Страница:
Советскому послу в Берлине вновь предлагалось незамедлительно встретиться с Риббентропом или его заместителем и поставить перед ним те же вопросы. Однако мой очередной звонок в канцелярию Риббентропа был так же безрезультатен, как и прежние…»
Сталин никак не мог спать в эту ночь.
Большая Игра все еще продолжалась! Продолжалась всю эту ночь, до самого рассвета, до самого «внезапного» нападения!
По свидетельству Жукова, он просит начальника охраны Власика разбудить товарища Сталина. И, когда Сталин подходит к телефону, происходит тот известный разговор между Жуковым и Сталиным.
Вспоминает Жуков: «Минуты через три к аппарату подошел Сталин.
Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.
«Вы меня поняли?»
Опять молчание…
Наконец, как бы очнувшись, Сталин спросил: «Где нарком?»
«Говорит по ВЧс Киевским округом».
«Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро…»
…прошло 55 минут; 4 часа 10 минут утра
Западный и Прибалтийский военные округа докладывают в Москву о начале вторжения на территорию Советского Союза сухопутных войск гитлеровской Германии.
…прошел 1 час 25 минут; 4 часа 40 минут утра
Система ПВО Москвы приведена в боевую готовность.
…прошло 2 часа 30 минут; 5 часов 45 минут утра
Спал ли Сталин в эту ночь или не спал, был ли он в эту ночь на даче либо находился в Кремле, но только в 5 часов 45 минут, через два с половиной часа после «внезапного» нападения, в кремлевском кабинете вождя началось так называемое Экстренное заседание Политбюро.
После начала операции «Барбаросса» прошел 1 час 45 минут. 22 июня 1941. В Берлине 3 ч ночи. В Москве 5 ч утра
После «внезапного» нападения прошло 2 часа 30 минут. 22 июня 1941. 5 ч 45 мин утра. Москва
Сталин никак не мог спать в эту ночь.
Большая Игра все еще продолжалась! Продолжалась всю эту ночь, до самого рассвета, до самого «внезапного» нападения!
По свидетельству Жукова, он просит начальника охраны Власика разбудить товарища Сталина. И, когда Сталин подходит к телефону, происходит тот известный разговор между Жуковым и Сталиным.
Вспоминает Жуков: «Минуты через три к аппарату подошел Сталин.
Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.
«Вы меня поняли?»
Опять молчание…
Наконец, как бы очнувшись, Сталин спросил: «Где нарком?»
«Говорит по ВЧс Киевским округом».
«Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро…»
…прошло 55 минут; 4 часа 10 минут утра
Западный и Прибалтийский военные округа докладывают в Москву о начале вторжения на территорию Советского Союза сухопутных войск гитлеровской Германии.
…прошел 1 час 25 минут; 4 часа 40 минут утра
Система ПВО Москвы приведена в боевую готовность.
…прошло 2 часа 30 минут; 5 часов 45 минут утра
Спал ли Сталин в эту ночь или не спал, был ли он в эту ночь на даче либо находился в Кремле, но только в 5 часов 45 минут, через два с половиной часа после «внезапного» нападения, в кремлевском кабинете вождя началось так называемое Экстренное заседание Политбюро.
После начала операции «Барбаросса» прошел 1 час 45 минут. 22 июня 1941. В Берлине 3 ч ночи. В Москве 5 ч утра
Война без объявления!
Около 3 часов ночи, за 15 минут до того, как прогремели первые залпы гитлеровских орудий, в советское посольство в Берлине пришла еще одна телеграмма из Москвы. Сталин все еще продолжал вести свою Большую Игру — все еще требовал от Деканозова встретиться с Риббентропом и вручить ему «Обвинительную ноту».
А еще через несколько минут после того, как «внезапное» нападение Германии уже совершилось, в Берлин неожиданно поступила совершенно другая — новая инструкция!
На этот раз Сталин не только не требовал от Деканозова встретиться с Риббентропом, но, даже, наоборот, приказывал ему, если немцы «проявят инициативу», уклониться от встречи.
И немцы, действительно, «проявили инициативу».
Вся советская граница уже была объята пламенем, когда в 4 часа утра по московскому и в 2 часа ночи по берлинскому времени в советском посольстве раздался телефонный звонок. Звонили из канцелярии министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа. Это был звонок, которого так ждал Сталин всю эту ночь — с 21 на 22 июня 1941 г.
Это был звонок, который, прозвучи он всего несколько часов назад, мог изменить весь ход войны. Это был звонок, который, прозвучи он несколько часов назад, мог дать Сталину возможность ввести в действие ПЛАН ПРИКРЫТИЯ-41!
Теперь же, после «внезапного» нападения, этот звонок уже был не только не нужен, но и опасен. Большая Игра уже вошла в свою завершающую фазу. Война началась!
Первые часы войны между двумя государствами — это всегда особый, очень сложный период, причем, не только с военной, но, главным образом, с политической точки зрения. Именно политические решения могут оказать решающее влияние на начало войны.
Об этом неоднократно писал Карл фон Клаузевиц, и это часто, вслед за великим немецким теоретиком, повторял профессор Борис Шапошников, а уважение Сталина к идеям Шапошникова известно.
Карл фон Клаузевиц: «Политика, к сожалению, неотделима от стратегии. Политика пользуется войной для достижения своих целей и имеет решающее влияние на ее начало и конец.
В начальный период войны, в связи с массированными передвижениями войск по обе стороны границы, вызванными подготовкой к нападению или к обороне, а также в связи с неминуемыми провокациями или действиями, которые могут быть расценены как провокации, бывает очень трудно определить, кто является инициатором конфликта. В начальный период войны бывает часто очень трудно доказать, кто в действительности является агрессором, а кто — жертвой агрессии».
