Страница:
«…мало-помалу гласность росла, стали говорить громко, что Распутин соблазнил такую-то, что две сестры, молодые девицы им опозорены, что в известных квартирах происходят оргии, свальный грех, – писал в мемуарах Родзянко. – В моем распоряжении находилась целая масса писем матерей, дочери которых были опозорены наглым развратником. В моем распоряжении имелись фотографические группы так называемого "хлыстовского корабля". В центре сидит Распутин, а кругом около сотни его последователей: все, как на подбор, молодые парни и девицы или женщины».
«Окружен он был группой поклонниц, с которыми он находился в связи. Проделывал он свое дело с ними совершенно открыто, нимало не стесняясь. Он "щупал" их и вообще всех женщин, которые допускались до его столовой или кабинета, и когда он или они этого хотели, вел их при всех тут же к себе в кабинет и делал свое дело. Пьяный он чаще сам приставал к ним, когда он бывал трезв, чаще инициатива исходила от них… Часто я слышала его рассуждения, представлявшие какую-то смесь религиозной темы и разврата: он сидел и поучал своих поклонниц: "Ты думаешь, я тебя оскверняю? Я тебя не оскверняю, а очищаю". Вот это и была его идея. Он упоминал еще слово "благодать", т. е. высказывал ту идею, что сношением с ним женщина получает благодать», – показывала на следствии хорошо знавшая Распутина Вера Ивановна Баркова.
На этом фоне выглядят исключением воспоминания еще более высокопоставленных, чем те, кого подразумевал Распутин, дам, двух подруг императрицы: Юлии Ден и Анны Вырубовой.
«Я видела лишь моральную сторону этого человека, которого почему-то называли аморальным. И я была не одинока в своей оценке характера сибирского крестьянина. Мне известно наверняка, что многие женщины моего круга, имевшие интрижки на стороне, а также дамы из полусвета именно благодаря влиянию Распутина вылезли из той грязи, в которую погружались». О каких именно женщинах идет речь, Ю. Ден не пишет, но приводит собственную историю довольно невинного уклонения от супружеской добродетели, что вызвало строгое осуждение ее сибирского друга.
Однажды, когда Юлия прогуливалась по Невскому проспекту с офицером, сослуживцем ее мужа, ей встретился Распутин.
«Он строго посмотрел на меня, а когда вернулась домой, то нашла записку, в которой старец велел зайти к нему. Отчасти из любопытства я повиновалась. Когда я увидела Григория Ефимовича, он потребовал от меня разъяснений.
– А что я должна объяснить? – спросила я.
– Сама знаешь не хуже моего. Ты, что же это, хочешь походить на этих распутных светских дамочек?»
Что касается Анны Вырубовой, то ее положение было более сложным, нежели у госпожи Ден. Молва упорно обвиняла Вырубову в том, что она находилась с Распутиным в противозаконной связи.
«Аня В. была у Ольги сегодня и тоже говорила про Григория, как она с ним подружилась (через Стану) в трудную минуту жизни (во время своего развода), как он ей помог и т. д.
В ужасе от всех историй и обвинений – говорила про баню, хохоча, и про то, что говорят, что она с ним живет! что все падает на ее шею!» – записывала в дневнике Великая Княгиня Ксения Александровна.
В мемуарах Вырубова оправдывала не только Распутина и себя, но вступилась за честь всех женщин, проходивших через село Покровское, квартиру на Гороховой и прочие места обитания опытного странника.
«Существует фотография, которая была воспроизведена в России, а также в Европе и Америке, – писала она. – Фотография эта представляет Распутина сидящим в виде оракула среди дам-аристократок своего "гарема" и как бы подтверждает огромное влияние, которое будто бы имел он в придворных кругах. Но я думаю, что никакая женщина, если бы даже и захотела, не могла бы им увлечься; ни я, и никто, кто знал его близко, не слыхали о таковой, хотя его постоянно обвиняли в разврате. Странным кажется еще тот факт, что, когда после революции начала действовать следственная комиссия, не оказалось ни одной женщины в Петрограде, которая выступила бы с обвинениями против него; сведения черпались из записей "охранников", которые были приставлены к нему.
Я могу дать объяснение этого снимка, так как сама изображена на нем. В первые годы к Григорию Ефимовичу приходили только те люди, которые, как и Их Величества, искали разъяснения по разным религиозным вопросам; после ранней обедни в каком-нибудь монастыре, причастившись Святых Тайн, богомольцы собирались вокруг него, слушая его беседы, и я, всегда "искавшая" религиозное настроение и утешение после вечных интриг и зла придворной обстановки, с интересом слушала необыкновенные беседы человека, совсем не ученого, но говорившего так, что и ученые профессора и священники находили интересным его слушать. Несмотря на то, что он был человек безграмотный, он знал все Священное Писание и его беседы отличались оригинальностью, так что, повторяю, привлекали немало людей образованных и начитанных, каковыми были, бесспорно, епископы Феофан и Гермоген, Великая Княгиня Милица Николаевна и др. Приходили к нему и с разными нуждами, и ищущие утешения. Нужде всякой он помогал, то есть отдавал все, что у него было, и утешал советами и объяснениями тех, кто приходил к нему поделиться своими заботами. Терпеливо выслушивал разных дам, которые являлись по сердечным вопросам, всегда строго порицая греховные дела.
Расскажу случай с одной моей близкой знакомой, который объяснит, как он смотрел на жизнь, а также его некоторую прозорливость и чуткость – пусть каждый назовет как хочет. Одна молоденькая дама однажды при мне заехала к Григорию Ефимовичу по дороге на свидание со своим другом. Григорий Ефимович, посмотрев на нее пристально, стал рассказывать, как на одной станции монах угощал его чаем, спрятав бутылку вина под столом, и, называя его "святым", задавал вопросы. "Я 'святой', – закричал Григорий Ефимович, ударив кулаком по столу, – и ты просишь меня тебе помочь; а зачем же ты прячешь бутылку вина под столом". Дама побледнела и растерянно стала прощаться».
