Страница:
И что же Горький? А Горький в ответ на длинное послание собрата по перу отвечает всего несколькими строками, которые звучат как директива, партийный приказ и разбивают все соображения Кондурушкина:
«Дорогой Семен Степанович!
Мне кажется, – более того – я уверен, что книга Илиодора о Распутине была бы весьма своевременна, необходима, что она может принести многим людям несомненную пользу.
И я очень настаивал бы, – будучи на вашем месте, – чтоб Илиодор написал эту книгу. Устроить ее за границей я берусь.
Действуйте-ко! Право же, это очень хорошо!»
Кондурушкин то ли обиделся, то ли остался при своем мнении, во всяком случае в его переписке с Горьким наступает перерыв на полгода, а потом она вообще прекращается, сам он делает доклад об Илиодоре на заседании петербургского Религиозно-философского общества, где его резко критикуют Мережковский, Карташев, Кузьмин-Караваев и прочие интеллектуалы. Горький же два года спустя находит более интересного корреспондента, с коим можно обсуждать илиодоро распутинскую тему, и не только обсуждать, но и разыгрывать эту карту.
«Думаю, что в близком будущем к вам быть может явится некий россиянин, довольно интересный парень, обладающий еще более интересными документами, – писал Горький А.В.Амфитеатрову 29 июля 1914 года. – Было бы весьма чудесно, если бы вы помогли ему разобраться в хаосе его души и во всем, что он знает».
Илиодор здесь по имени не называется, хотя речь идет именно о нем, и несколькими абзацами ниже Горький писал: «Бегство Илиодорово многими оценивается как событие катастрофическое, говорят, будто-де оный беглец исполнен знанием многих тайн».
В некоторых книгах, посвященных Распутину, утверждается, что вся история с покушением Хионии Гусевой на Распутина и поспешным бегством Илиодора за границу была организована при содействии московского генерал-губернатора, масона В. Ф. Джунковского. Никаких серьезных аргументов в пользу этой захватывающей версии не приводится, зато существуют очень веские доказательства того, что побег за границу Илиодора был устроен с помощью Горького.
«Убегая за границу, я в Петрограде и Финляндии виделся с А. С. Пругавиным и А. М. Горьким, – писал Илиодор Амфитеатрову. – Эти господа своим авторитетным словом утвердили мое намерение разоблачить печатно подоплеку жизни династии Романовых; последний из них обещал оказать этому делу всяческое содействие, посоветовавши поселиться около Вас, г. Амфитеатров, ожидать берлинского издателя Ладыжникова и из Парижа адвоката по печатным и издательским делам. К сожалению, последовавшая война разрушила наладившиеся было планы и я на время поселился в Христиании».
Встреча произошла на даче еще одного писателя – Чирикова, где Илиодор зачитывал Горькому имевшиеся у него письма и документы, а несколько позднее, в сентябре 1914 года, в экстренном прибавлении к 240-му номеру газеты «День» сообщалось о том, что «Илиодор прислал письмо родителям с подробностями своего побега из России и упомянул, что границу Финляндии ему помогли пересечь "друзья-писатели"».
Тогда же Илиодор писал революционеру-эмигранту А. Л. Теплову:
«Получивши обвинительный акт по 73, 74, 103 и 102 ст., я 2 июля убежал из России через Финляндию.
Переправили меня через границу Горький и Пругавин. Просили и приказывали мне, как можно скорее писать книгу о Распутине и царице <…> Сейчас книга почти готова: остановка только за документами, находящимися в Финляндии у моей супруги. Книга называется "Святой черт" – (на …знаменитого "старца Русского Двора" – Распутина… из личных наблюдений и воспоминаний рассказанного другими).
В этой книге я сказал ужасную и интересную правду о Распутине, правду, которая даже и за границей не известна.
На основании документальных данных я, насколько мог. доказал, что Распутин развратный мужик, пакостник, живет с царицей Александрой и родил от нее наследника Алексея, и что Распутин – неофициальный Русский император и Патриарх Российской церкви.
Размер книги – приблизительно 10—15 печатных листов».
Впрочем, несмотря на эти планы, в других письмах Труфанов жаловался на безденежье и просил у Горького денег, а тот «шалил» в одном из писем: «Любопытное совпадение: в 5 году – поп предшествовал революции, ныне иеромонах. Будем надеяться, что в следующий раз эту роль станет играть архиерей».
«Стыдно за Россию, за великую страну, которой в расцвете XX века приходится быть свидетельницей возмущающего душу культа, сотворения на верхах общества постыдного кумира в грязном образе политического проходимца и мерзкого оргиаста», – писала газета «Утро России» 3 июля 1914 года.
Глядя из наших дней, не менее стыдно за русских писателей.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
«Дорогой Семен Степанович!
Мне кажется, – более того – я уверен, что книга Илиодора о Распутине была бы весьма своевременна, необходима, что она может принести многим людям несомненную пользу.
И я очень настаивал бы, – будучи на вашем месте, – чтоб Илиодор написал эту книгу. Устроить ее за границей я берусь.
Действуйте-ко! Право же, это очень хорошо!»
Кондурушкин то ли обиделся, то ли остался при своем мнении, во всяком случае в его переписке с Горьким наступает перерыв на полгода, а потом она вообще прекращается, сам он делает доклад об Илиодоре на заседании петербургского Религиозно-философского общества, где его резко критикуют Мережковский, Карташев, Кузьмин-Караваев и прочие интеллектуалы. Горький же два года спустя находит более интересного корреспондента, с коим можно обсуждать илиодоро распутинскую тему, и не только обсуждать, но и разыгрывать эту карту.
«Думаю, что в близком будущем к вам быть может явится некий россиянин, довольно интересный парень, обладающий еще более интересными документами, – писал Горький А.В.Амфитеатрову 29 июля 1914 года. – Было бы весьма чудесно, если бы вы помогли ему разобраться в хаосе его души и во всем, что он знает».
Илиодор здесь по имени не называется, хотя речь идет именно о нем, и несколькими абзацами ниже Горький писал: «Бегство Илиодорово многими оценивается как событие катастрофическое, говорят, будто-де оный беглец исполнен знанием многих тайн».
