Вассму Хербьерг. Книга Дины

   Только высокие скулы да певучая речь выдавали ее происхождение. В ней как будто звучала мелодия северных просторов и рек.
   Стине больше не носила холщовую кофту летом и кожаную куртку зимой, но нож и ножницы в чехле из дубленой кожи, медный игольник и звенящие медные кольца еще висели у нее на поясе, как и в тот день, когда она приехала в Рейнснес, чтобы кормить Вениамина.
 
   Однажды Дина попросила Стине рассказать о ее семье и предках. И Стине поведала ей нехитрую историю семьи. Они происходили из рода шведских лопарей, которые потеряли своих оленей во время снежного обвала еще до рождения Стине. Семья долго кочевала на шведской стороне. Приручала диких оленей, охотилась, ловила рыбу.
   Но потом про отца и деда пошла молва, будто они крадут чужих оленей.
   И всей семье пришлось бежать через границу. В конце концов они поселились в землянке в Скон-ланде, обзавелись лодками и начали рыбачить. Но лопари без оленей, промышляющие только рыбной ловлей, не внушают к себе уважения.
   Для норвежцев они были всего-навсего нищие лопари, и потому их даже не занесли в подушные списки.
   С двенадцати лет Стине пришлось идти в люди и зарабатывать себе на жизнь. Она работала скотницей в одной усадьбе на юге Тьелдсунда. Потом родила мертвого ребенка, и ее заставили уехать оттуда. Ее не обвиняли в том, что она убила своего ребенка. Только в недостойном поведении.
   Хозяин хорошо к ней относился. Но хозяйка больше не желала видеть у себя эту лопарку. И Стине уехала. Хотя грудь у нее лопалась от молока и кровотечение после родов еще не прекратилось.
   — Женщинам ничего не стоит разорвать человека на лоскутки, развеять их по ветру, а потом спокойно поехать в церковь! — заметила Дина.
   — Кто тебе это сказал? — медленно спросила Стине.
   — Ленсман.
   — В Рейнснесе таких нет, — заметила Стине.
   — Да и таких, как ленсман, тоже, — твердо сказала Дина.
   — Твоя мать была не такая?
   — Нет! — быстро ответила Дина и вышла из комнаты.
 
   На каждое время года у Стине была своя работа. Она словно совершала особый ритуал. Плела коробы из бересты, ткала небольшие салфетки, собирала целебные травы и травы для окраски сетей. У нее в комнате пахло лесными клопами, шерстью и здоровыми детьми.
   В чулане, где хранилась еда, у Стине были свои полки. Там остывали и отстаивались ее отвары, прежде чем она разливала их по бутылкам. На случай болезни.
 