И в другом месте: «Свидетельствую страданиями, которые я переживала, что я лично за все годы ничего непристойного не видела и не слыхала о нем, а, наоборот, многое из сказанного во время этих бесед помогло мне нести крест поруганья и клеветы, Господом на меня возложенный. Распутина считали и считают злодеем без доказательства его злодеяний. За его бесчисленные злодеяния его убили – без суда, несмотря на то, что самым большим преступникам во всех государствах полагается арест и суд, а уж после – казнь…»
Мемуары Вырубовой любопытно сопоставить с ее же показаниями ЧСК Временного правительства, когда между Вырубовой и председателем комиссии Муравьевым состоялся следующий диалог:
«Председатель: А вы знали, что этот Распутин был развратный и скверный человек?
Вырубова: Это все говорили, но я лично этого никогда не видела.
П.: Ведь это говорили все, от самого большого до самого маленького.
В.: Да, все.
П.: Как вы относились к этому?
В.: Да, я лично ничего не видела, может быть, он при мне боялся, знал, что я близко стою от Двора, но я лично ничего не видела. Явились тысячи народа, масса прошений, но я никогда ничего не видела. Во-первых, вы же знаете, ведь он был старый человек, ведь никакая женщина бы не согласилась любить его, ведь он старый человек… Сколько же ему было? 50 лет, я думаю. (…)
П.: А вы не замечали в этом страннике никаких особенностей? Что, может быть, не три раза целовался, а много больше, и не только христосовался, а может быть немного больше?..
В.: При мне – никогда, я ничего не видела. Он был стар и очень такой не аппетитный, так что я не знаю».
Но это, повторим, редкость. В основном согласно свидетельству большинства и мемуаристов и мемуаристок, отношения странника с прекрасным полом строились на совершенно иных основаниях, и о его непривлекательности никто не упоминал.
«До тридцати годов грешить можно, а там надо к Богу оборотиться, а как научишься мысли к Богу отдавать, опять можно им грешить (он сделал неприличный жест), только грех-то тогда будет особый – но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой, понимашь? Все можно, ты не верь попам, они глупы, всей тайны не знают, я тебе всю правду докажу. Грех на то и дан, штоб раскаяться, а покаяние – душе радость, телу сила, понимашь? <…> Грех понимать надо. Вот попы – они ни… в грехе не понимают. А грех само в жизни главное <…> Хошь знать, так грех только тому, кто его ищет, а если скрозь него итти и мысли у Бога держать, нет тебе ни в чем греха, понимашь? А без греха жизни нет, потому покаяния нет, а покаяния нет – радости нет. Хошь я тебе грех покажу? Поговей вот на первой неделе, что придет, и приходи ко мне после причастия, когда рай-то у тебя в душе будет. Вот я грех-то тебе и покажу. На ногах не устоишь!» – так, якобы, говорил Распутин В. А. Жуковской.
«В Распутине совмещались две крайности – явление, также свойственное русской природе и имеющее, однако, одну общую основу – бурную страстность. По меткому выражению Достоевского, про таких лиц "никогда вперед не знаешь, в монастырь ли они поступят, или деревню сожгут"», – заключал Гурко. И он же ссылался на слова журналиста Сазонова, в чьем доме начиналась распутинская карьера: «Сазонов при этом решительно отрицал порочные наклонности Распутина, и в доказательство прибавил, что Распутин у него неоднократно ночевал рядом со спальней его дочерей.
– Ну, посудите сами, – говорил Сазонов, – допустил ли бы я это, если бы не знал лживости всего распускаемого про Распутина?»
«– Все мы возмущаемся, видя его страдания. Почему вы не соглашаетесь принадлежать ему? Разве можно отказывать такому святому?
– Неужели же святому нужна грешная любовь? Какая же это святость, если ему нужны женщины?
– Он все делает святым, и с ним всякое дело свято, – не задумываясь заявила полковница.
– Да неужели бы вы согласились?
– Конечно, я принадлежала ему и считаю это величайшей благодатью.
– Но ведь вы замужем, как же муж?
– Он знает это и считает великим счастьем. Если отец пожелает, мы считаем это величайшей благодатью, и мы, и мужья наши, если у кого есть мужья. Теперь мы видим, как он мучается из-за вас. Я решила все вам высказать и от имени почитательниц отца просить вас не мучить больше святого старца, не отклонять от себя благодати».
Этот «драматический диалог» состоялся между женой московского купца Еленой Францевной Джанумовой, которой добивался Распутин, и некой певицей, полковницей В., которая уговаривала строптивую мемуаристку не противиться ласкам «отца». А далее Джанумова описывает свой разговор на эту тему с самим Распутиным:
«– Как тебе не стыдно, – сказала я, – тебя считают святым, а ты склоняешься к прелюбодеянию. Ведь это же грех.
– Какой я святой, я грешнее всех. А только грех не в ентом. Греха в ентом нет. Это люди придумали. Посмотри на зверей. Разве они знают грех».
«…в рабочей комнате стояло несколько кожаных кресел, и это была единственная более или менее приличная комната во всей квартире. Эта комната служила местом интимных встреч Распутина с представительницами высшего петроградского общества. Эти сцены обычно протекали с невозможной простотой, и Распутин в таких случаях даму выпроваживал из своей комнаты со словами: "Ну, ну, матушка, все в порядке". После такого дамского визита Распутин обыкновенно отправлялся в напротив его дома находящуюся баню. Но данные в таких случаях обещания всегда исполнялись», – писал секретарь Распутина Арон Симанович.
Он же приводил в «мемуарах» свой разговор с Распутиным, по стилю несколько напоминающий его беседу с Джанумовой, что наталкивает на мысль о том, что автором обеих книг – «Дневника» Джанумовой и мемуаров Симановича «Распутин и евреи» – был один и тот же человек:
«– Ты не можешь пропустить мимо себя ни одной женщины.
– Разве я виноват? – возразил Распутин. – Я не насилую их. Они сами шляются ко мне, чтобы я хлопотал за них У царя. Что мне делать? Я здоровый мужчина и не могу устоять, когда ко мне приходит красивая женщина. Почему мне не брать их? Не я их ищу, а они приходят ко мне.
– Этим ты вредишь всей царской семье. Этим ты возмутил против себя всю Россию, дворянство и даже заграницу. Пора с этим кончать…»
Спорить о том, кому больше верить – писательницам-эротоманкам Жуковской и Джанумовой, камергеру Гурко, подругам Государыни Вырубовой и Ден, жандармам Белецкому и Спиридовичу, издателю Сазонову, журналисту и профессиональному провокатору Манасевичу-Мануйлову и его дочери В. И. Барковой или ювелиру Арону Симановичу, как выясняется, обеспокоенному репутацией Царской Семьи, – можно до бесконечности. Незаинтересованных свидетелей в этой истории так же мало, как и подтвержденных фактов. Единственной, претендующей на то, чтобы быть доказанной, стала история блудного греха Григория с няней царских детей М. И. Вишняковой. Писали об этой истории очень многие мемуаристы и почти все исследователи, по-разному ее в зависимости от своих пристрастий оценивая. Существует две основные версии того, где и как все произошло.
