Страница:
Эти слова православного христианина, всей жизнью своей доказавшего преданность Церкви[27], можно было бы адресовать тем, кто, переступая через факты, добивается сегодня канонизации Григория Распутина, создавая иконы и слагая акафисты в его честь.
Но вернемся в 1909—1910 годы.
«Дорогой отец Илиодор! По поручению владыки Феофана я пишу Вам о следующем. Мы оба умоляем Вас не защищать Григория, этого истинного дьявола и Распутина. Клянемся Богом Всемогущим, что на исповеди у владыки Феофана открылись его пакостные дела. Дамы, им обиженные, и девицы В. и Т., им растленные, свидетельствуют против него.
Он, сын бесовский, нас водил в баню и нарочно уверял, что он бесстрастен… А потом мы поняли, что он лгал и обманывал нас. Поверьте нам и не защищайте больше его… Любящий Вас иеромонах Вениамин».
Это письмо приведет в своей книге «Святой черт» монах-расстрига Илиодор.
За достоверность этой, как и любой другой цитаты, взятой из его памфлета, ручаться нельзя, но в данном случае она косвенно подтверждается мемуарами самого Вениамина. «Потом выявились совершенно точные, документальные факты, епископ Феофан порвал с Распутиным». Обращались или нет Вениамин с Феофаном к Илиодору, неизвестно, но главное – они предприняли попытку Распутина остановить, и опять же, если верить книге Илиодора, Распутин забеспокоился: «Миленький мой Илиодорушка! Не верь ты клеветникам. Они на меня клевещут. А знаешь почему? Из зависти! Вот я ближе их стоял к царям, цари меня больше любят, а их нет. Вот они и пошли против меня, хотят свалить меня! Не верь им. Им за этот грех капут. Закроется для Феофана лазутка. Григорий».
«Миленький владыка! Был там; они тебе низко кланяются. Просят тебя с Феофаном и Федченкой (Вениамином) не говорить. Дня через два буду. Григорий», – писал он, обращаясь к епископу Гермогену в декабре.
В книге Э. Радзинского епископ Феофан и иеромонах Вениамин показаны как двое простаков, которых обвел вокруг пальца прожженный сибирский жох и кидала. Мысли
Ковровским Афанасием (Сахаровым), архиепископом Фадеем (Успенским), «непоминающим» архимандритом Серафимом (Битюговым). Неоднократно арестовывался и ссылался. Участвовал в Великой Отечественной войне. До конца жизни не имел права вернуться в Москву и, проживая в г. Покрове Владимирской области, служил псаломщиком в единственной действующей церкви. Умер в 1977 году, оставив значительное число сочинений и мемуары.
о несамостоятельности Феофана и Вениамина придерживается и О. Платонов, только в его концепции епископы Феофан и Гермоген принадлежат к «кругу Николая Николаевича» и по этой причине выступают против старца. Помимо этого О. А. Платонов приводит еще один «гениальный» аргумент. Сначала он цитирует своего героя: «И теперь есть, да мало таких служителей; есть епископы, да боятся, как бы не отличили простых монахов, более святых, а не тех, которые в монастыре жир нажили, – этим трудно подвизаться, давит их лень. Конечно, у Бога все возможно, есть некоторые толстые монахи, которые родились такими, – ведь здоровье дар, в некоторых из них тоже есть искра Божья, я не про них говорю». А вслед за тем добавляет уже от себя: «За одни слова о толстых монахах могли обидеться немало тогдашних епископов – и Феофан, и Гермоген, и Антоний, да и значительная часть членов Святейшего Синода».
Возразить на этот полет мысли нечего. Синоду за что только не доставалось от потомков – но за толщину синодалов его, по всей вероятности, побили в первый раз. Отметим лишь, что Феофану, физически очень некрупному, удалось независимо от Великого Князя Николая Николаевича разлучить Распутина с Императорской Четой на довольно продолжительное время, и едва ли им двигало чувство обиды за слова о толстых монахах. То, что это сделал именно Феофан, подтверждают показания фрейлины С. И. Тютчевой, которая передавала свой разговор с Царем (где фигурирует Феофан с его отчаянными попытками остановить человека, приведенного им к черногоркам и попавшего через них во дворец):
«И он стал говорить, что не верит слухам, что к чистому всегда липнет нечистое, и он не понимает, что сделалось вдруг с Феофаном, который так всегда любил Распутина. При этом он указал на письмо Феофана на его столе.
– Вы, Ваше Величество, слишком чисты душой и не замечаете, какая грязь окружает вас… Я сказала, что меня берет страх, что такой человек может быть близок к княжнам.
– Разве я враг своим детям? – возразил Государь…
Он просил меня в разговоре никогда не упоминать имя Распутина».
«…создавая Распутину славу "святого", интернационал пользовался лучшими людьми, введенными им в заблуждение, так и позднее, эти же лучшие, обманутые в своей вере в Распутина, выступили впереди прочих в своих "разоблачениях" и содействовали той дурной славе Распутина, какая, в этот момент, была так нужна "интернационалу". Замечательно, что в обоих случаях лучшие русские люди исходили из своего личного отношения к Распутину, забывая, что центральным местом был Царь и династия, а не личность Распутина, – писал князь Жевахов, имея в виду прежде всего Феофана. – Наступил момент не только жгучей, невыразимо тяжелой душевной боли, но и момент открытой борьбы с тем, кто уже успел пустить при Дворе глубокие корни и доказать свою преданность Царю и Престолу целым рядом действий, оправдавших в глазах Царя даже его репутацию "старца". Как, однако, ни были глубоки душевные страдания епископа Феофана, как ни ясно было для него, что разочарование в Распутине лишит его не только прежнего обаяния, но и того нравственного авторитета, которым он пользовался при Дворе, как, наконец, ни очевидно было, что его миссия не будет иметь успеха, ибо свяжет его с общей оппозицией к Престолу, для которой личность Распутина не играла никакой роли и какая только прикрывалась его именем, тем не менее епископ Феофан мужественно сознался в своей ошибке, рассказал Государю о поведении Распутина и умолял Царя об удалении его».
По всей вероятности, это произошло не ранее весны 1910 года. Во всяком случае еще зимой Государь встречался с Распутиным как никогда часто, судя по его дневнику.