В эти первые часы войны, после «внезапного» нападения, официальная встреча советского посла с германским министром иностранных дел могла дать возможность Германии объявить публично, что ее военная акция была вызвана необходимостью превентивного удара по, якобы, сосредоточившимся силам Советского Союза, и этим возложить ответственность за развязывание войны на Советский Союз.
Именно поэтому Сталин хотел по возможности оттянуть эту официальную встречу до того момента, когда уже будут реальные доказательства гитлеровской агрессии — горящие пограничные заставы, уничтоженные на земле самолеты, искореженные бомбежкой жилые кварталы мирных городов, раненые и убитые женщины и дети.
Две сталинские телеграммы, посланные в Берлин в течение одного часа, и содержащие прямо противоположные инструкции — «искать встречи» и «уклоняться от встречи» — являются еще одним подтверждением факта существования той самой, сложнейшей, Большой Игры, которую вел Сталин в эту ночь.
Подтверждением факта существования той самой Большой Игры, о которой говорил Молотов вчера Димитрову, и которую Сталин, к несчастью, проиграл Гитлеру.
Итак, в 2 часа ночи, по берлинскому времени, в советском посольстве в Берлине раздался резкий звонок телефона, и чиновник имперского министерства иностранных дел официальным тоном сообщил, что рейхсминистр герр Риббентроп просит советского посла господина Деканозова немедленно прибыть в министерство на Вильгельмштрассе.
Секретарь посольства Валентин Бережков, который уже почти сутки непрерывно, через каждые 30 минут, звонил на Вильгельмштрассе, безуспешно пытаясь организовать встречу Деканозова с Риббентропом, теперь, когда инициатива исходит от германской стороны, в соответствии с полученными инструкциями, пытается отсрочить эту встречу. Бережков объясняет германскому чиновнику, что подготовка такой встречи «занимает время», что сейчас 3 часа ночи, что посол спит, что нужно еще его разбудить, нужно вызвать машину…
Но отговорки Бережкова не устраивают чиновника, и он категоричен в своих требованиях: рейхсминистр ждет и его личный автомобиль уже стоит у подъезда посольства.
Посла, конечно, будить не пришлось — не мог Владимир Деканозов спокойно спать в эту ночь. Но прошло еще около получаса пока Деканозов и сопровождавший его в качестве переводчика Бережков вышли из парадных дверей Курляндского дворца, который еще до революции 1917 г. принадлежал России.
Знаменитая берлинская улица «Под липами» — Унтер-ден-Линден в этот предрассветный час была пустынна, но у подъезда посольства советских дипломатов действительно ожидал черный «Мерседес», принадлежащий фон Риббентропу. Рядом с шикарной машиной стоял чиновник протокольного отдела министерства, облаченный, ради торжественного случая, в парадный мундир с белыми отворотами. Дипломаты сели в машину, и черный «Мерседес» помчался по прямой как стрела Унтер-ден-Линден.
Сталинский шпион Владимир Деканозов, проведший по приказу вождя около 200 дней в самом сердце Третьего рейха, в последний раз ехал по Унтер-ден-Линден в имперское министерство иностранных дел.
Деканозову предстояло выполнить последнее задание пославшего его Сталина — «всучить» Риббентропу советскую «Обвинительную ноту».
О том, что происходило в эти минуты в министерстве, вспоминает личный переводчик Гитлера Пауль Шмидт: «Впервые часы утра 22 июня 1941 г. я ждал вместе с Риббентропом в его кабинете на Вильгельмштрассе прихода советского посла Деканозова.
Накануне, в субботу, начиная с полудня, Деканозов каждый час звонил в министерство иностранных дел, утверждая, что ему нужно уладить срочное дело с министром иностранных дел. Ему отвечали, как всегда перед важными событиями, что министра нет в Берлине.
Затем, в 2 часа ночи, Риббентроп подал сигнал, и Деканозову сообщили, что Риббентроп хотел бы увидеться с ним в 4 часа утра этого же дня, 22 июня».
Риббентроп ждал советского посла с нетерпением. Нервничал. Время теперь работало на Сталина.
Шмидт: «Я никогда не видел Риббентропа в таком возбужденном состоянии, как в те пять минут перед приходом Деканозова. Он метался по комнате, как зверь в клетке.
«Фюрер абсолютно прав, что нападает сейчас на Россию, — говорил он скорее самому себе, чем мне… — Русские, несомненно, нападут сами, если этого сейчас не сделаем мы…»
Он ходил взад и вперед по комнате в большом волнении, со сверкающими глазами, без конца повторяя эти слова…»
А между тем черный «Мерседес» миновал Бранденбургские ворота, верхушку которых, увенчанную богиней Победы, уже озаряли первые лучи солнца, и выехал на Вильгельмштрассе.
Вспоминает Валентин Бережков: «Въехав на Вильгельмштрассе, мы издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел.
Хотя уже рассвело, подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты. Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу. Мы вышли ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп. В голове мелькнула тревожная мысль — неужели это война?
Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время. Фоторепортеры и кинооператоры неотступно сопровождали нас. Они то и дело забегали вперед, щелкали затворами, когда мы поднимались по устланной толстым ковром лестнице на второй этаж».
Советские дипломаты поднялись на второй этаж и вошли в кабинет Риббентропа — огромный зал, который должен был подчеркивать значительность гитлеровского министра. Но, несмотря на размеры зала, этим утром министр совсем не выглядел «значительным». Будничная, серо-зеленая помятая униформа, опухшее красное лицо и воспаленные глаза создавали впечатление того, что, несмотря на ранний час, он успел уже основательно выпить.
Дипломаты пожали друг другу руки, расселись вокруг круглого стола, стоящего в углу кабинета, и Деканозов, с помощью Бережкова, стал излагать рейхсминистру содержание «Обвинительной ноты», на передаче которой так настаивала Москва весь вчерашний день.
