Вассму Хербьерг. Книга Дины

   — Не бойся. Я тебя понимаю.
   — Знаешь, она своими руками зарезала Вороного!
   — Почему?
   — Вороной заболел. Какая-то язва на брюхе. Никак не заживала. Конечно, он был уже старый. Но своими руками…
   — Она, кажется, очень любила Вороного?
   — Любила. И сама его зарезала…
   — Ты хочешь сказать: пристрелила?
   — Какое там пристрелила! Зарезала! Уф!..
   — Ни одна лошадь не даст себя зарезать.
   — А Динина дала!
   Лицо Олине вдруг стало похоже на сплошную бревенчатую стену. Без окон и дверей. Она сняла с конфорки кофейник и подлила им еще кофе. Потом стала сокрушаться, что Лео похудел и побледнел с последнего раза.
   Он широко улыбнулся и стал расспрашивать о детях.
   — На этот раз Вениамин уехал с матерью. Дина стала больше обращать на него внимания с тех пор, как не стало Вороного.
   — На этот раз? Что ты хочешь этим сказать?
   — Что Вениамин почти никогда не покидает Рейнснес… Правда, сюда приезжает много народу. Но человек, на которого ляжет такая ответственность, должен хоть немного повидать мир!
   — Он еще мал, успеет. — Лео улыбнулся.
   — Хорошо бы… В ноябре Стине родит. И значит, у нее в доме будет трое детей. А у нас — ни одного. Куда ж это годится! Вениамин не получает должного воспитания. Матушка Карен была бы недовольна. Она бы позаботилась, чтобы вернуть его в большой дом.
   — Разве Вениамин живет не с матерью? — спросил Лео.
   — Нет, он сам захотел жить там. Лео внимательно смотрел на Олине:
   — На чем уехали Вениамин и Дина?
   — Ушли на лодке под парусом. Дина упряма, творит что хочет. Разве позволила бы ей матушка Карен взять ребенка в море без сопровождения мужчины?
   — И Дина послушалась бы?
   — Это одному Богу известно. Но раньше она так не делала.
   Олине вдруг сообразила, что жалуется чужому человеку на то, для чего и слов-то нет. Она растерянно заморгала, ей хотелось закончить этот разговор.
   С чего это она так разболталась? Из-за кружевного воротничка, который он ей прислал? Или потому, что он задавал так много вопросов? Или из-за его глаз? Она извинилась, положила в вазочку еще печенья и смела крошки с вышитой скатерти.
   — А Юхан? Как он поживает?
   — Он получил маленький приход в Хельгеланде. А как ему там живется, уж и не знаю. После смерти матушки Карен он перестал писать в Рейнснес. Стал совсем чужим. И для меня тоже. Но здоровьем как будто окреп. А то все хворал…
   — Ты чем-то озабочена? — спросил Лео.
   — Дел много, работаю не покладая рук.
   — Тяжело?
   — Да нет, мне помогают… Они помолчали.
   — А Дина? Когда вы ее ждете?
   — Не раньше утра. — Олине краем глаза наблюдала за ним. — Но Андерс сегодня вернулся из Страндстедета. Вот обрадуется, что ты приехал! Он ходил на Лофотены со шхуной и карбасом. А весной хочет оба судна отправить в Берген. Он теперь осмелел. С тех пор как поставил дом на карбасе. Ему там хорошо, он даже сам начал иногда промышлять. В прошлом году ходил на Лофотены со снастью и продуктами для рыбаков. А домой привез рыбу, печень да икру. Часть купил, а часть сам промыслил. Полные суда!
 
