Страница:
По всей вероятности, все именно так и обстояло, а то, что писал Юсупов в мемуарах про восстающего с земли Григория и что стало источником самых разных легенд («Неистовым резким движением Распутин вскочил на ноги; изо рта его шла пена. Он был ужасен. Комната огласилась диким ревом, и я увидел, как мелькнули в воздухе сведенные судорогой пальцы… Вот они, точно раскаленное железо, впились в мое плечо и старались схватить меня за горло. Глаза его скосились и совсем вылезли из орбит… В этом умирающем, отравленном и простреленном трупе, поднятом темными силами для отмщения своей гибели, было что-то до того страшное, чудовищное, что я до сих пор вспоминаю об этой минуте с непередаваемым ужасом. Я тогда еще яснее понял и глубже почувствовал, что такое был Распутин: казалось, сам дьявол, воплотившийся в этого мужика, был передо мной и держал меня своими цепкими пальцами, чтобы никогда уже не выпустить») – все это чистой воды беллетристика, хотя признать, что она была всего лишь выдумкой журналистов, писавших юсуповские воспоминания, было бы несправедливо. Юсупов рассказывал свою версию о распутинском демонизме Маклакову задолго до публикации «Конца Распутина», и в этом смысле интересны те расхождения, которые существуют между юсуповскими мемуарами и тем, что вспоминал о его устных рассказах про убийство Распутина Маклаков.
«– Григорий Ефимович, вы бы лучше на распятие посмотрели да помолились бы перед ним.
Распутин удивленно, почти испуганно посмотрел на меня. Я прочел в его взоре новое, незнакомое мне выражение: что-то кроткое и покорное светилось в нем. Он близко подошел ко мне, не отводя своих глаз от моих, и казалось, будто он увидел в них то, чего не ожидал. Я понял, что наступил последний момент. "Господи, дай мне сил покончить с ним!" – подумал я и медленным движением вынул револьвер из-за спины. Распутин по-прежнему стоял передо мною не шелохнувшись, со склонившейся направо головой и глазами, устремленными на распятие.
"Куда выстрелить, – мелькнуло у меня в голове, – в висок или в сердце?"
Точно молния пробежала по всему моему телу. Я выстрелил».
Так писал Юсупов, и это место сегодня часто цитируется как доказательство юсуповского святотатства и распутинской святости: был застрелен подле креста. Тем не менее в мемуарах, опубликованных вдогонку юсуповским в журнале «Современные записки» в 1928 году, В. А. Маклаков прокомментировал этот эпизод на свой лад:
«Помню, однако, подробность, которую он теперь упускает. Он упоминает в своей книге, что убил Распутина перед Распятием, заставив его предварительно перекреститься, он только не объясняет, почему это сделал. Тогда он довел объяснение. Он передал мне тот же ужас, который им овладел, когда Распутин без всяких последствий проглотил весь заготовленный яд. Юсупову, верившему в сверхъестественные силы, казалось, что одна из таких сил защищает Распутина. Она могла обезвредить и револьверную пулю. Он решился отогнать ее действие классическим способом – крестным знамением. Подводя Распутина к Распятию, он его упрекнул за то, что тот перед ним не перекрестился. И когда Распутин стал класть крестное знамение и, следовательно, темная сила должна была отойти от него, Юсупов и выстрелил».
Юсупов действительно боялся Распутина. И скорее всего это стало одной из причин того, что он обратился за помощью к британцам, преследовавшим в убийстве Распутина свои интересы.
«Распутин был убит не тогда, когда Дума, общество и печать возмущались его безнравственным поведением, и не тогда, когда обвиняли его во вмешательстве в область внутреннего управления Россией, а тогда, когда, под влиянием неудач на войне, возникли слухи о сепаратном мире с Германией», – вполне логично заключил князь Жевахов.
Британская версия преподается сегодня почти как открытие, но справедливость требует признать, что английский след прочитывался в истории с Распутиным давно, и даже имя убийцы Распутина, агента Рейнера, не ново.
