Страница:
Перрон сверхземки тянулся под боком у летучего поезда, готового к отправлению, ждущего лишь команды стартовать. Состав стоял внутри "трубы" верхнего уровня, расположенной под самым потолком ангара. Каждые двенадцать минут сюда на посадку подавался очередной поезд - как только улетал предыдущий, так и сразу. На другой колее происходило то же самое, только в обратном направлении и с шестиминутным смещением.
- Надеюсь, на ходу не развалится... - ответил он ей, и голос его уверенным назвать было никак не возможно. - Я до сих пор не понимаю, на кой черт мы сюда приперлись, что мы в этой чудо-юдо-саванне забыли, это ведь была твоя идея, Маленькая, и ты...
- Шалом! Бе ма эфшар лаазор лахем? - выглянул изнутри немолодой и нехудой человек в голубовато-серой униформе.
- Ты понял, чего он сказанул? -спросила она. Между собою они общались на косморусском; потому неудивительно, что не усвоили смысл обращения местного профессией . нального железнодорожника. Хотя на самом деле тот всего лишь произнес: "Здравствуйте! Чем я могу вам помочь?"
- Не-а. Я как-то до сих пор ухитрился носителей космо-иврита не... гм... не знавать близко.
- Канире, атем ло мекомиим! ("Как видно, вы .не местные!") - понимающе кивнул местный. - Игатем ми рахок... ("Издалека прибыли...")
Тем временем изнутри вагона появился еще один пейсато-кипатый пожилой дядя и вопросительно уставился на пассажиров влажными черными глазками-маслинами.
- Мужики, вы кто? Жэдэ Патруль? - с неподдельным интересом вопросил мосластый, худющий, как дистрофик, парень. Глаза его искрились искренним весельем.
- Иванта, Моня, хьем гоим!!! - сказал напарнику дядя номер один. ("Ты понял, Моня, они гои!") Сиим фактом был он по меньшей мере удивлен, но виду старательно не подавал.
- Елки-палки, я что, слепой! Они такие же йегудим*, как ты блондин! - на чистейшем круссе сказал вдруг мужик по имени Моня. - Беня, ты уже потрогал ихние ксивы? Мы таки дождались наших единственных пассажи... - Он запнулся, сообразив, на каком наречии говорит, и рявкнул: - Нос'им! Картисим! ("Пассажиры! Билеты!")
- А-картисим, бевакаша! - спохватился дядя по имени Беня. ("Ваши билетики, пожалуйста!")
- А... чего они хотят потрогать? - растерянно спросила нос'аат, она же "пассажирка".
- Я ж говорил, жэдэ-патруль. Охотники на зайцев. Проинформировал ее нос'е, он же "пассажир"; и обратился непосредственно к старшему "патрульному": Глубокоуважаемый Моня, разве умные люди не договорятся между собой? Размеры нашей благодарности будут безграничны! В разумных пределах, конечно...
- Таки моментально слышно умного человека, - кивнул глубокоуважаемый и радушно разулыбался. - Милости просим, молодые люди! Сигайте на борт, полуминутная готовность...
* ЙЕГУДИМ - самоназвание еврея (было, есть и да пребудет веках!); ГОЙ название НЕеврея (аналогично!).
Пассажиры едва-едва успели утонуть в недрах мягчайших кресел, как рокевет, она же "поезд", ожил и покинул тахана мерказит, он же "центральный железнодорожный вокзал", точно по расписанию.
...за холонот (они же "окна") вагона уносилась назад Ми-шор А-гдола, она же "Великая Равнина". Сплошная, бескрайняя, кругосветная степь. Как такового катара, то есть "паровоза", "локомотива", у поездов сверхземки не было. Похожая на один длинный гибкий вагон, эта рокевет (на местном наречии слово "поезд", как выяснилось, было ЖЕНСКОГО рода!) пронизывала воздух в полусотне метров от поверхности, поддерживаемая и влекомая на восток силовыми полями. Ближние окрестности по причине скорости, превратившей их в размазанные полосы радужного окраса, практически не улавливались взглядом. Зато саванна, по причине преимущественной однородности своей, казалась поверхностью буро-желтого океана, несущего волны к северному и южному горизонтам. В двухместном ТА (оно же "купе") звучала тихая музыка, в которой солировал тонкий скрипичный голосок. Дяди-проводники, удовлетворившиеся чисто символической мздой, обслужили своих единственных пассажиров по высшему разряду и тактично оставили их в покое. Как поняли парень и девушка из ответа на вопрос, Центральный Вокзал никогда не заполнял пассажирские рокеветы сверхземки. На дальние расстояния отсюда по большей части отправлялись грузы, а для размещения, увеселения и охмуре-ния приезжих бизнесменов, бродяг и туристов имелись припортовые кварталы на сотню-другую километров в обе стороны. Но уже первые таханот, они же "остановки", "станции", исправляли положение. В тысяче километров от космических врат мира залетными пришельцами практически и не "пахло"... То-то изумился дядя Беня появлению гоев у входа в вагон сверхземки!
Девушка отвела взгляд от океанической саванны за иллюминатором. Ее спутник с закрытыми глазами, вытянувшись во весь рост и прижав руки к бокам, лежал на диване, в который трансформировалось кресло; казалось, он спал. Пассажирка долго смотрела на него, не двигаясь, затем подняла руку, окольцованную браслетом личного компа, и в полуметре над дистрофическим телом повесила демопроек-цию. Белый прямоугольник размером не больше страницы доисторической бумажной книги. Простые плоские буковки на нем...
А я живу, как жил и буду жить.
Скажи-ка мне, безоблачное небо,
Какие дали хочешь посулить
Ты мне, где был сто раз я иль где не был?
Скажи-ка, солнце, в призрачном дыму
Я побреду, не знающий дороги,
И в темноте всю прелесть дня пойму?
А может, днем пройду я все дороги,
И руки протяну навстречу ветру,
Навстречу буре сердце свое кину?
О, укажи, любовь, мне, почему
Я от тебя на полпути не сгину!
Раскрой глаза мне среди ярких звезд,
Моих мечтаний; в чем она, загадка
Тревожной жизни, отчего не прост
Ответ, дорога почему не гладка?
И почему колотит и трясет
по кочкам моей жизни балаган,
И отчего порой так не везет
Возлюбленным и любящим сердцам?
Ответь на сотни тысяч почему,
Мне кудри, вольный ветер, растрепи,
Не пожалей меня, дай самому
Огонь, и воду, и себя пройти.
- Так говорила Ирина Ухова... - неслышно, одними движениями пухленьких губ молвила девушка. - Она часто писала стихи от имени мужчины. Настоящие творцы лишены половых признаков. Дар божий в душах хранится. Тела - вторичны, и признаки их вторичны...
Ее спутник не двигался и глаз не открывал. Взаправду спал.