   Дина редко плавала одна. Но если кто-нибудь вызывался сопровождать ее, она отвечала таким взглядом, что теперь люди ждали, чтобы она сама выбрала себе провожатого. На этот раз она взяла с собой Вениамина.
   Он сидел на бугре возле флагштока, когда она поднялась туда посмотреть, нет ли парохода. Он равнодушно поздоровался с ней, как здоровался с людьми, которые останавливались на ночлег или приходили из лавки к Стине, чтобы выпить чашечку кофе.
   Он не спускал с нее голубых глаз. Прищурился, будто она была легкой пылью, летавшей в воздухе. Черты лица у него начали определяться. Скулы и подбородок утратили мягкость. Волосы за последний год потемнели. Руки и ноги выросли и мешали ему. У него появилась привычка поджимать губы.
   — Ты тоже ждешь пароход? — спросила Дина.
   — Да.
   — Думаешь, к нам кто-нибудь приедет сегодня?
   — Нет.
   — Зачем же ты тогда его ждешь?
   — Он такой некрасивый.
   — Ты смотришь на пароход только потому, что он некрасивый?
   — Да.
   Дина присела на плоский камень рядом с флагштоком. Вениамин подвинулся, освобождая ей место.
   — Здесь нам двоим хватит места, — сказала она.
   И вдруг обняла его, но он вывернулся из ее рук. Незаметно, как будто не хотел раздражать ее.
   — Хочешь поехать со мной в Кве-фьорд и посмотреть новую лошадь? — спросила она. Пароход загудел.
   Вениамин подождал, пока умолкнет гудок:
   — Что ж, можно. — Он говорил с напускным равнодушием. Точно боялся, что Дина передумает, если заметит его радость.
   — Тогда решено. Отправимся завтра утром. Некоторое время они наблюдали, как работники на лодках поплыли к пароходу.
   — Почему ты зарезала Вороного? — вдруг спросил он.
   — Он был болен.
   — Он бы уже не поправился?
   — Может, и поправился бы. Но прежним бы уже не стал.
   — А тебе он нужен был прежний?
   — Да.
   — Почему? Ты могла бы ездить на другой лошади.
   — Нет. Я не могла держать Вороного, а ездить на другой лошади…
   — Почему ты сделала это сама?
   — Такое серьезное дело нельзя поручать кому-то другому.
   — Он мог забить тебя насмерть?
   — Мог.
   — Почему ты такая?
   — Я делаю то, что должна, — сказала она и встала.
 
   Дина советовалась с Вениамином, оглядывая новую лошадь, объясняла ему, в чем ее достоинства и недостатки. Оба сошлись на том, что лошадь им не нравится. У нее злые глаза и слишком узкая грудь. Хотя она и была покорная, когда Дина села на нее. Покупка не состоялась.
   — Ну и хорошо, а то пришлось бы просить кого-нибудь доставить тебя домой, — сказала Дина. — А так мы возвратимся вместе, ты и я.
   Они переночевали у ленсмана. Вечер прошел тихо и мирно.
   Ленсман узнал от помощника судьи, что Лео Жуковский был недавно выпущен на свободу.
   Дина выслушала эту новость, не поднимая глаз. Потом заговорила с Дагни о том, что хотела бы забрать в Рейнснес те портреты Ертрюд, из-за которых они столько лет вели борьбу.
   Дагни ерзала на стуле. Но не возражала. Это было бы справедливо.
   — И брошку. Которая принадлежала Ертрюд. Ты надеваешь ее по праздникам. Ее я тоже хотела бы забрать, — продолжала Дина.
   Ленсман и его сыновья ждали грозы. Но Вениамина как будто не тревожило, что они сидят на бочке с порохом. Он по очереди наблюдал за всеми. Словно рассматривал картинки в книге. Однако все прошло гладко. Порыв ветра изменил вдруг свое направление.
   Дина увезла с собой и брошку, и портреты.
 
