Страница:
«Но как же похожа эта смерть-предсказание на блаженную кончину Царственных мучеников, в точности повторивших таинственный смертный путь своего Друга! То же нисхождение в зловещий подвал, тот же труп убитой собаки, подбрасываемый рядом с Их Честными Телами, то же сожжение окровавленных одежд, перезахоронение и сожжение тел. И те же попытки изуверов вот уже на протяжении 70 лет всеми способами и средствами скрыть, затемнить картину происшедшего на месте убиения, несмотря на казалось бы достаточное количество свидетельских показаний и улик, продолжающую оставаться неясной», – написал уже в наше время один из самых самозабвенных сторонников Распутина А. А. Щедрин (Николай Козлов). Но, пожалуй, самую гневную оценку произошедшему в марте 1917 года с телом Распутина дал историк-монархист С. В. Фомин:
«Следует определенно заявить, что именно по прямому указанию министра юстиции и с одобрения прочих временщиков был совершен акт осквернения могилы. При этом было совершено святотатство: из гроба украли, а впоследствии продали икону Божией Матери. Преступники открыто глумились над телом православного, уже представшего на суд Божий. Наконец, тело кощунственно сожгли. Обо всем этом открыто писали газеты, смакуя грязные подробности. Все это Великим Постом. И никаких протестов со стороны церковной иерархии, Св. Синода, насколько известно, не последовало. Впрочем, так же, как и в связи с арестом и содержанием под стражей Православного Царя, Царицы, Наследника Цесаревича (тяжко больного мальчика), юных Царевен. (Так чего же мы хотим после всего этого, православные?!!) Но на сей счет существовали (не будем говорить о государственных) законы церковные. 66-е правило св. Василия Великого, например, «повелевает на десять лет отлучать от святого причащения раскапывающего гробы (т. е. того), кто открывает гробы и похищает то, что кладется с мертвыми». Осуждение гробным татям содержится и в 7-м правиле св. Григория Нисского. В алфавитной Синтагме Матфея Властаря читаем: «Раскапывающие гробы и обнажающие тела умерших, если делают это с оружием в руках, подвергаются смертной казни; а если без оружия – ссылаются в рудники. Раздевающие мертвых во гробах должны быть наказываемы отсечением рук. Передвигающие останки или кости, – если простые люди, подвергаются крайнему наказанию, а если знатные, то заточаются или ссылаются в рудники. Останки умерших не должно осязать или раздевать. Никто не должен без царского повеления переносить человеческое тело в другое место».
Все это в полной мере относится и к "героям" нашего повествования. И если по изворотливости преступников, нерадивости и лукавству тех, кому было положено от Господа надзирать за порядком, они смогли избежать земного осуждения, то неотвратимый, неподкупный и справедливый Суд Божий не дано обойти никому».
Что на все это сказать?
Распутина действительно убили злодейским способом и мерзко надругались над его телом. Можно сколько угодно спорить о том, какой была его жизнь, но едва ли подлежит обсуждению его смерть. Она была мученической и, как знать, возможно, искупившей его грехи. Это уже находится вне области наших суждений, для нас очевиднее иное. Убийство Григория Распутина в ряду многих других причин привело к падению монархии, которое в свою очередь открыло путь к разгулу великой русской смуты XX века, перекинувшейся на век XXI. Но то, что открылось нам почти столетие спустя, едва ли прочитывалось в те месяцы весенней эйфории 1917 года, когда Россия ликовала и радовалась свободе. В ту пору гибель Распутина помещалась в совсем другой исторический контекст, оттого и отношение к его телу было столь неуважительным.
Прокурор Завадский, проводивший следствие по делу об убийстве Распутина, писал в мемуарах: «У А. Ф. Керенского в служебном кабинете я видел своеобразный протокол, составленный добровольцами революционного движения, расходовавшими свою энергию на явные пустяки: протокол этот удостоверял, что Гришка Второй был вырыт и сожжен, как и Гришка Первый в оны годы[65], также перед началом длительной русской смуты».
И Синод Русской Церкви не протестовал против глумления над телом Распутина, потому что усердно занимался тем, что изгонял из Церкви его дух.
«После революции могила и прах его были уничтожены.
Так трагически кончилась эта печальная страница.
Один из выдающихся архиереев на интимный вопрос верующего дворянина из выдающейся старой родовитой семьи Б. ответил ему в том смысле, что так-де и нужно», – написал в мемуарах митрополит Вениамин. И кто бы ни подразумевался под сим выдающимся архиереем[66], одобрившим расправу не только над Распутиным, но и его останками, это оценка выражала общее церковное настроение.
Отрицательное отношение к Распутину, уверенность в том, что он сыграл ужасную роль в делах Церкви и в назначении последнего обер-прокурора, несомненно стали одной из причин того, что когда за несколько дней до Февральской революции обер-прокурор Раев предложил Синоду выступить с обращением к народу поддержать монархию, члены Синода сделать это отказались, а февральский переворот и отречение от престола не только Государя Николая Александровича, но и его брата Михаила однозначно и практически единодушно поддержали.
Весной 1917 года отношение к Распутину и отношения с Распутиным по сути стали критерием достоинства того или иного клирика или мирянина. Когда на Поместном соборе 1917 года обсуждалась кандидатура Московского митрополита, то из 800 голосов 303 получил, заняв второе место после митрополита Тихона и опередив с колоссальным отрывом многих архиереев, в том числе архиепископа Новгородского Арсения и Финляндского Сергия, Александр Дмитриевич Самарин, который не был не только епископом, но даже духовным лицом. Однако многие участники съезда, как писала газета «Русское слово», «определенно высказывались за кандидатуру мужественного борца с распутинством на обер-прокурорском посту А. Д. Самарина». Точно так же протопресвитер Шавельский исключительно благодаря своей антираспутинской позиции стал в дальнейшем (равно как и Самарин) одним из 25 претендентов на звание патриарха.
