Волос Андрей. Маскавская Мекка

   третье связи соображениями гумбезопасности обеспечить строжайший контроль секретность проверку концентрацию нежелательных элементов числа беженцев тчк разбор беженцев производить рамках гумзаконности практической оптимальной справедливости силами гумтроек на усмотрение председателя тчк ответственный клопенко тчк
   четвертое связи нуждами концентрации сил средств выхода гумунизма пределы края запретить торговлю спиртными напитками спиртосодержащими жидкостями крепостью более семнадцати градусов тчк перечень приложение один ответственный твердунина тчк
   пятое приложение один спирт зпт водка зпт коньяк зпт портвейн зпт средство мойки окон синий луч тчк
   первый секретарь верхневолоцкого ок гр клейменов
   Тренькнул телефон.
   Она оторвалась от телеграммы и взяла трубку.
   - Александра Васильевна, Верхневолоцк на проводе, - проскрежетала Зоя.
   - Алло!
   - Да, Александра Васильевна. Здравствуйте, - мелодичным голоском отозвалась Клейменовская секретарша. - А Михаила Кузьмича нет...
   Твердунина почувствовала облегчение, и сама же на себя за него рассердилась: ну что хорошего в том, что неприятная минута отодвигается! Все равно ведь потом получать, что положено...
   - Тогда я вас попрошу, Нина, о небольшом одолжении, - сказала она тем корректным тоном, который только и может верно указать на существующую между людьми дистанцию. - Позвоните, пожалуйста, когда он появится...
   Ниночка помолчала.
   - Он не появится, - расстроенно сказала она.
   - Что значит - не появится? - переспросила Твердунина. - Заболел?
   - Он, Александра Васильевна, только что в Краснореченск отбыл.
   - Надолго?
   - Навсегда, - ответила Ниночка. - Я думала, вы в курсе...
   Ба-бах! - ударило и гулким колокольным звоном отдалось в голове Александры Васильевны.
   Навсегда!
   Вообще-то, она догадывалась, что в области Клейменов не засидится. Так и должно быть: район, область, край - три ступени территориальной иерархии. Но все-таки: ничего себе! Трех лет не прошло - и уже в крайком!
   - Я в курсе. Просто не знала, что сегодня, - соврала Твердунина и не утерпела: - А вас не взял?
   - Он хотел, но... - сказала Ниночка, и голос ее горестно дрогнул.
   Вот и поделом, - злорадно подумала Твердунина. - Там своих профурсеток сколько хочешь!..
   Три года назад, когда Клейменов уходил в обком, Ниночка, его смазливая секретарша, осталась у Твердуниной. Однако Александра Васильевна терпеть не могла ее глупого хихиканья, и скоро они расстались. Сам же Михаил Кузьмич, узнав, что вместо того благоуханного цветка, что он сам когда-то подсаживал на секретарский стул, вырос бурый кактус в лице Зои Алексеевны, язвительно заметил, что это лишь подтверждает его давнее убеждение: ни одна красивая женщина, будь она хоть секретарем КК, не станет терпеть возле себя другую, хотя бы немного привлекательную, если тем или иным способом может от нее избавиться, - на что Александра Васильевна несколько обиделась. А Ниночку Клейменов через полгода забрал к себе в область - и даже какое-то жилье ей там организовал.
   Но все-таки: каков Михаил Кузьмич! Слова не сказал!.. Да и дьявол бы с ним: не сказал и не сказал, переживем... Важно другое: если Клейменов не известил ее о своем возвышении, значит, лично для нее никаких перемен не последует, -- первый секретарь Голопольского района остается на прежнем месте.
   Черт возьми! Почему-то обидней всего бывает, когда рушатся именно такие надежды - робкие, не имеющие права на жизнь. Человек сам гонит их от себя, а они все же не оставляют его, шуршат, как мыши в темном углу...