   Стояла ясная осенняя погода. Дул попутный ветер.
   Вениамин был горд как петух. Почти всю дорогу он держал руль. Говорил он, как всегда, мало, но вид у него был довольный. Почти счастливый.
   Дина с ним! Она смотрит на него. Слушает. Очень серьезно отвечает на его вопросы. О матушке Карен. О Вороном. Говорит, что ему необходимо серьезно учиться.
   Объясняет, кто распоряжается всем в Рейнснесе. Почему Андерс получит шхуну после Дининой смерти. И вообще все, что Вениамин слышал краем уха, когда взрослые думали, что он ничего не слышит. И не отвечали ему, если он задавал им вопросы.
   А вот Дина отвечала на любой вопрос. Несколько раз он не понял ее объяснений. Но это не имело значения. Главное, она отвечала ему!
   Очень редко она говорила, что чего-то не знает. Это было, когда он спросил, возьмет ли она его с собой в следующий раз. И вернется ли Юхан в Рейнснес.
   — Вообще мне все равно, вернется ли Юхан, — сказал он.
   — Почему?
   — Не знаю.
   Дина не стала расспрашивать.
 
   Впереди показался причал.
   — Ты так же хорошо ведешь лодку, как Андерс, — сказала Дина, когда дно лодки коснулось первых камней.
   Вениамин просиял. Он по-мужски спрыгнул в воду и подвел лодку к большому камню, чтобы Дина могла сойти на берег, не замочив ног.
   — С тобой хорошо плавать. Аж чертям тошно! — сказал он и повернулся к ней, чтобы принять вещи, которые она передавала ему из лодки.
   Его улыбка была редким подарком. Но сейчас Дине были не нужны подарки от Вениамина. Ее глаза были прикованы к чему-то на склоне.
   Вниз по аллее шел человек в широкополой шляпе. Он поднял руку в знак приветствия.
   Дина выронила вещи в воду. И стала пробираться среди камней. Прямо по воде. Причалы, посыпанная гравием дорожка. Аллея, где деревья стояли, как часовые.
   Последнюю часть пути она бежала. Остановилась, не добежав до него. Он раскрыл ей объятия. И она упала в них.
   Вениамин опустил голову и вытащил лодку на берег.
   Лодка была тяжелая.
 