В некоторых книгах, посвященных Распутину, утверждается, что вся история с покушением Хионии Гусевой на Распутина и поспешным бегством Илиодора за границу была организована при содействии московского генерал-губернатора, масона В. Ф. Джунковского. Никаких серьезных аргументов в пользу этой захватывающей версии не приводится, зато существуют очень веские доказательства того, что побег за границу Илиодора был устроен с помощью Горького.
«Убегая за границу, я в Петрограде и Финляндии виделся с А. С. Пругавиным и А. М. Горьким, – писал Илиодор Амфитеатрову. – Эти господа своим авторитетным словом утвердили мое намерение разоблачить печатно подоплеку жизни династии Романовых; последний из них обещал оказать этому делу всяческое содействие, посоветовавши поселиться около Вас, г. Амфитеатров, ожидать берлинского издателя Ладыжникова и из Парижа адвоката по печатным и издательским делам. К сожалению, последовавшая война разрушила наладившиеся было планы и я на время поселился в Христиании».
Встреча произошла на даче еще одного писателя – Чирикова, где Илиодор зачитывал Горькому имевшиеся у него письма и документы, а несколько позднее, в сентябре 1914 года, в экстренном прибавлении к 240-му номеру газеты «День» сообщалось о том, что «Илиодор прислал письмо родителям с подробностями своего побега из России и упомянул, что границу Финляндии ему помогли пересечь "друзья-писатели"».
Тогда же Илиодор писал революционеру-эмигранту А. Л. Теплову:
«Получивши обвинительный акт по 73, 74, 103 и 102 ст., я 2 июля убежал из России через Финляндию.
Переправили меня через границу Горький и Пругавин. Просили и приказывали мне, как можно скорее писать книгу о Распутине и царице <…> Сейчас книга почти готова: остановка только за документами, находящимися в Финляндии у моей супруги. Книга называется "Святой черт" – (на …знаменитого "старца Русского Двора" – Распутина… из личных наблюдений и воспоминаний рассказанного другими).
В этой книге я сказал ужасную и интересную правду о Распутине, правду, которая даже и за границей не известна.
На основании документальных данных я, насколько мог. доказал, что Распутин развратный мужик, пакостник, живет с царицей Александрой и родил от нее наследника Алексея, и что Распутин – неофициальный Русский император и Патриарх Российской церкви.
Размер книги – приблизительно 10—15 печатных листов».
Впрочем, несмотря на эти планы, в других письмах Труфанов жаловался на безденежье и просил у Горького денег, а тот «шалил» в одном из писем: «Любопытное совпадение: в 5 году – поп предшествовал революции, ныне иеромонах. Будем надеяться, что в следующий раз эту роль станет играть архиерей».
«Стыдно за Россию, за великую страну, которой в расцвете XX века приходится быть свидетельницей возмущающего душу культа, сотворения на верхах общества постыдного кумира в грязном образе политического проходимца и мерзкого оргиаста», – писала газета «Утро России» 3 июля 1914 года.
Глядя из наших дней, не менее стыдно за русских писателей.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Первые похороны. Телеграммы на борт «Штандарта». Распутин и война. Ходатай за народ. Если бы… Распутин и Великий Князь Николай Николаевич. Нехорошая квартира. Дневники. «Радось мая, вот я жив…» Карамазовы
Летом 1914 года Россия похоронила Распутина первый раз.
«Распутин, это – характерный пережиток государства "старого порядка", когда политику делали не в государственных учреждениях, не под контролем правовых гарантий, а путем личных происков… Распутин – это трагическая жертва нашего печального безвременья, с его попытками вернуть Россию на путь уже покинутый ею», – писала 3 июля 1914 года газета «Русское слово».
«Его весьма красочная биография, его превращение из сибирского "челдона", грубияна и отчаянного человека, в ищущего и к чему-то стремящегося, совершенно переменившего свой образ жизни еще до начала своей славы, – еще тогда, когда он вел покаянный образ жизни, странствуя по Руси, конечно, еще более укрепляла почву для того искреннего увлечения им, которое мы несомненно наблюдаем среди известного круга петербургского общества…
Трагическая развязка, столь неожиданно постигшая его, конечно, удалит бесконечную злобу и зависть, кипевшую вокруг него столько лет, и заставит многих собрать материалы о все-таки удивительной жизни этого человека, так ярко оттенявшего нашу странную эпоху, полную противоречий и замысловатостей», – так заканчивал свою статью-некролог в газете «День» 1 июля 1914 года В. Д. Бонч-Бруевич.
«Сейчас я прочел телеграмму об убийстве старца. Я его видел один раз в жизни, семь лет тому назад. Отказался от дальнейших свиданий, дабы не давать ядовитую пищу в руки врагов моих и его. Убийство это в высшей степени возмутительно», – писал С. Ю. Витте епископу Варнаве.
Но Распутин – к счастью для одних и к несчастью для других – остался жив.
«Убит, нет жив. Узнали после», – записал Блок 2 июля 1914 года.
«Когда я приехал, в 1914 году, в Англию к Михаилу Александровичу, в это время пришла как-то почта, среди которой был последний номер "Нового времени", где сообщалось о том, что рана, нанесенная Распутину этой женщиной, оказалась неопасной. После обеда, когда мы сели просматривать газеты и когда прочитали, то все в один голос вскрикнули: "Какое несчастье!" – это была бы развязка для всех желательная», – показывал на следствии в 1917 году министр юстиции Н. А. Добровольский.
«Достоуважаемая Анна Александровна, – писал в эти же дни, обращаясь к Вырубовой, протоиерей Иоанн Восторгов, тот самый, кто посетил Распутина в Покровском в 1912 году и фактически первым из клириков снял с него обвинение в хлыстовстве. – Сегодня из Петербурга получил по телефону сообщение о поранении и смерти Григория Ефимовича, вечером читаю газеты о том же, и только в полночь от Николая Ивановича узнаю текст Вашей телеграммы: "Операция удачна, температура нормальная, перевезут в Тюмень". Итак, есть надежда, что злодеяние не достигло цели.