Но Риббентроп не дал советскому послу закончить даже первую, тщательно приготовленную им фразу. Повысив голос, он заявил, что все, о чем собирается говорить с ним посол, сейчас уже не имеет значения.
Речь сейчас идет о другом. Речь идет о том, что германские войска, вынужденные защищать свою страну от советской угрозы, предприняли оборонительную акцию и перешли советскую границу.
Вот оно! Именно этого опасался Сталин. Вопреки всем уже существующим фактам, Риббентроп пытается возложить ответственность за вооруженный конфликт на Советскую Россию.
Вспоминает Бережков: «Советский посол так и не смог изложить наше заявление, текст которого мы захватили с собой. Риббентроп, повысив голос, сказал, что речь пойдет совсем о другом.
Спотыкаясь чуть ли на каждом слове, он принялся довольно путанно объяснять, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе… Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии…
Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации… Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза.
Затем Риббентроп принялся уверять, что эти действия Германии не являются агрессией, а лишь оборонительными мероприятиями.
После этого Риббентроп встал и вытянулся во весь рост, стараясь придать себе торжественный вид. Но его голосу явно недоставало твердости и уверенности, когда он произнес последнюю фразу: «Фюрер поручил мне официально объявить об этих оборонительных мероприятиях…»
Мы тоже встали. Разговор был окончен».
Разговор, продолжавшийся 20 минут, был окончен. Но вот что удивительно, война уже началась, а, вместе с тем, это слово — «война» — так и не было произнесено.
Вспоминает Пауль Шмидт: «Риббентроп не употребил таких слов, как „война“ или „объявление войны“; наверное он считал их слишком „плутократическими“, а, может быть, Гитлер дал ему указание избежать этих слов».
Советские дипломаты покинули кабинет рейхсминистра. На улице, где уже светило солнце, все еще ждал черный «Мерседес», который и отвез их в советское посольство.
Война уже была в полном разгаре, когда в министерстве иностранных дел, в 5 часов утра по московскому времени, началась историческая пресс-конференция Риббентропа. Но и на этой пресс-конференции рейхсминистр, все еще стараясь скрыть осуществленную Германией агрессию, так и не произнес слово «война», а только торжественно заявил: «Германская армия вторглась на территорию большевистской России!»
Около 3 часов ночи, за 15 минут до того, как прогремели первые залпы гитлеровских орудий, в советское посольство в Берлине пришла еще одна телеграмма из Москвы. Сталин все еще продолжал вести свою Большую Игру — все еще требовал от Деканозова встретиться с Риббентропом и вручить ему «Обвинительную ноту».
А еще через несколько минут после того, как «внезапное» нападение Германии уже совершилось, в Берлин неожиданно поступила совершенно другая — новая инструкция!
На этот раз Сталин не только не требовал от Деканозова встретиться с Риббентропом, но, даже, наоборот, приказывал ему, если немцы «проявят инициативу», уклониться от встречи.
И немцы, действительно, «проявили инициативу».
Вся советская граница уже была объята пламенем, когда в 4 часа утра по московскому и в 2 часа ночи по берлинскому времени в советском посольстве раздался телефонный звонок. Звонили из канцелярии министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа. Это был звонок, которого так ждал Сталин всю эту ночь — с 21 на 22 июня 1941 г.
Это был звонок, который, прозвучи он всего несколько часов назад, мог изменить весь ход войны. Это был звонок, который, прозвучи он несколько часов назад, мог дать Сталину возможность ввести в действие ПЛАН ПРИКРЫТИЯ-41!
Теперь же, после «внезапного» нападения, этот звонок уже был не только не нужен, но и опасен. Большая Игра уже вошла в свою завершающую фазу. Война началась!
Первые часы войны между двумя государствами — это всегда особый, очень сложный период, причем, не только с военной, но, главным образом, с политической точки зрения. Именно политические решения могут оказать решающее влияние на начало войны.
Об этом неоднократно писал Карл фон Клаузевиц, и это часто, вслед за великим немецким теоретиком, повторял профессор Борис Шапошников, а уважение Сталина к идеям Шапошникова известно.
Карл фон Клаузевиц: «Политика, к сожалению, неотделима от стратегии. Политика пользуется войной для достижения своих целей и имеет решающее влияние на ее начало и конец.
В начальный период войны, в связи с массированными передвижениями войск по обе стороны границы, вызванными подготовкой к нападению или к обороне, а также в связи с неминуемыми провокациями или действиями, которые могут быть расценены как провокации, бывает очень трудно определить, кто является инициатором конфликта. В начальный период войны бывает часто очень трудно доказать, кто в действительности является агрессором, а кто — жертвой агрессии».
В эти первые часы войны, после «внезапного» нападения, официальная встреча советского посла с германским министром иностранных дел могла дать возможность Германии объявить публично, что ее военная акция была вызвана необходимостью превентивного удара по, якобы, сосредоточившимся силам Советского Союза, и этим возложить ответственность за развязывание войны на Советский Союз.
Именно поэтому Сталин хотел по возможности оттянуть эту официальную встречу до того момента, когда уже будут реальные доказательства гитлеровской агрессии — горящие пограничные заставы, уничтоженные на земле самолеты, искореженные бомбежкой жилые кварталы мирных городов, раненые и убитые женщины и дети.
Две сталинские телеграммы, посланные в Берлин в течение одного часа, и содержащие прямо противоположные инструкции — «искать встречи» и «уклоняться от встречи» — являются еще одним подтверждением факта существования той самой, сложнейшей, Большой Игры, которую вел Сталин в эту ночь.
Подтверждением факта существования той самой Большой Игры, о которой говорил Молотов вчера Димитрову, и которую Сталин, к несчастью, проиграл Гитлеру.