«3 января… Видели Григория между 7 и 8 часами».
«6 января… к Алике пришел Григорий, с которым мы долго посидели и побеседовали».
«10 января… Видели Григория недолго».
«12 января… Видели Григория».
«14 января… Видели Григория».
«21 января… Вчера видел Григория и долго беседовал с ним».
«27 января… Видел Григория на полчаса после обеда».
«3 февраля… Долго беседовал с Григорием».
«8 февраля… После обеда видели Григория. Вечером приняли Столыпина».
«14 февраля… Видели Григория, простились с ним».
В феврале Распутин оставил Петербург и вернулся в Покровское. Поскольку весной того же года состоялась поездка в его родное село группы женщин, в числе которых была М. Вишнякова, то этот отъезд не означал разрыва с Царской Семьей. Охлаждение могло наступить именно из-за того, что рассказала Вишнякова епископу Феофану, а затем и Царице, вернувшись из Сибири.
Тогда же, весной 1910 года, стали появляться статьи в правых и левых газетах, о чем говорилось в предыдущей главе, и Распутин исчез из царского дневника, исчез из Петербурга больше чем на полгода. Однако зимой он снова приехал в столицу, и там состоялась его очередная встреча с Царской Семьей. Но не во дворце, а у Вырубовой.
12 февраля 1911 года Император записал в дневнике: «После обеда читал, затем поехали к Ане, где долго беседовали с Григорием».
Незадолго до этого Распутин подарил Государыне записную книжку со своими изречениями и надписью: «Г. Распутин 1911 г. 3.2.» Здесь мой покой славы источник во свете свет подарок моей сердечной маме Григорий, февраля 3, 1911. Первая же запись в этой книге была очень символична и поучительна: «Более скорби нет, когда своя своих не познаша. Терпеть очень больно!»
В этой тетрадке он снова старец, снова говорит о духовном, и, читая ее, трудно поверить тем слухам, которые о нем распространяются, и тем газетным статьям, которые пишутся, и тем исповедям, которые присылаются. Видимо, именно эта книжка убедила в невиновности Распутина и необоснованности слухов, которые на него возводятся, и Вырубову, и Государыню, а затем и самого Государя.
В том же самом феврале 1911 года Распутин отправился в Святую землю.
«…мне тоже очень грустно, что наш любимый Друг уезжает – но, пока его не будет, мы должны постараться жить так, как он желает, – писала Государыня дочери Марии 15 февраля. – Тогда мы будем чувствовать, что в молитвах и мыслях он с нами».
Распутин посылал с дороги во дворец свои письма:
«Дивная Почаевская лавра. Что меня удивило? Во-первых, увидел я людей Божиих и возрадовался богомольцам очень, что нашел я истинных поклонников: тут явился страх в душе и наука: искания Бога, как они собирают жемчуг истинный, а потом увидел Матерь Божью и объял страх и трепет получил тишину и заметил в себе кротость прибавляется после всякой святыни дорогой жемчуг смирения.
И вот я вступил в собор и обуял меня страх и трепет. И помянул суету земную. Дивные чудеса. Где Сама Матерь Божья ступила своим следом, там истекает источник сквозь каменную скалу вниз пещеры и там все берут воду с верой, и нельзя, чтоб не поверить.
О, какие мы счастливые русские люди, и не ценим, и не знаем цены чудесам».
Описывал он и Иерусалим: «Впечатление радости я не могу здесь описать, чернила безсильны – невозможно, да и слезы у всякого поклонника с радостью протекут. С одной стороны всегда "да воскреснет Бог" поет душа радостно, а с другой стороны великие скорби Господни вспоминает. Господь здесь страдал. О, как видишь Матерь Божию у Креста. Все это живо себе представляешь и как за нас так пришлось Ему в Аттике поскорбеть. О, Господи, идешь и подумаешь и явится скорбь, и видишь – ходят такие же люди, как тогда, носят плащи и странная на них одежда прежнего завета, как сейчас, все так и было. И вот слезы текут, дни те подходят, наступил Великий Пост – выйдешь из храма, а в храмах этих великие события совершались и Сам Спаситель пролил слезы. Что реку о такой минуте, когда подходил ко Гробу Христа!
Так я чувствовал, что Гроб – фоб любви и такое чувство в себе имел, что всех готов обласкать и такая любовь к людям, что все люди кажутся святыми, потому что любовь не видит за людьми никаких недостатков. Тут у гроба видишь духовным сердцем всех людей своих любящих и они дома чувствуют себя отрадно. Сколько тысяч с Ним воскреснет посетителей. И какой народ? Все простачки, которые сокрушаются – их по морю Бог заставил любить Себя разным страхом, они постятся, их пища – одни сухарики, даже не видят, как спасаются. Боже, что я могу сказать о Гробе? Только скажу в душе моей: Господи, Ты Сам воскреси из глубины греховной в Чертог Твой Вечный Живота! О, какое впечатление производит Голгофа! Тут же в храме Воскресения, где Царица Небесная стояла, на том месте сделана круглая чаша и с этого места Матерь Божия смотрела на высоту Голгофы и плакала, когда Господа распинали на Кресте. Как взглянешь на место, где Матерь Божия стояла, поневоле слезы потекут и видишь перед собой, как все это было. Боже, какое деяние совершилось: и сняли тело и положили вниз. Какая тут грусть и какой плач, на месте где тело лежало! Боже, Боже, за что это? Боже, не будем более грешить, спаси нас Своим страданием!»
«Когда я был послушником в Псково-Печерском монастыре, мне было дано послушание разбирать старинную библиотеку, присланную в обитель, – как раз в связи с этими страницами Распутина пишет нынешний настоятель московского Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов). – Среди прочих книг мне попалась брошюра, написанная Григорием Распутиным, о его паломничестве в Святую Землю. Эта книга поразила меня. Передо мной предстал глубоко верующий, искренний и чистый человек, способный воспринимать святыню и с благоговением передавать свои впечатления о ней». Однако характерно и продолжение высказывания отца Тихона: «Потом, общаясь с последними представителями первой волны русской эмиграции, я слышал много ужасных рассказов о Григории Распутине».