   Подали десерт. Осенняя темнота пряталась по углам. В тот вечер свечей не жалели.
   Учитель, кандидат Ангелл, и приказчик Петер в разговор не вступали. Говорили главным образом Андерс и Лео. Динины глаза пылали, как костры.
   Стине за столом не было. С тех пор как она вышла замуж за Фому, она перестала обедать в большом доме. Добровольно отказалась от своей прежней привилегии. Потому что Фому никогда не приглашали на трапезу с господами.
   Но она входила и выходила. Следила, чтобы все было в порядке. Словно метрдотель в дорогом ресторане. Несмотря на большой живот, она двигалась быстро и легко.
   Лео сердечно поздоровался с ней как с членом семьи. Она держалась вежливо и сдержанно. Словно хотела защитить себя от ненужных вопросов.
   Никто не заговаривал о тюрьме или о шпионаже. Но избежать разговора о войне они не могли.
   — Вы в России довольны своим новым царем? — спросил Андерс.
   — О нем существуют разные мнения. Но я уже давно не слыхал новостей из Петербурга. Между прочим, царь с честью вышел из этого поражения. Он получил хорошее образование, не только военное, в отличие от отца. Напротив. Одним из его наставников в отрочестве был поэт Василий Жуковский.
   — Твой родственник? — быстро спросила Дина.
   — Не исключено, — улыбнулся он.
   — По-твоему, многое зависит от учителя? — спросила Дина и посмотрела на кандидата Ангелла.
   — Думаю, да.
   — Моим учителем был Лорк, — задумчиво сказала Дина.
   — Тот, который научил вас играть на виолончели и пианино? — спросил кандидат.
   — Да.
   — А где он теперь?
   — Всюду, и близко и далеко.
   Стине в этот момент подала кофе. Она выпрямилась, услыхав ответ Дины. Потом спокойно вышла из комнаты. Андерс не мог скрыть удивления. Но промолчал.
   — Приятно, что учителям придается такое большое значение, — сказал кандидат.
   — А как же, — сказал Лео.
   — Вы считаете, что Крымская война была заведомо проиграна, потому что солдат не учили сражаться? — поинтересовался кандидат.
   — Война, в которой сражающиеся не видят смысла, всегда бывает заведомо проиграна. Война — это крайнее проявление человеческого страха, когда люди уже не могут договориться.
   — Это уже этическая сторона вопроса, — заметил кандидат.
   — Этическую сторону обойти невозможно, — сказал Лео.
   — Этот мирный договор поставил Россию в зависимое положение, я так понимаю? — спросил Андерс.
   — Мыслящий русский — самый независимый человек на свете, — с жаром произнес Лео. — Но Россия — это не один голос. Это многоголосый хор!
   Андерс, всегда любивший сладкое, отложил ложку.
   Дина забыла обо всех. Она уставилась в пространство и не замечала, что на нее смотрят. Наконец она схватила салфетку и вытерла губы.
   — От этой двери где-то должен быть ключ, — проговорила она, ни к кому не обращаясь. — Я только никак не найду его…
   — Что вы думаете об идее объединить все Скандинавские страны под одним флагом? — спросил кандидат у Лео.
   — Это зависит от того, что вы понимаете под Скандинавскими странами, — уклончиво ответил Лео.
   — Географические карты и так уже выглядят нелепо. Невозможно получить сплав из золота и золы. Он распадется на части при первом же морозе, — сухо заметил Андерс.
   — Я не совсем уверен, что ты прав. Нация не должна замыкаться в себе. Человек, который не видит никого, кроме себя, обречен, — медленно сказал Лео, глядя в тарелку.
   Дина с удивлением подняла на него глаза, потом рассмеялась. Все смущенно потупились.
   — Дина, окажи последнюю милость старому, побежденному в войне русскому! — проникновенно попросил Лео.
   — Какую же?
   — Помнишь, я прислал тебе ноты? Сыграй что-нибудь оттуда!
   — Сыграю, если ты пойдешь со мной искать медведя, который на прошлой неделе задрал в горах двух овец, — быстро сказала она.
   — Идет! У тебя есть ружье?
   — Мы возьмем ружье у Фомы!
   Дина встала и, подобрав темно-синюю юбку, села к пианино.
   Лео последовал за ней, остальные расположились в курительной, широко открыв двери. Руки Лео и Дины, случайно касаясь друг друга, то жгли огнем, то кололись, как шипы.
   — Тут много трудных вещей, — сказала она.
   — У тебя было достаточно времени, чтобы разобрать их…
   — А я и не жалуюсь! — резко сказала она.
   — Могу я выбрать? — Да.
   — Спасибо. Тогда сыграй мне Лунную сонату Бетховена.
   — Ты мне ее не прислал.
   — Прислал. Это соната номер четырнадцать.
   — Ошибаешься. Соната номер четырнадцать называется иначе. Это Sonata quasi una Fantasia, — высокомерно сказала Дина.
   Лео стоял между Диной и мужчинами, сидевшими в курительной комнате, он загораживал ее от них. Шрам его в этот вечер был совсем светлый. Наверное, он вообще побледнел за это время.
   — Мы оба правы. Сперва соната так и называлась, как написано в нотах. Но потом один писатель перекрестил ее в Лунную. Мне это название нравится больше. Это музыка для лунатиков.
   — Возможно. Но мне у Бетховена больше нравится соната номер двадцать три — «Аппассионата».
   — Сыграй сперва для меня, — тихо попросил Лео. Дина не ответила. Нашла ноты и села. Первые аккорды прозвучали скрипучим протестом. Потом музыка плавно заструилась по комнате.
   По обыкновению, двери в буфетную и на кухню были открыты, там тоже воцарилась тишина. Олине и служанки тенями скользили мимо дверей.
   Лицо у Дины было непроницаемо. Но пальцы, как проворные зверьки, выбегали из манжет, отделанных батистовыми рюшами.
   Андерсу был виден профиль Дины. Русский стоял у нее за спиной. Его глаза были прикованы к ее волосам, руки он положил на спинку стула. Андерс зажег сигару, рука у него не дрожала. На фоне темной стены его лицо казалось светлым. Из-за морщин между бровями вид у него был неприступный. Хотя вообще он был человек добродушный.
   На мгновение его глаза встретились с широко открытыми глазами Лео. Андерс кивнул ему. Словно они собирались сыграть партию в шахматы, которую Андерс в силу своей обходительности проиграл уже заранее.
   Андерс был опытный наблюдатель. Он привык внимательно наблюдать и за своей собственной жизнью, и за жизнью других. Он подсчитал, сколько месяцев прошло с последнего приезда Лео и до их с Диной возвращения из Бергена. Потом склонил голову, и мысли его вместе с сигарным дымом устремились к потолочным балкам.

