Страница:
От своего имени и от имени моего компаньона, дорогой сэр, ваш преданный слуга Габриель Грайндерсон, за фирму Гринхорн и Грайндерсон».
— Неблагодарный негодяй! — воскликнула мисс Уордор.
— Нет, почему же. Все это написано, я думаю, как полагается. Удар, нанесенный другой рукой, не мог бы попасть вернее. Все так и должно быть, — ответил бедный баронет, но его дрожащие губы и взгляд, перебегавший с предмета на предмет, показывали, насколько напускным было его кажущееся спокойствие. — Посмотри, тут приписка, которой я не заметил. Прочти-ка до конца!
— «Могу добавить (не от себя, а от имени компаньона), что мистер Гринхорн готов пойти вам навстречу и в частичную оплату долга принять от вас, по справедливой оценке, ваш серебряный сервиз или ваших гнедых, если они находятся в хорошем состоянии».
— Черт бы его побрал! — не выдержал сэр Артур, окончательно теряя самообладание от этого предложения, высказанного таким снисходительным тоном. — Его дед ковал лошадей моего отца, а этот потомок какого-то паршивого кузнеца хочет выманить у меня моих рысаков. Но он получит хороший ответ!
Он сел и начал строчить с большим жаром, потом остановился и прочел вслух:
— «Мистер Гилберт Гринхорн, в ответ на два моих недавних письма я получил письмо от лица, именующего себя Грайндерсоном и подписывающегося как ваш компаньон. Когда я к кому-нибудь обращаюсь, я обычно не ожидаю, что мне ответит заместитель. Мне кажется, я был полезен вашему отцу и к вам относился дружественно и учтиво. Поэтому я теперь удивлен… » А все-таки, — промолвил он, прерывая чтение, — должен ли я этому или вообще чему-либо удивляться? И стоит ли тратить время на то, чтобы писать такому негодяю? Я полагаю, меня не век будут держать в тюрьме, а когда я выйду оттуда, моей первой задачей будет переломать кости этому щенку.
— В тюрьме, сэр? — еле слышно пролепетала мисс Уордор.
— Конечно, в тюрьме! Тебе это все еще не ясно? Значит, замечательное письмо мистера — как его? — «от своего имени и от имени компаньона» — не произвело на тебя впечатления? Или, может быть, у тебя есть четыре тысячи и столько-то сот фунтов, и шиллингов, и пенсов, и полупенсов, чтобы оплатить «вышеупомянутое требование»?
— У меня, сэр? О, если б у меня были средства! Но где же мой брат? Почему он не появляется, хотя уже так давно в Шотландии? Может быть, он как-нибудь помог бы нам?
— Кто, Реджиналд? Он, наверно, отправился на лембертонские скачки вместе с мистером Гилбертом Гринхорном или иной столь же почтенной личностью. Я ожидал его сюда еще на прошлой неделе. Но можно ли удивляться, что мои дети пренебрегают мной, как и все другие! Нет, дорогая, прости меня, ты ни разу в жизни не пренебрегла мною и не обидела меня.
Дочь обвила руками его шею, и он поцеловал ее в щеку, и это принесло ему то утешение, которое даже в минуту самого глубокого горя каждый отец находит в нежной привязанности своего ребенка.
Мисс Уордор воспользовалась этой внезапной переменой настроения, чтобы попытаться облегчить страдания отца и хоть немного успокоить его. Она напомнила ему, что у него много друзей.
— Их у меня было много, — сказал сэр Артур. — Но доброе отношение одних иссякло из-за моих сумасшедших проектов, другие не в силах мне помочь, третьи просто не захотят. Со мной все кончено, и я только надеюсь, что мое безумство послужит Реджиналду предостережением.
— Не послать ли мне за Монкбарнсом, сэр? — спросила дочь.
— К чему? Он не может ссудить меня такой суммой и не сделал бы этого, если бы мог, так как знает, что я и без того кругом в долгах. От этого мизантропа мне нечего ждать, кроме мудреных латинских цитат.
— Но он опытен, умен и некогда готовился к деятельности юриста. И потом я уверена, что он всегда любил нашу семью.
— Да, любил!.. До чего мы дожили, если привязанность какого-то Олдбока существенна для Уордора! Однако, если дело дойдет до крайности, — а этого, кажется, можно ждать в любую минуту, — пожалуй, лучше все-таки послать за ним. А ты пойди погуляй, моя милая. Мне сейчас легче, чем тогда, когда я должен был сделать это злосчастное признание. Ты теперь знаешь худшее, и оно не застанет тебя врасплох. Пойди погуляй, а я охотно побуду немного один!
Выйдя из комнаты, мисс Уордор немедленно воспользовалась согласием отца и отправила в Монкбарнс слугу, который, как мы уже видели, встретил антиквария и его племянника на берегу моря.
Почти ничего не замечая, молодая девушка брела наугад и случайно направилась вдоль так называемого Тернистого берега. Ручей, в былые времена питавший водой замковый ров, бежал по крутой лощине, и вдоль нее, по указанию мисс Уордор, отличавшейся тонким вкусом, была проложена дорожка, которая неприметно уходила вверх и казалась совершенно естественной, как бы протоптанной людьми. Тропинка гармонировала с этой узкой ложбиной, над которой нависали огромные старые деревья и частый кустарник, главным образом — лиственница и орешник, вперемежку с обычными видами шиповника и терна. На этой тропинке разыгралась сцена объяснения между мисс Уордор и Ловелом, подслушанная старым Эди Охилтри.
С сердцем, удрученным несчастьем, которое обрушилось на семью, мисс Уордор теперь припоминала каждое слово и каждый довод Ловела в поддержку своего сватовства и невольно испытывала чувство гордости от того, что внушила такому одаренному молодому человеку столь сильную и бескорыстную страсть. То, что он оставил службу, — хотя, как говорили, быстро делал карьеру, — чтобы похоронить себя в таком малоприятном месте, как Фейрпорт, и предаться думам о своей неразделенной любви, многие могли высмеять, как романтизм. Но та, что была предметом его привязанности, естественно, прощала подобное поведение. Если бы Ловел владел хотя бы скромным состоянием или доказал свое ясное и бесспорное право на место в обществе, которое он был вполне способен собой украсить, Изабелла теперь имела бы возможность предложить в своем доме убежище отцу на время его бедственного положения. Эти мысли, столь благоприятные для отсутствующего влюбленного, сменяли в ее голове одна другую с таким подробным повторением его слов, взглядов и действий, которое ясно показывало, что прежний отказ был продиктован скорее сознанием долга, чем отсутствием склонности. Девушка попеременно размышляла то над этим, то над несчастным положением отца, как вдруг за поворотом дорожки, там, где она огибала поросший кустарником бугор, показался старый Голубой Плащ.
