Страница:
Можно сказать, она отбила хлеб у Олине. Теперь большая часть людей, приходивших в лавку, навещала Стине, а не синюю кухню Олине. Приходили главным образом за травяными отварами и мазями. А иногда и по причинам, о которых не хотели говорить при посторонних.
Руки у Стине были добрые и теплые. Глаза светились радостью. Той весной гаг у нее было больше, чем обычно. Она кормила птиц и собирала пух, строила из ящиков укрытия, чтобы сидевшие на яйцах птицы не страдали от дождя и ветра. Когда подходил срок, она собирала птенцов в передник из грубой ткани и относила их к морю.
Первое время после женитьбы Фома был похож на оглушенного быка. Потом перестал противиться судьбе. Его лицо постепенно разгладилось, морщины исчезли. Словно Стине с утра до вечера мыла его своими отварами и розовой водой. Или прибегала к не известному никому средству.
Когда ее живот под передником заметно округлился, Фома начал улыбаться. Сперва осторожно. А потом уже сиял так, что соперничал с солнцем и своими бронзовыми от загара руками.
Фома думал, что это какое-то колдовство. Шли дни и ночи, и он уже не мог оставаться равнодушным и холодным. Стине излучала тепло.
Она ничего от него не требовала. Но заботилась о его одежде и ставила перед ним еду. Следила, чтобы он отдыхал. Приносила ему в поле ведерко с кислым молоком. С доброй улыбкой ставила молоко на землю и уходила.
Видно, она не привыкла ничего получать даром. В свадебную ночь он овладел ею торопливо и сердито, думая о том, что у нее было двое незаконных детей.
В последнее мгновение ему почудилось, будто он лежит между могучими ляжками Дины. Потом Стине подоткнула вокруг него одеяло и пожелала ему доброй ночи. Но Фома не мог спать. Он лежал в полумраке и смотрел на лицо Стине.
Стоял сильный мороз. И вдруг он увидел, что она ежится от холода. Тогда он встал и затопил печь. Чтобы сделать ей приятное. Он вдруг осознал, что она тоже человек. И что она не приглашала его в свою постель.
Очень скоро Фома понял, что если Стине и пыталась добиться его расположения с помощью лопарского колдовства, то выиграл от этого только он сам.
Все чаще и чаще он с застенчивой радостью искал ее близости. Для него было чудом, что она никогда не отказывала ему. Чем осторожнее он с ней обращался, тем горячее и охотнее она ему отвечала. И хотя ее чужеродные глаза жили своей особой жизнью, сама она всегда была с ним. И днем и ночью.
Тем временем в ней рос ребенок. Законный ребенок, у которого был отец, уже заботившийся о нем и записанный в церковных книгах. Если когда-то Стине и мечтала о другом муже, она никогда не говорила об этом. Если и понимала, что получила Фому от своей повелительницы, как получала от нее белье, платья, а иногда и кусочек душистого мыла, то сумела превратить его в свою собственность.
В тот день, когда Стине сказала Фоме, что у них будет ребенок, он обнял ее и стал шептать ей всякие ласковые слова. И не стыдился этого. Фома мало что знал о любви. Он всегда ждал Дининого слова, кивка, прогулок верхом, ее настроения, ее всепожирающей страсти. Такая любовь подавляла его. Вся его молодость прошла под знаком тайной жизни. И вдруг он от этого освободился.
Теперь он редко вспоминал о владелице Рейнснеса. Он работал в поле. В хлеву. В лесу. Работал ради Стине и ребенка.
ГЛАВА 19
Однажды к причалу Рейнснеса без всякого уведомления подошел карбас с казенкой, на котором прибыл ленсман. Седой серьезный ленсман хотел поговорить с Диной наедине.
— Что случилось? — спросила она.
— В Трондхейме арестовали русского. Дина оцепенела:
— Какого русского?
— Лео Жуковского, который несколько раз гостил в Рейнснесе!
— За что же?
— За государственный шпионаж! И оскорбление его королевского величества!
— Какой еще шпионаж?
— Фохт сказал, что за ним следили уже давно. Он допустил неосторожность, и его арестовали на территории тюрьмы. Он пришел туда за каким-то пакетом. Управляющий знал, что рано или поздно Жуковский придет туда. Помощник судьи считает, что связным у этих политических смутьянов был прежний управляющий. Лео Жуковский попал в ловушку. Пакет долго лежал там… Он содержал шифр…
В тихом голосе ленсмана слышалась угроза. Наконец его голос перешел в негромкое рычание:
— Директор тюрьмы сказал, что этот пакет ему передала Дина Грёнэльв из Рейнснеса!
— Ну и что из того?
— А то, что моя дочь может оказаться замешанной в позорном шпионаже! Что у нее были доверительные отношения со шпионом! И что этот человек ел и пил за одним столом с ленсманом!
Лицо Дины посерело, как старый папирус. Прищуренные глаза были окружены сеткой морщин. Она ходила между окном и ленсманом.
— Но это книга, отец! Я оставила там стихи Пушкина. Мы с Лео вместе читали их. Конечно, ему приходилось переводить мне. Я же не знаю русского.
— Что за глупые выдумки!
— Это не выдумки!
— Ты должна сказать, что не оставляла там эту книгу!
— Но ведь я ее оставила!
Ленсман вздохнул и схватился за сердце.
— Позволь тебя спросить, почему ты делаешь такие глупости?! — воскликнул он.
— Мы подчеркивали в книге отдельные слова, в ней нет никакого шпионского шифра. Это просто слова, которые я пыталась выучить.
— Нет, там подчеркнуты другие слова. Этот шифр был там записан раньше.
Ленсману была нестерпима мысль, что его дочь может оказаться замешанной в таком деле, у него больное сердце и вообще… Сперва он не хотел указывать в рапорте, что Дина в Трондхейме передала книгу для Лео. Он пристально смотрел на Дину из-под кустистых бровей. Ледяным взглядом. Будто она нанесла ему личное оскорбление, подтвердив, что оставила в тюрьме этот злосчастный пакет. Он не желает, чтобы его имя было замешано в этом скандале.
— Смею напомнить, что я ношу фамилию Иакова! И мой долг — не скрывать достоверных сведений. Ясно?
Ленсман сжался, словно кто-то ударил его молотком по затылку. Казалось, даже послышался удар, и голова ленсмана упала на грудь. Он захватил руками кончики усов и с покорным выражением лица свел их воедино.