Трудно разобраться на первых порах в мотивах и обстановке преступления. Но ясно одно: человека затравили газетами, на нервнобольных людей воздействовали зажигательными речами в Думе и статьями в прессе буквально ежедневными, подготовили убийц… Я кое-что и даже важное знаю об одном неудавшемся намерении убить Григор. Ефимовича; об этом позвольте рассказать Вам лично, если позволите, но если Бог сохранит его жизнь, надобно быть ему осторожным».
Смерть Распутина могла многое нарушить в расстановке тогдашних политических сил и движений, в том числе церковных. Встревожились имяславцы.
«Сумы. Харьковская губерния. 2 июля. Получение здесь вечером известия о покушении на Григория Распутина срочно было передано в с. Луцыковку, Лебединского уезда в колонию имяславцев, куда только вчера утром выехал возвратившийся из Москвы иеросхимонах Антоний Булатович», – сообщало «Русское слово».
А вот как реагировал на все случившееся за три тысячи верст от столицы Государь.
«Николай Алексеевич. Я узнал, что вчера в селе Покровском Тобольской губернии совершено покушение на весьма чтимого нами старца Григория Ефимовича Распутина, причем он ранен в живот женщиной, – обратился он к министру внутренних дел Маклакову сразу же после злодейства Хионии. – Опасаясь, что он является целью злостных намерений скверной кучки людей, поручаю вам иметь по этому делу неослабное наблюдение, а его охранять от повторения подобных покушений…»
Таковым было повеление Императора, и отныне Распутина стали охранять строже, чем прежде. «Со времени покушения на жизнь Распутина со стороны Гусевой, имевшего место в 1914 году, была организована охрана Распутина, возложенная на Петроградское охранное отделение», – показывал на следствии в 1917 году начальник охранного отделения генерал Глобачев. И как ни парадоксально, но именно Хиония своим неудавшимся покушением продлила дни Григория, затруднив все новые попытки убийства и оттянув его гибель на два с половиной года.
Сам же Распутин считал, что его спасло чудо, и держал царя в курсе своих дел, посылая в столицу или прося своих близких отправлять телеграммы.
«Покровское – Петергоф. 29-го июня 1914 г.
Женщина нанесла тяжелую рану в живот, но сносно, чудным образом спасен – еще поживает для нас, для всех, недаром слезы Матери Божией. Приехали за доктора. Матреша Новая».
«Тюмень – Рейд Шт. 3-го июля 1914 г.
Не ужасайтесь случившемуся, полагают не умертвят, сумейте долг отдать Самому Всевышнему. Утром следователь меряет рану сколько глубины».
«Тюмень – Рейд Шт. 5-го июля 1914 г. А.
Болезнь слава Богу кротко часами идет вперед телегр. получил множество от всех разных концов».
«Тюм. – Петерг. 28-го июля
«Я вас обманывал, болезнь была опасная кровоизлияние и дух был высокий сейчас иду сад гулять, телеграммами все Петербургские очень просят одного послать тебе. Всех целую нельзя ли товарных вагонов устроить нары стоя ехать трудно обновить этого не надо».
Покушение на Распутина взволновало не только августейшую чету, но и Великую Княгиню Елизавету Федоровну.
«Дорогой мой Ники! – писала она несколько дней спустя после покушения. – Мое сердце и душа так сильно болят, что я не могу удержаться, чтобы не послать тебе несколько строк. Должно быть, Ты и бедная дорогая Алике мучаетесь и страдаете. Скажите ей, что я молюсь о ней всей силой моей души. Ты знаешь, что я терпела эти годы за Вас, из-за этой бедной души, но я всегда молилась за него, также как и за Вас, чтобы Извечный Свет разогнал тьму и спас от всех зол, а сейчас – более чем когда-либо».
По всей вероятности, для очень многих было бы удобнее, если б Григорий Распутин не оправился от своей раны, но он был живуч, и уже 21 августа Николай отметил в дневнике: «После обеда видели Григория, в первый раз после его ранения».
А затем: 25 августа: «Вечером видели Григория».
14 сентября: «Вечером долго ждали приезда Григория. Долго потом посидели с ним».
19 сентября: «Видели недолго Григория вечером».
7 октября: «Вечером хорошо побеседовали с Григорием».
17 октября: «Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения на Черном море! Только вечером под влиянием успокаивающей беседы Григория душа пришла в равновесие».
Так что все разговоры, будто бы Николай терпел Распутина только из-за жены, не вполне состоятельны. Распутин его действительно успокаивал. Сложнее с другим: начало войны, как известно, вызвало патриотическое воодушевление, почти восторг в русском обществе от Царя до простолюдина, и выступавший против участия России в этом безумии Распутин оказался одинок.
Вот что писал в газете «День» Бонч-Бруевич за месяц до вступления России в войну, цитируя опытного странника:
«Тебе хорошо говорить-то, – как-то разносил он, полный действительного гнева, особу с большим положением, – тебя убьют, там похоронят под музыку, газеты во-о какие похвалы напишут, а вдове твоей сейчас тридцать тысяч пенсии, а детей твоих замуж за князей, за графов выдадут, а ты там посмотри: пошли в кусочки побираться, землю взяли, хата раскрыта, слезы и горе, а жив остался, ноги тебе отхватили – гуляй на руках по Невскому или на клюшках ковыляй да слушай, как тебя великий дворник честит: – ах ты такой, сякой сын, пошел отсюда вон! Марш в проулок!.. Видал: вот японских-то героев как по Невскому пужают? А? Вот она, война! Тебе что? Платочком помахаешь, когда поезд солдатиков повезет, корпию щипать будешь, пять платьев новых сошьешь… – а ты вот посмотри, какой вой в деревне стоял, как на войну-то брали мужей да сыновей… Вспомнишь, так вот сейчас: аж вот здесь тоскует и печет, – и он жал, точно стараясь вывернуть из груди своей сердце.
Нет войны, не будет, не будет?»
Или другое интервью:
«"Что тут, братец, может сказать Григорий Ефимович? Убили уж, ау. Назад-то не вернешь, хоть плачь, хоть вой. Что хочешь делай, а конец-то один. Судьба такова". – Так еще до своего ранения успел высказаться по поводу куда более удачного покушения на австрийского эрцгерцога Фердинанда Распутин в солидных "Биржевых ведомостях". – "А вот английским гостям, бывшим в Петербурге, нельзя не порадоваться. Доброе предзнаменование. Думаю своим мужицким умом, что это дело большое – начало дружбы с Россией, с английскими народами. Союз, голубчик, Англии с Россией, да еще находящейся в дружбе с Францией, это не фунт изюма, а грозная сила, право хорошо"».