С таким видом, будто собирался сообщить что-то важное и таинственное, Эди снял шляпу, и в его походке и голосе чувствовалось, что он опасается, как бы его не подслушали.
— Я очень хотел встретить вашу милость. Вы знаете, что в замок я не решаюсь приходить из-за Дюстерзивеля.
— Да, я, конечно, слышала, — сказала мисс Уордор, — что ты, Эди, поступил очень глупо, чтоб не сказать — дурно, и мне было неприятно это слышать.
— Вы говорите «глупо», милая леди? Свет полон глупцов, так чего же старому Эди Охилтри всегда быть умным? А насчет «дурного», пусть те, кто имеет дело с Дюстерзивелем, скажут, получил ли он хоть на каплю больше, чем заслужил.
— Это, может быть, и верно, Эди, — сказала мисс Уордор, — а все-таки ты едва ли поступил хорошо.
— Пусть так, пусть так, не будем сейчас спорить! Я хочу поговорить о вас. Знаете ли вы, какая беда нависла над Нокуинноком?
— Боюсь — большая беда, Эди, — ответила мисс Уордор. — Но меня удивляет, что это уже так широко известно.
— Известно?! Да ведь судебный исполнитель Суипклин сегодня же будет здесь со своей компанией! Я знаю это от одного из его помощников, которому приказано отправиться с ним. Они скоро примутся за работу, а уж эти молодцы стригут так, что потом и гребенка не нужна.
— Ты уверен, Эди, что этот черный час так близок?
— Точно говорю вам, миледи! Но не падайте духом. Над вашей головой небо, как в ту страшную ночь между Баллибург-нессом и Хелкит-хедом. Неужели вы думаете, что тот, кто смирил воды, не может защитить вас от злобы людей, хотя бы и облеченных властью?
— Нам только и остается в это верить.
— Ничего нельзя знать… ничего нельзя знать! Чем ночь чернее, тем ближе день. Будь у меня добрый конь и будь у меня силы скакать на нем, я думаю, еще могла бы поспеть выручка. Я думал было поехать почтовым дилижансом, но он опрокинулся у Китлбрига. На козлах сидел молодой джентльмен, он считал, что умеет править, а Том Сенг, вроде бы и человек-то умный, позволил ему взять вожжи. Ну, конечно, глупый мальчишка не сумел повернуть у моста, задел за тумбу, и — трах! — карета перевернулась вверх тормашками, как я переворачиваю пустую кружку. Мое счастье, что я не сидел наверху! Вот я и пришел; думаю, может, вы меня снарядите.
— А куда бы ты отправился, Эди? — спросила мисс Уордор.
— В Тэннонбург, миледи (это была первая почтовая станция от Фейрпорта, но значительно ближе к Нокуинноку), и без задержки. Ведь это по вашему делу!
— По нашему делу, Эди? Ах, я очень ценю твои добрые намерения, но…
— Тут не должно быть никаких «но», миледи, потому что ехать необходимо, — заявил настойчивый старик.
— Но зачем тебе в Тэннонбург? Чем может твоя поездка помочь в делах моего отца?
— Право, моя милая леди, — ответил нищий, — вы должны примириться с этой маленькой тайной старого, седого Эди и не расспрашивать его. Уж если я в ту ночь готов был отдать за вас жизнь, не стану же я вредить вам в день, когда вы попали в такую беду.
— Хорошо, Эди, иди за мной, — промолвила мисс Уордор. — Я постараюсь отправить тебя в Тэннонбург.
— Тогда поспешите, моя добрая леди, ради бога поспешите! — И он не переставал торопить ее, пока они не дошли до замка.
Войдя во двор замка, мисс Уордор сразу же увидела, что блюстители закона уже явились с визитом. Слуги были охвачены смятением и мрачным унынием, а представители суда переходили с места на место, составляя опись всего имущества, подлежащего конфискации. Капитан Мак-Интайр бросился к молодой девушке, которая, онемев при виде печального доказательства отцовского разорения, остановилась в воротах.
— Дорогая мисс Уордор, — сказал он, — не тревожьтесь! Мой дядя сейчас будет здесь, и я уверен, что он найдет способ очистить дом от этих прохвостов.
— Увы, боюсь, капитан, что это будет слишком поздно!
— Нет, — несколько раздраженно вмешался Эди. — Только бы мне добраться до Тэннонбурга. Во имя неба, капитан, придумайте, как мне туда попасть, и вы окажете этой несчастной, разоренной семье такую услугу, какой не оказывал никто со времен Красной Руки, ибо тогда, без сомнения, сбудется старое пророчество, что «дом и земли Нокуиннока будут потеряны и обретены вновь».
— Что ты! Как ты можешь помочь, старик? — удивился Гектор.
Но Роберт, слуга, которым сэр Артур был так недоволен в это же утро, как бы пользуясь случаем проявить свое усердие, поспешно вышел вперед и обратился к своей госпоже:
— Простите, миледи, этот старик Охилтри очень сметлив и сведущ, умеет лечить коров и лошадей и знает много чего другого. Я думаю, он не зря так хлопочет, чтобы поехать в Тэннонбург. Если миледи разрешит, я за час свезу его туда в двуколке. Мне так хочется сделать что-нибудь полезное. Я готов себе язык откусить, как вспомню про утреннее.
— Я очень обязана тебе, Роберт, — сказала мисс Уордор. — И если ты в самом деле считаешь, что от этого может быть хоть малейшая польза…
— Ради бога, — взмолился старик, — заложи тележку, Роби, и, если я не добьюсь толку, разрешаю тебе на обратном пути сбросить меня с моста у Китлбрига! Но только поторопись, друг, время нынче дорого!