Кончилось тем, что ленсман сдался и решил считать эту историю посланной ему Провидением. Она придаст ему веса в глазах фохта и как отцу, и как ленсману. Он возвысится в глазах всего норвежского общества!
Ленсман с удовольствием поразит их всех и покажет им, что все это просто смешная ошибка. Лео Жуковский — обычный лоботряс и бродяга. Шпион. Это же надо выдумать! Из-за войны и неурожая люди стали подозрительно относиться ко всему, что приходит с востока. Почему-то англичан и французов никто ни в чем не подозревает, хотя все началось именно из-за них, а вина русских состоит только в том, что они любят выпить, поют свои песни на несколько голосов и привозят в Норвегию хлеб!
Ленсман составил подробный отчет. Дина подписала свои показания.
Но в голове у Дины еще продолжалась Крымская война. Звуки виолончели в тот вечер говорили о том, что Дина пытается вернуться в Трондхейм.
Ленсман считал, что ее показания помогут освободить этого человека. А как же иначе! Ведь ко всему прочему он помог потушить в Рейнснесе тот ужасный пожар. Благодаря своей смекалке и мужеству.
Дину вызвали в Ибестад дать показания помощнику судьи. Об этой злосчастной книге с подчеркнутыми в ней местами, которые приняли за шифр.
Помощник судьи любезно принял Дину и ленсмана. В кабинете уже сидели писец и двое свидетелей. Он начал с того, что прочитал все документы, потом Дина назвала свое имя; были соблюдены все формальности.
Перевод подчеркнутых слов показывал, что Лео Жуковский обвиняет короля Оскара I, а также господина Кнута Бонде, уважаемого гражданина и директора театра, в том, что они действовали заодно с Наполеоном III. Далее, он, не называя имен, пытался организовать заговор против шведского короля!
Дина весело рассмеялась. Помощник судьи должен извинить ее. Но ее уважение к шведскому королю было несколько подорвано прежде всего матушкой Карен. Ведь это по ее воле шхуна из Рейнснеса плавала и плавает под Даннеброгом.
Ленсману стало стыдно. Но как отец, а стало быть заинтересованная сторона, он, к счастью, должен был воздерживаться от замечаний. И поэтому не мог запретить Дине смеяться.
— Ваше объяснение будет внесено в протокол и отправлено в Трондхейм, — предупредил Дину помощник судьи.
— Дочь ленсмана не может не знать об этом! — парировала Дина.
Он начал задавать ей вопросы. Она отвечала коротко и понятно. Но почти каждый ответ заканчивался вопросом.
Помощник судьи подергал себя за усы и постучал пальцами по столу.
— Значит, вы считаете, что речь идет только о единичном оскорблении его величества в частной беседе?
— Безусловно!
— Но русский объяснял все иначе. Он не называл вашего имени в связи с этим шифром. Признал только, что, очевидно, вы по собственному желанию передали книгу, не предупредив его об этом.
— Я понимаю, он не хотел впутывать меня в это дело.
— Вы хорошо знаете этого человека?
— Как и всех, кто останавливается у нас на одну-две ночи. В Рейнснесе многие сходят на берег.
— Но вы настаиваете, что этот человек подчеркнул в книге некоторые места во время, так сказать, светской забавы?
— Да.
— У вас есть свидетели?
— К сожалению, нет.
— Где это происходило?
— В Рейнснесе.
— Но почему вы передали книгу через такое место, как тюрьма?
— Потому, что я была со своей шхуной в Трондхейме. Жуковский забыл у меня свою книгу, а я знала, что он там будет.
— Откуда вы это знали?
— Он что-то упоминал об этом.
— Что он собирался там делать?
— Об этом мы не говорили.
— Но все же это не самое подходящее место для женщины, даже если ей нужно всего лишь передать книгу.
— Для мужчины — тоже!
— А вы можете объяснить, почему эта книга так много значила для Жуковского?
— Это его любимый поэт. Вам должно быть так же хорошо известно, как и мне, что люди часто возят с собой книги, которые им нравятся. В свое время матушка Карен привезла с собой в Рейнснес два больших шкафа с книгами. Лео Жуковский любит Пушкина. И всегда возит с собой его книги. Он сам наверняка говорил об этом.
Помощник судьи кашлянул и заглянул в свои бумаги. Потом кивнул.
— Кто этот Пушкин?
— Поэт, который написал все эти стихи. Эту книгу!
— Я понимаю. Лео Жуковский не мог вразумительно объяснить, откуда он приехал и куда направляется. Вам об этом что-нибудь известно?
Дина подумала, потом покачала головой.
— Подозреваемый заезжал в Рейнснес перед тем, как приехал в Трондхейм?
— Нет. Последний раз он гостил в Рейнснесе весной тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года.
— Этот… этот альбом со стихами все это время лежал в тюрьме?
— Об этом вам лучше справиться у управляющего тюрьмой… Мне ясно одно: кто-то сломал мою личную печать на частном пакете.
— Гм-м…
— Разве это допустимо, господин помощник судьи?
— Это зависит от…
— Но, господин помощник судьи! Пока они не сломали мою печать, они не знали, что в пакете! Насколько мне известно, закон не разрешает вскрывать частные пакеты? Они нарушили мое право собственности!
— Сейчас я не могу вам на это ответить.
— А письмо? Где оно?
— Какое письмо? — заинтересовался помощник судьи.
— В пакете было письмо. Лео Жуковскому. От меня.
— Здесь задаю вопросы я. А вы должны отвечать на них.
— Хорошо, господин помощник судьи.
— Я не слышал ни о каком письме, но наведу справки. Что в нем было написано?
— Это было личное письмо.
— Я понимаю, но это допрос.
— Там было написано: «Если Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету». И еще: «Варавва должен приехать в Рейнснес, если хочет во второй раз избежать креста».
— Что это означает? Это шифр?
— Если и шифр, то к шведскому королю он не имеет никакого отношения.
— Не забывайте, речь идет о короле Швеции и Норвегии!
— Я помню об этом.
— Что означают эти слова?
— Они должны были напомнить господину Жуковскому, что мы в Рейнснесе по-прежнему гостеприимны.
— Больше там ничего не было?
— Ничего. Только подпись.
— Помимо обычного гостеприимства вас с этим Лео Жуковским связывает… особая дружба?
Дина пристально посмотрела на помощника судьи:
— Объясните подробнее, что вы имеете в виду.
— Я имею в виду: было ли у вас с господином Жуковским принято обмениваться шифрованными письмами?
— Нет.
