Вассму Хербьерг. Книга Дины

   Лео оглянулся и внимательно посмотрел на нее:
   — Это случилось десять лет назад, как сказал Вениамин?
   — Да. Вороной состарился. Скоро мне придется сменить его.
   — Страшно было?..
   — Приятного мало, — сухо ответила Дина и склонилась над обрывом.
   — Ты любила Иакова? — спросил он через некоторое время.
   — Любила?
   — Ну да, если не ошибаюсь, он был намного старше тебя?
   — Он был старше моего отца.
   Лео с любопытством и удивлением смотрел на нее. Она спросила:
   — А ты многих любил из тех, кого встречал на пути? Ты столько ездишь…
   — Не столько…
   — Ты так смело спросил, любила ли я Иакова, вот и ответь мне: многих ли любил ты сам?
   — Я любил свою мать. Но ее уже нет в живых. Она не могла привыкнуть к России. Тосковала по Бергену. Думаю, по морю. В двадцать лет я женился, мы были женаты три года. Моя жена тоже умерла.
   — Ты когда-нибудь видишь ее?
   — Если ты имеешь в виду, думаю ли я о ней… Да, иногда. Даже теперь… Уж раз ты спросила. Но я не любил ее так, как следовало. Наши семьи считали, что мы составим хорошую пару. Я был беспечный студент, изучал медицину, мне нравилось быть вольнодумцем, общаться с художниками и богатыми шалопаями при царском дворе. Я учился, пил вино, произносил смелые речи…
   — Сколько тебе лет?
   — Тридцать девять. — Он улыбнулся. — По-твоему, я старый?
   — Дело не в возрасте. Он громко рассмеялся.
   — Ты из знатной семьи? Был принят при дворе? — спросила Дина.
   — Пытался.
   — Что же тебе помешало?
   — Смерть Пушкина.
   — Того, который писал стихи?
   — Да.
   — Отчего он умер?
   — Погиб на дуэли. Дрался, будто бы из ревности. Но на самом деле он оказался жертвой политических интриг. Россия гниет изнутри. Мы все страдаем от этого. Пушкин был великий художник, которого окружали мелкие людишки.
   — Как-то не похож он на крупную личность, — убежденно сказала Дина.
   — Перед любовью нет крупных личностей.
   Она бросила на него быстрый взгляд:
   — А ты мог бы застрелить кого-нибудь из ревности?
   — Не знаю. Может быть…
   — Куда его ранили?
   — В живот…
   — Неудачное место, — сухо заметила она.
   — В тебе совсем нет сострадания к людям, Дина, — вдруг раздраженно сказал он.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Женщина не должна так спокойно относиться к страданиям и к смерти. Когда ты говоришь о своем покойном муже… О Нильсе… И вот теперь о Пушкине. Женщины обычно не такие.
   — Я не знала этого Пушкина.
   — Его — да, но других…
   — А что тебе хотелось бы услышать?
   — Немного сострадания в голосе. Ты все-таки женщина.
   — Обряжать и хоронить покойников приходится женщинам. Мужчины только падают и умирают. Нельзя плакать из-за раны в живот, полученной на глупой дуэли. У нас, между прочим, мужчины умирают не так. Они гибнут в море.
   — Или вешаются. Но женщины в Нурланде тоже плачут.
   — Это меня не касается. Холодны были не только слова.
   — Твоя мать тоже умерла не своей смертью? — продолжал он, словно не слышал ее последних слов.
   Дина наклонилась и взяла в руку увесистый камень. Потом размахнулась и с силой швырнула его в пропасть.
   — На нее вылилась кипящая щелочь, — сказала она, не поднимая на него глаз. — Вот почему ленсман велел снести прачечную в Фагернессете и предпочел, чтобы я навеки перебралась в Рейнснес.
   Сунув два пальца в рот, она свистом подозвала Вороного. Лео стоял с опущенными руками. В глубине его зеленых глаз вдруг затеплилась безграничная нежность.
   — Я понял, что тут не все так просто… Твой разговор с отцом накануне Рождества. Вы с ним не ладите, да, Дина?
   — Это он со мной не ладит.
   — Ну, это уже ребячество с твоей стороны.
   — Но между тем это так.
   — Расскажи мне о себе.
   — Сначала ты расскажи о себе, — упрямо сказала она, но тут же продолжала:
   — А что ты сделал бы, если бы это твой ребенок повернул рычаг и вылил щелочь? И что бы ты сделал, если б твоя жена, которую ты мучил несколько лет, вдруг умерла, так и не дождавшись от тебя любви?
   Лео подошел к Дине. Обнял ее. Прижал к себе. Целовал слепо и горячо.
   Водопад звучал, как церковный орган. Небеса скрыли лошадей. Иаков был всего лишь ангелом. Потому что пришел новый посланец Ертрюд.
 