   Аппаратная жизнь, как и всякая другая, содержит в себе незначительный элемент лотереи. И поэтому надежда на случайный выигрыш - застенчивая, сама осознающая свою беззаконность - все-таки жила в ней. Ведь могло, могло так повернуться, что при будущем возвышении Клейменова именно она займет его место. Ведь крутится лотерея судьбы! прыгает шарик! продолжается игра! Бывало, мечтательно задумывалась об этом... но через минуту встряхивала головой и снова принималась за дела.
   И вот на тебе - ба-бах!.. Черт-те что!
   - Кто же теперь? - как можно более беззаботно спросила она. - Веселов или Мурашин?
   Ниночка молчала. Потом откашлялась, словно готовясь произнести что-то очень важное, а Александра Васильевна уже догадалась - что именно, и сердце у нее снова сжалось и стукнуло лишний раз.
   - Не Мурашин и не Веселов, - несколько замогильным голосом проговорила Ниночка. - Не из наших.
   - Не из наших! - эхом отозвалась Твердунина. - Это точно?
   - Уж куда точнее, - вздохнула Нина. - Николай Арнольдович вчера при мне под расписку приказ по директиве Ч-тринадцать получал.
   Они помолчали.
   - Выходит дело, с варягом будем жить, - с плохо скрытым недовольством заметила Нина.
   Александра Васильевна и сама испытывала легкую растерянность. Конечно, было бы проще, если бы "первым" стал Мурашин или Веселов - свои люди; а так-то кого еще назначат? с кем пуд соли есть?..
   - Ничего страшного, - мягко сказала она, хотя на самом деле ей следовало одернуть собеседницу: в конце концов, кандидатура "первого" - дело нешуточное, и не секретаршам, пусть даже смазливым, рассуждать по этому поводу. - Не волнуйтесь. А Николай Арнольдович на месте?
   - В промышленном. Он под вечер к вам собирался подъехать.
   - К нам? - переспросила Александра Васильевна.
   - К вам, именно к вам, - с непонятным нажимом повторила Ниночка.
   - То есть... ага. Ну, хорошо. На всякий случай: попросите его позвонить, если появится.
   Она положила трубку, поднялась в задумчивости. Подошла к окну и снова посмотрела на памятник. Нет, все-таки со спины это выглядит куда пристойней - по крайней мере, можно вообразить, что правую руку он держит у груди.
   Значит, Ч-тринадцать... Конечно. В "первые" по-другому не ходят. Так-так... Если Клейменов уже убыл в крайком... это что же значит: новый "первый" появится сегодня ночью? Ответственным назначен Мурашин. Понятно, кому ж еще, как не "второму", отвечать за такое дело... А кто с ним? Скорее всего, Веселов.
   Но если с ним будет Веселов, то Мурашину следует вечером ехать вовсе не к Твердуниной в Голопольский, а в Колупаевский к Веселову. Здесь ему делать нечего. Совершенно нечего. Если только не представить, что... Черт возьми, да неужели Мурашин собирается взять с собой не Веселова, а ее?!
   Александру Васильевну бросило в жар. Ну, это уж совсем ни в какие ворота! Женское ли дело - принимать по Ч-тринадцать? Почему бы, действительно, ему не с Веселовым - как-то естественнее... Он с ума сошел! Этого ей только не хватало!..
   Но в ту же секунду она вспомнила голубые глаза Мурашина и поняла, что с Николаем Арнольдовичем не страшно. Нисколечко! Пускай берет ее - пожалуйста, она согласна! Иначе и невозможно. Что же, вот Мурашин сейчас приедет, а она ему: ах! нет! что вы! я нервничаю! я так волнуюсь! я не поеду!.. Так, что ли? Нет, это не по-гумунистически. А что по-гумунистически? А по-гумунистически - сжать зубы и выполнить директиву Ч-тринадцать!
   Она стояла у окна, невидяще глядя, как струи дождя хлещут по лужам. Их ровный шум походил на недовольный ропот дальних голосов. Ну и погода. По такой погоде... по такой погоде без сапог нельзя...
   Вздохнув, она собранно вернулась к столу. Телефонный диск скрипел и пощелкивал.