Из паломничества Распутин вернулся не позднее начала лета 1911 года.
«4 июня… после обеда мы имели удовольствие видеть Григория после того, как… он вернулся из Иерусалима», – записал в дневнике Николай.
К этому же времени относится и частично уже цитировавшаяся статья М. О. Меньшикова «Распутица в церкви», в которой мы видим другого Распутина:
«Вдруг этим летом он опять является ко мне – и уже, по его словам, прямо из Иерусалима.
Вид у него был на этот раз уже не такой нарядный, сильно обтрепанный, но тон особенно елейный, как у всех, кто побывал у Св. Гроба. Начал он мне рассказывать что-то длинное о "треблаженном древе", что насадил Лот после грехопадения с дочерьми, и что будто бы из этого древа и был сооружен Животворящий Крест, на котором был распят Христос.
– Откуда же вы это узнали? – спрашиваю.
– В писании сказано.
– В Библии?
– Ну да, в Библии.
– Неправда, – говорю, – в Библии этого нет.
– Как нет?
– Да так и нет. Вот Библия, вот все, что сказано про Лота. Распутин покачал головой:
– Ты, миленький, верь! Ты не сомневайся: воистину треблаженное древо, еже насади праотец Лот. Это мне монах в Иерусалиме сказывал. Это, мол, у святых отцов написано.
– Бродяга, – говорю, – ваш монах, надул вас. Мало ли чего тамошние греки, монахи и не монахи, болтают русским мужичкам-паломникам…
– Он и книжки показывал, – говорит Григорий.
– Мало ли, – говорю, – какие книжонки пишут разные беспутные люди, что торгуют этим добром, – они продают даже слезы Богородицы и тому подобное.
– Ай, нет, – заволновался Гриша, – ты, миленький, не того… Ты, миленький, нехорошо говоришь. Уж раз святые отцы говорят..
Я спросил Григория Ефимовича, как он думает – был ли Страшный суд или не был. Он ответил – не был.
– Ну, а раз не было, – говорю, – последнего суда Божия, то совершенно неизвестно и решение этого суда: кого Христос наречет святыми и кого грешными. У католиков есть свои святые, у нас свои, у армян – свои. Разве можно признавать еретических святых угодниками Божьими? Как вы полагаете?
– Ты это к чему же клонишь? – с тревогой спросил Гриша.
– Да к тому, чтобы вы поменьше верили россказням греческих монахов и разным басням, которые они приписывают святым отцам. Они врут, а вы верите…
Легенда о треблаженном древе понадобилась Григорию, чтобы доказать мне, что хотя библейский Лот и соблудил с дочерьми в опьянении, но сей грех прощен ему, ибо плоть человеческая Сына Божия была распята за нас и понесла наказание за все грехи мира. А это Григорию понадобилось, чтобы ответить на мой откровенный вопрос: "Правда ли, Григорий Ефимович, что вы насчет женщин нечисты? Что будто у вас девушки и замужние молятся на манер хлыстов и что моленье кончается свальным грехом?" Он отвечал на это уклончиво: "Многое клевещут, брешут напраслину". Может быть, он и грешен, "кто же не грешен, но тут все надо понимать инако. Когда ты в духе, плоть умирает. Когда ты в духе, жди воли Божьей и всякая твоя воля – Божья. Без нее, ведь сказано, волос с головы не падет. Когда тебя охватит в молитве радость блаженная, когда найдет на тебя Христос" и пр., и пр. Боюсь передать неточно слова Григория Ефимовича, крайне несвязные, но общий смысл их мне показался тогда хлыстовским, сексуально-экстатическим. Относительно клеветы и гонений на него он говорил недомолвками, что все на свете пройдет, одна правда останется, что он и теперь по-прежнему везде принят».
Косвенно о прощении Григория во дворце свидетельствует и статья М. Новоселова «Чествование уезжающего из Царицына "братца" Распутина», где приводятся слова иеромонаха Илиодора, обращенные к его другу Григорию: «Возлюбленный наш друг и брат во Христе! Приятно человеку после бури и грозы встретить ясные дни и наслаждаться тихой радостной жизнью. Ты переживаешь теперь такое состояние. Некоторое время над тобой висели черные тучи клеветы и неправды, когда на тебя ополчились все безбожники и жиды, старавшиеся всячески позорить и клеймить тебя».
Наконец вспомним еще раз строки из дневника Л. Тихомирова: «Гришка Распутин "вполне оправдался" перед царем и царицей, был у них и пользуется "громадным влиянием" и "нежной любовью"».
Да и поддержка Распутину «снизу» была также обеспечена:
«Много тысяч православных царицынских людей через Уполномоченных свидетельствуют, что блаженный старец Григорий имеет печать божественного призвания; дары благодати ему даны такие: бесстрастие, чудотворение, прозорливость, благодатный ум, изгнание бесов. Те, которые судят его, сомневаются в его правоте, пусть послушают апостола, говорящего: "Вы ищите доказательства на то, Христос ли мною говорит, испытайте лучше самих себя, в вере ли вы, о нас же, надеюсь узнаете, что мы то, чем быть должно".
Уполномоченные народом Косицын, Попов, Шмелев».
Таким образом, после периода охлаждения Распутин был снова допущен во дворец, что не укрылось от всей романовской династии, хотя определенные меры предосторожности Царская Семья предпринимала.
«Беседовал с Мики (вдовствующая императрица Мария Федоровна. – А. В.), — записал в дневнике 20 мая 1911 года Великий Князь Константин Константинович. – Она говорила очень откровенно <…> Сокрушалась, что продолжают таинственно принимать какого-то юродивого мужика Гришу, который наказывает и императрице Александре Федоровне и детям соблюдать тайну и не говорить, что видели его. Приучать детей к такой секретности едва ли благодетельно. Столыпин как-то докладывал Государю, что этот Гришка – проходимец, но в ответ получил приказание не стеснять Гришу».