   После того как Нильса вынули из петли, Стине всю работу делала механически. Это продолжалось долго.
   Однажды поздно вечером Дина послала за ней. Все уже легли, когда Стине постучалась в дверь и протянула Дине карту Америки.
   — Мне следовало давно отдать тебе эту карту, да все не получалось, — сказала она.
   Дина разложила карту на кровати, склонилась над ней и внимательно изучала ее.
   — А я и не знала, что это ты взяла у Нильса карту. Я собиралась поговорить с тобой о другом… Ты хотела уехать вместе с Нильсом?
   — Нет! — твердо ответила Стине.
   — Тогда зачем же ты взяла эту карту?
   — Взяла, и все! Ведь он не мог без нее уехать! Дина выпрямилась и встретилась со Стине глазами.
   — Ты не хотела, чтобы он уезжал? — Нет!
   — А зачем он тебе был нужен здесь?
   — Ради Ханны…
   — А если бы он тебя позвал, ты уехала бы с ним в Америку?
   В комнате воцарилось молчание. Звуки дома, словно крышка ведро, накрыли обеих женщин. Они сидели в ведре. Вдвоем. И каждая — наедине с собой.
   Стине начала догадываться, что в этом допросе таится особый смысл.
   — Нет, — наконец ответила она.
   — Почему?
   — Потому что мне хочется жить в Рейнснесе.
   — Но может, вы хорошо бы зажили и там?
   — Нет.
   — И ты думаешь, что из-за этого так и получилось?
   — Нет…
   — Как ты думаешь, почему он так сделал? Повесился.
   — Не знаю… Поэтому я и принесла тебе карту.
   — А вот я знаю, Стине, почему он повесился. И к тебе это не имеет никакого отношения!
   — Люди говорят, что это мое колдовство довело его до могилы.
   — У людей язык как помело! — рявкнула Дина.
   — Но иногда… они бывают правы…
   — Нет!
   — Откуда ты знаешь?
   — У него были свои причины. Никто, кроме меня, о них не знает. Он не мог больше жить здесь.
   — Потому что хотел жениться на тебе? — спросила вдруг Стине.
   — Он хотел владеть Рейнснесом! Это единственное, что у нас с ним было общего!
   Глаза их встретились. Дина кивнула.
   — Ты умеешь колдовать, Стине?
   — Не знаю… — ответила Стине едва слышно.
   — Тогда, значит, мы с тобой заодно, — сказала Дина. — И пусть люди поостерегутся! Правда?
   Стине смотрела на нее во все глаза:
   — Ты и впрямь так думаешь?
   — Да!
   — Понимаешь… бывают силы…
   — Я знаю. Если бы не эти силы, нам бы не победить.
   — Меня они спасли…
   — Спасли? Каким образом?
   — Это все дьявол…
   — Дьявол не занимается такими пустяками, Стине. Спроси хоть у матушки Карен.
   — Нильс повесился, какие же это пустяки!
   — Ты жалеешь Нильса?
   — Не знаю.
   — Это хорошо, даже если ты жалеешь человека, который повесился.
   — Может быть.
   — Я думаю, что твоя жалость спасет его во всех отношениях. Значит, он повесился не напрасно.
   — Ты правда так думаешь?
   — Да. Одно доброе дело Нильс, во всяком случае, сделал. Поэтому я и просила тебя прийти ко мне. Он оставил в банке небольшую сумму на имя Ханны. Это поможет ей в жизни. Денег там примерно столько, сколько стоит билет до Америки.
   — О Господи! — проговорила Стине, внимательно изучая клетки на своем переднике. — Я слышала об этом, но думала, что это не правда, как и всё, что говорят обо мне! Что мне делать с этими деньгами? — прошептала она не сразу.
   — Они избавят тебя от нужды, если Рейнснес вдруг попадет в лапы черта, — многозначительно сказала Дина.
   — Черт никогда не бывал в Рейнснесе, — серьезно сказала Стине. Она снова замкнулась в себе. Собралась уходить. — А Нильсу следовало подумать о Ханне, прежде чем он решился на это…
   — Он подумал и о тебе.
   — Зря он это сделал! — с неожиданной силой сказала Стине.
   — Что зря — оставил вам деньги?
   — Нет, повесился.
   — Но может, это был единственный способ отдать вам эти деньги, — сухо сказала Дина.
   Стине судорожно глотнула воздух. Потом лицо у нее посветлело. Старинная, украшенная резьбой дверь с медной ручкой осторожно разделила женщин.
 
   Матушка Карен называла это весенним чудом. Оно повторялось каждый год с той самой весны, когда в грудях у Стине не осталось больше молока. А началось все с того, что Стине увидела гагу, которая гнездилась на прибрежных шхерах и островах. И узнала, что в нынешние времена гагачий пух ценится очень высоко.
   Стине всегда ладила с природой. Она начала строить укрытия для гаги. Связывала из веток можжевельника что-то вроде палаток. Кормила птиц и разговаривала с ними. А главное, следила, чтобы никто не тревожил их и не трогал их яйца.
   Весна за весной птицы сотнями возвращались к родным берегам. Они выщипывали на груди пух и выстилали им свои гнезда.
   По всему приходу шла молва о том, как лопарка из Рейнснеса пасет гагу. И суммы, которые она выручала за собранный в опустевших гнездах пух, вырастали до невероятных размеров.
   Денег было столько, что лопарка даже положила их в банк. Небось собирается уехать в Америку и открыть там свое дело.
   Некоторые женщины, имевшие к тому склонность, пытались подражать Стине. Но у них ничего не вышло. Лопарка своим колдовством переманила в Рейнснес всю гагу! Гага у нее как ручная, говорили те, кто видел все своими глазами.
 