Роберт взглянул на свою госпожу, направившуюся к дому, и, видя, что она согласна, побежал на конюшенный двор, примыкавший к главному, чтобы запрячь лошадь. Ибо, если старый нищий и казался лицом, наименее способным оказать помощь в денежных затруднениях, то, с другой стороны, простой люд, среди которого вращался Эди, высоко ставил его осторожность и житейскую мудрость. Это подкрепляло умозаключение Роберта, что старик не настаивал бы так на необходимости поездки, если бы не был уверен в ее пользе. Но как только слуга подошел к лошади, чтобы запрячь ее в двуколку, один из судебных исполнителей коснулся его плеча.
— Друг мой, оставь лошадь в покое: она внесена в опись.
— Что? — возразил Роберт. — Мне нельзя взять хозяйскую лошадь, чтобы съездить по поручению молодой госпожи?
— Вы ничего не должны брать отсюда, иначе будете отвечать по всей строгости закона.
— Это что за чертовщина, сэр? — напустился на него Гектор, который, последовав за Охилтри, чтобы подробнее расспросить о характере его надежд и упований, теперь сразу ощетинился, подобно терьерам своих родных гор, и только искал предлог, чтобы дать выход своему гневу. — Что за нахальство мешать слуге молодой леди исполнить ее распоряжение!
Вид и тон молодого воина говорили о том, что едва ли его вмешательство ограничится лишь спором. И если поведение Мак-Интайра сулило чиновнику выгоды процесса об оскорблении действием и сопротивлении властям, то, с другой стороны, этому должны были предшествовать неприятности, которые дали бы повод к жалобе. Представитель закона, столкнувшийся с представителем армии, нерешительно взялся одной рукой за свою засаленную дубинку, которая должна была подкрепить его авторитет, а другой — достал свой короткий символический жезл с серебряными наконечниками и передвижным кольцом.
— Капитан Мак-Интайр, — начал он, — у меня нет к вам никаких претензий, но если вы будете препятствовать выполнению моих обязанностей, я преломлю жезл мира в знак того, что встретил сопротивление.
— А черта ли мне в том, — возразил Гектор, не имея понятия о юридических выражениях, — что вы собираетесь ломать жезл, или ломать мир, или как вы там еще сказали? Но одно я знаю твердо: я переломаю вам кости, если вы помешаете этому парню запрячь лошадь, как велела его госпожа.
— Беру в свидетели всех находящихся здесь, — произнес судебный исполнитель, — что я предъявил ему свой знак и объяснил, кто я такой. Тот, кто рвется в Купар, попадет в Купар. — И он передвинул свое загадочное кольцо с одного конца жезла на другой: это означало, что он был насильственно лишен возможности выполнять свои обязанности.
Простодушный Гектор, более привычный к артиллерийским орудиям, чем к орудиям закона, совершенно равнодушно взирал на эту таинственную церемонию. С такой же беспечностью он следил за тем, как чиновник писал акт о сопротивлении властям. Но в эту минуту прибыл, пыхтя и задыхаясь, с подложенным под шляпу платком и болтающимся на конце трости париком сам антикварий, готовый спасти исполненного лучших намерений, но слишком пылкого горца от опасности сурового наказания.
— Что тут у вас, черт возьми, происходит? — воскликнул он, поспешно приводя в порядок головной убор. — Я последовал за тобой в страхе, что ты успеешь разбить себе башку о какую-нибудь скалу, но оказывается, что ты уже расстался с Буцефалом и пререкаешься со Суипклином. Судебный исполнитель, Гектор, — это враг похуже phoca, все равно говорить ли о phoca barbata note 192 или о phoca vitulina note 193, с которым у тебя недавно было столкновение.
— К чертям всех этих phoca, сэр, и тех и других, — закричал Гектор. — Чтоб они провалились! Неужели вы хотите, чтобы я стоял и спокойно смотрел, как этот негодяй, называющий себя не иначе, как королевским судебным исполнителем (я надеюсь, у короля нашлись бы люди получше даже для самых некрасивых поручений), оскорбляют молодую леди из такой семьи, как Уордоры?
— Правильно рассуждаешь: у короля, как у других людей, иной раз бывают не особенно красивые дела, и — между нами — для таких дел нужны не особенно красивые исполнители. Но даже если предположить, что ты незнаком со статутом Вильгельма Льва, где capite quarto, versu quinto note 194, преступление, состоящее в сопротивлении властям, приравнено к despectus domini Regis note 195, то есть к оскорблению самого короля, от чьего имени производятся все конфискации, — разве не мог ты после моих сегодняшних подробных объяснений сообразить, что те, кто препятствует должностным лицам, явившимся с ордером на арест, сами tanquam participes criminis rebellionis note 196, так как тот, кто помогает мятежнику, сам quadammodo note 197 — пособник мятежа. Но я вызволю тебя из этой передряги.
Он поговорил с судебным исполнителем, который после его прихода оставил всякую мысль о том, чтобы с выгодой для себя использовать «сопротивление властям», и принял заверения мистера Олдбока, что лошадь и двуколка через два или три часа будут возвращены в целости и сохранности.
— Отлично, сэр, — сказал антикварий, — поскольку вы оказываете мне это одолжение, я вам предложу еще одну работу как раз по вашей части. Дело государственное, политическое, преступление, наказуемое per Legem Juliam note 198, мистер Суипклин. Вот послушайте!
Пошептавшись с судебным исполнителем несколько минут, Олдбок вручил ему какой-то листок бумаги, после чего тот сел на лошадь и, в сопровождении одного из своих помощников, поспешно уехал. Оставшийся помощник, казалось, нарочно затягивал свою работу и вообще действовал очень медлительно, с осторожностью и методичностью человека, привыкшего чувствовать над собой глаз опытного и строгого начальника.
Тем временем Олдбок, взяв племянника под руку, повел его в дом, и оба они были допущены к сэру Артуру. Страдая от уязвленной гордости и муки ожидания, баронет тщетно пытался скрыть свои чувства под маской безразличия и производил печальное и тяжелое впечатление.