Итак, в 2 часа ночи, по берлинскому времени, в советском посольстве в Берлине раздался резкий звонок телефона, и чиновник имперского министерства иностранных дел официальным тоном сообщил, что рейхсминистр герр Риббентроп просит советского посла господина Деканозова немедленно прибыть в министерство на Вильгельмштрассе.
Секретарь посольства Валентин Бережков, который уже почти сутки непрерывно, через каждые 30 минут, звонил на Вильгельмштрассе, безуспешно пытаясь организовать встречу Деканозова с Риббентропом, теперь, когда инициатива исходит от германской стороны, в соответствии с полученными инструкциями, пытается отсрочить эту встречу. Бережков объясняет германскому чиновнику, что подготовка такой встречи «занимает время», что сейчас 3 часа ночи, что посол спит, что нужно еще его разбудить, нужно вызвать машину…
Но отговорки Бережкова не устраивают чиновника, и он категоричен в своих требованиях: рейхсминистр ждет и его личный автомобиль уже стоит у подъезда посольства.
Посла, конечно, будить не пришлось — не мог Владимир Деканозов спокойно спать в эту ночь. Но прошло еще около получаса пока Деканозов и сопровождавший его в качестве переводчика Бережков вышли из парадных дверей Курляндского дворца, который еще до революции 1917 г. принадлежал России.
Знаменитая берлинская улица «Под липами» — Унтер-ден-Линден в этот предрассветный час была пустынна, но у подъезда посольства советских дипломатов действительно ожидал черный «Мерседес», принадлежащий фон Риббентропу. Рядом с шикарной машиной стоял чиновник протокольного отдела министерства, облаченный, ради торжественного случая, в парадный мундир с белыми отворотами. Дипломаты сели в машину, и черный «Мерседес» помчался по прямой как стрела Унтер-ден-Линден.
Сталинский шпион Владимир Деканозов, проведший по приказу вождя около 200 дней в самом сердце Третьего рейха, в последний раз ехал по Унтер-ден-Линден в имперское министерство иностранных дел.
Деканозову предстояло выполнить последнее задание пославшего его Сталина — «всучить» Риббентропу советскую «Обвинительную ноту».
О том, что происходило в эти минуты в министерстве, вспоминает личный переводчик Гитлера Пауль Шмидт: «Впервые часы утра 22 июня 1941 г. я ждал вместе с Риббентропом в его кабинете на Вильгельмштрассе прихода советского посла Деканозова.
Накануне, в субботу, начиная с полудня, Деканозов каждый час звонил в министерство иностранных дел, утверждая, что ему нужно уладить срочное дело с министром иностранных дел. Ему отвечали, как всегда перед важными событиями, что министра нет в Берлине.
Затем, в 2 часа ночи, Риббентроп подал сигнал, и Деканозову сообщили, что Риббентроп хотел бы увидеться с ним в 4 часа утра этого же дня, 22 июня».
Риббентроп ждал советского посла с нетерпением. Нервничал. Время теперь работало на Сталина.
Шмидт: «Я никогда не видел Риббентропа в таком возбужденном состоянии, как в те пять минут перед приходом Деканозова. Он метался по комнате, как зверь в клетке.
«Фюрер абсолютно прав, что нападает сейчас на Россию, — говорил он скорее самому себе, чем мне… — Русские, несомненно, нападут сами, если этого сейчас не сделаем мы…»
Он ходил взад и вперед по комнате в большом волнении, со сверкающими глазами, без конца повторяя эти слова…»
А между тем черный «Мерседес» миновал Бранденбургские ворота, верхушку которых, увенчанную богиней Победы, уже озаряли первые лучи солнца, и выехал на Вильгельмштрассе.
Вспоминает Валентин Бережков: «Въехав на Вильгельмштрассе, мы издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел.
Хотя уже рассвело, подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты. Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу. Мы вышли ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп. В голове мелькнула тревожная мысль — неужели это война?
Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время. Фоторепортеры и кинооператоры неотступно сопровождали нас. Они то и дело забегали вперед, щелкали затворами, когда мы поднимались по устланной толстым ковром лестнице на второй этаж».
Советские дипломаты поднялись на второй этаж и вошли в кабинет Риббентропа — огромный зал, который должен был подчеркивать значительность гитлеровского министра. Но, несмотря на размеры зала, этим утром министр совсем не выглядел «значительным». Будничная, серо-зеленая помятая униформа, опухшее красное лицо и воспаленные глаза создавали впечатление того, что, несмотря на ранний час, он успел уже основательно выпить.
Дипломаты пожали друг другу руки, расселись вокруг круглого стола, стоящего в углу кабинета, и Деканозов, с помощью Бережкова, стал излагать рейхсминистру содержание «Обвинительной ноты», на передаче которой так настаивала Москва весь вчерашний день.
Но Риббентроп не дал советскому послу закончить даже первую, тщательно приготовленную им фразу. Повысив голос, он заявил, что все, о чем собирается говорить с ним посол, сейчас уже не имеет значения.
Речь сейчас идет о другом. Речь идет о том, что германские войска, вынужденные защищать свою страну от советской угрозы, предприняли оборонительную акцию и перешли советскую границу.
Вот оно! Именно этого опасался Сталин. Вопреки всем уже существующим фактам, Риббентроп пытается возложить ответственность за вооруженный конфликт на Советскую Россию.
Вспоминает Бережков: «Советский посол так и не смог изложить наше заявление, текст которого мы захватили с собой. Риббентроп, повысив голос, сказал, что речь пойдет совсем о другом.
Спотыкаясь чуть ли на каждом слове, он принялся довольно путанно объяснять, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе… Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии…
Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации… Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза.
Затем Риббентроп принялся уверять, что эти действия Германии не являются агрессией, а лишь оборонительными мероприятиями.