   — Зачем ты подчеркнул слова в книге? Это некрасиво, — вдруг сказала Дина, когда они ехали вниз по склону.
   Он не подал виду, что это его удивило.
   — А ты шпионишь за людьми. Осматриваешь чужие саквояжи и книги.
   — Что же мне остается, если ты сам ничего не рассказываешь о себе?
   — Я рассказывал.
   — Да, о Пушкине, которого ты боготворишь. Ты обещал сделать для меня перевод.
   — Сделаю.
   — Только из той книги, которую ты дал мне.
   — Я тебе ее не давал. Ты сама взяла. Я тебе давал другую.
   — У тебя были две одинаковые книги. Одна с подчеркнутыми местами, другая — нет. Мне больше нравится та, где подчеркнуто.
   — Все увидела, — проговорил он, словно ее тут не было. Дина повернулась и насмешливо взглянула на Лео:
   — А ты будь поосторожней!
   — Теперь буду. Между прочим, эта книга очень важная, — сказал он и вдруг остановил лошадь.
   — Кому ты привозишь в Норвегию русские книги?
   — Тебе, например.
   — Мне нужна та книга, которая мне больше нравится.
   — Ты не очень скромничаешь, — сухо заметил он.
   — Нет!
   — Почему ты взяла книгу с подчеркнутыми местами?
   — Потому, что для тебя она важнее! Он промолчал. Она утомила его.
   — Ты везешь с собой на север вторую книгу?
   — Нет.
   — Где же она?
   — Украла одна вдова.
   — В Бергене?
   — В Бергене.
   — Ты рассердился?
   — Да.
   — Приходи сегодня вечером ко мне в залу и переведи то, что тебе у Пушкина нравится больше всего.
   — Ты этого хочешь?
   Дина засмеялась. Она слегка подпрыгивала на спине лошади, спускавшейся по крутому склону. Ехала она без седла. Ляжки крепко и мягко обнимали бока лошади, бедра покачивались в такт движению.
   Ему захотелось лета. Зноя. Для этого пришлось привязать лошадь к дереву.
 
   На третий день Лео уехал. Дина снова начала ходить по ночам. А весна продолжала свою работу.

ГЛАВА 5

   Наготы жены отца твоего не открывай; это нагота отца твоего.

Третья книга Моисеева, 18:8ф

   Женщины в Рейнснесе были сродни его шхунам. Берег у них был общий. Но назначения разные. Разный груз. Разная оснастка.
   Если у шхуны был свой шкипер, женщины доверяли свои паруса ветру. Своевольно и каждая на свой лад.
   Кое-кто считал, что Стине умеет вызывать ветер. Другие верили, что Дина повелевает злыми силами. А то зачем бы ей пить вино одной, завернувшись в волчью шубу, зимними лунными ночами в занесенной снегом беседке.
   Ну а третьи полагали, что злые и добрые силы в Рейнснесе уравновешивают друг друга. Но беда придет в тот день, когда не станет матушки Карен.
 