— Рад видеть вас, мистер Олдбок! Всегда рад моим друзьям и в хорошую погоду и в плохую! — заговорил бедный баронет, стремясь казаться не только спокойным, но даже веселым, чему резко противоречили лихорадочное и долгое пожатие его руки и весь его взволнованный вид. — Вижу, вы прибыли верхом; надеюсь, что, несмотря на суматоху, кто-нибудь позаботился о ваших лошадях. Я люблю, чтобы у меня в доме не забывали присмотреть за лошадьми моих друзей. Честное слово, я теперь все внимание могу посвятить им, потому что моих собственных мне, кажется, не оставят. Ха-ха-ха! Так, мистер Олдбок?
Эта попытка пошутить сопровождалась истерическим хихиканьем, которое должно было звучать как непринужденный смех.
— Как вы знаете, я никогда не езжу верхом, сэр Артур, — поправил его антикварий.
— Прошу прощения, но я видел, как недавно прискакал ваш племянник. Офицерских коней надо беречь, а под ним, я заметил, был великолепный серый.
Сэр Артур хотел позвонить, но мистер Олдбок остановил его.
— Племянник приехал на вашей собственной серой лошади, сэр Артур.
— На моей? — удивился бедный баронет. — Неужели — на моей? Значит, солнце светило мне в глаза. Да, я больше не заслуживаю того, чтобы иметь лошадей, раз я не узнаю своих собственных!
«Боже мой, — подумал Олдбок, — как изменился этот человек, раньше такой чопорный и вялый! Каким растерянным стал он в несчастье! Sed pereundi mille figurae» note 199.
— Сэр Артур, — продолжал он вслух, — необходимость заставляет нас поговорить немного о делах.
— Конечно, — согласился сэр Артур. — Но удивительно, что я мог не узнать коня, на котором ездил целых пять лет! Ха-ха-ха!
— Сэр Артур, — сказал антикварий, — не будем терять время, оно дорого. Я надеюсь, еще настанет пора, когда мы опять будем шутить. Как учит Гораций, desipero in loco note 200. Я подозреваю, что все это дело рук Дюстерзивеля.
— Не упоминайте его имени, сэр! — воскликнул сэр Артур. Он весь преобразился: притворную веселость сменил яростный гнев. Глаза его засверкали, на губах выступила пена, он сжимал кулаки. — Не упоминайте его имени, сэр, — загремел он, — если не хотите, чтобы я тут же, при вас сошел с ума! Как я мог быть таким жалким болваном, таким безнадежным идиотом, таким невероятным ослом, чтобы дать помыкать собой, подхлестывать себя, пришпоривать себя подобному негодяю и под такими смехотворными предлогами! Как подумаю об этом, я готов растерзать себя, мистер Олдбок!
— Я только хотел сказать, — ответил антикварий, — что этот субъект, вероятно, получит по заслугам. И, мне кажется, что, нагнав на него страху, мы сумеем вытянуть из него что-нибудь полезное для вас. Он, несомненно, вел запрещенную переписку с континентом.
— Вот как? Вот как? В самом деле? Тогда к черту домашние вещи, лошадей и прочее! Я пойду в тюрьму счастливым человеком, мистер Олдбок, и только хотел бы от души, чтобы его повесили. Это возможно?
— Весьма возможно, — сказал Олдбок, стараясь переменить разговор, чтобы хоть немного притупить страдания, грозившие помрачить разум бедного баронета. — И более честным людям приходилось болтаться на веревке. А в данном случае закон грубо нарушен. Но поговорим о ваших злоключениях. Неужели ничего нельзя сделать? Покажите мне все документы.
Он взял бумаги, и, по мере того как читал, лицо его принимало все более унылое и растерянное выражение. Тем временем в комнату вошла мисс Уордор. Устремив взор на мистера Олдбока и как бы пытаясь прочесть судьбу семьи в его глазах, она, по их выражению и по тому, как отвисла у него челюсть, тотчас поняла, насколько слаба надежда на благополучную развязку.
— Итак, мы непоправимо разорены, мистер Олдбок? — спросила молодая леди.
— Непоправимо? Надеюсь — нет, но в данную минуту нужна очень большая сумма, и, наверно, понадобится еще больше.
— Да, это, конечно, не подлежит сомнению, Монкбарнс. На поле боя всегда слетаются стервятники. Мне случалось наблюдать, как овца срывается с кручи или падает от болезни. До этого вы, может быть, две недели не видели ни одного ворона или обыкновенной вороны. Но не пролежит несчастная овца и десяти минут, как их налетит целый десяток и они начнут выклевывать ей глаза (он провел рукой по своим) и терзать грудь, прежде чем она успеет умереть. Но этот гнусный коршун, который так долго не отставал от меня… Я надеюсь, вы поймали его?
— Ему не уйти, — сказал антикварий. — Этот джентльмен хотел, так сказать, умчаться на крыльях утра и воспользоваться почтовым дилижансом. Но в Эдинбурге он попал бы на ветки, смазанные клеем! А впрочем, он так далеко и не добрался, потому что дилижанс опрокинулся
— как мог он доехать благополучно, везя такого Иону? — и немца с очень тяжелыми ушибами перенесли в один из домов подле Китлбрига. А для того чтобы предупредить всякую возможность бегства, я направил туда вашего друга Суипклина, чтобы тот, смотря по обстоятельствам, привез его, in nomine regis note 201, назад в Фейрпорт или остался при нем в качестве сиделки в Китлбриге. А теперь, сэр Артур, разрешите мне побеседовать с вами о нынешнем неприглядном состоянии ваших дел, чтобы посмотреть, нельзя ли их как-нибудь распутать.
И антикварий в сопровождении несчастного джентльмена направился в кабинет.
Они просидели там, запершись, около двух часов, когда их уединение нарушила мисс Уордор, одетая в плащ, словно для путешествия. Лицо ее было очень бледно, но она была полна самообладания, свойственного ее натуре.
— Судебный исполнитель возвратился, мистер Олдбок.
— Возвратился? Какого черта? Не отпустил же он немца на все четыре стороны?
— Нет. Я поняла, что немец доставлен в тюрьму. А теперь Суипклин вернулся, чтобы заняться моим отцом, и говорит, что больше не может ждать.
На лестнице послышался громкий спор, в котором особенно выделялся голос Гектора:
— Считать вас, сэр, офицером, а этих оборванцев — отрядом! Да эта шайка жалких портновских подмастерьев. Рассчитайтесь справа по девять, тогда мы будем знать ваши настоящие силы!
— Неблагодарный негодяй! — воскликнула мисс Уордор.