— Я знаю, что в последние два года вы летом уезжали из дому… Один раз на юг и другой раз на север. Вы виделись с Лео Жуковским во время этих поездок?
Дина ответила не сразу. Ленсман вытянул шею из своего угла. Он нервничал.
— Нет! — твердо сказала Дина.
— Вы считаете, что этот человек не виновен в том, в чем его подозревают и за что его арестовали?
— Я не знаю, за что его арестовали.
— За русскую книгу, которая была исследована специалистами. Зашифрованный текст свидетельствует о враждебном отношении к королю Швеции и нашему уважаемому соотечественнику, в нем содержалась также инсинуация, будто бы они составили заговор, дабы вовлечь Скандинавские страны в Крымскую войну.
— На чьей стороне?
— Это к делу не относится, — смущенно сказал помощник судьи. — Но Наполеон Третий все-таки наш союзник. Соблаговолите отвечать, а не спрашивать!
— Мы здесь, на севере, уже давно втянуты в войну. За те шифры, за которые вы арестовали Лео Жуковского, вы с таким же успехом могли бы арестовать и меня.
— Что вы имеете в виду, говоря, что мы втянуты в войну?
— Мы сами плаваем в Архангельск за зерном, чтобы наши люди не умерли с голоду. Я не слышала, чтобы король интересовался, как мы тут живем. А теперь он хочет втянуть нас в войну, которая, судя по названию, должна происходить совсем в другом месте, а не на северных берегах.
— Не можете ли вы держаться ближе к делу?
— Могу, господин помощник судьи. Но именно так я понимаю это дело.
— Значит, вы подтверждаете, что принимали участие в составлении этих шифров?
— Если вы так называете изучение русских слов.
— Что в этих словах зашифровано?
— Вы зачитали это в начале нашего разговора, господин помощник судьи, но я уже забыла. Мы говорим так долго. И слишком много времени прошло с тех пор, как Лео Жуковский был в Рейнснесе и учил меня русским словам.
— Я не вижу у вас желания помочь следствию.
— Мне кажется непростительной глупостью арестовывать человека за то, что он отпустил шутку по адресу шведского короля, и палец о палец не ударить, чтобы наказать того, кто сломал мою печать! В Крымской войне не выиграл никто! Кроме тех, кто сколотил на ней состояние!
Наконец помощник судьи дал понять, что допрос окончен. Он прочитал вслух протокол. Дина согласилась с ним. И все было кончено.
— Я теперь обвиняемая? — спросила Дина.
— Нет, — ответил помощник судьи. Он явно устал.
— Как результат допроса повлияет на обвинение прошв Лео Жуковского?
— Трудно сказать. Но он, безусловно, ослабит версию с шифром. Это я уже и сейчас вижу.
— Слава Богу!
— Вы симпатизируете этому русскому?
— Мне не нравится, когда моих гостей арестовывают за то, что они по дружбе пытались научить меня нескольким русским словам. И я не вижу причин скрывать это.
Помощник судьи, ленсман и Дина расстались довольные друг другом.
Ленсман был доволен. Как будто во всем этом была его заслуга. Разве не он поговорил с фохтом, с Диной? Сообщил им из первых рук нужные сведения. Благодаря чему все разъяснилось быстро и совершенно пристойно.
В тот день он гордился Диной.
Когда Дина вернулась из Ибестада, над Рейнснесом стояла радуга. По мере приближения лодки к берегу дома один за другим отступали назад и прятались в дымке.
Радуга упиралась одним концом в крышу бывшего Дома Дины, другой ее конец опускался во фьорд.
Прищурившись, Дина смотрела на берег. Она плавала в Ибестад одна.
Дина стояла у окна залы и смотрела, как Стине с Фомой идут через двор, прижавшись друг к другу. Стояли последние дни апреля.
Никто не ходит обнявшись на глазах у всех. Никто!
Они остановились возле голубятни. Посмотрели друг на друга и улыбнулись. Стине что-то сказала, но Дина у окна не могла расслышать ее слов. Фома откинул голову и засмеялся.
Слышала ли она когда-нибудь, чтобы Фома смеялся?
Он обнял Стине за талию. Они медленно пересекли двор и скрылись в своем доме.
Воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы Дины. Она отвернулась от окна. Подошла к печке, потом к виолончели. Потом обратно к окну.
В комнате становилось все темнее.
Газеты писали, что в Париже подписан мирный договор. Россия зализывала свои раны, не заслужив большой чести. Англия зализывала свои раны, не добившись большой победы. Швеции и Норвегии не понадобилось спасать финнов. Торжествовал только Наполеон III.
Однажды Дина прочитала в газете, что Юлия Мюллер умерла. Она отправила господину Мюллеру свои соболезнования. И получила от него длинное грустное письмо, в котором он сообщал, что собирается продать все имущество, в том числе и лошадь, и уехать в Америку.
Дина ходила на бугор к флагштоку. В Нурланде, как благословение Божье, еще стояло лето.
ГЛАВА 20
У Вороного на брюхе появилась рана, которая никак не заживала. Никто не знал, как он получил ее. Похоже было, что он сам, стоя в конюшне, разгрыз себе кожу.
Фома тщетно старался помешать Вороному, упрямо раздиравшему рану желтыми зубами.
Никто, кроме Дины, не осмеливался приближаться к больному коню. Было видно, что ему больно, рана воспалилась. Дина надела ему на морду корзину. И каждый раз, когда он должен был есть или пить, она стояла рядом и следила, чтобы он не раздирал рану еще больше.
День и ночь из конюшни доносилось дикое, отчаянное ржание. Стук копыт о деревянный настил пугал и людей, и животных.
Стине варила мази и прикладывала к ране. Олине готовила припарки из крупы.
Но через неделю Вороной лег и больше не хотел подниматься. Он брызгал пеной на Дину, когда она подходила к нему, и все время скалил зубы.
Ногу, которая была ближе к ране, он подвернул под себя. Глаза у него были налиты кровью.
Вениамину и Ханне запретили заходить в конюшню.
Я Дина. Люди так досадно беспомощны. Природа равнодушна. Она не ведет счета жизням. Не отвечает за них. И оставляет их, как грязь на поверхности. Может ли новая жизнь родиться из этой грязи? Грязь рождает только грязь, и ничего больше. Если бы хоть один человек поднялся над этой грязью и хоть чего-то добился в жизни! Один-единственный…
Цифры и звуки не прячутся под грязью. Они не зависят от того, что человек знает. Законы цифр существуют, даже если они никем не записаны. Звуки всегда существуют. Независимо от того, слышим ли мы их.