Такое же приказание получил, по-видимому, и Феофан. А для того, чтобы ему сподручнее было царскую волю исполнить, в ноябре 1910 года епископ был назначен на симферопольскую кафедру. Вопреки тому, что в массовой литературе иногда встречаются утверждения, будто бы «в ноябре 1910 года Феофана уберут из Петербурга в Астрахань, в губительный для него климат», перевод царского духовника в Астрахань состоялся лишь полтора года спустя, в июне 1912 года. Да и следует учесть, каким был тот 1912 год в истории взаимоотношений Распутина и Царской Семьи, чтобы понять душевное состояние Царицы, решившей удалить от себя Феофана. Речь об этом пойдет в свой черед, а пока что отметим, что, находясь к Крыму, где много времени проводила Царская Семья, епископ Феофан оставался к ней близок и позднее в своих устных воспоминаниях не считал перевод в Крым понижением.
«А что касается перевода Архиепископа в 1910 году из Петербурга в Крым, на Симферопольскую кафедру, то это была, как говорил Архиепископ, прежде всего личная забота Царского Семейства о его слабом здоровье, подорванном постами: климат северной столицы, с ее дождями и туманами явно не подходил Владыке. Для восстановления его здоровья лучшего места, чем солнечный Крым, не было. Перевод Преосвященного на Симферопольскую кафедру был сделан потому, что Августейшее Семейство проводило здесь полгода, и Они лично могли следить за его здоровьем. Ошибается тот, кто утверждает, что короткий крымский период его жизни был началом "удаления" Преосвященного от Царской Фамилии. Нет, это далеко не так, потому что сам Архиепископ говорил, что кратковременное его пребывание в Крыму было наивысшим выражением непосредственной близости к Августейшему Семейству. Так, например, он рассказывал, как Царские Дети приносили ему собранную ими лесную ягоду и как маленький Наследник Цесаревич передавал ее и как при этом его ручки дрожали. Он говорил о том, что из царских виноградников получал плоды на специальный курс лечения виноградом. Царская Семья предоставляла в его распоряжение свой автомобиль – в ту пору автомобили были редкостью – чтобы он мог побывать в горах, полюбоваться красотами природы Божией и подышать чистым, упоительным горным воздухом…» – писал схимонах Епифаний в своей книге «Жизнь святителя Феофана».
Через полтора года такой жизни именно Распутин все же станет причиной перевода епископа из Крыма в Астрахань, что губительно скажется на здоровье Феофана. Однако не то чтобы злобы или ненависти, но даже осуждения в воспоминаниях Феофана о Распутине нет. Есть иное – сожаление.
«Редко говорил Владыка Феофан о Распутине, – вспоминал Епифаний, – а если иногда и говорил, то никогда не называл его этим именем. А лишь по имени отчеству или "старец Григорий". И это можно понять только при свете Евангельском, при свете аскетических наставлений Святых Отцев. Они строго воспрещают кого-либо осуждать, даже и самого отъявленного грешника. Право осуждения принадлежит только одному Господу Богу. И всякое осуждение человека человеком всегда обращается в падение самого осуждающего. Не напрасно же сказано Христом Спасителем: "Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить" (Мф. 7, 1-2). И можно догадаться, что Владыка Феофан, специально ездивший в Сибирь, на родину Григория Ефимовича для полного ознакомления с его прошлым, собрал там те сведения, которые и не позволяли Владыке в дальнейшем называть Распутина иначе как "старцем". Хотя петербургский период его жизни и был под знаком падения, но под знаком "падения старца". А такое падение, – как говорил Архиепископ, – могло иметь огромные последствия».
Это и есть ключевое место во всем сюжете одной человеческой жизни, о которой столько написано книг. И по-настоящему знал и понимал Распутина лишь один человек – Феофан, который и нашел для него самые глубокие и точные слова: «Он не был ни лицемером, ни негодяем. Он был истинным человеком Божиим, явившимся из простого народа. Но под влиянием высшего общества, которое не могло понять этого простого человека, произошла ужасная духовная катастрофа и он пал. А среда, которая этого добилась, смотрела на все крайне легкомысленно. Для нее все это было "шуткой". Но в духовном отношении такое падение может привести к очень большим последствиям…»
Нет злобы по отношению к Распутину и у митрополита Вениамина.
«И будь он в силе, находись он под хорошим руководством опытного духовника, так в молитвах и покаянии он достиг бы не только спасения, а возможно и особых Божьих даров. Но он подвизался без руководства, самостоятельно и преждевременно вошел в мир руководить другими. А тут еще он попал в такое общество, где не очень любили подлинную святость, где грех господствовал широко, глубоко. Ко всему этому невероятная слава могла увлечь и подлинно святого человека. И соблазны прельстили Григория Ефимовича: грех оказался силен.
Впоследствии, когда государю стали известны соблазнительные факты его жизни, он будто бы ответил:
"С вами тут и ангел упадет! – но тут же добавил: – И царь Давид пал, да покаялся"» <…>
И чуть дальше: «Трагедия в самом Распутине была более глубокая, чем простой грех. В нем боролись два начала, и низшее возобладало над высшим. Начавшийся процесс его обращения надломился и кончился трагически. Здесь была большая душевная трагедия личная. А вторая трагедия была в обществе, в разных слоях его, начиная от оскуднения силы в духовных кругах до распущенности в богатых».
«Распутин… с трудом удерживаясь на занятой им позиции "святого" и оставаясь в несвойственной ему среде, или в обществе людей, мнением которых не дорожил, распоясывался, погружался в греховный омут, как реакцию от чрезмерного напряжения и усилий, требуемых для неблагодарной роли "святого", и дал повод говорить о себе дурно», – писал князь Жевахов.
«История Церкви показывает, что были люди, которые достигали даже очень высоких духовных дарований, и потом падали нравственно», – говорил по поводу Распутина еще один русский епископ – Гермоген.
«Ив печальной истории падения главную роль сыграло высшее петербургское общество, – рассуждал схимонах Епифаний. – Оно окружило сибирского крестьянина всеми видами соблазнов. И старец не устоял. Высшее столичное общество, дабы взять в руки этого "фаворита" Царской Семьи, поступило с ним бездушно и духовно жестоко. Там не стеснялись в выборе средств. И эти средства стали для Григория Ефимовича страшным ядом. Под их воздействием он превратился в двуликого Януса. При дворе он был "старцем Григорием", целителем, подававшим надежду на жизнь Наследнику, а за порогом царского дворца, в палатах аристократов он слыл уже "Распутиным". О нем ходили непристойные анекдоты, весело-мрачные рассказы и толки».
