Васина Нина. Красная Шапочка, черные чулочки

   – Ты только что сказал нам, что девочка, которую ты назначил своей женой и кровь которой недавно вывесил на ковер для потехи своих дружков, – эта девочка, оказывается, ничего не знает! А знаешь, что знаю я? Что ее сестричка – рыжая!
   – Я бы попросил!.. – привстал было Ерик, но под взглядом Генерала стушевался и вжался в кресло.
   – Она рыжая – совсем как та девчонка в большом доме в Загниваловке.
   – Ладно, сдаюсь, – поднял руки Гамлет. – Я целый год оплачивал сбор информации и слежку. Да, Агелена – сестра той самой Красной Шапочки. А рожавшая женщина – бабушка, к которой шла через лес любопытная девочка. Да – на моем гербе кровь Красной Шапочки. Но она ничего не знает. Она влюблена в меня. Она бы обязательно проговорилась. Я думаю, ты тоже провел свое расследование. Ты думаешь, что я пошел вчера в загс только ради того, чтобы в брачную ночь узнать от своей молодой жены, кто и где закопал Кобру? Так ты ошибаешься. У меня на эту девочку большие планы. Мы пробежали по всем комнатам и не нашли ее в доме той ночью. Она могла сильно испугаться и спрятаться в лесу. Могла вернуться на станцию, и кто-нибудь отвел ее к себе – а это еще шесть деревень в радиусе десяти километров по ту сторону железной дороги. Но на месте, где застряла машина, не было других следов. Только от моего автомобиля. У меня осталась окровавленная одежда Кобры, его документы, билет на самолет из Стамбула, даже его разрезанная обувь!
   – Ладно. – Генерал стукнул ладонями по подлокотникам кресла. – Я пришел только затем, чтобы попросить тебя прекратить этот позор. – Он кивнул на герб.
   – О чем ты? – не понял Гамлет.
   – Ты меня позоришь этой тряпкой. Гамлет растерянно посмотрел на Ерика, потом – на удивленного Прикуса.
   – Генерал хочет сказать, – осторожно предположил Ерик, – что ты не вывешивал эту реликвию после брачной ночи с его дочерью. Извините, что в таком контексте я позволил себе потревожить память вашей дочери…
   – Смотри-ка! – Генерал встал. – Жиденок вырос и изрядно поумнел.
   Я, босиком, неслышно метнулась от двери кабинета по коридору в спальню.
   И не видела, как Гамлет снял герб с ковра.
 
   Ночью – роды, а к обеду Тили уже встала. Она пришла в кухню и ела из горшочка приготовленное мною масло, намазывая его на гренки, которые готовил у плиты Микарий.
   – У тебя достаточно молока? – спросила я.
   – Заливаюсь, – кивнула Тили, а бабушка Рута в ней погрозила пальцем: – Не ходи босиком в кухне, здесь на полу плитка – ноги застудишь.
   – Молока полно, – заметил Кубрик, отщипывающий от четвертинки черного хлеба маленькие кусочки и торжественно закладывающий их в рот щепоткой. – А если пропадет – проживем. Две козы покрыты, слава богу! – Он перекрестился той же щепоткой, после чего опять принялся выковыривать из хлеба мякиш. А ты, девочка, должна попробовать моего сыра. – Он достал из-за пазухи тряпицу, уложил ее на столе и развернул.
   Я долго разглядывала небольшой желтоватый кружок, слегка подтекающий сывороткой. Потом даже понюхала его. После чего сказала:
   – Спасибо большое, но я не люблю соленый сыр.
   Теперь понятно, что за странный запах исходит от старика. Сыры, конечно, должны выдерживаться в тепле, но я впервые видела человека, который дозревает их у себя на теле.
   – А как ты определила, что он соленый? – прищурился Кубрик.
   – По запаху.
   Микарий с лопаточкой заинтересованно подошел поближе и осмотрел меня с надеждой и радостью. Такой взгляд мне не очень понравился.
   – Ты любишь готовить еду? – Он ткнул в меня лопаточкой.