Были возвращены из ссылок епископ Гермоген и протоиерей В. И. Востоков. О последнем в «Русском слове» писали: «8 марта в Епархиальном доме состоялось собрание Московского духовенства и преподавателей духовно-учебных заведений <…> В. И. Востоков признал необходимость, чтобы лица, замаравшие себя в грязи распутинства, были смещены со своих должностей. Им следует сказать: "Руки прочь!" <…> На собрании было прекращено дело В. И. Востокова».
Однако на антираспутинской волне не только восстанавливалась справедливость. И люди выдвигались не только достойные. Одним из самых ужасных символов «демократических преобразований» в Церкви весной 1917 года стал новый (и последний) в нашей церковной истории обер-прокурор Синода кн. В. Н. Львов, до низости которого не опускался ни один из «распутинских ставленников»: ни Саблер, ни Раев.
«Досадуя на то, что ему не поручали правительственной должности, о которой он мечтал, Львов приписывал свою неудачу зловещему влиянию Распутина. В довоенные годы и во время войны он активно распространял более или менее преувеличенные слухи о значении при Дворе "темных сил", возглавляемых Распутиным. Этого оказалось достаточно, чтобы Первое Временное Правительство назначило его обер-прокурором Синода, – писал историк Г. М. Катков. – Львов воспользовался своим положением, чтобы отомстить тем епископам, которых он считал бывшими сторонниками Распутина, и внушить страх остальным».
«По инициативе синодального обер-прокурора В. Н. Львова при Св. Синоде предлагается учредить следственную комиссию для расследования некоторых дел в области церковного управления, – сообщала 8 апреля 1917 года газета «Новое время». – На комиссию будет возложена задача выяснить ту роль, которую вообще играл в делах нашего церковного управления Г. Распутин, и принять все меры к ликвидации следов его влияния. Во главе комиссии предполагает стать сам синодальный обер-прокурор В. Н. Львов».
Так были подвергнуты опале иерархи, находившиеся под подозрением в особых отношениях с Распутиным. В том числе это касалось и иерархов достойных. С Московской кафедры удалили митрополита Макария. «Митрополит Московский, бывший архиерей Тобольский, Макарий, старец благочестивейшей жизни и миссионер Сибири, должен был уйти со своего поста как человек, которому ставили в вину несопротивление Распутину. На его место потом избрали Тихона, впоследствии патриарха», – вспоминал митрополит Вениамин (Федченков).
«…обер-прокурор, прибыв на митрополичье подворье в Петрограде с вооруженной стражей, вечером вошел в комнаты Митрополита и, подозвав меня к себе жестом руки, выкрикивал по адресу моему: "Распутинец! Распутинец!", – описывал, как это происходило, сам митрополит Макарий. – Потом, пригрозив Петропавловской крепостью, потребовал, чтобы я тотчас садился писать прошение в Святой Синод об увольнении меня на покой. Требование мною молчаливо было исполнено».
О Макарий и об отношении к нему сменившего его на этом месте митрополита Московского Тихона (будущего патриарха) существует свидетельство, принадлежащее Б. Царевскому и опубликованное в 1918 году в книге «Соборный разум»:
«По его мнению, если бы всеми уважаемый старец-митрополит и был виноват в том соприкосновении со "старцем" Распутиным, в котором его обвинял этот барин, на время надевший красную рубашку (Львов), не ему все же выступать с обличениями и кричать и топать ногами на святителя.
– Зачем преосвященный Макарий все-таки подал прошение об отставке? – заметил я.
– То-то все мы лакеи! – с горечью воскликнул владыка. – Веками унижений приучены к покорности! Ну да не все, слава Богу! Скорее бы конец всему этому!
Последние фразы были связаны с такой глубокой горечью, что я искренно покаялся в душе, что неосторожно затронул его наболевшие раны».
С Тобольской кафедры за связь с Распутиным удалили архиепископа Варнаву, который, впрочем, если верить Ордовскому-Танаевскому, о смерти своего благодетеля отозвался довольно грубо: «Собаке и собачья смерть», а сам служил в первые дни Февральской революции с красными бантами на посохе и плечах, что не спасло его от увольнения, и в дальнейшем от ареста уже при большевиках. По причине репутации «распутинца» отправили на покой Тверского епископа Серафима (Чичагова), будущего священномученика, и архиепископа Владимирского Алексия (Дородницына).
Об Алексии писал митрополит Евлогий: «После революции паства из Владимира прогнала его за дружественные отношения с Распутиным: он поднес Распутину книгу с надписью "Дорогому, мудрому старцу"».
Сам Алексий все это отрицал. «Распутина я никогда не видел и лично не был с ним знаком, никогда ни с какой просьбой к нему не обращался ни письменно, ни через третьих лиц. Но сам Распутин упорно домогался знакомства со мной, выступая предо мною ходатаем за разных лиц… Распутина и распутинство я всегда ненавидел и несколько лет боролся с ним» – такое заявление опубликовал он 18 марта 1917 года в газете «Новое время». Тем не менее 8 мая Чрезвычайный съезд духовенства и мирян Владимирской епархии единогласно постановил: «Удалить архиепископа Алексия из Владимирской епархии… как члена "Союза рус. народа" и связанного с Распутиным, за деспотическое управление и дерзкое обращение с духовенством… Архиепископ Алексий настраивает против нового правительства, читая свои проповеди, в которых называет новое правительство проклятым, оно создано не от Бога, а от самого сатаны».
Но самой жестокой оказалась расправа победившего народа с митрополитом Питиримом. «В Петрограде был немедленно удален (и, кажется, его везли по Невскому на троне, с позором) митрополит Питирим». Дополнил это воспоминание митрополита Вениамина А. К. Светозарский в примечаниях к мемуарам владыки: «Митрополита Питирима в полном святительском облачении посадили в разбитый автомобиль и с гиканьем и криками целый день возили по городу».