   Однако старая матушка Карен цеплялась за жизнь. Она была похожа на светлую гибкую березу. Белую, с темными пятнами на коже. Каждый день Стине причесывала ее. Вымытые в можжевеловой воде волосы красиво блестели. И были как шелк.
   Породистый нос с горбинкой крепко держал пенсне. Матушка Карен читала каждый день по три часа. Газеты, книги, старые и новые письма. Она полагала, что в старости очень важно поддерживать в себе духовные интересы.
   После обеда она спала в вольтеровском кресле, укрыв колени пушистым пледом. Вечерами она ложилась одновременно с работниками и вставала с петухами. Ее мучили больные ноги. Но она никому не жаловалась на это, тем более что теперь у нее была комната рядом с гостиной и ей не нужно было подниматься по лестнице.
 
   Матушка Карен не одобряла Дининых планов по перестройке старого дома. Но так как Дина не уступила и плотники принялись за дело, матушка Карен смирилась.
   Дом был перестроен, отремонтирован и в конце концов превратился в игрушку.
   В тот день, когда работы были закончены и Динины вещи перенесены на новое место, матушка Карен, прихрамывая, перешла через двор, чтобы увидеть все своими глазами.
   Она решила, что дом следует выкрасить охрой, а наличники и резной орнамент — белилами.
   Дина с ней согласилась. Дом выкрасили охрой. Хватит в усадьбе одного большого белого дома. И вместе с тем Динин дом отличался от красных служебных построек. Особенно украшала его новая стеклянная веранда, выходившая на море. Шпиль, увенчанный головой дракона, цветные стекла. Двустворчатые двери, широкое крыльцо. На нем можно было сидеть, можно было приходить и уходить, и никто бы этого не увидел.
   — Чтобы стеклянная веранда с двустворчатыми дверями глядела на море! Дров не напасешься ее топить. В доме всегда будет холодно! — критически заявила Олине. — А эти вазоны с папоротником и розовыми деревьями погибнут в первый же зимний день!
   — Мания величия! — сказал ленсман, увидев новый дом. — Стеклянная веранда не сочетается с крышей, покрытой дерном. — Так он считал, но улыбался.
   Андерс стоял на стороне Дины. Ему дом нравился.
   — Лучше сидеть зимой на крытой веранде, чем в беседке, — сказал он и подмигнул Дине, не побоявшись намекнуть на ее порок.
   Матушка Карен преподнесла Дине отростки герани для ее окон.
   В день переезда она сидела у Дины в качалке и с улыбкой любовалась всем этим великолепием. Она и словом не обмолвилась о том, что в этом доме умер Нильс.
   — Боже мой! Видел бы все это Иаков! — воскликнула она и всплеснула руками.
   — Иаков видит то, что видит, — сказала Дина и налила вишневую наливку в две маленькие рюмочки.
   Мужчины, закончив работу, ушли и оставили их вдвоем. Аннетте истопила печь. Дым мягко стелился по крыше, а потом уплывал к фьорду. Словно клочки оленьего моха, раскиданные по небесам.
   — Надо позвать Олине и Стине! — сказала матушка Карен.
   Дина открыла новое окно и крикнула через весь двор. Вскоре они пришли. Четыре женщины собрались под крышей бывшего жилища Нильса.
   Олине поглядывала на потолок, где повесился Нильс.
   — По-моему, в доме пахнет совсем иначе, — сказала она, вертя маленькую рюмку в пухлых пальцах.
   — Это пахнет свежее дерево и новая печка, — объяснила Стине.
   — Белая печка! Это же настоящее чудо! Во всем приходе ни у кого нет белой печки! — гордо сказала Олине.
   Дина не хотела опустошать залу и забирать оттуда всю мебель. От кровати с пологом она отказалась. Кровать останется Юхану. Но овальный стол и стулья, которые привезла в Рейнснес матушка Карен, заняли в Дининой гостиной почетное место. Они красиво смотрелись на фоне светлых полотняных обоев и светло-зеленых панелей. Так же как и зеркало с полкой и серебряным канделябром.
   Этим летом Дина собиралась заказать в Бергене новую мебель.
   Ханне и Вениамину она сказала, что хочет купить секретер с потайным ящиком для хранения золота, серебра и драгоценностей. Еще она собиралась приобрести себе широкую и удобную кровать.
   В новой кухне было все только самое необходимое. Никто не верил, что Дина станет когда-нибудь себе здесь готовить, но об этом помалкивали.
   Виолончели заняли свое место в гостиной. Обе. В этот солнечный день Дина собственноручно, с угрюмым видом, перенесла их сюда.
 