«На лестнице, подымаясь в столовую, я встретил моего товарища, английского офицера Освальда Рейнера. Он знал обо всем и очень за меня волновался. Я его успокоил, сказав, что все пока обстоит благополучно», – писал Юсупов в мемуарах. И обращает на себя внимание тот факт, что англичанин знал о подготовке «патриотического подвига» русского князя. Причем не просто англичанин, не просто офицер, а сотрудник SecretService.
«Юсупов же рассказал о случившемся и своему другу, английскому офицеру Рейнеру, служившему в английской разведке в Петрограде, начальником которой был известный сэр Самуэль Хоар. То был один из способов, которым освещались ваш Двор и придворные круги. Отсюда осведомленность английского посла Бьюкенена», – то ли просто повторял вслед за Феликсом Спиридович и чуть-чуть недотягивал до истины, то ли не желал эту истину раскрывать.
Зато очень близок к ее раскрытию был Великий Князь Александр Михайлович:
«Самое печальное было то, что я узнал, как поощрял заговорщиков британский посол при Императорском дворе сэр Джордж Бьюкенен. Он вообразил себе, что этим своим поведением он лучше всего защитит интересы союзников и что грядущее либеральное русское правительство поведет Россию от победы к победе.
Он понял свою ошибку уже через 24 часа после торжества революции и, несколько лет спустя, написал об этом в своем полном благородства "post mortem". Император Александр III выбросил бы такого дипломата за пределы России, даже не возвратив ему его верительных грамот, но Николай II терпел все».
И. П. Якобий писал в своей книге со слов сэра Самуэля Хоара, произнесенных им в июне 1933 года на банкете, о том, что «послу сэру Джорджу Бьюкенену пришлось ездить в Царское Село для объяснений» с Государем, но ни он, ни английские агенты высланы из России действительно не были.
«Другой английский офицер Локкер-Лампсон, вызванный в качестве свидетеля в недавнем процессе между кн.
Юсуповой и одной кинематографической фирмой, показал, что он знал о готовящемся убийстве», – приводил Якобий еще одно доказательство участия англичан в убийстве.
Из писем Императрицы мужу известно, что проницательный Распутин и сам англичан опасался. Когда весной 1916 года была потоплена немецкой торпедой английская субмарина с лордом Китчнером, Распутин призывал не огорчаться. «По мнению нашего Друга, для нас хорошо, что Китченер (так в письме. – А. В.) погиб, так как позже он мог бы причинить вред России, и что нет беды в том, что вместе с ним погибли его бумаги. Видишь ли, Его всегда страшит Англия, какой она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры», – писала она.
Слухи об англичанах, находившихся в Юсуповском дворце в ночь на 17 декабря, ходили по Петрограду уже в 1917 году. В одном из недавних выпусков альманаха «Минувшее» была опубликована рассекреченная переписка рядовых русских националистов, чьи письма перлюстрировала полиция. Некто П. Веселов писал некоему В. А. Демидову: «Последние известия (наиболее достоверные) гласят, что Гришка, быв агентом Вильгельма при дворе и окруженный четырьмя жидовскими банкирами, был устранен англичанами и что никакие князья тут ни при чем».
Агентом Вильгельма Распутин не был. А вот князья были «при чем», и валить все на одних англичан не стоит. Распутина убивали всем миром. Интернационалом. Только не масонским, а более широким, в который входили в том числе и самые что ни на есть ярые русские националисты. Либо прямо участвуя в убийстве, как Пуришкевич, либо явно или не явно с этим деянием солидаризируясь.
«Мы считали, что это проходимец, который губит Россию, – говорил на следствии 1917 года член «Союза русского народа» Н. Е. Марков. – Это все такие ясные вещи, что каждый сам знает».
Близкий друг Великого Князя Михаила Александровича барон Н. А. Врангель записал в дневнике за месяц до убийства: «Подробно доложил В. князю политическое положение, скандал в Думе, негодование против "старца" Григория Нового (Распутина). Пришли к заключению, что согласно общей воле решительно всех этого негодяя следует устранить. В. князь в шутку предлагал мне поехать с ним тотчас на моторе – и покончить с ним».
