– Ты изменяешь моему отцу? На второй день после свадьбы?
   – А по физиономии не хочешь схлопотать с утра пораньше?! – прошептала я, заглядывая в полуоткрытую дверь спальни.
   – Не злись. Это я просто так спросил – Ерик от тебя ни на шаг не отходит. Наверное, ты ему нравишься. Вот, возьми. – Ося протянул руку – я не сразу разглядела на коричневой коже перчатки маленькую пластинку.
   – Что это?
   – Это из разбитого диктофона. Я достал, когда вы ушли ругаться в гостиную. Возьми, это вместо кассеты, запись в порядке, я проверил. Ты много записала. Мне понравилось про пауков. Хочешь, я скажу деду, и он выгонит Ерика?
   – Я сама справлюсь, но все равно – спасибо.
   – Не за что! – Он ушел, постукивая хлыстом по голенищу сапожка, – маленький серьезный гном с розовыми щеками хорошо откормленного здорового ребенка.
   А Гамлет заснул. Съел морковь, две гренки с рыбой, четыре эклера и один персик – его узорчатая косточка валялась в россыпи сахарной пудры.
   Я засунула пластинку в полку с моим бельем – в кружевную перчатку. Выпила остывший чай, съела яблоко и осторожно забралась под одеяло, стараясь не потревожить Гамлета – только бы не разбудить! Еще заставит играть на пианино или читать стихи в выходной день…
   – Ну, как ты, – пробормотал он, не открывая глаз, – разводиться не передумала?..
   – Развод? – удивилась бабушка Рута. – Ты серьезно думаешь, что я из тех женщин, которые играют в разводы?
   – Да как же ты тогда уходила от своих старых мужей к новым? – удивилась я.
   – Ну… – задумалась бабушка, – они как-то пропадали ненароком. Куда-то девались, вдруг нечаянно умирали или исчезали. Вот только что был рядом, глядишь – уже нету.
   – Так не бывает, – авторитетно заявила Агелена. – Моя мама говорит, что ты избавилась от всех своих мужей. Избавилась, понимаешь? Это значит, что сами по себе они никуда не девались. Давай, Тили, рассказывай, раз тебе жить осталось несколько месяцев.
   Мы лежим на стоге сена. За полосой леса вдали садится солнце. В его угасающем свете – там, где небо темнеет предчувствием близких звезд – крошечный самолет чертит за собой полоску, пенящуюся расползающимся облачком. Тонкий рожок молодого месяца светится, как ободок разбитого бокала. Мы не видим друг друга, но если вытянуть руки, я нащупаю слева от себя пальцы бабушки Руты, а правой – кулачок Авоськи. Наши раскинутые ноги свешиваются со стога вниз, и, может быть, далекий глазастый летчик видит нас, соединившихся руками – упавшую на кучу скошенной травы звездочку-растопырку.
   – Это грустно, – вздыхает Рута. – Грустно жить с опаской нечаянного желания. У вас так не бывает? Ну да, конечно, что я спрашиваю. Конечно, не бывает. Это бывает только, когда женщина начинает чувствовать внутри себя могущество интуиции. Вот я, например, лишний раз боялась плохо подумать о ком-нибудь, потому что после этого с человеком обязательно случались всякие трагедии. Что бы мне ни делал плохого человек, я начинала представлять его себе маленьким. Каким он был ребенком, как маму любил.
   – Тили, ты не про то, – заметила Авоська.
   – Про то, – вздохнула Тили. – Я очень сильно рассердилась и пожелала смерти только отцу Микария. Когда он ударил моего сына. Он разбил ему голову об стол. Я попросила прощения. Сразу стала на колени и попросила этого мужчину простить меня.
   – Он ударил твоего сына, а ты стала на колени и попросила прощения? – уточнила я.
   – Трехлетнего сына, – уточнила бабушка. – Он ударил маленького Микария.
   – Я, кажется, поняла! – сказала Авоська. – Ты заранее попросила прощения за то, что собиралась с ним сделать, да?