   Когда наливка была выпита, Дина распахнула дверь на веранду и села, зажав между ногами виолончель Лорка.
   Она сидела спиной к остальным и, глядя на море, играла полонезы. Ее отделяли от моря цветные окна новой веранды. Оно становилось то кроваво-красным или золотистым, то светло-синим или зеленоватым, в зависимости от стекла, через которое смотрела Дина. Мир беспрерывно менял свой цвет.
   А в комнате на стульях сидели женщины Рейнснеса, сложив на коленях руки, и слушали. Впервые все четверо позволили себе освободиться от своих дел одновременно и собраться вместе.
 
   Я Дина. Он ходит по моим новым комнатам. Наклоняется над столом и слушает виолончель Лорка. Волосы его потоком струятся с левой стороны, словно хотят темным водопадом закрыть его голову. Его волосы — ледниковая вода, которая на пути к морю превратилась в шелковые нити. От них мне в глаза летят брызги.
   Лео!
   Он похож на неотвязные мысли, которые всегда возвращаются. Я будто бы снова стою поздней осенью у старого хлева в Хелле и грею в коровьем навозе босые ноги. Когда он проходит по комнате, меня охватывает удивление, что я еще могу двигаться, говорить, ощущать ветер в волосах. Передвигать ноги. Откуда берутся силы? Откуда поднимаются соки? Те, что сначала бывают свежими, а потом становятся отвратительными, липкими и вонючими? А камни? Кто дал им неодолимую силу? Лежать вечно? Или повторения? Кто решает, чтобы все повторялось? Звуки, что повторяются в гармонических сочетаниях? Бесконечные, закономерные ряды цифр? Полет северного сияния в небесах? Я не понимаю его движения, но оно подчинено своей системе. Как загадка. Меня охватывает удивление, и мне легче терпеть все, когда Лео, с его густой шевелюрой, проходит по моим комнатам. Он прогоняет их всех. Потому что видел обрыв. И слышал рассказ об Ертрюд. И все-таки говорил со мной.
   Приедет ли он еще раз?
   Кто я, думающая об этом? Дина? Которая делает то, что хочу я?
 
   По ночам люди слышали, как в доме Нильса поет виолончель Лорка. Дина немного увяла, как картофелина, побитая морозом.
   Олине, со своим ястребиным взглядом, первая заметила это. Она прямо выложила все, что думает по этому поводу: вот оно, проклятие, за то, что она поселилась в доме, где человек покончил с собой. Нельзя безнаказанно жить под этой крышей. Такой грех не скроешь новыми обоями и новой краской. Он там останется во веки веков. Аминь.
   Но все видели, что это проклятие имело и другие последствия для Дины. Она работала как здоровый работник. Вставала на рассвете, а далеко за полночь люди видели в окнах ее тень и слышали музыку, доносившуюся со стеклянной веранды.
 
   Фома был прикован к будням Рейнснеса. Он чуял присутствие Дины в бочках с сельдью, жиротопне и в испеченном Олине хлебе. И он благословлял тот день, когда русский уехал из Рейнснеса и Дина снова, как вол, впряглась в работу.
   Фома ощущал ее запах, видел ее бедра, замечал, что запястья у нее стали тоньше. Что волосы начали терять упругость.
   Она не брала его больше с собой, когда ездила верхом. Игра кончилась. Взгляд у нее стал острым, как у артельного рыбацкой ватаги. И голос редко, но напоминал раскаты грома.
   Когда она переехала в бывший дом Нильса, он все ждал, что она пришлет за ним.
   Дверь веранды была видна только со стороны моря.
 
