Все сочувствовавшие задачам и целям указанной организации должны были являться к нему, прежде чем приступить к оказанию в той или иной форме помощи Царской Семье; в противном случае, говорил Соловьев, "я налагаю вето" на распоряжение и деятельность лиц, "работающих без моего ведома, и ослушников предаю советским властям". Так, по его собственным словам, им были преданы большевикам два офицера гвардейской кавалерии и одна дама, которые и были будто бы расстреляны.
   Действительно ли имело место это подлое предательство Соловьева, или врал он ради запугивания новичков и личных выгод – дело совести этой темной личности, но почему Соловьев, не известный никому из заключенных в Тобольске, считал себя вправе быть чуть ли не вершителем судьбы несчастных Узников – остается всецело на совести тех лиц руководившего центра, которые его послали с такими задачами, руководили им и вовремя укрылись в Берлине».
   «Крупные советские хищники доставляли работу остальным, меньшего размаха. Эти шакалы приняли участие в Романовском деле до и после Екатеринбургского преступления, – утверждал Роберт Вильтон. – На первом месте роль Бориса Соловьева. Офицер видного полка, он перед самой революцией был прикомандирован ко 2-му пулеметному полку, прославившемуся потом услугами, оказанными красным.
   С первых же дней революции Соловьев появляется в Таврическом дворце, в качестве адъютанта генерала Потапова, известного председателя военного отдела Думского комитета. Печальная работа, выполненная этим генералом, который, по-видимому, был занят тем, как бы скорее разрушить Русскую Армию и власть, достаточна известна.
   Через несколько месяцев Соловьев, став вновь ревностным монархистом, женился на Матрене Распутиной, дочери "старца". Это было в сентябре, 15 дней после отъезда Царской Семьи в Тобольск. Странное совпадение: молодые отправляются в свадебное путешествие по следам сосланных.
   Остановившись у вдовы Распутина в Покровском, зять вскоре избирает своим главным местопребыванием Тюмень, город, удобный для наблюдения за всеми, кто едет в Тобольск или из него уезжает.
   Соловьев совершает несколько таинственных поездок в город, где находится Царская Семья.
   Несколько офицеров, пытающихся проехать туда, им арестовываются. Никто не должен приближаться к Тобольску без его позволения, заявляет он. И действительно, по его вине было донесено на двух офицеров красным и они были расстреляны.
   Что означало это поведение? Нельзя сомневаться, что Соловьев пользовался покровительством вполне надежным. Установлено, что ему покровительствовал немецкий офицер Фишер, который тогда распоряжался среди тюменских большевиков как хотел.
   Как известно, у Царской Семьи не было больше денег. Соловьев через одного банкира получал средства для Романовых. По этому поводу священник Васильев обвинял Соловьева в лихоимстве; последний обвинял в том же Васильева.
   Но Соловьев привез в Тобольск также и секретные германо-большевицкие письма. За 15 дней до прибытия в Тобольск Яковлева, Соловьев знал уже, что Государь и Наследник будут отправлены в Москву. Это установлено документами.
   Его сожителем в Тюмени был другой офицер по имени Вахтер. В самый день проезда Государя через Тюмень в направлении на Екатеринбург Вахтер выехал на запад. Вскоре его видели в Киеве, потом в Берлине. Там он объявил, что Семья "спасена", наперекор предшествовавшим известиям, сообщавшим о "казни" Романовых.