Оказалось – не шутка, и не причастны к его убийству и ко всеобщему российскому ликованию были разве что русские мужики, и Матрена Распутина со своих или с чужих слов не зря говорила следователю Соколову о пророческих словах своего родителя: «Государь говорил отцу, что если будет жить так, как хочет мой отец, то Его убьют мужики. Отец говорил Государю, что мужики никогда не убьют Царя, а убьет Его интеллигент».
Были ли интеллигентами Юсупов, Пуришкевич, Великий Князь Дмитрий Павлович или английский киллер Освальд Рейнер, вопрос спорный – главное, что цели своей по крайней мере первые трое не добились. Русские аристократы и монархисты хотели убить Распутина с одной единственной целью: выбить опору из-под ног Императрицы. Они были уверены, что его смерть ее сломает и Государыня перестанет влиять на государственную политику. Но Александра Федоровна оказалась сильнее и духом не пала. И тогда в воспаленном сознании убийц стали рождаться новые планы.
«Государь, кажется, скоро едет в Ставку, нужно было бы, чтобы императрица Мария Федоровна этим воспользовалась и с людьми, которые могут ей помочь и поддержать ее, отправилась бы туда и вместе с Алексеевым и Гурко потребовали бы, чтобы арестовали Протопопова, Щегловитова, Аню, и Александру Федоровну отправили бы в Ливадию, – писал Юсупов Великому Князю Николаю Михайловичу. – Только такая мера может еще спасти, если только не поздно. Я уверен, что пассивное отношение Государя ко всему, что происходит, является результатом лечения его Бадмаевым. Есть такие травы, которые действуют постепенно и доводят человека до полного кретинизма».
«Миша (Великий Князь Михаил Александрович. – А. В.) тоже не видит никакого выхода, кроме высылки их в Ливадию, но вопрос – как это сделать, он никогда на это не решится, да и она не поедет», – сообщал Николаю Михайловичу его родной брат Великий Князь Александр Михайлович (Сандро).
Никто ни на что не решился, и оказалось, что Распутина, с точки зрения российских государственных интересов, убили в общем-то зря. Снова получилось не преступление, но – ошибка и страшная гадость.
«…я познакомился с князем Юсуповым, который мне рассказывал (очевидно, уже десятки раз) историю этого убийства с его потрясающими подробностями, – вспоминал позднее С. Н. Булгаков. – В его рассказе не было ничего, кроме аристократической брезгливости, не было даже сознания того, что пуля направлена в царскую семью и что с этим началась революция. Это было уже тогда для меня очевидно. Убийство Распутина внесло недостававший элемент какой-то связи крови между сторонниками революции, а таковыми были почти все <…> Это убийство разнуздало революцию, и стали открыто и нагло говорить и даже писать – правда не о цареубийстве – но о дворцовом перевороте».
Но то, что задумывали одни, совершили другие, а воспользовались плодами – третьи.
Позднее появилось и знаменитое «завещание старца». Текст его приводится в книге Арона Симановича и по своему стилю выпадает из написанного автором книги «Распутин и евреи».
«Дух Григория Ефимовича Распутина-Новых из села Покровского. Я пишу и оставляю это письмо в Петрограде. Я предчувствую, что еще до 1 января я уйду из жизни. Я хочу русскому народу, папе, русской маме, детям и русской земле наказать, что им предпринять. Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, нечего опасаться. Оставайся на своем троне и царствуй. И ты, русский царь, не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россией. Если же меня убьют бояре и дворяне, то их руки останутся замаранными моей кровью и 25 лет они не смогут омыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течение 25 лет не будет в стране дворянства. Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, сообщающих тебе о смерти Григория, то знай: никто из твоей семьи, то есть детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ. Я ухожу и чувствую в себе божеское указание сказать русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде. Григорий».