- Спи, Солнышко, спи. Отдохни, пока есть возможность... Этот мир никак нельзя было пропустить. Здесь тяшками и не пахнет, здесь же сплошь наши, их нельзя бросать. И здесь ты наконец-то своими глазами увидишь то, что искал... если нас не найдут раньше.
Дорога обегала вокруг огромного континента, пролегая в осевом центре города А-пас А-арох Меод Кулам, он же "Очень Длинная Полоса".
Железнодорожная "кругосветка" началась.
...приключения не заставили себя ждать. Стоило лишь этим двоим пассажирам покинуть девяносто первый карон (он же "вагон") сверхземки на следующей тахане и в сопровождении возгласов Мони-Бени "Ма кара?! Кара машеу?! (Что случилось?! Случилось что-то?!)" устремиться к лифту, ведущему на рампу, то есть эстакаду, надземки. "Шум давар но-раи, хевре, игану! (Ничего страшного, дядюшки, просто мы приехали!)" - на чистейшем космоиврите ответил пассажир, ныряя в толпу, мгновенно образовавшуюся у лифтовых кабинок. Трое малоприметных индивидуумов, высадившихся из девяностого карона, также растворились в ней.
- Ба, знакомые все рожи... - пробормотал долговязый тощий парень; буксируя спутницу, он нахально протискивался к лифтам.
- Ты был бы идеальным шпионом, - сказала она, цепляясь за длинную руку с непомерно раздутым локтевым суставом. - Чуешь преследователей сквозь стены.
- Иногда... Я и так агент, блин. Никак на пенсию не уйду, как ни стараюсь.
- Они точно не догадываются, что замечены?
- Точно. Я укутал нас в плотную завесу. Мы излучаем; стопроцентную радость, мы достигли долгожданной цели...
- Любопытно, из какой конторы эта несвятая троица?
- Не все ли равно? Отрываться один черт надо, кем бы они ни были иксатыми, торками, копами или местными какими-нибудь... помощниками шерифа.
- Ой, только не шериф! У меня от одного этого слова желудок непроизвольно сокращается...
И они съехали вниз, и пересели в другой поезд. По правилам классического боевика отрываясь от погони, куда эффектнее, было бы перескакивать из состава в состав прямо на ходу, но при всем желании ЭТА дорога не предоставляла ни малейшей возможности совершить подобный трюк. Разве что на встречный, да и то в самом низу, на уровне пасей рокевет (то есть "рельсов") неторопливой наземки... Но зачем, когда имеется великое множество станций и можно ПЕРЕСАЖИВАТЬСЯ?!!
И они энергично передислоцировались с яруса на ярус, будто задались целью во всей полноте насладиться своеобразием здешнего бытия...
Постоянно дующий из степей руах, он же "ветер", звучно гладил гаг ("крышу") плацкартного карона надземки. Только здесь его поглаживание было ощутимо. Рокеветы наземки двигались слишком медленно, сверхземка же летала в туннеле из силовых полей.
Они стояли в тамбуре и смотрели в холонот. За стеклопластом был город, очень адекватно получивший свое название. Фасады невысоких домов убегали назад непрерывной полосой. Витрины и вывески магазинов и баров, рекламные панно, входные порталы сливались в нескончаемую пеструю ленту. Люди деловито и праздно сновали по тротуару, вливались и выливались из строений, напоминая колонию общественных энтолоидов. И когда надземка замедлила ход, остановилась и длатот ("двери") открылись, они быстро шагнули в открывшийся проем... В холонот ("окна") сидячих каронов наземки город был виден еще лучше вплотную. Толпа распалась на отдельные лица, но очень скоро они отвернулись от УЛИЦЫ и принялись разглядывать ту часть толпы, которая очутилась в поездах. Поезд катился по насыпи, остановки следовали одна за другой, аборигены входили и выходили, а эти Двое с живейшим интересом рассматривали их, будто наглядеться не могли... Потом они снова перебрались выше и в ресторане надземки пообедали. Вернулись в наземку, проехали остаток пути до вокзала сверхземки и совершили молниеносный бросок вверх. Но оторваться от преследователей сумели только через несколько тысяч километров и несколько хаотических пересадок - те оказались на редкость упорными и профессиональными. Избавившись наконец-то от соглядатаев, двое пассажиров спустились вниз на лифте и по ступеням мадригот ("лестниц") сошли на уровень пешеходного тротуара. Йом, он же "день", заканчивался, и наступала лайла... Хама ("светило") Намибия закатывалась, и наступающая ночь сулила относительную прохладу - теперь можно было покинуть кондиционированный микроклимат поездов и прогуляться на своих двоих в макроклимате.
Присоединившись к человечеству и став его частицами, они рука об руку шли по тротуарам, вдыхая ароматы бесконечной Улицы, рассматривая прохожих и впитывая какофонию уличных шумов. Направлялись они на запад, прямо перед ними на край горизонта присело шемеш, оно же "солнце". Казалось, протяни руку - и крупный апельсин солнца ляжет в ладонь, перекатится с края... Высоченный парень это, видимо, понял, потому что он именно это и сделал - остановился, придержал свою миниатюрную партнершу и вытянул руку к светилу.
- Ты хочешь мне его подарить? - спросила она, и он скорее по движению губ догадался, чем услышал, ЧТО.
- Бели бы мог... - Он не вздыхал, он просто помолчал, но молчание его было красноречивее вздоха любой тяжести; затем он опустил руку, взял ее за подбородок, приподнял лицо, пристально всмотрелся в глаза и спросил: Генеральша Армии Солнца, расскажешь ты наконец-то, какое отношение имеешь ко всему этому бедламу?..
Она тоже помолчала. И ее пауза была не менее выразительной. Освободив подбородок резким движением, она заговорила, и голос ее был напряженным, севшим, совсем охрипшим:
- Пока нет. Придет время, и ты узнаешь все. Мы ищем Родину - это самое главное сейчас. Это уже не только твое расследование, но и мое... может быть, в первую очередь мое. Верь мне... Наш поезд должен, должен проехать сети железных дорог и по расписанию прибыть на центральный вокзал, откуда когда-то отправился самый первый... МЫ УЖЕ НЕ МОЖЕМ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ! НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ!!!
Последние фразы она почти выкрикнула, и на них стали оглядываться окрестные "железнодорожники".
- Я верю тебе, маленькая. - Он положил широкую ладонь на ее узкое плечико. - Это странно, это глупо, это суицидально, в конце концов, но я тебе до сих пор верю. Почему-то.
- Знаю... я верю, что веришь. Только не дари мне солнце. Звезды не могут никому принадлежать. Когда человек это поймет, у него наконец-то появится шанс войти в дом навсегда... стать членом семьи, а не гостем.
Он посмотрел на нее, открыл было рот, но... ничего не сказал.