   Когда подходил срок садиться на яйца, гага неожиданно появлялась в самых немыслимых местах. Как-то раз одна птица зашла в открытую дверь поварни и расположилась высиживать яйца в большой печи, где пекли хлеб.
   Стине и Олине не могли договориться, что важнее: пользоваться в период высиживания печью или оставить гагу в покое.
   Олине проиграла битву.
   Дело было так. Олине послала работника в поварню, чтобы он вынес гнездо и развел в печи огонь, но на него ястребом налетела Стине. Она схватила парня за руку и что-то сказала по-лопарски, глаза у нее сверкали.
   Этого было достаточно. Белый как мел работник пришел на кухню к Олине.
   — Боюсь, погубит она меня своим колдовством! — объявил он.
   На том все и кончилось.
   С тех пор двери в поварню и дверцы печи были открыты, чтобы гага в любое время могла свободно выходить за кормом.
 
   За каждой кочкой и под каждым нависшим камнем пряталась жизнь.
   Стине собирала пух, когда птицы садились на гнезда. Ее юбка постоянно мелькала среди камней.
   Она никогда не забирала из гнезда весь пух. Брала понемногу то тут, то там.
   Иногда темно-карие глаза Стине и черные круглые глаза гаги встречались. Птицы сидели спокойно, пока она собирала пух по краю гнезда.
   После ее ухода гага немного шевелилась, вытягивала крылья и получше подбирала под себя яйца. Потом быстро выщипывала на груди пух вместо того, который унесла Стине.
   В эти апрельские и майские дни Стине опекала сотни привыкших к ней птиц. Они прилетали каждый год. Те, что вывелись в Рейнснесе, непременно возвращались сюда. «Весеннее чудо» постепенно росло.
 
   Когда птенцы вылуплялись, Стине в своем переднике относила пушистые комочки к морю. Чтобы помочь гаге защитить потомство от ворон.
   Птицы спокойно замыкали шествие. Переваливаясь с боку на бок, они шли за Стине, о чем-то громко лопоча. Словно спрашивали у нее совета, как воспитывать детей.
   Стине сидела на камнях и охраняла семьи, пока они не воссоединялись в воде. Самцы, те уже давно успели убраться восвояси. Вернуться в море, на свободу. Самки оставались одни. Стине принимала их одиночество близко к сердцу.
   Постепенно пушистые комочки оперялись, меняли цвет, учились находить пищу. Осенью они улетали.
 
   Корзины с пухом опорожнялись, пух чистили, зашивали в холщовые мешки и отвозили в Берген.
   На гагачий пух был большой спрос. Особенно если были налажены связи с торговцами из Гамбурга и Копенгагена.
   Андерс не требовал со Стине причитавшихся ему процентов. С нее он не брал ничего, ни за фрахт, ни за посредничество в сделке.
 
   Глаза Стине были похожи на круглые влажные глаза гаги, смотревшей вслед супругу, улетавшему в море.
   Стине опасалась, что налетят вороны и убьют хрупкую жизнь, за которую она чувствовала себя в ответе.
   Она не знала, что в книге матушки Карен написано, будто «лопари не способны ни любить, ни тосковать».

ГЛАВА 4

   Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей.

Книга Песни Песней Соломона, 2:11, 12

   Дина велела прибить в конторе оторванную половицу. И на всякий случай приказала служанке, которая по средам мыла там пол, отодвигать умывальник.
   Нильс редко донимал ее. Обычно это случалось, когда она проверяла, правильно ли составлены списки товаров, не упустила ли она чего-нибудь важного. Или же когда смотрела на бегущую через двор босую Ханну и Вениамина, следовавшего за ней по пятам.
   Нильс вдруг возникал перед Диной и отказывался уступить ей дорогу. Тогда она снова и снова проверяла списки, пока не убеждалась, что все верно.
   Несколько раз он заставлял ее брать на колени Ханну, оставшуюся без отца.
 
   В конторе, на своем вертящемся кресле, Нильс приносил практическую пользу. Но незаменимым он не был.
   Теперь Дина сама занималась и списками товаров, и ежедневными счетами. Она навела порядок во всех старых делах, накопившихся с годами. Разобрала полки, шкафы. Нашла недостающие суммы.
   Отправила гонца к тем должникам, которые, по ее убеждению, могли бы с ней расплатиться, и предупреждение тем, кто, стыдясь старых долгов, избегал покупать в Рейнснесе необходимое для страды и лова оборудование и предпочитал теперь обзаводиться этим в Тьелдсунде или где-то на стороне.
   Предупреждение звучало недвусмысленно: если они будут привозить свои товары в Рейнснес, она будет обеспечивать их всем необходимым, даже когда у них не будет денег, чтобы рассчитаться с ней. Но если их заметят с рыбой или со шкурами в каком-нибудь другом месте, она обратится к властям.
   Это подействовало незамедлительно.
 
   В большом доме стало чересчур многолюдно. За каждой стеной и в каждой кровати кто-нибудь храпел или шептался.
   В любое время суток, когда бы Дина ни вышла из залы, она встречала людей, спешивших по делам в людскую, на кухню или еще куда-нибудь.
   Особенно много было женщин. От них просто рябило в глазах. Они убирали, вязали, сплетничали, сновали взад и вперед. И вместе с тем все они были нужны.
   Дина злилась.
   Она решила отремонтировать дом, в котором жил Нильс, и перебраться туда.
   — Тогда бы Юхан мог занять залу и перенести в нее все свои книги, — сказала она Андерсу.
   Он первый узнал о ее планах. И поддержал их.
 
   Андерс уехал в Намсус, чтобы купить там лес для каюты, которую собирался поставить на карбасе.
   К всеобщему изумлению, он вернулся домой, таща на буксире целый плот. У него были свои связи, поэтому цена на лес была невысокая и качество его отменное.
   Сперва только Андерс был посвящен в планы Дины. Когда же все обитатели Рейнснеса узнали, что Дина хочет переехать в дом, где повесился несчастный Нильс, они не могли опомниться от удивления.
   Олине разразилась рыданиями. По ее мнению, этот дом следовало разрушить и забыть. Просто у нее не хватало духу сказать об этом раньше. Другое дело — сейчас.
   — Неужто кто-то из живых переедет в этот злосчастный дом? — причитала она. — Уж только не матушка Карен! И в большом доме места довольно!
   Дина с Андерсом всех успокаивали, показывали чертежи. Говорили о стеклянной веранде, которая будет выходить на море. Там можно будет наслаждаться покоем и наблюдать за куликом-сорокой, который весной вышагивает по полям в поисках червей. О трубе, которую сложат заново. Об окнах, которые будут смотреть на юго-запад.
   Олине объяснили, что в доме будет жить сама Дина.
   Но она никак не могла примириться с этой мыслью. Она оплакивала Дину. И маленького Вениамина, который будет жить с матерью в доме покойника.
   — Хоть бы в этот дом ударила молния! Сожгла бы его, и конец! — с сердцем сказала она.
   Тогда в дело вмешалась матушка Карен. Это еще что за заклинания! Пусть Олине сейчас же возьмет назад свои безбожные слова и впредь языку воли не дает. Если Дина хочет жить в этом доме, значит, так тому и быть. Молодые сами должны распоряжаться своим временем и своим жильем. На Дине лежит такая ответственность, она думает обо всем — об усадьбе, торговле, цифрах!
   Матушка Карен нашла много оправданий для Дины.
   Олине продолжала ворчать. Почему нельзя думать о цифрах и о торговле в конторе? Чем там плохо?
   Наконец у Дины лопнуло терпение, и она прямо заявила, что не намерена обсуждать с прислугой перестройку дома. Эти слова ядовитой стрелой ранили сердце Олине. Она покорилась, но затаила обиду навсегда.
 