По всей вероятности, это чистой воды подлог (и к тому же откровенно полемичный по отношению к распространившимся уже в самые первые годы версиям о ритуальном, еврейском убийстве Царской Семьи, о чем, в частности, писали Дитерихс и Вильтон – страшные противники Распутина, к слову сказать), хотя впоследствии похожий, только более пространный текст процитировал в своих мемуарах воспитатель царских детей Гиббс, которому якобы прочитал этот документ сам Государь. От той версии, которую приводит Симанович, он отличается главным образом концовкой, на которую, несомненно, наложили печать последовавшие исторические события.
«…никто из твоих Детей и родных не проживет более двух лет. А если и проживет, то будет о смерти молить Бога, ибо увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные храмы Божий, святыни оплеванные, где каждый станет мертвецом. Русский царь, убит ты будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием диавола, убивая друг друга и множа смерть по миру. Три раза по двадцать пять лет будут разбойники черные, слуги антихристовы, истреблять народ русский и веру Православную. И погибнет земля Русская…»
Кто сочинил, а затем и скорректировал с учетом прошедших лет это послание – тайна за семью печатями, но несомненно то был человек, не лишенный литературного таланта.
Впрочем, куда литературно одареннее был сам Государь. «Никому не дано права заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай», – идеально кратко и точно написал он в ответ на обращение клана Романовых не наказывать строго убийц Распутина.
Ответ на словах получился достойный, на деле – никого царь так и не наказал. Ни Великого Князя Дмитрия Павловича, сосланного в Персию и тем спасенного от революции, ни Феликса Юсупова, отправленного в свое имение под Курск, ни защищенного «депутатской неприкосновенностью» Пуришкевича, ни тем более английских шпионов – союзников, которым Государь оставался верен до самого своего конца.
«Помню, как Их Величества не сразу решили сказать ему (Цесаревичу. – А. В.) об убийстве Распутина; когда же потихоньку ему сообщили, Алексей Николаевич расплакался, уткнув голову в руки. Затем, повернувшись к отцу, он воскликнул гневно: «Неужели, папа, ты их хорошенько не накажешь? Ведь убийцу Столыпина повесили!» Государь ничего не ответил ему», – писала Вырубова в своих мемуарах и прибавляла, что сама при этой сцене присутствовала.
Формально следствие по делу об убийстве Распутина проводилось. Но как? 14 февраля 1917 года Великий Князь Александр Михайлович писал своему брату Великому Князю Николаю Михайловичу: «Что касается дела Д. П. и Ф., то все идет, как я предполагал, и на днях оно будет окончено и предано забвению».
Более подробно раскрыл суть происходящего в письме тому же адресату сам Феликс Юсупов, которого в курской глуши посетила следственная бригада из Петербурга.
«От генерала Попова я не ожидал такой быстрой перемены. Как человек умный и осторожный, он понял, где сила.
Пребывание прокурора и следователя в Ракитном было очень забавно. <…>
Официальный допрос постепенно перешел в дружескую беседу, которая длилась четыре с половиной часа в два приема.
Результатом беседы было то, что когда прокурор и следователи пошли к себе в комнату, то мой камердинер, который был призван за ними следить, слышал, как один другому сказал: "Теперь мне совершенно ясно, что князь ни при чем и что все это раздула печать".
После допроса моего камердинера Нефедова (очень поверхностного) их пригласил к обеду и вечером ставил граммофон. На другой день они отправились в обратный путь. Было очень холодно, и прокурору была выдана меховая доха, которая напоминала доху на молодом человеке в роковую ночь в квартире Распутина. "Exceedingly funny".
Последние известия, касающиеся этого дела: на днях следствие заканчивается: виновные не найдены, улики недостаточны. Дмитрия допрашивать не будут. Пуришкевич уже был допрошен (накануне он получил письмо от маэстро[64]). Его ответ ты наверное читал в газетах. Пока все идет хорошо, будем надеяться, что в дальнейшем счастье нам не изменит».
«Безнаказанность, которой они воспользовались, давала печальное представление о силе закона в России, заставила всех понимать, что власть не посмела тронуть виновных», – признал позднее В. Маклаков.