«Пришел Карташев, тоже в волнении и уже в экстазе… "Сам видел, собственными глазами. Питиримку повезли! Питиримку взяли и в Думу солдаты везут!" Это наш достойный митрополит, друг покойного Гриши», – записала в дневнике Гиппиус 28 февраля.
А между тем иные из обличителей Питирима вели себя после революции едва ли более достойно, чем он, даже если и считать Петроградского владыку распутинским ставленником. Историк М. Бабкин собрал партийные речи отдельных русских архиереев весной 1917 года. Вот что, например, говорил епископ Енисейский и Красноярский Никон (Бессонов) на собрании кадетской партии 12 марта 1917 года, и в его речах мы встречаемся с хорошо знакомыми нам лицами: Государем, Государыней, Распутиным, Протопоповым, Милюковым:
«Господа, я всегда уважал и уважаю английскую конституционную монархию и считаю этот образ правления наилучшим, но не для нас, не для нашего государства. И потому я – за Российскую республику. Наши многие русские монархи, и особенно последний из них, Николай II со своею супругою Александрою, так унизили, так посрамили, опозорили монархизм, что о монархе, даже и конституционном, у нас и речи быть не может. В то время как наши герои проливали свою драгоценную кровь за отчизну, в то время как все мы страдали и работали во благо нашей родины, Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своими Распутиными, Протопоповыми и другими пресмыкателями и блудниками. Монарх и его супруга изменяли своему же народу. Большего, ужаснейшего позора ни одна страна никогда не переживала. Нет, нет – не надо нам больше никакого монарха. Самое слово "монарх" теперь для нас странно… Изберут вел. кн. Михаила или Николая Николаевича, поставят одного из них конституционным монархом, а у него, смотришь, те же родные люди, те же пойдут друзья и приспешники. Начнется опять та же, пусть себе сначала в меньшей степени, камарилья, свистопляска, чехарда… Я, повторяю, глубоко уважаю английский образ правления, конституционную монархию, но она – не для нас; я – за республику, за совершенно новый и для нас наилучший образ правления…
…Досточтимый Павел Николаевич Милюков, председатель Партии народной свободы, когда его спросил народ, какой же у нас будет образ правления, ответил, что это – дело Учредительного собрания, а по мнению Думы – конституционная монархия. Ответ его понятен…
Итак, господа, на знамени нашей партии я написал бы такие слова: 1) полное доверие новому правительству; 2) решительная победа над немцем; 3) Учредительное собрание и 4) Великая Российская Республика».
Протоиерей Федор Дмитриевич Филоненко, ставший опять-таки на антираспутинской волне членом Синода, выступая 9 марта 1917 года в Думе, в той самой Думе, где тремя годами раньше он громил Григория Распутина, говорил:
«Дорогие братья!
Темные силы цезарепапизма, державшие церковь Христову в тяжелых тисках гнета и насилия, – рухнули. Совесть русского православного духовенства и всех православных чад церкви отныне свободна.
Приветствую вас, дорогие братья, с этой зарей свободы, несущей благо и счастье родной стране и церкви.
Возблагодарим Господа Бога за Его милость к нашей родине и церкви Христовой и помянем добрым словом всех борцов и подвижников за свободу. Но не будем скрывать от себя, что церковь наша и духовенство находятся в тяжелом положении. Вековой гнет прежнего режима, подорвав и плодотворную работу церкви, сковал ее силы, разрознил их, придушил. Белоснежная риза церкви загрязнена кощунственными его руками. На церковь нашу и ее служителей весьма многие смотрят подозрительно, враждебно, недоверчиво.
Дорогие братья! По праву скромного борца за свободу церкви обращаюсь к вам с братским призывом.
Отбросим далеко прочь, искренно и раз навсегда все наслоения и остатки ветхого человека, облачимся в новые ризы правды, любви Христовой и начнем строить новую, свободную жизнь в свободной русской стране для блага церкви.
Вы, петроградское столичное духовенство, сплотитесь и соединитесь во имя любви Христовой, во имя осуществления высоких евангельских начал. И пусть отныне ничто не мешает идти вам по этому пути.
Несите свою открытую душу, свое свободное пастырское благовестие прежде всего ко всем приниженным, угнетенным насилиями и удушливым гнетом прежнего строя, к тем, кто ковал нашу нынешнюю свободу, кто боролся за благо и счастье родины. У них еще много горьких осадков пережитого, ужасного прошлого. Я уверен, что наша сплоченная, искренняя, исполненная мира и братства деятельность рассеет и победит эти осадки. Среди вас есть еще старые бойцы за свободу церкви, которые 12 лет тому назад объединились в числе 32-х вокруг Григория Петрова.
И в настоящий великий исторический момент возьмите снова инициативу в свои руки и бодро идите во имя обновления церкви. Вы, столичное духовенство, явите светлый пример для православного духовенства всей остальной России.
Бог в помощь, дорогие братья!»
И недоброй памяти священник Григорий Петров, и дело обновления Церкви, и вся либеральная риторика речей отца Феодора – все это лишний раз доказывает, что в борьбу с Распутиным включались не самые рассудительные и мудрые пастыри. Разумеется, судить по запальчивым либо просто кощунственным выступлениям отдельных лиц о позиции всей Церкви нельзя. Но ведь и куда более авторитетные русские иерархи на первых порах поддержали революцию, и именно Григорий Распутин и вся связанная с ним история были одной из ключевых тому причин.