   Дина уже давно заказала в Трондхейме цветные стекла для веранды, а в Гамбурге — белый кафель для печки.
   Она тратила накопленные Нильсом деньги, которые ленсман по мере необходимости брал для нее из банка.
   Таким образом, она приводила старый дом в порядок как будто и для самого Нильса. Ему не на что было жаловаться.
   Щель между балками Дина велела заделать. По просьбе матушки Карен, которую мучило это напоминание о последнем поступке бедного Нильса каждый раз, когда она заходила в этот дом.
   Кроме сезонных рабочих нужно было кормить и обихаживать еще и плотников. Работы у Олине прибавилось.
   Но она со всем управлялась. И не спешила. Никто не умрет от голода, если получит хороший обед на полчаса позже, вместо того чтобы есть вчерашние остатки. Так рассуждала Олине.
   Поэтому завтрак она подавала очень рано — в пять утра. Для тех, кто не являлся сразу, как прозвучат три коротких удара колокола, что висел на амбаре, не делалось никаких исключений.
   — Раз со стола убрано, значит, все! — твердо говорила Олине, строго глядя на несчастного, которому приходилось идти на работу натощак.
   Ни матушке Карен, ни Дине не приходило в голову вмешиваться в железные порядки Олине. Ведь благодаря им большая часть дневного урока к вечеру бывала выполнена.
   Случалось, некоторые работники, не привыкшие к такому распорядку, уходили.
   Олине сухо бросала:
   — Ветер унес гнилое сено, и Бог с ним.
 
   Однажды, когда Дина с Ханной и Вениамином считали вершины, в проливе показался «Принц Густав». Они сидели на бугре, где стоял флагшток. Новый экспедитор уже отправился в лодке к пароходу, чтобы забрать почту и товары.
   И вдруг — он! Одетый простым матросом. С мешком и саквояжем. Лицо его было размыто маревом.
   Лодка шла обратно к причалу, а пароход, дав гудок, двинулся на север.
   Дина дернула Вениамина за волосы и начала считать вершины так громко, что ей откликнулось эхо. Каждую она быстро называла по имени. Через мгновение она уже бежала с детьми по каменистой тропинке к дому. Там она отослала их прочь с таким видом, будто забыла, кто они.
   Потом поднялась в залу. Не могла найти платья. Щетки для волос. Лица. Спотыкалась о ковер.
   А дом Нильса еще не был готов, чтобы принять гостя, которого она не хотела делить ни с кем.
   Тем временем он уже достиг синей кухни Олине. Его голос взбежал по лестнице, проник в открытую дверь. Словно текучая мирра из Книги Ертрюд.
 