В книге следователя Н. А. Соколова «Убийство царской семьи» приводятся показания камер-юнгферы императрицы М. Ф. Занотти: «Я относилась к нему (Распутину) отрицательно. Я считала его и теперь считаю тем именно злом, которое погубило царскую семью и Россию. Он был человек вовсе не святой, а был развратный человек. Он соблазнил у нас няньку Марию Ивановну Вишнякову. Это была няня Алексея Николаевича. Распутин овладел ею, вступив с нею в связь. Мария Ивановна страшно любила Алексея Николаевича. Она потом раскаялась и искренне рассказала о своем поступке Императрице. Государыня не поверила ей. Она увидела в этом чье-то желание очернить Распутина и уволила Вишнякову. А то была самая настоящая правда, о которой она в раскаянии не таилась, и мнение это знали от нее же самой. Вишнякова сама мне рассказывала, что Распутин овладел ею в ее комнате, у нас во дворце. Она называла его "собакой" и говорила о нем с чувством отвращения: Вишнякова тогда именно хотела открыть глаза на Распутина: какой это человек. Она хотела рассказать это и Государю, но она не была допущена к нему"».
В отличие от Соколова, другой следователь Б. Н. Смиттен пишет о том, в 1910 году няня царских детей М. И. Вишнякова по совету Императрицы отправилась в гости к Распутину вместе с 3. Манштедт, О. Лохтиной и Е. Тимиряевой.
Ночью в Покровском Распутин прокрался в комнату к Вишняковой и растлил ее. Та рассказала обо всем царице.
И далее Смиттен ссылается на показания фрейлины Тютчевой, которой также была известна эта история: «Государыня, выслушав ее рассказ, заявила, что не верит этим сплетням; видит в них работу темных сил, желающих погубить Распутина, и запретила говорить об этом Государю».
Писал об этом случае и Илиодор.
«М. И. В. Дочь сенатора, девица очень красивая, 35 лет. Познакомилась со "старцем" на первых порах его деятельности в Петрограде. Увлеченная учением Распутина об изгнании блудных бесов, она, боримая, не желая выходить замуж и лишаться через это высокого придворного места, решила лечиться в "старческой врачебнице" Распутина.
"Старец", конечно, оказал милосердие и начал лечить ее. Сначала врачевал обычными поцелуями, прикосновениями и банями. Меря, как ее всегда звал "блаженный", повиновалась и, по всей вероятности, ожидала, что вот-вот она будет чистая и святая и ей легко будет пребывать в девичестве <…>
После одной бани, где "старец" убедил Мерю, что он бесстрастен и ничего не чувствует, когда прикасается к женщине, Мери легла рядом с Григорием, заснула, и – о, ужас! – в это время "блаженный" сделался страстным и растлил чистую, невинную девушку… Мери рассказала об этом Феофану на исповеди…»
«Первоначальная версия Вишняковой выглядит откровенно фантастичной, учитывая, что лишить кого-либо девственности во время физиологического сна практически невозможно – следовательно, весь рассказ "Мери" можно расценить как не вполне соответствующий действительности…» – прокомментировали эту ситуацию историк и психотерапевт А. П. Коцюбинский и Д. А. Коцюбинский, авторы книги «Григорий Распутин: тайный и явный», хотя не совсем понятно, на каком основании рассказ Илиодора отождествляется в их сознании со словами самой Вишняковой.
Однако показания Мэри по этому поводу все же существуют. Эти показания, данные Вишняковой на следствии в 1917 году, приводит Э. Радзинский: «Как-то весной 1910 года Государыня предложила мне поехать в Тобольскую губернию в Верхотурский монастырь на 3 недели, для того, чтобы в мае вернуться к поездке в шхеры. Я с удовольствием согласилась, так как люблю монастыри. В поездке должна была принять участие некая Зинаида Манштедт, которую я встречала в Царском Селе у своих знакомых, и она мне очень понравилась… В поездке по словам Государыни должны были принять участие Распутин и Лохтина… По приезде на Николаевский вокзал я встретила всех своих спутников… В Верхотурском монастыре мы пробыли два или три дня, а затем направились в гости к Распутину в село Покровское. У Распутина дом двухэтажный, большой, обставленный довольно хорошо, как у чиновника средней руки… В нижнем этаже живет жена Распутина со своими приживалками, в верхнем поселились мы по разным комнатам. Несколько дней Распутин вел себя прилично по отношению ко мне… а затем как-то ночью Распутин явился ко мне, стал меня целовать и, доведя до истерики, лишил меня девственности… В дороге Распутин ко мне не приставал. Но, проснувшись случайно, я увидела, что он лежит в одном белье с Зиной Манштедт. Возвратившись в Петроград, я обо всем доложила Государыне… а также рассказала при личном свидании епископу Феофану. Государыня на мои слова внимания не обратила и сказала, что все, что делает Распутин, свято. С этого времени я Распутина не встречала, а в 1913 году была уволена от должности няни. Причем мне было поставлено на вид, что я бываю у преосвященного Феофана…»
Правду она говорила или нет и говорила ли так на самом деле? В опровержение иногда ссылаются на воспоминания Великой Княгини Ольги Александровны: «Не изменяя своего гневного тона, Великая Княгиня рассказала, что всякая провинность со стороны дворцового персонала относилась злыми языками на счет Распутина. Одна такая история о мнимом изнасиловании одной из нянь дошла до Императора. Тот сразу же приказал произвести дознание. Выяснилось, что молодую женщину действительно застали в постели – но с казаком из Императорского конвоя».
Примечательно, однако, что те же двое – казак и няня – появляются и в другом месте мемуаров Великой Княгини, относящихся, судя по всему, к тому периоду, когда Распутина при дворце еще не было: «Няня моей племянницы Ольги была кошмарной женщиной – любила приложиться к бутылке. Однажды ее застали в постели с казаком и тотчас уволили».