ЭПИЛОГ

   Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих? Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец, и паси козлят твоих подле шатров пастушеских.

Книга Песни Песней Соломона, 1:6, 7

   В домах в усадьбе один за другим погасли огни. В коридоре слабо колебалось пламя двух свечей в массивных кованых подсвечниках.
   Когда все разошлись по своим комнатам, Дина и Лео пошли пройтись. На фоне фиолетового неба вырисовывались две высокие, уже облетевшие осины. Ракушки, которыми вместе с песком были посыпаны дорожки вокруг клумб матушки Карен, в лунном свете казались маленькими черепами. Пряно пахло осенью.
   Не сговариваясь, Дина и Лео направились к беседке. Они открыли хрупкие двери, и в нос им ударил сырой воздух. Цветные стекла переливались от Дининого фонаря. На ней было пальто и шаль. Лео был одет легко. Но было еще не холодно.
   Не успела Дина поставить фонарь на стол, как он обнял ее:
   — Спасибо!
   — За что?
   — За твои показания!
   Они склонились друг к другу, как деревья в бурю, — шквальный ветер переплетает их ветви, но они не могут сказать о своей боли.
   — Мои показания помогли тебе выйти на свободу?
   — Они сделали свое дело, ведь шифр был назван невинной игрой.
   — Он означал другое?
   — Этот шифр мог понять только тот, кто знает двойной смысл некоторых русских слов.
   Лео поцеловал Дину, держа ее голову обеими руками.
   Крыша беседки прохудилась, и небеса черным голубем спустились на них. Красная молния ударила в цветные стекла. Фонарь погас сам собой. Чайка за окном пронеслась легким красным привидением. И плывущая мимо луна была круглая и тяжелая.
   — Наконец ты приехал! — сказала она, переведя дыхание.
   — Ты получила шляпу?
   — Да.
   — И сомневалась даже после этого?
   — Да.
   — Я так тосковал по тебе, — прошептал он, прижавшись губами к ее шее. — Сидел в клетке и тосковал.
   — Как там было?
   — Не надо об этом.
   — Ты первый раз сидел в тюрьме?
   — Нет.
   — Где ты сидел раньше?
   — В России.
   — За что?
   — Дина! Может, тебя все время надо целовать, чтобы ты не задавала вопросов?
   — Надо! Почему ты приехал сюда, Лео?
   — Потому, что до сих пор люблю шкиперскую вдову по имени Дина Грёнэльв.
   Она громко вздохнула. Как старый косец, который наконец-то выкосил свою делянку и теперь может отдохнуть. Потом она укусила его за щеку.
   — Что значит твоя любовь, Лео Жуковский?
   — Это значит, что я хочу узнать твою душу. И хочу снова получить то благословение, которое получил однажды на хорах церкви. На веки веков.
   Словно услышав пароль, она встала и повела его за собой.
   Потухший фонарь остался на столе.
   Она вела его прямо к благословению.
 