   – У тебя гренка подгорает, – вздохнула я. – Не то чтобы люблю – так, умею немножко…
   – Может быть, ты тогда вместо пирожков с яблоками сделаешь мои любимые гренки? – подалась через стол Тили.
   Я посмотрела на блюдо, куда Микарий приносил поджаренный черный хлеб.
   – И греческий салат?! – почти простонала Тили мечтательно.
   – А что, есть свежий майонез? – понурила я голову и еле слышно объяснила: – Тебе теперь нужно все самое свежее… Не любишь просто жареный хлеб?
   – Не люблю! – замотала головой Тили.
   – Любишь кусочки булки, намоченные в сладком молоке и поджаренные на сливочном масле… – Я совсем сникла.
   – Ура, – шепотом сказал Микарий и снял с себя фартук. – Я пошел!
   – В кувшине на полу за холодильником стоит парное молоко, – поучаствовал в их радости и Кубрик.
   – Да ты настоящая волшебница! – продолжала веселиться Тили. – Откуда ты знаешь о булке в сладком молоке?!
   .
   – С этого начался мой интерес к кухне и еде. Я очень люблю поджаренную на сливочном масле булку с молоком, а мама… С пятого раза у меня все получилось. Дальше пошло легко. Теперь я точно знаю, что ты – моя бабушка.
   – Наконец-то! – стукнула по столу ладонью Тили. – Может быть, теперь ты меня обнимешь?!
   – Мне никто этого не говорил, не давал пробовать. Я думала, что это – моя выдумка, потому что… Ни разу не встречала человека, который любит поджаренную… на сливочном масле… булку с молоком. – Обнявшись с Тили, я решила не стесняться и поплакать в свое удовольствие. Вчерашняя истерика – не в счет. Тогда я просто испугалась и даже не помню – плакала или кричала всухую.
   Тили расцеловала мои мокрые щеки.
   – Ты не обидишься, – шепотом спросила она, – если я твои любимые сладкие гренки буду есть вот с этим восхитительным селедочным маслом?..
   Что тут объяснять? Какие еще нужны доказательства? Я сдалась. Да, мы – одной крови, это совершенно точно.
   – Я возьму половину, – наблюдая, как Кубрик стал заворачивать сыр в тряпку, предупредила я.
   Он застыл с открытым ртом. Л не закрывал его, отслеживая все мои движения, пока я отламывала половину сыра.
   – А как же?.. – Он жалобным взглядом проводил мои руки с сыром. – На предмет того самого… Солености?
   – Это не мне. Это Тили на греческий салат. Разомну, добавлю майонез, чеснок и изюм. Здесь есть изюм?
   Кубрик поспешно завернул в тряпку оставшуюся половину своего сыра и засунул его в расстегнутый ворот. Потом посмотрел на меня долгим осуждающим взглядом и быстро ушел.
   – Что это за плита? – вздохнула я, осматривая место работы. – Как она зажигается?
   – Газ или дрова, – подошла Тили, достала изюм и обняла меня за плечи. – Эти три конфорки – на газу, а вот эта нагревается дровами. Крышку можно снять, если нужен открытый огонь. Курицу, например, опалить.
   Разговаривая, я разминала вилкой в салатнике сыр и попробовала его на вкус. Сыр был совсем свежий, нежный и жирный.
   – Нефила! – мечтательно прошептала бабушка Рутейла. – Какое счастье, что ты приехала! Как же я люблю поесть!
   Тогда же в кухне я увидела на подоконнике тетради ученицы четвертого класса А. Воськиной. С математикой у А. Воськиной было так себе – между тройкой и четверкой. А вот с русским языком – сплошной кошмар. Учительница, не придумавшая для такой работы оценку, просто написала в конце изложения: «Сплошной кошмар! Задание на лето! По диктанту в неделю!»
   – Авоська ты, Авоська!.. – поприветствовала я забежавшую на запах моих гренок Агелену.
   – Тебе легко – у тебя мама учительница!