Та же эта самая няня или нет, за давностью лет установить не удастся, но о пьянстве Вишняковой ничего не известно, что застилает дворцовые тайны новым туманом и лишает убедительности аргументы как «за», так и «против».
«О том, что Распутин оскорбил честь Вишняковой, были только неопределенные шепоты, определенных обвинений против Распутина предъявлено не было», – показывал на следствии полковник Ломан.
Ко всему этому можно было бы добавить выдержки из письма Распутина к Вишняковой, опубликованного О. А. Платоновым в книге «Пролог цареубийства». Письмо относится к 1907 году, когда Распутин и Вишнякова находились еще в начале своего знакомства: «Коли бы во всем полюбить, не возгордиться, и будем здесь в славе и на небесах в радости. Конечно, враг лезет, что мы у высоких и высокий, но это его коварность. Но я не нашел еще в вас гордости, а нашел ко мне глубокий привет в твоей душе. И вот в первый раз ты видела и поняла меня. Очень, очень желал бы я еще увидеться».
Судя по всему, в дальнейшем они виделись, и не раз. Похоже, Вишнякова находилась под сильным впечатлением от этих встреч, остальное – недоказуемо. Примечательно и то, что царская няня была уволена не сразу, а лишь три года спустя, когда Наследник подрос и в ее услугах во дворце больше не нуждались.
Что же касается фрейлины Тютчевой, то о ней имеется запись в дневнике Великой Княгини Ксении Александровны, сестры Государя, сделанная 15 марта 1910 года:
Все няни под его влиянием и на него молятся. Я была совершенно подавлена этим разговором.
Обедали Ольга и я в Аничкове. Т. к. имела только одну мысль в голове – то могла говорить исключительно об этом. Но кто же может помочь? Семейству очень трудно и щекотливо. Про него ходят ужасные слухи».
«Я так боюсь, что С. И. может сказать Марии что-нибудь дурное о нашем Друге. Я надеюсь, что наша няня теперь будет мила с нашим Другом», – обращалась в письме к Императрице ее дочь Великая Княжна Татьяна Николаевна 8 марта 1910 года.
История с Тютчевой затянулась не на один год. После весны 1910 года воспитательница царевен на время перестала говорить о Распутине, но два года спустя эта тема возобновилась. Ксения Александровна, которая еще недавно сочувственно ссылалась на ее слова, писала в своем дневнике 16 февраля 1912 года о разговоре с Императрицей-матерью Марией Федоровной: «Мама <…> ругала Тютчеву, которая много болтает и врет».
«Не знаю, кто именно рекомендовал Софью Ивановну Тютчеву, – вспоминал начальник канцелярии Министерства Императорского Двора А. А. Мосолов, – но выбор нам всем казался весьма удачным. Софья Ивановна, лет под 30, была умна, весьма культурна, барышня с твердым характером, из отличной старинной московской семьи <…> В один вечер фрейлины нам передавали, что из-за посещения Распутиным детских комнат вышло недоразумение между императрицей и Софьей Ивановной. Мы все думали, что, вероятно, это уладится, но на другой день Тютчева уехала в Москву.
Ходили бесконечные слухи о причинах ухода Тютчевой. Мне достоверно известно, что Фредерике по поводу отъезда воспитательницы ходил к императрице, чтобы пояснить ей, какое дурное впечатление в Москве произведет эта скоропалительная отставка. Фредериксу ответили, что Софья Ивановна вмешивалась в то, что ее не касается, и хотела учить императрицу, что детям можно и чего нельзя, на что ее величество ответила, что, как мать, она лучше знает.
Тут Тютчева просила отпустить ее в Москву, на что Александре Федоровне ничего не оставалось сделать, как согласиться; задерживать фрейлину при этих условиях было бы бестактно.
Полагаю, что при этом объяснении сдержанность обеих женщин была недостаточной».
«В среду на первой неделе Великого поста (1912 г.) приехала ко мне за советом воспитательница царских дочерей, фрейлина Софья Ивановна Тютчева, – писал протопресвитер Шавельский. – Она не знала, как поступить: Распутин начал бесцеремонно врываться в комнаты девочек – царских дочерей даже и в то время, когда они бывали раздетые, в постели, и вульгарно обращаться с ними. Тютчева уже заявляла Государю, но Государь не обратил внимания. Теперь она спрашивала меня, должна ли она решительно протестовать перед Государем против этого. Я ответил, что должна, не считаясь с последствиями ее протеста. Положим, сейчас ее могут не понять и уволить, но зато после поймут и оценят. Если же она теперь не исполнит своего долга, то в случае какого-либо несчастья она подвергнется огромной ответственности. Тютчева протестовала, и ее за это уволили.
Потом я видел ее в 1917 году в Москве. Она не раскаивалась в своем поступке».
О Софье Тютчевой вспоминала и Анна Вырубова:
«фрейлина Тютчева поступила к Великим Княжнам по рекомендации Великой Княгини Елизаветы Феодоровны; принадлежала она к старинной дворянской семье в Москве. Поступив к Великим Княжнам, она сразу стала "спасать Россию". Она была не дурной человек, но весьма ограниченная. Двоюродным братом ее был известный епископ Владимир Путята (который сейчас в такой дружбе с большевиками и ведет кампанию против Патриарха Тихона). Этот епископ и все иже с ним имели огромное влияние на Тютчеву.
Приехав как-то раз в Москву, я была огорошена рассказами моих родственников, князей Голицыных, о Царской Семье, вроде того, "что Распутин бывает чуть ли не ежедневно во дворце, купает Великих Княжон и т. д.", говорят, что слышали это от самой Тютчевой. Их Величества сперва смеялись над этими баснями, но позже Государю кто-то из министров сказал, что надо бы обратить внимание на слухи, идущие из дворца. Тогда Государь вызвал Тютчеву к себе в кабинет и потребовал прекращения подобных рассказов. Тютчева уверяла, что ни в чем не виновата. Если впоследствии Их Величества и чаще видали Распутина, то с 1911 года он не играл никакой роли в их жизни. Но о всем этом потом, сейчас же говорю о Тютчевой, чтобы объяснить, почему именно в Москве начался антагонизм и интриги против Государыни.
