Волос Андрей. Маскавская Мекка

   - Трифонович, Трифонович, - поправил Горюнов, моргая прозрачными глазами. - Да уж какая разница-то... хоть горшком, как говорится... дело-то не в этом... нет, я не с калэсом, не по Селене, Александра Васильевна, не по космосу... я, собственно...
   - Садитесь, садитесь! - повторяла Твердунина. - Не в первый раз видимся, давайте уж без церемоний.
   Жуя губами, Горюнов испуганно воззрился на Твердунину сквозь растресканные очки; чему-то вдруг в ее лице мгновенно ужаснулся, сорвал кепку и с облегчением смял в подрагивающих руках.
   Твердунина выдержала мечтательную паузу и спросила:
   - Так чем я вам могут помочь, Савелий Тро... Тимофеич?
   Учитель вновь мелко засуетился, расправляя головной убор на колене, и наконец выговорил:
   - Александра Васильевна, голубушка! Не велите казнить, велите миловать. Кабы не крайняя нужда - крайняя! - он отчаянно попилил горло ребром ладони, - никогда бы я к вам с этими пустяками... разве стал бы я отрывать от дел? Да боже сохрани!.. Только дело-то в том, что перегородку ставить никак нельзя. Уж я и в ЖАКТе, и в исполкоме - нельзя, говорят! Хоть что делай, а перегородку не ставь. Потому - окно-то одно в комнате, и створками вовнутрь, и ежели его разгородить, так оно и вовсе не открывается. А не разгораживать - так вторая половина темная, и дитю в ней заниматься нет никакой возможности. А меня в нее тоже никак, потому что она по метрам почитай что в полтора раза больше... кто ж допустит, чтоб дите с арифметикой в таком куцем углу, а старичье - на приволье? Да мне и вообще-то уж на бугор давно пора... ведь кряхчу из последних сил. Я им говорю - давайте ее, перегородку то есть, таким вот манером-то, наискось и воткнем... Но в ЖАКТе разве кому-нибудь что-нибудь докажешь?..
   По-видимому, сегодняшнее дело волновало Горюнова несравненно больше, чем вчерашнее, касающееся Селены; во всяком случае, он путался, толковал с пятого на десятое, и в смысл его речей Александра Васильевна никак не могла вникнуть: сбивался на козни жилищного отдела, описывал трудовую жизнь своего сына, капитана правоохранительного ведомства Горюнова, обличал происки бывшего мужа его новой жены, Ирины, снова поминал жилищный отдел... Уловив, наконец, кое-как из сумбурного повествования, что речь идет вовсе не о мавзолее, а о жилищном вопросе (дура Зоя что-то, как всегда, напутала), Твердунина поняла, что слушать престарелого учителя вообще не имеет никакого смысла: жилищный вопрос - дело тупиковое.
   Благожелательно кивая примерно на каждом седьмом слове, Александра Васильевна размышляла о том, что работа по переделке человека еще далеко не завершена; ей было обидно, что люди гумунистического края не способны, как правило, к мало-мальски логическому и последовательному изложению событий; вот послушать хотя бы этого Савелия Три... как его, черта?.. ну да, Трофимовича... А еще учитель. А еще про Селену. И вот таким приходится поручать самое ценное, что есть, - детей. Ни логики, ни последовательности спешка, торопливость, через пень-колоду, с грехом пополам, нога за ногу... что за речь? - ни два, ни полтора... ни рыба, ни мясо... ни черту свечка, ни... без плана, без цели... запас слов ничтожен, множество ошибок в употреблении, в ударениях... И это - учитель. Что же говорить о трактористах, об экскаваторщиках, об изолировщиках, в конце концов... о мотальщиках и прядильщиках... словом, о людях простого труда? Невеселое зрелище. А как хотелось бы видеть их совсем другими! Ведь можно вообразить: открывается дверь, входит высокий стройный человек в хорошем костюме, молодой (а то что это за селенит, честное слово, - сто лет в обед!), с достоинством здоровается, подходит к столу, отнюдь не кривляясь и не шаркая ногами, не с клюкой, а с хорошим кожаным портфелем... и - не смущаясь, не лотоша... Лицо Николая Арнольдовича снова наплыло, заставив сердце сбиться с нормального ритма. Да, да, как все-таки мало таких - высоких, сильных, стройных... Сердце не хотело биться ровно. Она вздохнула. Очень мало... Все больше мелкие какие-то людишки... с запинками. Вздохнула. Что ж, это дело не одного поколения, не двух, не трех... Надо работать над этим, работать... Вот именно: дел - непочатый край, а тут этот Савелий... как там его?..
   Вдруг подумалось, что Игнатий может препятствовать разводу... или Колина жена... ведь наверняка упрется, мерзавка! Александра Васильевна встревоженно смотрела на старого учителя, кивая в такт его словам, и под ее взглядом он говорил все быстрее и быстрее... Что тогда? Какие законы на этот счет существуют? Ей представились вдруг все бездны создавшегося положения: две семьи рушатся, чтобы из осколков образовать одну новую... сколько поводов для скандалов, слез, унижений!.. Сколько мучений, гадостей, пересудов!.. Ну и пусть, пусть! Она задышала чаще и выпрямилась в кресле, сжав подлокотники. Все равно! Она не предаст ни себя, ни Колю! Пусть! Вместе все можно перенести, все пережить! Она выдержит эти испытания!..
   - Вот я и говорю: давайте его мне, и все устроится! - с отчаянием в голосе закончил Горюнов под ее невидящим, но пронзительным взглядом.
   - Что? - машинально переспросила Александра Васильевна, вновь обнаруживая существование посетителя. Она окончательно потеряла за своими размышлениями нить учительского повествования и теперь, не подавая виду, пыталась сообразить, не ошиблась ли с самого начала: завершение речи было, вроде, не вполне жилищным.
   - Кого, простите? - переспросила она, наклоняясь ближе, чтобы дать понять: она просто не расслышала... шум за окном... стройка.
   - Виталина, говорю, - Горюнов вытер взмокший лоб. - Вождя, то есть.
   Твердунина взметнула брови.
   - Я же из самых лучших, - испуганно залепетал учитель. Похоже было, что он чувствовал себя как бабочка, которую вот-вот насадят на булавку. - Вы же мавзолей строите. А мавзолей - это что же? - он хихикнул. - Это ведь стройматериалы, Александра Васильевна... Кирпич, бетон... Так я и говорю: не надо отдельно. Лучше выделите нам квартирку из этого матерьяла, а Виталина мы возьмем к себе. И отлично разместимся, - заторопился он, замечая, как на лицо Твердуниной наползает грозовая туча. - Я с ним в комнате-то и буду... пожалуйста... Мне места-то сколько надо? - дурашливо спросил учитель, хихикнув в другой раз: нервы совсем отказывали ему. - Мне и надо-то совсем чуточку... почти как кошке, или собаке там... не знаю... Положим с почетом, не беспокойтесь! И доступ к телу организуем со всем удовольствием. Разве мы не понимаем? Только чтобы по ночам не топали...
   - Да вы с ума сошли! - с облегчением сказала Александра Васильевна и захохотала. - Что вы, Савелий Тихоныч!
   Горюнов сжался.
   Александра Васильевна смеялась. Глаза ее сияли, лицо разрумянилось. Она подносила ладонь к щеке, она утирала слезы, смех ее был звонок и весел, зубы блестели; "Ой, уморили вы меня, Савелий Терентич! - сдавленно говорила она, клонясь к столу. - Ой, уморили!.."
   - Да что же смешного? - горько спросил Горюнов, когда она успокоилась и теперь только качала головой и улыбалась, повторяя: "Ну, уморили!.. Ну, уморили!.." Губы у него дрожали. - Я ведь с полным почетом, с уважением... дорогое для всех имя... мы разве не понимаем?! Конечно, надо!.. Но нам-то как? Друг на друге живем! Вчера, не поверите, товарищ Твердунин заглянул, так посадить некуда... ну просто некуда посадить!
   Холодно улыбнувшись, Александра Васильевна нажала кнопочку.
   - Ладно, не надо квартиру! - загорячился учитель, уясняя, видимо, что жилищное дело висит на волоске и вот-вот сорвется. - Хорошо! Раз нельзя, так давайте я прямо там буду жить! - Он махнул рукой в направлении окна, за которым рокотало и лязгало. - Вместе с ним на площади! Что в этом плохого? Каждодневный уход, влажная уборка!.. Доступ к телу - пожалуйста! В любое время! Я человек пожилой, вы понимаете... никаких глупостей, чтобы там привести кого или как... а разгрузка-то какая выйдет!
   - Зоя, - устало сказала Твердунина. - Проводите товарища Горюнова.
   Дверь закрылась.
   Александра Васиьевна подперла голову.
   Вот с такими людьми ей... а что он про Игнатия? Выходит, еще Игнатий туда зачем-то шляется... Игнатия приплел, вставил лыко в строку - вот что жилищный вопрос с людьми делает. Это Попонов его туда затащил, наверняка Попонов! Сапоги добывали... добытчики!..
   С досадой громыхнув стулом, она поднялась и подошла к окну.
   Дождь все моросил. Тусклый утренний свет струился над мокрой площадью. Экскаватор отогнали метров на сорок в сторону. На его месте расположился автокран. Это простое зрелище почему-то вызвало в ней ощущение чудовищной скуки. Вздохнув, посмотрела на часы. Без пяти девять. Спит он еще или уже проснулся?..
   Преодолевая необъяснимую апатию, снова набрала номер Клопенко... переговорила с Глючаниновым... с Крысолобовым... Полк был переведен на боевое дежурство, но все же готовился к почетному караулу и салюту; пуговичная тоже, по словам директора, стояла на ушах. Еще вчера она бы выслушала эти рапорты по крайней мере с удовлетворением. Сегодня же испытала только томление, и если бы могла быть перед собой абсолютно честной, заключила бы, что ее раздражает все, что отвлекает от мыслей о Мурашине.
   Она бесцельно бродила по кабинету, поминутно глядя на часы и незаметно впадая в состояние тихой истерики. Давно уже должен был проснуться... прийти сюда... поздороваться... Его нет. Наверное, робеет. Она могла понять его робость - ей самой казалось странным увидеть его сейчас; и вместе с тем страстно этого хотелось. Сердце сладко ломило. Конечно же, он спит еще, ленивец... Дверь заскрипит, когда она осторожно нажмет на ручку... там такая скрипучая дверь... и он проснется. Холодок побежал по спине. Вообразила собственные легкие шаги... вот уже стоит у изголовья... протянув руку, нежно касается русых волос... Фу, глупость какая - там же Кандыба, будь он неладен! А если бы Кандыбы не было? Может быть... да, да... наверное... Сегодня Николай уедет в область, и они увидятся не скоро... день или два точно... кто знает, может быть и больше? Может быть, неделю?.. Это слово звучало пустым звуком: как можно не видеть его неделю? Она часто и прерывисто дышала, руки холодели. Конечно, конечно, если бы не Кандыба!.. Она бы пошла сама. В конце концов, две тоски - его и ее - стоят же нескольких шагов по лестнице?!
   Внезапно ей пришло в голову, что Кандыбы может и не оказаться в комнате. Нет, действительно: ему нужно умываться, бриться... И если Кандыба по своим делам вышел, допустим, в туалет... Ведь нужно буквально три секунды! Ведь она хочет сказать только несколько укоризненных и нежных слов: "Ну почему же ты не идешь ко мне, Коля! Я понимаю, ты тоже смущен, ты чувствуешь неловкость после того, что случилось вчера... но пойми - любовь искупает все!"
   И тут же выскользнуть!
   Трепеща, она поднялась и вышла из кабинета.
   - Если позвонит Бондарь, - сказала Твердунина, чувствуя, как перехватывает дыхание, - пусть ждет у телефона... я вернусь через минуту.
   - Чтой-то вы взбледнули, Александра Васильевна, - заметила Зоя Алексеевна. - Может, чайку?
   - Потом, потом...
   Коридор был пуст. Она подошла к лестнице, занесла ногу - и замерла, услышав негромкий, скрадываемый расстоянием, кошачий голос гостиничной двери... затем щелканье замка, басовитое покашливание... шаги, наконец... и, легко и бесшумно повернувшись, поспешила назад, снова задыхаясь - и снова не от торопливости движений и не от того, что сдерживала дыхание, поскольку собственное дыхание казалось оглушительным, - нет, нет! - а потому, что любимый уже поднимался к ней и через несколько секунд должен был подойти к дверям ее кабинета!
   - Чаю, Зоя! - ликующе крикнула она, врываясь в предбанник, а через мгновение уже сидела на своем месте, держа в руке карандаш и озабоченно сводя брови над какой-то бумагой, слова которой прыгали и заслоняли друг друга.
   Догадка ее была совершенно верной: не прошло и минуты, как стукнула дверь... послышался рокочущий бас... тяжелая поступь... почему-то она не узнавала голоса... Бас рокотал, приближаясь, Александра Васильевна удивленно приоткрыла рот, поднимая глаза на звук раскрывающейся двери, - и карандаш выпал из пальцев, как если бы они мгновенно стали гипсовыми.
   - Га-га! - произнес Степан Ефремович Кандыба.
   Повел шеей, и еще раз:
   - Га-га!..
   За ночь он весь как-то расправился, раздался (так сама собой расправляется хорошая шерсть, вынутая на воздух после долгого хранения): фигура высилась горой, неохватные плечи были разнесены метра на полтора, мощная шея держала тяжелую голову, поставленную несколько набок - должно быть, для того, чтобы усилить впечатление силы и надменности, и серебристый бобрик прически посверкивал - будто дружные озимые, кое-где побитые изморозью.
   - Га-га! - откашлялся наконец он и благожелательно проревел, нависая: Да сидите, сидите! В ногах правды нет. Правда не в ногах! Верно, Александра Васильевна?
   Встать она в эту секунду при всем своем желании не смогла бы, но нашла силы немо кивнуть головой и, кое-как нащупав карандаш, указать им на кресло.
   - Прошу вас, я... - выговорила Твердунина, делая еще одну попытку подняться. - Здравствуйте, Степан Ефремович...
   - Да сидите же, сидите, - сказал он, усаживаясь. Кресло похрустывало. Какая вы, право, импульсивная. У нас ведь... - И вдруг, уперевшись тяжелым взглядом в лицо и сделав несколько сосущих движений, которые так пугали ее ночью, закончил фразу: - ...рабочая обстановка, а не танцульки... Сидите уж.
   Она перевела дух, слабо улыбаясь и кивая.
   - Вот так, Александра Васильевна, - протянул Кандыба. - Да-а-а...
   - Да-да, - потерянно отозвалась она. - Несколько неожиданно... простите, я... Как говорится... такая вот ситуация... - помахала карандашом в воздухе, - сегодня с утра запарка... масса дел, но... как вы спали?
   - Отлично спал, - ответил Кандыба. - Снов рассказывать не буду, если позволите. Позволите? - И заухал: - Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
   - Да, да, сны... конечно, - кивнула Твердунина, не зная, что сказать. У нас тут хорошо, спокойно...
   - Вот уж верно: спокойно, - иронично согласился он. - Можно расслабиться.
   - Расслабиться? Да почему же сразу расслабиться? - заговорила она, понемногу приходя в себя. - Вот, пожалуйста, - поднялась на ватных ногах и сделала шаг к стенду. - Вот, Степан Ефремович, кривая укосов неуклонно ползет... а вот, обратите внимание, удои...
   - Удои? - переспросил "первый".
   - Ну да, удои. Заметьте вдобавок, что в третьем квартале...
   - Бросьте, - сказал вдруг Кандыба жестко. - Что вы мне про удои? Какое мне дело до ваших удоев? При чем тут? Вы что, не понимаете? Вы думаете, удои важнее моральной стороны вопроса?! Меня совсе-е-е-ем другое интересует! Удои?! Хорошо же! Если вы так, тогда и я вам прямо! А то что ж мы все обиняками! Вы мне лучше теперь расскажите, товарищ Твердунина, о своих отношениях с товарищем Мурашиным! Это я с удовольствием! Это не удои! Разве могут какие-то там жалкие удои? Это роман! История соблазнения! "Второго" обкома "первым" райкома!.. И когда! Когда все прогрессивное с замиранием. Когда у честного не стоит. Вопрос, с кем он сегодня. Честные люди с рабочими Маскава! А они тут несмотря на. Что им? Там братья по классу штурмуют цитадели. Пусть их. А тут секретарь секретаря. Что вы! Никак не могут удои! Сравниться ни в коей мере. Так что давайте ближе. Как говорится, к делу. А то укосы, понимаешь!.. удои!..
   И Степан Ефремович, уперевшись в нее тяжелым и злым взглядом, отвратительно зачмокал.
   Она окаменело молчала.
   - Ну, не хотите сейчас, давайте в другом порядке, - хмуро сказал Кандыба через полминуты. - Сначала о нашем общем деле... а потом уж о вашем персональном. Что с мобпрограммой? Что с мавзолеем? Я вас спрашиваю или кого?
   - Что? - слабо переспросила она.
   "Первый", многократно расслаиваясь и трепеща, снова выплывал к ней из того глухого и мертвого тумана, в который она погрузилась после его слов.
   - Мавзолей, говорю!
   - Мавзолей?.. Да, да, мавзолей... работы идут, Степан Ефремович... близятся к завершению работы и... и в двенадцать часов митинг... соответственно... простите, я ослышалась... что вы сказали? Персональное дело? Кажется, я... - она поднесла пальцы к вискам. - Мне что-то нехорошо сегодня... мне показалось, вы сказали, что... или я... нет?
   - Что ж нет-то, - усмехнулся Кандыба. - Что ж сразу нет-то, Александра Васильевна? Почему нет? Именно что да! А иначе как? Гадить - пожалуйста, а товарищам в глаза посмотреть - так сразу нет? - он замолчал, потом чмокнул и отчетливо скрипнул зубами. - Но я же говорю: об этом позже. Вернемся к делу. Дело надо делать, а не сопли на кулак мотать. Церемониал предусмотрели?
   - Караул, - пролепетала Твердунина.
   - Оркестр?
   Немо кивнула.
   - Салют?
   - Да...
   - Речь готова?
   - Речь?.. речь готова, да...
   - Ну, хорошо, хорошо... ладно. Теперь, значит, так. Вернемся к персоналиям.
   Почмокал, глядя с угрюмой улыбкой.
   - Я, собственно, не понимаю, Степан Ефремович, - дрожащим голосом начала она, - почему вы...
   - Почему, почему... Вы дурочку-то не валяйте. Тоже мне - тайна двух океанов. Подельничек-то ваш тоже - ую-ю, ую-ю... - Кандыба издевательски заюлил задом, так что затрещало кресло. - Что ж, кишка тонка старшему товарищу правду сказать? А? Гадить, значит, все могут, а правду сказать нет?! - Кандыба вздохнул. - Такое получается положение. Как-то это все нечестно. Где ратийная совесть? Нужно уметь смотреть в глаза товарищам по гумрати. Все же ясно как белый день! Я как увидел вас обоих - ага, думаю... У меня ж чутье. Вы как же рассчитывали - шито-крыто? Нет, брат, меня не проведешь - я ж тридцать лет на руководящей работе... Ну, позапирался, конечно... не без того. А что ему так уж запираться? Ему запираться не резон. Ему ж со мной работать... Да и вам со мной работать, - понижая голос, сказал "первый". - Я ж понимаю. Оступиться всякий. Бывает. Случаются, как говорится, заблуждения. Не волнуйтесь. Вот дадим строгача - как рукой снимет. Никаких чувств. Никаких расслаблений. Как и не было ничего... А? Только зачем вам это? - тихо спросил он, легонько почмокивая. - Зачем строгача? Вам расти. О будущем. О деле. О гумрати. А такая оплошка. Персональное дело. Выговор. Наверняка с занесением. А?
   Александра Васильевна всхлипнула.
   - В общем, давайте так, - еще тише предложил Кандыба, наклоняясь к ней и отчего-то начиная сладостно поерзывать всем своим мощным телом. Давайте-ка по-гумунистически, напрямки. Без дураков, как говорится. Что тут тень на плетень. Дело-то простое. Можно все решить. Подумайте. Зачем вам? Ни к чему. Нужно только сесть. В спокойной обстановке - и решить. Верно? Есть пути. Вы не станете отрицать? Было бы глупо. Ну не расстраивайтесь, не стоит. Пустяки. Хорошо, что... гр-р-р-р-р! - издал он вдруг сдавленное рычание, - что это я... а не какой-нибудь мерзавец... не какой-нибудь там... люди-то разные... а?.. хорошо, что мне... верно? У-тю-тю-тю-тю, какие мы слабенькие... гр-р-р-р... нежненькие какие!.. Давайте-ка мы с вами так... вечерочком... гр-р-р-р... вечерочком решим этот вопросец... в спокойной обстановочке... где нам не помешают... ведь по душам, как гумунист гумунисту... а?.. чай, не чужие... у-тю-тю-тю, какие мы...
   - Что? - пробормотала Твердунина. Перед глазами мутилось. - Что вы...
   - Вечерочком... милости прошу... так сказать... Чем богаты, - рокотал Кандыба, гладя ее локоть. - В гостиничку... и спокойненько, без свидетелей... у-тю-тю-тю!..
   Александра Васильевна зажмурилась. Она хотела завизжать - дико завизжать, тряся головой, содрогаясь, вырывая руку из его противных скользких лапищ, топая ногами... и не успела: все окончательно перекосилось и погасло.
   А когда пришла в себя, Кандыбы в кабинете уже не было.
   Маскав, пятница. Титаник
   - Шура, - сказал Семен Клопшток, пытаясь усмирить дыхание. - Давай камеру понесу.
   - Да ладно, - прохрипел Степцов. - Уже скоро.
   Еще минут через десять лестница, напоследок круто изломившись, вывела их на квадратную площадку. Внизу густилась стальная паутина подкупольных перекрытий. Туда лучше было не смотреть. С краю площадки вертикально вверх уходила стальная штанга с наваренными поперечинами. Она упиралась в перламутровую твердь купола.
   - Вот, - сказал Клопшток, тяжело дыша. - Вот это он имел в виду. Раздолбай. Ну ладно, ничего.
   Степцов осторожно опустил камеру на рубчатый помост, разогнулся и, обозрев штангу и люковину над головой, сказал в три приема:
   - Сема... ты... сдурел.
   Семен дурашливо поплевал на ладони.
   - Была не была...
   Он взялся за перекладину, кое-как подтянулся... нащупал ногой скользкое железо... Штанга дрожала. Наверное, если бы прижаться к ней ухом, можно было услышать гул. Железки были влажные и скользкие. Через минуту он встал на последнюю.
   - Ну? - спросил Степцов.
   - Не идет, - с натугой ответил Клопшток. - Не идет, сволочь!..
   Что-то наконец заскрипело. Люк поддался и начал нехотя запрокидываться.
   - Ну? - крикнул Степцов.
   - Нормально! Давай!
   Степцов осенил себя крестным знамением и поставил ногу на первую поперечину...
   Через несколько минут они стояли на пятачке РП. Хлипкие перильца гудели под напором ветра. Капли злого дождя секли будто картечь из базуки горизонтально. Набирая скорость, купол безоглядно летел в туман и тьму.
   - Двенадцатый, двенадцатый! - повторял Степцов. - Кто-нибудь есть в студии?
   Клопшток выругался.
   - Да что они там все!..
   Загорелся индикатор общения.
   - Двенадцатый! - обрадовался Степцов. - Вы чего там, уснули?
   - Сема, ты? - ответил торопливый голос. - Тут такое делается, ребята!
   - Да что там такого у вас делается! - крикнул Клопшток. - Это ты, Равиль? Ты сейчас увидишь, что здесь делается! Дай прямой экстренный!
   - Сколько?
   - Пять! Десять! Сколько выйдет!.. Мы на куполе! Скорее! Нас сейчас сдует отсюда к аллаху!.. Давай, не тяни!
   Он нетерпеливо ударил кулаком по шатким перильцам.
   Через несколько секунд индикатор общения переморгнул на зеленый.
   - Наша съемочная группа находится на куполе Рабад-центра! - ветер рвал речь ото рта, и Семен говорил как никогда медленно, нарочно отделяя слово от слова. - Вы знаете, это самая высокая точка Маскава. По-прежнему идет дождь. Но все же он несколько утих. Кажется, что смотришь на иллюминированную карту. К сожалению, облачность мешает рассмотреть подробно... дождь и туман прячут от нас кое-какие детали. Но все-таки можно разобраться в непростой географии... Вон те дальние огни - это небоскребы Юго-Западной части столицы... Та россыпь созвездий с противоположной стороны - жилые районы Бирюлева... левее - это, кажется, Орехово... дальше Братеево... Видите? вот эта длинная стрела, пересекающая центральную часть Маскава - это проспект Слияния... Левее купол храма Христа-Спасителя... рядом купол мечети Праведников... А острый свет, уходящий в небо - это игла минарета Напрасных жертв...
   Оператор панорамировал.
   - Но, как вы понимаете, мы оказались здесь не для того, чтобы любоваться красотами нашего прекрасного города, - надсадно кричал Клопшток. Голос быстро садился. - События у Западных и Восточных ворот Рабад-центра уже получили подробное освещение. Вы видите самые последние итоги. Как я понимаю, все кончилось. По крайней мере, ни у Восточных, ни у Западных ворот в настоящий момент не наблюдается никакого движения. По-видимому, возмущенные толпы проникли в сам Рабад-центр. Перед тем как направиться сюда, на купол, мы получили информацию о том, что массы вооруженных людей штурмуют здание "Маскавской Мекки". Через несколько минут мы попытаемся продолжить передачу именно оттуда - из одного из красивейших уголков Ма...
   Клопшток замолчал на полуслове.
   - Направо камеру, направо! - воскликнул он через секунду. - Я не понимаю, что происходит! Смотрите! Окраины начинают гаснуть! Квартал за кварталом! Целые улицы, районы... ого! Смотрите, смотрите! Вряд ли это когда-нибудь повторится! Странное зрелище!.. Северная часть почти исчезла! Осталось только... минуточку, это, наверное, Бескудниково... нет, уже не понять... Что происходит?.. Кажется, что огромный корабль медленно погружается в пучины океана. Как будто мы следим за гибелью "Титаника"!.. Кстати говоря... я вдруг сообразил, что уже далеко не все могут это видеть!.. Я представляю, как все в новых и новых районах мгновенно гаснут экраны глобализаторов... и вы уже не можете наблюдать... но те, кто еще слышит нас! Кто еще следит за нашим репортажем! Тьма захватывает и центральные районы!.. Вот погасла Садово-Кудринская!.. Триумфальная!.. Полная тьма!.. Мы окружены тьмой! Тверская пропала! Проспект Слияния! Кремль!.. Всем, кто слышит нас: мы все еще стоим на куполе Рабад-центра! "Титаник" тонет, но мы играем свой регтайм! Город тонет во мраке! Тьма подступает все ближе! Прощайте!.. С вами были корреспондент Семен Клопшток и оператор Александр Сте...
   x x x
   Экран глобализатора погас. Одновременно с ним погасли лампы.
   - Ни хрена себе! - послышался в темноте раздраженный голос.
   Через несколько секунд лампы на потолке кабинета снова засветились пусть и вполнакала.
   - Ага, - облегченно сказал высокий и плотный мужчина в форме мамелюкского офицера. - Поня-я-я-ятно...
   На самом деле кроме того, что где-то в подземелье "Маскавской Мекки" запустилась система аварийного энергоснабжения, Балабуке ничего не было понятно.
   Подняв густые черные брови, он посмотрел на часы. Затем пружинисто поднялся, машинально поправил кобуру скорчера, одернул китель (четыре большие звездочки на его зеленых погонах соответствовали нешуточному званию калон-колонеля, что по армейской иерархии соответствовало бригадному генералу) и подошел к окну.
   За окном густилась тьма - тьма, кое-где разреженная сгустками тусклого мерцания. Потуги аварийного энергоснабжения в сравнении с обычным сиянием Рабад-центра были просто оскорбительны.