   Соловьев оставался в Тюмени до отъезда всей Семьи. Когда его задача закончилась, он переселился на восток, разъезжая взад и вперед между Омском и Владивостоком. По распоряжению Соколова он был арестован с женою в Чите. Опрос этих лиц дал уже ценные указания. Соколов рассчитывал добиться от них дальнейших сведений, но по желанию близкой атаману Семенову особы они были освобождены. Соколов склонился перед грубой силой. Ослепленный Семенов не противодействовал. <…>
   Борис Соловьев состоял с влиятельными берлинскими кругами в наилучших отношениях. Личность темная, внушающая более чем подозрение, он всегда был в тесных сношениях с Анной Вырубовой и мистическими шарлатанами, окружавшими Распутина; он упорно распространял легенду о том, что Государь спасся, перелетев на самолете в Тибет к далай-ламе. Явление поразительное: ему, по-видимому, удалось внушить доверие к этой выдумке среди видных лиц русского общества и среди немецких консерваторов; последним, впрочем, на руку уверять, что Государь не умер, так как нравственная ответственность за ужасный конец Николая II и Его Семьи лежит на правительстве Императора Вильгельма. <…>
   История Соловьева связана с Распутиным. Известно, какие выгоды немцы извлекли из влияния, которое имел "старец" еще задолго до войны и как оно было ценно для них во время последней. Однако жизнь Распутина висела на волоске, и необходимо было иметь на месте на всякий случай заместителя. Эта роль была поручена Борису Соловьеву, по-видимому, еще до начала войны, так как следы его замечены в берлинском предместье Шарлоттенбурге; отсюда он будто бы отправился в теософическое училище в Адьяре (Adyar) в Индии, чтобы усовершенствоваться в оккультных науках. В Берлине никакими средствами не брезговали, лишь бы достичь цели. Соловьев во всяком случае достаточно подвинут в оккультизме, чтобы успешно пользоваться им для своего ремесла – шпионажа».
   Правда, Вильтон, согласно последним данным, имел отношение к группе англичан, принимавших участие в убийстве Распутина, и, свалив всю вину на немцев и Соловьева, мог преследовать свои цели либо выполнять чужие задания. Но даже показания благожелательно настроенного по отношению к Соловьеву С. Маркова с лихвой рисуют более чем сомнительный облик человека, призванного спасти от смерти православного Монарха:
   «Б. Н. Соловьев – дворянин Симбирской губернии. Кончил гимназию и был совсем беден. Оккультизмом давно увлекался и поехал с каким-то испытателем в Индию и пробыл там год… Безусловно достиг каких-то степеней… Было у него много знаков; помню крест с воткнутым в его середину кинжалом. Делал он эти знаки на стене внезапно, объясняя это, чтобы оградиться от чьего-нибудь невидимого присутствия…
   При мне в тюрьме он выжал из карандаша три капли. На квартире (в Тюмени) при Седове он усыпил свою жену, и она рассказала нам о положении Государя и Семьи в Екатеринбурге, что строят забор, сколько в доме Ипатьева комнат и др. Она, конечно, медиум. Он считает, что брак в оккультном отношении удачный. О теософии и йогах говорит он много. К йогам он относится хорошо. Распутина он считает самородком, находится между белой и черной магией».
   В материалах следственного дела имеется также проникнутый мистическими настроениями дневник Бориса Соловьева, из которого следует, что его автор был человеком действительно весьма экзальтированным, подобно тестю соединяющим молитву с похотью, но при этом в отличие от него глубоко неудовлетворенным материальной стороной жизни: «…все думают, что у зятя Г. Распутина деньги – куры не клюют, а я должен по сто руб. – тяжело».
   Очень жестко оценивал роль Бориса Соловьева в провале попыток освободить Царскую Семью и именно из-за родственного отношения Соловьева к Распутину следователь Н. А. Соколов.
   «Распутин воспринимался ими как олицетворение идей: религиозной, национальной и принципа самодержавия. <…>
   Свое отношение к Распутину они неминуемо переносили на всех тех, кто носил на себе печать его признания.
   Все эти люди имели для них не менее роковое значение, чем и сам Распутин. Мы скоро увидим, что преемник Распутина, порожденный той же самой средой, существовал и в Тобольске и обусловил их гибель».
   И несколькими страницами ниже:
   «Распутина не было, но его кружок и руководители существовали. По-прежнему царила в нем сплошная истерия. По-прежнему там пребывала самый вредный его член Вырубова.
   Поселившись в Тюмени, Соловьев вошел в сношение с Императрицей. Он был посредником распутинского кружка и Императрицы, доставляя в Тобольск и в Петроград письма.
   Я указывал в свое время, что в Тобольске проживали две горничных Государыни: Уткина и Романова. Они не значились в списках прислуги, приехали в Тобольск уже после приезда царской семьи и жили отдельно на частной квартире.