   Однажды в Рейнснес пришло письмо с сургучной печатью. На имя Юхана.
   Весенний день полнился криками чаек и голосами людей, снаряжавших карбасы для поездки в Берген.
   Юхан стоял в лавке с письмом в руке. Там никого не было, поэтому он вскрыл письмо. В нем сообщалось, что ему наконец-то дали приход. Маленькое рыбацкое местечко в Хельгеланде.
   Юхан ходил среди морских пакгаузов. Смотрел на причалы, дворовые постройки, большой господский дом и бывший дом Нильса, который уже начали называть Домом Дины. Слышал шум на берегу, где шла погрузка. Арендаторы, ребятишки, случайные люди. Зрители и помощники. И над всей этой суетой звучали властные голоса Андерса и штурмана Антона.
   Насколько хватал глаз, вверх по склону, до перелесков, поля были уже зеленые. Фьорд и горы скрывались в молочном мареве.
   Неужели он все это покинет?
   Юхан смотрел на большой белый дом, окна залы как будто подмигивали ему, а по аллее навстречу ему шла Дина в красном платье. Волосы ее развевал ветер.
   Глаза у Юхана вдруг наполнились слезами, и он отвернулся.
   Письмо, которое он уже и не чаял получить, вдруг показалось ему приговором.
   — Чего ты грустишь? — спросила Дина, подходя к нему.
   — Мне дали приход, — беззвучно ответил он, пытаясь поймать ее взгляд.
   — Где?
   Он назвал место и протянул ей письмо. Она медленно прочитала его, сложила и посмотрела ему в глаза.
   — Тебя никто не заставляет принимать его. — Дина вернула ему письмо.
   Она читала его мысли. Видела его насквозь, понимала его обращенную к ней мольбу. О чем он вряд ли подозревал сам.
   — Не могу же я оставаться в Рейнснесе.
   — Ты нам нужен, — коротко сказала она.
   Их глаза встретились. Ее — требовательные. Его — молящие. Полные вопросов, на которые она не давала ответа.
   — Детям нужен учитель, — продолжала Дина.
   — Но матушка хотела совсем другого…
   — Твоя мать не могла заглянуть в будущее. Она не знала, кому ты можешь понадобиться. Она только хотела, чтобы ты занял свое место в жизни.
   — Думаешь, она бы не огорчилась?
   — Нет.
   — Ну а ты, Дина? Что такое пастор без прихода?
   — Хорошо иметь в усадьбе своего пастора. — Она сухо засмеялась. — Между прочим, приход, который тебе дали, такой маленький, что это выглядит оскорблением.
 
   В тот же день, позже, Дина проверяла по спискам все, что надлежало везти в Берген. Она ходила по пакгаузам и смотрела, что еще не погружено.
   Из стены вышел Иаков, он был голый, его детородный орган был нацелен на нее, как копье.
   Неужели она забыла, на что способен старик Иаков? Как глубоко проникал в нее? Как умел заставить ее кусать простыни, обезумев от страсти? Забыла, как он ласкал ее? Что по сравнению с ним этот пустослов русский? Почему бы ей не объяснить ему, какой был Иаков? Чем она докажет, что любовь русского слаще? Что руки у него нежнее?
   Дина ощущала Иакова всем телом.
   «Ну что ты тоскуешь по этому перекати-полю, который сам не знает, куда держит путь — в Берген или в Архангельск?!» — презрительно сказал Иаков. Динина рука с бумагами дрожала.
 
   Я Дина. Юхан входит со мной в воду. Мы идем. Но он этого не знает. Я-то плыву. Потому что меня держит Ертрюд. Так мы наказываем Иакова. Наказываем Варавву.
 
   В тот же вечер под предлогом, что им надо обсудить дела Рейнснеса и будущее Юхана, Дина принесла бутылку вина и пригласили Юхана на стеклянную веранду, освещенную полуночным солнцем.
   Она хотела показать ему свой дом.
   Должен же он наконец увидеть комнату, выходящую на море, в которой она спит.
   Он пошел за ней. Главным образом потому, что не знал, как отказаться, не обидев ее. Ведь, наверное, у нее в мыслях было совсем не то, что у него… Дина никогда ничего не скрывала. При свете дня творила все, что хотела. Например, ей захотелось показать пасынку свою спальню. Наедине. И прижаться к нему так, чтобы он потерял рассудок и забыл все слова.
   Она поймала его, как кошка полузадушенную ею птицу. Несколько минут она держала его в когтях. Забавлялась его испугом, стоя между кружевными занавесками и кроватью. Подбиралась к нему все ближе и ближе. Наконец ее руки скользнули по его телу.
   — Нет, Дина! Нет! — твердо сказал он.
   Она не ответила. Прислушалась к тому, что делается на дворе. И жадно приникла к его губам.
   Иаков вышел из стены и попытался спасти своего сына. Но было уже поздно.
 
   Природа одарила Юхана не хуже, чем Иакова. Хотя он был не такой высокий и сильный, как отец.
   Его орудие неожиданно оказалось большим и могучим и было покрыто синими прожилками, которые, словно сеть, удерживали то, что рвалось наружу.
   Дина руководила им.
   Юхану нечего было дать ей, кроме того, что он получил от Бога. Она раздела его, и в душе у него зазияла большая дыра. Он пытался скрыть ее от них обоих. Робко. Но ученик он был хороший. Ведь он был сыном не только Иакова, но и старика Адама.
   И раз уж так случилось…
 
   Потом Юхан лежал в мерцающем свете за белыми задернутыми занавесками, с трудом дыша, и думал о том, что предал Господа, свой приход и своего отца. Он чувствовал необыкновенную легкость и как орел парил высоко над морем.
   Ему было мучительно стыдно, что он так открылся перед ней. Он не только излил в нее свое семя, он вообще был перед ней наг и ничтожен. И не знал, как перевести дух.
   По Дине он видел, что грех этот ему придется нести одному. Наконец-то он понял, что таилось за его беспредельной тоской по дому, которая точила его в Копенгагене, понял, почему он не смел раньше вернуться домой.
 
   Дина сидела и курила большую сигару, подол рубашки задрался. Она с улыбкой наблюдала за Юханом. Потом спокойно начала рассказывать о своей первой ночи с Иаковом.
   Юхана замутило. Все было как во сне. Слова, которые она употребляла, и то, что говорила об его отце. Потом в нем проснулось любопытство. Он как будто заглянул в замочную скважину в спальне отца.
   — Если ты станешь пастором, напрасно потеряешь время, — сказала она, откидываясь на подушки.
   Он в ярости набросился на нее. Таскал за волосы. Разорвал рубашку. Расцарапал руки.
   Она прижала его к себе, спрятала его лицо у себя между грудями и стала качать, как ребенка. Больше она ничего не сказала. Он был дома. Хуже уже быть не могло.
   Худшее уже свершилось, и это было непоправимо.
 
   Ушел Юхан не через заднюю дверь. Хотя люди уже проснулись и могли видеть его. Так велела Дина.
   — Кто ходит через заднюю дверь, тот прячется, — сказала она. — А тебе прятаться нечего. Запомни это. Ты имеешь право приходить и уходить, когда я захочу. Рейнснес и все, что в нем есть, принадлежит нам.
   Он потерпел кораблекрушение и нагой выбрался на острые камни. Солнце уже искупалось в море. И теперь струилось на поля.
 
   Юхан не понимал детей. Он вообще никогда никого не понимал.
   Мало того, у него не было опыта общения с ними. Он и не старался установить с ними связь.
   Дети всегда пребывали в движении. Он не успевал слова сказать, как менялись их мысли, менялось положение их тел в пространстве.
   Юхан не считал, что дети многое узнают во время занятий с ним.
   Вениамин быстро научился сбивать с толку учителя и мешал Ханне. Или смешил ее.
   Они занимались за столом в гостиной. Кое-какие книжные знания они все же приобрели, но главным образом научились составлять заговоры и обмениваться тайными знаками.
   Они существовали в стане дерзких слов, переглядываний и всяческих подвохов.
 