Это англо-франкофильское заявление Распутина на первый взгляд несколько расходится с его известным германофильством, хотя на самом деле противоречия тут нет: Распутин своим мужицким умом выступал за добрососедские отношения России со всеми крупными державами, был против войны и, по свидетельству различных мемуаристов, говорил о том, что не случись ему быть раненным полоумной Хионией, никакой войны, а следовательно, и революции не случилось бы.
«Надо сказать, что к войне он относился отрицательно, – показывал на следствии 1917 года Милюков. – Я имел случай это удостоверить перед войной. Тут была одна из корреспонденток, жена итальянского журналиста, которая мне сообщила о своем непременном желании познакомиться с Распутиным и спрашивала, о чем его спросить. Это было до объявления войны, я узнал, что она готовится, и просил спросить Распутина, будет война или нет. Она довольно искусно пробралась к нему, получила его доверие и задала ему этот вопрос; он сказал: да, говорят, война будет, они затевают, но, Бог даст, войны не будет, я об этом позабочусь».
«Отец был горячим противником войны с Германией, – показывала на другом следствии, в 1919 году, Матрена Распутина. – Когда состоялось объявление войны, он, раненный Хионией Гусевой, лежал тогда в Тюмени, Государь присылал ему много телеграмм, прося у него совета и указывая, что министры уговаривают Его начать войну. Отец всемерно советовал Государю в своих ответных телеграммах "крепиться" и войны не объявлять. Я была тогда сама около отца и видела как телеграммы Государя, так и ответные телеграммы отца. Отец тогда говорил, что мы не можем воевать с Германией; что мы не готовы к войне с ней; что с ней, как с сильной державой, нужно дружить, а не воевать. Это его так сильно расстроило, что у него открылось кровотечение из раны».
«На тему о войне я слышала его речи. Он был против войны, но не против войны с Германией, а против войны как войны: грех», – говорила на том же следствии В. И. Баркова.
«Он был безусловный германофил. Мне лично пришлось от него слышать в середине 1916 года: "Кабы тогда меня эта стерва не пырнула, не было бы никакой войны, не допустил бы"», – показывал полковник А. С. Резанов.
Последнее можно было бы считать распутинским хвастовством, но сохранилось письмо, которое послал Распутин Николаю из Тюмени и которое Царь, по словам дочери Распутина, держал при себе в Тобольске, а незадолго до расстрела через камердинера Императрицы передал мужу Матрены Борису Соловьеву.
Вот его текст:
Но письмо Распутина интересно не только своим пророческим содержанием, но и тем, что его можно признать абсолютно подлинным. Оно было продано дочерью Распутина Матреной князю Николаю Владимировичу Орлову не позднее 1922 года в Вене, а тот в свою очередь передал его следователю Соколову.
«Письмо написано на листе белой писчей бумаги, имеющем размеры 34,6 и 21,6 сантиметра. Бумага – несколько сероватого оттенка, местами грязноватая. У самого края листа – часть сального пятна. В непосредственной близости с текстом – сальное пятно, круглой формы, имеющее в диаметре 2,6 сантиметра… Содержание текста писано чернилами черного цвета… При осмотре этого письма не обнаружено ничего, что указывало бы на его апокрифичность…
Судебный следователь Н. Соколов».
К этому можно добавить, что письмо хранится ныне в Йельском университете, его цитирует в «Красном колесе» Солженицын, и если бы в истории с Распутиным было больше подобных бесспорных, не апокрифичных документов, то и биографию его было бы легче реконструировать. Но, к сожалению, основным источником для нас все равно остаются противоречащие друг другу и весьма субъективные мемуары, дневники, доносы, письма и свидетельские показания.
Об антивоенных настроениях Распутина, а также его окружения свидетельствует и запись из дневника французского посла Мориса Палеолога, где приводится его разговор с одной из русских дам:
«– Скажите ваше мнение, господин посол… Вчера я была с визитом у г-жи Танеевой, вы знаете – это мать Анны Вырубовой. Там было пять или шесть человек, весь цвет распутинцев. Там спорили очень серьезно, с очень разгоряченными лицами… настоящий синод… Мое появление вызвало некоторую холодность, потому что я не принадлежу к этой стае, о, нет! Совсем нет! После несколько стесненного молчания Анна Вырубова возобновила разговор. Решительным тоном и как бы давая мне урок, она утверждала, что конечно, война бы не вспыхнула, если б Распутин находился в Петербурге, вместо того, чтобы лежать больным в Покровском, когда наши отношения с Германией начали портиться. Она несколько раз повторила: "Если бы старец был здесь, у нас не было бы войны; не знаю, что бы он сделал, что бы он посоветовал; но Господь вдохновил бы его, в то время, как министры не сумели ничего предвидеть, ничему помешать. Ах… это большое несчастье, что его не было вблизи от нас, чтобы научить императора". Я ответила только пожатием плеч. Но я очень бы хотела знать ваше мнение, господин посол: думаете ли вы, что война была неизбежна и что никакие личные влияния не могли ее отвратить?
Я отвечаю:
– В пределах, в которых проблема была поставлена, война была неизбежна. В Петербурге, так же как и в Париже, и в Лондоне, сделали все возможное, чтобы спасти мир. Невозможно было идти дальше по пути уступок; оставалось только унизиться перед германскими государствами и капитулировать. Может быть, Распутин и посоветовал бы это императору.
– Будьте в этом уверены! – бросает мне г-жа П. с негодующим взглядом».
По воспоминаниям Вырубовой, первая реакция Государя на мирные инициативы Распутина была отрицательной: «В это время пришла телеграмма из Сибири от Распутина, которая просто рассердила Государя. Распутин был сильно настроен против войны и предсказывал, что она приведет к гибели Империи, но Государь отказался в это поверить и негодовал на такое в самом деле почти беспрецедентное вмешательство в государственные дела со стороны Распутина».