Но природа — это грязь. Рябина. Лошадь. Человек. Все вышли из грязи. И снова станут грязью. Пройдет их время. И они утонут в грязи.
Я Дина, я здесь одна с железным молотом и ножом. И Вороным. Знаю ли я, куда нужно ударить? Да! Потому что должна. Я Дина, я разговариваю с Вороным. Я Дина, я обнимаю его за шею. Смотрю в его одичавшие глаза. Я Дина, я наношу удар. И глубоко всаживаю нож.
И сижу здесь, в этой горячей крови, и держу его. Я! Я вижу, как глаза Вороного медленно стекленеют и подергиваются пленкой.
Фома зашел в конюшню проведать Вороного, потому что в конюшне было подозрительно тихо.
В полумраке издали казалось, будто Динино лицо и платье покрыты свежими, влажными от дождя лепестками роз. Она сидела на полу и держала голову Вороного. Большое черное туловище мирно лежало на полу, вытянув попарно передние и задние ноги.
Кровь толчками била из раны. Заливая стену и золотистую солому на полу.
— Господи Боже мой! — простонал Фома. Он сорвал с себя шапку и опустился рядом с Диной.
Она как будто не заметила его. Но он все равно оставался рядом с ней, пока в глубокой ране не загустели последние капли.
Тогда Дина медленно освободилась, опустив голову Вороного на пол. Потом встала и провела рукой по лбу. Как лунатик, проснувшийся далеко от своей постели.
Фома тоже встал.
Дина отстранила его рукой и вышла на улицу, не закрыв за собой дверь. Звук ее шагов на застланном соломой полу отозвался мягким эхом по всей конюшне.
И настала тишина.
Молот и нож вернулись на свое место. Конюшню вымыли. Запачканную кровью рабочую одежду положили в реку, под тяжелые камни. И река унесла кровь в море.
Дина прошла в прачечную и развела огонь под котлом. Пока вода нагревалась, она сидела на скамейке возле печки. Пар постепенно скапливался под потолком.
Потом она встала и заперла дверь на засов. Взяла большую оцинкованную лохань, которая висела на стене, и налила в нее воды. Медленно разделась. Точно совершала неведомый ритуал.
Свернула одежду пятнами внутрь. Словно они исчезнут сами собой, если она больше не будет смотреть на них. И наконец голая села в горячую воду.
Вой начался где-то вне ее. Заткнул ей горло. И разбил все вокруг на куски. Пока не пришла Ертрюд и не собрала куски воедино.
ГЛАВА 21
В тот день, когда Дина отправилась в Кве-фьорд, чтобы посмотреть лошадь, которую ей предлагали, из Страндстедета с попутным судном приехал Лео Жуковский. Вещей у него почти не было — матросский мешок и саквояж. Петер, приказчик, встретил его на причале, он только что запер лавку.
Когда Петер понял, что это не поздний покупатель, а постоялец, он попросил его подняться в дом.
Лео остановился, залюбовавшись рябиновой аллеей. Деревья изнемогали под тяжестью ярко-красных ягод. Листья уже давно унес ветер.
Он вошел в аллею. В голых кронах звучала тихая песнь. Лео постоял у парадного крыльца. Потом словно передумал. Повернулся, обошел вокруг дома и вошел в сени; бросив на крыльце матросский мешок и саквояж, он постучал в дверь. И через мгновение был уже в синей кухне.
Олине сразу узнала его по шраму. Сперва она была смущена и держалась чопорно, словно никогда не принимала в Рейнснесе гостей. Она пригласила его пройти в гостиную, но он отказался. Он хотел бы посидеть с ней на кухне, если не помешает.
Олине постояла, спрятав руки под фартук, а потом бросилась к нему и дружески толкнула в грудь:
— Спасибо за подарок. Таких подарков я не получала с самой молодости. Благослови тебя Бог!
Она была так растрогана, что довольно сильно ударила его в грудь. Лео не ожидал такого приема, но рассмеялся и расцеловал Олине в обе щеки.
Смущенная Олине повернулась и начала разводить в плите огонь.
— До чего же красивый воротничок прислал ты мне! — говорила она, и искры освещали ее лицо, склоненное над плитой.
— А ты его надевала?
— О да! Не сомневайся. Но на кухне для него не место, а больше я нигде не бываю.
— Но иногда и тебе не мешает нарядиться.
— Да, конечно. — Олине явно хотелось закончить этот разговор.
— Когда же ты надевала его в последний раз?
— В сочельник.
— Давненько.
— Да, но хорошо, когда в запасе есть что-то новенькое.
Лео ласково посмотрел ей в спину. И начал расспрашивать о жизни в Рейнснесе.
Служанки по очереди заглянули на кухню. Лео с каждой поздоровался за руку. Олине велела приготовить для гостя лучшую комнату. Это был короткий зашифрованный приказ. Они знали, что от них требуется, а главное, поняли, что на кухне им делать нечего.
Олине накрыла кухонный стол скатертью и подала кофе. Лео вышел на крыльцо за своим мешком. И угостил Олине ромом. Она сияла. Пока он снова не начал расспрашивать ее о Рейнснесе.
— Нет с нами больше матушки Карен, — сказала Олине и прикрыла глаза рукой.
— Когда это случилось?
— Прошлой осенью. Дина только-только вернулась из Тромсё. Да, да, она была в Тромсё и купила там муку из Архангельска… Ты об этом еще не знаешь.
Олине рассказала Лео о смерти матушки Карен. О том, что Стине и Фома поженились, они теперь живут в бывшем Динином доме и ждут ребеночка.
— Как-то получается, что я всегда приезжаю в Рейнснес после чьей-нибудь смерти, — пробормотал Лео. — А вот Стине и Фома… Это приятно. Странно, что я ничего такого между ними не заметил, когда был тут последний раз.
Олине как будто смутилась. Потом сказала:
— Да у них этого и в мыслях не было. Но Дина решила, что так будет лучше. И похоже, эта семья оказалась благословением для всей усадьбы. К сожалению, не всех женщин в Рейнснесе благословил Господь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Наша хозяйка… Не мое это дело, но уж слишком она сурова. И к самой себе тоже. В ней словно все стянуто железным узлом… Не больно-то она счастлива! Это все видят… Не надо бы мне говорить об этом…
Руки у Стине были добрые и теплые. Глаза светились радостью. Той весной гаг у нее было больше, чем обычно. Она кормила птиц и собирала пух, строила из ящиков укрытия, чтобы сидевшие на яйцах птицы не страдали от дождя и ветра. Когда подходил срок, она собирала птенцов в передник из грубой ткани и относила их к морю.