- Им а зарим а-эле тамид коре машеу. ("С этими чужаками вечно что-то случается"), - прокомментировала выкрики на неведомом языке какая-то прохожая, женщина чернявая и смуглая, как многие коренные жители.
- Ничего себе каламбур! Знала бы эта тетка, кого чужаками обозвала! отреагировала девушка, что минуту назад отказалась от драгоценнейшего во Вселенной подарка - ЗВЕЗД. На чистейшем космическом русском, само собой.
- Точно, - сказал парень. На том же языке.
И они расхохотались и рука об руку, рассекая толпу, как звездолет вакуум, отправились к лесенке ближайшего перрона наземки. Затерянные в недрах города, протянувшегося на десятки тысяч километров, чуть ли не в половине длины экватора от ближайшего космопорта, они спешили на поезд.
По большей части люди обитают не в открытом космосе, а на планетах. Это их дома. ЗДЕСЬ они живут, и обустраиваются как могут, чтобы выжить. Хотя в конечном итоге выясняется, что и здесь они - лишь проезжие, побывавшие мимоходом и отправившиеся дальше. Будучи случайными прохожими в космосе, в своих домах они - точно такие же временные, скоротечные постояльцы. Обитаемая, освоенная людьми зона Намибии I очень длинная, но по сути локальная полоска, взятая взаймы у первозданной природы. Просто узкая полоска, временное обиталище, лужайка для пикника на обочине - что бы на ней ни было наворочено впоследствии поселенцами. Предки которых, видимо, не только строили древнеземные супермагистрали, но и были выходцами из племени, вновь отвоевавшего у враждебной окружающей среды прибрежную полоску песка. Свою историческую Прародину, часть восточного брега легендарного Средиземного Моря, "колыбели" древнеземной мировой цивилизации.
Всю ночь ехали они по Оси обитаемой Полосы на медленных колесных рокеветах; под мерный перестук она все время дремала, свернувшись калачиком в кресле, и он не беспокоил ее - хранил покой, не смыкая глаз; ехали они на восток, все время на восток, и - на рассвете приехали...
Огромная площадь, образованная совмещением вокзала сверхземки, конечной остановкой надземки и станцией на-земки, была заполнена ЛЮДЬМИ. Состав за составом прибывали эрееры сюда и выплескивались из вагонов - только-только проснувшиеся, возбужденные, с горящими глазами. "Видели сон, видели сон..." переговаривались люди. А в центре обширного пространства, накрытого вознесенной платформой вокзала и потому разительно похожего на сводчатый церковный зал, на боку одной из подпирающих колонн уже появился нарост импровизированной трибуны, и уже лез кто-то на нее, крича в микрофон ретранслятора нечто, еще неразборчивое нечто, еще рваное, нестойкое, но уже громкое, во весь голос... Многократное эхо множило крик, отдавалось от сводов и колонн, гремело в "храмовом" зале. Солнечные лучи заглядывали под своды, словно солнце интересовалось, любопытствовало, чем же это таким намерены заняться проснувшиеся люди.
И вместе с лучами солнца, поднимающегося из-за горизонта, словно спроецированные светилом, под сводами повсюду возникали черные фигурки в скафандрах и запевали Самую Запретную Песню:
"...Опять разорвется пространства кайма и к скалам своим мы как прежде вернемся! Сойдем мы с орбиты, а после с ума, когда вновь увидим далекое Солнце!.."
Долговязый парень вздрогнул, когда в нескольких метрах от него из-за опоры выскользнула Черная Эмкабэшница собственной персоной, и дернулся было, словно хотел ее схватить, скрутить, ВЗЯТЬ. Чтобы задать по крайней мере ОДИН вопрос...
Но его неразлучная спутница застонала вдруг, захрипела придушенно, пошатнулась, и он... остался с нею. Подхватил обмякшее тельце на руки, растерянно открыл рот... Ближайшая фигурка в скафандре уже исчезла, растворилась в толпе, а сквозь сомкнутые спины людей пробиться к еще одной - ну никак невозможно стало. Можно было только выбраться ИЗ толпы, обратно к поездам, и он принялся проталкиваться туда.
Он был настолько озабочен состоянием напарницы, что Даже на мгновение изменил обыкновению оглядываться по сторонам. "Расслабился" и потому упустил из виду приближение преследователей на критическое расстояние. Охотники никуда не делись - как выяснилось в это мгновение.
"Титфесу отам, зе мераглей зарим! (Хватайте их! Они шпионы чужих!)"
Захватчиков было много. Гораздо больше трех. Они вычленились из толпы и буквально СТИСНУЛИ его; стволы недвусмысленно воткнулись в спину, живот и бока. Кто-то велел ему НЕ ДВИГАТЬСЯ (на местном наречии).
Окруженный со всех сторон, с бесчувственной девушкой на руках, парень оказался в очень невыгодном положении. Он послушно остановился, замер недвижимо и... жалобно попросил их: "Аль тиру! (Не стреляйте!)" - но ответа не получил и добавил уж совсем жалким, канючащим голосочком: "А-икар, аль тааргу оти! (Главное, не убивайте меня!)"...
- Таакву ахарай, файгиани, - велел захватчик; тот, что стоял спереди, поверх бесчувственного тела, глядя прямо в глаза трусливой жертвы. Это можно было понимать двояко: и как "Следуйте за мной", и как "Следите за моей мыслью, улавливайте". Скажи этот впередистоящий что-нибудь типа "Боу ити. (Пойдем со мной, файгианец.)", смысл его слов можно было бы истолковать однозначно... "А-икар, аль тааргу оти!" - уже чуть ли не со слезами на глазах. Плаксиво-растерянное выражение лица захваченного файгианца свидетельствовало, в какое замешательство ввергла его неоднозначность приказания. Стискивающий пресс чуть ослабел, давление стволов несколько снизилось, группа захвата на мгновение расслабилась, и... ОН взял реванш.
ЧТО он сделал, как это произошло, никто не успел понять. Превращение жалкого, тощего долговязого труса в свирепого, громадного монстра было мгновенным. И в то же мгновение пленник обрел свободу. Выстрелить, ударить, вообще тронуть его не успел никто...
Еще через мгновение огромный косматый мужчина, унося на руках по-прежнему бездыханную девушку, скользил по ступеням вверх.
- ...ше йимахек шимха ве зихреха, менуваль... - приподнявшись на локте, прошептал ему вслед единственный выживший абориген. Слова эти были древнейшим проклятием, взятым из наследия пращуров его народа, и в переводе на крусс звучали примерно как "...дабы стерлось имя твое и воспоминание о тебе, мерзавец..."
Бесстрастный наблюдатель зарегистрировал и эту цитату из оригинала текста Библии. И даже ответное высказывание взбегавшего по лестнице на перрон. "Вечная наша болячка, проклинать не тех, кто виновен на самом деле..."