Тютчева и после предупреждения Государя не унималась; она сумела создать в придворных кругах бесчисленные интриги – бегала жаловаться семье Ее Величества на нее же. Она повлияла на фрейлину княжну Оболенскую, которая ушла от Государыни, несмотря на то, что служила много лет и была ей предана. В детской она перессорила нянь, так что Ее Величество, которая жила детьми, избегала ходить наверх, чтобы не встречаться с надутыми лицами.
«Окружен он был группой поклонниц, с которыми он находился в связи. Проделывал он свое дело с ними совершенно открыто, нимало не стесняясь. Он "щупал" их и вообще всех женщин, которые допускались до его столовой или кабинета, и когда он или они этого хотели, вел их при всех тут же к себе в кабинет и делал свое дело. Пьяный он чаще сам приставал к ним, когда он бывал трезв, чаще инициатива исходила от них… Часто я слышала его рассуждения, представлявшие какую-то смесь религиозной темы и разврата: он сидел и поучал своих поклонниц: "Ты думаешь, я тебя оскверняю? Я тебя не оскверняю, а очищаю". Вот это и была его идея. Он упоминал еще слово "благодать", т. е. высказывал ту идею, что сношением с ним женщина получает благодать», – показывала на следствии хорошо знавшая Распутина Вера Ивановна Баркова.
На этом фоне выглядят исключением воспоминания еще более высокопоставленных, чем те, кого подразумевал Распутин, дам, двух подруг императрицы: Юлии Ден и Анны Вырубовой.
«Я видела лишь моральную сторону этого человека, которого почему-то называли аморальным. И я была не одинока в своей оценке характера сибирского крестьянина. Мне известно наверняка, что многие женщины моего круга, имевшие интрижки на стороне, а также дамы из полусвета именно благодаря влиянию Распутина вылезли из той грязи, в которую погружались». О каких именно женщинах идет речь, Ю. Ден не пишет, но приводит собственную историю довольно невинного уклонения от супружеской добродетели, что вызвало строгое осуждение ее сибирского друга.
Однажды, когда Юлия прогуливалась по Невскому проспекту с офицером, сослуживцем ее мужа, ей встретился Распутин.
«Он строго посмотрел на меня, а когда вернулась домой, то нашла записку, в которой старец велел зайти к нему. Отчасти из любопытства я повиновалась. Когда я увидела Григория Ефимовича, он потребовал от меня разъяснений.
– А что я должна объяснить? – спросила я.
– Сама знаешь не хуже моего. Ты, что же это, хочешь походить на этих распутных светских дамочек?»
Что касается Анны Вырубовой, то ее положение было более сложным, нежели у госпожи Ден. Молва упорно обвиняла Вырубову в том, что она находилась с Распутиным в противозаконной связи.
«Аня В. была у Ольги сегодня и тоже говорила про Григория, как она с ним подружилась (через Стану) в трудную минуту жизни (во время своего развода), как он ей помог и т. д.
В ужасе от всех историй и обвинений – говорила про баню, хохоча, и про то, что говорят, что она с ним живет! что все падает на ее шею!» – записывала в дневнике Великая Княгиня Ксения Александровна.
В мемуарах Вырубова оправдывала не только Распутина и себя, но вступилась за честь всех женщин, проходивших через село Покровское, квартиру на Гороховой и прочие места обитания опытного странника.
«Существует фотография, которая была воспроизведена в России, а также в Европе и Америке, – писала она. – Фотография эта представляет Распутина сидящим в виде оракула среди дам-аристократок своего "гарема" и как бы подтверждает огромное влияние, которое будто бы имел он в придворных кругах. Но я думаю, что никакая женщина, если бы даже и захотела, не могла бы им увлечься; ни я, и никто, кто знал его близко, не слыхали о таковой, хотя его постоянно обвиняли в разврате. Странным кажется еще тот факт, что, когда после революции начала действовать следственная комиссия, не оказалось ни одной женщины в Петрограде, которая выступила бы с обвинениями против него; сведения черпались из записей "охранников", которые были приставлены к нему.
Я могу дать объяснение этого снимка, так как сама изображена на нем. В первые годы к Григорию Ефимовичу приходили только те люди, которые, как и Их Величества, искали разъяснения по разным религиозным вопросам; после ранней обедни в каком-нибудь монастыре, причастившись Святых Тайн, богомольцы собирались вокруг него, слушая его беседы, и я, всегда "искавшая" религиозное настроение и утешение после вечных интриг и зла придворной обстановки, с интересом слушала необыкновенные беседы человека, совсем не ученого, но говорившего так, что и ученые профессора и священники находили интересным его слушать. Несмотря на то, что он был человек безграмотный, он знал все Священное Писание и его беседы отличались оригинальностью, так что, повторяю, привлекали немало людей образованных и начитанных, каковыми были, бесспорно, епископы Феофан и Гермоген, Великая Княгиня Милица Николаевна и др. Приходили к нему и с разными нуждами, и ищущие утешения. Нужде всякой он помогал, то есть отдавал все, что у него было, и утешал советами и объяснениями тех, кто приходил к нему поделиться своими заботами. Терпеливо выслушивал разных дам, которые являлись по сердечным вопросам, всегда строго порицая греховные дела.
Расскажу случай с одной моей близкой знакомой, который объяснит, как он смотрел на жизнь, а также его некоторую прозорливость и чуткость – пусть каждый назовет как хочет. Одна молоденькая дама однажды при мне заехала к Григорию Ефимовичу по дороге на свидание со своим другом. Григорий Ефимович, посмотрев на нее пристально, стал рассказывать, как на одной станции монах угощал его чаем, спрятав бутылку вина под столом, и, называя его "святым", задавал вопросы. "Я 'святой', – закричал Григорий Ефимович, ударив кулаком по столу, – и ты просишь меня тебе помочь; а зачем же ты прячешь бутылку вина под столом". Дама побледнела и растерянно стала прощаться».
И в другом месте: «Свидетельствую страданиями, которые я переживала, что я лично за все годы ничего непристойного не видела и не слыхала о нем, а, наоборот, многое из сказанного во время этих бесед помогло мне нести крест поруганья и клеветы, Господом на меня возложенный. Распутина считали и считают злодеем без доказательства его злодеяний. За его бесчисленные злодеяния его убили – без суда, несмотря на то, что самым большим преступникам во всех государствах полагается арест и суд, а уж после – казнь…»
Мемуары Вырубовой любопытно сопоставить с ее же показаниями ЧСК Временного правительства, когда между Вырубовой и председателем комиссии Муравьевым состоялся следующий диалог:
«Председатель: А вы знали, что этот Распутин был развратный и скверный человек?