   Дина открыто приветствовала Лео как друга дома. Но Олине и служанки были себе на уме. Они-то знали, что Дина не многих обнимает, приветствуя их. Занявшись своими делами, они старались держаться к ним поближе.
   Стине поздоровалась с гостем и тут же начала накрывать праздничный стол. Юхан с Андерсом вошли в дом, неся вдвоем матросский мешок Лео. Они оставили его в прихожей у лестницы.
   Андерс заглянул в кухню и поинтересовался у Олине, не полагается ли им кое-что по случаю приезда гостя.
   Юхан, снимая в прихожей верхнюю одежду, расспрашивал Лео о погоде во время путешествия, о здоровье.
   Прибежали дети, они узнали гостя. Как два мышонка, они кружили возле норки, поглядывая, не появится ли кошка.
   За столом шел оживленный разговор.
   — Как твой каторжник? — спросила вдруг Дина. Их глаза — одни зеленые, другие блестящие, как лед, — встретились над столом.
   — Помилование отозвали, — ответил Лео. Его как будто удивило, что она помнит про этого каторжника.
   Он сидел близко. От него пахло смолой и соленым ветром.
   — Почему? — спросила Дина.
   — Потому, что он притворился сумасшедшим и с поленом набросился на тюремщика.
   — И ударил его?
   — Еще как! — Лео подмигнул Вениамину, который, открыв рот, слушал их разговор.
   — Что это за каторжник? — невежливо вмешался Вениамин, он подошел и уперся в колени Лео.
   — Не мешай! — мягко сказала Дина.
   — Я должен был отвезти его в Вардёхюс, — ответил Лео.
   — А что он сделал?
   — Совершил тяжкое преступление.
   — Какое? — Вениамин не сдавался, хотя взгляд Дины уже обжигал его, как раскаленная печка.
   — Зарубил топором свою жену.
   — Топором?
   — Да.
   — Аж чертям тошно! — объявил Вениамин. — А за что?
   — За что-то он на нее рассердился. А может, она ему мешала. Кто знает. — Лео не привык удовлетворять детское любопытство.
   — Значит, если бы он не стукнул тюремщика поленом, ты привез бы его к нам? — спросил Вениамин.
   — Нет, — серьезно ответил Лео. — С такими гостями в Рейнснес не приезжают. Тогда бы я проехал мимо.
   — Значит, хорошо, что он его стукнул?
   — Для меня — хорошо. А для него — плохо.
   — А как он выглядит: как все люди? — не унимался Вениамин.
   — Да, если умоется и побреется.
   — А что он делал до того, как убил жену?
   — Этого я не знаю.
   — Что же с ним будет теперь?
   — Останется на каторге.
   — Там хуже, чем в Вардёхюсе?
   — Говорят, хуже.
   — Как думаешь, он зарубит ее еще раз?
   — Нет, — по-прежнему серьезно ответил Лео.
   — А у нас Нильс повесился! — вдруг объявил Вениамин, глядя гостю в глаза.
   Шрам вспыхнул синевой на смуглой коже.
   — Фома говорит, что в Рейнснесе вот уже десять лет не было покойников, — продолжал Вениамин. — Последним был Иаков, — деловито прибавил он.
   Вениамин стоял посреди комнаты и переводил взгляд с одного на другого. Как будто искал объяснения. Тишина давила на барабанные перепонки.
   Глаза Дины не предвещали добра. Ее юбка грозно зашелестела, когда она подплыла к нему, как шхуна.
   — Возьми Ханну и ступайте играть, — сказала она неприятным голосом.
   Вениамин схватил Ханну за руку. И они убежали.
 
   — Да, Нильса больше нет, — сказала матушка Карен, которая незаметно появилась в гостиной из своей комнаты. Ее рука сжимала серебряный набалдашник трости. Матушка Карен осторожно прикрыла за собой дверь, с трудом дошла до Лео и пожала ему руку.
   С потерянным видом Лео встал и предложил ей свой стул.
   — А вот нам суждено жить дальше. Добро пожаловать в Рейнснес!
   Лео рассказали о том, что случилось, коротко и просто. Лица людей были словно присыпаны тонким слоем пыли.
   Труд этот взяла на себя матушка Карен. Она то и дело вздыхала. Или бормотала: «Господи помилуй!»
   — Но почему же?.. — недоуменно спросил Лео. Он смотрел на Дину.
   Стине тихонько входила и выходила из комнаты. Андерс закрыл лицо темными ладонями, похожими на перевернутые лодки. Юхан плотно сжал губы, глаза его беспокойно метались по сторонам.
   — Помилуй, Господи, душу бедного Нильса, — закончила свой рассказ матушка Карен.
   — Но почему же он это сделал? — снова спросил Лео.
   — Пути Господни неисповедимы.
   — Это не Господь, матушка Карен. Такова была воля самого Нильса. Не надо этого забывать, — тихо сказал Юхан.
   — Даже птаха малая не упадет на землю, не будь на то воли Господней, — упрямо сказала матушка Карен.
   — Ты права. — Юхан уступил ей.
   — Но все-таки почему он это сделал? Что случилось? Почему он не захотел больше жить? — опять повторил Лео.
   — Наверное, у него ничего не осталось, ради чего стоило жить, — хрипло сказал Андерс.
   — Человек видит лишь то, что способен увидеть. Что-то, должно быть, застило Нильсу зрение, — сказал Юхан.
   Лео переводил взгляд с одного на другого. Он не скрывал своего волнения. Вдруг он встал, уперся руками в край стола, откашлялся, словно собирался произнести речь. И запел. Грустную незнакомую мелодию. Лео изливал свое горе, как ребенок. Он откинул голову, всхлипывал, но продолжал петь. Он пел долго. Повторяя без конца одни и те же слова:
 