   – Я просила меня простить за то, что родила ему ребенка. Девочки, вы меня сейчас не поймете, вы потом это поймете, когда будут свои дети. Это осознание приходит только тогда. Женщина не может пожелать своему ребенку ничего плохого, не может отказаться от него или счесть обузой. Дело за малым – за правильным выбором мужчины, от которого рожать. Я просила прощения за свой неправильный выбор.
   – Это как же звучит? – спросила я. – Прости меня за то, что я родила от тебя ребенка? Или – прости меня за то, что ты бьешь нашего ребенка?
   – Ты потом сама найдешь удобные слова. Потом, когда придется. Просто запомни: выбор – всегда за женщиной. Если она ошиблась, никто, кроме нее, не виноват.
   – Тили, а что с ним случилось после того, как ты попросила прощения? – веселым голосом спросила Авоська.
   – Я плохо о нем подумала. Два раза. – Тили затихла, потом добавила: – Или три, не помню. И он вдруг напился как свинья и умер в одночасье.
   – А наш с Авоськой дедушка? – осторожно перешла я к конкретному человеку. – Он бил папочку?
   – Нет. – Тили легко рассмеялась. – Нет, что ты. Он был такой милый… Он бы и мухи не обидел, не то что я.
   – Не то что ты?.. Ты била нашего папу, когда он был маленький? – ужаснулась Агелена.
   – Девочки, – шепотом сказала Тили, – я говорила о мухах. Я ловила этих разносчиков заразы одним взмахом руки – на лету, а ваш дедушка, бывало, наклонится к столу и шепчет что-то, осторожно подбираясь к мухе пальцем. Ему вроде даже было стыдно за причиняемые мухе неудобства. Такой вот был тактичный…
   – А по-моему, мы сбрендили, – шепотом поддержала я тему. – Авоська, успокойся. Тили ничего нам не скажет. Предположим, все ее мужья умерли не своей смертью. И что с того? Ты бы призналась своим внучкам в чем-то подобном? То-то же! – уверенно заявила я, не дожидаясь ответа.
   – А может быть, я хочу сходить на могилку дедушки! – продолжает настаивать Агелена.
   – Это несколько проблематично, но вполне возможно, – великодушно разрешает Тили. – Три моих законных мужа лежат рядышком.
   – А как я найду эти могилы? – вредничает Агелена. – Я даже фамилии дедушки не знаю! Ты же ни разу не меняла свою фамилию! Неужели не нашлось ни одной, приятнее на слух, чем Воськина?!
   Я приподнимаю голову и нахожу глазами ее запрокинутое лицо, распознав в голосе близкую истерику.
   – А там нет фамилий, – говорит Тили. – Там есть только имена, но ты сразу найдешь эти могилы. На каждом камне – рыба и крест. И надписи. «Здесь лежит Николушка, первый муж Рутейлы, не разрешающий женщинам и детям смеяться в полнолуние, который слишком серьезно относился к русалкам и не пропускал ни одного хвоста». А снизу – несколько цифр.
   Мы молчим, глядя в небо, подбирающееся все ближе.
   – Что значит – рыба и крест? – спрашивает погрустневшая Авоська.
   – Это наш символ. В пещерах каменного века изображение паука и изображение женщины было почти одинаковым. – Тили отбирает у меня руку и чертит в воздухе пальцем. Сначала – удлиненную восьмерку, потом перечеркивает ее. От ее движения, как от далекого самолетика, накрывшее нас собой вечернее небо шелестит и пенится прохладой, которую потревожила моя бабушка своим горячим пальцем.
   – Про хвосты – это?.. – Я затрудняюсь закончить вопрос. Тили мне помогает:
   – Истинная правда! Он не пропускал ни одной юбки. Ужасный бабник был.
   – Представляю! – хмыкает Авоська. – А что на других двух камнях написано?
   – Справа от Никрлушки – у него желтый камень – лежит Гришаня – серый камень. Написано: «Здесь лежит Гришаня, редкий красавец и настоящий боец, хоть и дал себя покусать бешеной ласке». А слева от Николушки – красный камень. Под ним лежит Павлуша, мечтатель и разгильдяй.