Первое время после женитьбы Фома был похож на оглушенного быка. Потом перестал противиться судьбе. Его лицо постепенно разгладилось, морщины исчезли. Словно Стине с утра до вечера мыла его своими отварами и розовой водой. Или прибегала к не известному никому средству.
Когда ее живот под передником заметно округлился, Фома начал улыбаться. Сперва осторожно. А потом уже сиял так, что соперничал с солнцем и своими бронзовыми от загара руками.
Фома думал, что это какое-то колдовство. Шли дни и ночи, и он уже не мог оставаться равнодушным и холодным. Стине излучала тепло.
Она ничего от него не требовала. Но заботилась о его одежде и ставила перед ним еду. Следила, чтобы он отдыхал. Приносила ему в поле ведерко с кислым молоком. С доброй улыбкой ставила молоко на землю и уходила.
Видно, она не привыкла ничего получать даром. В свадебную ночь он овладел ею торопливо и сердито, думая о том, что у нее было двое незаконных детей.
В последнее мгновение ему почудилось, будто он лежит между могучими ляжками Дины. Потом Стине подоткнула вокруг него одеяло и пожелала ему доброй ночи. Но Фома не мог спать. Он лежал в полумраке и смотрел на лицо Стине.
Стоял сильный мороз. И вдруг он увидел, что она ежится от холода. Тогда он встал и затопил печь. Чтобы сделать ей приятное. Он вдруг осознал, что она тоже человек. И что она не приглашала его в свою постель.
Очень скоро Фома понял, что если Стине и пыталась добиться его расположения с помощью лопарского колдовства, то выиграл от этого только он сам.
Все чаще и чаще он с застенчивой радостью искал ее близости. Для него было чудом, что она никогда не отказывала ему. Чем осторожнее он с ней обращался, тем горячее и охотнее она ему отвечала. И хотя ее чужеродные глаза жили своей особой жизнью, сама она всегда была с ним. И днем и ночью.
Тем временем в ней рос ребенок. Законный ребенок, у которого был отец, уже заботившийся о нем и записанный в церковных книгах. Если когда-то Стине и мечтала о другом муже, она никогда не говорила об этом. Если и понимала, что получила Фому от своей повелительницы, как получала от нее белье, платья, а иногда и кусочек душистого мыла, то сумела превратить его в свою собственность.
В тот день, когда Стине сказала Фоме, что у них будет ребенок, он обнял ее и стал шептать ей всякие ласковые слова. И не стыдился этого. Фома мало что знал о любви. Он всегда ждал Дининого слова, кивка, прогулок верхом, ее настроения, ее всепожирающей страсти. Такая любовь подавляла его. Вся его молодость прошла под знаком тайной жизни. И вдруг он от этого освободился.
Теперь он редко вспоминал о владелице Рейнснеса. Он работал в поле. В хлеву. В лесу. Работал ради Стине и ребенка.
ГЛАВА 19
Не называйте заговором всего того, что народ сей называет заговором; и не бойтесь того, чего он боится, и не страшитесь.
Книга Пророка Исайи, 8:12
Однажды к причалу Рейнснеса без всякого уведомления подошел карбас с казенкой, на котором прибыл ленсман. Седой серьезный ленсман хотел поговорить с Диной наедине.
— Что случилось? — спросила она.
— В Трондхейме арестовали русского. Дина оцепенела:
— Какого русского?
— Лео Жуковского, который несколько раз гостил в Рейнснесе!
— За что же?
— За государственный шпионаж! И оскорбление его королевского величества!
— Какой еще шпионаж?
— Фохт сказал, что за ним следили уже давно. Он допустил неосторожность, и его арестовали на территории тюрьмы. Он пришел туда за каким-то пакетом. Управляющий знал, что рано или поздно Жуковский придет туда. Помощник судьи считает, что связным у этих политических смутьянов был прежний управляющий. Лео Жуковский попал в ловушку. Пакет долго лежал там… Он содержал шифр…
В тихом голосе ленсмана слышалась угроза. Наконец его голос перешел в негромкое рычание:
— Директор тюрьмы сказал, что этот пакет ему передала Дина Грёнэльв из Рейнснеса!
— Ну и что из того?
— А то, что моя дочь может оказаться замешанной в позорном шпионаже! Что у нее были доверительные отношения со шпионом! И что этот человек ел и пил за одним столом с ленсманом!
Лицо Дины посерело, как старый папирус. Прищуренные глаза были окружены сеткой морщин. Она ходила между окном и ленсманом.
— Но это книга, отец! Я оставила там стихи Пушкина. Мы с Лео вместе читали их. Конечно, ему приходилось переводить мне. Я же не знаю русского.
— Что за глупые выдумки!
— Это не выдумки!
— Ты должна сказать, что не оставляла там эту книгу!
— Но ведь я ее оставила!
Ленсман вздохнул и схватился за сердце.
— Позволь тебя спросить, почему ты делаешь такие глупости?! — воскликнул он.
— Мы подчеркивали в книге отдельные слова, в ней нет никакого шпионского шифра. Это просто слова, которые я пыталась выучить.
— Нет, там подчеркнуты другие слова. Этот шифр был там записан раньше.
Ленсману была нестерпима мысль, что его дочь может оказаться замешанной в таком деле, у него больное сердце и вообще… Сперва он не хотел указывать в рапорте, что Дина в Трондхейме передала книгу для Лео. Он пристально смотрел на Дину из-под кустистых бровей. Ледяным взглядом. Будто она нанесла ему личное оскорбление, подтвердив, что оставила в тюрьме этот злосчастный пакет. Он не желает, чтобы его имя было замешано в этом скандале.
— Смею напомнить, что я ношу фамилию Иакова! И мой долг — не скрывать достоверных сведений. Ясно?
Ленсман сжался, словно кто-то ударил его молотком по затылку. Казалось, даже послышался удар, и голова ленсмана упала на грудь. Он захватил руками кончики усов и с покорным выражением лица свел их воедино.
Кончилось тем, что ленсман сдался и решил считать эту историю посланной ему Провидением. Она придаст ему веса в глазах фохта и как отцу, и как ленсману. Он возвысится в глазах всего норвежского общества!
Ленсман с удовольствием поразит их всех и покажет им, что все это просто смешная ошибка. Лео Жуковский — обычный лоботряс и бродяга. Шпион. Это же надо выдумать! Из-за войны и неурожая люди стали подозрительно относиться ко всему, что приходит с востока. Почему-то англичан и французов никто ни в чем не подозревает, хотя все началось именно из-за них, а вина русских состоит только в том, что они любят выпить, поют свои песни на несколько голосов и привозят в Норвегию хлеб!
Ленсман составил подробный отчет. Дина подписала свои показания.
Но в голове у Дины еще продолжалась Крымская война. Звуки виолончели в тот вечер говорили о том, что Дина пытается вернуться в Трондхейм.
Ленсман считал, что ее показания помогут освободить этого человека. А как же иначе! Ведь ко всему прочему он помог потушить в Рейнснесе тот ужасный пожар. Благодаря своей смекалке и мужеству.
Дину вызвали в Ибестад дать показания помощнику судьи. Об этой злосчастной книге с подчеркнутыми в ней местами, которые приняли за шифр.
Помощник судьи любезно принял Дину и ленсмана. В кабинете уже сидели писец и двое свидетелей. Он начал с того, что прочитал все документы, потом Дина назвала свое имя; были соблюдены все формальности.
Перевод подчеркнутых слов показывал, что Лео Жуковский обвиняет короля Оскара I, а также господина Кнута Бонде, уважаемого гражданина и директора театра, в том, что они действовали заодно с Наполеоном III. Далее, он, не называя имен, пытался организовать заговор против шведского короля!
Дина весело рассмеялась. Помощник судьи должен извинить ее. Но ее уважение к шведскому королю было несколько подорвано прежде всего матушкой Карен. Ведь это по ее воле шхуна из Рейнснеса плавала и плавает под Даннеброгом.
Ленсману стало стыдно. Но как отец, а стало быть заинтересованная сторона, он, к счастью, должен был воздерживаться от замечаний. И поэтому не мог запретить Дине смеяться.
— Ваше объяснение будет внесено в протокол и отправлено в Трондхейм, — предупредил Дину помощник судьи.
— Дочь ленсмана не может не знать об этом! — парировала Дина.
Он начал задавать ей вопросы. Она отвечала коротко и понятно. Но почти каждый ответ заканчивался вопросом.
Помощник судьи подергал себя за усы и постучал пальцами по столу.
— Значит, вы считаете, что речь идет только о единичном оскорблении его величества в частной беседе?
— Безусловно!
— Но русский объяснял все иначе. Он не называл вашего имени в связи с этим шифром. Признал только, что, очевидно, вы по собственному желанию передали книгу, не предупредив его об этом.
— Я понимаю, он не хотел впутывать меня в это дело.
— Вы хорошо знаете этого человека?
— Как и всех, кто останавливается у нас на одну-две ночи. В Рейнснесе многие сходят на берег.
— Но вы настаиваете, что этот человек подчеркнул в книге некоторые места во время, так сказать, светской забавы?
— Да.
— У вас есть свидетели?
— К сожалению, нет.
— Где это происходило?
— В Рейнснесе.
— Но почему вы передали книгу через такое место, как тюрьма?
— Потому, что я была со своей шхуной в Трондхейме. Жуковский забыл у меня свою книгу, а я знала, что он там будет.
— Откуда вы это знали?
— Он что-то упоминал об этом.
— Что он собирался там делать?
— Об этом мы не говорили.
— Но все же это не самое подходящее место для женщины, даже если ей нужно всего лишь передать книгу.
— Для мужчины — тоже!
— А вы можете объяснить, почему эта книга так много значила для Жуковского?
— Это его любимый поэт. Вам должно быть так же хорошо известно, как и мне, что люди часто возят с собой книги, которые им нравятся. В свое время матушка Карен привезла с собой в Рейнснес два больших шкафа с книгами. Лео Жуковский любит Пушкина. И всегда возит с собой его книги. Он сам наверняка говорил об этом.
Помощник судьи кашлянул и заглянул в свои бумаги. Потом кивнул.
— Кто этот Пушкин?
— Поэт, который написал все эти стихи. Эту книгу!
— Я понимаю. Лео Жуковский не мог вразумительно объяснить, откуда он приехал и куда направляется. Вам об этом что-нибудь известно?
Дина подумала, потом покачала головой.
— Подозреваемый заезжал в Рейнснес перед тем, как приехал в Трондхейм?
— Нет. Последний раз он гостил в Рейнснесе весной тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года.
— Этот… этот альбом со стихами все это время лежал в тюрьме?
— Об этом вам лучше справиться у управляющего тюрьмой… Мне ясно одно: кто-то сломал мою личную печать на частном пакете.
— Гм-м…
— Разве это допустимо, господин помощник судьи?
— Это зависит от…
— Но, господин помощник судьи! Пока они не сломали мою печать, они не знали, что в пакете! Насколько мне известно, закон не разрешает вскрывать частные пакеты? Они нарушили мое право собственности!
— Сейчас я не могу вам на это ответить.
— А письмо? Где оно?
— Какое письмо? — заинтересовался помощник судьи.
— В пакете было письмо. Лео Жуковскому. От меня.
— Здесь задаю вопросы я. А вы должны отвечать на них.
— Хорошо, господин помощник судьи.
— Я не слышал ни о каком письме, но наведу справки. Что в нем было написано?
— Это было личное письмо.
— Я понимаю, но это допрос.
— Там было написано: «Если Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету». И еще: «Варавва должен приехать в Рейнснес, если хочет во второй раз избежать креста».
— Что это означает? Это шифр?
— Если и шифр, то к шведскому королю он не имеет никакого отношения.
— Не забывайте, речь идет о короле Швеции и Норвегии!
— Я помню об этом.
— Что означают эти слова?
— Они должны были напомнить господину Жуковскому, что мы в Рейнснесе по-прежнему гостеприимны.
— Больше там ничего не было?
— Ничего. Только подпись.
— Помимо обычного гостеприимства вас с этим Лео Жуковским связывает… особая дружба?
Дина пристально посмотрела на помощника судьи:
— Объясните подробнее, что вы имеете в виду.
— Я имею в виду: было ли у вас с господином Жуковским принято обмениваться шифрованными письмами?
— Нет.
— Я знаю, что в последние два года вы летом уезжали из дому… Один раз на юг и другой раз на север. Вы виделись с Лео Жуковским во время этих поездок?
Дина ответила не сразу. Ленсман вытянул шею из своего угла. Он нервничал.
— Нет! — твердо сказала Дина.
— Вы считаете, что этот человек не виновен в том, в чем его подозревают и за что его арестовали?
— Я не знаю, за что его арестовали.
— За русскую книгу, которая была исследована специалистами. Зашифрованный текст свидетельствует о враждебном отношении к королю Швеции и нашему уважаемому соотечественнику, в нем содержалась также инсинуация, будто бы они составили заговор, дабы вовлечь Скандинавские страны в Крымскую войну.
— На чьей стороне?
— Это к делу не относится, — смущенно сказал помощник судьи. — Но Наполеон Третий все-таки наш союзник. Соблаговолите отвечать, а не спрашивать!
— Мы здесь, на севере, уже давно втянуты в войну. За те шифры, за которые вы арестовали Лео Жуковского, вы с таким же успехом могли бы арестовать и меня.
— Что вы имеете в виду, говоря, что мы втянуты в войну?
— Мы сами плаваем в Архангельск за зерном, чтобы наши люди не умерли с голоду. Я не слышала, чтобы король интересовался, как мы тут живем. А теперь он хочет втянуть нас в войну, которая, судя по названию, должна происходить совсем в другом месте, а не на северных берегах.
— Не можете ли вы держаться ближе к делу?
— Могу, господин помощник судьи. Но именно так я понимаю это дело.
— Значит, вы подтверждаете, что принимали участие в составлении этих шифров?
— Если вы так называете изучение русских слов.
— Что в этих словах зашифровано?
— Вы зачитали это в начале нашего разговора, господин помощник судьи, но я уже забыла. Мы говорим так долго. И слишком много времени прошло с тех пор, как Лео Жуковский был в Рейнснесе и учил меня русским словам.
— Я не вижу у вас желания помочь следствию.
— Мне кажется непростительной глупостью арестовывать человека за то, что он отпустил шутку по адресу шведского короля, и палец о палец не ударить, чтобы наказать того, кто сломал мою печать! В Крымской войне не выиграл никто! Кроме тех, кто сколотил на ней состояние!
Наконец помощник судьи дал понять, что допрос окончен. Он прочитал вслух протокол. Дина согласилась с ним. И все было кончено.
— Я теперь обвиняемая? — спросила Дина.
— Нет, — ответил помощник судьи. Он явно устал.
— Как результат допроса повлияет на обвинение прошв Лео Жуковского?
— Трудно сказать. Но он, безусловно, ослабит версию с шифром. Это я уже и сейчас вижу.
— Слава Богу!
— Вы симпатизируете этому русскому?
— Мне не нравится, когда моих гостей арестовывают за то, что они по дружбе пытались научить меня нескольким русским словам. И я не вижу причин скрывать это.
Помощник судьи, ленсман и Дина расстались довольные друг другом.
Ленсман был доволен. Как будто во всем этом была его заслуга. Разве не он поговорил с фохтом, с Диной? Сообщил им из первых рук нужные сведения. Благодаря чему все разъяснилось быстро и совершенно пристойно.
В тот день он гордился Диной.
Когда Дина вернулась из Ибестада, над Рейнснесом стояла радуга. По мере приближения лодки к берегу дома один за другим отступали назад и прятались в дымке.
Радуга упиралась одним концом в крышу бывшего Дома Дины, другой ее конец опускался во фьорд.
Прищурившись, Дина смотрела на берег. Она плавала в Ибестад одна.
Дина стояла у окна залы и смотрела, как Стине с Фомой идут через двор, прижавшись друг к другу. Стояли последние дни апреля.
Никто не ходит обнявшись на глазах у всех. Никто!
Они остановились возле голубятни. Посмотрели друг на друга и улыбнулись. Стине что-то сказала, но Дина у окна не могла расслышать ее слов. Фома откинул голову и засмеялся.
Слышала ли она когда-нибудь, чтобы Фома смеялся?
Он обнял Стине за талию. Они медленно пересекли двор и скрылись в своем доме.
Воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы Дины. Она отвернулась от окна. Подошла к печке, потом к виолончели. Потом обратно к окну.
В комнате становилось все темнее.
Газеты писали, что в Париже подписан мирный договор. Россия зализывала свои раны, не заслужив большой чести. Англия зализывала свои раны, не добившись большой победы. Швеции и Норвегии не понадобилось спасать финнов. Торжествовал только Наполеон III.
Однажды Дина прочитала в газете, что Юлия Мюллер умерла. Она отправила господину Мюллеру свои соболезнования. И получила от него длинное грустное письмо, в котором он сообщал, что собирается продать все имущество, в том числе и лошадь, и уехать в Америку.
Дина ходила на бугор к флагштоку. В Нурланде, как благословение Божье, еще стояло лето.
ГЛАВА 20
И будешь унижен, с земли будешь говорить, и глуха будет речь твоя из-под праха, и голос твой будет, как голос чревовещателя, и из-под праха шептать будет речь твоя.
Книга Пророка Исайи, 29:4
У Вороного на брюхе появилась рана, которая никак не заживала. Никто не знал, как он получил ее. Похоже было, что он сам, стоя в конюшне, разгрыз себе кожу.
Фома тщетно старался помешать Вороному, упрямо раздиравшему рану желтыми зубами.
Никто, кроме Дины, не осмеливался приближаться к больному коню. Было видно, что ему больно, рана воспалилась. Дина надела ему на морду корзину. И каждый раз, когда он должен был есть или пить, она стояла рядом и следила, чтобы он не раздирал рану еще больше.
День и ночь из конюшни доносилось дикое, отчаянное ржание. Стук копыт о деревянный настил пугал и людей, и животных.
Стине варила мази и прикладывала к ране. Олине готовила припарки из крупы.
Но через неделю Вороной лег и больше не хотел подниматься. Он брызгал пеной на Дину, когда она подходила к нему, и все время скалил зубы.
Ногу, которая была ближе к ране, он подвернул под себя. Глаза у него были налиты кровью.
Вениамину и Ханне запретили заходить в конюшню.
Я Дина. Люди так досадно беспомощны. Природа равнодушна. Она не ведет счета жизням. Не отвечает за них. И оставляет их, как грязь на поверхности. Может ли новая жизнь родиться из этой грязи? Грязь рождает только грязь, и ничего больше. Если бы хоть один человек поднялся над этой грязью и хоть чего-то добился в жизни! Один-единственный…
Цифры и звуки не прячутся под грязью. Они не зависят от того, что человек знает. Законы цифр существуют, даже если они никем не записаны. Звуки всегда существуют. Независимо от того, слышим ли мы их.
Но природа — это грязь. Рябина. Лошадь. Человек. Все вышли из грязи. И снова станут грязью. Пройдет их время. И они утонут в грязи.
Я Дина, я здесь одна с железным молотом и ножом. И Вороным. Знаю ли я, куда нужно ударить? Да! Потому что должна. Я Дина, я разговариваю с Вороным. Я Дина, я обнимаю его за шею. Смотрю в его одичавшие глаза. Я Дина, я наношу удар. И глубоко всаживаю нож.
И сижу здесь, в этой горячей крови, и держу его. Я! Я вижу, как глаза Вороного медленно стекленеют и подергиваются пленкой.
Фома зашел в конюшню проведать Вороного, потому что в конюшне было подозрительно тихо.
В полумраке издали казалось, будто Динино лицо и платье покрыты свежими, влажными от дождя лепестками роз. Она сидела на полу и держала голову Вороного. Большое черное туловище мирно лежало на полу, вытянув попарно передние и задние ноги.
Кровь толчками била из раны. Заливая стену и золотистую солому на полу.
— Господи Боже мой! — простонал Фома. Он сорвал с себя шапку и опустился рядом с Диной.
Она как будто не заметила его. Но он все равно оставался рядом с ней, пока в глубокой ране не загустели последние капли.
Тогда Дина медленно освободилась, опустив голову Вороного на пол. Потом встала и провела рукой по лбу. Как лунатик, проснувшийся далеко от своей постели.
Фома тоже встал.
Дина отстранила его рукой и вышла на улицу, не закрыв за собой дверь. Звук ее шагов на застланном соломой полу отозвался мягким эхом по всей конюшне.
И настала тишина.
Молот и нож вернулись на свое место. Конюшню вымыли. Запачканную кровью рабочую одежду положили в реку, под тяжелые камни. И река унесла кровь в море.
Дина прошла в прачечную и развела огонь под котлом. Пока вода нагревалась, она сидела на скамейке возле печки. Пар постепенно скапливался под потолком.
Потом она встала и заперла дверь на засов. Взяла большую оцинкованную лохань, которая висела на стене, и налила в нее воды. Медленно разделась. Точно совершала неведомый ритуал.
Свернула одежду пятнами внутрь. Словно они исчезнут сами собой, если она больше не будет смотреть на них. И наконец голая села в горячую воду.
Вой начался где-то вне ее. Заткнул ей горло. И разбил все вокруг на куски. Пока не пришла Ертрюд и не собрала куски воедино.
ГЛАВА 21
Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста; набрал мирры моей с ароматами моими, поел сотов моих с медом моим, напился вина моего с молоком моим. Ешьте, друзья; пейте и насыщайтесь, возлюбленные.
Книга Песни Песней Соломона, 5:1
В тот день, когда Дина отправилась в Кве-фьорд, чтобы посмотреть лошадь, которую ей предлагали, из Страндстедета с попутным судном приехал Лео Жуковский. Вещей у него почти не было — матросский мешок и саквояж. Петер, приказчик, встретил его на причале, он только что запер лавку.
Когда Петер понял, что это не поздний покупатель, а постоялец, он попросил его подняться в дом.
Лео остановился, залюбовавшись рябиновой аллеей. Деревья изнемогали под тяжестью ярко-красных ягод. Листья уже давно унес ветер.
Он вошел в аллею. В голых кронах звучала тихая песнь. Лео постоял у парадного крыльца. Потом словно передумал. Повернулся, обошел вокруг дома и вошел в сени; бросив на крыльце матросский мешок и саквояж, он постучал в дверь. И через мгновение был уже в синей кухне.
Олине сразу узнала его по шраму. Сперва она была смущена и держалась чопорно, словно никогда не принимала в Рейнснесе гостей. Она пригласила его пройти в гостиную, но он отказался. Он хотел бы посидеть с ней на кухне, если не помешает.
Олине постояла, спрятав руки под фартук, а потом бросилась к нему и дружески толкнула в грудь:
— Спасибо за подарок. Таких подарков я не получала с самой молодости. Благослови тебя Бог!
Она была так растрогана, что довольно сильно ударила его в грудь. Лео не ожидал такого приема, но рассмеялся и расцеловал Олине в обе щеки.
Смущенная Олине повернулась и начала разводить в плите огонь.
— До чего же красивый воротничок прислал ты мне! — говорила она, и искры освещали ее лицо, склоненное над плитой.
— А ты его надевала?
— О да! Не сомневайся. Но на кухне для него не место, а больше я нигде не бываю.
— Но иногда и тебе не мешает нарядиться.
— Да, конечно. — Олине явно хотелось закончить этот разговор.
— Когда же ты надевала его в последний раз?
— В сочельник.
— Давненько.
— Да, но хорошо, когда в запасе есть что-то новенькое.
Лео ласково посмотрел ей в спину. И начал расспрашивать о жизни в Рейнснесе.
Служанки по очереди заглянули на кухню. Лео с каждой поздоровался за руку. Олине велела приготовить для гостя лучшую комнату. Это был короткий зашифрованный приказ. Они знали, что от них требуется, а главное, поняли, что на кухне им делать нечего.
Олине накрыла кухонный стол скатертью и подала кофе. Лео вышел на крыльцо за своим мешком. И угостил Олине ромом. Она сияла. Пока он снова не начал расспрашивать ее о Рейнснесе.
— Нет с нами больше матушки Карен, — сказала Олине и прикрыла глаза рукой.
— Когда это случилось?
— Прошлой осенью. Дина только-только вернулась из Тромсё. Да, да, она была в Тромсё и купила там муку из Архангельска… Ты об этом еще не знаешь.
Олине рассказала Лео о смерти матушки Карен. О том, что Стине и Фома поженились, они теперь живут в бывшем Динином доме и ждут ребеночка.
— Как-то получается, что я всегда приезжаю в Рейнснес после чьей-нибудь смерти, — пробормотал Лео. — А вот Стине и Фома… Это приятно. Странно, что я ничего такого между ними не заметил, когда был тут последний раз.
Олине как будто смутилась. Потом сказала:
— Да у них этого и в мыслях не было. Но Дина решила, что так будет лучше. И похоже, эта семья оказалась благословением для всей усадьбы. К сожалению, не всех женщин в Рейнснесе благословил Господь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Наша хозяйка… Не мое это дело, но уж слишком она сурова. И к самой себе тоже. В ней словно все стянуто железным узлом… Не больно-то она счастлива! Это все видят… Не надо бы мне говорить об этом…