Многоглазый, зоркий, вездесущий наблюдатель все время неотступно вел эту загадочную пару. Бесчисленные камеры, датчики, рецепторы слежения, которыми была нашпигована инфраструктура Сквозьземки. Только вот глаза эти были рассредоточены по всему миру, и разрозненные эпизоды никогда не смонтировались в единый фильм. Весь путь следования двух приезжих остался в постоянной памяти компьютеров этого мира, но для того, чтобы увязать и осмыслить, требовалось нечто большее - оперативная память хотя бы одного-единственного РАЗУМА.
Однако человеческие глаза так и не увидели этого кино. Не увидели они и окончания кругосветки: оставшиеся этапы пути до центрального железнодорожного вокзала, от которого рукой подать до вокзала космического. Только равнодушные зрачки камер слежения запечатлевали, как девушка пришла в себя (уже в комфортабельном купе карона сверхземки) и как несся этот состав по обратной стороне мира, каждую секунду на четыре километра сокращая расстояние до космопорта, а в зените полыхало жаркое золотистое солнце. Цвета Империи.
И как вновь передислоцировались гои эти и несколько перегонов проехали в рокевете надземки, прежде чем спуститься еще ниже, на ЗЕМЛЮ, чтобы оставшиеся сотни километров потусоваться в колесных вагончиках, набитых разбуженными, оживленными, вспомнившими, что они ЗЕМЛЯНЕ, йегудим; в отличие от снующих по другим планетам поездов, которые живут собственной напряженной жизнью, едва снисходя к пассажирам пришельцам из реальности иных, не столь стремительных пешеходных скоростей, - этот поезд был неотъемлемой частью мира, по которому шел.
И ПРОБУЖДЕНИЕ, перевернувшее мир на рассвете, ринулось, набилось в вагоны Сквозьземки, и к вечеру переполняло их, распирало, как нежданная радость... Вита эст Виа!!!
Месилат Рокевет назывался этот мир.
Просто "Железная Дорога".
РАБЫ & ВЛАДЕЛЬЦЫ
ВРЕМЯ и ТОЧКА
[конец сентября по универсальному сетевому, первый день месяца гертиона по местному; территория Пестрая Низина (и другие); мир категории "D" Тарсис (планета Скарабей I); скопление Аменхотеп, галактика "Пирамида 7"]
Поздняя весна - любимая пора надсмотрщиков. Месяц гертион вновь одарил резким всплеском тепла, нарушил неспешный водяной кругооборот. Небесные хляби разверзлись по расписанию...
Среди охранников иногда попадались сносные типы, без садистского блеска в глазах. Однако случались такие нечасто. Реже, чем выпадали сухие дни в гертионе. За долгие годы рабства Аста встречала исключения лишь трижды. Но даже они преображались с наступлением весенних ливней. И даже от них в это время года можно было услышать возбужденные вскрики: "Гертион!.. Время собирать камни!"
Время Собирать Камни.
С самого рассвета рабы копошились на свежераспаханном поле, словно муравьи. Пестрая Низина была усеяна сплошь плантациями соннеда, и на все поля рабов не хватало. Многие дожидались своей очереди. Раскинувшись в живописной местности, каких в этом мире хватало, поля лежали ровными бархатными лоскутами правильной прямоугольной формы. По ним, как крохотные насекомые, ползали люди и собирали то, что, по сути, также являлось урожаем.
Однако "плоды" эти были странными и страшными. Земля, приспособившись к внезапным потопам, давала свой ответ на вопросы, рожденные давним противостоянием с небесами. Она рожала КАМНИ. Миллионы гладких, округлых и разнокалиберных камней, отшлифованных невесть как и невесть где. И было ВРЕМЯ СОБИРАТЬ эти весенние КАМНИ... Чтобы очистить поля для предстоящего сева.
Аста уже не чувствовала собственных пальцев. Они хватали камни и складывали их в мешок, но она этого не ощущала. Только видела. Хорошо хоть, замороженные конечности еще. слушались. Хотя камни уже начинали оживать, и гладкие бока все чаще и чаще выскальзывали из скрюченных пальцев.
Первые капли ударили по лицу хлестко и больно, словно были не частицами воды, а мелкими каменными крошками. Словно, как и семихвостые бичи, были орудием труда надсмотрщиков. Аста вздрогнула и закусила губу... Чудес не бывает. Все эти разговоры в бараке - чушь. Ни разу еще, на ее памяти, не бывало сбоев, и точнехонько первого гертиона некто на небесах с маниакальным упорством откручивал краны гигантских душевых раструбов. И сверху обрушивалась БОЛЬШАЯ ВОДА, чтобы смыть с рабов остатки человеческого достоинства, обнажив несмываемое - животное чувство загнанности. Наверное, в этом высшая цель любого потопа. Начиная с того изначального, мифического...
Значит, опять ливни!
Если бы не ливни, она бы уже и не вспомнила, сколько лет гнула спину - в поклонах и от тяжкой ноши. Не вспомнила, сколько ей циклов на самом деле. Потопы нужно было пережить, вынести. Каждый год по-новому - из последних сил, теряя еще и еще, по крупицам, человеческое самосознание. Все больше и больше превращаясь в рабочую скотину... Выходит, и отсчет велся по ним, ненавистным ливням. И вряд ли она забудет то, что пережила их ровно столько, сколько пальцев на левой руке. Пять! На правой пальцев было на два меньше. Один перебило бичом с вплетенными стальными нитями. Другой, весело скаля зубы, отрезал охранник.,. Она уже смирилась с тем, что с Тарсиса не убежать, и что на самой планете - они НЕЛЮДИ. Они - грязные ЗЕМЫ. В том числе и она АстаШайанна, некогда полнотелая привлекательная танцовщица из престижного казино "Планида", известного на весь мир Джиллид. А теперь доходяга в грязных лохмотьях. Девушка с седыми волосами. С глубокими морщинами на еще молодом лице. Она уже ничего не ждала от жизни. Ни новостей. Ни радостей...
- Шевелись, уродина! - обгоняя голос, резко свистнул бич. Обжег узким глубоким огнем плечо. Забил дыхание... Аста сжалась, но тут же распрямилась и из последних сил изобразила прилив сил. Демонстрируя рвение, схватила очередной камень и поспешила прочь, прочь от мучителя, на край поля...
Красноголовый архантеур статуей возвышался среди хаотически снующих по полю рабов. В трехпалых руках-крыльях, сложенных за спиной, он держал длинную и тонкую дубинку из кости мадригера, к верхней части которой была приделана витая плеть с металлической нитью внутри. Напоминал он чем-то одного из представителей древнейшей фауны: эдакий то ли страус с руками, то ли птицевидное двуногое существо. Мощные голые ноги, покрытые роговыми наростами, и не менее голая, длинная змеевидная шея. Все это - отвратительного желтого цвета; остальное покрыто черными перьями. Архантеур торчал неподвижно, зорко оглядывая вверенную ему территорию, и только длинные растрепанные перья его хвоста шевелились от порывов ветpa. С первого взгляда могло показаться: ничто в мире не способно сдвинуть с места это огородное пугало.