«В настоящую историческую минуту не могу не высказать несколько слов, быть может, и нескладных, но идущих от сердца. Господин обер-прокурор говорит о свободе Церкви, – держал речь 4 марта 1917 года архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий) на первом заседании Святейшего синода при Временном правительстве в ответ на объявление обер-прокурором Львовым о предоставленной Церкви правительством «свободе от цезарепапизма». – Какой прекрасный дар! Свобода принесена с неба Спасителем нашим и Господом: "Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете" [Иоан. 8, 36]; она выстрадана апостолами, куплена кровью мучеников. И великий дар свободы стоит испытаний и страданий. Двести лет Православная Церковь пребывала в рабстве. Теперь даруется ей свобода. Боже, какой простор! Но вот птица, долго томившаяся в клетке, когда ее откроют, со страхом смотрит на необъятное пространство; она не уверена в своих силах и в раздумье садится около порога дверец. Так чувствуем себя в настоящий момент и мы, когда революция дала нам свободу от цезаре-папизма… Великий дар свободы куплен и приобретается всегда ценой испытаний. Утверди, Господи, Церковь Твою!»
О пресловутом цезарепапизме размышляли не только правящие архиереи, но и, шире, религиозно настроенная и религиозно задумывавшаяся интеллигенция.
«Отчего рухнуло царское самодержавие в России? Оттого что оно стало идолом для русского самодержца, – говорил, выступая на заседании Религиозно-философского общества в апреле 1917 года, Е. Н. Трубецкой. – Он поставил свою власть выше церкви, и в этом было самопревознесение и тяжкое оскорбление святыни. Он безгранично верил в субъективное откровение, сообщающееся ему – помазаннику Божию – или непосредственно, или через посланных ему Богом людей, слепо верил в себя как орудие Провидения. И оттого он оставался слеп и глух к тому, что все видели и слышали. Отсюда эта армия темных сил, погубивших его престол, и вся эта мерзость хлыстовщины, которая вторглась в церковь и государство. Повреждение первоисточника духовной жизни – вот основная причина этого падения.
В крушении старого порядка, которое было этим вызвано, выразился суд Божий не над личностью несчастного царя, а над тем кумиром, которому он поклонялся.
Кумир этот – не им создан: церковь издавна находилась в плену у самодержавия. Цезарепапизм – изначальный грех нашего церковно-государственного строя. Мы привыкли к этому рабству».
Наконец, недавно стало известно, что епископ Никон (Рождественский), тот самый, кто принимал участие в ликвидации «афонской смуты», – далее цитируем по статье И. В. Лобановой «Восстановление патриаршества в России в контексте политических событий начала XX века», – «был разочарован последним российским императором. По свидетельству проф. А. Д. Беляева, незадолго до революции, в январе 1917 г., он сетовал в беседе с ним, что император занимается спиритизмом, вызывает дух Распутина».
Все это означает лишь то, что распутинская легенда гуляла не только среди легковерной и легкомысленной толпы и светской черни. Она затронула Церковь, в том числе и достойных ее предстоятелей. Но таковой была трагическая реальность нашей истории, которую нет нужды ни хулить, ни приукрашивать, а надо принимать как данность, не забывая о том, что пастыри и архипастыри, более других пострадавшие от «царского режима» и, соответственно, от Григория Распутина, отнеслись к революции куда менее восторженно.
«Я ни благословляю случившегося переворота, ни праздную мнимой еще "пасхи" (вернее же мучительной Голгофы) нашей многострадальной России и исстрадавшегося душою духовенства и народа, ни лобызаю туманное и "бурное" лицо революции, ни в дружбу и единение с ней не вступаю, ибо ясно еще не знаю, кто и что она есть сегодня и что она даст нашей Родине, особенно же Церкви Божьей, завтра», – говорил о наступившем времени «свободы» освобожденный и получивший Тобольскую кафедру епископ Гермоген.
Еще более резко высказался на Поместном соборе 1917– 1918 годов протоиерей Владимир Востоков: «Собор должен сказать, что в феврале-марте произведен насильственный переворот, который для православного христианина есть клятвопреступление, требующее очищения покаянием <…> Мы знали историческую идею, которая шестьсот лет растила могучую Россию. И эту-то идею в марте прошлого года одни затоптали, заплевали, другие ее не защищали, а опасливо ее замолчали. Нам нужно было тогда же возвысить голос против ложного пути, на который масонство бросило несчастную страну, но мы этого не сделали, и вот мы дожили до кровавого крещения…»
«Будем умолять Его Всещедрого, да устроит Сам Он власть и мир на земле нашей, да не оставит Он нас надолго без Царя, как детей без матери. Да поможет Он нам, как триста лет назад нашим предкам, всем единодушно и воодушевленно получить родного Царя от Него Всеблагого Промыслителя», – призывал епископ Пермский Андроник, но до этого времени Россия пока что не дожила.
ЭПИЛОГ
«Следует определенно заявить, что именно по прямому указанию министра юстиции и с одобрения прочих временщиков был совершен акт осквернения могилы. При этом было совершено святотатство: из гроба украли, а впоследствии продали икону Божией Матери. Преступники открыто глумились над телом православного, уже представшего на суд Божий. Наконец, тело кощунственно сожгли. Обо всем этом открыто писали газеты, смакуя грязные подробности. Все это Великим Постом. И никаких протестов со стороны церковной иерархии, Св. Синода, насколько известно, не последовало. Впрочем, так же, как и в связи с арестом и содержанием под стражей Православного Царя, Царицы, Наследника Цесаревича (тяжко больного мальчика), юных Царевен. (Так чего же мы хотим после всего этого, православные?!!) Но на сей счет существовали (не будем говорить о государственных) законы церковные. 66-е правило св. Василия Великого, например, «повелевает на десять лет отлучать от святого причащения раскапывающего гробы (т. е. того), кто открывает гробы и похищает то, что кладется с мертвыми». Осуждение гробным татям содержится и в 7-м правиле св. Григория Нисского. В алфавитной Синтагме Матфея Властаря читаем: «Раскапывающие гробы и обнажающие тела умерших, если делают это с оружием в руках, подвергаются смертной казни; а если без оружия – ссылаются в рудники. Раздевающие мертвых во гробах должны быть наказываемы отсечением рук. Передвигающие останки или кости, – если простые люди, подвергаются крайнему наказанию, а если знатные, то заточаются или ссылаются в рудники. Останки умерших не должно осязать или раздевать. Никто не должен без царского повеления переносить человеческое тело в другое место».