   В три часа ночи в зале запела виолончель Лорка. Андерс беспокойно повернулся в своей кровати. В окно заглядывала луна. Он решил, что пойдет в Намсус за строительным лесом еще до начала зимы. Заснул он только под утро.
   Вениамин тоже слышал виолончель Лорка. Перелетев через двор, музыка достигла комнаты на чердаке, где он спал.
   Со двора он через окно гостиной наблюдал за обедом. Темноволосый высокий приезжий не сводил с Дины глаз. Словно она была его собственностью.
   Стине заблаговременно позвала Вениамина домой, чтобы он успел переодеться и пойти обедать в большой дом.
   Но Вениамин Грёнэльв самостоятельно привел сегодня лодку из Фагернессета. И его бросили одного среди береговых камней.
   Пусть Дина сама приходит и зовет его к столу.
   Он знал, что она этого не сделает.
 
   Лео проводил Дину в залу. Он чувствовал себя полководцем, который наконец поднимается в триумфальную колесницу, покорив неприступный город. Пальто и башмаки он снял с Дины еще в прихожей.
   Черная печка тихо урчала. Аннетте растопила ее загодя.
   Лео стоял и смотрел, как Дина раздевается. Когда она сняла корсет, он вздохнул и его руки заскользили по ее плечам.
   Она расстегнула лиф и обнажила груди. Освобожденными пленницами они упали к нему в руки. Белоснежные, с темными кругами. Он наклонился и приник к ним губами.
   Дина шарила пальцами по юбке. Ткань мягко шелестела. Господи, сколько тут этих складок! Наконец Дина осталась в одних панталонах.
   Лео провел руками по ее бедрам и снова вздохнул. Найдя все, что искал, — горячую кожу под тончайшей индийской тканью. Он потерял голову. Но они продолжали стоять.
   Дина высвободилась из его рук, потом, глядя ему в глаза, сняла с него жилетку. Развязала и сняла шейный платок. Рубашку.
   Он стоял полузакрыв глаза, на лице у него было написано блаженство. Широкий кожаный пояс с медной пряжкой упал на пол. За ним — кожаные штаны. Дина повернула его к себе. Пальцы у нее были неторопливые и теплые. Наконец он предстал перед ней обнаженный.
   Тогда она опустилась перед ним на колени и прижалась лицом и губами к его чреслам. Он был с ней.
 
   Лео поднял Дину к себе на бедра. Она была большая и тяжелая. Его мышцы дрожали от напряжения. Сперва он лишь слабо покачивал бедрами. Осторожными, дарящими наслаждение движениями. Глухарь, затаившийся перед спариванием. Потом медленно проник в нее. Защитившись ею, как могучим щитом, от всего, что ему угрожало.
   Она крепко обхватила его руками и ногами. И держала так, пока он не затих. Потом поднесла свою грудь к его губам и приникла к нему.
   Он был поршнем, скользившим в недрах огромной машины.
   И началась скачка. Дикая, неуемная.
   Страсть!
 
   Вдруг он опустил ее на пол и ждал, наблюдая за ней.
   У него были твердые бедра. Прерывистое дыхание. И могучее копье. Теперь страсть звучала крещендо.
   Дина откинула голову и упала в бесконечность, когда он обхватил ее бедра.
   И она приняла его.
   Они слились в одно трепещущее тело. Завязав тяжесть друг друга в гордиев узел перед черной печкой с красными языками пламени.
 
   Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете. Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями.
   Книга Песни Песней Соломона, 2:15, 16
 
   Когда Аннетте поднялась утром к Дине, чтобы затопить печку, дверь оказалась запертой. Она заглянула в комнату гостя и обнаружила, что его кровать нетронута. Она спустилась к Олине и остановилась в растерянности, спрятав руки под грубый фартук.
   — Ну, чего стоишь? Истопила печь? — спросила Олине.
   — В зале заперта дверь!
   — Ну так затопи в комнате у гостя! И Андерс уже встал и ушел, тебе нет нужды…
   — Но гостя нет в его комнате!
   Олине повернулась и впилась глазами в служанку. Она лихорадочно соображала, что делать.
   — Вот и хорошо, затопи там, пока в комнате никого нет. Или ты даже утром боишься привидений?
   — Но…
   — Какие еще «но»! — прошипела Олине и так двинула на плите кофейник, что из носика выплеснулась гуща.
   — А как быть с печкой в зале?
   — Как быть! Как быть! — передразнила ее Олине. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы печку растапливали через запертую дверь?
   — Нет.
   — То-то и оно! Вот и топи там, где открыто. И больше ни слова! — Олине приблизила свое лицо к лицу служанки и отчеканила:
   — И никому ни слова про нетронутую постель! Поняла?
   — Поняла…
 