- Надеюсь, на ходу не развалится... - ответил он ей, и голос его уверенным назвать было никак не возможно. - Я до сих пор не понимаю, на кой черт мы сюда приперлись, что мы в этой чудо-юдо-саванне забыли, это ведь была твоя идея, Маленькая, и ты...
- Шалом! Бе ма эфшар лаазор лахем? - выглянул изнутри немолодой и нехудой человек в голубовато-серой униформе.
- Ты понял, чего он сказанул? -спросила она. Между собою они общались на косморусском; потому неудивительно, что не усвоили смысл обращения местного профессией . нального железнодорожника. Хотя на самом деле тот всего лишь произнес: "Здравствуйте! Чем я могу вам помочь?"
- Не-а. Я как-то до сих пор ухитрился носителей космо-иврита не... гм... не знавать близко.
- Канире, атем ло мекомиим! ("Как видно, вы .не местные!") - понимающе кивнул местный. - Игатем ми рахок... ("Издалека прибыли...")
Тем временем изнутри вагона появился еще один пейсато-кипатый пожилой дядя и вопросительно уставился на пассажиров влажными черными глазками-маслинами.
- Мужики, вы кто? Жэдэ Патруль? - с неподдельным интересом вопросил мосластый, худющий, как дистрофик, парень. Глаза его искрились искренним весельем.
- Иванта, Моня, хьем гоим!!! - сказал напарнику дядя номер один. ("Ты понял, Моня, они гои!") Сиим фактом был он по меньшей мере удивлен, но виду старательно не подавал.
- Елки-палки, я что, слепой! Они такие же йегудим*, как ты блондин! - на чистейшем круссе сказал вдруг мужик по имени Моня. - Беня, ты уже потрогал ихние ксивы? Мы таки дождались наших единственных пассажи... - Он запнулся, сообразив, на каком наречии говорит, и рявкнул: - Нос'им! Картисим! ("Пассажиры! Билеты!")
- А-картисим, бевакаша! - спохватился дядя по имени Беня. ("Ваши билетики, пожалуйста!")
- А... чего они хотят потрогать? - растерянно спросила нос'аат, она же "пассажирка".
- Я ж говорил, жэдэ-патруль. Охотники на зайцев. Проинформировал ее нос'е, он же "пассажир"; и обратился непосредственно к старшему "патрульному": Глубокоуважаемый Моня, разве умные люди не договорятся между собой? Размеры нашей благодарности будут безграничны! В разумных пределах, конечно...
- Таки моментально слышно умного человека, - кивнул глубокоуважаемый и радушно разулыбался. - Милости просим, молодые люди! Сигайте на борт, полуминутная готовность...
* ЙЕГУДИМ - самоназвание еврея (было, есть и да пребудет веках!); ГОЙ название НЕеврея (аналогично!).
Пассажиры едва-едва успели утонуть в недрах мягчайших кресел, как рокевет, она же "поезд", ожил и покинул тахана мерказит, он же "центральный железнодорожный вокзал", точно по расписанию.
...за холонот (они же "окна") вагона уносилась назад Ми-шор А-гдола, она же "Великая Равнина". Сплошная, бескрайняя, кругосветная степь. Как такового катара, то есть "паровоза", "локомотива", у поездов сверхземки не было. Похожая на один длинный гибкий вагон, эта рокевет (на местном наречии слово "поезд", как выяснилось, было ЖЕНСКОГО рода!) пронизывала воздух в полусотне метров от поверхности, поддерживаемая и влекомая на восток силовыми полями. Ближние окрестности по причине скорости, превратившей их в размазанные полосы радужного окраса, практически не улавливались взглядом. Зато саванна, по причине преимущественной однородности своей, казалась поверхностью буро-желтого океана, несущего волны к северному и южному горизонтам. В двухместном ТА (оно же "купе") звучала тихая музыка, в которой солировал тонкий скрипичный голосок. Дяди-проводники, удовлетворившиеся чисто символической мздой, обслужили своих единственных пассажиров по высшему разряду и тактично оставили их в покое. Как поняли парень и девушка из ответа на вопрос, Центральный Вокзал никогда не заполнял пассажирские рокеветы сверхземки. На дальние расстояния отсюда по большей части отправлялись грузы, а для размещения, увеселения и охмуре-ния приезжих бизнесменов, бродяг и туристов имелись припортовые кварталы на сотню-другую километров в обе стороны. Но уже первые таханот, они же "остановки", "станции", исправляли положение. В тысяче километров от космических врат мира залетными пришельцами практически и не "пахло"... То-то изумился дядя Беня появлению гоев у входа в вагон сверхземки!
Девушка отвела взгляд от океанической саванны за иллюминатором. Ее спутник с закрытыми глазами, вытянувшись во весь рост и прижав руки к бокам, лежал на диване, в который трансформировалось кресло; казалось, он спал. Пассажирка долго смотрела на него, не двигаясь, затем подняла руку, окольцованную браслетом личного компа, и в полуметре над дистрофическим телом повесила демопроек-цию. Белый прямоугольник размером не больше страницы доисторической бумажной книги. Простые плоские буковки на нем...
А я живу, как жил и буду жить.
Скажи-ка мне, безоблачное небо,
Какие дали хочешь посулить
Ты мне, где был сто раз я иль где не был?
Скажи-ка, солнце, в призрачном дыму
Я побреду, не знающий дороги,
И в темноте всю прелесть дня пойму?
А может, днем пройду я все дороги,
И руки протяну навстречу ветру,
Навстречу буре сердце свое кину?
О, укажи, любовь, мне, почему
Я от тебя на полпути не сгину!
Раскрой глаза мне среди ярких звезд,
Моих мечтаний; в чем она, загадка
Тревожной жизни, отчего не прост
Ответ, дорога почему не гладка?
И почему колотит и трясет
по кочкам моей жизни балаган,
И отчего порой так не везет
Возлюбленным и любящим сердцам?
Ответь на сотни тысяч почему,
Мне кудри, вольный ветер, растрепи,
Не пожалей меня, дай самому
Огонь, и воду, и себя пройти.
- Так говорила Ирина Ухова... - неслышно, одними движениями пухленьких губ молвила девушка. - Она часто писала стихи от имени мужчины. Настоящие творцы лишены половых признаков. Дар божий в душах хранится. Тела - вторичны, и признаки их вторичны...
Ее спутник не двигался и глаз не открывал. Взаправду спал.
- Спи, Солнышко, спи. Отдохни, пока есть возможность... Этот мир никак нельзя было пропустить. Здесь тяшками и не пахнет, здесь же сплошь наши, их нельзя бросать. И здесь ты наконец-то своими глазами увидишь то, что искал... если нас не найдут раньше.