— Нет, почему же. Все это написано, я думаю, как полагается. Удар, нанесенный другой рукой, не мог бы попасть вернее. Все так и должно быть, — ответил бедный баронет, но его дрожащие губы и взгляд, перебегавший с предмета на предмет, показывали, насколько напускным было его кажущееся спокойствие. — Посмотри, тут приписка, которой я не заметил. Прочти-ка до конца!
— «Могу добавить (не от себя, а от имени компаньона), что мистер Гринхорн готов пойти вам навстречу и в частичную оплату долга принять от вас, по справедливой оценке, ваш серебряный сервиз или ваших гнедых, если они находятся в хорошем состоянии».
— Черт бы его побрал! — не выдержал сэр Артур, окончательно теряя самообладание от этого предложения, высказанного таким снисходительным тоном. — Его дед ковал лошадей моего отца, а этот потомок какого-то паршивого кузнеца хочет выманить у меня моих рысаков. Но он получит хороший ответ!
Он сел и начал строчить с большим жаром, потом остановился и прочел вслух:
— «Мистер Гилберт Гринхорн, в ответ на два моих недавних письма я получил письмо от лица, именующего себя Грайндерсоном и подписывающегося как ваш компаньон. Когда я к кому-нибудь обращаюсь, я обычно не ожидаю, что мне ответит заместитель. Мне кажется, я был полезен вашему отцу и к вам относился дружественно и учтиво. Поэтому я теперь удивлен… » А все-таки, — промолвил он, прерывая чтение, — должен ли я этому или вообще чему-либо удивляться? И стоит ли тратить время на то, чтобы писать такому негодяю? Я полагаю, меня не век будут держать в тюрьме, а когда я выйду оттуда, моей первой задачей будет переломать кости этому щенку.
— В тюрьме, сэр? — еле слышно пролепетала мисс Уордор.
— Конечно, в тюрьме! Тебе это все еще не ясно? Значит, замечательное письмо мистера — как его? — «от своего имени и от имени компаньона» — не произвело на тебя впечатления? Или, может быть, у тебя есть четыре тысячи и столько-то сот фунтов, и шиллингов, и пенсов, и полупенсов, чтобы оплатить «вышеупомянутое требование»?
— У меня, сэр? О, если б у меня были средства! Но где же мой брат? Почему он не появляется, хотя уже так давно в Шотландии? Может быть, он как-нибудь помог бы нам?
— Кто, Реджиналд? Он, наверно, отправился на лембертонские скачки вместе с мистером Гилбертом Гринхорном или иной столь же почтенной личностью. Я ожидал его сюда еще на прошлой неделе. Но можно ли удивляться, что мои дети пренебрегают мной, как и все другие! Нет, дорогая, прости меня, ты ни разу в жизни не пренебрегла мною и не обидела меня.
Дочь обвила руками его шею, и он поцеловал ее в щеку, и это принесло ему то утешение, которое даже в минуту самого глубокого горя каждый отец находит в нежной привязанности своего ребенка.
Мисс Уордор воспользовалась этой внезапной переменой настроения, чтобы попытаться облегчить страдания отца и хоть немного успокоить его. Она напомнила ему, что у него много друзей.
— Их у меня было много, — сказал сэр Артур. — Но доброе отношение одних иссякло из-за моих сумасшедших проектов, другие не в силах мне помочь, третьи просто не захотят. Со мной все кончено, и я только надеюсь, что мое безумство послужит Реджиналду предостережением.
— Не послать ли мне за Монкбарнсом, сэр? — спросила дочь.
— К чему? Он не может ссудить меня такой суммой и не сделал бы этого, если бы мог, так как знает, что я и без того кругом в долгах. От этого мизантропа мне нечего ждать, кроме мудреных латинских цитат.
— Но он опытен, умен и некогда готовился к деятельности юриста. И потом я уверена, что он всегда любил нашу семью.
— Да, любил!.. До чего мы дожили, если привязанность какого-то Олдбока существенна для Уордора! Однако, если дело дойдет до крайности, — а этого, кажется, можно ждать в любую минуту, — пожалуй, лучше все-таки послать за ним. А ты пойди погуляй, моя милая. Мне сейчас легче, чем тогда, когда я должен был сделать это злосчастное признание. Ты теперь знаешь худшее, и оно не застанет тебя врасплох. Пойди погуляй, а я охотно побуду немного один!
Выйдя из комнаты, мисс Уордор немедленно воспользовалась согласием отца и отправила в Монкбарнс слугу, который, как мы уже видели, встретил антиквария и его племянника на берегу моря.
Почти ничего не замечая, молодая девушка брела наугад и случайно направилась вдоль так называемого Тернистого берега. Ручей, в былые времена питавший водой замковый ров, бежал по крутой лощине, и вдоль нее, по указанию мисс Уордор, отличавшейся тонким вкусом, была проложена дорожка, которая неприметно уходила вверх и казалась совершенно естественной, как бы протоптанной людьми. Тропинка гармонировала с этой узкой ложбиной, над которой нависали огромные старые деревья и частый кустарник, главным образом — лиственница и орешник, вперемежку с обычными видами шиповника и терна. На этой тропинке разыгралась сцена объяснения между мисс Уордор и Ловелом, подслушанная старым Эди Охилтри.
С сердцем, удрученным несчастьем, которое обрушилось на семью, мисс Уордор теперь припоминала каждое слово и каждый довод Ловела в поддержку своего сватовства и невольно испытывала чувство гордости от того, что внушила такому одаренному молодому человеку столь сильную и бескорыстную страсть. То, что он оставил службу, — хотя, как говорили, быстро делал карьеру, — чтобы похоронить себя в таком малоприятном месте, как Фейрпорт, и предаться думам о своей неразделенной любви, многие могли высмеять, как романтизм. Но та, что была предметом его привязанности, естественно, прощала подобное поведение. Если бы Ловел владел хотя бы скромным состоянием или доказал свое ясное и бесспорное право на место в обществе, которое он был вполне способен собой украсить, Изабелла теперь имела бы возможность предложить в своем доме убежище отцу на время его бедственного положения. Эти мысли, столь благоприятные для отсутствующего влюбленного, сменяли в ее голове одна другую с таким подробным повторением его слов, взглядов и действий, которое ясно показывало, что прежний отказ был продиктован скорее сознанием долга, чем отсутствием склонности. Девушка попеременно размышляла то над этим, то над несчастным положением отца, как вдруг за поворотом дорожки, там, где она огибала поросший кустарником бугор, показался старый Голубой Плащ.