   – А слово «хоть» там написано? – не выдерживаю я длинную паузу.
   – Там написано про тарелку супа, но на самом деле это были пельмени с бульоном. Он подавился пельменем и упал в тарелку лицом. Мы тогда как раз зарезали свинью, наделали пельменей. Но писать все в подробностях было бы слишком длинно. Поэтому надпись такая: «Здесь лежит Павлуша, третий муж Рутейлы, мечтатель и разгильдяй, но умный парень, хоть и утонул в тарелке супа».
   – Стоп! – резко сажусь я. Стог угрожающе пошатнулся под нами. – Ты говорила раньше, что наш с Авоськой дедушка ухаживал за тобой и тогда, когда ты уже была замужем?!
   – Да!.. – резко села Авоська. – Как это получается? Это получается!.. Это получается, – она вдруг перешла на шепот, – что твой первый муж – Николушка – не наш дедушка?!
   – Конечно, – спокойно отвечает Тили. – Я не была замужем за вашим дедушкой. Мои семнадцать лет – помните?
   Авоська смотрит на меня беспомощно. Я тоже ничего не понимаю и только пожимаю плечами.
   – Значит, – закрыв глаза, рассуждает Авоська, – Николушка – это тот, который ударил Микария?
   – И не только его, – грустно добавляет Тили.
   – Тогда наш дедушка – Гришаня! Ты рассердилась на Николушку, он утонул в пруду, и ты вышла замуж за своего первого возлюбленного, от которого в семнадцать лет родила ребенка! Так?
   – Неправильно. Я уже сказала, что подозревала в отцовстве Доломея сразу двух юношей. Я не могла выйти замуж за обоих. Хотя, конечно, одного из них я подозревала больше.
   – В каком пруду? – заподозрила я неладное. – Не в том ли, в который я свалилась, когда приехала к тебе три года назад?
   – Нет, – отмахнулась Авоська. – Есть два пруда. Помнишь, я ловила серебрянок? Так вот, их нужно было переселить в другой пруд.
   – Да-а-а.. – задумчиво протянула Тили. – После того как Николушка мертвый почти неделю проболтался в большом пруду, в нем сдохли все серебрянки. Пришлось много лет спустя переселять их с маленького. С тех пор я очень настороженно отношусь к трупам на моей земле.
   Я задумалась, обдумывая вопрос, который мог бы объяснить хоть что-то.
   – Тили, твой третий муж был отцом Тегенарии?
   – Нет… – задумалась она, вспоминая. – Нет, конечно. Я не была замужем за отцом Тегенарии.
   – Ага! Тогда скажи, были ли у тебя дети от двух последних законных мужей?
   – Не было, – просто ответила Тили. – Николушка – единственный законный отец. Остальные отцы и дети – внебрачные. Уже стемнело. Может быть, пойдем домой?
   – Я ничего не понимаю! – почти плачет Авоська. – На кой черт ты посылаешь меня на могилы своих законных мужей, если там нет моего дедушки?!
   – Это очень сложно, – вздыхает Тили. – Он там, поверь. Он вполне хорошо лежит вместе с Николушкой. – Она задумывается и добавляет неуверенно: – Сверху.
   – Тили! – Я осмотрела ее безмятежное лицо. – Сознайся, ты опять морочишь нам головы?
   – Зачем это мне? – отводит она глаза.
   – Тогда что получается? Наш незаконный дедушка – умер, так?
   – Так, – улыбается Тили.
   – Но сначала умер отец Микария? Тогда получается, что наш дедушка лежит вместе с отцом Микария, а как же… А отец Тегенарии?
   – Умер, – притворно вздыхает Тили.
   – А где тогда его могила?
   – Там же. Но под красным камнем. Мы с Агеленой смотрим друг на друга и начинаем дрожать.
   – С-с-сверху или сниз-з-зу? – стуча зубами, спрашивает Агелена.