Дорога обегала вокруг огромного континента, пролегая в осевом центре города А-пас А-арох Меод Кулам, он же "Очень Длинная Полоса".
Железнодорожная "кругосветка" началась.
...приключения не заставили себя ждать. Стоило лишь этим двоим пассажирам покинуть девяносто первый карон (он же "вагон") сверхземки на следующей тахане и в сопровождении возгласов Мони-Бени "Ма кара?! Кара машеу?! (Что случилось?! Случилось что-то?!)" устремиться к лифту, ведущему на рампу, то есть эстакаду, надземки. "Шум давар но-раи, хевре, игану! (Ничего страшного, дядюшки, просто мы приехали!)" - на чистейшем космоиврите ответил пассажир, ныряя в толпу, мгновенно образовавшуюся у лифтовых кабинок. Трое малоприметных индивидуумов, высадившихся из девяностого карона, также растворились в ней.
- Ба, знакомые все рожи... - пробормотал долговязый тощий парень; буксируя спутницу, он нахально протискивался к лифтам.
- Ты был бы идеальным шпионом, - сказала она, цепляясь за длинную руку с непомерно раздутым локтевым суставом. - Чуешь преследователей сквозь стены.
- Иногда... Я и так агент, блин. Никак на пенсию не уйду, как ни стараюсь.
- Они точно не догадываются, что замечены?
- Точно. Я укутал нас в плотную завесу. Мы излучаем; стопроцентную радость, мы достигли долгожданной цели...
- Любопытно, из какой конторы эта несвятая троица?
- Не все ли равно? Отрываться один черт надо, кем бы они ни были иксатыми, торками, копами или местными какими-нибудь... помощниками шерифа.
- Ой, только не шериф! У меня от одного этого слова желудок непроизвольно сокращается...
И они съехали вниз, и пересели в другой поезд. По правилам классического боевика отрываясь от погони, куда эффектнее, было бы перескакивать из состава в состав прямо на ходу, но при всем желании ЭТА дорога не предоставляла ни малейшей возможности совершить подобный трюк. Разве что на встречный, да и то в самом низу, на уровне пасей рокевет (то есть "рельсов") неторопливой наземки... Но зачем, когда имеется великое множество станций и можно ПЕРЕСАЖИВАТЬСЯ?!!
И они энергично передислоцировались с яруса на ярус, будто задались целью во всей полноте насладиться своеобразием здешнего бытия...
Постоянно дующий из степей руах, он же "ветер", звучно гладил гаг ("крышу") плацкартного карона надземки. Только здесь его поглаживание было ощутимо. Рокеветы наземки двигались слишком медленно, сверхземка же летала в туннеле из силовых полей.
Они стояли в тамбуре и смотрели в холонот. За стеклопластом был город, очень адекватно получивший свое название. Фасады невысоких домов убегали назад непрерывной полосой. Витрины и вывески магазинов и баров, рекламные панно, входные порталы сливались в нескончаемую пеструю ленту. Люди деловито и праздно сновали по тротуару, вливались и выливались из строений, напоминая колонию общественных энтолоидов. И когда надземка замедлила ход, остановилась и длатот ("двери") открылись, они быстро шагнули в открывшийся проем... В холонот ("окна") сидячих каронов наземки город был виден еще лучше вплотную. Толпа распалась на отдельные лица, но очень скоро они отвернулись от УЛИЦЫ и принялись разглядывать ту часть толпы, которая очутилась в поездах. Поезд катился по насыпи, остановки следовали одна за другой, аборигены входили и выходили, а эти Двое с живейшим интересом рассматривали их, будто наглядеться не могли... Потом они снова перебрались выше и в ресторане надземки пообедали. Вернулись в наземку, проехали остаток пути до вокзала сверхземки и совершили молниеносный бросок вверх. Но оторваться от преследователей сумели только через несколько тысяч километров и несколько хаотических пересадок - те оказались на редкость упорными и профессиональными. Избавившись наконец-то от соглядатаев, двое пассажиров спустились вниз на лифте и по ступеням мадригот ("лестниц") сошли на уровень пешеходного тротуара. Йом, он же "день", заканчивался, и наступала лайла... Хама ("светило") Намибия закатывалась, и наступающая ночь сулила относительную прохладу - теперь можно было покинуть кондиционированный микроклимат поездов и прогуляться на своих двоих в макроклимате.
Присоединившись к человечеству и став его частицами, они рука об руку шли по тротуарам, вдыхая ароматы бесконечной Улицы, рассматривая прохожих и впитывая какофонию уличных шумов. Направлялись они на запад, прямо перед ними на край горизонта присело шемеш, оно же "солнце". Казалось, протяни руку - и крупный апельсин солнца ляжет в ладонь, перекатится с края... Высоченный парень это, видимо, понял, потому что он именно это и сделал - остановился, придержал свою миниатюрную партнершу и вытянул руку к светилу.
- Ты хочешь мне его подарить? - спросила она, и он скорее по движению губ догадался, чем услышал, ЧТО.
- Бели бы мог... - Он не вздыхал, он просто помолчал, но молчание его было красноречивее вздоха любой тяжести; затем он опустил руку, взял ее за подбородок, приподнял лицо, пристально всмотрелся в глаза и спросил: Генеральша Армии Солнца, расскажешь ты наконец-то, какое отношение имеешь ко всему этому бедламу?..
Она тоже помолчала. И ее пауза была не менее выразительной. Освободив подбородок резким движением, она заговорила, и голос ее был напряженным, севшим, совсем охрипшим:
- Пока нет. Придет время, и ты узнаешь все. Мы ищем Родину - это самое главное сейчас. Это уже не только твое расследование, но и мое... может быть, в первую очередь мое. Верь мне... Наш поезд должен, должен проехать сети железных дорог и по расписанию прибыть на центральный вокзал, откуда когда-то отправился самый первый... МЫ УЖЕ НЕ МОЖЕМ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ! НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ!!!
Последние фразы она почти выкрикнула, и на них стали оглядываться окрестные "железнодорожники".
- Я верю тебе, маленькая. - Он положил широкую ладонь на ее узкое плечико. - Это странно, это глупо, это суицидально, в конце концов, но я тебе до сих пор верю. Почему-то.
- Знаю... я верю, что веришь. Только не дари мне солнце. Звезды не могут никому принадлежать. Когда человек это поймет, у него наконец-то появится шанс войти в дом навсегда... стать членом семьи, а не гостем.
Он посмотрел на нее, открыл было рот, но... ничего не сказал.
- Им а зарим а-эле тамид коре машеу. ("С этими чужаками вечно что-то случается"), - прокомментировала выкрики на неведомом языке какая-то прохожая, женщина чернявая и смуглая, как многие коренные жители.