   Обе они были распутинианки, а одна из них впоследствии вышла замуж за большевика. Через них Соловьев и имел сношения с Императрицей.
   Характерная деталь. С ними вместе жила преданнейшая Государыне ее камер-юнгфера Занотти. Она не знала о сношениях Императрицы с Соловьевым: от нее это скрывалось.
   Следствие вскрыло, кто был тот "хороший русский человек", который обманывал Императрицу и усыплял ее лживыми надеждами на мнимое спасение. Это был Соловьев. Не нужно доказывать, почему ему верили. Ведь он – зять Распутина».
   Соколов опросил нескольких свидетелей, причастных к попыткам освободить Царскую Семью, и все они указали на предательскую роль Бориса Соловьева, а также связанного с ним С. В. Маркова. В связи с этим следователь пришел к выводу о том, что «Соловьев своей деятельностью в пределах Тобольской губернии пресекал попытки лиц, имевших целью спасение жизни Августейшей Семьи, причем заведомо ложно уверял Государыню Императрицу в существовании организации из гг. офицеров, возглавляемой им, Соловьевым и имевшей в виду спасение Августейшей Семьи <…> вся роль Соловьева в целом, как она установлена на следствии, представляется дальнейшим развитием того же явления, в центре которого была личность Распутина».
   Николай Алексеевич Соколов умер в местечке Сальбери во Франции от разрыва сердца (иногда пишут, что смерть его последовала при невыясненных обстоятельствах) в 1924 году, так и не увидев своего труда опубликованным. Борис Соловьев, которого Соколов допрашивал в Чите и безуспешно пытался привлечь к ответственности, скончался в 1926 году в полной нищете в Париже. А «маленький» Марков опубликовал в Вене год спустя после его смерти книгу «Покинутая царская семья», где Соловьев выведен в облике довольно странном, но все же отнюдь не в роли германского либо большевистского агента, каким его нарисовал, опираясь на показания свидетелей, Соколов.
   В эмигрантской прессе началась полемика. За Соловьева и за Маркова вступился историк С. Мельгунов. Писал об этом сюжете и И. П. Якобий: «Если к этому мы прибавим, что Соловьев умер в эмиграции от чахотки в совершенной бедности, то едва ли может остаться сомнение в том, что его "провокаторская" деятельность является легендой. Зачем эта легенда выдумана? Ответ на этот вопрос очень простой. Она выдумана для оправдания бездействия тех, кто взялся за дело спасения Царской Семьи <…> Почему же выбор такого козла отпущения пал именно на Соловьева? Потому только, что он был женат на дочери Распутина и что вокруг этого имени создалась какая-то мрачная легенда предательства». Очень неоднозначно, каждый на свой лад, толкуют роль Соловьева современные монархисты, и для того чтобы разобраться с этим сюжетом, пришлось бы провести еще одно исследование. Но несомненна одна вещь. Даже если зловещую роль Бориса Соловьева впоследствии сильно преувеличили именно на том основании, что он был в глазах русской эмиграции зятем одиозной личности и принадлежал к вырубовскому кружку, нет сомнений, что Григорий Распутин одним именем своим уже из-за гроба оказался причастен к тому, что трагическая развязка в подвале Ипатьевского дома не была предотвращена, а возникшая в связи с Распутиным легенда стала одной из причин того равнодушия, с каким не только русские монархисты, но и вся страна отнеслась к участи последнего русского Императора и его Семьи и не проявила должной воли, чтобы Государя освободить (все, что делалось и Вырубовой, и Соловьевым, и обоими Марковыми, было независимо от их подлинных намерений – дилетантством), но проявила достаточно воли, чтобы любым попыткам спасения воспрепятствовать.