С таким видом, будто собирался сообщить что-то важное и таинственное, Эди снял шляпу, и в его походке и голосе чувствовалось, что он опасается, как бы его не подслушали.
— Я очень хотел встретить вашу милость. Вы знаете, что в замок я не решаюсь приходить из-за Дюстерзивеля.
— Да, я, конечно, слышала, — сказала мисс Уордор, — что ты, Эди, поступил очень глупо, чтоб не сказать — дурно, и мне было неприятно это слышать.
— Вы говорите «глупо», милая леди? Свет полон глупцов, так чего же старому Эди Охилтри всегда быть умным? А насчет «дурного», пусть те, кто имеет дело с Дюстерзивелем, скажут, получил ли он хоть на каплю больше, чем заслужил.
— Это, может быть, и верно, Эди, — сказала мисс Уордор, — а все-таки ты едва ли поступил хорошо.
— Пусть так, пусть так, не будем сейчас спорить! Я хочу поговорить о вас. Знаете ли вы, какая беда нависла над Нокуинноком?
— Боюсь — большая беда, Эди, — ответила мисс Уордор. — Но меня удивляет, что это уже так широко известно.
— Известно?! Да ведь судебный исполнитель Суипклин сегодня же будет здесь со своей компанией! Я знаю это от одного из его помощников, которому приказано отправиться с ним. Они скоро примутся за работу, а уж эти молодцы стригут так, что потом и гребенка не нужна.
— Ты уверен, Эди, что этот черный час так близок?
— Точно говорю вам, миледи! Но не падайте духом. Над вашей головой небо, как в ту страшную ночь между Баллибург-нессом и Хелкит-хедом. Неужели вы думаете, что тот, кто смирил воды, не может защитить вас от злобы людей, хотя бы и облеченных властью?
— Нам только и остается в это верить.
— Ничего нельзя знать… ничего нельзя знать! Чем ночь чернее, тем ближе день. Будь у меня добрый конь и будь у меня силы скакать на нем, я думаю, еще могла бы поспеть выручка. Я думал было поехать почтовым дилижансом, но он опрокинулся у Китлбрига. На козлах сидел молодой джентльмен, он считал, что умеет править, а Том Сенг, вроде бы и человек-то умный, позволил ему взять вожжи. Ну, конечно, глупый мальчишка не сумел повернуть у моста, задел за тумбу, и — трах! — карета перевернулась вверх тормашками, как я переворачиваю пустую кружку. Мое счастье, что я не сидел наверху! Вот я и пришел; думаю, может, вы меня снарядите.
— А куда бы ты отправился, Эди? — спросила мисс Уордор.
— В Тэннонбург, миледи (это была первая почтовая станция от Фейрпорта, но значительно ближе к Нокуинноку), и без задержки. Ведь это по вашему делу!
— По нашему делу, Эди? Ах, я очень ценю твои добрые намерения, но…
— Тут не должно быть никаких «но», миледи, потому что ехать необходимо, — заявил настойчивый старик.
— Но зачем тебе в Тэннонбург? Чем может твоя поездка помочь в делах моего отца?
— Право, моя милая леди, — ответил нищий, — вы должны примириться с этой маленькой тайной старого, седого Эди и не расспрашивать его. Уж если я в ту ночь готов был отдать за вас жизнь, не стану же я вредить вам в день, когда вы попали в такую беду.
— Хорошо, Эди, иди за мной, — промолвила мисс Уордор. — Я постараюсь отправить тебя в Тэннонбург.
— Тогда поспешите, моя добрая леди, ради бога поспешите! — И он не переставал торопить ее, пока они не дошли до замка.
ГЛАВА XLII
Пусть смотрит, кто желает, но не я.
Да, он был раб гордыни, и роскошеств,
И всяких пустяков, которых нынче
Лишен велением суровым рока.
Но грустно видеть, как его чело
Тщеславье силится покрыть вуалью
Поверх морщин раскаянья и горя.
Старинная пьеса
Войдя во двор замка, мисс Уордор сразу же увидела, что блюстители закона уже явились с визитом. Слуги были охвачены смятением и мрачным унынием, а представители суда переходили с места на место, составляя опись всего имущества, подлежащего конфискации. Капитан Мак-Интайр бросился к молодой девушке, которая, онемев при виде печального доказательства отцовского разорения, остановилась в воротах.
— Дорогая мисс Уордор, — сказал он, — не тревожьтесь! Мой дядя сейчас будет здесь, и я уверен, что он найдет способ очистить дом от этих прохвостов.
— Увы, боюсь, капитан, что это будет слишком поздно!
— Нет, — несколько раздраженно вмешался Эди. — Только бы мне добраться до Тэннонбурга. Во имя неба, капитан, придумайте, как мне туда попасть, и вы окажете этой несчастной, разоренной семье такую услугу, какой не оказывал никто со времен Красной Руки, ибо тогда, без сомнения, сбудется старое пророчество, что «дом и земли Нокуиннока будут потеряны и обретены вновь».
— Что ты! Как ты можешь помочь, старик? — удивился Гектор.
Но Роберт, слуга, которым сэр Артур был так недоволен в это же утро, как бы пользуясь случаем проявить свое усердие, поспешно вышел вперед и обратился к своей госпоже:
— Простите, миледи, этот старик Охилтри очень сметлив и сведущ, умеет лечить коров и лошадей и знает много чего другого. Я думаю, он не зря так хлопочет, чтобы поехать в Тэннонбург. Если миледи разрешит, я за час свезу его туда в двуколке. Мне так хочется сделать что-нибудь полезное. Я готов себе язык откусить, как вспомню про утреннее.
— Я очень обязана тебе, Роберт, — сказала мисс Уордор. — И если ты в самом деле считаешь, что от этого может быть хоть малейшая польза…
— Ради бога, — взмолился старик, — заложи тележку, Роби, и, если я не добьюсь толку, разрешаю тебе на обратном пути сбросить меня с моста у Китлбрига! Но только поторопись, друг, время нынче дорого!
