые орудия шума, неурядиц и суматохи, как он их называл, были ему, по его уверениям, крайне ненавистны.
Это желчное словоизвержение внезапно было прервано шумом экипажа за окнами, и тогда мистер Олдбок, стряхнув с себя всю свою хандру, проворно взбежал по одной лестнице и сбежал по другой, ибо оба эти действия были необходимы, чтобы он мог встретить мисс Уордор и ее отца у дверей своего дома.
Последовали сердечные приветствия с обеих сторон. Затем сэр Артур, напомнив о своих прежних запросах через посредство почты и личных гонцов, пожелал получить более подробные сведения о здоровье капитана Мак-Интайра.
— Его здоровье лучше, чем он заслуживает, — был ответ, — лучше, чем он заслуживает, после того как причинил нам столько беспокойства своими необдуманными выходками, ссорами и нарушением божьего мира и королевских законов.
— Молодой джентльмен, — сказал сэр Артур, — был благоразумен. Но он считал, что действует в общих интересах, выясняя личность молодого Ловела, которая показалась ему подозрительной.
— Не более подозрительной, чем он сам, — ответил антикварий, с жаром вступаясь за своего любимца. — Молодой человек был немного легкомыслен и упрям, когда отказался отвечать на дерзкие расспросы Гектора, вот и все! Ловел, сэр Артур, лучше выбирает своих наперсников… Да, мисс Уордор, не бросайте на меня такие взгляды! Это чистая правда. Моей груди доверил он хранить тайную причину своего пребывания в Фейрпорте, и я готов перевернуть небо и землю, чтобы помочь ему в том деле, которому он себя посвятил.
Слушая эту великодушную декларацию из уст старого антиквария, мисс Уордор не раз менялась в лице и едва могла верить своим ушам. Ибо из всех наперсников и поверенных в любовных делах, которые она, естественно, считала предметом тайного сообщения, Олдбок после Эди Охилтри представлялся ей самым странным и непригодным. Она не знала, дивиться ей или сердиться по поводу необычайного стечения обстоятельств, отдавших такую деликатную тайну во власть людей, столь мало способных ее сохранить. Далее — ее страшило, как именно Олдбок заговорит об этом с ее отцом, ибо в подобном намерении с его стороны она не сомневалась. Девушка хорошо знала, что почтенный джентльмен, столь упорный в своих предрассудках, не очень-то считался с чужими, и могла ожидать самого неприятного взрыва после того объяснения, которое между ними произойдет. С глубокой тревогой услышала она поэтому, как ее отец выразил желание поговорить с хозяином дома наедине и как охотно Олдбок поднялся, чтобы проводить гостя в кабинет. Мисс Уордор, оставшись в столовой, старалась поддерживать разговор с монкбарнсскими дамами, но была взволнована, как Макбет, когда, скрывая угрызения нечистой совести, он обменивается с придворными танами замечаниями о буре прошлой ночи, а сам всей душой мучительно ловит первый звук тревоги, которую вот-вот поднимут люди, вошедшие в опочивальню убитого Дункана. Однако беседа двух знатоков старины направилась по руслу, весьма отличному от того, какое предполагала мисс Уордор.
— Мистер Олдбок, — сказал сэр Артур, когда после обязательного обмена церемониями оба они расположились в sanctum sanctorum антиквария, — вас, так хорошо знакомого с моими семейными делами, может быть, удивит вопрос, который я собираюсь вам задать.
— Знаете ли, сэр Артур, если он касается денег, то, к моему большому сожалению, я…
— Он касается денежных дел, мистер Олдбок!
— Право же, сэр Артур, — заговорил опять антикварий, — при нынешнем состоянии денежного рынка и низком курсе ценных бумаг…
— Вы неправильно меня поняли, мистер Олдбок, — произнес баронет. — Я хотел просить у вас совета насчет выгодного помещения крупной суммы денег.
— Черт возьми! — воскликнул удивленный антикварий и, чувствуя, что его невольный возглас не слишком вежлив, поспешил исправить дело, выразив свою радость по поводу того, что сэр Артур располагает значительной суммой, когда ощущается недостаток свободных средств.
— Что же касается способа употребления ваших денег, — продолжал он, помолчав, — то, как я уже говорил, фонды нынче стоят низко, но с землей возможны выгодные сделки. Так не лучше ли вам, сэр Артур, начать с погашения закладных? А вот здесь ваше обязательство по личному займу и три долговые расписки, — продолжал он, доставая из правого ящика шкафа красную записную книжку, самый вид которой после многих прежних обращений к ней был ненавистен баронету. — Вместе с процентами они в общем итоге составляют… дайте прикинуть.