   – Сверху, конечно, он же умер последним из всех!
   – И ты тогда… Ты сдвигаешь камень с могилы третьего мужа, раскапываешь его могилу, так?.. – Я мысленно похвалила себя за то, что не клацаю зубами, как Агелена. – Чтобы подложить в нее своего очередного любовника?
   – Вот и не так. Я не сдвигаю камень, потому что сначала на могиле почившего стоит деревянный крест с его именем и датами жизни. Я просто убираю крест.
   – Но ты раскапываешь могилу?! – У меня предательски дрожит голос.
   – Нет, – шепчет Тили. – Я ее осторожно разрываю руками! В полночь! При луне! – Теперь она резко садится, неустойчивый стожок кренится и плавно заваливается под наши визги.
   Мы барахтаемся в колючем сене. Еще не совсем стемнело, но луна уже светит вовсю, наполняя наши глаза неземным блеском.
   – Ну вот, теперь придется стожок собирать, – сетует Тили, подмигнув мне.
   Агелена, выкарабкавшись из сена, смотрит на бабушку со страхом. Ее верхняя губа брезгливо вздернута, а глаза полны слез.
   – Агелена, – строго говорит Тили. – Я тебе сказала все, что нужно. После креста я кладу на могилу камень. На камне написаны скромная эпитафия на моего законного мужа и информация о любовнике. Если ты захочешь что-то узнать, ты все узнаешь.
   – Не хочу ничего знать! – кричит Авоська, сбрасывая с себя сено. – Плевать мне на все! Ты ненормальная! Ты!.. Ты больная!
   Она кое-как очистила волосы и сердитым шагом пошла к дороге.
   Мы с Тили плетемся за нею.
   – А разве можно хоронить человека в чужой могиле? – спрашиваю я тихо.
   – Это лучше, чем выкапывать предыдущего и скоблить его череп, – непонятно отвечает она. Эти слова я пойму позже, когда пообещаю похоронить Кубрика.
   – А разве можно хоронить человека и не написать даже его имени на могиле?
   Тили обнимает меня за плечи и прижимает к себе.
   – Ты-то должна мне поверить, – говорит она. – Там все написано, честное слово!
   – А разве не проще было похоронить человека рядом? Все-таки разрывать могилы руками в полночь…
   – Какая же ты еще маленькая! – с грустью говорит Тили. – Разные бывают обстоятельства в жизни. Просто… первый раз – с вашим дедушкой – мне было так удобно. Если бы его смерть раскрылась, я бы оказалась в тюрьме. А второй раз… Этот человек сам попросил меня сделать так. Он все знал и сам попросил – если умрет, похоронить его в могиле моего второго мужа. Тогда мужних могил было всего две.
   – А разве?.. – заело меня.
   – Не разве, а потому что! Потому что хотел быть в смерти рядом со мной. Совершенно одинокий человек хотел, чтобы его похоронили на кладбище рядом с тем местом, где будет и моя могила. Он верил в потустороннюю жизнь. Я сказала – места осталось совсем мало. От силы – на пару могил. Мне же нужно было думать о будущем. Я не могла тогда точно знать, сколько еще у меня будет законных мужей!
   – Что это значит – место на кладбище?
   – Это наше огороженное место, у старой часовни. Там могила моей бабушки Аргиопы под самым большим каменным крестом. Моей матери Лазиодоры и, соответственно, рядом с ними должно быть место и для меня с Тегенарией. Приходилось как-то выкручиваться. Чтобы мы все лежали в одном месте.
   – Тили, – говорю я, сглатывая, – меня тошнит!
   – Так бывает, когда вспоминаешь сразу много мертвецов. Это пройдет.
   – И тебя не поймали за этим занятием? Никто ничего не заподозрил?
   – Конечно, деревенские что-то заподозрили. Сопоставили – сплели – раздули. Но они меня боятся и дом всегда обходят стороной – предрассудки о ведьмах. Это еще бабушкин дом, она была помещицей в этих краях. Старый развалившийся клуб с колоннами – тоже ее поместье. А вот насчет поймать… Меня поймал отец Тегенарии. Он был такой молоденький, глупый. Приехал сюда работать участковым.