   – Значит, у тебя должны быть одни пятерки по биологии.
   – Ничего подобного, – отмахнулась Агелена. – Мы пока еще прошли только растения. И по способам размножения зонтичных у нас с учителем разногласия.
   Кстати, о размножении…
   – Если ты родила моего отца в семнадцать лет, – проговорила я, не поворачиваясь к Тили и изображая тщательную слежку за гренками, – значит, ты забеременела в шестнадцать?
   – Неправильно. – По голосу я поняла, что Тили улыбается. – Я забеременела в семнадцать и родила в семнадцать! Такое случается.
   – И не такое случается! – заявила Авоська.
   Она жует и разговаривает с полным ртом. Спросить, что она имела в виду, или подождать, пока все проглотит?..
   – Случается, что ребенок рождается, когда папа еще учится в школе! – закончила свою мысль Авоська.
   – Чей папа? – резко развернулась я.
   – Твой, например… – стушевалась Авоська, испуганно посмотрев на Тили.
   Я тоже посмотрела на Тили. Я подумала, что теперь-то уж подзатыльника Авоське не миновать, но, к моему удивлению, Тили смотрела на меня – удивленно и растерянно.
   – Ты не знала, что твоему отцу было семнадцать, когда ты родилась? – спросила она.
   – Мне не разрешено копаться в документах!
   – Твоя мать должна была сказать, – вздохнула Тили.
   – Зачем? – Меня трясло, а гренки все равно получались в меру поджаренными. С этими гренками есть большая проблема – они быстро подгорают, оставляя серединку булки мокрой, поэтому требуется много масла и повышенное внимание.
   – Как это – зачем? – Тили встала и нервно прошлась по кухне. – Как это – зачем?! Твоя мать должна была сказать о возрасте отца и как они поженились в силу необходимости!
   – Какой еще необходимости? Они что, не любили друг друга? – Одна гренка бледновата, нужно ее переместить на середину сковороды. Отличная сковорода, дно тяжелое, ничего не пригорает…
   Тили переплела пальцы на руках и сцепила эту плетенку так сильно, что выступающие костяшки побелели.
   – По закону, – сказала она тихим и спокойным голосом, – разрешено жениться с восемнадцати лет. Не говоря уже о том, что твой отец… короче, он еще не кончил школу, когда твоя мама уже ушла в декрет. Таким образом, требовалось согласие на брак родителей со стороны жениха, то есть мое согласие.
   – Твоя мама была его учительницей истории! – Авоська не выдержала натянутой до предела струны напряжения и решила эту струну как следует дернуть. Клок!..
   Раздался звонкий удар тарелки по гранитной поверхности стола. Это я разжала руки. Тарелка с гренками не разбилась, именно тогда я обратила внимание; что вся посуда в кухне – металлическая. Тарелки, салатники, странные чашки, больше похожие на кубки, сахарница и солонки… Исключение составляли несколько пластмассовых лопаточек и деревянные миски.
   Я посмотрела на Авоську. Авоська посмотрела на Тили. Тили посмотрела на меня. Похоже, этой девчонке разрешается говорить любые вещи.
   – Моя мама влюбилась в своего ученика? – решила я выяснить все до конца.
   – Он был неотразим! – Тили расцепила пальцы и всплеснула руками. – Он был так завораживающе красив!
   – Моя мама сказала, что твоя мама его не совращала, как написано в докладной директора школы. Это он ее совратил, моя мама точно знает!
   – Откуда… Откуда она знает?
   – Твоего отца направили к моей маме, как к психиатру, понимаешь? В силу чрезмерной возбудимости и непредвиденных обстоятельств. Она тогда была психиатр, а теперь называется сексопатолог! Так они и познакомились!
   – Доломей совратил твою маму – свою учительницу истории, я тоже могу это подтвердить, – кивнула Тили. – Только тогда меня никто слушать не хотел. Я всем говорила, что мой сын – настоящий сексуальный террорист, а меня не слушали. Доломея направили на психиатрическое обследование, а твою маму на собеседование в РОНО. Это случилось в один день – обследование Доломея и выволочка твоей маме, я вся извелась, решая, куда мне идти. И пошла на помощь Марине. Я пришла и сказала, что мой сын гиперсексуален и возбуждается от вида женской туфли, что он безумно влюблен и достаточно физически развит, чтобы быть отцом ребенка. Поэтому дело решено было закончить женитьбой, а аттестат он получал экстерном в другой школе. Я не угадала, понимаешь?
   – Нет…
   – Нужно было идти на обследование к психиатру!
   – Это точно, – весело подтвердила Авоська. – Но, с другой стороны, если бы ты пришла тогда с ним к моей маме…
   – Я бы сразу поняла, что мой сын влюбится в Марго с первого взгляда!
   – Стойте! – прервала я их взаимопонимание взахлеб. – Кто такая Марго?
   – Это же моя мама, – удивленно ответила Авоська.
   – Мой отец… Мальчик из школы, от которого забеременела моя мама, пришел к врачу на лечение и влюбился в этого врача, когда моя мама готовилась родить?!
   – Теперь ты понимаешь?! – Тили присела и потрясла меня, застывшую у стола в столбняке. – Понимаешь?!
   – Что я должна понимать? – кое-как проговорила я плохо двигающимися губами.
   – Почему твоя мама должна была тебе все объяснить давным-давно? Если бы она рассказала это сразу же, как только ты в первый раз спросила об отце, ты бы все поняла! Он был всего лишь ребенок, капризный и противный ребенок, живущий по компасу, который носил у себя между ног! Только полный идиот мог бы оставить такую прекрасную девочку, такую умницу и красавицу ради другой женщины.
   – Постой-постой! – возмутилась Агелена. – А как же я? Если бы он не оставил Марину, я бы не родилась!
   – Это другая история. Я пытаюсь объяснить Нефиле, что только умственно незрелое ничтожество могло так безответственно раскидывать во все стороны собственную сперму и не думать о последствиях!
   Теперь мы с Агеленой посмотрели на Тили с опаской.
   – Но какой же молодец этот паразит, а?! – воскликнула Тили. – Он мне подарил таких восхитительных девочек, я счастлива, как никогда! Он сделал мне лучший подарок в жизни, о котором я не могла и мечтать. Поэтому давайте решим так. Доломей уже взрослый, он выбирал и будет выбирать женщин всегда и везде сам, а отказа ему не дождаться – не родилась еще такая на свете. И что же мы? Будем грустить? Ни в коем случае! Мы будем радоваться, что мы есть и мы – вместе! Чего еще для счастья надо?
   – А где мой дедушка? – Я кое-как добралась до стула с высокой спинкой и свалилась на него.
   – Кто? – опешила Авоська.
   – Мой дедушка. И твой, кстати, тоже. Где он?
   – С этим есть некоторые сложности. Дело в том, что… – задумалась Тили, – он вроде бы умер.
   – Как это – вроде бы? – испуганным шепотом поинтересовалась Авоська.
   – Понимаете, я в свои семнадцать лет встречалась сразу с тремя мальчиками. Что это вы так смотрите? Я была слишком любопытна, чтобы ограничиться одной привязанностью. И я не знаю точно… как бы это сказать. Я почти уверена, но анализов не делала. Тот человек, в котором я почти уверена, он умер.
   – Я опять ничего не понимаю, – созналась я.
   – Бабушка занималась сексом сразу с тремя мальчиками одновременно, один из них уже умер, она думает, что он и был нашим дедушкой. Я правильно сказала? – пришла на помощь Агелена.
   – Не совсем. Умерли двое из них. Такая вот незадача. Они сражались за меня долго, почти пятнадцать лет, и попортили мне много крови. Так что…
   – А где тогда отец Микария? – я решила все выяснить до конца.
   – Отец Микария был моим мужем. В смысле, первым официальным мужем, – уточнила Тили.
   Агелена что-то посчитала на пальцах правой руки – пальцев ей явно не хватило, она перешла на левую, потом уставилась на Тили, приоткрыв рот.
   – Что еще? – вздохнула Тили.
   – Микарию ведь шестнадцать?
   – Шестнадцать. Не беспокойся, он не отличается повышенной сексуальной возбудимостью. Кажется, именно такой анализ Марго тогда поставила Доломею.
   – Значит, нашему папе было одиннадцать, когда родился Микарий?
   – Точно. Микарий родился в семьдесят третьем.
   – А ты только что сказала, что эти двое предполагаемых дедушек сражались за тебя почти пятнадцать лет.
   – Неделя занятий математикой не прошла даром! – закатила глаза Тили. – Да, они портили мне жизнь и тогда, когда я уже вышла замуж. Пришлось от них избавиться. Поверьте, эти люди не стоят сожаления. Они были никчемны. Только представьте – потратить всю жизнь на одну-единственную страсть к женщине!
   – А где же папа маленькой Тегенарии?
   Вероятно, я спросила это слишком громко, потому что тут же почувствовала, как между нами натягивается легкая и всезаглушающая паутина тишины.
   – Да… – задумалась Авоська. – Ты же родила девочку! Должен быть папа. – Она пошатнулась и схватилась за край стола руками. Странно, но в то мгновение ее слабость подбодрила меня – не одна я оказываюсь слабовата здоровьем при таких невероятных откровениях.
   – Отец Тегенарии появился после третьего законного мужа. Но… он тоже умер, – спокойно объяснила Тили.
   – Что значит – третьего? – спросила Авоська.
   – Что значит – тоже умер?.. – подпрыгнула я.
   – А разве вы не знаете, – вкрадчивым голосом тихо произнесла бабушка Рутеила, – что многие паучихи – Она встала и взяла свои распущенные волосы обеими руками, разводя их в стороны, словно раскрывая мохнатые крылья за спиной, – после оплодотворения съедают самцов?!
   Мы с Агеленой вскочили. Сознаюсь – я едва удержалась, чтобы не броситься под стол.
   – Взаправду? – шепотом спросила Агелена.
   – Как это?.. – шепотом спросила я.
   – Крибеллюм и карамистр! – крикнула Тили, отпустила волосы и подняла руки вверх.
   Я не стала себя больше сдерживать и бросилась под стол. Агелена тоже восприняла этот выкрик бабушки, как заклинание, и заползла ко мне. Мы больно столкнулись коленками.
   – Девочки, вы что? – Тили наклонилась. Ее волосы легли на пол. – Это я назвала прядильные инструменты паука. А вы что подумали?
   – За-за-зачем ему прядильные инструменты?.. – На всякий случай я отползла от волос на полу подальше.
   – А это, внученька, чтобы прясть из бородавок паутину!
   – Каких еще бородавок? – стуча зубами, спросила Агелена.
   – Это очень-очень просто! – Тили выпрямилась, и нам теперь были видны только ее ноги в коротких замшевых сапожках. – Бабушка, а почему у тебя на брюшке такие борода-а-авки?.. Это затем, внученька, чтобы вытягивать из них паутину! Бабушка, а зачем тебе паутина? Чтобы ткать кокон, внученька! Бабушка, а зачем тебе кокон? Чтобы упаковать в него ничтожного самца, впрыснуть внутрь желудочный сок, а потом выпить всего, как коктейль через соломинку-у-у! Нет, серьезно, – Тили перешла на нормальную речь и опять заглянула под стол. – Вы что, не знаете, что у пауков наружное пищеварение? Чего это вы трясетесь? Может быть, вместо того чтобы задавать неприличные вопросы, пойдете поиграть на солнышке во дворе?
   Мы пронеслись через длинный коридор смерчем.
   Смех бабушки Руты катился за нами рассыпанными бусинами.
   Я перебираю в руках не понравившееся маме ожерелье и думаю, что матовость жемчуга, его спокойная обтекаемость и умение превращать дневной свет в осязаемую молочную теплоту почти живого организма больше напоминает застывшие в вечности слезы ребенка, чем рассыпавшийся смех безумной женщины. Или жемчуг – это не слезы, а капли молока?.. У Руты первые две недели молоко текло по рубашке – она часто ходила с мокрыми пятнами на груди, а однажды наклонилась, чтобы положить поевшую девочку в качающуюся колыбель, и с ее сосков сорвалось молоко И я видела, как молоко, падая продолговатыми бусинями, успело захватить в себя за время полета к полу почти все свечение полдня, и когда Рута выпрямилась и зажала груди ладонями, воздух порозовел предчувствием заката…
   Нет. Смех Руты – это разбитый хрусталь, холодный и веселый.
   Она сдержала свое обещание – мы с Авоськой никогда не видели ее больной. В том представлении, которому обычно сопутствует страх, преодоление боли, страдание, уныние и нервическая капризность отчаявшегося человека. Рута была прекрасна всегда. Всегда – весела, заботлива и непредсказуема.
   – Я плохая бабушка, – как-то сказала она, наблюдая, как полуторагодовалая Тегенария ходит, крепко уцепившись за хвост козы. – Я непредсказуема. Я люблю пугать и смешить. А бабушка должна быть надежным оплотом постоянства, терпения и любви. Когда ребенок заплачет – она должна обязательно утереть слезы. Когда вредничает – идти на поводу, все разрешать…
   – Ты ей не бабушка, – заметила я.
   – Да уж… Ты понимаешь, зачем Тегенария таскает козу за хвост?
   Я задумалась и посмотрела внимательно на сильно похудевшую Тили.
   – А ты?
   – Понятия не имею!
   – Она думает, что таким образом добьется от козы фокуса с высыпанием горошин.
   – О!.. – только и сказала Тили.
   Коза, покрутившись, чтобы избавиться от вцепившейся в ее хвост Тегенарии, высыпала из розового отверстия попки твердые черные горошины.
   Девочка тут же оставила хвост, присела и, удовлетворенная, стала рассматривать кучку.
   – Надо же! – восхитилась Тили. – Мне бы и в голову это не пришло. Бабушка должна знать, о чем думает внучка.
   – Ты ей не бабушка! – повторила я.
   – Я говорю о тебе – моей любимой внучке – и обо мне. Знаешь, отчего некоторые люди заранее знают, что может произойти? Я недавно поняла. Они не чувствуют, это неправда. Просто они слушают мысли других как свои. В этом заключается редкий дар. Мне иногда кажется, что ты относишься ко мне с опаской. Ты мне не доверяешь?
   – Скажем так. – Я задумалась, приготовившись в любую минуту сорваться и бежать на помощь: Тегенария решила повторить фокус с хвостом, а нервы козы были на пределе, она уже приподнимала заднюю ногу, угрожая ей копытцем. – Я не верю, что смогу… Что хватит сил.
   – На что? – удивилась Рута.
   – Пережить все, что ты на меня взвалила за эти полтора года.
   Я это ей говорила? Или только хотела сказать? Или – говорю сейчас… Бабушка Рута научила меня подозрительности и расчету даже в любви. Я никогда не буду невинной в том представлении невинности, которое Агелена объясняла как наивность. Вот, например, диктофон. Хорошая штука. Нашла в письменном столе в спальне.
   Почему я нажала кнопку, когда вошел мой папочка? О, это уже из области рефлексов напуганной невинности.
   Папочка: Моя мать избавилась от всех своих мужчин. Думаешь, я говорю – избавилась – в смысле, прогнала их? Как бы не так. Они все мертвы. Все, которые докучали ей или осчастливили ее детьми. Я не видел своего отца, Макар не видел своего, и ты знаешь, что Тегенария никогда не увидит своего папочку. Смешно…
   Я: Ты что, пьян?
   Папочка: Я не пьян. Я пришел поговорить с тобой как отец. Ладно, я плохой отец, я достоин съедания самкой после оплодотворения. Моя муха в белом шарике – мой подарок самке – этот единственный шанс на спасение – оказался обманкой.
   Я: Узнаю папочку! Всегда – только о своих проблемах! Ты пришел на второй день моего замужества, чтобы поговорить о мухах?..
   Папочка: Нет, конечно! О пауках! Доломедосы в этом плане схожи с пауками пизаурами. Ты знаешь, как исхитряется получить восторг обладания и любви и после этого еще и остаться в живых самец пизауры? Эта картина достойна кисти самого непредсказуемого сюрреалиста! Представь. Я – самец доломедос. Я точно знаю, что самка меня съест, как только к ней приближусь. Что, же делать? Как ей на время любви заткнуть рот и остаться в живых? Конечно, подношением. Не перебивай, ты потом поймешь, зачем я это рассказываю. И вот я, влюбившись, тотчас же бросаюсь на поиски мухи. Жирной и сочной. Поймав, упаковываю ее, как дорогой подарок, – тщательно, с изыском и кокетством. Получается такой шелковый белый шарик из паутины с мухой внутри, который я торжественно и очень осторожно несу любимой хелицерами.
   Я: Чем несешь?
   Папочка: Ты не знаешь, что такое хелицеры? Неужели моя мать не рассказала тебе, где и что у пауков и как называется? Удивительно. Я знал все и в подробностях с пяти лет. Смотри сюда. Видишь?
   Я: Вижу, что ты оскалился. Если подпустить струйку крови в уголок рта, из тебя получится красивый вампир.
   Папочка: Да, я показываю тебе мои клыки. Они отдаленно похожи на хелицеры у паука. Иногда паук их использует для переноски. Ты же таскаешь иногда что-нибудь в зубах. Нет, это не как у вампиров. Это усы насекомого, преобразованные в хитиновые крючья, внутри – каналы, по которым стекает яд. А проще говоря, хелицеры – это то, чем паук кусается. Продолжим?
   Я: Хватит уже.
   Папочка: Нет, ты уж извини, мы с тобой за семнаддать лет виделись всего три раза после развода, ты уж удели внимание и время твоему папочке. На чем я остановился? Отличный коньяк у твоего мужа. Сколько ему лет?
   Я: Тридцать два.
   Папочка: Тридцать два? Скажи пожалуйста… А мужу?
   Я: Папочка!..
   Папочка: Ах, это мужу – тридцать два… Подумать только – мой зять всего на два года моложе меня. Ну, об этом после. Так о чем я?.. Ах, да. Несу я, значит, в зубах упакованную, как игрушку, вкуснейшую сочную муху и, подойдя к самке, останавливаюсь. Чтобы изобразить некоторую гротескную скульптуру.
   Я: В этом месте я должна спросить, что такое гротескная скульптура и как она выглядит в исполнении паука?
   Папочка: Ты ужасно необразованна. Твоя мама… Но об этом – после. Нарочитое привлечение внимания с помощью определенных поз – о, это искусство, поверь. Я всячески изгибаюсь, придавая своему и без того космическому телу невероятные изгибы завораживающей позы.
   Я (со стоном): Заче-е-ем?!
   Папочка: Зачем? Конечно, чтобы поразить воображение самки. Скажу тебе по секрету. Самки почти всегда цепенеют от арт-авангардизма и всего необычного и неправдоподобного. У женщин при этом происходит в мозгах некоторый ступор, они вроде понимают абсурд ситуации, но, пораженные отвагой и роскошью, почти все перестают соображать. Оценив внешний антураж, самка, естественно, переходит к роскоши. И вот тут! – пока она сосет предложенный ей подарок, порвав своими хелицерами упаковку, пока ее рот (а лучше сказать – хищная пасть) занят, можно и любовью заняться. Но! Обрати внимание – только пока подарок не высосан. А потом – успевай ноги уносить! Потому что, разделавшись с преподнесенным ей в коконе мечтаний сердцем (далее – понимай по обстоятельствам – деньгами, намерениями, обещаниями и так далее) самка примется за душу! И вмиг ее сожрет. Человек без души уже не сопротивляется смерти.