   - Игнатий? Здравствуй, это я. У тебя все в порядке?.. Я о чем хочу тебя попросить... Домой придешь, вытащи, пожалуйста, из кладовки резиновые сапоги. Что?.. Что значит - прохудились? А вторые?
   Помолчала, слушая ответ.
   - А где же?
   Пауза.
   - То есть как - отдал?
   Снова пауза.
   - Я тебя очень прошу, сейчас же пойди и забери. Мне они нужны. Без вопросов, пожалуйста! Ты слышишь?.. Все, все, мне некогда. Целую. Ты понял? Обязательно!
   Положила трубку и посмотрела на часы. Жизнь не остановилась, и терять время было никак нельзя.
   - Зоя! - решительно сказала Александра Васильевна в селектор. Обзвоните людей: в пять часов - заседание бюро. И Емельянченко ко мне немедленно. Витюшу за ним пошлите. Слышите?
   - Слышу, - проскрипел в ответ голос секретарши. - А этот-то сидит... гнать или как?
   - А что ж еще? Разумеется, гнать. Нет, - почему-то вдруг передумала Александра Васильевна. - Ладно, пусть зайдет на три минуты.
   - Товарищ Твердунина, - уже одышливо лепетал старикан, приближаясь к столу мелкими шажками инвалида. - Александра Васильевна... голубушка... Вот спасибо, так спасибо...
   Слезящиеся глаза были совсем прозрачны - мутноватое, плохой выделки оконное стекло.
   - Ну, ну! - предостерегающе поднимая ладонь, сказала Твердунина. Давайте по порядку. Вы по какому вопросу?
   - По чрезвычайному, Александра Васильевна. Уж вы позвольте, присяду...
   Старик хлопотливо полез в карман обтруханного пиджачка, добыл матерчатый футляр, из футляра извлек перевязанные разноцветными нитками очки с растресканными стеклышками.
   - Уж простите, - сказал он, восторженно глядя на Твердунину. - Никогда бы не осмелился, если б не чрезвычайные обстоятельства. Говоря литературным языком - в поисках правды. Так сказать, в последнюю инстанцию. Дело-то пустяковое, и если бы не злонамеренность, если бы не наплевательское... то есть... гм!.. В нашей школе - в той, где я до пенсии работал... Впрочем, позвольте представиться... упустил в спешке... Савелий Трифонович Горюнов, учитель физики...
   - Са-а-а-аве-е-елий Три-и-и-и-и-ифоныч! - неожиданно перебила его Александра Васильевна. Клейменов учил ее когда-то: люди - это кирпичики общества. Первым делом человека расположи к себе, а потом уж приступай к делу.
   - Са-а-а-аве-е-е-елий Три-и-и-и-и-ифоныч! - напевно повторила она. Замечательно! Звучит-то как, а! Са-ве-лий!.. Видите: жива, жива Россия! Твердунина уставилась на него вопросительно. Учитель глядел c выражением старческой оторопелости, недоуменно помаргивая и по-лошадиному жуя губами. Ведь жива, правда? Пока есть люди с такими именами! Бывает, в минуту сомнений, в минуту раздумий схватишься за голову: да жива ли Россия, в самом-то деле?! И вдруг - заходит такой милый человек... Савелий Никифорыч... и оказывается, что жива она живехонь...
   - Трифонович... - слабо поправил старик и мелко махнул рукой - мол, неважно, какая разница.
   - ...вовсе она не... Что? Трифонович, вот именно, - закончила Твердунина, жестко стукнув карандашиком. - Ну, не будем отвлекаться. Так чем могу служить?
   - Да я же говорю: дело пустяковое, - с новым воодушевлением сообщил Савелий Трифонович. - Ерундовое дельце... Я бы и не посмел к вам, да ведь не могу управы найти, милая вы моя! В школе калэсу отказали, на фабрике - у нас шефами-то пуговичная, - отказали калэсу, я в наробраз - та же история... Нет - и все тут! А дети ждут! У нас столько всего намечено - у-у-у! Вы уж скажите, голубушка, чтобы они распорядились. Нам много не нужно, мы...