Вырубова: Это все говорили, но я лично этого никогда не видела.
П.: Ведь это говорили все, от самого большого до самого маленького.
В.: Да, все.
П.: Как вы относились к этому?
В.: Да, я лично ничего не видела, может быть, он при мне боялся, знал, что я близко стою от Двора, но я лично ничего не видела. Явились тысячи народа, масса прошений, но я никогда ничего не видела. Во-первых, вы же знаете, ведь он был старый человек, ведь никакая женщина бы не согласилась любить его, ведь он старый человек… Сколько же ему было? 50 лет, я думаю. (…)
П.: А вы не замечали в этом страннике никаких особенностей? Что, может быть, не три раза целовался, а много больше, и не только христосовался, а может быть немного больше?..
В.: При мне – никогда, я ничего не видела. Он был стар и очень такой не аппетитный, так что я не знаю».
Но это, повторим, редкость. В основном согласно свидетельству большинства и мемуаристов и мемуаристок, отношения странника с прекрасным полом строились на совершенно иных основаниях, и о его непривлекательности никто не упоминал.
«До тридцати годов грешить можно, а там надо к Богу оборотиться, а как научишься мысли к Богу отдавать, опять можно им грешить (он сделал неприличный жест), только грех-то тогда будет особый – но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой, понимашь? Все можно, ты не верь попам, они глупы, всей тайны не знают, я тебе всю правду докажу. Грех на то и дан, штоб раскаяться, а покаяние – душе радость, телу сила, понимашь? <…> Грех понимать надо. Вот попы – они ни… в грехе не понимают. А грех само в жизни главное <…> Хошь знать, так грех только тому, кто его ищет, а если скрозь него итти и мысли у Бога держать, нет тебе ни в чем греха, понимашь? А без греха жизни нет, потому покаяния нет, а покаяния нет – радости нет. Хошь я тебе грех покажу? Поговей вот на первой неделе, что придет, и приходи ко мне после причастия, когда рай-то у тебя в душе будет. Вот я грех-то тебе и покажу. На ногах не устоишь!» – так, якобы, говорил Распутин В. А. Жуковской.
«В Распутине совмещались две крайности – явление, также свойственное русской природе и имеющее, однако, одну общую основу – бурную страстность. По меткому выражению Достоевского, про таких лиц "никогда вперед не знаешь, в монастырь ли они поступят, или деревню сожгут"», – заключал Гурко. И он же ссылался на слова журналиста Сазонова, в чьем доме начиналась распутинская карьера: «Сазонов при этом решительно отрицал порочные наклонности Распутина, и в доказательство прибавил, что Распутин у него неоднократно ночевал рядом со спальней его дочерей.
– Ну, посудите сами, – говорил Сазонов, – допустил ли бы я это, если бы не знал лживости всего распускаемого про Распутина?»
«– Все мы возмущаемся, видя его страдания. Почему вы не соглашаетесь принадлежать ему? Разве можно отказывать такому святому?
– Неужели же святому нужна грешная любовь? Какая же это святость, если ему нужны женщины?
– Он все делает святым, и с ним всякое дело свято, – не задумываясь заявила полковница.
– Да неужели бы вы согласились?
– Конечно, я принадлежала ему и считаю это величайшей благодатью.
– Но ведь вы замужем, как же муж?
– Он знает это и считает великим счастьем. Если отец пожелает, мы считаем это величайшей благодатью, и мы, и мужья наши, если у кого есть мужья. Теперь мы видим, как он мучается из-за вас. Я решила все вам высказать и от имени почитательниц отца просить вас не мучить больше святого старца, не отклонять от себя благодати».
Этот «драматический диалог» состоялся между женой московского купца Еленой Францевной Джанумовой, которой добивался Распутин, и некой певицей, полковницей В., которая уговаривала строптивую мемуаристку не противиться ласкам «отца». А далее Джанумова описывает свой разговор на эту тему с самим Распутиным:
«– Как тебе не стыдно, – сказала я, – тебя считают святым, а ты склоняешься к прелюбодеянию. Ведь это же грех.
– Какой я святой, я грешнее всех. А только грех не в ентом. Греха в ентом нет. Это люди придумали. Посмотри на зверей. Разве они знают грех».
«…в рабочей комнате стояло несколько кожаных кресел, и это была единственная более или менее приличная комната во всей квартире. Эта комната служила местом интимных встреч Распутина с представительницами высшего петроградского общества. Эти сцены обычно протекали с невозможной простотой, и Распутин в таких случаях даму выпроваживал из своей комнаты со словами: "Ну, ну, матушка, все в порядке". После такого дамского визита Распутин обыкновенно отправлялся в напротив его дома находящуюся баню. Но данные в таких случаях обещания всегда исполнялись», – писал секретарь Распутина Арон Симанович.
Он же приводил в «мемуарах» свой разговор с Распутиным, по стилю несколько напоминающий его беседу с Джанумовой, что наталкивает на мысль о том, что автором обеих книг – «Дневника» Джанумовой и мемуаров Симановича «Распутин и евреи» – был один и тот же человек:
«– Ты не можешь пропустить мимо себя ни одной женщины.
– Разве я виноват? – возразил Распутин. – Я не насилую их. Они сами шляются ко мне, чтобы я хлопотал за них У царя. Что мне делать? Я здоровый мужчина и не могу устоять, когда ко мне приходит красивая женщина. Почему мне не брать их? Не я их ищу, а они приходят ко мне.
– Этим ты вредишь всей царской семье. Этим ты возмутил против себя всю Россию, дворянство и даже заграницу. Пора с этим кончать…»
Спорить о том, кому больше верить – писательницам-эротоманкам Жуковской и Джанумовой, камергеру Гурко, подругам Государыни Вырубовой и Ден, жандармам Белецкому и Спиридовичу, издателю Сазонову, журналисту и профессиональному провокатору Манасевичу-Мануйлову и его дочери В. И. Барковой или ювелиру Арону Симановичу, как выясняется, обеспокоенному репутацией Царской Семьи, – можно до бесконечности. Незаинтересованных свидетелей в этой истории так же мало, как и подтвержденных фактов. Единственной, претендующей на то, чтобы быть доказанной, стала история блудного греха Григория с няней царских детей М. И. Вишняковой. Писали об этой истории очень многие мемуаристы и почти все исследователи, по-разному ее в зависимости от своих пристрастий оценивая. Существует две основные версии того, где и как все произошло.