   Писал об этом в своих мемуарах, хотя и чересчур публицистично, присланный Временным правительством охранять Царскую Семью комиссар В. С. Панкратов:
   «В прессе распространились слухи о том, что перед домом губернатора происходят "патриотические" демонстрации громадных толп, что к этому дому совершаются паломничества и т. д. Все эти слухи с самого начала оказались ложными. Никогда никаких патриотических демонстраций и паломничеств не было и быть не могло. Быть может, они имели бы место, если бы не пресловутый Григорий Распутин, который еще в 1915 г. своим поведением и циничным хвастовством о близости к царской семье дискредитировал эту семью. Этот беспардонный проходимец в последнюю свою поездку в Тобольск вел себя так бесстыдно, так безобразно, что снял последние остатки ореола с царской семьи <…> Никакие прокламации, никакие листовки революционных партий не могли так дискредитировать бывшую семью царя, как этот придворный любимец и все те, кто, пользуясь его покровительством, добивался высокого положения, закрывая глаза на все гнусности Распутина.
   Повторяю, что никакого паломничества со стороны, тоболян с коленопреклонениями и без оных никогда не происходило. Все, что можно было заметить и наблюдать, так это простое любопытство, и то в ближайшие месяцы, и вздохи сожаления нередко с нелестным упоминанием "Гришки Распутина"».
   Так было в Тобольске, так было и в Екатеринбурге. «Необычные по цинизму надписи и изображения с неизменной темой: о Распутине. Как глубоко ошибаются те, кто думают, что яд этого чудовища не проник в народные массы», – писал Соколов.
   Прозрение, скорбь, покаяние и, наконец, прославление Царственных Мучеников – все это пришло много позднее и вместе с этим встал вопрос, как соединить их святость с той странной и темной ролью, которую Распутин в их судьбе и в судьбе всей страны сыграл. Русская эмиграция, равно как и советская историография от Валентина Пикуля до Марка Касвинова, в этом пункте поразительно сходились и ставили Царской Семье в вину ее связь с сибирским крестьянином. В эмиграции писали о том, как «распутинщина убила "душу монархии"», и намекали на то, как-де слабоволие Государя и болезненность Государыни привели к «надругательству над русской служилой честью», и, наконец, предавались описанию того, как «солдатский сапог растоптал монархию». Эта традиция жива и поныне, но еще в 1939 году не аристократом, не думским деятелем, не царедворцем, а заключенным, убежавшим из советского лагеря, были написаны, пожалуй, самые лучшие строки о Григории Распутине и Царской Семье:
   «По тхоржевско-холливудскому сценарию выходит так, что и Империю, и Монархию погубил-де пьяный мужик. Распутинская борода – а также и прочие вторичные и первичные признаки таинственного старца заслонили собою и историю России, и преступления правящего слоя, и военный разгром, и тяжкую внутреннюю борьбу, и безлюдье, и бесчестность – всё заслонили. Осталась одна пьяная борода, решившая судьбы России. Чем не Холливуд?
   Это банально-дурацкое, тхоржевско-холливудское, детективно-сенсационное представление о роли Распутина слишком уж настойчиво и назойливо вдалбливается в сознание всего мира – в том числе и в сознание русской эмиграции. Это представление – насквозь лживо. Для всех виновников гибели Империи и Монархии Распутин – это неоценимая находка. Это козел отпущения, на спину которого можно перевалить свои собственные грехи. Это – щит, под прикрытием которого так просто и так легко болтать о болезненности Императрицы и о слабоволии Императора: сами-де виноваты, зачем были болезненными, зачем были слабовольными».
   Под этими строками Ивана Лукьяновича Солоневича подписался бы сегодня, пожалуй, любой из монархистов, но вот что писал Солоневич дальше: «Если мы начнем слой за слоем смывать с Распутина его холливудский грим – то под этим гримом обнаружится: пьяный, развратный и необычайно умный мужик. Этот мужик был, действительно, целителем, и он, действительно, поддерживал своим гипнозом жизнь Наследника. Разговоры о его влиянии чрезвычайно сильно преувеличены. Основного – сепаратного мира – он так добиться и не смог. Жаль».