Роберт взглянул на свою госпожу, направившуюся к дому, и, видя, что она согласна, побежал на конюшенный двор, примыкавший к главному, чтобы запрячь лошадь. Ибо, если старый нищий и казался лицом, наименее способным оказать помощь в денежных затруднениях, то, с другой стороны, простой люд, среди которого вращался Эди, высоко ставил его осторожность и житейскую мудрость. Это подкрепляло умозаключение Роберта, что старик не настаивал бы так на необходимости поездки, если бы не был уверен в ее пользе. Но как только слуга подошел к лошади, чтобы запрячь ее в двуколку, один из судебных исполнителей коснулся его плеча.
— Друг мой, оставь лошадь в покое: она внесена в опись.
— Что? — возразил Роберт. — Мне нельзя взять хозяйскую лошадь, чтобы съездить по поручению молодой госпожи?
— Вы ничего не должны брать отсюда, иначе будете отвечать по всей строгости закона.
— Это что за чертовщина, сэр? — напустился на него Гектор, который, последовав за Охилтри, чтобы подробнее расспросить о характере его надежд и упований, теперь сразу ощетинился, подобно терьерам своих родных гор, и только искал предлог, чтобы дать выход своему гневу. — Что за нахальство мешать слуге молодой леди исполнить ее распоряжение!
Вид и тон молодого воина говорили о том, что едва ли его вмешательство ограничится лишь спором. И если поведение Мак-Интайра сулило чиновнику выгоды процесса об оскорблении действием и сопротивлении властям, то, с другой стороны, этому должны были предшествовать неприятности, которые дали бы повод к жалобе. Представитель закона, столкнувшийся с представителем армии, нерешительно взялся одной рукой за свою засаленную дубинку, которая должна была подкрепить его авторитет, а другой — достал свой короткий символический жезл с серебряными наконечниками и передвижным кольцом.
— Капитан Мак-Интайр, — начал он, — у меня нет к вам никаких претензий, но если вы будете препятствовать выполнению моих обязанностей, я преломлю жезл мира в знак того, что встретил сопротивление.
— А черта ли мне в том, — возразил Гектор, не имея понятия о юридических выражениях, — что вы собираетесь ломать жезл, или ломать мир, или как вы там еще сказали? Но одно я знаю твердо: я переломаю вам кости, если вы помешаете этому парню запрячь лошадь, как велела его госпожа.
— Беру в свидетели всех находящихся здесь, — произнес судебный исполнитель, — что я предъявил ему свой знак и объяснил, кто я такой. Тот, кто рвется в Купар, попадет в Купар. — И он передвинул свое загадочное кольцо с одного конца жезла на другой: это означало, что он был насильственно лишен возможности выполнять свои обязанности.
Простодушный Гектор, более привычный к артиллерийским орудиям, чем к орудиям закона, совершенно равнодушно взирал на эту таинственную церемонию. С такой же беспечностью он следил за тем, как чиновник писал акт о сопротивлении властям. Но в эту минуту прибыл, пыхтя и задыхаясь, с подложенным под шляпу платком и болтающимся на конце трости париком сам антикварий, готовый спасти исполненного лучших намерений, но слишком пылкого горца от опасности сурового наказания.
— Что тут у вас, черт возьми, происходит? — воскликнул он, поспешно приводя в порядок головной убор. — Я последовал за тобой в страхе, что ты успеешь разбить себе башку о какую-нибудь скалу, но оказывается, что ты уже расстался с Буцефалом и пререкаешься со Суипклином. Судебный исполнитель, Гектор, — это враг похуже phoca, все равно говорить ли о phoca barbata note 192 или о phoca vitulina note 193, с которым у тебя недавно было столкновение.
— К чертям всех этих phoca, сэр, и тех и других, — закричал Гектор. — Чтоб они провалились! Неужели вы хотите, чтобы я стоял и спокойно смотрел, как этот негодяй, называющий себя не иначе, как королевским судебным исполнителем (я надеюсь, у короля нашлись бы люди получше даже для самых некрасивых поручений), оскорбляют молодую леди из такой семьи, как Уордоры?
— Правильно рассуждаешь: у короля, как у других людей, иной раз бывают не особенно красивые дела, и — между нами — для таких дел нужны не особенно красивые исполнители. Но даже если предположить, что ты незнаком со статутом Вильгельма Льва, где capite quarto, versu quinto note 194, преступление, состоящее в сопротивлении властям, приравнено к despectus domini Regis note 195, то есть к оскорблению самого короля, от чьего имени производятся все конфискации, — разве не мог ты после моих сегодняшних подробных объяснений сообразить, что те, кто препятствует должностным лицам, явившимся с ордером на арест, сами tanquam participes criminis rebellionis note 196, так как тот, кто помогает мятежнику, сам quadammodo note 197 — пособник мятежа. Но я вызволю тебя из этой передряги.
Он поговорил с судебным исполнителем, который после его прихода оставил всякую мысль о том, чтобы с выгодой для себя использовать «сопротивление властям», и принял заверения мистера Олдбока, что лошадь и двуколка через два или три часа будут возвращены в целости и сохранности.
— Отлично, сэр, — сказал антикварий, — поскольку вы оказываете мне это одолжение, я вам предложу еще одну работу как раз по вашей части. Дело государственное, политическое, преступление, наказуемое per Legem Juliam note 198, мистер Суипклин. Вот послушайте!
Пошептавшись с судебным исполнителем несколько минут, Олдбок вручил ему какой-то листок бумаги, после чего тот сел на лошадь и, в сопровождении одного из своих помощников, поспешно уехал. Оставшийся помощник, казалось, нарочно затягивал свою работу и вообще действовал очень медлительно, с осторожностью и методичностью человека, привыкшего чувствовать над собой глаз опытного и строгого начальника.
Тем временем Олдбок, взяв племянника под руку, повел его в дом, и оба они были допущены к сэру Артуру. Страдая от уязвленной гордости и муки ожидания, баронет тщетно пытался скрыть свои чувства под маской безразличия и производил печальное и тяжелое впечатление.