Все это в полной мере относится и к "героям" нашего повествования. И если по изворотливости преступников, нерадивости и лукавству тех, кому было положено от Господа надзирать за порядком, они смогли избежать земного осуждения, то неотвратимый, неподкупный и справедливый Суд Божий не дано обойти никому».
Что на все это сказать?
Распутина действительно убили злодейским способом и мерзко надругались над его телом. Можно сколько угодно спорить о том, какой была его жизнь, но едва ли подлежит обсуждению его смерть. Она была мученической и, как знать, возможно, искупившей его грехи. Это уже находится вне области наших суждений, для нас очевиднее иное. Убийство Григория Распутина в ряду многих других причин привело к падению монархии, которое в свою очередь открыло путь к разгулу великой русской смуты XX века, перекинувшейся на век XXI. Но то, что открылось нам почти столетие спустя, едва ли прочитывалось в те месяцы весенней эйфории 1917 года, когда Россия ликовала и радовалась свободе. В ту пору гибель Распутина помещалась в совсем другой исторический контекст, оттого и отношение к его телу было столь неуважительным.
Прокурор Завадский, проводивший следствие по делу об убийстве Распутина, писал в мемуарах: «У А. Ф. Керенского в служебном кабинете я видел своеобразный протокол, составленный добровольцами революционного движения, расходовавшими свою энергию на явные пустяки: протокол этот удостоверял, что Гришка Второй был вырыт и сожжен, как и Гришка Первый в оны годы[65], также перед началом длительной русской смуты».
И Синод Русской Церкви не протестовал против глумления над телом Распутина, потому что усердно занимался тем, что изгонял из Церкви его дух.
«После революции могила и прах его были уничтожены.
Так трагически кончилась эта печальная страница.
Один из выдающихся архиереев на интимный вопрос верующего дворянина из выдающейся старой родовитой семьи Б. ответил ему в том смысле, что так-де и нужно», – написал в мемуарах митрополит Вениамин. И кто бы ни подразумевался под сим выдающимся архиереем[66], одобрившим расправу не только над Распутиным, но и его останками, это оценка выражала общее церковное настроение.
Отрицательное отношение к Распутину, уверенность в том, что он сыграл ужасную роль в делах Церкви и в назначении последнего обер-прокурора, несомненно стали одной из причин того, что когда за несколько дней до Февральской революции обер-прокурор Раев предложил Синоду выступить с обращением к народу поддержать монархию, члены Синода сделать это отказались, а февральский переворот и отречение от престола не только Государя Николая Александровича, но и его брата Михаила однозначно и практически единодушно поддержали.
Весной 1917 года отношение к Распутину и отношения с Распутиным по сути стали критерием достоинства того или иного клирика или мирянина. Когда на Поместном соборе 1917 года обсуждалась кандидатура Московского митрополита, то из 800 голосов 303 получил, заняв второе место после митрополита Тихона и опередив с колоссальным отрывом многих архиереев, в том числе архиепископа Новгородского Арсения и Финляндского Сергия, Александр Дмитриевич Самарин, который не был не только епископом, но даже духовным лицом. Однако многие участники съезда, как писала газета «Русское слово», «определенно высказывались за кандидатуру мужественного борца с распутинством на обер-прокурорском посту А. Д. Самарина». Точно так же протопресвитер Шавельский исключительно благодаря своей антираспутинской позиции стал в дальнейшем (равно как и Самарин) одним из 25 претендентов на звание патриарха.
Были возвращены из ссылок епископ Гермоген и протоиерей В. И. Востоков. О последнем в «Русском слове» писали: «8 марта в Епархиальном доме состоялось собрание Московского духовенства и преподавателей духовно-учебных заведений <…> В. И. Востоков признал необходимость, чтобы лица, замаравшие себя в грязи распутинства, были смещены со своих должностей. Им следует сказать: "Руки прочь!" <…> На собрании было прекращено дело В. И. Востокова».
Однако на антираспутинской волне не только восстанавливалась справедливость. И люди выдвигались не только достойные. Одним из самых ужасных символов «демократических преобразований» в Церкви весной 1917 года стал новый (и последний) в нашей церковной истории обер-прокурор Синода кн. В. Н. Львов, до низости которого не опускался ни один из «распутинских ставленников»: ни Саблер, ни Раев.
«Досадуя на то, что ему не поручали правительственной должности, о которой он мечтал, Львов приписывал свою неудачу зловещему влиянию Распутина. В довоенные годы и во время войны он активно распространял более или менее преувеличенные слухи о значении при Дворе "темных сил", возглавляемых Распутиным. Этого оказалось достаточно, чтобы Первое Временное Правительство назначило его обер-прокурором Синода, – писал историк Г. М. Катков. – Львов воспользовался своим положением, чтобы отомстить тем епископам, которых он считал бывшими сторонниками Распутина, и внушить страх остальным».
«По инициативе синодального обер-прокурора В. Н. Львова при Св. Синоде предлагается учредить следственную комиссию для расследования некоторых дел в области церковного управления, – сообщала 8 апреля 1917 года газета «Новое время». – На комиссию будет возложена задача выяснить ту роль, которую вообще играл в делах нашего церковного управления Г. Распутин, и принять все меры к ликвидации следов его влияния. Во главе комиссии предполагает стать сам синодальный обер-прокурор В. Н. Львов».
Так были подвергнуты опале иерархи, находившиеся под подозрением в особых отношениях с Распутиным. В том числе это касалось и иерархов достойных. С Московской кафедры удалили митрополита Макария. «Митрополит Московский, бывший архиерей Тобольский, Макарий, старец благочестивейшей жизни и миссионер Сибири, должен был уйти со своего поста как человек, которому ставили в вину несопротивление Распутину. На его место потом избрали Тихона, впоследствии патриарха», – вспоминал митрополит Вениамин (Федченков).