   - Что за калэсы? - спросила Твердунина, морщась. - Ничего не понимаю. Давайте по порядку.
   - Клуб любителей Селены, - бодро отрапортовал старик. - Сокращенно КЛС. Ну, не клуб - так кружок, что ли, - заторопился он. - Детский клуб общеастрономического направления, если позволите... Но главный объект интереса - Луна. Понимаете?
   - Почему Луна? - безразлично спросила Твердунина, одновременно помечая что-то на бумаге.
   - Как же почему, голубушка, - старик заерзал. - Как же почему! Таинственная соседка! Ближайшее к нам космическое тело, полное загадок! Ведь нельзя без любопытства наблюдать за его...
   - Это каких же, интересно знать, загадок? - оборвала его Александра Васильевна.
   Было заметно, что Савелий Трифонович внутренне засуетился.
   - Нет, разумеется, если с точки зрения научного гумунизма, то все более или менее понятно... и не вызывает, так сказать, никаких... э-э-э... Но помилуйте, голубушка! - неожиданно воззвал он, молитвенно складывая руки на груди. - Ведь можно попытаться и с других позиций, которые тоже не вполне... гм... не вполне безосновательны... и тогда получается, что... конечно, с определенными неясностями... с некоторыми натяжками, если можно так выразиться... то есть, если вообразить, что все же Луна есть некое космическое тело... поймите меня правильно...
   - Так, так, интересно, - безразлично заметила Твердунина.
   - ...то получается, что сей объект полон загадок, с какой стороны на него ни взгляни. Например, солнечные затмения...
   Твердунина изумленно подняла брови, и Савелий Трифонович осекся.
   - Да ладно, ну их, эти затмения, - он замахал рукой, ежась под едким взглядом Твердуниной. - Вещь непроясненная... более предполагаемая, чем... согласен, согласен...
   - Я слушаю, - устало сказала Александра Васильевна.
   - Э-э-э... - сипло заблеял старик, крутя морщинистой шеей в тесном воротнике ветхой рубашки. - То есть... гм... э-э-э... позвольте вопросик... Я ничего не хочу утверждать... Но вы замечали, что Луна всегда обращена к нам одной и той же стороной? Замечали, правда? Вопрос - почему? С какой стати? Все вокруг вертится, крутится, меняет положение, а она к нам - все той же стороной. Отчего? То есть, - воодушевленно сказал он, с надеждой глядя в терпеливое лицо Твердуниной, - с физической точки зрения все это совершенно ясно! Просто-напросто угловая скорость вращения Луны вокруг Земли в точности - понимаете, абсолютно точно! - совпадает с угловой скоростью вращения Луны вокруг собственной оси. Вот смотрите, Александра Васильевна!..
   Савелий Трифонович, зажав палку между колен, воздел руки и стал показывать на собственных кулаках, что, вокруг чего и как именно вертится. Это давалось ему нелегко - суставы похрустывали, а морщинистое лицо кривилось от боли.
   - Видите? видите? вот так она идет, а сама вот так крутится... видите?.. и в результате...
   - Да, да, - кивнула Твердунина, позевывая и прикрывая рот ладошкой. - Я вижу.
   - И что же вы думаете, это случайность?! - воскликнул старик, снова хватая палку. - А не слишком ли много случайностей? Не слишком ли много совпадений? Что за странные совпадения, позвольте вас спросить! Природа не любит совпадений! Отчего это всюду раздрай, а в данном случае столь неестественная точность? В природе такого не бывает! Вы согласны со мной? Чем же объяснить эти странности? А вот чем! Единственно верный вывод: кто-то ее маленечко подкрутил! - тонко кричал Савелий Трифонович, стуча палкой в пол и не отводя воспаленного взгляда от лица Александры Васильевны. Под-кру-тил!!! Придал именно такую угловую скорость, какую нужно! А раз так - вопрос: зачем? Для чего ухищрялись, чтоб всегда к нам одной стороной? Смысл? Это же сколько сил потратили селениты! Умения! А зачем? А затем, чтобы...