После этого Риббентроп встал и вытянулся во весь рост, стараясь придать себе торжественный вид. Но его голосу явно недоставало твердости и уверенности, когда он произнес последнюю фразу: «Фюрер поручил мне официально объявить об этих оборонительных мероприятиях…»
Мы тоже встали. Разговор был окончен».
Разговор, продолжавшийся 20 минут, был окончен. Но вот что удивительно, война уже началась, а, вместе с тем, это слово — «война» — так и не было произнесено.
Вспоминает Пауль Шмидт: «Риббентроп не употребил таких слов, как „война“ или „объявление войны“; наверное он считал их слишком „плутократическими“, а, может быть, Гитлер дал ему указание избежать этих слов».
Советские дипломаты покинули кабинет рейхсминистра. На улице, где уже светило солнце, все еще ждал черный «Мерседес», который и отвез их в советское посольство.
Война уже была в полном разгаре, когда в министерстве иностранных дел, в 5 часов утра по московскому времени, началась историческая пресс-конференция Риббентропа. Но и на этой пресс-конференции рейхсминистр, все еще стараясь скрыть осуществленную Германией агрессию, так и не произнес слово «война», а только торжественно заявил: «Германская армия вторглась на территорию большевистской России!»
После «внезапного» нападения прошло 2 часа 30 минут. 22 июня 1941. 5 ч 45 мин утра. Москва
Директива № 2, или Время, цена которому тысячи жизней
Около 5 часов утра мир облетела давно ожидаемая «сенсация»: «Свершилось! Свершилось! Гитлер напал на Россию!» Все радиостанции мира передают меморандум Гитлера. Гортанная немецкая речь прерывается взволнованными разноязычными голосами дикторов. Гудят провода. Звонят телефоны. Разбужены президенты, правители, шейхи, диктаторы, короли…
Один из сотрудников Форин Оффис, узнав о нападении Германии на Россию, немедленно позвонил в Чекере и попросил к телефону личного секретаря Черчилля — Джона Колвилла. В Чекерсе в это время еще не наступил рассвет — было 4 часа утра. Услышав новость, Колвилл не был удивлен. Такой ход событий ожидался, и именно поэтому он был назначен на это воскресенье дежурным при премьер-министре и прибыл в Чекере, где уже находился министр иностранных дел Антони Иден и прилетевший вчера из Вашингтона американский посол Джон Уайнант. Услышав новость, Колвилл не только не удивился, но даже не счел нужным разбудить Черчилля. Дело было в том, что Черчилль, отправляясь в субботу вечером спать, и будучи уверен в том, что именно в эту ночь, с субботы на воскресенье, Гитлер осуществит нападение на Россию, строго-настрого предупредил, чтобы его ни в коем случае не будили.
Вспоминает Джон Колвилл: «В субботу, 21 июня, я приехал в Чекере перед самим обедом. Там гостили г-н и г-жа Уайнант, г-н и г-жа Иден и Эдуард Бриджес. За обедом Черчилль сказал, что нападение Германии на Россию является неизбежным и что, по его мнению, Гитлер рассчитывает заручиться сочувствием капиталистов и правых в Англии и в США. Гитлер, однако, ошибается в своих расчетах. Мы окажем России всемерную помощь.
Уайнант сказал, что то же самое относится и к США…
На следующее утро я был разбужен в 4 часа телефонным звонком из министерства иностранных дел, откуда сообщили, что Германия напала на Россию. Премьер-министр всегда говорил, чтобы его не будили ни в коем случае, разве только, если начнется вторжение [на английские острова]. Поэтому я отложил сообщение до 8 часов утра».
Черчилля не разбудили. А вот Сталина и не пришлось будить — не спал он в эту ночь! И не только не спал, а напряженно следил за развитием событий, и даже, в определенной степени, направлял их!
Экстренное заседание Политбюро
Меморандум Гитлера, текст которого Иоахим фон Риббентроп вручил Владимиру Деканозову час назад, все еще не поступил в Кремль — телефоны в советском посольстве в Берлине уже были отключены, а все попытки дипломатов переправить меморандум телеграфом через берлинский главный почтамт успеха не имели. И все же после 5 часов утра в Кремле уже знали и о пресс-конференции фон Риббентропа, и о меморандуме Гитлера, и о том, какие причины выдвигает Гитлер в оправдание своего «внезапного» нападения. Опасения Сталина подтвердились — не желая быть объявленным агрессором, Гитлер пытается оправдать свое нападение на Россию необходимостью нанесения ПРЕВЕНТИВНОГО УДАРА по сосредоточению советских войск. И только теперь, после того, как позиция Гитлера прояснилась, только теперь, через два с половиной часа после «внезапного» нападения, в кремлевском кабинете Сталина началось «экстренное» заседание Политбюро.
Как зафиксировано в известной «Тетради записи лиц, принятых Сталиным», именно в 5 часов 45 минут утра, а не в 4.30, как было принято считать, в кабинет вождя вошли: Молотов, Берия, Мехлис, Тимошенко и Жуков.
Свидетельствует маршал Жуков: «Меня и наркома пригласили в кабинет. Сталин был очень бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку. Мы доложили обстановку. Сталин недоумевающе сказал: „Не провокация ли это немецких генералов?“ „Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии, и Прибалтике. Какая же это провокация ?“ — ответил Тимошенко.
«Если нужно организовать провокацию, — сказал Сталин, — то немецкие генералы бомбят и свои города…»
Вот, о какой ПРОВОКАЦИИ говорит Сталин! О провокации, позволяющей свалить вину за агрессию на противника! С этой целью гитлеровцы могут бомбить и свои города! Сумели же они перед Польской кампанией захватить свою собственную радиостанцию в Глейвице и даже оставили на «поле боя», для большей убедительности, КОНСЕРВЫ.