   – Он теперь… Он над тем, который любил пельмени?
   – Представь, он тоже очень любил пельмени. И еще охоту и самогон. Его застрелили и оставили в лесу. На моей земле. Бедненький Влад… Он так хотел устроить мне богатую красивую жизнь, все звал в далекие края, к морю! Так хотел, так хотел, что уже на второй год службы стал грешить взятками и… Кстати, я вдруг подумала, что все мои мужчины с удовольствием тратили на меня большие деньги. Я не просила. Им это нравилось. Я уже говорила об опасности нечаянного желания?
   – Говорила.
   – Я была беременна, когда Влада убили. Пришлось вытерпеть много разговоров, допросов и выяснения, куда подевались некоторые мужчины, проживающие в моем доме по два-три месяца. Городской начальник так увлекся расследованием, что даже по вечерам не хотел уезжать – я ему выделила комнату для гостей, но принять ухаживания отказалась категорично. Как сейчас помню – очень категорично – с помощью лопаты. Больше двух месяцев он не давал разрешения на похороны Влада. Пришлось его похоронить тайком.
   – Тайком? В полночь? Разрыв могилу третьего мужа руками и заменив потом на ней крест на камень?! Почему ты не позволила захоронить тело родным и близким этого человека?
   – Родные и близкие?.. Сестра позвонила следователю и сказала: «Пусть его хоронит шлюха, ради которой он преступил закон!»
   – Хорошо… То есть я хотела сказать – все понятно с родными и близкими. Но мне еще интересно, где ты брала камни и сколько их у тебя заготовлено? И кто делал надписи на них?
   – Мне Кубрик помогал и Микарий, – просто ответила Тили. – Но после того, как тело Влада исчезло из морга, городской начальник получил взыскание и отыгрался на мне. Написал много объяснительных, меня даже задержали на два дня. Потом, конечно, отпустили – улик никаких, и беременность сыграла свою роль. Но строгий милиционер с погонами полковника долго и торжественно говорил речь. Суть ее сводилась к еле – дующему: если вблизи моего хутора будет обнаружен еще хоть один труп, мне не выкрутиться, на меня в отделе теперь лежит сводка как на неблагонадежную гражданку развязного образа жизни. Вот так. Теперь ты вникла?
   – Теперь – вникла.
   – Ты хорошенько вникни. Представь ночное захоронение уже изрядно испортившегося бедненького Влада…
   – Тили!..
   – Не перебивай. Меня в тот месяц тошнило по три раза в день, а Кубрик, как назло, накануне решил съездить за медом со всеми вытекающими отсюда последствиями, начиная с сакраментального – «свояк умер». Кое-как его откачала. Смотритель в морге у нас огромный – килограммов на сто пятьдесят!
   – А это здесь при чем?!
   – А при том, что снотворного на него ушло – полугодовой запас! И даже после этого мы были не совсем уверены, что он спит – Микарий приготовил мне на всякий случай полено… Неделю лили дожди, не переставая, дороги стали совсем непроходимые для машин, и мы тащили Влада на телеге, а по кладбищу пришлось не идти, а ползти почти что на четвереньках. Такого мокрого марта я больше не помню! На следующий день подморозило и выпал снег – никаких следов не осталось. И только я отошла после всех разбирательств, отдохнула и успокоилась, как прибегает Агелена и говорит, что на моей земле лежит труп мужчины! Молодого!
   – Не будем об этом.
   – Подожди, три года назад мне показалось, что ты слегка… как бы это сказать?.. Ты не совсем правильно поняла нашу ночную возню с неизвестным умершим странником.
   – Теперь я все поняла.
   – Тогда давай догоним Агелену и утрем ее слезы. И запомни – никаких разводов. Браки совершаются на небесах, это понятно?
   – Понятно…
   – И тогда что получается? «Только смерть разлучит нас!»