Или в другом месте: «…в начале войны с Германией Григорий Ефимович лежал, раненный Гусевой, в Покровском. Он тогда послал две телеграммы Его Величеству, умоляя "не затевать войны". Он и ранее часто говорил Их Величествам, что с войной все будет кончено для России и для них. Государь, уверенный в победоносном окончании войны, тогда разорвал телеграмму и с начала войны, как мне лично казалось, относился холоднее к Григорию Ефимовичу».
Неоднократно высказывалась версия, что покушение на Распутина, совпавшее по времени с убийством в Сараеве наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда (что, как известно, стало поводом к развязыванию мировой войны), не было случайным и все это звенья одной цепи. Обратимся снова к книге С. Кремлева «Россия и Германия: стравить!».
«За сутки до Сараевского убийства у себя на родине, в сибирском селе Покровском, тяжело ранили знаменитого Григория Распутина. Бывшая его приверженка (а может, и любовница) Феония (Хиония) Гусева ударила его в живот ножом, потом убегала от гонявшихся за ней мужиков с криком "Все равно убью антихриста!", а позднее пыталась зарезать себя.
При аресте у Гусевой изъяли номер газеты "Свет" со статьей о Распутине крупного масона Амфитеатрова, с 1905 года жившего в Париже. А на другой день в Сараево Гавриле Принципу повезло больше: он убил эрцгерцога. <…>
…не приходится сомневаться в том, что Распутин в вопросе о войне мыслил верно и ненужной для России войны с Германией не хотел. Не хотел сам, помимо чьих-то влияний. В здравом смысле ему, малограмотному, но сметливому мужику, отказать нельзя. Он рассуждал просто: "Германия – страна царская. Россия – тоже… Драться им друг с дружкой – это накликать революцию. Революция, значить – царям 'по шапке'. А куды ж тады Грегорий?"
Точно так же (дословно так же, с поправкой лишь на различие словарей мужика и монарха) с вершин образования и трона рассуждал Вильгельм II в своих письмах к "Ники". Там он настойчиво отговаривал Николая от дружбы с "республиканской" Францией, срубившей голову Людовику XVI.
Дело было, конечно, не в республиканизме, но "Вилли", очевидно, не без оснований считал, что такие аргументы дойдут до "Ники" быстрее. Для нас же тут существенно одно – кайзер толковал о мире. Пусть даже как гарантии от революций, но мире!
Царь реагировал кисло. Однако влиянием на Николая Распутин обладал явно поболее, чем на Вильгельма. В царском дневнике имя "старца" попадается не очень уж часто: Распутин для царя был так же свят, как и Бог, имя которого всуе упоминать не рекомендуется. И "святой черт" мог оказаться частным фактором, влияющим на общее изменение политики, то есть отказ Николая в решительный момент от войны, несмотря на внешнее давление окружения. Ведь "Грегорий" был элементом внутренней жизни упрямого и своевольного императора, и поэтому "распутин"-фактор стоил многого!
По свидетельствам знающих участников эпохи, Распутин решающим образом сорвал участие России в первой Балканской войне, сыграв здесь положительную роль как политик. Логика была той же: "куды, мол, нам соваться, кады здеся, дома не все в порядке", хотя и в этом факте извращенность, бесцельность русского самодержавия проявились очень убедительно. <…>
Война свалилась на русскую голову так же неожиданно, как в августе свалился бы на нее снег. И при определенных обстоятельствах Гришка, возможно, смог бы стать "соломинкой", которая сломала бы спину "верблюду" войны.
Находятся желающие рассматривать Распутина как исключительно нравственную фигуру, вождя неких "духовных христиан" и радетеля-де за землю русскую. Все это, конечно, глупости. А вот очень может быть не глупости то, что Гришку действительно могли пырнуть ножом накануне выстрелов Принципа по согласованному плану. И, может, недаром совпадение двух событий давно привлекало внимание исследователей на Западе. Особенно – в Германии, где порой заявляют, что в войне двойным образом виновен Петербург <…>
А покушение на Распутина очень уж удачно совпало по времени с сараевскими выстрелами. Позднее он говорил, что не будь случая с "'окаянной' Феонией, не было бы и войны" <…> Похоже, Распутина просто недорезали по расейской привычке к халтуре».
Прокомментировать все это можно следующим образом:
Летом 1914 года Россия похоронила Распутина первый раз.
«Распутин, это – характерный пережиток государства "старого порядка", когда политику делали не в государственных учреждениях, не под контролем правовых гарантий, а путем личных происков… Распутин – это трагическая жертва нашего печального безвременья, с его попытками вернуть Россию на путь уже покинутый ею», – писала 3 июля 1914 года газета «Русское слово».
«Его весьма красочная биография, его превращение из сибирского "челдона", грубияна и отчаянного человека, в ищущего и к чему-то стремящегося, совершенно переменившего свой образ жизни еще до начала своей славы, – еще тогда, когда он вел покаянный образ жизни, странствуя по Руси, конечно, еще более укрепляла почву для того искреннего увлечения им, которое мы несомненно наблюдаем среди известного круга петербургского общества…
Трагическая развязка, столь неожиданно постигшая его, конечно, удалит бесконечную злобу и зависть, кипевшую вокруг него столько лет, и заставит многих собрать материалы о все-таки удивительной жизни этого человека, так ярко оттенявшего нашу странную эпоху, полную противоречий и замысловатостей», – так заканчивал свою статью-некролог в газете «День» 1 июля 1914 года В. Д. Бонч-Бруевич.
«Сейчас я прочел телеграмму об убийстве старца. Я его видел один раз в жизни, семь лет тому назад. Отказался от дальнейших свиданий, дабы не давать ядовитую пищу в руки врагов моих и его. Убийство это в высшей степени возмутительно», – писал С. Ю. Витте епископу Варнаве.
Но Распутин – к счастью для одних и к несчастью для других – остался жив.
«Убит, нет жив. Узнали после», – записал Блок 2 июля 1914 года.
«Когда я приехал, в 1914 году, в Англию к Михаилу Александровичу, в это время пришла как-то почта, среди которой был последний номер "Нового времени", где сообщалось о том, что рана, нанесенная Распутину этой женщиной, оказалась неопасной. После обеда, когда мы сели просматривать газеты и когда прочитали, то все в один голос вскрикнули: "Какое несчастье!" – это была бы развязка для всех желательная», – показывал на следствии в 1917 году министр юстиции Н. А. Добровольский.
«Достоуважаемая Анна Александровна, – писал в эти же дни, обращаясь к Вырубовой, протоиерей Иоанн Восторгов, тот самый, кто посетил Распутина в Покровском в 1912 году и фактически первым из клириков снял с него обвинение в хлыстовстве. – Сегодня из Петербурга получил по телефону сообщение о поранении и смерти Григория Ефимовича, вечером читаю газеты о том же, и только в полночь от Николая Ивановича узнаю текст Вашей телеграммы: "Операция удачна, температура нормальная, перевезут в Тюмень". Итак, есть надежда, что злодеяние не достигло цели.
Трудно разобраться на первых порах в мотивах и обстановке преступления. Но ясно одно: человека затравили газетами, на нервнобольных людей воздействовали зажигательными речами в Думе и статьями в прессе буквально ежедневными, подготовили убийц… Я кое-что и даже важное знаю об одном неудавшемся намерении убить Григор. Ефимовича; об этом позвольте рассказать Вам лично, если позволите, но если Бог сохранит его жизнь, надобно быть ему осторожным».
Смерть Распутина могла многое нарушить в расстановке тогдашних политических сил и движений, в том числе церковных. Встревожились имяславцы.
«Сумы. Харьковская губерния. 2 июля. Получение здесь вечером известия о покушении на Григория Распутина срочно было передано в с. Луцыковку, Лебединского уезда в колонию имяславцев, куда только вчера утром выехал возвратившийся из Москвы иеросхимонах Антоний Булатович», – сообщало «Русское слово».
А вот как реагировал на все случившееся за три тысячи верст от столицы Государь.
«Николай Алексеевич. Я узнал, что вчера в селе Покровском Тобольской губернии совершено покушение на весьма чтимого нами старца Григория Ефимовича Распутина, причем он ранен в живот женщиной, – обратился он к министру внутренних дел Маклакову сразу же после злодейства Хионии. – Опасаясь, что он является целью злостных намерений скверной кучки людей, поручаю вам иметь по этому делу неослабное наблюдение, а его охранять от повторения подобных покушений…»
Таковым было повеление Императора, и отныне Распутина стали охранять строже, чем прежде. «Со времени покушения на жизнь Распутина со стороны Гусевой, имевшего место в 1914 году, была организована охрана Распутина, возложенная на Петроградское охранное отделение», – показывал на следствии в 1917 году начальник охранного отделения генерал Глобачев. И как ни парадоксально, но именно Хиония своим неудавшимся покушением продлила дни Григория, затруднив все новые попытки убийства и оттянув его гибель на два с половиной года.
Сам же Распутин считал, что его спасло чудо, и держал царя в курсе своих дел, посылая в столицу или прося своих близких отправлять телеграммы.
«Покровское – Петергоф. 29-го июня 1914 г.
Женщина нанесла тяжелую рану в живот, но сносно, чудным образом спасен – еще поживает для нас, для всех, недаром слезы Матери Божией. Приехали за доктора. Матреша Новая».
«Тюмень – Рейд Шт. 3-го июля 1914 г.
Не ужасайтесь случившемуся, полагают не умертвят, сумейте долг отдать Самому Всевышнему. Утром следователь меряет рану сколько глубины».
«Тюмень – Рейд Шт. 5-го июля 1914 г. А.
Болезнь слава Богу кротко часами идет вперед телегр. получил множество от всех разных концов».
«Тюм. – Петерг. 28-го июля
«Я вас обманывал, болезнь была опасная кровоизлияние и дух был высокий сейчас иду сад гулять, телеграммами все Петербургские очень просят одного послать тебе. Всех целую нельзя ли товарных вагонов устроить нары стоя ехать трудно обновить этого не надо».
Покушение на Распутина взволновало не только августейшую чету, но и Великую Княгиню Елизавету Федоровну.
«Дорогой мой Ники! – писала она несколько дней спустя после покушения. – Мое сердце и душа так сильно болят, что я не могу удержаться, чтобы не послать тебе несколько строк. Должно быть, Ты и бедная дорогая Алике мучаетесь и страдаете. Скажите ей, что я молюсь о ней всей силой моей души. Ты знаешь, что я терпела эти годы за Вас, из-за этой бедной души, но я всегда молилась за него, также как и за Вас, чтобы Извечный Свет разогнал тьму и спас от всех зол, а сейчас – более чем когда-либо».
По всей вероятности, для очень многих было бы удобнее, если б Григорий Распутин не оправился от своей раны, но он был живуч, и уже 21 августа Николай отметил в дневнике: «После обеда видели Григория, в первый раз после его ранения».
А затем: 25 августа: «Вечером видели Григория».
14 сентября: «Вечером долго ждали приезда Григория. Долго потом посидели с ним».
19 сентября: «Видели недолго Григория вечером».
7 октября: «Вечером хорошо побеседовали с Григорием».
17 октября: «Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения на Черном море! Только вечером под влиянием успокаивающей беседы Григория душа пришла в равновесие».
Так что все разговоры, будто бы Николай терпел Распутина только из-за жены, не вполне состоятельны. Распутин его действительно успокаивал. Сложнее с другим: начало войны, как известно, вызвало патриотическое воодушевление, почти восторг в русском обществе от Царя до простолюдина, и выступавший против участия России в этом безумии Распутин оказался одинок.
Вот что писал в газете «День» Бонч-Бруевич за месяц до вступления России в войну, цитируя опытного странника:
«Тебе хорошо говорить-то, – как-то разносил он, полный действительного гнева, особу с большим положением, – тебя убьют, там похоронят под музыку, газеты во-о какие похвалы напишут, а вдове твоей сейчас тридцать тысяч пенсии, а детей твоих замуж за князей, за графов выдадут, а ты там посмотри: пошли в кусочки побираться, землю взяли, хата раскрыта, слезы и горе, а жив остался, ноги тебе отхватили – гуляй на руках по Невскому или на клюшках ковыляй да слушай, как тебя великий дворник честит: – ах ты такой, сякой сын, пошел отсюда вон! Марш в проулок!.. Видал: вот японских-то героев как по Невскому пужают? А? Вот она, война! Тебе что? Платочком помахаешь, когда поезд солдатиков повезет, корпию щипать будешь, пять платьев новых сошьешь… – а ты вот посмотри, какой вой в деревне стоял, как на войну-то брали мужей да сыновей… Вспомнишь, так вот сейчас: аж вот здесь тоскует и печет, – и он жал, точно стараясь вывернуть из груди своей сердце.