- Ничего себе каламбур! Знала бы эта тетка, кого чужаками обозвала! отреагировала девушка, что минуту назад отказалась от драгоценнейшего во Вселенной подарка - ЗВЕЗД. На чистейшем космическом русском, само собой.
- Точно, - сказал парень. На том же языке.
И они расхохотались и рука об руку, рассекая толпу, как звездолет вакуум, отправились к лесенке ближайшего перрона наземки. Затерянные в недрах города, протянувшегося на десятки тысяч километров, чуть ли не в половине длины экватора от ближайшего космопорта, они спешили на поезд.
По большей части люди обитают не в открытом космосе, а на планетах. Это их дома. ЗДЕСЬ они живут, и обустраиваются как могут, чтобы выжить. Хотя в конечном итоге выясняется, что и здесь они - лишь проезжие, побывавшие мимоходом и отправившиеся дальше. Будучи случайными прохожими в космосе, в своих домах они - точно такие же временные, скоротечные постояльцы. Обитаемая, освоенная людьми зона Намибии I очень длинная, но по сути локальная полоска, взятая взаймы у первозданной природы. Просто узкая полоска, временное обиталище, лужайка для пикника на обочине - что бы на ней ни было наворочено впоследствии поселенцами. Предки которых, видимо, не только строили древнеземные супермагистрали, но и были выходцами из племени, вновь отвоевавшего у враждебной окружающей среды прибрежную полоску песка. Свою историческую Прародину, часть восточного брега легендарного Средиземного Моря, "колыбели" древнеземной мировой цивилизации.
Всю ночь ехали они по Оси обитаемой Полосы на медленных колесных рокеветах; под мерный перестук она все время дремала, свернувшись калачиком в кресле, и он не беспокоил ее - хранил покой, не смыкая глаз; ехали они на восток, все время на восток, и - на рассвете приехали...
Огромная площадь, образованная совмещением вокзала сверхземки, конечной остановкой надземки и станцией на-земки, была заполнена ЛЮДЬМИ. Состав за составом прибывали эрееры сюда и выплескивались из вагонов - только-только проснувшиеся, возбужденные, с горящими глазами. "Видели сон, видели сон..." переговаривались люди. А в центре обширного пространства, накрытого вознесенной платформой вокзала и потому разительно похожего на сводчатый церковный зал, на боку одной из подпирающих колонн уже появился нарост импровизированной трибуны, и уже лез кто-то на нее, крича в микрофон ретранслятора нечто, еще неразборчивое нечто, еще рваное, нестойкое, но уже громкое, во весь голос... Многократное эхо множило крик, отдавалось от сводов и колонн, гремело в "храмовом" зале. Солнечные лучи заглядывали под своды, словно солнце интересовалось, любопытствовало, чем же это таким намерены заняться проснувшиеся люди.
И вместе с лучами солнца, поднимающегося из-за горизонта, словно спроецированные светилом, под сводами повсюду возникали черные фигурки в скафандрах и запевали Самую Запретную Песню:
"...Опять разорвется пространства кайма и к скалам своим мы как прежде вернемся! Сойдем мы с орбиты, а после с ума, когда вновь увидим далекое Солнце!.."
Долговязый парень вздрогнул, когда в нескольких метрах от него из-за опоры выскользнула Черная Эмкабэшница собственной персоной, и дернулся было, словно хотел ее схватить, скрутить, ВЗЯТЬ. Чтобы задать по крайней мере ОДИН вопрос...
Но его неразлучная спутница застонала вдруг, захрипела придушенно, пошатнулась, и он... остался с нею. Подхватил обмякшее тельце на руки, растерянно открыл рот... Ближайшая фигурка в скафандре уже исчезла, растворилась в толпе, а сквозь сомкнутые спины людей пробиться к еще одной - ну никак невозможно стало. Можно было только выбраться ИЗ толпы, обратно к поездам, и он принялся проталкиваться туда.
Он был настолько озабочен состоянием напарницы, что Даже на мгновение изменил обыкновению оглядываться по сторонам. "Расслабился" и потому упустил из виду приближение преследователей на критическое расстояние. Охотники никуда не делись - как выяснилось в это мгновение.
"Титфесу отам, зе мераглей зарим! (Хватайте их! Они шпионы чужих!)"
Захватчиков было много. Гораздо больше трех. Они вычленились из толпы и буквально СТИСНУЛИ его; стволы недвусмысленно воткнулись в спину, живот и бока. Кто-то велел ему НЕ ДВИГАТЬСЯ (на местном наречии).
Окруженный со всех сторон, с бесчувственной девушкой на руках, парень оказался в очень невыгодном положении. Он послушно остановился, замер недвижимо и... жалобно попросил их: "Аль тиру! (Не стреляйте!)" - но ответа не получил и добавил уж совсем жалким, канючащим голосочком: "А-икар, аль тааргу оти! (Главное, не убивайте меня!)"...
- Таакву ахарай, файгиани, - велел захватчик; тот, что стоял спереди, поверх бесчувственного тела, глядя прямо в глаза трусливой жертвы. Это можно было понимать двояко: и как "Следуйте за мной", и как "Следите за моей мыслью, улавливайте". Скажи этот впередистоящий что-нибудь типа "Боу ити. (Пойдем со мной, файгианец.)", смысл его слов можно было бы истолковать однозначно... "А-икар, аль тааргу оти!" - уже чуть ли не со слезами на глазах. Плаксиво-растерянное выражение лица захваченного файгианца свидетельствовало, в какое замешательство ввергла его неоднозначность приказания. Стискивающий пресс чуть ослабел, давление стволов несколько снизилось, группа захвата на мгновение расслабилась, и... ОН взял реванш.
ЧТО он сделал, как это произошло, никто не успел понять. Превращение жалкого, тощего долговязого труса в свирепого, громадного монстра было мгновенным. И в то же мгновение пленник обрел свободу. Выстрелить, ударить, вообще тронуть его не успел никто...
Еще через мгновение огромный косматый мужчина, унося на руках по-прежнему бездыханную девушку, скользил по ступеням вверх.
- ...ше йимахек шимха ве зихреха, менуваль... - приподнявшись на локте, прошептал ему вслед единственный выживший абориген. Слова эти были древнейшим проклятием, взятым из наследия пращуров его народа, и в переводе на крусс звучали примерно как "...дабы стерлось имя твое и воспоминание о тебе, мерзавец..."
Бесстрастный наблюдатель зарегистрировал и эту цитату из оригинала текста Библии. И даже ответное высказывание взбегавшего по лестнице на перрон. "Вечная наша болячка, проклинать не тех, кто виновен на самом деле..."
Многоглазый, зоркий, вездесущий наблюдатель все время неотступно вел эту загадочную пару. Бесчисленные камеры, датчики, рецепторы слежения, которыми была нашпигована инфраструктура Сквозьземки. Только вот глаза эти были рассредоточены по всему миру, и разрозненные эпизоды никогда не смонтировались в единый фильм. Весь путь следования двух приезжих остался в постоянной памяти компьютеров этого мира, но для того, чтобы увязать и осмыслить, требовалось нечто большее - оперативная память хотя бы одного-единственного РАЗУМА.
Однако человеческие глаза так и не увидели этого кино. Не увидели они и окончания кругосветки: оставшиеся этапы пути до центрального железнодорожного вокзала, от которого рукой подать до вокзала космического. Только равнодушные зрачки камер слежения запечатлевали, как девушка пришла в себя (уже в комфортабельном купе карона сверхземки) и как несся этот состав по обратной стороне мира, каждую секунду на четыре километра сокращая расстояние до космопорта, а в зените полыхало жаркое золотистое солнце. Цвета Империи.
И как вновь передислоцировались гои эти и несколько перегонов проехали в рокевете надземки, прежде чем спуститься еще ниже, на ЗЕМЛЮ, чтобы оставшиеся сотни километров потусоваться в колесных вагончиках, набитых разбуженными, оживленными, вспомнившими, что они ЗЕМЛЯНЕ, йегудим; в отличие от снующих по другим планетам поездов, которые живут собственной напряженной жизнью, едва снисходя к пассажирам пришельцам из реальности иных, не столь стремительных пешеходных скоростей, - этот поезд был неотъемлемой частью мира, по которому шел.
И ПРОБУЖДЕНИЕ, перевернувшее мир на рассвете, ринулось, набилось в вагоны Сквозьземки, и к вечеру переполняло их, распирало, как нежданная радость... Вита эст Виа!!!
Месилат Рокевет назывался этот мир.
Просто "Железная Дорога".
РАБЫ & ВЛАДЕЛЬЦЫ
ВРЕМЯ и ТОЧКА
[конец сентября по универсальному сетевому, первый день месяца гертиона по местному; территория Пестрая Низина (и другие); мир категории "D" Тарсис (планета Скарабей I); скопление Аменхотеп, галактика "Пирамида 7"]
Поздняя весна - любимая пора надсмотрщиков. Месяц гертион вновь одарил резким всплеском тепла, нарушил неспешный водяной кругооборот. Небесные хляби разверзлись по расписанию...
Среди охранников иногда попадались сносные типы, без садистского блеска в глазах. Однако случались такие нечасто. Реже, чем выпадали сухие дни в гертионе. За долгие годы рабства Аста встречала исключения лишь трижды. Но даже они преображались с наступлением весенних ливней. И даже от них в это время года можно было услышать возбужденные вскрики: "Гертион!.. Время собирать камни!"
Время Собирать Камни.
С самого рассвета рабы копошились на свежераспаханном поле, словно муравьи. Пестрая Низина была усеяна сплошь плантациями соннеда, и на все поля рабов не хватало. Многие дожидались своей очереди. Раскинувшись в живописной местности, каких в этом мире хватало, поля лежали ровными бархатными лоскутами правильной прямоугольной формы. По ним, как крохотные насекомые, ползали люди и собирали то, что, по сути, также являлось урожаем.
Однако "плоды" эти были странными и страшными. Земля, приспособившись к внезапным потопам, давала свой ответ на вопросы, рожденные давним противостоянием с небесами. Она рожала КАМНИ. Миллионы гладких, округлых и разнокалиберных камней, отшлифованных невесть как и невесть где. И было ВРЕМЯ СОБИРАТЬ эти весенние КАМНИ... Чтобы очистить поля для предстоящего сева.
Аста уже не чувствовала собственных пальцев. Они хватали камни и складывали их в мешок, но она этого не ощущала. Только видела. Хорошо хоть, замороженные конечности еще. слушались. Хотя камни уже начинали оживать, и гладкие бока все чаще и чаще выскальзывали из скрюченных пальцев.
Первые капли ударили по лицу хлестко и больно, словно были не частицами воды, а мелкими каменными крошками. Словно, как и семихвостые бичи, были орудием труда надсмотрщиков. Аста вздрогнула и закусила губу... Чудес не бывает. Все эти разговоры в бараке - чушь. Ни разу еще, на ее памяти, не бывало сбоев, и точнехонько первого гертиона некто на небесах с маниакальным упорством откручивал краны гигантских душевых раструбов. И сверху обрушивалась БОЛЬШАЯ ВОДА, чтобы смыть с рабов остатки человеческого достоинства, обнажив несмываемое - животное чувство загнанности. Наверное, в этом высшая цель любого потопа. Начиная с того изначального, мифического...
Значит, опять ливни!
Если бы не ливни, она бы уже и не вспомнила, сколько лет гнула спину - в поклонах и от тяжкой ноши. Не вспомнила, сколько ей циклов на самом деле. Потопы нужно было пережить, вынести. Каждый год по-новому - из последних сил, теряя еще и еще, по крупицам, человеческое самосознание. Все больше и больше превращаясь в рабочую скотину... Выходит, и отсчет велся по ним, ненавистным ливням. И вряд ли она забудет то, что пережила их ровно столько, сколько пальцев на левой руке. Пять! На правой пальцев было на два меньше. Один перебило бичом с вплетенными стальными нитями. Другой, весело скаля зубы, отрезал охранник.,. Она уже смирилась с тем, что с Тарсиса не убежать, и что на самой планете - они НЕЛЮДИ. Они - грязные ЗЕМЫ. В том числе и она АстаШайанна, некогда полнотелая привлекательная танцовщица из престижного казино "Планида", известного на весь мир Джиллид. А теперь доходяга в грязных лохмотьях. Девушка с седыми волосами. С глубокими морщинами на еще молодом лице. Она уже ничего не ждала от жизни. Ни новостей. Ни радостей...
- Шевелись, уродина! - обгоняя голос, резко свистнул бич. Обжег узким глубоким огнем плечо. Забил дыхание... Аста сжалась, но тут же распрямилась и из последних сил изобразила прилив сил. Демонстрируя рвение, схватила очередной камень и поспешила прочь, прочь от мучителя, на край поля...
Красноголовый архантеур статуей возвышался среди хаотически снующих по полю рабов. В трехпалых руках-крыльях, сложенных за спиной, он держал длинную и тонкую дубинку из кости мадригера, к верхней части которой была приделана витая плеть с металлической нитью внутри. Напоминал он чем-то одного из представителей древнейшей фауны: эдакий то ли страус с руками, то ли птицевидное двуногое существо. Мощные голые ноги, покрытые роговыми наростами, и не менее голая, длинная змеевидная шея. Все это - отвратительного желтого цвета; остальное покрыто черными перьями. Архантеур торчал неподвижно, зорко оглядывая вверенную ему территорию, и только длинные растрепанные перья его хвоста шевелились от порывов ветpa. С первого взгляда могло показаться: ничто в мире не способно сдвинуть с места это огородное пугало.