Но вернемся в 1909—1910 годы.
«Дорогой отец Илиодор! По поручению владыки Феофана я пишу Вам о следующем. Мы оба умоляем Вас не защищать Григория, этого истинного дьявола и Распутина. Клянемся Богом Всемогущим, что на исповеди у владыки Феофана открылись его пакостные дела. Дамы, им обиженные, и девицы В. и Т., им растленные, свидетельствуют против него.
Он, сын бесовский, нас водил в баню и нарочно уверял, что он бесстрастен… А потом мы поняли, что он лгал и обманывал нас. Поверьте нам и не защищайте больше его… Любящий Вас иеромонах Вениамин».
Это письмо приведет в своей книге «Святой черт» монах-расстрига Илиодор.
За достоверность этой, как и любой другой цитаты, взятой из его памфлета, ручаться нельзя, но в данном случае она косвенно подтверждается мемуарами самого Вениамина. «Потом выявились совершенно точные, документальные факты, епископ Феофан порвал с Распутиным». Обращались или нет Вениамин с Феофаном к Илиодору, неизвестно, но главное – они предприняли попытку Распутина остановить, и опять же, если верить книге Илиодора, Распутин забеспокоился: «Миленький мой Илиодорушка! Не верь ты клеветникам. Они на меня клевещут. А знаешь почему? Из зависти! Вот я ближе их стоял к царям, цари меня больше любят, а их нет. Вот они и пошли против меня, хотят свалить меня! Не верь им. Им за этот грех капут. Закроется для Феофана лазутка. Григорий».
«Миленький владыка! Был там; они тебе низко кланяются. Просят тебя с Феофаном и Федченкой (Вениамином) не говорить. Дня через два буду. Григорий», – писал он, обращаясь к епископу Гермогену в декабре.
В книге Э. Радзинского епископ Феофан и иеромонах Вениамин показаны как двое простаков, которых обвел вокруг пальца прожженный сибирский жох и кидала. Мысли
Ковровским Афанасием (Сахаровым), архиепископом Фадеем (Успенским), «непоминающим» архимандритом Серафимом (Битюговым). Неоднократно арестовывался и ссылался. Участвовал в Великой Отечественной войне. До конца жизни не имел права вернуться в Москву и, проживая в г. Покрове Владимирской области, служил псаломщиком в единственной действующей церкви. Умер в 1977 году, оставив значительное число сочинений и мемуары.
о несамостоятельности Феофана и Вениамина придерживается и О. Платонов, только в его концепции епископы Феофан и Гермоген принадлежат к «кругу Николая Николаевича» и по этой причине выступают против старца. Помимо этого О. А. Платонов приводит еще один «гениальный» аргумент. Сначала он цитирует своего героя: «И теперь есть, да мало таких служителей; есть епископы, да боятся, как бы не отличили простых монахов, более святых, а не тех, которые в монастыре жир нажили, – этим трудно подвизаться, давит их лень. Конечно, у Бога все возможно, есть некоторые толстые монахи, которые родились такими, – ведь здоровье дар, в некоторых из них тоже есть искра Божья, я не про них говорю». А вслед за тем добавляет уже от себя: «За одни слова о толстых монахах могли обидеться немало тогдашних епископов – и Феофан, и Гермоген, и Антоний, да и значительная часть членов Святейшего Синода».
Возразить на этот полет мысли нечего. Синоду за что только не доставалось от потомков – но за толщину синодалов его, по всей вероятности, побили в первый раз. Отметим лишь, что Феофану, физически очень некрупному, удалось независимо от Великого Князя Николая Николаевича разлучить Распутина с Императорской Четой на довольно продолжительное время, и едва ли им двигало чувство обиды за слова о толстых монахах. То, что это сделал именно Феофан, подтверждают показания фрейлины С. И. Тютчевой, которая передавала свой разговор с Царем (где фигурирует Феофан с его отчаянными попытками остановить человека, приведенного им к черногоркам и попавшего через них во дворец):
«И он стал говорить, что не верит слухам, что к чистому всегда липнет нечистое, и он не понимает, что сделалось вдруг с Феофаном, который так всегда любил Распутина. При этом он указал на письмо Феофана на его столе.
– Вы, Ваше Величество, слишком чисты душой и не замечаете, какая грязь окружает вас… Я сказала, что меня берет страх, что такой человек может быть близок к княжнам.
– Разве я враг своим детям? – возразил Государь…
Он просил меня в разговоре никогда не упоминать имя Распутина».
«…создавая Распутину славу "святого", интернационал пользовался лучшими людьми, введенными им в заблуждение, так и позднее, эти же лучшие, обманутые в своей вере в Распутина, выступили впереди прочих в своих "разоблачениях" и содействовали той дурной славе Распутина, какая, в этот момент, была так нужна "интернационалу". Замечательно, что в обоих случаях лучшие русские люди исходили из своего личного отношения к Распутину, забывая, что центральным местом был Царь и династия, а не личность Распутина, – писал князь Жевахов, имея в виду прежде всего Феофана. – Наступил момент не только жгучей, невыразимо тяжелой душевной боли, но и момент открытой борьбы с тем, кто уже успел пустить при Дворе глубокие корни и доказать свою преданность Царю и Престолу целым рядом действий, оправдавших в глазах Царя даже его репутацию "старца". Как, однако, ни были глубоки душевные страдания епископа Феофана, как ни ясно было для него, что разочарование в Распутине лишит его не только прежнего обаяния, но и того нравственного авторитета, которым он пользовался при Дворе, как, наконец, ни очевидно было, что его миссия не будет иметь успеха, ибо свяжет его с общей оппозицией к Престолу, для которой личность Распутина не играла никакой роли и какая только прикрывалась его именем, тем не менее епископ Феофан мужественно сознался в своей ошибке, рассказал Государю о поведении Распутина и умолял Царя об удалении его».
По всей вероятности, это произошло не ранее весны 1910 года. Во всяком случае еще зимой Государь встречался с Распутиным как никогда часто, судя по его дневнику.
«3 января… Видели Григория между 7 и 8 часами».