«…обер-прокурор, прибыв на митрополичье подворье в Петрограде с вооруженной стражей, вечером вошел в комнаты Митрополита и, подозвав меня к себе жестом руки, выкрикивал по адресу моему: "Распутинец! Распутинец!", – описывал, как это происходило, сам митрополит Макарий. – Потом, пригрозив Петропавловской крепостью, потребовал, чтобы я тотчас садился писать прошение в Святой Синод об увольнении меня на покой. Требование мною молчаливо было исполнено».
О Макарий и об отношении к нему сменившего его на этом месте митрополита Московского Тихона (будущего патриарха) существует свидетельство, принадлежащее Б. Царевскому и опубликованное в 1918 году в книге «Соборный разум»:
«По его мнению, если бы всеми уважаемый старец-митрополит и был виноват в том соприкосновении со "старцем" Распутиным, в котором его обвинял этот барин, на время надевший красную рубашку (Львов), не ему все же выступать с обличениями и кричать и топать ногами на святителя.
– Зачем преосвященный Макарий все-таки подал прошение об отставке? – заметил я.
– То-то все мы лакеи! – с горечью воскликнул владыка. – Веками унижений приучены к покорности! Ну да не все, слава Богу! Скорее бы конец всему этому!
Последние фразы были связаны с такой глубокой горечью, что я искренно покаялся в душе, что неосторожно затронул его наболевшие раны».
С Тобольской кафедры за связь с Распутиным удалили архиепископа Варнаву, который, впрочем, если верить Ордовскому-Танаевскому, о смерти своего благодетеля отозвался довольно грубо: «Собаке и собачья смерть», а сам служил в первые дни Февральской революции с красными бантами на посохе и плечах, что не спасло его от увольнения, и в дальнейшем от ареста уже при большевиках. По причине репутации «распутинца» отправили на покой Тверского епископа Серафима (Чичагова), будущего священномученика, и архиепископа Владимирского Алексия (Дородницына).
Об Алексии писал митрополит Евлогий: «После революции паства из Владимира прогнала его за дружественные отношения с Распутиным: он поднес Распутину книгу с надписью "Дорогому, мудрому старцу"».
Сам Алексий все это отрицал. «Распутина я никогда не видел и лично не был с ним знаком, никогда ни с какой просьбой к нему не обращался ни письменно, ни через третьих лиц. Но сам Распутин упорно домогался знакомства со мной, выступая предо мною ходатаем за разных лиц… Распутина и распутинство я всегда ненавидел и несколько лет боролся с ним» – такое заявление опубликовал он 18 марта 1917 года в газете «Новое время». Тем не менее 8 мая Чрезвычайный съезд духовенства и мирян Владимирской епархии единогласно постановил: «Удалить архиепископа Алексия из Владимирской епархии… как члена "Союза рус. народа" и связанного с Распутиным, за деспотическое управление и дерзкое обращение с духовенством… Архиепископ Алексий настраивает против нового правительства, читая свои проповеди, в которых называет новое правительство проклятым, оно создано не от Бога, а от самого сатаны».
Но самой жестокой оказалась расправа победившего народа с митрополитом Питиримом. «В Петрограде был немедленно удален (и, кажется, его везли по Невскому на троне, с позором) митрополит Питирим». Дополнил это воспоминание митрополита Вениамина А. К. Светозарский в примечаниях к мемуарам владыки: «Митрополита Питирима в полном святительском облачении посадили в разбитый автомобиль и с гиканьем и криками целый день возили по городу».
«Пришел Карташев, тоже в волнении и уже в экстазе… "Сам видел, собственными глазами. Питиримку повезли! Питиримку взяли и в Думу солдаты везут!" Это наш достойный митрополит, друг покойного Гриши», – записала в дневнике Гиппиус 28 февраля.
А между тем иные из обличителей Питирима вели себя после революции едва ли более достойно, чем он, даже если и считать Петроградского владыку распутинским ставленником. Историк М. Бабкин собрал партийные речи отдельных русских архиереев весной 1917 года. Вот что, например, говорил епископ Енисейский и Красноярский Никон (Бессонов) на собрании кадетской партии 12 марта 1917 года, и в его речах мы встречаемся с хорошо знакомыми нам лицами: Государем, Государыней, Распутиным, Протопоповым, Милюковым:
«Господа, я всегда уважал и уважаю английскую конституционную монархию и считаю этот образ правления наилучшим, но не для нас, не для нашего государства. И потому я – за Российскую республику. Наши многие русские монархи, и особенно последний из них, Николай II со своею супругою Александрою, так унизили, так посрамили, опозорили монархизм, что о монархе, даже и конституционном, у нас и речи быть не может. В то время как наши герои проливали свою драгоценную кровь за отчизну, в то время как все мы страдали и работали во благо нашей родины, Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своими Распутиными, Протопоповыми и другими пресмыкателями и блудниками. Монарх и его супруга изменяли своему же народу. Большего, ужаснейшего позора ни одна страна никогда не переживала. Нет, нет – не надо нам больше никакого монарха. Самое слово "монарх" теперь для нас странно… Изберут вел. кн. Михаила или Николая Николаевича, поставят одного из них конституционным монархом, а у него, смотришь, те же родные люди, те же пойдут друзья и приспешники. Начнется опять та же, пусть себе сначала в меньшей степени, камарилья, свистопляска, чехарда… Я, повторяю, глубоко уважаю английский образ правления, конституционную монархию, но она – не для нас; я – за республику, за совершенно новый и для нас наилучший образ правления…
…Досточтимый Павел Николаевич Милюков, председатель Партии народной свободы, когда его спросил народ, какой же у нас будет образ правления, ответил, что это – дело Учредительного собрания, а по мнению Думы – конституционная монархия. Ответ его понятен…
Итак, господа, на знамени нашей партии я написал бы такие слова: 1) полное доверие новому правительству; 2) решительная победа над немцем; 3) Учредительное собрание и 4) Великая Российская Республика».