Несмотря на то, что нападение уже фактически совершилось, Сталин все еще опасается ПРОВОКАЦИИ. Опасается того, что, с помощью какой-либо хитроумной уловки, Гитлер может еще успеть срежиссировать более или менее обоснованный предлог для начала войны. Вот ведь и Риббентроп на пресс-конференции пытался обвинить в развязывании войны Россию, и в меморандуме Гитлера нападение представлено как вынужденное «выступление против иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра».
ИЗ «МЕМОРАНДУМА» ГИТЛЕРА
22 июня 1941
Немцы! Национал-социалисты!
После тяжелых размышлений, когда я был вынужден молчать в течение долгих месяцев, наконец наступил момент, когда я могу говорить с полной откровенностью… Москва предательски нарушила условия, которые составляли предмет нашего пакта о дружбе. Делая все это, правители Кремля притворялись до последней минуты, симулируя позицию мира и дружбы, так же, как это было в отношении Финляндии и Румынии…
Сейчас приблизительно 160 русских дивизий находятся на нашей границе. В течение ряда недель происходили непрерывные нарушения этой границы, причем не только на нашей территории, но и на крайнем севере Европы и в Румынии. Советские летчики развлекались тем, что не признавали границ, очевидно, чтобы нам доказать таким образом, что они считают себя уже хозяевами этих территорий. Ночью 18 июня русские патрули снова проникли на германскую территорию и были оттеснены лишь после продолжительной перестрелки.
Теперь наступил час, когда нам необходимо выступить против этих иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра…
Поэтому я решил сегодня вложить судьбу и будущее Германской империи и нашего народа в руки наших солдат.
Да поможет нам Бог в нашей борьбе!
И даже сейчас, после «внезапного» нападения, в меморандуме Гитлера, так же как и в выступлении Риббентропа, не было произнесено слово «война». А для неопровержимого установления «первенства, или инициативы совершения акта агрессии» Сталину необходимо было официальное объявление войны — Нота об объявлении войны.
Такую ноту сейчас мог передать советскому правительству только один человек — все еще находящийся в Москве посол фон дер Шуленбург.
И Сталин приказывает Молотову вызвать в Кремль Шуленбурга.
«Это что, объявление войны?»
Молотов звонит в германское посольство и, после короткого телефонного разговора, докладывает Сталину: «Посол граф фон дер Шуленбург просит принять его для срочного сообщения».
Сталин приказывает: «Иди, принимай его, а потом возвращайся немедленно сюда».
Время идет… Сталин ждет возвращения Молотова и ничего не предпринимает, несмотря на то, что генерал-лейтенант Ватутин докладывает ему, что на ряде участков фронтов, после массированного артиллерийского обстрела, германские войска перешли в наступление и уже вторглись на территорию СССР
Над воскресной, еще сонной Москвой занималась алая заря, когда граф Вернер фон дер Шуленбург и сопровождавший его, как всегда, Густав Хильгер в последний раз вошли в Кремль.
Вспоминает Хильгер: «Молотов принял нас не сразу. Он выглядел усталым и изнуренным работой. После того, как посол сделал свое сообщение, на минуту воцарилась полная тишина. Молотов явно боролся с внутренним волнением. Затем он спросил: «Это что — объявление войны?»
Посол отреагировал молча, характерным для него жестом: с выражением беспомощности он воздел руки к небу.
На это Молотов, слегка повысив голос, сказал: сообщение посла, естественно, не может означать ничего иного, как объявление войны, ибо германские войска перешли советскую границу, и немецкие самолеты уже полтора часа бомбят такие города как Одесса, Киев и Минск. Затем, уже не сдерживаясь, он выразил свое возмущение. Он сказал, что Германия напала на страну, с которой заключила договор о ненападении и дружбе. Такого прецедента в истории еще не бывало.
О концентрации советских войск на германской границе не может быть и речи. Пребывание советских войск в пограничных областях обусловлено только летними маневрами, которые проходят там. Если имперское правительство имело что-либо возразить против этого, ему было достаточно лишь сообщить об этом советскому правительству, и оно позаботилось бы о принятии соответствующих мер. Вместо этого Германия развязала войну со всеми ее последствиями.
Свою филиппику Молотов закончил словами: «Мы этого не заслужили». Посол ответил: ему нечего добавить к тому, что он сообщил по указанию своего правительства… Затем мы попрощались с Молотовым — молча, но с обычным рукопожатием…»
Молотов возвратился в кабинет Сталина минут через тридцать и сообщил присутствующим «новость», которая была известна всем уже несколько часов: «Германия объявила нам войну!»
Но это формулировка Молотова. А вот в ноте, переданной ему Шуленбургом речь идет только «о военных контрмерах».
ЗАЯВЛЕНИЕ ГЕРМАНСКОГО ПОСЛА
Москва, 22 июня 1941
5 часов 30 минут утра
Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной армии, германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры. Соответственная нота одновременно будет передана Деканозову в Берлине.
Еще одна невероятная Директива
Уже совсем рассвело — 6 часов 30 минут утра. А Сталин все еще медлит и не дает войскам приказ отразить удар агрессора.
Медлит, несмотря на то, что уже снесены с лица земли пограничные заставы, медлит, несмотря на то, что под бомбами гибнет гражданское население, медлит, когда уже есть десятки тысяч убитых.
И только теперь, более чем через три часа после «внезапного» нападения, по распоряжению вождя военачальники начинают готовить новую директиву войскам — вторую из серии трех Исторических Сталинских директив.
«ДИРЕКТИВА № 2», так же как и «ДИРЕКТИВА № 1», тщательно продуманная и отредактированная сталинской рукой, будет предписывать советским войскам действия, которые, фактически, позволят германской армии продолжать агрессию.