   Вениамин поджидал Дину во дворе:
   — Мы поплывем с тобой куда-нибудь?
   — Только не сегодня, Вениамин.
   — Ты поплывешь с русским?
   — Нет.
   — А что ты будешь делать?
   — Мы идем с русским. На охоту.
   — Женщины не ходят на охоту.
   — А я хожу!
   — Можно и я пойду с вами?
   — Нет.
   — Почему?
   — Не хочу, чтобы рядом бегал ребенок, когда я буду стрелять в медведя.
   — Я не ребенок!
   — А кто ты?
   — Я Вениамин из Рейнснеса.
   Дина улыбнулась и положила руку ему на затылок:
   — Это правда. Я скоро научу тебя стрелять из ружья.
   — Сегодня?
   — Нет, не сегодня.
   Он вдруг повернулся и убежал от нее к лодочным сараям.
   Дина пошла в конюшню к Фоме и попросила дать ей ружье.
   Он долго смотрел на нее, потом горько улыбнулся и молча кивнул. Достал рог для пороха. Сумку. Снял со стены ружье.
   — Русский не сможет стрелять из этого ружья, он привык к пистолетам.
   — Откуда ты знаешь, к какому оружию привык господин Лео?
   — Знаю, что не к таким ружьям!
   — А ты привык к такому ружью?
   — Я-то его хорошо знаю. Бьет точно. Не промахнешься…
   Дине стало не по себе.
   — Может, нам и стрелять еще не придется, — равнодушно сказала она.
   — Верно, охота иной раз бывает хороша и без стрельбы.
   — Что ты имеешь в виду? — Она близко подошла к нему. Кроме них, в конюшне никого не было.
   — Да ничего особенного. Только то, что на охоте можно попасть и не в того, в кого целишься. Вспомни зайца! — прибавил он, глядя ей в глаза.
   Дина схватила ружье, снаряжение и ушла.
 
   Они поднимались по склону к тетеревиному лесу. Дина шла впереди. Иногда она вдруг останавливалась и улыбалась. В своей сермяжной юбке, доходившей ей до лодыжек, и короткой куртке она была похожа на молодую девушку.
   Волосы были схвачены на затылке лентой. Она легко несла ружье, словно оно ничего не весило.
   Лео шел следом за Диной. Ее освещало яркое солнце.
   Первые заморозки уже тронули лес. Кустики брусники стали железными. Красные ягоды сочно горели между глянцевыми листьями.
   Никто из них не думал о медведе. Не видели они и Вениамина, который крался за ними следом. Прячась за кустами и можжевельником. Они пришли сюда, чтобы побыть наедине.
   Дина положила ружье на землю и ждала Лео, спрятавшись за большим камнем. Потом прыгнула на него, как рысь.
   Он бросился ей навстречу. Их объятие вспыхнуло, словно смола в огне. Сегодня он был господином положения. Придавил ее к вереску, она жалобно застонала. Он был тяжел, как тролль. Задрал юбку, прижался к ней.
   — Я люблю тебя, Дина! — проговорил он из глубины озера, где листья кувшинок плавали между стеблями тростника. От илистой воды поднимался сильный, свежий запах земли. Где-то у кромки воды застонал большой зверь.
   — Ты меня раздавил! — удовлетворенно сказала она.
   — Я только принимаю то, что ты предлагаешь.
   — Тебе было мало ночи?
   — Мало.
   — Тебе бывает когда-нибудь достаточно? — Нет.
   — Что с нами будет?
   — Я приеду опять. И опять… И опять…