— Рад видеть вас, мистер Олдбок! Всегда рад моим друзьям и в хорошую погоду и в плохую! — заговорил бедный баронет, стремясь казаться не только спокойным, но даже веселым, чему резко противоречили лихорадочное и долгое пожатие его руки и весь его взволнованный вид. — Вижу, вы прибыли верхом; надеюсь, что, несмотря на суматоху, кто-нибудь позаботился о ваших лошадях. Я люблю, чтобы у меня в доме не забывали присмотреть за лошадьми моих друзей. Честное слово, я теперь все внимание могу посвятить им, потому что моих собственных мне, кажется, не оставят. Ха-ха-ха! Так, мистер Олдбок?
Эта попытка пошутить сопровождалась истерическим хихиканьем, которое должно было звучать как непринужденный смех.
— Как вы знаете, я никогда не езжу верхом, сэр Артур, — поправил его антикварий.
— Прошу прощения, но я видел, как недавно прискакал ваш племянник. Офицерских коней надо беречь, а под ним, я заметил, был великолепный серый.
Сэр Артур хотел позвонить, но мистер Олдбок остановил его.
— Племянник приехал на вашей собственной серой лошади, сэр Артур.
— На моей? — удивился бедный баронет. — Неужели — на моей? Значит, солнце светило мне в глаза. Да, я больше не заслуживаю того, чтобы иметь лошадей, раз я не узнаю своих собственных!
«Боже мой, — подумал Олдбок, — как изменился этот человек, раньше такой чопорный и вялый! Каким растерянным стал он в несчастье! Sed pereundi mille figurae» note 199.
— Сэр Артур, — продолжал он вслух, — необходимость заставляет нас поговорить немного о делах.
— Конечно, — согласился сэр Артур. — Но удивительно, что я мог не узнать коня, на котором ездил целых пять лет! Ха-ха-ха!
— Сэр Артур, — сказал антикварий, — не будем терять время, оно дорого. Я надеюсь, еще настанет пора, когда мы опять будем шутить. Как учит Гораций, desipero in loco note 200. Я подозреваю, что все это дело рук Дюстерзивеля.
— Не упоминайте его имени, сэр! — воскликнул сэр Артур. Он весь преобразился: притворную веселость сменил яростный гнев. Глаза его засверкали, на губах выступила пена, он сжимал кулаки. — Не упоминайте его имени, сэр, — загремел он, — если не хотите, чтобы я тут же, при вас сошел с ума! Как я мог быть таким жалким болваном, таким безнадежным идиотом, таким невероятным ослом, чтобы дать помыкать собой, подхлестывать себя, пришпоривать себя подобному негодяю и под такими смехотворными предлогами! Как подумаю об этом, я готов растерзать себя, мистер Олдбок!
— Я только хотел сказать, — ответил антикварий, — что этот субъект, вероятно, получит по заслугам. И, мне кажется, что, нагнав на него страху, мы сумеем вытянуть из него что-нибудь полезное для вас. Он, несомненно, вел запрещенную переписку с континентом.
— Вот как? Вот как? В самом деле? Тогда к черту домашние вещи, лошадей и прочее! Я пойду в тюрьму счастливым человеком, мистер Олдбок, и только хотел бы от души, чтобы его повесили. Это возможно?
— Весьма возможно, — сказал Олдбок, стараясь переменить разговор, чтобы хоть немного притупить страдания, грозившие помрачить разум бедного баронета. — И более честным людям приходилось болтаться на веревке. А в данном случае закон грубо нарушен. Но поговорим о ваших злоключениях. Неужели ничего нельзя сделать? Покажите мне все документы.
Он взял бумаги, и, по мере того как читал, лицо его принимало все более унылое и растерянное выражение. Тем временем в комнату вошла мисс Уордор. Устремив взор на мистера Олдбока и как бы пытаясь прочесть судьбу семьи в его глазах, она, по их выражению и по тому, как отвисла у него челюсть, тотчас поняла, насколько слаба надежда на благополучную развязку.
— Итак, мы непоправимо разорены, мистер Олдбок? — спросила молодая леди.
— Непоправимо? Надеюсь — нет, но в данную минуту нужна очень большая сумма, и, наверно, понадобится еще больше.
— Да, это, конечно, не подлежит сомнению, Монкбарнс. На поле боя всегда слетаются стервятники. Мне случалось наблюдать, как овца срывается с кручи или падает от болезни. До этого вы, может быть, две недели не видели ни одного ворона или обыкновенной вороны. Но не пролежит несчастная овца и десяти минут, как их налетит целый десяток и они начнут выклевывать ей глаза (он провел рукой по своим) и терзать грудь, прежде чем она успеет умереть. Но этот гнусный коршун, который так долго не отставал от меня… Я надеюсь, вы поймали его?
— Ему не уйти, — сказал антикварий. — Этот джентльмен хотел, так сказать, умчаться на крыльях утра и воспользоваться почтовым дилижансом. Но в Эдинбурге он попал бы на ветки, смазанные клеем! А впрочем, он так далеко и не добрался, потому что дилижанс опрокинулся
— как мог он доехать благополучно, везя такого Иону? — и немца с очень тяжелыми ушибами перенесли в один из домов подле Китлбрига. А для того чтобы предупредить всякую возможность бегства, я направил туда вашего друга Суипклина, чтобы тот, смотря по обстоятельствам, привез его, in nomine regis note 201, назад в Фейрпорт или остался при нем в качестве сиделки в Китлбриге. А теперь, сэр Артур, разрешите мне побеседовать с вами о нынешнем неприглядном состоянии ваших дел, чтобы посмотреть, нельзя ли их как-нибудь распутать.
И антикварий в сопровождении несчастного джентльмена направился в кабинет.
Они просидели там, запершись, около двух часов, когда их уединение нарушила мисс Уордор, одетая в плащ, словно для путешествия. Лицо ее было очень бледно, но она была полна самообладания, свойственного ее натуре.
— Судебный исполнитель возвратился, мистер Олдбок.
— Возвратился? Какого черта? Не отпустил же он немца на все четыре стороны?
— Нет. Я поняла, что немец доставлен в тюрьму. А теперь Суипклин вернулся, чтобы заняться моим отцом, и говорит, что больше не может ждать.
На лестнице послышался громкий спор, в котором особенно выделялся голос Гектора:
— Считать вас, сэр, офицером, а этих оборванцев — отрядом! Да эта шайка жалких портновских подмастерьев. Рассчитайтесь справа по девять, тогда мы будем знать ваши настоящие силы!