Указание в «Директиве № 2» «наземную границу не переходить, впредь до особого распоряжения», с точки зрения Сталина, было абсолютно необходимо — ведь если бы в первые часы войны советские войска, потеснив гитлеровцев в каких-то районах, оказались бы по другую сторону границы, трудно было бы доказать, что именно Гитлер, а не Сталин, является агрессором. И Сталин диктует Молотову новую директиву.
А время идет. Два, три, четыре часа войны. Четыре часа без приказа на ответный огонь. Четыре часа гибели людей.
ДИРЕКТИВАМ 2
Военным советам Л ВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, Од ВО
Копия нарком, воен. фл.
22.6.41 г. 7ч 15минСекретно
22 июня 1941 г. в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.
В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз, приказываю:
1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить.
2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100—150 км. На территории Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать.
Около 5 часов утра мир облетела давно ожидаемая «сенсация»: «Свершилось! Свершилось! Гитлер напал на Россию!» Все радиостанции мира передают меморандум Гитлера. Гортанная немецкая речь прерывается взволнованными разноязычными голосами дикторов. Гудят провода. Звонят телефоны. Разбужены президенты, правители, шейхи, диктаторы, короли…
Один из сотрудников Форин Оффис, узнав о нападении Германии на Россию, немедленно позвонил в Чекере и попросил к телефону личного секретаря Черчилля — Джона Колвилла. В Чекерсе в это время еще не наступил рассвет — было 4 часа утра. Услышав новость, Колвилл не был удивлен. Такой ход событий ожидался, и именно поэтому он был назначен на это воскресенье дежурным при премьер-министре и прибыл в Чекере, где уже находился министр иностранных дел Антони Иден и прилетевший вчера из Вашингтона американский посол Джон Уайнант. Услышав новость, Колвилл не только не удивился, но даже не счел нужным разбудить Черчилля. Дело было в том, что Черчилль, отправляясь в субботу вечером спать, и будучи уверен в том, что именно в эту ночь, с субботы на воскресенье, Гитлер осуществит нападение на Россию, строго-настрого предупредил, чтобы его ни в коем случае не будили.
Вспоминает Джон Колвилл: «В субботу, 21 июня, я приехал в Чекере перед самим обедом. Там гостили г-н и г-жа Уайнант, г-н и г-жа Иден и Эдуард Бриджес. За обедом Черчилль сказал, что нападение Германии на Россию является неизбежным и что, по его мнению, Гитлер рассчитывает заручиться сочувствием капиталистов и правых в Англии и в США. Гитлер, однако, ошибается в своих расчетах. Мы окажем России всемерную помощь.
Уайнант сказал, что то же самое относится и к США…
На следующее утро я был разбужен в 4 часа телефонным звонком из министерства иностранных дел, откуда сообщили, что Германия напала на Россию. Премьер-министр всегда говорил, чтобы его не будили ни в коем случае, разве только, если начнется вторжение [на английские острова]. Поэтому я отложил сообщение до 8 часов утра».
Черчилля не разбудили. А вот Сталина и не пришлось будить — не спал он в эту ночь! И не только не спал, а напряженно следил за развитием событий, и даже, в определенной степени, направлял их!
Экстренное заседание Политбюро
Меморандум Гитлера, текст которого Иоахим фон Риббентроп вручил Владимиру Деканозову час назад, все еще не поступил в Кремль — телефоны в советском посольстве в Берлине уже были отключены, а все попытки дипломатов переправить меморандум телеграфом через берлинский главный почтамт успеха не имели. И все же после 5 часов утра в Кремле уже знали и о пресс-конференции фон Риббентропа, и о меморандуме Гитлера, и о том, какие причины выдвигает Гитлер в оправдание своего «внезапного» нападения. Опасения Сталина подтвердились — не желая быть объявленным агрессором, Гитлер пытается оправдать свое нападение на Россию необходимостью нанесения ПРЕВЕНТИВНОГО УДАРА по сосредоточению советских войск. И только теперь, после того, как позиция Гитлера прояснилась, только теперь, через два с половиной часа после «внезапного» нападения, в кремлевском кабинете Сталина началось «экстренное» заседание Политбюро.
Как зафиксировано в известной «Тетради записи лиц, принятых Сталиным», именно в 5 часов 45 минут утра, а не в 4.30, как было принято считать, в кабинет вождя вошли: Молотов, Берия, Мехлис, Тимошенко и Жуков.
Свидетельствует маршал Жуков: «Меня и наркома пригласили в кабинет. Сталин был очень бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку. Мы доложили обстановку. Сталин недоумевающе сказал: „Не провокация ли это немецких генералов?“ „Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии, и Прибалтике. Какая же это провокация ?“ — ответил Тимошенко.
«Если нужно организовать провокацию, — сказал Сталин, — то немецкие генералы бомбят и свои города…»
Вот, о какой ПРОВОКАЦИИ говорит Сталин! О провокации, позволяющей свалить вину за агрессию на противника! С этой целью гитлеровцы могут бомбить и свои города! Сумели же они перед Польской кампанией захватить свою собственную радиостанцию в Глейвице и даже оставили на «поле боя», для большей убедительности, КОНСЕРВЫ.
Несмотря на то, что нападение уже фактически совершилось, Сталин все еще опасается ПРОВОКАЦИИ. Опасается того, что, с помощью какой-либо хитроумной уловки, Гитлер может еще успеть срежиссировать более или менее обоснованный предлог для начала войны. Вот ведь и Риббентроп на пресс-конференции пытался обвинить в развязывании войны Россию, и в меморандуме Гитлера нападение представлено как вынужденное «выступление против иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра».
ИЗ «МЕМОРАНДУМА» ГИТЛЕРА
22 июня 1941
Немцы! Национал-социалисты!