   - Хватит! - сказала Александра Васильевна и в сердцах бросила карандаш на стол.
   - Чтобы нас наблюдать! - все же выкрикнул Савелий Трифонович. - Чтобы Земля не уходила из поля зрения! Неужели не ясно?! Там обсерватория! Именно на нашей, на видимой стороне - обсерватория! Вы поймите: если мы ее все время видим, значит и нас оттуда все время видно!..
   И осекся.
   Александра Васильевна тяжело молчала.
   - Да-а-а-а... - недобро протянула она в конце концов. - Да-а-а-а, Савелий Трифоныч. Вон до чего договорились... Селениты, значит. Понятно.
   Она поднялась, подошла к окну. Дождь утих. Пасмурное небо струило на площадь голубоватый свет осенних сумерек. Памятник казался вырубленным из антрацита.
   - Вы просто Жюль Верн какой-то, - сказала она, снова поворачиваясь к визитеру и качая головой. - Вам бы книжки писать. Сорок тысяч лет под землей. А вы вон чего - детей хотите воспитывать. Нет уж, Савелий Тро... Тра... гм... Трифоныч. Вы это бросьте. Я понимаю - легенды красивы. Хочется порой помечтать... забыть обыденность... умчаться в неизвестность... Так же вот, как вы, знаете ли, воспарить душой... - Александра Васильевна вздохнула. - Но все-таки не будем забивать подрастающему поколению головы. Дети должны думать о будущем. Во всей его конкретике. О вещах простых и понятных. А не об этих ваших... - она сделала движение рукой, будто вкручивая лампочку, - ...мифических селенитах. Дети должны впитывать идеалы гумунизма, а не витать в облаках. Так что и наробраз, и пуговичная - все правы. Молодцы. Ненужное и вредное баловство.
   Савелий Трифонович молчал, глядя на свои подрагивающие пальцы. Губы тоже мелко дрожали.
   - Это не шутки, - продолжила она. - Нельзя опираться на выдумки, Савелий Федорыч... простите, Трофимыч... Человек должен пытливо искать ответы на свои вопросы. Должен буравить окружающий мир своей беспокойной мыслью! Что там дальше, за пределом? Где новый предел? Дальше, дальше! Больше свету, как говорится!.. А если мы будем на мифах... да еще и детей... нет, далеко не уедем. Не видать нам гумунизма как своих ушей. Поэтому оставим сии материи поэтам. Пусть мечтают. А уж мы с вами обопремся об науку. Об точные данные. А что нам говорят точные данные гумунистической науки? Точные данные гумунистической науки говорят нам о бесполезности бесплодных иллюзий. Верно? Человек должен твердо стоять на земле. Так что уж давайте как-нибудь в привычном разрезе. А то вон чего: селениты. До чего договорились! Как хорошо! А пахать кто будет? А сеять? А кормовую базу поднимать? На что рассчитываете? Думаете, эти ваши селениты приедут нам кормовую базу поднимать? Или вон, что в Маскаве делается, слышали? Думаете, селениты трудящимся Маскава братскую помощь окажут? Пойдут с ними на улицы баррикады возводить? Нет, Савелий Титыч. Не приедут. И Маскаву не помогут. Все придется самим, вот этими руками... Я вижу, вы энтузиаст своего дела. Молодцом. Как говорится, старость меня дома не застанет. Так держать, Савелий Тарасыч! Но детей, - она нахмурилась и подняла ладонь знаком "стоп", - детей мы вам не дадим. Дети - наше будущее. Тут уж, как говорится, ни прибавить, ни убавить.
   - То-то и оно, что будущее, - дрожащим голосом сказал Горюнов. - То-то и оно!
   - Вот видите, вы согласны! А все эти, - усмехаясь, она снова вкрутила лампочку, - селениты все эти ваши, все эти ваши тыщи лет под землей, - пусть уж другие. Нам не до того. Пусть кому делать нечего. А мы прямой дорогой. Согласны?