«…нет никакого сомнения в том, что Николай II был человеком недостаточно энергичным для нашей катастрофической эпохи. Вероятно, он просто был слишком болыцим джентльменом: качество не очень подходящее для бурных эпох. Все его ошибки – ошибки недостаточной решимости или, если хотите, то и недостаточной жестокости. Убийц Распутина нужно было повесить обязательно. Насколько мне известно, Государь и принял такое решение, но отменил его под давлением великих князей. Безнаказанность убийц "друга Царской Семьи" подорвала веру в силу власти и показала: ну, теперь можно делать что угодно. Стали делать что угодно», – заключил И. Л. Солоневич.
После смерти Распутина все действительно затрещало по швам. Еще пыталась противиться шабашу петроградская цензура, вследствие чего столичные газеты писали: «Вчера по Петрограду распространились сенсационные известия о смерти одного лица, о котором в последнее время так много говорилось в Думе» (Русское слово. 1916. 18 декабря), или: «Труп лица, сделавшегося жертвой сенсационного убийства, до поздней ночи нигде не был найден» (Русские ведомости. 1916. 18 декабря).
Но сопротивление было сломлено в два счета.
«Позор, позор, позор – вот, что такое Григорий Распутин для России. Позор исторический, позор несмываемый. Позорно было, когда нельзя было упоминать его имя в печати. И позорно теперь писать о нем, как о человеке, игравшем такую огромную роль в истории наших дней», – возмущалась газета «День».
«Погиб человек, в котором как в зеркале отражалось уродство русской жизни. Разбилось зеркало. Но что же изменилось в жизни? И что может измениться от того, что разбилось зеркало? …Сила фетиша не в нем самом, а в вере и покорности поклонной толпы и в подлости жрецов, эксплуатировавших и его и толпу», – заключали в «Биржевых ведомостях».
«…убитый – прямой потомок легендарного старца Федора Кузьмича. Последний долго жил в Сибири – и вот…» – сочиняла, ссылаясь на кулуарные слухи из Государственной думы, газета «Русская воля».
А толпа между тем торжествовала.
«Улицы Петербурга имели праздничный вид, прохожие останавливали друг друга и, счастливые, поздравляли и приветствовали не только знакомых, но иногда и чужих. Некоторые, проходя мимо дворца великого князя Димитрия Павловича и нашего дома на Мойке, становились на колени и крестились.
По всему городу в церквах служили благодарственные молебны, во всех театрах публика требовала гимна и с энтузиазмом просила его повторения. В частных домах, в офицерских собраниях, в ресторанах пили за наше здоровье; на заводах рабочие кричали в нашу честь "ура"».
Так писал Юсупов, которому, положим, можно было бы и не верить, но о том же самом свидетельствовали и другие герои тех лет.
«Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли: "Зверь был раздавлен, – как выражались, – злого духа не стало". От восторга впадали в истерику», – вспоминала Вырубова.
А вот как отреагировали в Ставке.
«– Величайшая новость! – радостно сказал генерал, когда я закрыл за собою двери кабинета. – Распутин убит. Его убили великий князь Дмитрий Павлович, князь Юсупов и Пуришкевич во дворце Юсупова, куда они завезли его якобы для пирушки.
– Верно ли это? – спросил я.
– Да уж чего вернее! Я только что слышал это от командира корпуса жандармов графа Татищева, несколько часов тому назад прибывшего в Ставку, очевидно, для доклада Государю об убийстве.
И генерал дальше рассказал мне подробно об убийстве. <…> Привезенная гр. Татищевым весть с быстротой молнии распространилась по Ставке. Гр. Татищев сообщил ее в штабной столовой во время завтрака. И высшие, и низшие чины бросились поздравлять друг друга, целуясь, как в день Пасхи. И это происходило в Ставке Государя по случаю убийства его "собинного" друга! Когда и где было что-либо подобное?! Такая же картина наблюдалась и повсюду в России, куда только долетала весть об убийстве "старца". Один из чинов Ставки рассказал мне, что, возвращаясь из Архангельска, он на одной из станций в Вологодской губернии наблюдал точно такую же картину, когда пассажиры из газет узнали, что Распутин убит. Началось всеобщее ликование. Знакомые и незнакомые обнимали и поздравляли друг друга», – писал протопресвитер Шавельский.