В книге следователя Н. А. Соколова «Убийство царской семьи» приводятся показания камер-юнгферы императрицы М. Ф. Занотти: «Я относилась к нему (Распутину) отрицательно. Я считала его и теперь считаю тем именно злом, которое погубило царскую семью и Россию. Он был человек вовсе не святой, а был развратный человек. Он соблазнил у нас няньку Марию Ивановну Вишнякову. Это была няня Алексея Николаевича. Распутин овладел ею, вступив с нею в связь. Мария Ивановна страшно любила Алексея Николаевича. Она потом раскаялась и искренне рассказала о своем поступке Императрице. Государыня не поверила ей. Она увидела в этом чье-то желание очернить Распутина и уволила Вишнякову. А то была самая настоящая правда, о которой она в раскаянии не таилась, и мнение это знали от нее же самой. Вишнякова сама мне рассказывала, что Распутин овладел ею в ее комнате, у нас во дворце. Она называла его "собакой" и говорила о нем с чувством отвращения: Вишнякова тогда именно хотела открыть глаза на Распутина: какой это человек. Она хотела рассказать это и Государю, но она не была допущена к нему"».
В отличие от Соколова, другой следователь Б. Н. Смиттен пишет о том, в 1910 году няня царских детей М. И. Вишнякова по совету Императрицы отправилась в гости к Распутину вместе с 3. Манштедт, О. Лохтиной и Е. Тимиряевой.
Ночью в Покровском Распутин прокрался в комнату к Вишняковой и растлил ее. Та рассказала обо всем царице.
И далее Смиттен ссылается на показания фрейлины Тютчевой, которой также была известна эта история: «Государыня, выслушав ее рассказ, заявила, что не верит этим сплетням; видит в них работу темных сил, желающих погубить Распутина, и запретила говорить об этом Государю».
Писал об этом случае и Илиодор.
«М. И. В. Дочь сенатора, девица очень красивая, 35 лет. Познакомилась со "старцем" на первых порах его деятельности в Петрограде. Увлеченная учением Распутина об изгнании блудных бесов, она, боримая, не желая выходить замуж и лишаться через это высокого придворного места, решила лечиться в "старческой врачебнице" Распутина.
"Старец", конечно, оказал милосердие и начал лечить ее. Сначала врачевал обычными поцелуями, прикосновениями и банями. Меря, как ее всегда звал "блаженный", повиновалась и, по всей вероятности, ожидала, что вот-вот она будет чистая и святая и ей легко будет пребывать в девичестве <…>
После одной бани, где "старец" убедил Мерю, что он бесстрастен и ничего не чувствует, когда прикасается к женщине, Мери легла рядом с Григорием, заснула, и – о, ужас! – в это время "блаженный" сделался страстным и растлил чистую, невинную девушку… Мери рассказала об этом Феофану на исповеди…»
«Первоначальная версия Вишняковой выглядит откровенно фантастичной, учитывая, что лишить кого-либо девственности во время физиологического сна практически невозможно – следовательно, весь рассказ "Мери" можно расценить как не вполне соответствующий действительности…» – прокомментировали эту ситуацию историк и психотерапевт А. П. Коцюбинский и Д. А. Коцюбинский, авторы книги «Григорий Распутин: тайный и явный», хотя не совсем понятно, на каком основании рассказ Илиодора отождествляется в их сознании со словами самой Вишняковой.
Однако показания Мэри по этому поводу все же существуют. Эти показания, данные Вишняковой на следствии в 1917 году, приводит Э. Радзинский: «Как-то весной 1910 года Государыня предложила мне поехать в Тобольскую губернию в Верхотурский монастырь на 3 недели, для того, чтобы в мае вернуться к поездке в шхеры. Я с удовольствием согласилась, так как люблю монастыри. В поездке должна была принять участие некая Зинаида Манштедт, которую я встречала в Царском Селе у своих знакомых, и она мне очень понравилась… В поездке по словам Государыни должны были принять участие Распутин и Лохтина… По приезде на Николаевский вокзал я встретила всех своих спутников… В Верхотурском монастыре мы пробыли два или три дня, а затем направились в гости к Распутину в село Покровское. У Распутина дом двухэтажный, большой, обставленный довольно хорошо, как у чиновника средней руки… В нижнем этаже живет жена Распутина со своими приживалками, в верхнем поселились мы по разным комнатам. Несколько дней Распутин вел себя прилично по отношению ко мне… а затем как-то ночью Распутин явился ко мне, стал меня целовать и, доведя до истерики, лишил меня девственности… В дороге Распутин ко мне не приставал. Но, проснувшись случайно, я увидела, что он лежит в одном белье с Зиной Манштедт. Возвратившись в Петроград, я обо всем доложила Государыне… а также рассказала при личном свидании епископу Феофану. Государыня на мои слова внимания не обратила и сказала, что все, что делает Распутин, свято. С этого времени я Распутина не встречала, а в 1913 году была уволена от должности няни. Причем мне было поставлено на вид, что я бываю у преосвященного Феофана…»
Правду она говорила или нет и говорила ли так на самом деле? В опровержение иногда ссылаются на воспоминания Великой Княгини Ольги Александровны: «Не изменяя своего гневного тона, Великая Княгиня рассказала, что всякая провинность со стороны дворцового персонала относилась злыми языками на счет Распутина. Одна такая история о мнимом изнасиловании одной из нянь дошла до Императора. Тот сразу же приказал произвести дознание. Выяснилось, что молодую женщину действительно застали в постели – но с казаком из Императорского конвоя».
Примечательно, однако, что те же двое – казак и няня – появляются и в другом месте мемуаров Великой Княгини, относящихся, судя по всему, к тому периоду, когда Распутина при дворце еще не было: «Няня моей племянницы Ольги была кошмарной женщиной – любила приложиться к бутылке. Однажды ее застали в постели с казаком и тотчас уволили».
Та же эта самая няня или нет, за давностью лет установить не удастся, но о пьянстве Вишняковой ничего не известно, что застилает дворцовые тайны новым туманом и лишает убедительности аргументы как «за», так и «против».