   И весело хлопнула ладонями по столу, показывая, что разговор окончен.
   Маскав, четверг. Пропажа
   Было похоже, что сегодня этот троллейбус целый день только и делал, что стоял в пробках да тратил время попусту, заправляя в провода сорвавшиеся усы, и только поздним вечером смог, наконец, насладиться роскошью свободного движения. Он гремел, содрогался, расплескивал лужи и выл; подкатывая к остановкам, издалека распахивал двери, а остановившись на секунду, тут же рвал с места, заставляя пассажиров падать друг на друга и матерно браниться; и снова выл, набирая скорость, и снова бешено хлопал не успевшими закрыться дверями.
   Крепко держась за поручень, Настя стояла у заднего окна и смотрела в темноту, где шумел дождь и маячили какие-то огни.
   Мысли бежали все по одному и тому же кругу, как собаки, надеющиеся найти в глухой загородке хоть какую-нибудь щель и выбраться наружу. Но щели не было.
   Господи, ну откуда он взялся, этот проклятый билет? (Иногда, сама того не замечая, она начинала беззвучно прошептывать все то, что вертелось в голове.) Ведь мог бы пройти, не заметить, мог не понять, что это такое... Какой-то паразит потерял билет... Нормальный человек бы от этого билета бегом... так нет же: я пойду на кисмет-лотерею! Я готов идти на кисмет-лотерею!
   И зачем, зачем она так глупо вспылила? Как будто в первый раз... Давным-давно известно: уж если что-нибудь втемяшилось - все, хоть кол на голове теши. Тысячу раз зарекалась. Надо было как-то иначе... да что теперь об этом думать!
   Заринка не расспрашивала, слава богу... умная, добрая... лишнего слова не скажет. Начнешь сама - выслушает сочувственно, поможет, чем может, а не хочешь - в душу не полезет. Сколько институтских подружек было - и где теперь? А они всего месяца четыре в одной бригаде "скорой" работали - Настя врачом, Зарина Махкамова сестрой, - сколько уж лет прошло, а все как родные. Чай. Сушки. Варенье из кабачков, будь оно неладно... вся на иголках... Заринка уже прикидывала, как ложиться, удобно ли Насте на кухне... и вдруг ее как шибанет! - ведь Леша-то, пока она тут чаи распивает!..
   Троллейбус летел по улице, шатаясь из стороны в сторону. Соединительная гармошка скрипела и весело прихлопывала.
   Ничего, ладно. Сейчас она приедет - и все будет хорошо. Он не мог уйти. Конечно же: он дома. Сидит на табуретке у окна. Смотрит на дождь. Он любит смотреть на дождь. Я тебя очень прошу: сиди на табуретке и смотри на дождь. Ты любишь смотреть на дождь. Дождись меня. Ну пожалуйста!..
   Она поглядывала на часы, испытывая давно забытое детское отчаяние. Тогда было так же. Время текло своим порядком, а отец все не возвращался. Солнце садилось за ряды многоэтажек и дальние дымы, уходило, на прощание вызолотив всю комнату и чудесно преобразив немытые стекла в радужные витражи. Холодное питерское небо из серо-голубого становилось сначала просто серым, потом возникали на нем, темнеющем, белесые пятна. Но не скрежетал ключ в замке, не хлопала дверь... Если прижаться щекой к стеклу, можно увидеть дорожку к дому от квадратной арки соседнего. В желтом пятне фонарного света блестел снег. Вот снова черный силуэт. Нет, это дядя с портфелем... нет, это мальчик с собакой... нет, это просто пьяный дядя... нет, это тетя с сумкой... нет, это опять пьяный дядя... нет, это две чужие тети с сумками... Где же, где? Она отходила от окна, делая вид, что не чувствует тревоги и страха, не замечает, как меняется комната. А стены уже кривились, нависая; повсюду начинали незаметно напрягаться опасные мускулы. Стол сгущал под собой враждебную тень, из-под шкафа медленной лужицей вытекала гуталиновая тьма, плоской лапой тянулась к дивану...