Вологда фигурирует и в мемуарах П. П. Заварзина: «Подходим к станции Вологда. На перроне все читают с интересом газеты. Надеемся узнать о какой-нибудь победе, но узнаем, что убит Распутин. <…> "Слава Богу, что покончили с этой сволочью". Говорил средних лет человек, по внешнему виду сибирский купец. Достаточно было этой фразы, чтобы присутствующие начали шумно говорить и обмениваться впечатлениями. Говорили не об убийстве человека, а об уничтоженном каком-то гаде».
Ликовала и Москва.
«Когда известие о происшедшем дошло до Москвы (это было вечером) и проникло в театры, публика потребовала исполнения национального гимна. И раздалось, может быть, последний раз в Москве: Боже, царя храни… – вспоминал Шульгин, зловеще добавляя: – Никогда эта молитва не имела такого глубокого смысла…»
Но радовалась смерти «хлыста» не только «публика».
«Ужас и отвращение перед существованием над Россией Распутина были тогда так сильны, – писал в мемуарах С. И. Фудель, – что, я помню, когда совершилось его убийство и я сообщил об этом иносказательно (в печати, конечно, ничего не было) по телефону одной знакомой, то она мне сказала: "Ну, слава Богу! Теперь осталась еще одна", намекая на императрицу. Здесь интересным фактом является только то, что эта знакомая дама была из очень почтенного общества и верующей семьи».
«Утром газеты принесли нам следующую новость: "Убийство Григория Распутина!" Слава Всевышнему! Довольно, наконец, позора, довольно унижения, пережитого с той минуты, как на чью-то потеху завелся на верхах этот порочный фетиш! – отмечала в дневниковых записях княгиня Тенишева. – Все, живущие в России, от темной хаты и до пышного дворца, знали давно, кто он, чем держится и чего стоит. Не было человека, который не возмущался бы этой грязной хлыстовщиной, развратившей часть нашего общества, да еще какого сорта часть общества!..
Авторами этой великой заслуги перед родиной называют Вел. Кн. Дмитрия Павловича, князя Ф. Ф. Юсупова, в доме которого все произошло, и не чуждого к тому же делу, как думают, Вел. Кн. Николая Михайловича».
Из Москвы пришли две телеграммы, подписанные сестрой Государыни Великой Княгиней Елизаветой Федоровной. Их перехватила полиция и доставила во дворец.
«Москва. 18 декабря 9 ч. 38 м. Великому Князю ДИМИТРИЮ ПАВЛОВИЧУ. Петроград. – Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Елла».
Вторая:
«Москва. 18 декабря. 8 часов 52 м. КНЯГИНЕ ЮСУПОВОЙ. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета».
Женщина, которая некогда нашла в себе силы простить убийцу своего мужа, благословляла убийц ненавистного ей «хлыста». А царица, родная сестра ее, по воспоминаниям Вырубовой, получив «это постыдное сообщение», «плакала горько и безутешно, и я ничем не могла успокоить ее». Но на людях ничего не показывала. «Государыня не плакала часами над его телом, и никто не дежурил у гроба из его поклонниц. Ужас и отвращение к совершившемуся объяли сердца Их Величеств. Государь, вернувшись из Ставки 20-го числа, все повторял: "Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика"».
«С самого первого доклада – о таинственном исчезновении Распутина до последнего – о возвращении его тела в Чесменскую богадельню – я ни разу не усмотрел у Его величества скорби и скорее вынес впечатление, будто бы Государь испытывает чувство облегчения», – вспоминал дворцовый комендант Воейков.
«Смерть Распутина была принята царем и царицей спокойно: ни слез я не видел, ни получил упрека», – говорил Протопопов на следствии. И в другой раз: «Убийство Распутина особого впечатления не произвело. Говорилось, что он погиб за семью б. царя, что теперь Бог даст победу и наступит успокоение».