   Погасло дневное светило;
   На море синее вечерний пал туман.
   Шуми, шуми, послушное ветрило,
   Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
 
   Они никогда не слышали такой песни. Лео был послан им, чтобы помочь освободиться от проклятого вопроса, который они долго таили в себе: «А нет ли здесь и моей вины?»
 
   После обеда Дина и Лео уехали верхом на прогулку, их проводил горестный взгляд Фомы.
   Весенний свет до позднего вечера висел над ними, словно наточенный нож.
   — Ты ездишь верхом с Фомой? — спросил Лео.
   — Да, бывает.
   Кое-где лежали кучки рыхлого снега. Дина направилась по дороге через горы.
   — Фома давно живет в Рейнснесе?
   — Да. А почему тебя это интересует?
   — У него взгляд как у собаки.
   — Ах вот что!.. — Дина засмеялась. — Просто у него разные глаза: один — голубой, другой — карий. Он очень хороший работник. И надежный…
   — Не сомневаюсь. Но он смотрит на тебя так же, как смотрел Нильс…
   — Хватит уже о Нильсе! — оборвала его Дина и пустила Вороного галопом вверх по склону.
   — Ты можешь извести человека! — крикнул Лео ей вслед.
   Она не оглянулась. И не ответила.
   Он догнал ее и схватил поводья Вороного. Вороной испугался и с диким ржанием взвился на дыбы.
   — Отпусти поводья! — Ее голос словно вырвался на свободу после долгой неволи.
   — Ты знаешь, почему умер Нильс? — настойчиво спросил он.
   — Повесился — и все! — огрызнулась она и вырвала у него поводья.
   — Ты жестокая!
   — А что ты хотел услышать? Что это я довела его до смерти, потому что не хотела оставлять в Рейнснесе? Ты действительно считаешь, что он повесился из-за этого?
   Лео не ответил.
   Они замолчали, каждый держал при себе свои мысли.
 
   Я Дина. Зачем я взяла с собой сюда этого посланца Ертрюд? Чтобы он увидал время и место? Сани в омуте? А увидев, онемел?
 
   Когда они выехали на крутой склон, с которого сорвались сани с Иаковом, Дина придержала лошадь:
   — Ты все это время был в Трондхейме? — Нет.
   — А где? Ты не написал мне.
   Она спрыгнула с Вороного и отпустила его. Лео последовал ее примеру. Потом ответил:
   — Я думал, мне удастся приехать раньше.
   — Откуда?
   — Из Бергена.
   — А что ты делал в Бергене? У тебя там тоже есть вдова?
   — Нет. У меня нет вдовы в Бергене. Нет в Трондхейме. Нет в Архангельске. Только в Рейнснесе…
   Она не ответила.
   Вороной тревожно заржал, подошел к Дине. Ткнулся мордой ей в волосы.
   — Что с ним? Чего он боится? — спросил Лео.
   — Он не любит это место.
   — Вот как? Почему же? Его пугает шум водопада?
   — Здесь сорвались сани с Иаковом. Мы с Вороным удержались на самом краю.