Протоиерей Федор Дмитриевич Филоненко, ставший опять-таки на антираспутинской волне членом Синода, выступая 9 марта 1917 года в Думе, в той самой Думе, где тремя годами раньше он громил Григория Распутина, говорил:
«Дорогие братья!
Темные силы цезарепапизма, державшие церковь Христову в тяжелых тисках гнета и насилия, – рухнули. Совесть русского православного духовенства и всех православных чад церкви отныне свободна.
Приветствую вас, дорогие братья, с этой зарей свободы, несущей благо и счастье родной стране и церкви.
Возблагодарим Господа Бога за Его милость к нашей родине и церкви Христовой и помянем добрым словом всех борцов и подвижников за свободу. Но не будем скрывать от себя, что церковь наша и духовенство находятся в тяжелом положении. Вековой гнет прежнего режима, подорвав и плодотворную работу церкви, сковал ее силы, разрознил их, придушил. Белоснежная риза церкви загрязнена кощунственными его руками. На церковь нашу и ее служителей весьма многие смотрят подозрительно, враждебно, недоверчиво.
Дорогие братья! По праву скромного борца за свободу церкви обращаюсь к вам с братским призывом.
Отбросим далеко прочь, искренно и раз навсегда все наслоения и остатки ветхого человека, облачимся в новые ризы правды, любви Христовой и начнем строить новую, свободную жизнь в свободной русской стране для блага церкви.
Вы, петроградское столичное духовенство, сплотитесь и соединитесь во имя любви Христовой, во имя осуществления высоких евангельских начал. И пусть отныне ничто не мешает идти вам по этому пути.
Несите свою открытую душу, свое свободное пастырское благовестие прежде всего ко всем приниженным, угнетенным насилиями и удушливым гнетом прежнего строя, к тем, кто ковал нашу нынешнюю свободу, кто боролся за благо и счастье родины. У них еще много горьких осадков пережитого, ужасного прошлого. Я уверен, что наша сплоченная, искренняя, исполненная мира и братства деятельность рассеет и победит эти осадки. Среди вас есть еще старые бойцы за свободу церкви, которые 12 лет тому назад объединились в числе 32-х вокруг Григория Петрова.
И в настоящий великий исторический момент возьмите снова инициативу в свои руки и бодро идите во имя обновления церкви. Вы, столичное духовенство, явите светлый пример для православного духовенства всей остальной России.
Бог в помощь, дорогие братья!»
И недоброй памяти священник Григорий Петров, и дело обновления Церкви, и вся либеральная риторика речей отца Феодора – все это лишний раз доказывает, что в борьбу с Распутиным включались не самые рассудительные и мудрые пастыри. Разумеется, судить по запальчивым либо просто кощунственным выступлениям отдельных лиц о позиции всей Церкви нельзя. Но ведь и куда более авторитетные русские иерархи на первых порах поддержали революцию, и именно Григорий Распутин и вся связанная с ним история были одной из ключевых тому причин.
«В настоящую историческую минуту не могу не высказать несколько слов, быть может, и нескладных, но идущих от сердца. Господин обер-прокурор говорит о свободе Церкви, – держал речь 4 марта 1917 года архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий) на первом заседании Святейшего синода при Временном правительстве в ответ на объявление обер-прокурором Львовым о предоставленной Церкви правительством «свободе от цезарепапизма». – Какой прекрасный дар! Свобода принесена с неба Спасителем нашим и Господом: "Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете" [Иоан. 8, 36]; она выстрадана апостолами, куплена кровью мучеников. И великий дар свободы стоит испытаний и страданий. Двести лет Православная Церковь пребывала в рабстве. Теперь даруется ей свобода. Боже, какой простор! Но вот птица, долго томившаяся в клетке, когда ее откроют, со страхом смотрит на необъятное пространство; она не уверена в своих силах и в раздумье садится около порога дверец. Так чувствуем себя в настоящий момент и мы, когда революция дала нам свободу от цезаре-папизма… Великий дар свободы куплен и приобретается всегда ценой испытаний. Утверди, Господи, Церковь Твою!»
О пресловутом цезарепапизме размышляли не только правящие архиереи, но и, шире, религиозно настроенная и религиозно задумывавшаяся интеллигенция.
«Отчего рухнуло царское самодержавие в России? Оттого что оно стало идолом для русского самодержца, – говорил, выступая на заседании Религиозно-философского общества в апреле 1917 года, Е. Н. Трубецкой. – Он поставил свою власть выше церкви, и в этом было самопревознесение и тяжкое оскорбление святыни. Он безгранично верил в субъективное откровение, сообщающееся ему – помазаннику Божию – или непосредственно, или через посланных ему Богом людей, слепо верил в себя как орудие Провидения. И оттого он оставался слеп и глух к тому, что все видели и слышали. Отсюда эта армия темных сил, погубивших его престол, и вся эта мерзость хлыстовщины, которая вторглась в церковь и государство. Повреждение первоисточника духовной жизни – вот основная причина этого падения.
В крушении старого порядка, которое было этим вызвано, выразился суд Божий не над личностью несчастного царя, а над тем кумиром, которому он поклонялся.
Кумир этот – не им создан: церковь издавна находилась в плену у самодержавия. Цезарепапизм – изначальный грех нашего церковно-государственного строя. Мы привыкли к этому рабству».
Наконец, недавно стало известно, что епископ Никон (Рождественский), тот самый, кто принимал участие в ликвидации «афонской смуты», – далее цитируем по статье И. В. Лобановой «Восстановление патриаршества в России в контексте политических событий начала XX века», – «был разочарован последним российским императором. По свидетельству проф. А. Д. Беляева, незадолго до революции, в январе 1917 г., он сетовал в беседе с ним, что император занимается спиритизмом, вызывает дух Распутина».
Все это означает лишь то, что распутинская легенда гуляла не только среди легковерной и легкомысленной толпы и светской черни. Она затронула Церковь, в том числе и достойных ее предстоятелей. Но таковой была трагическая реальность нашей истории, которую нет нужды ни хулить, ни приукрашивать, а надо принимать как данность, не забывая о том, что пастыри и архипастыри, более других пострадавшие от «царского режима» и, соответственно, от Григория Распутина, отнеслись к революции куда менее восторженно.
«Я ни благословляю случившегося переворота, ни праздную мнимой еще "пасхи" (вернее же мучительной Голгофы) нашей многострадальной России и исстрадавшегося душою духовенства и народа, ни лобызаю туманное и "бурное" лицо революции, ни в дружбу и единение с ней не вступаю, ибо ясно еще не знаю, кто и что она есть сегодня и что она даст нашей Родине, особенно же Церкви Божьей, завтра», – говорил о наступившем времени «свободы» освобожденный и получивший Тобольскую кафедру епископ Гермоген.
Еще более резко высказался на Поместном соборе 1917– 1918 годов протоиерей Владимир Востоков: «Собор должен сказать, что в феврале-марте произведен насильственный переворот, который для православного христианина есть клятвопреступление, требующее очищения покаянием <…> Мы знали историческую идею, которая шестьсот лет растила могучую Россию. И эту-то идею в марте прошлого года одни затоптали, заплевали, другие ее не защищали, а опасливо ее замолчали. Нам нужно было тогда же возвысить голос против ложного пути, на который масонство бросило несчастную страну, но мы этого не сделали, и вот мы дожили до кровавого крещения…»
«Будем умолять Его Всещедрого, да устроит Сам Он власть и мир на земле нашей, да не оставит Он нас надолго без Царя, как детей без матери. Да поможет Он нам, как триста лет назад нашим предкам, всем единодушно и воодушевленно получить родного Царя от Него Всеблагого Промыслителя», – призывал епископ Пермский Андроник, но до этого времени Россия пока что не дожила.
ЭПИЛОГ
Судьбы
Земной путь Григория Ефимовича Распутина-Нового завершился, тело его было сожжено и прах развеян по ветру, но распутинская легенда продолжала жить. Об этой посмертной легенде можно было бы написать еще одну книгу. Написать о тех мемуарах, действительных и фальсифицированных, которые появились на свет после 17 декабря 1916 года. О книгах, фильмах, спектаклях, которые создавались и продолжают создаваться по всему миру. О стихах, поэмах, судебных процессах, исках, тиражах, песнях популярных рок-групп. Но это будет другая книга. А в этой, завершив повествование о судьбе Распутина, остается рассказать об остальных ее героях – тех, кто Распутина любил или ненавидел, кто с ним боролся или обращался к нему за помощью, пытался использовать его в своих интересах или верой и правдой ему служил. Этих людей, так или иначе с тобольским крестьянином связанных, было очень много – сотни, может быть, тысячи человек. Судьбы одних из них известны очень хорошо, судьбы других – гораздо хуже.
Царская Семья. Ее последний путь знают сегодня все. Был ли в решении Керенского отправить Семью отрекшегося от престола русского Царя в родные края Григория Распутина некий умысел или это простое совпадение, доподлинно неизвестно. Да, наверное, и не столь важно. Существует легенда, что Распутин предсказывал Государю этот путь и говорил, что Николай обязательно увидит его родину. Об этом писала Юлия Ден.
«Они должны приехать, – сердито проговорил крестьянин. Спустя несколько минут он произнес пророческие слова: – Волей или неволей они приедут в Тобольск и, прежде чем умереть, увидят мою родную деревню».
Так и вышло.
«…нам не говорят, куда мы едем (узнаем только в поезде) и на какой срок, но мы думаем, это туда, куда ты недавно ездила – святой зовет нас туда и наш друг.
Не правда ли странно, и ты знаешь это место <…> главное, что мы еще в России (это главное), что здесь тихо, недалеко от раки св. Иоанна. Не удивительно, что мы именно здесь», – писала Императрица своей верной подруге Анне Александровне Вырубовой, которая за год до этого побывала в Покровском, Тобольске и Верхотурье.
И, пожалуй, только при прочтении этих строк и обнаружении связи между Царской Семьей и последним святым, при Империи канонизированном, становится понятной та боль, которую испытывала, и то возмущение, которое высказывала Александра Федоровна, когда Синод отказывался прославлять Иоанна Тобольского, ожидая конца войны.
Царская Семья. Ее последний путь знают сегодня все. Был ли в решении Керенского отправить Семью отрекшегося от престола русского Царя в родные края Григория Распутина некий умысел или это простое совпадение, доподлинно неизвестно. Да, наверное, и не столь важно. Существует легенда, что Распутин предсказывал Государю этот путь и говорил, что Николай обязательно увидит его родину. Об этом писала Юлия Ден.
«Они должны приехать, – сердито проговорил крестьянин. Спустя несколько минут он произнес пророческие слова: – Волей или неволей они приедут в Тобольск и, прежде чем умереть, увидят мою родную деревню».
Так и вышло.
«…нам не говорят, куда мы едем (узнаем только в поезде) и на какой срок, но мы думаем, это туда, куда ты недавно ездила – святой зовет нас туда и наш друг.
Не правда ли странно, и ты знаешь это место <…> главное, что мы еще в России (это главное), что здесь тихо, недалеко от раки св. Иоанна. Не удивительно, что мы именно здесь», – писала Императрица своей верной подруге Анне Александровне Вырубовой, которая за год до этого побывала в Покровском, Тобольске и Верхотурье.
И, пожалуй, только при прочтении этих строк и обнаружении связи между Царской Семьей и последним святым, при Империи канонизированном, становится понятной та боль, которую испытывала, и то возмущение, которое высказывала Александра Федоровна, когда Синод отказывался прославлять Иоанна Тобольского, ожидая конца войны.