После тяжелых размышлений, когда я был вынужден молчать в течение долгих месяцев, наконец наступил момент, когда я могу говорить с полной откровенностью… Москва предательски нарушила условия, которые составляли предмет нашего пакта о дружбе. Делая все это, правители Кремля притворялись до последней минуты, симулируя позицию мира и дружбы, так же, как это было в отношении Финляндии и Румынии…
Сейчас приблизительно 160 русских дивизий находятся на нашей границе. В течение ряда недель происходили непрерывные нарушения этой границы, причем не только на нашей территории, но и на крайнем севере Европы и в Румынии. Советские летчики развлекались тем, что не признавали границ, очевидно, чтобы нам доказать таким образом, что они считают себя уже хозяевами этих территорий. Ночью 18 июня русские патрули снова проникли на германскую территорию и были оттеснены лишь после продолжительной перестрелки.
Теперь наступил час, когда нам необходимо выступить против этих иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра…
Поэтому я решил сегодня вложить судьбу и будущее Германской империи и нашего народа в руки наших солдат.
Да поможет нам Бог в нашей борьбе!
И даже сейчас, после «внезапного» нападения, в меморандуме Гитлера, так же как и в выступлении Риббентропа, не было произнесено слово «война». А для неопровержимого установления «первенства, или инициативы совершения акта агрессии» Сталину необходимо было официальное объявление войны — Нота об объявлении войны.
Такую ноту сейчас мог передать советскому правительству только один человек — все еще находящийся в Москве посол фон дер Шуленбург.
И Сталин приказывает Молотову вызвать в Кремль Шуленбурга.
«Это что, объявление войны?»
Молотов звонит в германское посольство и, после короткого телефонного разговора, докладывает Сталину: «Посол граф фон дер Шуленбург просит принять его для срочного сообщения».
Сталин приказывает: «Иди, принимай его, а потом возвращайся немедленно сюда».
Время идет… Сталин ждет возвращения Молотова и ничего не предпринимает, несмотря на то, что генерал-лейтенант Ватутин докладывает ему, что на ряде участков фронтов, после массированного артиллерийского обстрела, германские войска перешли в наступление и уже вторглись на территорию СССР
Над воскресной, еще сонной Москвой занималась алая заря, когда граф Вернер фон дер Шуленбург и сопровождавший его, как всегда, Густав Хильгер в последний раз вошли в Кремль.
Вспоминает Хильгер: «Молотов принял нас не сразу. Он выглядел усталым и изнуренным работой. После того, как посол сделал свое сообщение, на минуту воцарилась полная тишина. Молотов явно боролся с внутренним волнением. Затем он спросил: «Это что — объявление войны?»
Посол отреагировал молча, характерным для него жестом: с выражением беспомощности он воздел руки к небу.
На это Молотов, слегка повысив голос, сказал: сообщение посла, естественно, не может означать ничего иного, как объявление войны, ибо германские войска перешли советскую границу, и немецкие самолеты уже полтора часа бомбят такие города как Одесса, Киев и Минск. Затем, уже не сдерживаясь, он выразил свое возмущение. Он сказал, что Германия напала на страну, с которой заключила договор о ненападении и дружбе. Такого прецедента в истории еще не бывало.
О концентрации советских войск на германской границе не может быть и речи. Пребывание советских войск в пограничных областях обусловлено только летними маневрами, которые проходят там. Если имперское правительство имело что-либо возразить против этого, ему было достаточно лишь сообщить об этом советскому правительству, и оно позаботилось бы о принятии соответствующих мер. Вместо этого Германия развязала войну со всеми ее последствиями.
Свою филиппику Молотов закончил словами: «Мы этого не заслужили». Посол ответил: ему нечего добавить к тому, что он сообщил по указанию своего правительства… Затем мы попрощались с Молотовым — молча, но с обычным рукопожатием…»
Молотов возвратился в кабинет Сталина минут через тридцать и сообщил присутствующим «новость», которая была известна всем уже несколько часов: «Германия объявила нам войну!»
Но это формулировка Молотова. А вот в ноте, переданной ему Шуленбургом речь идет только «о военных контрмерах».
ЗАЯВЛЕНИЕ ГЕРМАНСКОГО ПОСЛА
Москва, 22 июня 1941
5 часов 30 минут утра
Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной армии, германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры. Соответственная нота одновременно будет передана Деканозову в Берлине.
Еще одна невероятная Директива
Уже совсем рассвело — 6 часов 30 минут утра. А Сталин все еще медлит и не дает войскам приказ отразить удар агрессора.
Медлит, несмотря на то, что уже снесены с лица земли пограничные заставы, медлит, несмотря на то, что под бомбами гибнет гражданское население, медлит, когда уже есть десятки тысяч убитых.
И только теперь, более чем через три часа после «внезапного» нападения, по распоряжению вождя военачальники начинают готовить новую директиву войскам — вторую из серии трех Исторических Сталинских директив.
«ДИРЕКТИВА № 2», так же как и «ДИРЕКТИВА № 1», тщательно продуманная и отредактированная сталинской рукой, будет предписывать советским войскам действия, которые, фактически, позволят германской армии продолжать агрессию.
Указание в «Директиве № 2» «наземную границу не переходить, впредь до особого распоряжения», с точки зрения Сталина, было абсолютно необходимо — ведь если бы в первые часы войны советские войска, потеснив гитлеровцев в каких-то районах, оказались бы по другую сторону границы, трудно было бы доказать, что именно Гитлер, а не Сталин, является агрессором. И Сталин диктует Молотову новую директиву.
А время идет. Два, три, четыре часа войны. Четыре часа без приказа на ответный огонь. Четыре часа гибели людей.
ДИРЕКТИВАМ 2
Военным советам Л ВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, Од ВО
Копия нарком, воен. фл.
22.6.41 г. 7ч 15минСекретно
22 июня 1941 г. в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.
В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз, приказываю:
1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь, до особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить.
2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100—150 км. На территории Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать.