Волос Андрей. Маскавская Мекка

   Сейчас Витюша, глядя, как Твердунина спустилась по ступенькам крыльца, и подавив в себе желание услужить, сморщился, словно от зубной боли; когда она уселась, Витюша что-то проворчал.
   - Что? - спросила она.
   - Да ничего, ничего, - с тайным вызовом буркнул Витюша.
   - Добрый день, во-первых, - холодно окинув его взглядом, сказала Александра Васильевна.
   - Добрый, добрый, - ответил он и обиженно поджал губы.
   - Давай до Глинозубова, - приказала Твердунина.
   - До Глинозубова? - удивился Витюша. - Так не проедем же!..
   Но когда Твердунина посмотрела на него с таким насмешливым выражением, будто он взял - и прилюдно испортил воздух, изрядно при этом нашумев, Витюша все же включил передачу, и "Волга" плавно тронулась с места.
   - Что ты все ворчишь? - спросила Твердунина через минуту.
   - Ворчишь, ворчишь, - недовольно повторил Витюша. - Я-то не ворчу... Попробуй у вас поворчи! А как не ворчать! Не жалеете вы себя, Александра Васильевна, вот как есть не жалеете! - плаксиво сказал он, крутя руль. - До Глинозубова! Там какая дорога-то! Там на тракторе только и проедешь!
   - Проедем, проедем... Не проедем, так хоть посмотрим.
   - И предрассудки какие-то, право слово! Клейменов-то Михаил Кузьмич тоже не барин был - и спросит всегда, и ко второй категории меня приписал, и сколько раз я к нему как к отцу родному за советом, за помощью... а не брезговал! Я как понимаю? Я так понимаю: каждый должен свое дело сполна делать! Если секретарь райкома - так одно, а если шофер - выйди и дверку распахни, не переломишься!
   - Опять за свое! - вздохнула Твердунина.
   - Ничуть не за свое, - возразил Витюша. - А только обидно смотреть: другой ногтя вашего не стоит, а все топырится! А по вашему-то уму, по вашей-то образованности вам бы не только дверцу самой не раскрывать, вам бы!..
   Витюша резко вывернул руль. "Волга" едва не нырнула в канаву, зато меченый чернилами гусь был спасен и, возмущенно загоготав, злобно вытянул шею вслед.
   - Под колеса смотри! - сердито крикнула Твердунина. - Хватит языком трепать!
   Витюша окончательно обиделся и замолчал.
   Через несколько минут машина миновала кирпичный завод, над трубой которого курился дымок, оставила позади последние заборы Голопольска, обогнала самосвал, кое-как разминулась с молоковозом и повернула на шоссе.
   Скучно было следить, как пролетают мимо желтые березняки, корявые овражки и унылая чересполосица где буро-желтых, где распаханных и потому темно-серых, щедро расквашенных недавними дождями полей. Торчали черные стожки на опушках. Северный ветер трепал на них клочья полиэтилена. Тянулись телеграфные столбы, безвольно опустившие до земли чахлые нитки проводов. Мутное утреннее солнце спряталось в полосу тянущихся с востока низких туч, и тут же все еще больше выцвело и помрачнело.
   За деревней Козюкино переднее стекло покрылось редкими волдырями капель. Когда свернули на проселок, дождь уже шел вовсю, и если остановиться на минуту и заглушить мотор, можно было бы услышать его ровный шум.
   Переваливаясь по лужам и все норовя, как побитая собака, пробраться бочком мимо страшной тракторной колеи, в которой дождь пировал и пузырился, машина доскреблась до околицы села Богато-Богачева и поползла мимо покосившихся сараев и брошенных изб. Тут и там торчали из дырявых крыш обрушившиеся стропилины. Кое-где и стены, подмытые морем бурого бурьяна, раскатились и мирно догнивали на земле. Не было видно ни кошки, ни собаки, только несколько ворон поднялись и, голодно покаркав, потянулись в сторону леса...
   Александра Васильевна вздохнула.
   Голопольский район Верхневолоцкой области (которая, в свою очередь, представляла собой приблизительно шестую часть территории края) лежал в самом центре низкой болотистой местности. Что скажешь? Природа неброская, однообразная. Все кругом поросло темным ельником или кочковато простирается до самого горизонта. Доберешься до темнеющего вдалеке леса - глядь, снова болото. Минуешь болото - начинается лес... за лесом сельцо лепится по косогору... там опять болото... опять лесок... осиновая рощица... за рощей деревенька на краю болотца, будь оно трижды неладно... Вязкое, долгое пространство: его и меря мерила, и чудь чудила, и Мамай прошел, не задержался, и швед ликовал на развалинах, и поляк хмуро озирал окрестности, смекая, как бы ими теперь распорядиться, и немец в незапамятные времена два года каркал, и даже эпоха Великого Слияния докатывалась сюда своими тягучими, кровавыми волнами, - и где они все теперь? Нету.
   Потому что если взять что-нибудь твердое, оформившееся всеми углами, да треснуть по нему как следует, оно тут же бац! - и развалилось, только искры напоследок посыпались. А, к примеру, тесто: его хоть бей, хоть режь никакого толку: слепил куски, и оно опять как ни в чем не бывало.
   Вот и народец тут такой - вязкий, тягучий, никак его на хорошее дело не наладишь...
   А ведь как все славно можно было бы устроить!
   Ей представилось вдруг Богато-Богачево совершенно иным: ярко дробилось солнце на крепких железных крышах, реял флаг над сельсоветом, слышалось издалека задорное пение возвращающихся с поля гумхозниц, шелестел под колесами асфальт, сытный хлебный дух тянулся над селом... и гул благодарных мужицких голосов накатывался в самые уши: "Вот спасибо, Александра Васильевна! Вот спасибо!" - "Не за что, товарищи, не за что! Это долг гумрати, а если гумрати - значит и мой". Сразу после этого она увидела себя входящей в широкие двери обкома. Потом что-то мигнуло, и вот она снова входила в двери, но в двери, по сравнению с которыми обкомовские выглядели жалкой калиткой, - крайком!..
   - Возрождать, возрождать деревню надо! - с горечью сказала Твердунина, озирая дотлевающие следы человеческой деятельности.
   Грязная дорога кое-как взобралась на пригорок. Витюша сбавил газ и спросил обиженным голосом:
   - Через Кузовлево поедем? Или лучше через Барыкино?
   Александра Васильевна не ответила.
   Витюша пробормотал:
   - Через Кузовлево-то оно, кажись, поглаже...
   Но, добравшись до околицы брошенной деревушки, где дорога расходилась на две равно непроезжие хляби, почему-то крякнул и принялся выворачивать руль направо:
   - Через Барыкино-то оно поровнее!..
   Увязли тут же.
   Александра Васильевна по-прежнему молчала, а Витюша делал все, что полагается делать в подобных случаях: то с выражением озверелости на лице бешено газовал, отчего "Волга" по-рыбьи трепетала и ползла боком, то, раскрыв дверцу и беспрестанно тыркая поскуливающую педаль акселератора, норовил недоуменно заглянуть под колеса.
   - Все? - ядовито осведомилась Твердунина, когда он, утирая пот со лба, позволил себе минутную передышку. - Приехали?
   - Погодка-то! - горестно отозвался Витюша. - Хляби-то! Говорил ведь: не проедем!
   - Если не проедем, какого черта совался?!
   - Так вы сказали же!
   - А кто из нас за машину отвечает - я или ты?
   - Сказали до Глинозубова - вот я и поехал.
   - А почему не через Кузовлево? Почему через Барыкино? А если я скажу, чтобы с моста в речку ехал, тоже поедешь? Своей головы нет?
   Витюша хотел ответить, что да, мол, поедет, куда же деваться, если приказано, только, может, перед самой речкой выпрыгнет, однако лишь махнул рукой и буркнул:
   - В ступе тут ездить, а не на "Волге"...
   Он заглушил двигатель. Дождь барабанил по крыше.
   - Сколько до Шалеева?
   - Километра четыре будет, - ответил Витюша. - Тут в ложок спуститься, да вдоль поля, да потом через лес... Чудный лес у них там в Шалееве! А грибов! А ягод! И малина тебе, и земляника! Прошлый год мы с зятем одних белых ведра четыре набрали! - Встретил пронзительный взгляд Александры Васильевны, и заторопился, чуя недоброе: - Да не дойти по такой дороге, не дойти! И трактора у них, глядишь, нету, протаскаешься попусту!
   - Почему это трактора нету? - ласково спросила Твердунина. - Куда же это они все подевались? Да Глинозубову скажи: мол, Александра Васильевна сидит в канаве, ждет, когда он явиться соизволит!.. Что значит - не дойти?
   - Ладно, ладно, - буркнул Витюша, страдальчески морщась. - Где-то там сапоги в багажнике были...
   Он открыл дверцу, начал было, по-черепашьи вобрав голову в плечи, вылезать из машины, как вдруг сунулся назад и замер, внимательно прислушиваясь.
   - Трактор! Ей-ей, едет кто-то! - сказал он, счастливо улыбаясь и давя на клаксон, отчего над мокрой дорогой покатились прерывистые трубные звуки.
   - Не тарабань! - сморщилась Твердунина.
   Скоро из-за опушки леса показался трактор, а потом и прицепленная к нему молочная бочка. В кабине сидели двое.
   - Кажись, Глинозубов, - сказал Витюша. - Молочко везут!
   Трактор подползал, упрямо меся гусеницами глубокую грязь.
   Александра Васильевна раскрыла свою дверцу и замахала рукой:
   - Иди, иди сюда, герой!
   Трактор остановился, и Глинозубов спрыгнул на землю.
   - Ты же гравию обещал насыпать! - закричала Твердунина. - Твою мать! Где гравий?! Четыре года об этом говорим! Четыре года!
   Председатель "Зари гумунизма" был без шапки; волосы, прилизанные дождем на затылке, кудрявились по бокам.
   - Гравию! - воскликнул он, наклоняясь и недоверчиво ее разглядывая. - А экскаватор? Я лопатой, что ли, сыпать буду?
   Александра Васильевна с отвращением почуяла ядовитый запах перегара.
   - Какой экскаватор?! - Твердунина в ярости сделала попытку выбраться наружу, но вовремя остановилась, замарав только самые носы ботинок. Твой-то экскаватор где?
   - Эва! - Глинозубов презрительно усмехнулся, словно разговаривал с несмышленым ребенком. - Мой-то экскаватор еще весной в силосную яму завалился...
   Александра Васильевна онемела. Приняв ее молчание за естественную паузу, Глинозубов ухмыльнулся.
   - А я гляжу - никак ваша "Волга"! Ну, думаю, приехали... Генке толкую: гляди, никак Твердунина сидит! А он: нет, у Твердуниной серенькая. Какая серенькая?! Самая что ни на есть белая! Я ему и говорю: ну, говорю, если это Твердунина, ждать мне седьмого выговора! А он...
   - То есть как завалился?! - полыхнула вдруг Твердунина, стремительно высовываясь из машины, будто собака из конуры; она бы и вывалилась, если б не поручень, за который успела схватиться. - Гумунизм выходит!.. нам полмира!.. кормить!.. отстраивать!.. А у тебя экскаватор завалился?! Да за такое не выговор! Билет на стол положишь! С председателей полетишь к чертовой матери!
   - Ах, билет! - ответно взъярился Глинозубов, отшатываясь.
   - Сядешь ко всем чертям за развал хозяйства! - крикнула она.
   - Ах, за развал! - отозвался он, сжав кулаки и едва не скрипя зубами.
   - За удои! За падеж! - перед этим Александра Васильевна несколько утянулась, а теперь опять бросилась.
   Глинозубов снова отшатнулся.
   - Топора в руках давно не держал? Подержишь!
   - Ах, топора! - Глинозубов попятился, прижал кулаки к груди и закричал, по-волчьи поднимая мокрое лицо к низкому ненастному небу: - Отвечу! За все отвечу! А за это кто ответит?! - Он широко махнул рукой, описав круг. - За это кто ответит?! За жизнь мою бессмысленную кто ответит?!
   - Таким в гумрати не место! - бессвязно выкрикивала Твердунина, с гадючьей стремительностью высовываясь из кабины. - Таким знаешь где место?! Каленой метлой таких к дьяволу! Я на тебя сейчас Клопенку! В бараке сгниешь!..
   - Ах, Клопенку?! - Глинозубов отвернулся и завопил в сторону трактора: - Все! Хватит! Наслушался! Кто за жизнь мою ответит?! Пусть сидят тут до ночи! Не отцепляй! Не отцепляй, кому говорю!
   Тракторист, возившийся у тракторного форкопа, распрямился.
   - Молоко сдавать! Поехали! Нечего тут середь дороги разговаривать!
   - На бюро! - вслед ему кричала Твердунина. - На бюро поговорим! Ты еще попомнишь! Вот чтоб мне провалиться - Клопенко с тобой разбираться будет!
   - Да вы что, Александра Васильевна! - Витюша испуганно глядел то на Твердунину, то в спину шагающего по глубокой грязи Глинозубова. - Прикажите ему, пусть вытащит! Что ж мы тут! Чего нам ждать-то?! Прикажите!
   Тяжело дыша, Твердунина откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. Губы ее были непреклонно поджаты.
   - Кириллыч! - заголосил Витюша в окно. - Не бросай ты нас ради бога! Дерни хоть до околицы, я уж там выберусь!
   - А мне тут с вами недосуг! - ответил Глинозубов, сделав такое телодвижение, будто должен был пуститься вприсядку. - У меня молоко скиснет! Я-то за все отвечу, что мне!..
   - Кириллыч! - Витюша брезгливо спустил ноги в грязь и зашлепал к нему, погружаясь выше щиколоток. - Дерни ты ради Христа, что тебе стоит! Ну, пошумели немного, так что ж нам тут теперь, ночевать, что ли! А, Кириллыч!..
   - Дерни! - Глинозубов снова глумливым плясовым движением развел руками. - Теперь вот на тебе - дерни! А комбикорма нет! А косилок - нет! Знай только орать, что Глинозубов ответит! Клопенкой меня пугает! Пугай, пугай! Глинозубов-то ответит! А вот вы тут посидите пока! Может, найдется добрая душа - вы-ы-ы-ытащит!..
   - Да на тебе креста, что ли, нет, Кириллыч! - чуть не плача, взывал Витюша. - Как можно! Живые люди же!
   - На мне-то креста нет? - удивился Глинозубов. - На!
   Он раздернул ворот телогрейки, расстегнул рубаху.
   - Видел? Нет, ты скажи: видел?!
   Витюша немо мотал головой. Дождь намочил волосы, вода стекала по лицу.
   - А теперь пойди у нее посмотри: есть на ней крест? - спросил Глинозубов, понижая голос. - На ней-то вместо креста лягушачья лапка, понял? На ней вместо креста кикимора болотная зеленой жижей кукиш рисовала... да что я тут с тобой!..
   Он задрал ногу и поставил на гусеницу. Сапог был облеплен комом глины.
   - Кириллыч! - возопил Витюша, молитвенно поднимая руки.
   - Я уж сорок лет Кириллыч! Давай, поехали!
   Вытирая руки и ухмыляясь, тракторист забрался в кабину. Глинозубов умостился рядом. Трактор заревел, дернул, поволок бочку, переваливающуюся по ямам. Страшно грохоча и чавкая, проехал мимо машины, - но неожиданно дернулся и встал.
   - Последний раз! - заорал Глинозубов, снова распахивая дверцу. - Вот чтобы сдохнуть мне на этом месте!
   - Кириллыч! - заблажил Витюша. - Я же знал! Сейчас, сейчас!..
   Бормоча и оскальзываясь, он обежал машину, потащил из багажника трос.
   - Да куда ты тянешь, как я тебя тут разворачивать буду! За задницу цепляй! Ничего - раком проедешься!
   Витюша повалился на сиденье, тракторист дернул рычаг, и "Волга" поползла назад - мягко, будто ватрушка в киселе.
   Александра Васильевна смотрела в стекло, на дорогу, отступающую перед глазами, на удаляющуюся опушку леса, на лужи, по которым хлестал серый дождь, на низкое темное небо - и выражение непреклонности не покидало ее лица.
   Маскав, четверг. Настя
   Найденов повернул ключ и открыл дверь.
   В прихожей пахло гречневой кашей.
   Этот запах въелся в жизнь, как въедается грязь в потрескавшиеся от работы руки. Он сам же и разъяснял Настене когда-то: гречка универсальна: во-первых, вкусна, во-вторых - содержит полный набор элементов и витаминов, необходимых организму; кроме того, она необыкновенно дешева; поэтому если ты ограничен в средствах, если тебе не везет и ты не можешь найти постоянной работы, нет ничего более разумного, чем приналечь на гречку - будешь сыт, здоров, а в конце концов, возможно, и разбогатеешь.
   Настя оказалась рачительной и экономной хозяйкой - гречка в доме не переводилась. Два дня из трех, открывая вечером дверь, Найденов улыбался и говорил: "Ого! Гречневая каша! Здорово!.." Прошло семь лет, и теперь он боялся, что когда-нибудь ему не хватит сил на улыбку при этой фразе, да и на саму фразу не хватит сил, и тогда он буркнет, заведомо ненавидя себя: "Опять эта проклятая гречка? Бог ты мой, как надоело!" И если у Настены к тому моменту останется больше мужества, чем у него, она отшутится и достанет какую-нибудь вкусную заначку, сберегаемую к Майским или ко дню Великого Слияния, - селедку, банку сгущенки, пакетик сушеной дыни; а если нет подбоченится и спросит неприязненно: "А ты заработал на что-нибудь другое?" Когда он видел эту сцену во сне, то просыпался в холодном ужасе.
   - Ого! Гречка! - сказал Найденов, улыбаясь, чтобы согнать с лица гримасу отчаяния. - Здорово!
   Он уже решил, что ничего не скажет, а просто улизнет на время под каким-нибудь простым предлогом; но увидел ее радостное лицо, почувствовал прикосновение теплых шероховатых губ - и понял, что все равно не сможет соврать как следует.
   - В общем, я нашел билет, - с некоторым вызовом сказал он. - Слышишь?
   - Что, милый? - Настя повернулась от плиты. - Какой билет?
   - Вот.
   Она вытерла руки о фартук.
   - Ну и что? - Пожала плечами. - Старый билет кисмет-лотереи. Я такие сто раз видела.
   - Это где же?
   - Зачем он тебе? - спросила она, неприязненно крутя в пальцах посверкивающий пластикатовый прямоугольник. - Он что, действительный?
   Найденов хмуро кивнул.
   Настя положила билет на стол и присела рядом.
   - А сколько стоит?
   - Триста таньга. Вообрази. Но сдать нельзя. К сожалению.
   - Почему?
   - А черт их знает. Жулики. Говорят - нельзя. Вчера можно было... за сутки можно. А сейчас нельзя.
   - И что тогда?
   - Не знаю.
   - Но ты же не...
   - Подожди, - сказал Найденов. - Подожди. Дай я тебя поцелую.
   - Ты туда все равно не пойдешь, - сказала Настя. - Вот смешной. Как будто я тебя пущу. Это просто курам на... - он все-таки попытался ее поцеловать, но она, отдернувшись, упрямо закончила: - ...на смех курам это все! Правда? Ты же не пойдешь?
   Найденов молчал.
   - Красивый, - вздохнула Настя, снова беря билет в руки. - Блестит. Она встала и двинулась вокруг стола, поворачивая радужное зеркальце билета так, чтобы зайчик плясал по всей комнате. - Красивый. Дорогой. Жалко, сдать нельзя. А раз сдать нельзя...
   Найденов прыгнул, успел схватить за руку у самой форточки.
   - Ты что!
   - Дай, гад! - впилась ногтями в ладонь. - Дай!
   Возмущенно сопя, он сунул билет в карман.
   - И не надо, вообще... потому что...
   - Дурак, - сухо сказала Настя. - Ты мне больно сделал. Ну и пожалуйста. Подавись своим билетиком. Ты все равно туда не пойдешь.
   Поджав губы, она со стуком поставила на стол тарелку.
   - Да ладно тебе, - примирительно сказал Найденов. - Я же не сказал, что пойду.
   - Не пойдешь?
   - Не знаю... Не решил еще.
   - Ты что - совсем?! - Настя покрутила пальцем у виска. - Ты думаешь, что говоришь?! Ты обо мне подумал?
   Найденов поднялся, выдвинул ящик стола, взял ложку, с таким же стуком положил возле тарелки и снова сел.
   - Лешенька, милый! - Настя обняла его сзади. - Ты не пойдешь никуда, правда?
   Найденов повел плечами, чтобы высвободиться.
   - Давай рассудим. Вот ты говоришь - никуда не ходи. А денег при этом нет.
   - Как это нет денег? Полно у нас денег. Во-первых, у меня сорок семь рублей в кошельке. Во-вторых...
   - И во-вторых, и в-третьих - все одно и то же. Денег нет. И взять негде.
   - Почему негде! - возразила Настя, разнимая руки, чтобы сесть на стул рядом. - Что ты, в самом деле, из-за этих дурацких денег! Подумаешь деньги! Ты расстраиваешься, что нормальную работу никак не получишь? И зря, и зря, - наставительно сказала она. - Давай так: ты просто сделаешь передышку. Хорошо? Ну ее, эту биржу. Отдохни. Я ведь работаю... нам хватает пока, правильно? А потом раз! - и...
   - Хватает пока! - фыркнул Найденов. - Просто смешно. Ты работаешь, да. Сколько позволяют. Что тебе эти скоты платят? На хлеб хватает, да... а на что еще хватает? Ты сколько лет в этой юбке ходишь? Не помнишь?
   - Подумаешь - юбка! - она встряхнула головой.
   - Жизнь проходит зря. Однажды проснемся, а она уже прошла... Декларацию для получения бэби-меда представить не можем? Не меньше двух лет по двести дирхамов в месяц на каждого члена семьи. А?
   Настя пожала плечами.
   - Не можем, - жестко констатировал он, взглянул на нее и пожалел, что повесил на нее этот незаслуженный груз.
   - Между прочим, бэби-мед можно и так купить, - отстраненно сообщила она.
   - Как - так?
   - Платишь дороже раза в три... или, может быть, в пять... и пожалуйста. Никаких проблем.
   - А ребенка потом куда без декларации? Его ни в сад, ни в школу без декларации! Ни в поликлинику. И что дальше?
   - А многие так делают, - упрямо сказала Настя.
   Найденов взял ложку и осторожно постучал по столу.
   - Делают... знаю, кто так делает. Вот и растут детишки как трава. Десять лет - а букв не знает. Ты присмотрись, присмотрись. Родители на пособии сидят или ящики ворочают - если повезло, - а отпрыск собакам хвосты крутит, корк с малых лет посасывает... Ты этого хочешь? Ты ведь не хочешь, правда?
   Он обнял ее, жалея, что приходится все это проговаривать. Жалость обострила зрение - и все, что обычно он видел зыбкими бликами, разноцветными тенями, трепетанием полутонов, стало отчетливым и понятным. Это было бы невозможно кому-нибудь толком объяснить, да он никогда и не пытался, - как будто странный дефект зрения, как будто радужные картины дифракции в хрусталике... Сиреневый тон быстро потек вниз... вот загустел... появилась горячая бордовая кайма, опасно пульсирующая, густая... Он испугался всерьез - стал целовать, шепча в ухо какую-то нежную чушь. Через несколько секунд немного отпустило - вихри утихли, да и общий тон посветлел - как будто в мазок густой акварели быстро намешали несколько капель воды.
   - Ну все, - бормотал он. - Ну прости дурака.
   - Нет, конечно, - сказала она, встряхнув головой. - Конечно. Глупость. Извини.
   - Это ты извини... ну прости... ладно? Теоретически, я могу еще раз обратиться к Сергею. Если бы он захотел, он бы нашел мне работу. Такую, которая не в компетенции ФАБО. Раньше он отказывал. То есть, не отказывал... ты помнишь. Просто делал вид, что хочет помочь, а сам и пальцем не шевелил. Но, может быть, теперь у него другое настроение. Хочешь?
   - Нет, - Настя покачала головой.
   - И я не хочу, - вздохнул Найденов. - Он мог бы, конечно... У него "Ай кампани" в партнерах... занимался бы я этими треклятыми утюгами. Да? Платили бы приличные деньги... Дирхамов четыреста, наверное.
   - Нет, - повторила она.
   - Ну и что остается?
   Они помолчали.
   - Остается биржа, - сказал Найденов. - Ничего страшного, но...
   - Лешенька, ну что ты? - перебила она. - Ну перестань. Потерпи, пожалуйста. Мы замечательно живем. Замечательно! Рано или поздно ты найдешь работу. Ну когда-нибудь должна же подвернуться нормальная работа!
   - Может быть, - он пожал плечами. - Но когда? Я не знаю. Завтра? Через год? Через пять лет? Когда у меня мозги высохнут и я уже ни на что не буду способен?
   Она осторожно погладила его по щеке.
   - А почему не брился?
   - Настюш, - вздохнул Найденов, обнимая ее. - Понимаешь, это реальный шанс. Этот билетик нам с неба свалился. Реальный шанс. Настоящий.
   Настя зябко передернула плечами и горестным жестом сложила ладони на коленях.
   - А если ты проиграешь? - спросила она.
   - Я не проиграю, - угрюмо сказал Найденов. - Я чувствую, что не проиграю. Я не могу проиграть.
   - Чувствую! Не могу! - Настя всплеснула руками. - О чем ты говоришь? Чего стоят твои предчувствия? Это же смешно!
   - На выигрыш шансов больше.
   - Я не знаю, не знаю! Ну, больше, ладно. Но ведь есть шансы и на проигрыш - и немалые! Согласись, - это просто безумие! Если ты проиграешь, то... - Она закрыла глаза руками и всхлипнула. - Безумие, безумие, повторяла Настя. - Ну хоть меня пожалей, ради аллаха! Если ничего... если нам совсем ничего нельзя!.. то хотя бы с тобой рядом я могу быть? Хоть это мне можно?
   - Я выиграю, - сказал Найденов. - Не плачь.
   Вишневого цвета полоса появилась в середине. Края голубели - как будто накалялись.
   Он обнял ее и стал целовать мокрые щеки.
   - Ну перестань... ну пожалуйста.
   - Нет, я не могу так! - Она вырвалась. - Я не могу тут сидеть и ждать, что с тобой там сделают! Я же люблю тебя! Я не могу! Я говорю тебе - давай уедем!
   - Господи, да куда же мы уедем? Кому мы с тобой нужны? И где?
   - Начинается! Ну что ты придуриваешься! Ты опять забыл?
   - Что забыл? - простодушно удивился он.
   - Ну вот! - протянула Настя, упирая руки в боки и глядя на него широко распахнутыми глазами. - Он забыл! Что у нас виза в Гумкрай пропадает - не помнит! Что уже через три месяца сгорит - и тогда снова всю эту волокиту! всю эту бодягу!.. Сколько времени потеряли! Раньше ты мне голову морочил, что тебя из-за старого допуска ФАБО не выпускает! Дождались, наконец, выпускает! Теперь что? Почему два раза не уехали с готовыми документами? Что мешало?
   Она приложила ладони к щекам и сидела так, раскачиваясь.
   - Господи, мы бы уже давно устроились!.. Чего ты ждешь? Ты видишь, этот город не для нас! Мы тут даже кошку завести не можем! А заведем - так ее опять на почтовом ящике повесят!.. А теперь ты еще хочешь идти на лотерею! Она потрясла головой, как будто пытаясь проснуться. - Пожалуйста! Давай прямо сегодня соберемся - и уедем! Или завтра. Нам нечего терять. Там не может быть хуже, чем здесь! Я на все готова! Я полы буду мыть! На фабрику пойду! Продавщицей!.. И там-то тебе точно дадут лабораторию! Неужели они не поймут, чем ты занят?
   Найденов фыркнул.
   - Лабораторию! Как же! Какие там к аллаху лаборатории? Нет, Гумкрай это не для нас. Я этих гумунистов не видел, слава богу, и видеть не хочу... Вообще, выбрось из головы. Почитай, что про них пишут. Зачем тебе эта лабуда? И потом: мама здесь одна останется?
   - Опять! - воскликнула она, отчаянно всплескивая руками. - Зачем ты веришь всей этой белиберде! Чего у нас только не пишут! То женщина родила крокодила, то ребенок питается электричеством... то про болотное перерождение расскажут! про лягушачьи лапки!.. Чушь это все! Дядя Федор же ничего такого оттуда не писал! Писал, что живут себе люди... трудятся. Детей растят!.. Думаешь, там тоже бэби-мед? Наверняка ничего подобного! Отгородились от нас - и живут себе по-прежнему. И я хочу по-прежнему. По-человечески! Как было. Понимаешь? Никто никого не угнетает. У всех работа! Лаборатории!.. Разве плохо? И при чем тут мама? Устроимся - она тоже приедет.