«О том, что Распутин оскорбил честь Вишняковой, были только неопределенные шепоты, определенных обвинений против Распутина предъявлено не было», – показывал на следствии полковник Ломан.
Ко всему этому можно было бы добавить выдержки из письма Распутина к Вишняковой, опубликованного О. А. Платоновым в книге «Пролог цареубийства». Письмо относится к 1907 году, когда Распутин и Вишнякова находились еще в начале своего знакомства: «Коли бы во всем полюбить, не возгордиться, и будем здесь в славе и на небесах в радости. Конечно, враг лезет, что мы у высоких и высокий, но это его коварность. Но я не нашел еще в вас гордости, а нашел ко мне глубокий привет в твоей душе. И вот в первый раз ты видела и поняла меня. Очень, очень желал бы я еще увидеться».
Судя по всему, в дальнейшем они виделись, и не раз. Похоже, Вишнякова находилась под сильным впечатлением от этих встреч, остальное – недоказуемо. Примечательно и то, что царская няня была уволена не сразу, а лишь три года спустя, когда Наследник подрос и в ее услугах во дворце больше не нуждались.
Что же касается фрейлины Тютчевой, то о ней имеется запись в дневнике Великой Княгини Ксении Александровны, сестры Государя, сделанная 15 марта 1910 года:
Все няни под его влиянием и на него молятся. Я была совершенно подавлена этим разговором.
Обедали Ольга и я в Аничкове. Т. к. имела только одну мысль в голове – то могла говорить исключительно об этом. Но кто же может помочь? Семейству очень трудно и щекотливо. Про него ходят ужасные слухи».
«Я так боюсь, что С. И. может сказать Марии что-нибудь дурное о нашем Друге. Я надеюсь, что наша няня теперь будет мила с нашим Другом», – обращалась в письме к Императрице ее дочь Великая Княжна Татьяна Николаевна 8 марта 1910 года.
История с Тютчевой затянулась не на один год. После весны 1910 года воспитательница царевен на время перестала говорить о Распутине, но два года спустя эта тема возобновилась. Ксения Александровна, которая еще недавно сочувственно ссылалась на ее слова, писала в своем дневнике 16 февраля 1912 года о разговоре с Императрицей-матерью Марией Федоровной: «Мама <…> ругала Тютчеву, которая много болтает и врет».
«Не знаю, кто именно рекомендовал Софью Ивановну Тютчеву, – вспоминал начальник канцелярии Министерства Императорского Двора А. А. Мосолов, – но выбор нам всем казался весьма удачным. Софья Ивановна, лет под 30, была умна, весьма культурна, барышня с твердым характером, из отличной старинной московской семьи <…> В один вечер фрейлины нам передавали, что из-за посещения Распутиным детских комнат вышло недоразумение между императрицей и Софьей Ивановной. Мы все думали, что, вероятно, это уладится, но на другой день Тютчева уехала в Москву.
Ходили бесконечные слухи о причинах ухода Тютчевой. Мне достоверно известно, что Фредерике по поводу отъезда воспитательницы ходил к императрице, чтобы пояснить ей, какое дурное впечатление в Москве произведет эта скоропалительная отставка. Фредериксу ответили, что Софья Ивановна вмешивалась в то, что ее не касается, и хотела учить императрицу, что детям можно и чего нельзя, на что ее величество ответила, что, как мать, она лучше знает.
Тут Тютчева просила отпустить ее в Москву, на что Александре Федоровне ничего не оставалось сделать, как согласиться; задерживать фрейлину при этих условиях было бы бестактно.
Полагаю, что при этом объяснении сдержанность обеих женщин была недостаточной».
«В среду на первой неделе Великого поста (1912 г.) приехала ко мне за советом воспитательница царских дочерей, фрейлина Софья Ивановна Тютчева, – писал протопресвитер Шавельский. – Она не знала, как поступить: Распутин начал бесцеремонно врываться в комнаты девочек – царских дочерей даже и в то время, когда они бывали раздетые, в постели, и вульгарно обращаться с ними. Тютчева уже заявляла Государю, но Государь не обратил внимания. Теперь она спрашивала меня, должна ли она решительно протестовать перед Государем против этого. Я ответил, что должна, не считаясь с последствиями ее протеста. Положим, сейчас ее могут не понять и уволить, но зато после поймут и оценят. Если же она теперь не исполнит своего долга, то в случае какого-либо несчастья она подвергнется огромной ответственности. Тютчева протестовала, и ее за это уволили.
Потом я видел ее в 1917 году в Москве. Она не раскаивалась в своем поступке».
О Софье Тютчевой вспоминала и Анна Вырубова:
«фрейлина Тютчева поступила к Великим Княжнам по рекомендации Великой Княгини Елизаветы Феодоровны; принадлежала она к старинной дворянской семье в Москве. Поступив к Великим Княжнам, она сразу стала "спасать Россию". Она была не дурной человек, но весьма ограниченная. Двоюродным братом ее был известный епископ Владимир Путята (который сейчас в такой дружбе с большевиками и ведет кампанию против Патриарха Тихона). Этот епископ и все иже с ним имели огромное влияние на Тютчеву.
Приехав как-то раз в Москву, я была огорошена рассказами моих родственников, князей Голицыных, о Царской Семье, вроде того, "что Распутин бывает чуть ли не ежедневно во дворце, купает Великих Княжон и т. д.", говорят, что слышали это от самой Тютчевой. Их Величества сперва смеялись над этими баснями, но позже Государю кто-то из министров сказал, что надо бы обратить внимание на слухи, идущие из дворца. Тогда Государь вызвал Тютчеву к себе в кабинет и потребовал прекращения подобных рассказов. Тютчева уверяла, что ни в чем не виновата. Если впоследствии Их Величества и чаще видали Распутина, то с 1911 года он не играл никакой роли в их жизни. Но о всем этом потом, сейчас же говорю о Тютчевой, чтобы объяснить, почему именно в Москве начался антагонизм и интриги против Государыни.
Тютчева и после предупреждения Государя не унималась; она сумела создать в придворных кругах бесчисленные интриги – бегала жаловаться семье Ее Величества на нее же. Она повлияла на фрейлину княжну Оболенскую, которая ушла от Государыни, несмотря на то, что служила много лет и была ей предана. В детской она перессорила нянь, так что Ее Величество, которая жила детьми, избегала ходить наверх, чтобы не встречаться с надутыми лицами.