Нет войны, не будет, не будет?»
Или другое интервью:
«"Что тут, братец, может сказать Григорий Ефимович? Убили уж, ау. Назад-то не вернешь, хоть плачь, хоть вой. Что хочешь делай, а конец-то один. Судьба такова". – Так еще до своего ранения успел высказаться по поводу куда более удачного покушения на австрийского эрцгерцога Фердинанда Распутин в солидных "Биржевых ведомостях". – "А вот английским гостям, бывшим в Петербурге, нельзя не порадоваться. Доброе предзнаменование. Думаю своим мужицким умом, что это дело большое – начало дружбы с Россией, с английскими народами. Союз, голубчик, Англии с Россией, да еще находящейся в дружбе с Францией, это не фунт изюма, а грозная сила, право хорошо"».
Это англо-франкофильское заявление Распутина на первый взгляд несколько расходится с его известным германофильством, хотя на самом деле противоречия тут нет: Распутин своим мужицким умом выступал за добрососедские отношения России со всеми крупными державами, был против войны и, по свидетельству различных мемуаристов, говорил о том, что не случись ему быть раненным полоумной Хионией, никакой войны, а следовательно, и революции не случилось бы.
«Надо сказать, что к войне он относился отрицательно, – показывал на следствии 1917 года Милюков. – Я имел случай это удостоверить перед войной. Тут была одна из корреспонденток, жена итальянского журналиста, которая мне сообщила о своем непременном желании познакомиться с Распутиным и спрашивала, о чем его спросить. Это было до объявления войны, я узнал, что она готовится, и просил спросить Распутина, будет война или нет. Она довольно искусно пробралась к нему, получила его доверие и задала ему этот вопрос; он сказал: да, говорят, война будет, они затевают, но, Бог даст, войны не будет, я об этом позабочусь».
«Отец был горячим противником войны с Германией, – показывала на другом следствии, в 1919 году, Матрена Распутина. – Когда состоялось объявление войны, он, раненный Хионией Гусевой, лежал тогда в Тюмени, Государь присылал ему много телеграмм, прося у него совета и указывая, что министры уговаривают Его начать войну. Отец всемерно советовал Государю в своих ответных телеграммах "крепиться" и войны не объявлять. Я была тогда сама около отца и видела как телеграммы Государя, так и ответные телеграммы отца. Отец тогда говорил, что мы не можем воевать с Германией; что мы не готовы к войне с ней; что с ней, как с сильной державой, нужно дружить, а не воевать. Это его так сильно расстроило, что у него открылось кровотечение из раны».
«На тему о войне я слышала его речи. Он был против войны, но не против войны с Германией, а против войны как войны: грех», – говорила на том же следствии В. И. Баркова.
«Он был безусловный германофил. Мне лично пришлось от него слышать в середине 1916 года: "Кабы тогда меня эта стерва не пырнула, не было бы никакой войны, не допустил бы"», – показывал полковник А. С. Резанов.
Последнее можно было бы считать распутинским хвастовством, но сохранилось письмо, которое послал Распутин Николаю из Тюмени и которое Царь, по словам дочери Распутина, держал при себе в Тобольске, а незадолго до расстрела через камердинера Императрицы передал мужу Матрены Борису Соловьеву.
Вот его текст:
«милой друг есче раз«Это глагол пророка… Германию победят, но что же Россия? Она тонет в крови, гибель ее велика… Какое грозное предостережение патриотическим восторгам первых дней войны! Какая картина ужасной участи несчастной России!» – патетически воскликнул в связи с этими строками автор книги «Император Николай II и революция» И. П. Якобий.
скажу грозна туча нат
расеей беда горя много
темно и просвету нету, слес
то море и меры нет а крови?
что скажу? слов нет, неописуом
мый ужас, знаю все от тебя
войны хотят и верная не
зная что ради гибели, тяжко божье наказанье когда ум
отымет тут начало конца.
ты царь отец народа не
попусти безумным торжествовать
и погубить себя и народ
вот германш победят а
рассея? подумать так воистину
не было от веку горшей
страдальицы вся тонет
в крови велика погибель
без конца печаль
Григорш».
Но письмо Распутина интересно не только своим пророческим содержанием, но и тем, что его можно признать абсолютно подлинным. Оно было продано дочерью Распутина Матреной князю Николаю Владимировичу Орлову не позднее 1922 года в Вене, а тот в свою очередь передал его следователю Соколову.
«Письмо написано на листе белой писчей бумаги, имеющем размеры 34,6 и 21,6 сантиметра. Бумага – несколько сероватого оттенка, местами грязноватая. У самого края листа – часть сального пятна. В непосредственной близости с текстом – сальное пятно, круглой формы, имеющее в диаметре 2,6 сантиметра… Содержание текста писано чернилами черного цвета… При осмотре этого письма не обнаружено ничего, что указывало бы на его апокрифичность…
Судебный следователь Н. Соколов».
К этому можно добавить, что письмо хранится ныне в Йельском университете, его цитирует в «Красном колесе» Солженицын, и если бы в истории с Распутиным было больше подобных бесспорных, не апокрифичных документов, то и биографию его было бы легче реконструировать. Но, к сожалению, основным источником для нас все равно остаются противоречащие друг другу и весьма субъективные мемуары, дневники, доносы, письма и свидетельские показания.