   Жаль – действительно. Только никаких доказательств того, что Распутин реально к заключению сепаратного мира стремился, не существует. Это просто очередная легенда и сколько еще таких легенд в истории остается…
   Что же касается других членов романовского рода, с Распутиными связанных, то их судьбы сложились следующим образом. Великие Князья Николай Николаевич и Петр Николаевич вместе со своими женами, сестрами-черногорками Милицей и Станой оставили Россию. Николай Николаевич скончался в 1929 году, окруженный в эмиграции всеобщим почетом и едва ли подозревавший, в каких только грехах не обвинят его взыскательные потомки. В последние годы он, по воспоминаниям протопресвитера Шавельского, проникся мистическими настроениями. Его супруга Анастасия Николаевна умерла в 1935 году. Великий Князь Петр Николаевич скончался в 1931 году, его жена Милица Николаевна пережила его на 20 лет и преставилась 5 сентября 1951 года в египетской Александрии в возрасте 85 лет. Митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал: «Был однажды с архиепископом Владимиром у княгини Милицы Николаевны, жены Петра Николаевича, дочери князя Николая Черногорского. Она очень пополнела и угощала нас чаем, была весьма тактична и сдержанна. Я неумело напомнил о ее бывшем духовнике, архимандрите Феофане, имя которого было связано с Гр. Распутиным и первым его знакомством с династией именно через Милицу Николаевну. Но она дала мне понять, что ей нежелательно трогать старые больные раны».
   Милица Николаевна всю жизнь оставалась глубоко религиозной женщиной, и не так давно ее внук Великий Князь Дмитрий Романович, побывав в России, передал в санкт-петербургский Новодевичий монастырь икону Спасителя, которую Милица на один день положила в гроб с телом Иоанна Кронштадтского, перед тем как пастыря отпевали, и с которой не расставалась после этого всю жизнь.
   Вдовствующая императрица Мария Федоровна умерла в 1928 году в Копенгагене, Великий Князь Александр Михайлович, Сандро, тесть Феликса Юсупова, скончался в 1933 году. Сестра Государя Великая Княгиня Ольга Николаевна умерла в Канаде в 1960 году, надиктовав свои воспоминания журналисту Йену Ворресу. Великий Князь Андрей Владимирович умер в 1956-м. Участник убийства Распутина Великий Князь Дмитрий Павлович – в 1942-м. Никаких мемуаров после себя он не оставил, но известны его письма отцу, где он пишет об убийстве Распутина как о патриотическом акте. Отец Дмитрия Великий Князь Павел Александрович был расстрелян большевиками в Петропавловской крепости в 1919 году. Вместе с ним казнили Великого Князя Николая Михайловича, того самого, который написал письмо о Распутине, так возмутившее Государыню, и которому Император приказал вскоре после убийства Григория отправиться в свое имение.
   «Максим Горький просил у Ленина помилования для Николая Михайловича, которого глубоко уважали даже на болыпевицких верхах за его ценные исторические труды и всем известный передовой образ мыслей, – писал в мемуарах брат расстрелянного Великий Князь Александр Михайлович.
   – Революция не нуждается в историках, – ответил глава советского правительства и подписал смертный приговор <…>
   Если верить советским газетам, Великий Князь Николай Михайлович держал до последней минуты на коленях своего любимого персидского кота».
   В 1918 году были сброшены в шахту и умерли в страшных муках убежденная противница Распутина Великая Княгиня Елизавета Федоровна, ее келейница Варвара и с ними еще несколько Великих Князей.
   «Первой подвели к шахте великую княгиню Елизавету Федоровну и, столкнув ее в шахту, услышали, как она продолжительное время барахтается в воде, – вспоминал, как происходила казнь, один из убийц Василий Рябов. – За ней столкнули и ее келейницу Варвару. Тоже услышали всплески воды и потом голоса двух женщин. Нам стало ясно, что великая княгиня, выбравшись из воды, вытащила и свою келейницу. Но другого выхода у нас не было, и мы одного за другим столкнули и всех мужчин. Никто из них должно быть не утонул и не захлебнулся в воде, так как немного времени спустя можно было услышать чуть ли не все их голоса. Тогда я бросил фанату. Граната взорвалась, и все смолкло. Но ненадолго.
   Мы решили немного подождать и проверить, погибли ли они или нет. Через некоторое время мы опять услышали разговор и чуть слышный стон. Я снова бросил гранату.
   И что вы думаете – из-под земли мы услышали пение! Жуть охватила меня. Они пели молитву "Спаси, Господи, люди твоя!".
   Гранат больше не было, оставлять дело незавершенным было нельзя. Мы решили завалить шахту сухим хворостом, валежником и поджечь.
   Сквозь густой дым еще некоторое время пробивалось наверх их молитвенное пение».
   Мученическую кончину приняли и многие православные архиереи и клирики, так или иначе проявившие себя в истории с Распутиным. Был расстрелян архиепископ Никон (Рождественский), выступавший против имяславцев и Распутина. С особой жестокостью расправился «восставший народ» с противником Распутина, ныне канонизированным Церковью митрополитом Владимиром (Богоявленским). Расстреляли (ходила легенда, что умучили, посадив на кол) епископа Исидора, отпевавшего царского друга. Об Исидоре несколько раз спрашивала Государыня в письмах к Вырубовой: «А где епископ Исидор и Мельхисидек?»; «Где епископ Исидор?» Исидор провел свои последние годы в Вятке. «Мы свидетельствуем, что епископ Исидор с утра до вечера бескорыстно трудился для детей вятского пролетариата, устроил для них приют. Для нас, слепых, со сборами и хлопотами было куплено место с шестью домами, на доходы с которых мы и живем теперь… Глубоко благодарны владыке за его труды и заботы о бедных и слепых», – писали верующие письма в его защиту, но ходатайство об освобождении владыки было написано на день позже вынесения ему смертного приговора.
   Так, мученическая смерть объединяла тех, кто носил прозвище «распутинцев», с теми, кто выступал при жизни против Григория, тех, кого при жизни считали святыми, с теми, кто вошел в историю с клеймом грешников. В том же 1918 году был казнен священник Философ Орнатский, опубликовавший в 1914 году статью о Распутине и Иоанне Кронштадтском. В Петрограде был расстрелян духовник Царской Семьи отец Александр Васильев, о котором сразу после Февральской революции 1917 года со слов обер-камерфрау императрицы М. В. Герингер Вера Чеботарева записала в своем дневнике: «Когда надо было, не раскрыл глаза на Гришку, ездил за ним, лобызался, а как стряслась беда, после переворота отвернулся, уехал в санаторий и отказал в духовной поддержке в такие минуты». В Тобольске жестоко расправились с епископом Гермогеном, некогда в отличие от отца Васильева попытавшимся раскрыть глаза Государю и Государыне на Распутина, принявшим из-за Распутина столько невзгод и долгие годы вызывавшим неудовольствие у Императрицы. Отношение ее к Гермогену изменилось только тогда, когда она сама оказалась в заточении, а святитель выполнял свой пастырский долг. «Гермоген каждый день служит молебен у себя для Папы и Мамы, очень за них. Много удивительного, странного», – писала она Вырубовой. «Епископ за нас, и Патриарх в Москве тоже, и большая часть духовенства».
   О настроениях патриарха и духовенства Александре Федоровне могло быть известно от самого Гермогена, который осенью 1917 года ездил в Москву на выборы патриарха, но ни глава Церкви, ни духовенство не смогли ничего изменить ни в ее судьбе, ни в судьбе одного из самых твердых и верных русских епископов. В 1918 году по благословению патриарха Тихона владыка Гермоген совершил крестный ход вокруг тобольского кремля и специально остановился возле губернаторского дома, где жила семья Императора. Этого ему не простили. На Страстной неделе 1918 года Гермоген был арестован и отправлен в Екатеринбург, а в июне епископа живьем сбросили с парохода в реку Туру. Его тело нашли на берегу и похоронили в Покровском около той церкви, которую некогда строили на деньги, собранные Григорием Распутиным.
   «…нашли в воде его обмотанного веревками, с руками связанными назад, мучили, говорят, его бедного страшно, ах какие мерзавцы большевики, не лучше бы им и не хуже, Господи, накажи их, – записала в эти дни в дневнике Матрена Распутина. – Как жутко проходить мимо церкви, в особенности вечером, идешь – темно-темно и ни одного человека нет на улице, вся деревня спит. Видишь, в церковной ограде горит свеча, дьякон читает всю ночь Евангелие у Епископа Гермогена на могиле. Стараюсь реже ходить в верхний край, чтобы не видеть жуткой картины. Сегодня приехал епископ Еринарх за телом убиенного, служили панихиду».