   Они читали катехизис и заповеди.
   — «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего!» — тонким голоском выговаривала Ханна и водила пальчиком по строчкам.
   — Юхан, почему у тебя нет ни жены, ни имения? — спросил Вениамин, когда Ханна на мгновение умолкла.
   — Жены у меня нет, но имение есть, — коротко ответил Юхан.
   — А где оно?
   — Это Рейнснес, — с отсутствующим видом ответил Юхан и кивнул Ханне, чтобы она читала дальше.
   — Нет, Рейнснес принадлежит Дине! — заявил Вениамин.
   — И Дине, и мне, — поправил его Юхан.
   — Но ведь вы не женаты!
   — Нет. Дина была замужем за Иаковом, моим и твоим отцом.
   — Но ведь Дина тебе не мать?
   — Нет, однако мы вместе владеем и управляем Рейнснесом.
   — Я никогда не видел, чтобы ты чем-нибудь управлял в Рейнснесе, — сказал Вениамин и захлопнул катехизис.
   Не успев опомниться, Юхан влепил ему пощечину. На щеке Вениамина выступила красная полоска. Глаза стали похожи на черные пуговицы.
   — Ты еще пожалеешь об этом! — крикнул Вениамин и пулей вылетел за дверь.
   Ханна соскользнула со стула и, как тень, бросилась за ним.
   Юхан стоял у стола, ладонь у него горела.
 
   Юхан понял, что так продолжаться не может. Он вынул письмо с королевской печатью и с отвращением думал о своем положении.
   Он часто ловил на себе косые взгляды, слышал вопросы: неужели до сих пор ему еще не дали прихода? Или он решил остаться в Рейнснесе? Ведь он столько учился, чтобы стать пастором, у него такая светлая голова!..
   Ленсман прямо заявил, что взрослому человеку из хорошей семьи негоже служить учителем у своей мачехи. Юхан весь сжался и не знал, что на это ответить. Сын Ингеборг и Иакова не умел защищаться.
   Юхан написал, что принимает приход. Он старался не заходить в контору и не оставаться с Диной наедине.
 
   Последние дни перед отъездом Дина и Юхан были как чужие. Он заглянул в гостиную и буркнул, что прощание они отложат на утро. Андерс и матушка Карен растерялись. Решение Юхана принять приход было для них неожиданностью. Атмосфера была тягостная.
   Стине встала и подошла к бледному молодому человеку в черном платье. Она взяла его руку обеими руками и сделала низкий реверанс.
   Юхан был тронут, он повернулся и ушел.
   Тут же ушла и Дина, не пожелав никому доброй ночи. Она нагнала Юхана на лестнице. И быстро ухватила за полу сюртука:
   — Юхан!
   — Что?
   — По-моему, нам надо поговорить!
   — Может быть.
   — Идем! Пошли ко мне!
   — Нет! — прошептал он, испуганно оглядываясь на стены, которые могли и слышать, и видеть их.
   — Юхан!.. — позвала она.
   — Дина, это большой грех…
   Он осторожно передвигал ноги. И поднимался вверх по лестнице. Уже наверху он оглянулся и посмотрел на нее. Он весь взмок. Но спасся.
   С той ночи она стала для него святой блудницей. Посланницей его страстей. Пусть живет в Рейнснесе и управляет тут всем, а он отправится служить Господу, как и хотелось его матери. Грех он заберет с собой и постарается искупить его. Он оправдывал себя тем, что Дина слишком неуемна в своей чувственности и совершенно не думает о том, что заняла место его матери. Всевышний не может не понимать, что есть предел, за которым человек не властен над собой.
 
   Он уплыл с пароходом на другой день. Дина пришла проводить его на берег. В виде исключения. Как-то она сумела изобразить все так, будто он был обычным гостем, покидавшим Рейнснес.