«6 января… к Алике пришел Григорий, с которым мы долго посидели и побеседовали».
«10 января… Видели Григория недолго».
«12 января… Видели Григория».
«14 января… Видели Григория».
«21 января… Вчера видел Григория и долго беседовал с ним».
«27 января… Видел Григория на полчаса после обеда».
«3 февраля… Долго беседовал с Григорием».
«8 февраля… После обеда видели Григория. Вечером приняли Столыпина».
«14 февраля… Видели Григория, простились с ним».
В феврале Распутин оставил Петербург и вернулся в Покровское. Поскольку весной того же года состоялась поездка в его родное село группы женщин, в числе которых была М. Вишнякова, то этот отъезд не означал разрыва с Царской Семьей. Охлаждение могло наступить именно из-за того, что рассказала Вишнякова епископу Феофану, а затем и Царице, вернувшись из Сибири.
Тогда же, весной 1910 года, стали появляться статьи в правых и левых газетах, о чем говорилось в предыдущей главе, и Распутин исчез из царского дневника, исчез из Петербурга больше чем на полгода. Однако зимой он снова приехал в столицу, и там состоялась его очередная встреча с Царской Семьей. Но не во дворце, а у Вырубовой.
12 февраля 1911 года Император записал в дневнике: «После обеда читал, затем поехали к Ане, где долго беседовали с Григорием».
Незадолго до этого Распутин подарил Государыне записную книжку со своими изречениями и надписью: «Г. Распутин 1911 г. 3.2.» Здесь мой покой славы источник во свете свет подарок моей сердечной маме Григорий, февраля 3, 1911. Первая же запись в этой книге была очень символична и поучительна: «Более скорби нет, когда своя своих не познаша. Терпеть очень больно!»
В этой тетрадке он снова старец, снова говорит о духовном, и, читая ее, трудно поверить тем слухам, которые о нем распространяются, и тем газетным статьям, которые пишутся, и тем исповедям, которые присылаются. Видимо, именно эта книжка убедила в невиновности Распутина и необоснованности слухов, которые на него возводятся, и Вырубову, и Государыню, а затем и самого Государя.
В том же самом феврале 1911 года Распутин отправился в Святую землю.
«…мне тоже очень грустно, что наш любимый Друг уезжает – но, пока его не будет, мы должны постараться жить так, как он желает, – писала Государыня дочери Марии 15 февраля. – Тогда мы будем чувствовать, что в молитвах и мыслях он с нами».
Распутин посылал с дороги во дворец свои письма:
«Дивная Почаевская лавра. Что меня удивило? Во-первых, увидел я людей Божиих и возрадовался богомольцам очень, что нашел я истинных поклонников: тут явился страх в душе и наука: искания Бога, как они собирают жемчуг истинный, а потом увидел Матерь Божью и объял страх и трепет получил тишину и заметил в себе кротость прибавляется после всякой святыни дорогой жемчуг смирения.
И вот я вступил в собор и обуял меня страх и трепет. И помянул суету земную. Дивные чудеса. Где Сама Матерь Божья ступила своим следом, там истекает источник сквозь каменную скалу вниз пещеры и там все берут воду с верой, и нельзя, чтоб не поверить.
О, какие мы счастливые русские люди, и не ценим, и не знаем цены чудесам».
Описывал он и Иерусалим: «Впечатление радости я не могу здесь описать, чернила безсильны – невозможно, да и слезы у всякого поклонника с радостью протекут. С одной стороны всегда "да воскреснет Бог" поет душа радостно, а с другой стороны великие скорби Господни вспоминает. Господь здесь страдал. О, как видишь Матерь Божию у Креста. Все это живо себе представляешь и как за нас так пришлось Ему в Аттике поскорбеть. О, Господи, идешь и подумаешь и явится скорбь, и видишь – ходят такие же люди, как тогда, носят плащи и странная на них одежда прежнего завета, как сейчас, все так и было. И вот слезы текут, дни те подходят, наступил Великий Пост – выйдешь из храма, а в храмах этих великие события совершались и Сам Спаситель пролил слезы. Что реку о такой минуте, когда подходил ко Гробу Христа!
Так я чувствовал, что Гроб – фоб любви и такое чувство в себе имел, что всех готов обласкать и такая любовь к людям, что все люди кажутся святыми, потому что любовь не видит за людьми никаких недостатков. Тут у гроба видишь духовным сердцем всех людей своих любящих и они дома чувствуют себя отрадно. Сколько тысяч с Ним воскреснет посетителей. И какой народ? Все простачки, которые сокрушаются – их по морю Бог заставил любить Себя разным страхом, они постятся, их пища – одни сухарики, даже не видят, как спасаются. Боже, что я могу сказать о Гробе? Только скажу в душе моей: Господи, Ты Сам воскреси из глубины греховной в Чертог Твой Вечный Живота! О, какое впечатление производит Голгофа! Тут же в храме Воскресения, где Царица Небесная стояла, на том месте сделана круглая чаша и с этого места Матерь Божия смотрела на высоту Голгофы и плакала, когда Господа распинали на Кресте. Как взглянешь на место, где Матерь Божия стояла, поневоле слезы потекут и видишь перед собой, как все это было. Боже, какое деяние совершилось: и сняли тело и положили вниз. Какая тут грусть и какой плач, на месте где тело лежало! Боже, Боже, за что это? Боже, не будем более грешить, спаси нас Своим страданием!»
«Когда я был послушником в Псково-Печерском монастыре, мне было дано послушание разбирать старинную библиотеку, присланную в обитель, – как раз в связи с этими страницами Распутина пишет нынешний настоятель московского Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов). – Среди прочих книг мне попалась брошюра, написанная Григорием Распутиным, о его паломничестве в Святую Землю. Эта книга поразила меня. Передо мной предстал глубоко верующий, искренний и чистый человек, способный воспринимать святыню и с благоговением передавать свои впечатления о ней». Однако характерно и продолжение высказывания отца Тихона: «Потом, общаясь с последними представителями первой волны русской эмиграции, я слышал много ужасных рассказов о Григории Распутине».
Из паломничества Распутин вернулся не позднее начала лета 1911 года.
«4 июня… после обеда мы имели удовольствие видеть Григория после того, как… он вернулся из Иерусалима», – записал в дневнике Николай.
К этому же времени относится и частично уже цитировавшаяся статья М. О. Меньшикова «Распутица в церкви», в которой мы видим другого Распутина:
«Вдруг этим летом он опять является ко мне – и уже, по его словам, прямо из Иерусалима.
Вид у него был на этот раз уже не такой нарядный, сильно обтрепанный, но тон особенно елейный, как у всех, кто побывал у Св. Гроба. Начал он мне рассказывать что-то длинное о "треблаженном древе", что насадил Лот после грехопадения с дочерьми, и что будто бы из этого древа и был сооружен Животворящий Крест, на котором был распят Христос.
– Откуда же вы это узнали? – спрашиваю.
– В писании сказано.
– В Библии?
– Ну да, в Библии.
– Неправда, – говорю, – в Библии этого нет.
– Как нет?
– Да так и нет. Вот Библия, вот все, что сказано про Лота. Распутин покачал головой:
– Ты, миленький, верь! Ты не сомневайся: воистину треблаженное древо, еже насади праотец Лот. Это мне монах в Иерусалиме сказывал. Это, мол, у святых отцов написано.
– Бродяга, – говорю, – ваш монах, надул вас. Мало ли чего тамошние греки, монахи и не монахи, болтают русским мужичкам-паломникам…
– Он и книжки показывал, – говорит Григорий.
– Мало ли, – говорю, – какие книжонки пишут разные беспутные люди, что торгуют этим добром, – они продают даже слезы Богородицы и тому подобное.
– Ай, нет, – заволновался Гриша, – ты, миленький, не того… Ты, миленький, нехорошо говоришь. Уж раз святые отцы говорят..
Я спросил Григория Ефимовича, как он думает – был ли Страшный суд или не был. Он ответил – не был.
– Ну, а раз не было, – говорю, – последнего суда Божия, то совершенно неизвестно и решение этого суда: кого Христос наречет святыми и кого грешными. У католиков есть свои святые, у нас свои, у армян – свои. Разве можно признавать еретических святых угодниками Божьими? Как вы полагаете?
– Ты это к чему же клонишь? – с тревогой спросил Гриша.
– Да к тому, чтобы вы поменьше верили россказням греческих монахов и разным басням, которые они приписывают святым отцам. Они врут, а вы верите…
Легенда о треблаженном древе понадобилась Григорию, чтобы доказать мне, что хотя библейский Лот и соблудил с дочерьми в опьянении, но сей грех прощен ему, ибо плоть человеческая Сына Божия была распята за нас и понесла наказание за все грехи мира. А это Григорию понадобилось, чтобы ответить на мой откровенный вопрос: "Правда ли, Григорий Ефимович, что вы насчет женщин нечисты? Что будто у вас девушки и замужние молятся на манер хлыстов и что моленье кончается свальным грехом?" Он отвечал на это уклончиво: "Многое клевещут, брешут напраслину". Может быть, он и грешен, "кто же не грешен, но тут все надо понимать инако. Когда ты в духе, плоть умирает. Когда ты в духе, жди воли Божьей и всякая твоя воля – Божья. Без нее, ведь сказано, волос с головы не падет. Когда тебя охватит в молитве радость блаженная, когда найдет на тебя Христос" и пр., и пр. Боюсь передать неточно слова Григория Ефимовича, крайне несвязные, но общий смысл их мне показался тогда хлыстовским, сексуально-экстатическим. Относительно клеветы и гонений на него он говорил недомолвками, что все на свете пройдет, одна правда останется, что он и теперь по-прежнему везде принят».
Косвенно о прощении Григория во дворце свидетельствует и статья М. Новоселова «Чествование уезжающего из Царицына "братца" Распутина», где приводятся слова иеромонаха Илиодора, обращенные к его другу Григорию: «Возлюбленный наш друг и брат во Христе! Приятно человеку после бури и грозы встретить ясные дни и наслаждаться тихой радостной жизнью. Ты переживаешь теперь такое состояние. Некоторое время над тобой висели черные тучи клеветы и неправды, когда на тебя ополчились все безбожники и жиды, старавшиеся всячески позорить и клеймить тебя».
Наконец вспомним еще раз строки из дневника Л. Тихомирова: «Гришка Распутин "вполне оправдался" перед царем и царицей, был у них и пользуется "громадным влиянием" и "нежной любовью"».
Да и поддержка Распутину «снизу» была также обеспечена:
«Много тысяч православных царицынских людей через Уполномоченных свидетельствуют, что блаженный старец Григорий имеет печать божественного призвания; дары благодати ему даны такие: бесстрастие, чудотворение, прозорливость, благодатный ум, изгнание бесов. Те, которые судят его, сомневаются в его правоте, пусть послушают апостола, говорящего: "Вы ищите доказательства на то, Христос ли мною говорит, испытайте лучше самих себя, в вере ли вы, о нас же, надеюсь узнаете, что мы то, чем быть должно".
Уполномоченные народом Косицын, Попов, Шмелев».
Таким образом, после периода охлаждения Распутин был снова допущен во дворец, что не укрылось от всей романовской династии, хотя определенные меры предосторожности Царская Семья предпринимала.
«Беседовал с Мики (вдовствующая императрица Мария Федоровна. – А. В.), — записал в дневнике 20 мая 1911 года Великий Князь Константин Константинович. – Она говорила очень откровенно <…> Сокрушалась, что продолжают таинственно принимать какого-то юродивого мужика Гришу, который наказывает и императрице Александре Федоровне и детям соблюдать тайну и не говорить, что видели его. Приучать детей к такой секретности едва ли благодетельно. Столыпин как-то докладывал Государю, что этот Гришка – проходимец, но в ответ получил приказание не стеснять Гришу».