Об антивоенных настроениях Распутина, а также его окружения свидетельствует и запись из дневника французского посла Мориса Палеолога, где приводится его разговор с одной из русских дам:
«– Скажите ваше мнение, господин посол… Вчера я была с визитом у г-жи Танеевой, вы знаете – это мать Анны Вырубовой. Там было пять или шесть человек, весь цвет распутинцев. Там спорили очень серьезно, с очень разгоряченными лицами… настоящий синод… Мое появление вызвало некоторую холодность, потому что я не принадлежу к этой стае, о, нет! Совсем нет! После несколько стесненного молчания Анна Вырубова возобновила разговор. Решительным тоном и как бы давая мне урок, она утверждала, что конечно, война бы не вспыхнула, если б Распутин находился в Петербурге, вместо того, чтобы лежать больным в Покровском, когда наши отношения с Германией начали портиться. Она несколько раз повторила: "Если бы старец был здесь, у нас не было бы войны; не знаю, что бы он сделал, что бы он посоветовал; но Господь вдохновил бы его, в то время, как министры не сумели ничего предвидеть, ничему помешать. Ах… это большое несчастье, что его не было вблизи от нас, чтобы научить императора". Я ответила только пожатием плеч. Но я очень бы хотела знать ваше мнение, господин посол: думаете ли вы, что война была неизбежна и что никакие личные влияния не могли ее отвратить?
Я отвечаю:
– В пределах, в которых проблема была поставлена, война была неизбежна. В Петербурге, так же как и в Париже, и в Лондоне, сделали все возможное, чтобы спасти мир. Невозможно было идти дальше по пути уступок; оставалось только унизиться перед германскими государствами и капитулировать. Может быть, Распутин и посоветовал бы это императору.
– Будьте в этом уверены! – бросает мне г-жа П. с негодующим взглядом».
По воспоминаниям Вырубовой, первая реакция Государя на мирные инициативы Распутина была отрицательной: «В это время пришла телеграмма из Сибири от Распутина, которая просто рассердила Государя. Распутин был сильно настроен против войны и предсказывал, что она приведет к гибели Империи, но Государь отказался в это поверить и негодовал на такое в самом деле почти беспрецедентное вмешательство в государственные дела со стороны Распутина».
Или в другом месте: «…в начале войны с Германией Григорий Ефимович лежал, раненный Гусевой, в Покровском. Он тогда послал две телеграммы Его Величеству, умоляя "не затевать войны". Он и ранее часто говорил Их Величествам, что с войной все будет кончено для России и для них. Государь, уверенный в победоносном окончании войны, тогда разорвал телеграмму и с начала войны, как мне лично казалось, относился холоднее к Григорию Ефимовичу».
Неоднократно высказывалась версия, что покушение на Распутина, совпавшее по времени с убийством в Сараеве наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда (что, как известно, стало поводом к развязыванию мировой войны), не было случайным и все это звенья одной цепи. Обратимся снова к книге С. Кремлева «Россия и Германия: стравить!».
«За сутки до Сараевского убийства у себя на родине, в сибирском селе Покровском, тяжело ранили знаменитого Григория Распутина. Бывшая его приверженка (а может, и любовница) Феония (Хиония) Гусева ударила его в живот ножом, потом убегала от гонявшихся за ней мужиков с криком "Все равно убью антихриста!", а позднее пыталась зарезать себя.
При аресте у Гусевой изъяли номер газеты "Свет" со статьей о Распутине крупного масона Амфитеатрова, с 1905 года жившего в Париже. А на другой день в Сараево Гавриле Принципу повезло больше: он убил эрцгерцога. <…>
…не приходится сомневаться в том, что Распутин в вопросе о войне мыслил верно и ненужной для России войны с Германией не хотел. Не хотел сам, помимо чьих-то влияний. В здравом смысле ему, малограмотному, но сметливому мужику, отказать нельзя. Он рассуждал просто: "Германия – страна царская. Россия – тоже… Драться им друг с дружкой – это накликать революцию. Революция, значить – царям 'по шапке'. А куды ж тады Грегорий?"
Точно так же (дословно так же, с поправкой лишь на различие словарей мужика и монарха) с вершин образования и трона рассуждал Вильгельм II в своих письмах к "Ники". Там он настойчиво отговаривал Николая от дружбы с "республиканской" Францией, срубившей голову Людовику XVI.
Дело было, конечно, не в республиканизме, но "Вилли", очевидно, не без оснований считал, что такие аргументы дойдут до "Ники" быстрее. Для нас же тут существенно одно – кайзер толковал о мире. Пусть даже как гарантии от революций, но мире!
Царь реагировал кисло. Однако влиянием на Николая Распутин обладал явно поболее, чем на Вильгельма. В царском дневнике имя "старца" попадается не очень уж часто: Распутин для царя был так же свят, как и Бог, имя которого всуе упоминать не рекомендуется. И "святой черт" мог оказаться частным фактором, влияющим на общее изменение политики, то есть отказ Николая в решительный момент от войны, несмотря на внешнее давление окружения. Ведь "Грегорий" был элементом внутренней жизни упрямого и своевольного императора, и поэтому "распутин"-фактор стоил многого!
По свидетельствам знающих участников эпохи, Распутин решающим образом сорвал участие России в первой Балканской войне, сыграв здесь положительную роль как политик. Логика была той же: "куды, мол, нам соваться, кады здеся, дома не все в порядке", хотя и в этом факте извращенность, бесцельность русского самодержавия проявились очень убедительно. <…>
Война свалилась на русскую голову так же неожиданно, как в августе свалился бы на нее снег. И при определенных обстоятельствах Гришка, возможно, смог бы стать "соломинкой", которая сломала бы спину "верблюду" войны.
Находятся желающие рассматривать Распутина как исключительно нравственную фигуру, вождя неких "духовных христиан" и радетеля-де за землю русскую. Все это, конечно, глупости. А вот очень может быть не глупости то, что Гришку действительно могли пырнуть ножом накануне выстрелов Принципа по согласованному плану. И, может, недаром совпадение двух событий давно привлекало внимание исследователей на Западе. Особенно – в Германии, где порой заявляют, что в войне двойным образом виновен Петербург <…>
А покушение на Распутина очень уж удачно совпало по времени с сараевскими выстрелами. Позднее он говорил, что не будь случая с "'окаянной' Феонией, не было бы и войны" <…> Похоже, Распутина просто недорезали по расейской привычке к халтуре».
Прокомментировать все это можно следующим образом: