Страница:
— Я уже давно живу здесь и много задолжал. Может, тебе нужен задаток?
— Я его уже получила. Стихи Пушкина! К тому же у нас нет обычая брать деньги с гостей. Поэтому нам и важно знать, кто гостит в нашем доме.
Он нахмурился. На скулах заходили два желвака.
— Почему ты сегодня такая злая? — прямо спросил он.
— Я не хотела. Но ты все время от меня прячешься.
— С тобой не больно легко найти общий язык… Разве что когда ты играешь. Но тогда не до разговоров.
Дина пропустила мимо ушей его иронию.
— В прошлый раз ты говорил, что я тебе нравлюсь. Это были пустые слова?
— Нет.
— Объясни!
— На таком экзамене трудно что-нибудь объяснить. К тому же ты привыкла получать прямой ответ на свои вопросы. Конкретный вопрос — конкретный ответ. Но если мужчине нравится женщина, это совсем другое дело. Это относится к области чувств. Тут необходимы такт и время.
— Значит, ты проявляешь такт, когда сплетничаешь с Нильсом у него в конторе?
Лео засмеялся, обнажив зубы.
— Ничего другого я от тебя и не ждала! — процедила она сквозь зубы и встала. — Ты свободен!
Он наклонил голову, словно хотел спрятать от нее лицо. Потом вдруг попросил:
— Не сердись, Дина! Лучше сыграй мне что-нибудь!
Она покачала головой, но все-таки подошла к инструментам. Рука скользнула по виолончели Лорка. Дина не спускала глаз с Лео.
— О чем вы разговариваете с Нильсом? — вдруг спросила она.
— Тебе все нужно знать? Ты за всеми следишь? Она не ответила. Рука медленно гладила инструмент.
Обводила контуры его тела. В комнате прошелестел слабый звук. Потусторонний шепот.
— Мы говорим о Рейнснесе. О лавке. О счетах. Нильс скромный человек. Он очень одинок… Но ведь ты и сама это знаешь. Он говорит, что ты всегда поступаешь по-своему и все сама проверяешь.
Молчание. Дина ждала.
— Сегодня мы говорили о том, что было бы неплохо перестроить лавку на современный лад. Сделать ее более светлой. Просторной. Можно было бы установить связи с Россией и привозить оттуда товар, который трудно достать здесь.
— Почему ты говоришь о Рейнснесе не со мной, а с моими служащими?
— Я думал, что у тебя другие интересы.
— Какие же у меня интересы?
— Дети. Дом.
— Тогда ты плохо знаешь обязанности, которые лежат на хозяйке торгового местечка и постоялого двора! Я предпочитаю, чтобы дела Рейнснеса ты обсуждал со мной, а не с моими служащими! И почему тебя вообще интересует Рейнснес?
— Меня интересуют все торговые поселки. Каждый такой поселок — это целый мир, в каждом есть и добро и зло.
— А там, откуда ты приехал, нет таких поселков?
— Там они не совсем такие. У нас человек несвободен, если у него нет земли. Мелкие хозяева не так надежны, как в Норвегии. В России сейчас трудные времена.
— Поэтому ты и приехал к нам?
— В том числе и поэтому. Но если помнишь, однажды я тушил пожар в Рейнснесе…
Он подошел к ней. Угасающий день прочертил на его лице глубокие морщины.
Их разделяла виолончель. Он тоже положил на инструмент руку. Тяжелую, точно камень, нагретый солнцем.
— Почему ты так долго не приезжал?
— Тебе показалось, что это долго?
— Нет. Но ты обещал приехать еще до начала зимы. Он смотрел на нее, как будто потешаясь над нею.
— Ты точно помнишь все, что я говорил?
— Да, — огрызнулась она.
— Значит, ты должна быть добрее ко мне, раз уж я здесь, — прошептал он, приблизив к ней лицо.
Они смотрели друг другу в глаза. Долго. Меряя силы. Изучая друг друга.
— Что значит быть доброй к Варавве? — спросила Дина.
— Это значит…
— Что же?
— Что ему нужно немного нежности…
Он взял виолончель у нее из рук и поставил к стене. Бережно. Потом сжал ей запястья.
Где-то в доме что-то разбилось. И тут же послышался плач Вениамина.
В Дининых глазах шевельнулась тень. Они вместе прислонились к стене. Он никогда не думал, что она такая сильная. Большой рот, открытые глаза, дыхание, могучая грудь. Она была похожа на женщин у него на родине. Только жестче. Целеустремленнее. Нетерпеливее.
От стены падала тень, и в этой тени они заплелись узлом. Тугим шевелящимся узлом. Иаков наблюдал за этой картиной.
Лео отстранил ее от себя.
— Играй, Дина! Играй! Ты спасешь нас обоих! — шепнул он.
У нее вырвался низкий рык. Она рванула его к себе. Потом схватила виолончель, отнесла ее к стулу и села, раскинув колени. В серых сумерках взлетел смычок.
И полились звуки. Сначала сбивчивые, не очень красивые. Постепенно ее рука обрела уверенность и мягкость. Музыка захватила Дину. Иаков исчез.
Опустив руки, Лео глядел на ее прижатую к инструменту грудь. На длинные пальцы, которые дрожали, придавая звуку полноту. На ее запястья. На могучую полноту бедер, подчеркнутую кожаными штанами. На щеки. Но вот волосы упали на лоб и скрыли ее лицо.
Он пересек комнату и вышел в коридор. Однако дверь оставил открытой. И свою тоже. По широким половицам пролегла невидимая черта. Между комнатой для гостей и залой.
ГЛАВА 15
Матушка Карен сама приготовила и упаковала ящики и корзины с гостинцами, которые предназначались трем арендаторам и тем нуждающимся, о которых ей было известно.
Она отправляла их с попутными лодками или с людьми, приходившими в лавку, чтобы запастись необходимым перед праздником.
Олине угощала всех на кухне. Там было тепло, уютно и царил образцовый порядок.
Унтам, сапогам и шубам было отведено место у большой чернобрюхой плиты. Там они оттаивали, сохли и прогревались перед возвращением домой. В баке на плите всегда была горячая вода. Вычищенный медный бак бросал отсветы на котлы и кастрюли, когда освобождалась конфорка для кофейника.
Всю неделю люди то приходили, то уходили, ели и пили. Спускались в лавку, сидели там на табуретах, бочках и ящиках, ждали попутных судов.
Время перестало существовать. Лавка была открыта, пока в ней были люди. Таков был обычай. Нильс и приказчик работали не покладая рук.
На печку в лавке то и дело ставился кофейник. Вода бурлила, закипала и выплескивалась из носика.
Шел пар, кто-нибудь снимал кофейник с огня и разливал кофе.
Рядом с печью лежал плоский камень, на который ставили кофейник. Он приветствовал своим ароматом всех, кто попадал сюда из царства темноты, холода и морских брызг.
В лавке было шесть синих чашек с золотой каемкой, их кое-как споласкивали после одних покупателей и наливали кофе другим. Случалось, что плохо перемолотые зерна приставали к краю чашки коричневыми карбасиками. Карбасики покачивались на волнах, когда замерзшие руки обхватывали чашку, чтобы согреться и поднести к губам горячий горький нектар. К кофе предлагались бурый сахар и печенье.
Кое-кому за закрытыми дверями подносили рюмку водки. Но в Рейнснесе водку подносили далеко не всем покупателям. Кому подносить, решал Нильс.
На синей кухне Олине водкой не угощали никого. Лишь иногда сама Олине позволяла себе плеснуть немного в кофе, как она говорила — для разжижения крови.
В гостиную, где матушка Карен предлагала гостям вишневую наливку, допускались лишь избранные.
У Дины гости бывали и того реже. Когда в усадьбу кто-нибудь приезжал, это были гости Рейнснеса и их всех угощали в столовой.
Нильс любил предрождественские дни. Товар брали бойко, выручка была хорошая. Чем лучше шли дела, тем сильнее Нильс морщил лоб, такая у него была привычка.
Вот и в этот сочельник на лбу у него залегли глубокие складки, когда он осматривал полупустые полки и пустые склады в лавке и пакгаузах. У него был вид разорившегося человека.
В лавку, посвистывая, в праздничной рубашке, вошел Андерс, и Нильс упавшим голосом сообщил ему, что муки осталось маловато и, пожалуй, для Лофотенов не хватит.
Андерс засмеялся. Его забавляло напускное огорчение брата из-за опустевших полок и кладовых. Но случалось, Андерс ломал голову, пытаясь понять, почему торговля приносит такой небольшой доход. Покупателей у них было много, и все достаточно солидные. Да и те, кого они снаряжали на промысел, тоже были люди надежные и расплачивались либо рыбой, либо деньгами после окончания путины.
Когда за последним покупателем закрылись двери, Нильс отправился на свою одинокую литургию. Он служил ее в конторе за запертой дверью и задернутыми занавесками.
Свои дары он тщательно упаковал в два толстых конверта и положил их на стол. Потом увернул фитиль в лампе и приблизился к алтарю с одним из конвертов.
Дубовый умывальник с мраморной доской, эмалированной раковиной и вделанной в нее мыльницей был очень тяжел. Торжественно, навалившись всем телом, Нильс сдвинул его с места. Неприкрепленная половица смотрела на него всеми своими сучками.
При неярком свете он извлек жестяную коробку, открыл и принес ей последнюю жертву.
Потом все снова вернулось на свое место.
Деньги, проведенные по бухгалтерским книгам, Нильс запер в железный шкаф.
Наконец он закурил трубку и оглядел комнату. Все было в порядке. Наступил праздник.
Нильса огорчало только одно обстоятельство: у него недавно исчезла карта Америки. Все время лежала на столе. И вдруг ее там не оказалось.
Он обыскал все. Спрашивал у приказчика Петера. Но тот клялся и божился, что ничего не видел.
Нильс понимал: пока в Рейнснесе живут Стине и Ханна, жениться он не сможет. Это заставило его принять серьезное решение. Он раздобыл карту Америки. Но она пропала.
В пять часов в Рейнснесе, по обычаю, подавали мёлье — кусочки пресной лепешки в мясном бульоне. Водку и пиво. И к этому времени все старались закончить свои дела.
В нынешнем году к ним присоединился и Нильс. Из-за Лео он теперь предпочитал есть в столовой вместе со всеми.
К тому же он надеялся угадать по лицам, кто взял его карту.
Столы для всех были накрыты в столовой. На кухне в сочельник не ел никто. Такой порядок завела матушка Карен, когда приехала в Рейнснес.
Правда, не все чувствовали себя в столовой уютно. Люди едва решались говорить друг с другом из страха показаться неучтивыми или сказать что-нибудь неподходящее.
Лео и Андерс разряжали атмосферу, шутя с детьми. Постепенно, один за другим, начали посмеиваться и остальные. И наконец уже смеялись все.
Матушка Карен сидела перед зажженной елкой. Дом благоухал благолепием и торжественностью. В плетеных бумажных корзиночках стояли изюм, пряники и бурый сахар. Но без разрешения матушки Карен их не трогали.
Она сидела в кресле у стола и читала Евангелие. Сначала по-норвежски. Потом по-немецки, чтобы, как она сказала, порадовать господина Лео.
Вениамин и Ханна истомились от ожидания, им не терпелось поскорее получить подарки и сласти. Мало того что чтение Евангелия казалось им бесконечным, они воспринимали его как преждевременное наказание Божье.
С тех пор у них появилась своя поговорка: «А теперь она будет читать еще и по-немецки!»
Дина текла по комнате, словно широкая сверкающая река, в синем бархатном платье с атласной вставкой на груди. Она не отводила взгляд и выглядела вполне миролюбиво. Когда она играла псалмы, пальцы ее как будто ласкали клавиши.
Лео запевал, на нем была белая полотняная рубашка с широкими рукавами и кружевными манжетами. Серебряная брошь на вороте и черный жилет.
В честь Трех Святых Царей зажгли две свечи, которые по обыкновению горели в сочельник на пианино. Они отражались в серебряных блюдцах, на которых стояли. Свечи оплывали. К концу вечера блюдца были залиты причудливо застывшим стеарином.
Эти свечи в честь Трех Святых Царей делала Стине. Одну для Ханны, другую для Вениамина, хотя матушка Карен настойчиво повторяла, что они сделаны в честь Иисуса Христа.
Перед Рождеством в усадьбе работал приходящий сапожник, и работникам было нетрудно угадать, что лежит в предназначенных для них пакетах. Вскоре все они уже примеряли новые башмаки.
Лео встал и спел русскую песню обо всех башмаках, что ходят по свету.
Ханна и Вениамин пели вместе с ним. Они пели на своем, особом языке. Фальшиво и серьезно.
Волосы у матушки Карен были красиво уложены, на шее — кружевной воротничок. К концу вечера она устала. Неожиданно в комнате появилась Ертрюд, она погладила матушку Карен по бледной морщинистой щеке. И матушка Карен задремала.
Олине разрешила ухаживать за собой. У нее на щиколотке была язва, которая увеличилась после всех рождественских хлопот.
Стине варила мази из меда и трав и прикладывала их Олине к ноге. Но это не помогло.
Лео заявил, что Олине не должна двигаться: за ней надо ухаживать, пока у нее не заживет язва. Теперь преданный взгляд Олине всюду следовал за ним. Как в свое время за Иаковом.
Стине мучилась непонятной тревогой. Иногда она поглядывала на Нильса, словно смотрела, хорошо ли выскоблен пол. Задумчиво и с удовлетворением. Глаза у нее были темнее, а лицо еще золотистее, чем обычно. Волосы она заплела в косы и уложила пучком на затылке. Но красоту ее затылка пучок не скрывал.
Юхан вспоминал, как в Рейнснесе праздновали Рождество, когда он был маленький. Вот Ингеборг зажигает свечи, вот матушка Карен читает вслух Библию. Вот Иаков, он еще днем успел выпить с работниками, и лицо у него пылает.
Юхан вдруг почувствовал себя по-детски обиженным и обездоленным, когда матушка Карен посадила к себе на колени Вениамина и Ханну. Он стыдился этого чувства и пытался искупить вину дружеским отношением ко всем, и особенно к детям.
Он видел, что за время его отсутствия дух Дины утвердился в Рейнснесе и пошел ему на пользу. Андерс и Нильс были у нее в руках. Они беспрекословно слушались ее взгляда. У Юхана осталась только старая матушка Карен.
Андерс всем улыбался. Большую часть вечера он беседовал с матушкой Карен, Юханом и Лео. Иногда он посматривал на Дину. Один раз даже кивнул ей, словно у них была общая тайна. Было видно, что с совестью у этого человека все в порядке.
Нильс время от времени куда-то уходил. Никто не спрашивал у него, чем он занят. Иногда он обносил всех сигарами или вином. Но почти не разговаривал. Глаза его, как неприкаянные тени, падали то на одного, то на другого.
Я Дина. Сегодня вечером Ертрюд стоит у ленсмана в гостиной и плачет. Она развесила ангелов, гирлянды и читала по своей черной книге. Но это не помогло. Кому-то Рождество оказалось не по душе. Поэтому Ертрюд плачет и скрывает свое изуродованное лицо. Я обнимаю ее и считаю башмаки.
Время от времени глаза Дины и Лео встречались. Между ними больше не было напряженности. Дина словно забыла, что он приехал слишком поздно. Забыла их незаконченный разговор утром в зале.
Матушка Карен ушла спать. Спали и дети. Беспокойно, со вспотевшими головками — сколько они пережили сегодня: сласти, наслаждение, смешанное со страхом. Сказки про ниссе [8], бесконечные объятия. Голоса, музыка, подарки.
Покончив с последними делами, разошлись на покой и работники. Служанки спали на чердаке над кухней, работники — в людской. Олине сама стерегла вход на кухню от ночных посетителей. Она спала с открытой дверью.
Ее храп разносился по всему дому, как звуки необычного ночного инструмента. Если бы он умолк, Рейнснес лишился бы своих самых точных часов.
Нильс куда-то ушел. Может, он был в доме для работников — там у него были свои две комнаты. А может — в конторе. Никого это не интересовало.
Никого, кроме Стине. Но она не подавала виду. И никому не досаждала своими догадками, которые прятала под темными гладкими волосами. Стине медленно разделась перед зеркалом при неярком свете стеариновой свечи и внимательно оглядела свое тело.
Предварительно она задернула полог на широкой кровати, где спали дети.
Этот вечер не принес ей ничего нового. Кроме одного: она решила требовать содержание, положенное ее ребенку. Без суеты, твердо. Поэтому она и спрятала карту Америки в нижнем ящике своего комода.
Стине многому научилась, наблюдая за Диной: человек поступает так, как ему нужно. И не спрашивает совета, если может обойтись без него.
Андерс, Юхан, Лео и Дина остались в курительной.
Дина сидела, откинувшись на спинку кушетки, и играла тяжелой шелковой кистью, прикрепленной к подлокотнику. И пускала кольца из дыма, неженственно, но весьма искусно.
Андерс рассказывал, как снаряжаются суда на Лофотены. Он решил послать сперва один карбас, так сказать на разведку. Если лов будет хороший, он тут же снарядит и другие суда. Людей у него хватит. А лов, между прочим, обещают небывалый. Не хочет ли Лео отправиться вместе с ними?
Лео как будто задумался, а потом медленно ответил, что не годится для такого дела. К тому же у него есть дела южнее Трондхейма.
Дина смерила его взглядом:
— А можно узнать, что за дела?
— Я должен перевезти оттуда одного заключенного в Вардёхюс. Его освободили от каторжных работ, и теперь он будет отбывать наказание в Вардёхюсе.
— Ты хочешь сказать, что возишь каторжников?
— Да, — просто ответил он, сделал глоток пунша и с вызовом оглядел всех.
— И это ты называешь делом? — недоверчиво спросил Андерс.
— Оно не хуже любого другого.
— Но бедные люди?
Дина вздрогнула и выпрямилась.
— У каждого из нас своя каторга, — сказал Лео.
— Ну, это все-таки не одно и то же, — заметил Андерс. Его потрясло сообщение о том, чем занимается этот русский, но он пытался не показать виду.
— И часто ты возишь каторжников? — спросила Дина.
— Нет, — коротко ответил он.
— Почему ты вдруг взялся за такую работу? — спросил Юхан.
— Во-первых, ищу приключений, а во-вторых — лень! — засмеялся Лео.
— Отказываешься от честной торговли и вместо этого торгуешь… каторжниками, — сказал Андерс.
— Это не торговля. Торговля меня не интересует. Это общение с людьми, попавшими в трудные обстоятельства. Меня интересуют люди. Благодаря им я узнаю многое и о себе.
— Этого я не понимаю, — смущенно признался Андерс.
— И чему же тебя могут научить каторжники? — мягко спросила Дина.
— Тому, что по поступкам не всегда можно правильно судить о человеке.
— А в Библии сказано, что человека узнают по делам его. Ведь так, Юхан? — Теперь Дина сидела очень прямо.
— Да. — Юхан кашлянул. — Ну конечно, мы многого не знаем о людях.
— Взять хотя бы Нильса, — сказал Лео. — Он иногда совершает поступки, которых никогда бы себе не позволил, если б не чувствовал себя здесь чужим.
Андерс от удивления открыл рот. Дина вся подалась вперед.
— Нильс здесь не более чужой, чем я! — сказал Андерс, быстро глянув на Дину.
Она снова откинулась на кушетку.
— Лео, объясни, пожалуйста, что ты этим хочешь сказать? — попросила она.
— Я знаю историю Андерса и Нильса, знаю, каким образом они попали сюда. Судьба у них одна. И тем не менее что-то в этом доме отталкивает Нильса и принимает Андерса.
— Что же именно? — мягко поинтересовалась Дина.
— Я думаю, это твое отношение к людям. Ты всех подчиняешь себе.
Стало слышно, как за окном свистит снег. Тихо, словно предупреждая об опасности.
— И почему же я отталкиваю Нильса?
— Этого я не знаю.
— А ты бы спросил у него или еще у кого-нибудь.
— Я спрашивал Нильса.
— И что же он сказал?
— Ничего такого он за собой не знает.
— И тебе не показалось, что у него не совсем чистая совесть? Знаешь, вроде одного клопа в чистой кровати!
— Все может быть, — согласился Лео.
Андерс ерзал на стуле. Этот разговор задевал и его.
— Стине родила от Нильса ребенка, а он отказался признать его! — с презрением сказала Дина.
— Конечно, это подло, но такое иногда случается. Теперь за это не сажают в тюрьму, как раньше.
— По-моему, в тюрьму следует сажать всех мужчин, которые подают женщинам ложные надежды, — заметила Дина.
— Возможно. Но тогда тюрьмы были бы переполнены. Куда в таком случае мы стали бы сажать убийц?
— Убийц?
— Ну да. Тех, кого мы называем опасными преступниками. И которые должны быть изолированы, несмотря ни на что.
Дина почувствовала прикосновение легкой руки. Но Ертрюд тут не было. Лорк! Он прятался где-то в немой темноте.
— Уже поздно, — сказала она и встала.
Юхан сидел, держась за лацканы пиджака. Ему не нравился этот разговор, который был неуместен в Рождество.
— Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь в Рейнснесе плохо относился к Нильсу, — сказал он. — Мы все ему доверяем. У него есть работа, дом, хлеб. Конечно, он не простой человек. Но Дина в этом не виновата.
Он кашлянул несколько раз.
— А по-моему, он чувствует себя здесь отверженным и даже решил уехать в Америку, — сказал Лео, ни к кому не обращаясь. Он как будто не слышал того, что сказал Юхан.
— В Америку? — недоверчиво переспросил Андерс. Лицо Дины стало похоже на маску.
— Однажды перед Рождеством я застал его над картой Америки. И спросил, не хочет ли он туда уехать. Из его слов я понял, что ему не чужда эта мысль, — сказал Лео.
— Но он никогда не говорил об этом! — воскликнул Андерс. — И где он возьмет столько денег?
— У него есть кое-какие сбережения, — сказал Лео. Глаза Дины ожили. Она снова села, смяв пяткой один из башмаков, который наполовину сняла.
Цифры? Цифры колоннами выстраивались на стене и по шелковым обоям уползали в тень. Их было хорошо видно.
Дина внимательно слушала.
— Какие сбережения? Откуда они у него? — удивился Андерс. — Я получаю больше, чем он, мне ведь положен процент от прибыли, которую дает торговля на наших судах. Но у меня нет никаких сбережений! А у Нильса только его жалованье…
Он виновато поглядел на Дину и Юхана, боясь, что позволил себе слишком много.
— Он тратит на себя гораздо меньше, чем ты, Андерс, — твердо сказала Дина. — Должно быть, он откладывал уже много лет.
Она надела башмаки и зашнуровала их, чтобы не споткнуться. Потом подобрала юбку и снова встала.
— Уже поздно, — повторила она и пошла к двери.
— По-моему, если Нильс нужен в лавке, его не следует отталкивать, — медленно и внятно произнес Лео ей в спину.
— Что-то в этом есть, — пробормотал Юхан. — Я тоже замечал. Он писал мне в Копенгаген такие странные письма…
Дина резко обернулась, юбка взметнулась вокруг ног.
— Непорядочный человек, который боится ответственности, куда бы ни уехал, покоя не найдет нигде! — тяжело дыша, сказала она.
— Судить людей будет Бог, — заметил Юхан.
— Никто никого и не судит! — отрезала Дина.
— Все слишком запуталось, — буркнул Андерс. — Нильс просто не знает, как снова наладить отношения. Не может же он жениться на Стине, даже если у нее от него ребенок…
— Почему не может? — рыкнула Дина.
— Ну, Господи… Это же всем ясно… — Андерс не знал, что сказать.
— Конечно, он поступил плохо, — тихо сказал Юхан. — Все мы рано или поздно совершаем ошибки. Главное, что Стине сейчас живется хорошо…
— Нет, плохо! Она потихоньку гибнет! А Нильс тем временем собирается сбежать в Америку! Меня-то его отъезд не огорчит. Так будет лучше для всех. Чище воздух — легче дышать!
— А лавка?
Юхан чувствовал, что он должен что-то сказать.
— Люди найдутся, — спокойно ответила Дина. — Да и он еще не уехал!
— Я слышал, в лавке говорили, будто Нильс предпочел бы жениться на фру Дине, — сказал Лео.
Он не собирался сдаваться. Теперь Дина уже не могла уйти. Она остановилась:
— Ах вот как! И господин Жуковский хочет, чтобы я вышла замуж за Нильса, только бы он не чувствовал себя отверженным?
Усмешка отгородила ее от всех, словно забор.
— Прости! Я виноват, это было некрасиво с моей стороны! — Лео встал и поклонился Дине. Потом быстро подошел и распахнул перед ней дверь. Пожелав всем покойной ночи, он закрыл дверь за Диной и за собой.
Свеча в коридоре выгорела до самого подсвечника. Было темно. В высокое окно падал столб лунного света. Тени от мелких переплетов, как решетка, легли на Дину и Жуковского.
Они с Диной оказались в одной клетке.
Он обнял ее. Лестница, как всегда, поскрипывала под ногами. Его бедро касалось ее бедра. Все, о чем только что говорили, вдруг исчезло. Перестало существовать.
— Помилуй Нильса, — шепнул он Дине уже наверху.
— Это не мое дело, — ответила она, рассердившись, что он снова вернулся к этой теме.
— Тебе сразу станет покойно на душе.
— Мне не нужен покой!
— А что тебе нужно?
Обеими руками она обхватила его бедра, прижала к себе. Потом распахнула рубашку у него на груди и положила руки ему на грудь.
Брошь, которой была заколота рубашка, она сжала в руке с такой силой, что проколола себе руку.
Потом она вырвалась от него и скользнула в залу. Одно мгновение. Темнота. Может, все это им только почудилось? Каждому свое.
ГЛАВА 16
В первый день Рождества они поехали в церковь. На карбасе. Незадолго до Рождества Юхана попросили прочесть проповедь, потому что пробст заболел.
— Я его уже получила. Стихи Пушкина! К тому же у нас нет обычая брать деньги с гостей. Поэтому нам и важно знать, кто гостит в нашем доме.
Он нахмурился. На скулах заходили два желвака.
— Почему ты сегодня такая злая? — прямо спросил он.
— Я не хотела. Но ты все время от меня прячешься.
— С тобой не больно легко найти общий язык… Разве что когда ты играешь. Но тогда не до разговоров.
Дина пропустила мимо ушей его иронию.
— В прошлый раз ты говорил, что я тебе нравлюсь. Это были пустые слова?
— Нет.
— Объясни!
— На таком экзамене трудно что-нибудь объяснить. К тому же ты привыкла получать прямой ответ на свои вопросы. Конкретный вопрос — конкретный ответ. Но если мужчине нравится женщина, это совсем другое дело. Это относится к области чувств. Тут необходимы такт и время.
— Значит, ты проявляешь такт, когда сплетничаешь с Нильсом у него в конторе?
Лео засмеялся, обнажив зубы.
— Ничего другого я от тебя и не ждала! — процедила она сквозь зубы и встала. — Ты свободен!
Он наклонил голову, словно хотел спрятать от нее лицо. Потом вдруг попросил:
— Не сердись, Дина! Лучше сыграй мне что-нибудь!
Она покачала головой, но все-таки подошла к инструментам. Рука скользнула по виолончели Лорка. Дина не спускала глаз с Лео.
— О чем вы разговариваете с Нильсом? — вдруг спросила она.
— Тебе все нужно знать? Ты за всеми следишь? Она не ответила. Рука медленно гладила инструмент.
Обводила контуры его тела. В комнате прошелестел слабый звук. Потусторонний шепот.
— Мы говорим о Рейнснесе. О лавке. О счетах. Нильс скромный человек. Он очень одинок… Но ведь ты и сама это знаешь. Он говорит, что ты всегда поступаешь по-своему и все сама проверяешь.
Молчание. Дина ждала.
— Сегодня мы говорили о том, что было бы неплохо перестроить лавку на современный лад. Сделать ее более светлой. Просторной. Можно было бы установить связи с Россией и привозить оттуда товар, который трудно достать здесь.
— Почему ты говоришь о Рейнснесе не со мной, а с моими служащими?
— Я думал, что у тебя другие интересы.
— Какие же у меня интересы?
— Дети. Дом.
— Тогда ты плохо знаешь обязанности, которые лежат на хозяйке торгового местечка и постоялого двора! Я предпочитаю, чтобы дела Рейнснеса ты обсуждал со мной, а не с моими служащими! И почему тебя вообще интересует Рейнснес?
— Меня интересуют все торговые поселки. Каждый такой поселок — это целый мир, в каждом есть и добро и зло.
— А там, откуда ты приехал, нет таких поселков?
— Там они не совсем такие. У нас человек несвободен, если у него нет земли. Мелкие хозяева не так надежны, как в Норвегии. В России сейчас трудные времена.
— Поэтому ты и приехал к нам?
— В том числе и поэтому. Но если помнишь, однажды я тушил пожар в Рейнснесе…
Он подошел к ней. Угасающий день прочертил на его лице глубокие морщины.
Их разделяла виолончель. Он тоже положил на инструмент руку. Тяжелую, точно камень, нагретый солнцем.
— Почему ты так долго не приезжал?
— Тебе показалось, что это долго?
— Нет. Но ты обещал приехать еще до начала зимы. Он смотрел на нее, как будто потешаясь над нею.
— Ты точно помнишь все, что я говорил?
— Да, — огрызнулась она.
— Значит, ты должна быть добрее ко мне, раз уж я здесь, — прошептал он, приблизив к ней лицо.
Они смотрели друг другу в глаза. Долго. Меряя силы. Изучая друг друга.
— Что значит быть доброй к Варавве? — спросила Дина.
— Это значит…
— Что же?
— Что ему нужно немного нежности…
Он взял виолончель у нее из рук и поставил к стене. Бережно. Потом сжал ей запястья.
Где-то в доме что-то разбилось. И тут же послышался плач Вениамина.
В Дининых глазах шевельнулась тень. Они вместе прислонились к стене. Он никогда не думал, что она такая сильная. Большой рот, открытые глаза, дыхание, могучая грудь. Она была похожа на женщин у него на родине. Только жестче. Целеустремленнее. Нетерпеливее.
От стены падала тень, и в этой тени они заплелись узлом. Тугим шевелящимся узлом. Иаков наблюдал за этой картиной.
Лео отстранил ее от себя.
— Играй, Дина! Играй! Ты спасешь нас обоих! — шепнул он.
У нее вырвался низкий рык. Она рванула его к себе. Потом схватила виолончель, отнесла ее к стулу и села, раскинув колени. В серых сумерках взлетел смычок.
И полились звуки. Сначала сбивчивые, не очень красивые. Постепенно ее рука обрела уверенность и мягкость. Музыка захватила Дину. Иаков исчез.
Опустив руки, Лео глядел на ее прижатую к инструменту грудь. На длинные пальцы, которые дрожали, придавая звуку полноту. На ее запястья. На могучую полноту бедер, подчеркнутую кожаными штанами. На щеки. Но вот волосы упали на лоб и скрыли ее лицо.
Он пересек комнату и вышел в коридор. Однако дверь оставил открытой. И свою тоже. По широким половицам пролегла невидимая черта. Между комнатой для гостей и залой.
ГЛАВА 15
Простираю к Тебе руки мои; душа моя к Тебе, как жаждущая земля.
Псалтирь, 142:6
Матушка Карен сама приготовила и упаковала ящики и корзины с гостинцами, которые предназначались трем арендаторам и тем нуждающимся, о которых ей было известно.
Она отправляла их с попутными лодками или с людьми, приходившими в лавку, чтобы запастись необходимым перед праздником.
Олине угощала всех на кухне. Там было тепло, уютно и царил образцовый порядок.
Унтам, сапогам и шубам было отведено место у большой чернобрюхой плиты. Там они оттаивали, сохли и прогревались перед возвращением домой. В баке на плите всегда была горячая вода. Вычищенный медный бак бросал отсветы на котлы и кастрюли, когда освобождалась конфорка для кофейника.
Всю неделю люди то приходили, то уходили, ели и пили. Спускались в лавку, сидели там на табуретах, бочках и ящиках, ждали попутных судов.
Время перестало существовать. Лавка была открыта, пока в ней были люди. Таков был обычай. Нильс и приказчик работали не покладая рук.
На печку в лавке то и дело ставился кофейник. Вода бурлила, закипала и выплескивалась из носика.
Шел пар, кто-нибудь снимал кофейник с огня и разливал кофе.
Рядом с печью лежал плоский камень, на который ставили кофейник. Он приветствовал своим ароматом всех, кто попадал сюда из царства темноты, холода и морских брызг.
В лавке было шесть синих чашек с золотой каемкой, их кое-как споласкивали после одних покупателей и наливали кофе другим. Случалось, что плохо перемолотые зерна приставали к краю чашки коричневыми карбасиками. Карбасики покачивались на волнах, когда замерзшие руки обхватывали чашку, чтобы согреться и поднести к губам горячий горький нектар. К кофе предлагались бурый сахар и печенье.
Кое-кому за закрытыми дверями подносили рюмку водки. Но в Рейнснесе водку подносили далеко не всем покупателям. Кому подносить, решал Нильс.
На синей кухне Олине водкой не угощали никого. Лишь иногда сама Олине позволяла себе плеснуть немного в кофе, как она говорила — для разжижения крови.
В гостиную, где матушка Карен предлагала гостям вишневую наливку, допускались лишь избранные.
У Дины гости бывали и того реже. Когда в усадьбу кто-нибудь приезжал, это были гости Рейнснеса и их всех угощали в столовой.
Нильс любил предрождественские дни. Товар брали бойко, выручка была хорошая. Чем лучше шли дела, тем сильнее Нильс морщил лоб, такая у него была привычка.
Вот и в этот сочельник на лбу у него залегли глубокие складки, когда он осматривал полупустые полки и пустые склады в лавке и пакгаузах. У него был вид разорившегося человека.
В лавку, посвистывая, в праздничной рубашке, вошел Андерс, и Нильс упавшим голосом сообщил ему, что муки осталось маловато и, пожалуй, для Лофотенов не хватит.
Андерс засмеялся. Его забавляло напускное огорчение брата из-за опустевших полок и кладовых. Но случалось, Андерс ломал голову, пытаясь понять, почему торговля приносит такой небольшой доход. Покупателей у них было много, и все достаточно солидные. Да и те, кого они снаряжали на промысел, тоже были люди надежные и расплачивались либо рыбой, либо деньгами после окончания путины.
Когда за последним покупателем закрылись двери, Нильс отправился на свою одинокую литургию. Он служил ее в конторе за запертой дверью и задернутыми занавесками.
Свои дары он тщательно упаковал в два толстых конверта и положил их на стол. Потом увернул фитиль в лампе и приблизился к алтарю с одним из конвертов.
Дубовый умывальник с мраморной доской, эмалированной раковиной и вделанной в нее мыльницей был очень тяжел. Торжественно, навалившись всем телом, Нильс сдвинул его с места. Неприкрепленная половица смотрела на него всеми своими сучками.
При неярком свете он извлек жестяную коробку, открыл и принес ей последнюю жертву.
Потом все снова вернулось на свое место.
Деньги, проведенные по бухгалтерским книгам, Нильс запер в железный шкаф.
Наконец он закурил трубку и оглядел комнату. Все было в порядке. Наступил праздник.
Нильса огорчало только одно обстоятельство: у него недавно исчезла карта Америки. Все время лежала на столе. И вдруг ее там не оказалось.
Он обыскал все. Спрашивал у приказчика Петера. Но тот клялся и божился, что ничего не видел.
Нильс понимал: пока в Рейнснесе живут Стине и Ханна, жениться он не сможет. Это заставило его принять серьезное решение. Он раздобыл карту Америки. Но она пропала.
В пять часов в Рейнснесе, по обычаю, подавали мёлье — кусочки пресной лепешки в мясном бульоне. Водку и пиво. И к этому времени все старались закончить свои дела.
В нынешнем году к ним присоединился и Нильс. Из-за Лео он теперь предпочитал есть в столовой вместе со всеми.
К тому же он надеялся угадать по лицам, кто взял его карту.
Столы для всех были накрыты в столовой. На кухне в сочельник не ел никто. Такой порядок завела матушка Карен, когда приехала в Рейнснес.
Правда, не все чувствовали себя в столовой уютно. Люди едва решались говорить друг с другом из страха показаться неучтивыми или сказать что-нибудь неподходящее.
Лео и Андерс разряжали атмосферу, шутя с детьми. Постепенно, один за другим, начали посмеиваться и остальные. И наконец уже смеялись все.
Матушка Карен сидела перед зажженной елкой. Дом благоухал благолепием и торжественностью. В плетеных бумажных корзиночках стояли изюм, пряники и бурый сахар. Но без разрешения матушки Карен их не трогали.
Она сидела в кресле у стола и читала Евангелие. Сначала по-норвежски. Потом по-немецки, чтобы, как она сказала, порадовать господина Лео.
Вениамин и Ханна истомились от ожидания, им не терпелось поскорее получить подарки и сласти. Мало того что чтение Евангелия казалось им бесконечным, они воспринимали его как преждевременное наказание Божье.
С тех пор у них появилась своя поговорка: «А теперь она будет читать еще и по-немецки!»
Дина текла по комнате, словно широкая сверкающая река, в синем бархатном платье с атласной вставкой на груди. Она не отводила взгляд и выглядела вполне миролюбиво. Когда она играла псалмы, пальцы ее как будто ласкали клавиши.
Лео запевал, на нем была белая полотняная рубашка с широкими рукавами и кружевными манжетами. Серебряная брошь на вороте и черный жилет.
В честь Трех Святых Царей зажгли две свечи, которые по обыкновению горели в сочельник на пианино. Они отражались в серебряных блюдцах, на которых стояли. Свечи оплывали. К концу вечера блюдца были залиты причудливо застывшим стеарином.
Эти свечи в честь Трех Святых Царей делала Стине. Одну для Ханны, другую для Вениамина, хотя матушка Карен настойчиво повторяла, что они сделаны в честь Иисуса Христа.
Перед Рождеством в усадьбе работал приходящий сапожник, и работникам было нетрудно угадать, что лежит в предназначенных для них пакетах. Вскоре все они уже примеряли новые башмаки.
Лео встал и спел русскую песню обо всех башмаках, что ходят по свету.
Ханна и Вениамин пели вместе с ним. Они пели на своем, особом языке. Фальшиво и серьезно.
Волосы у матушки Карен были красиво уложены, на шее — кружевной воротничок. К концу вечера она устала. Неожиданно в комнате появилась Ертрюд, она погладила матушку Карен по бледной морщинистой щеке. И матушка Карен задремала.
Олине разрешила ухаживать за собой. У нее на щиколотке была язва, которая увеличилась после всех рождественских хлопот.
Стине варила мази из меда и трав и прикладывала их Олине к ноге. Но это не помогло.
Лео заявил, что Олине не должна двигаться: за ней надо ухаживать, пока у нее не заживет язва. Теперь преданный взгляд Олине всюду следовал за ним. Как в свое время за Иаковом.
Стине мучилась непонятной тревогой. Иногда она поглядывала на Нильса, словно смотрела, хорошо ли выскоблен пол. Задумчиво и с удовлетворением. Глаза у нее были темнее, а лицо еще золотистее, чем обычно. Волосы она заплела в косы и уложила пучком на затылке. Но красоту ее затылка пучок не скрывал.
Юхан вспоминал, как в Рейнснесе праздновали Рождество, когда он был маленький. Вот Ингеборг зажигает свечи, вот матушка Карен читает вслух Библию. Вот Иаков, он еще днем успел выпить с работниками, и лицо у него пылает.
Юхан вдруг почувствовал себя по-детски обиженным и обездоленным, когда матушка Карен посадила к себе на колени Вениамина и Ханну. Он стыдился этого чувства и пытался искупить вину дружеским отношением ко всем, и особенно к детям.
Он видел, что за время его отсутствия дух Дины утвердился в Рейнснесе и пошел ему на пользу. Андерс и Нильс были у нее в руках. Они беспрекословно слушались ее взгляда. У Юхана осталась только старая матушка Карен.
Андерс всем улыбался. Большую часть вечера он беседовал с матушкой Карен, Юханом и Лео. Иногда он посматривал на Дину. Один раз даже кивнул ей, словно у них была общая тайна. Было видно, что с совестью у этого человека все в порядке.
Нильс время от времени куда-то уходил. Никто не спрашивал у него, чем он занят. Иногда он обносил всех сигарами или вином. Но почти не разговаривал. Глаза его, как неприкаянные тени, падали то на одного, то на другого.
Я Дина. Сегодня вечером Ертрюд стоит у ленсмана в гостиной и плачет. Она развесила ангелов, гирлянды и читала по своей черной книге. Но это не помогло. Кому-то Рождество оказалось не по душе. Поэтому Ертрюд плачет и скрывает свое изуродованное лицо. Я обнимаю ее и считаю башмаки.
Время от времени глаза Дины и Лео встречались. Между ними больше не было напряженности. Дина словно забыла, что он приехал слишком поздно. Забыла их незаконченный разговор утром в зале.
Матушка Карен ушла спать. Спали и дети. Беспокойно, со вспотевшими головками — сколько они пережили сегодня: сласти, наслаждение, смешанное со страхом. Сказки про ниссе [8], бесконечные объятия. Голоса, музыка, подарки.
Покончив с последними делами, разошлись на покой и работники. Служанки спали на чердаке над кухней, работники — в людской. Олине сама стерегла вход на кухню от ночных посетителей. Она спала с открытой дверью.
Ее храп разносился по всему дому, как звуки необычного ночного инструмента. Если бы он умолк, Рейнснес лишился бы своих самых точных часов.
Нильс куда-то ушел. Может, он был в доме для работников — там у него были свои две комнаты. А может — в конторе. Никого это не интересовало.
Никого, кроме Стине. Но она не подавала виду. И никому не досаждала своими догадками, которые прятала под темными гладкими волосами. Стине медленно разделась перед зеркалом при неярком свете стеариновой свечи и внимательно оглядела свое тело.
Предварительно она задернула полог на широкой кровати, где спали дети.
Этот вечер не принес ей ничего нового. Кроме одного: она решила требовать содержание, положенное ее ребенку. Без суеты, твердо. Поэтому она и спрятала карту Америки в нижнем ящике своего комода.
Стине многому научилась, наблюдая за Диной: человек поступает так, как ему нужно. И не спрашивает совета, если может обойтись без него.
Андерс, Юхан, Лео и Дина остались в курительной.
Дина сидела, откинувшись на спинку кушетки, и играла тяжелой шелковой кистью, прикрепленной к подлокотнику. И пускала кольца из дыма, неженственно, но весьма искусно.
Андерс рассказывал, как снаряжаются суда на Лофотены. Он решил послать сперва один карбас, так сказать на разведку. Если лов будет хороший, он тут же снарядит и другие суда. Людей у него хватит. А лов, между прочим, обещают небывалый. Не хочет ли Лео отправиться вместе с ними?
Лео как будто задумался, а потом медленно ответил, что не годится для такого дела. К тому же у него есть дела южнее Трондхейма.
Дина смерила его взглядом:
— А можно узнать, что за дела?
— Я должен перевезти оттуда одного заключенного в Вардёхюс. Его освободили от каторжных работ, и теперь он будет отбывать наказание в Вардёхюсе.
— Ты хочешь сказать, что возишь каторжников?
— Да, — просто ответил он, сделал глоток пунша и с вызовом оглядел всех.
— И это ты называешь делом? — недоверчиво спросил Андерс.
— Оно не хуже любого другого.
— Но бедные люди?
Дина вздрогнула и выпрямилась.
— У каждого из нас своя каторга, — сказал Лео.
— Ну, это все-таки не одно и то же, — заметил Андерс. Его потрясло сообщение о том, чем занимается этот русский, но он пытался не показать виду.
— И часто ты возишь каторжников? — спросила Дина.
— Нет, — коротко ответил он.
— Почему ты вдруг взялся за такую работу? — спросил Юхан.
— Во-первых, ищу приключений, а во-вторых — лень! — засмеялся Лео.
— Отказываешься от честной торговли и вместо этого торгуешь… каторжниками, — сказал Андерс.
— Это не торговля. Торговля меня не интересует. Это общение с людьми, попавшими в трудные обстоятельства. Меня интересуют люди. Благодаря им я узнаю многое и о себе.
— Этого я не понимаю, — смущенно признался Андерс.
— И чему же тебя могут научить каторжники? — мягко спросила Дина.
— Тому, что по поступкам не всегда можно правильно судить о человеке.
— А в Библии сказано, что человека узнают по делам его. Ведь так, Юхан? — Теперь Дина сидела очень прямо.
— Да. — Юхан кашлянул. — Ну конечно, мы многого не знаем о людях.
— Взять хотя бы Нильса, — сказал Лео. — Он иногда совершает поступки, которых никогда бы себе не позволил, если б не чувствовал себя здесь чужим.
Андерс от удивления открыл рот. Дина вся подалась вперед.
— Нильс здесь не более чужой, чем я! — сказал Андерс, быстро глянув на Дину.
Она снова откинулась на кушетку.
— Лео, объясни, пожалуйста, что ты этим хочешь сказать? — попросила она.
— Я знаю историю Андерса и Нильса, знаю, каким образом они попали сюда. Судьба у них одна. И тем не менее что-то в этом доме отталкивает Нильса и принимает Андерса.
— Что же именно? — мягко поинтересовалась Дина.
— Я думаю, это твое отношение к людям. Ты всех подчиняешь себе.
Стало слышно, как за окном свистит снег. Тихо, словно предупреждая об опасности.
— И почему же я отталкиваю Нильса?
— Этого я не знаю.
— А ты бы спросил у него или еще у кого-нибудь.
— Я спрашивал Нильса.
— И что же он сказал?
— Ничего такого он за собой не знает.
— И тебе не показалось, что у него не совсем чистая совесть? Знаешь, вроде одного клопа в чистой кровати!
— Все может быть, — согласился Лео.
Андерс ерзал на стуле. Этот разговор задевал и его.
— Стине родила от Нильса ребенка, а он отказался признать его! — с презрением сказала Дина.
— Конечно, это подло, но такое иногда случается. Теперь за это не сажают в тюрьму, как раньше.
— По-моему, в тюрьму следует сажать всех мужчин, которые подают женщинам ложные надежды, — заметила Дина.
— Возможно. Но тогда тюрьмы были бы переполнены. Куда в таком случае мы стали бы сажать убийц?
— Убийц?
— Ну да. Тех, кого мы называем опасными преступниками. И которые должны быть изолированы, несмотря ни на что.
Дина почувствовала прикосновение легкой руки. Но Ертрюд тут не было. Лорк! Он прятался где-то в немой темноте.
— Уже поздно, — сказала она и встала.
Юхан сидел, держась за лацканы пиджака. Ему не нравился этот разговор, который был неуместен в Рождество.
— Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь в Рейнснесе плохо относился к Нильсу, — сказал он. — Мы все ему доверяем. У него есть работа, дом, хлеб. Конечно, он не простой человек. Но Дина в этом не виновата.
Он кашлянул несколько раз.
— А по-моему, он чувствует себя здесь отверженным и даже решил уехать в Америку, — сказал Лео, ни к кому не обращаясь. Он как будто не слышал того, что сказал Юхан.
— В Америку? — недоверчиво переспросил Андерс. Лицо Дины стало похоже на маску.
— Однажды перед Рождеством я застал его над картой Америки. И спросил, не хочет ли он туда уехать. Из его слов я понял, что ему не чужда эта мысль, — сказал Лео.
— Но он никогда не говорил об этом! — воскликнул Андерс. — И где он возьмет столько денег?
— У него есть кое-какие сбережения, — сказал Лео. Глаза Дины ожили. Она снова села, смяв пяткой один из башмаков, который наполовину сняла.
Цифры? Цифры колоннами выстраивались на стене и по шелковым обоям уползали в тень. Их было хорошо видно.
Дина внимательно слушала.
— Какие сбережения? Откуда они у него? — удивился Андерс. — Я получаю больше, чем он, мне ведь положен процент от прибыли, которую дает торговля на наших судах. Но у меня нет никаких сбережений! А у Нильса только его жалованье…
Он виновато поглядел на Дину и Юхана, боясь, что позволил себе слишком много.
— Он тратит на себя гораздо меньше, чем ты, Андерс, — твердо сказала Дина. — Должно быть, он откладывал уже много лет.
Она надела башмаки и зашнуровала их, чтобы не споткнуться. Потом подобрала юбку и снова встала.
— Уже поздно, — повторила она и пошла к двери.
— По-моему, если Нильс нужен в лавке, его не следует отталкивать, — медленно и внятно произнес Лео ей в спину.
— Что-то в этом есть, — пробормотал Юхан. — Я тоже замечал. Он писал мне в Копенгаген такие странные письма…
Дина резко обернулась, юбка взметнулась вокруг ног.
— Непорядочный человек, который боится ответственности, куда бы ни уехал, покоя не найдет нигде! — тяжело дыша, сказала она.
— Судить людей будет Бог, — заметил Юхан.
— Никто никого и не судит! — отрезала Дина.
— Все слишком запуталось, — буркнул Андерс. — Нильс просто не знает, как снова наладить отношения. Не может же он жениться на Стине, даже если у нее от него ребенок…
— Почему не может? — рыкнула Дина.
— Ну, Господи… Это же всем ясно… — Андерс не знал, что сказать.
— Конечно, он поступил плохо, — тихо сказал Юхан. — Все мы рано или поздно совершаем ошибки. Главное, что Стине сейчас живется хорошо…
— Нет, плохо! Она потихоньку гибнет! А Нильс тем временем собирается сбежать в Америку! Меня-то его отъезд не огорчит. Так будет лучше для всех. Чище воздух — легче дышать!
— А лавка?
Юхан чувствовал, что он должен что-то сказать.
— Люди найдутся, — спокойно ответила Дина. — Да и он еще не уехал!
— Я слышал, в лавке говорили, будто Нильс предпочел бы жениться на фру Дине, — сказал Лео.
Он не собирался сдаваться. Теперь Дина уже не могла уйти. Она остановилась:
— Ах вот как! И господин Жуковский хочет, чтобы я вышла замуж за Нильса, только бы он не чувствовал себя отверженным?
Усмешка отгородила ее от всех, словно забор.
— Прости! Я виноват, это было некрасиво с моей стороны! — Лео встал и поклонился Дине. Потом быстро подошел и распахнул перед ней дверь. Пожелав всем покойной ночи, он закрыл дверь за Диной и за собой.
Свеча в коридоре выгорела до самого подсвечника. Было темно. В высокое окно падал столб лунного света. Тени от мелких переплетов, как решетка, легли на Дину и Жуковского.
Они с Диной оказались в одной клетке.
Он обнял ее. Лестница, как всегда, поскрипывала под ногами. Его бедро касалось ее бедра. Все, о чем только что говорили, вдруг исчезло. Перестало существовать.
— Помилуй Нильса, — шепнул он Дине уже наверху.
— Это не мое дело, — ответила она, рассердившись, что он снова вернулся к этой теме.
— Тебе сразу станет покойно на душе.
— Мне не нужен покой!
— А что тебе нужно?
Обеими руками она обхватила его бедра, прижала к себе. Потом распахнула рубашку у него на груди и положила руки ему на грудь.
Брошь, которой была заколота рубашка, она сжала в руке с такой силой, что проколола себе руку.
Потом она вырвалась от него и скользнула в залу. Одно мгновение. Темнота. Может, все это им только почудилось? Каждому свое.
ГЛАВА 16
Воскликните Господу, вся земля! Служите Господу с веселием; идите пред лице Его с восклицанием! Познайте, что Господь есть Бог, что Он сотворил нас, и мы — Его…
Псалтирь, 99:1, 2, 3
В первый день Рождества они поехали в церковь. На карбасе. Незадолго до Рождества Юхана попросили прочесть проповедь, потому что пробст заболел.