   – Мы будем жить счастливо и умрем в один день, – сказала я крепко спящему Гамлету.
 
   – У тебя кто-то из родни лечит сексуальные расстройства? – поинтересовался Гамлет, когда проснулся – как раз к обеду.
   – Да. Тетя Марго. Мать Агелены. Она сексопатолог.
   – Нужно записываться заранее? – небрежно спросил Гамлет, завязывая перед зеркалом галстук.
   Я, полностью им одетая – даже чулки он натягивал собственноручно, постанывая от удовольствия, как озабоченный мальчик, наконец-то получивший говорящую и двигающуюся куклу, – стояла посередине комнаты и только поворачивалась на одном месте в его сторону.
   – Не нужно записываться. Марго изнывает от желания посетить этот дом, а я ей сказала не приезжать.
   – Почему? – удивился Гамлет, ковыряясь с запонками.
   – Давай помогу, – предложила я.
   – Не двигайся! Что-нибудь сползет или помнется. Сегодня ты делаешь только то, что я скажу.
   – Потому что она обязательно приедет с папочкой. Марго боится его оставлять одного – у папочки новый виток сексуального бешенства. Он увлечен сорока восьмилетней пациенткой Марго, страдающей зоофилией.
   – Не хочешь видеть папочку? – не удивился Гамлет.
   – После папочки обязательно приедет мама выяснять, что он мне о ней сказал. Я надеялась не видеть их обоих хотя бы пару недель. Зачем тебе сексопатолог?
   – У меня проблемы, – коротко ответил Гамлет. Я застыла, сжавшись внутри в комок.
   – Не спросишь – какие?
   Чего спрашивать, и так понятно. – я его не устраиваю в постели.
   – Ка… Какие…
   – Я чувствую, что не удовлетворяю тебя. Мне – тридцать два. Вроде до старческой немощи далеко, но я чувствую, что ты всегда после этого… ускользаешь. Ты – далеко. Ты не получаешь со мной удовольствия?
   Я медленно выдохнула напряжение.
   – А что, если мы сейчас позвоним Марго и скажем, что за ней заедет шофер и привезет к нам на ужин в ресторан? – предложил Гамлет, восприняв мое молчание как согласие на сеанс сексопатолога.
   – Прекрасная идея, – уныло кивнула я головой, отчего большой бант на макушке покачнулся.
   – Осторожно! – забеспокоился Гамлет. – Не тряси бантом, еще слетит, я еле его закрепил!
   – Если твой шофер подъедет на лимузине и в ответ на стенания Марго, что ей не в чем идти, завезет ее по пути в бутик и если он после этого схватит ее за шею, рассвирепев от капризов и восклицаний, Марго только закатит в экстазе глаза, ожидая, пока застегнется ожерелье. Это не моя подозрительная мама. Марго любого подъездного маньяка и насильника доведет до самоубийства своими приставаниями и жеманством. «Какое потрясающе изысканное отклонение! – передразниваю я Марго. – Вы просто уникальны в своем неожиданном желании одновременного оргазма и кровоизлияния! А грудь вы мне потом будете отрезать?… Какую сначала – правую или левую?»
   – Эй!..
   Я дернулась и открыла глаза, обнаружив весьма озабоченного Гамлета, щелкающего перед моим лицом пальцами.
   – Ты в порядке, котенок? Дай-ка посмотрю губки… Хорошо. Повернись. Отлично. Так я звоню?
   В тот вечер он водил меня за собой за руку, как слабоумную. Я покорно цокала за ним красными туфлями на шпильке и смотрела перед собой бесстрастно и отрешенно. Как и полагается смотреть идиотке, одетой в бальное платье (до колен), белые чулочки с подвязками (сразу над коленами), с лицом, выкрашенным, как для клоунады, и с огромным бантом из полосы паутинного шелка (это был мой третий отрез от свадебной упаковки), как раз на макушке – Мальвина умерла бы от зависти.
   По затихшему при нашем появлении залу мы прошли показательно медленно. Я – потупив глаза с накладными ресницами, Гамлет – раскланиваясь со знакомыми и надменно ухмыляясь.