Такое же приказание получил, по-видимому, и Феофан. А для того, чтобы ему сподручнее было царскую волю исполнить, в ноябре 1910 года епископ был назначен на симферопольскую кафедру. Вопреки тому, что в массовой литературе иногда встречаются утверждения, будто бы «в ноябре 1910 года Феофана уберут из Петербурга в Астрахань, в губительный для него климат», перевод царского духовника в Астрахань состоялся лишь полтора года спустя, в июне 1912 года. Да и следует учесть, каким был тот 1912 год в истории взаимоотношений Распутина и Царской Семьи, чтобы понять душевное состояние Царицы, решившей удалить от себя Феофана. Речь об этом пойдет в свой черед, а пока что отметим, что, находясь к Крыму, где много времени проводила Царская Семья, епископ Феофан оставался к ней близок и позднее в своих устных воспоминаниях не считал перевод в Крым понижением.
«А что касается перевода Архиепископа в 1910 году из Петербурга в Крым, на Симферопольскую кафедру, то это была, как говорил Архиепископ, прежде всего личная забота Царского Семейства о его слабом здоровье, подорванном постами: климат северной столицы, с ее дождями и туманами явно не подходил Владыке. Для восстановления его здоровья лучшего места, чем солнечный Крым, не было. Перевод Преосвященного на Симферопольскую кафедру был сделан потому, что Августейшее Семейство проводило здесь полгода, и Они лично могли следить за его здоровьем. Ошибается тот, кто утверждает, что короткий крымский период его жизни был началом "удаления" Преосвященного от Царской Фамилии. Нет, это далеко не так, потому что сам Архиепископ говорил, что кратковременное его пребывание в Крыму было наивысшим выражением непосредственной близости к Августейшему Семейству. Так, например, он рассказывал, как Царские Дети приносили ему собранную ими лесную ягоду и как маленький Наследник Цесаревич передавал ее и как при этом его ручки дрожали. Он говорил о том, что из царских виноградников получал плоды на специальный курс лечения виноградом. Царская Семья предоставляла в его распоряжение свой автомобиль – в ту пору автомобили были редкостью – чтобы он мог побывать в горах, полюбоваться красотами природы Божией и подышать чистым, упоительным горным воздухом…» – писал схимонах Епифаний в своей книге «Жизнь святителя Феофана».
Через полтора года такой жизни именно Распутин все же станет причиной перевода епископа из Крыма в Астрахань, что губительно скажется на здоровье Феофана. Однако не то чтобы злобы или ненависти, но даже осуждения в воспоминаниях Феофана о Распутине нет. Есть иное – сожаление.
«Редко говорил Владыка Феофан о Распутине, – вспоминал Епифаний, – а если иногда и говорил, то никогда не называл его этим именем. А лишь по имени отчеству или "старец Григорий". И это можно понять только при свете Евангельском, при свете аскетических наставлений Святых Отцев. Они строго воспрещают кого-либо осуждать, даже и самого отъявленного грешника. Право осуждения принадлежит только одному Господу Богу. И всякое осуждение человека человеком всегда обращается в падение самого осуждающего. Не напрасно же сказано Христом Спасителем: "Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить" (Мф. 7, 1-2). И можно догадаться, что Владыка Феофан, специально ездивший в Сибирь, на родину Григория Ефимовича для полного ознакомления с его прошлым, собрал там те сведения, которые и не позволяли Владыке в дальнейшем называть Распутина иначе как "старцем". Хотя петербургский период его жизни и был под знаком падения, но под знаком "падения старца". А такое падение, – как говорил Архиепископ, – могло иметь огромные последствия».
Это и есть ключевое место во всем сюжете одной человеческой жизни, о которой столько написано книг. И по-настоящему знал и понимал Распутина лишь один человек – Феофан, который и нашел для него самые глубокие и точные слова: «Он не был ни лицемером, ни негодяем. Он был истинным человеком Божиим, явившимся из простого народа. Но под влиянием высшего общества, которое не могло понять этого простого человека, произошла ужасная духовная катастрофа и он пал. А среда, которая этого добилась, смотрела на все крайне легкомысленно. Для нее все это было "шуткой". Но в духовном отношении такое падение может привести к очень большим последствиям…»
Нет злобы по отношению к Распутину и у митрополита Вениамина.
«И будь он в силе, находись он под хорошим руководством опытного духовника, так в молитвах и покаянии он достиг бы не только спасения, а возможно и особых Божьих даров. Но он подвизался без руководства, самостоятельно и преждевременно вошел в мир руководить другими. А тут еще он попал в такое общество, где не очень любили подлинную святость, где грех господствовал широко, глубоко. Ко всему этому невероятная слава могла увлечь и подлинно святого человека. И соблазны прельстили Григория Ефимовича: грех оказался силен.
Впоследствии, когда государю стали известны соблазнительные факты его жизни, он будто бы ответил:
"С вами тут и ангел упадет! – но тут же добавил: – И царь Давид пал, да покаялся"» <…>
И чуть дальше: «Трагедия в самом Распутине была более глубокая, чем простой грех. В нем боролись два начала, и низшее возобладало над высшим. Начавшийся процесс его обращения надломился и кончился трагически. Здесь была большая душевная трагедия личная. А вторая трагедия была в обществе, в разных слоях его, начиная от оскуднения силы в духовных кругах до распущенности в богатых».
«Распутин… с трудом удерживаясь на занятой им позиции "святого" и оставаясь в несвойственной ему среде, или в обществе людей, мнением которых не дорожил, распоясывался, погружался в греховный омут, как реакцию от чрезмерного напряжения и усилий, требуемых для неблагодарной роли "святого", и дал повод говорить о себе дурно», – писал князь Жевахов.
«История Церкви показывает, что были люди, которые достигали даже очень высоких духовных дарований, и потом падали нравственно», – говорил по поводу Распутина еще один русский епископ – Гермоген.
«Ив печальной истории падения главную роль сыграло высшее петербургское общество, – рассуждал схимонах Епифаний. – Оно окружило сибирского крестьянина всеми видами соблазнов. И старец не устоял. Высшее столичное общество, дабы взять в руки этого "фаворита" Царской Семьи, поступило с ним бездушно и духовно жестоко. Там не стеснялись в выборе средств. И эти средства стали для Григория Ефимовича страшным ядом. Под их воздействием он превратился в двуликого Януса. При дворе он был "старцем Григорием", целителем, подававшим надежду на жизнь Наследнику, а за порогом царского дворца, в палатах аристократов он слыл уже "Распутиным". О нем ходили непристойные анекдоты, весело-мрачные рассказы и толки».