   За столиком нас ожидал… Ерик.
   – А ты здесь почему без накладной бороды Карабаса-Барабаса? – набросилась я на него.
   – Ребята, я балдею! Фила – ты просто королева бала!
   Когда я уселась, двадцатислойная юбка приподнялась над коленами, открыв на всеобщее обозрение розовые подвязки с бантиками.
   – Ерик, – строго заметил Гамлет. – Мы ждем на ужин специалиста по сексуальным отклонениям. У тебя есть такие отклонения?
   Улыбка застыла на лице Ерика, он так и не успел ничего сказать, как Гамлет удовлетворенно заявил:
   – Вот и отлично, я не сомневался, что ты в этом плане мужик абсолютно без комплексов.
   – Так я же…
   – Свободен.
   – Я не собирался вам мешать… – с сожалением в голосе сказал Ерик, – я бумаги привез на подпись, мне их нужно до девяти вечера отдать.
   – Давай сюда бумаги и уходи. Сейчас принесут устриц.
   – Ненавижу устриц, – заметил Ерик, спешно запихивающий в свой портфель бумажки со стола, телефон и компьютер – записную книжку.
   Оставшись вдвоем, мы долго смотрели друг на друга. Я, холодея, ждала, что скажет Гамлет.
   – С ресницами перебор, – нашел изъян в своем произведении Гамлет. – Надуй губки. Молодец! Чудные, чудные губки!.. Дай поцелую.
   На радость зрителям, мы показательно чмокнулись через стол вытянутыми губами.
   Я не думала, что Марго появится раньше десерта, поэтому предложила не ждать ее и приступить к еде.
   Но, к моему удивлению, она появилась, как только на стол водрузили огромное круглое блюдо с устрицами.
   Увидев меня, Марго споткнулась еще в дверях. Я помахала ей рукой и никак не могла остановиться, пока Гамлет не пригнул мою руку к столу.
   – Ребята, – прошептала пораженная Марго, когда подошла поближе и рассмотрела мой бант. – Проблемы?..
   Гамлет вскочил, помог ей сесть, поцеловал руку, налил вина, подложил щипцы для устриц, спросил, как она доехала и почему не взяла с собой супруга, потом – о погоде, о профессиональных трудностях, потом налил второй бокал…
   Так продолжалось бы еще долго, но я очень громко зевнула.
   – Ты уже свернула в свою сторону головы у всех мужчин в зале, хочешь еще привлечь и кухонных служащих? – тут же отреагировала Марго на громкий протяжный зевок.
   – Нет. Я хочу есть, но не уверена, что смогу проглотить этих слизней. Еще я боюсь, что бант упадет прямо в блюдо. Еще у меня подвязки для чулок светятся, и уже три мужика с соседних столиков роняли и поднимали вилки и ножи по два раза.
   – Ничего странного! У нее в подвязках бриллианты, а мужики высматривают, на сколько они тянут, это естественно для такой публики! – успокоил как мог Гамлет. – А устрицы ты должна съесть. Хотя бы десяток.
   – Одну, – сказала я, потрогав раковину указательным пальцем.
   – Девять.
   – Две, – согласилась я, понюхав ее.
   – Шесть, и это мое последнее слово. Ты должна подзарядиться чем-нибудь возбуждающим. Я правильно говорю? – обратился Гамлет к Марго. – Устрицы – возбуждают?
   – Я чувствую, что у вас проблемы, – уверенно предположила Марго.
   – У меня нет проблем, – поспешила заверить ее я.
   – Покапай лимоном и вылей в рот вместе с соком, – руководил процессом поглощения мною первой в жизни устрицы Гамлет. – А теперь глотай, глотай, чего ты ждешь?!
   С испугу я быстро все проглотила и запила вином из высокого бокала. Потом подумала и спросила:
   – А что, прожевать нельзя было?..
   – По твоему лицу я понял, что ты собираешься выплюнуть все на стол. Извини…