   Она поджимала ноги, закрывала глаза, чтобы не бояться, и начинала думать о том, как они с папой соберутся и уедут в Гумкрай. Да, да! - ведь уехал же в Гумкрай дядя Федор! Это будет скоро, скоро! Здесь зима, снег, метель... надоело! Они соберут кое-какие вещи - не забыть бы желтого зайца! - сядут в поезд и поедут, поедут! Будут мелькать дома и заборы, дороги и деревья... Питер останется позади. Дальше, дальше - ту-ту-ту-ту-ту!.. Смеющийся дядя Федор встретит их у железных ступеней вагона с букетом красных цветов, тетя Зоя прижмет к себе, и от нее будет пахнуть духами и пудрой. И все кругом будут такие радостные, счастливые. Смеясь, дядя Федор поднимет чемодан, папа тоже рассмеется и подхватит второй - и они пойдут по солнечному перрону, над которым свежий ветер плещет флагами! И жизнь начнется такая хорошая, такая счастливая и веселая, что она даже не будет вспоминать, что у всех есть мамы, а у нее нет.
   ...Бог ты мой, как же его мотает!
   - Ух ты! - восхищенно произнесла рожа, возникшая из-за спины. - Какая де-е-е-евушка! Девушка, а девушка... вам время сказать?
   Принесла нелегкая.
   - Время сказать? - настаивала рожа. - Мы с вами не опаздываем?
   - Да пошел ты, - лениво процедила Настя, не поворачивая головы.
   - Эх, девушка, девушка! - горестно произнесла рожа. Махнула рукой и нетвердо побрела между рядами сидений.
   ...А главное: ну при чем тут деньги? Деньги совершенно ни при чем. Разве мы боимся с голоду умереть? Ерунда, никто в Маскаве с голоду не умирает. Можешь лечь и не шевелиться - и все равно будешь получать четыре дирхама социального пособия. Правда ведь? На Майорку не поедешь, конечно... но на еду хватит. И на одежонку кое-какую - тоже. Зачем же ты говоришь деньги! Я понимаю: тебе нужна лаборатория! Если бы ты знал, как я хочу, чтобы у тебя была лаборатория! Чтобы ты мог спокойно работать!
   Был бы у них ребенок, Алексей не собрался б ни на какую кисмет-лотерею!..
   Троллейбус дергался и выл совершенно по-волчьи. Вот он снова разогнался и с размаху въехал в озеро лужи - фонтаны черной воды шумно взметнулись, залив стекла. Еще наддал, пеня воду, - и тут же стал люто тормозить, целя к новой остановке.
   -- Де-е-е-ргает, - нетрезво ухмыльнулся ледащий мужичок, сидевший на заднем сидении.
   - Зулька! Зулька!..
   В переднюю дверь взобрались две девочки-подростка и смеясь побежали по салону. Меньшей бежать было трудно, однако она все же не отставала от товарки - косолапо ковыляла, торопливо переставляя изуродованные полиомиелитом ноги в красных ботах. Первая, дегенеративно-смазливая блондинка, хохоча, повисла на поручне у гармошки - закинулась, продолжая громко смеяться и гыкать, то и дело высовывая при этом длинный розовый язык. Вторая дошкандыбала до задней площадки. Запрокинув голову и оскалившись счастливой гримасой веселья, она обессиленно повалилась на сиденье возле ледащего мужичка. Над грубовато-красивым лицом пышной шапкой курчавились влажные волосы, карие глаза влажно блестели.
   - Зулька! - пронзительно крикнула она. - Хочу! Хочу! Ой, хочу, Зулька!
   И, корчась от смеха, несколько раз сделала такое движение, будто быстро отталкивалась лыжными палками.
   Мужичок поднял голову и мутно на нее посмотрел.
   Вторая зашлась ответным хохотом; потом с восторгом выкрикнула:
   - А вот ничего! До одиннадцати жди! Султан в одиннадцать только! - и тоже несколько раз толкнулась лыжными палками.
   Этот простой жест совсем ее доконал - она повисла на поручне, визжа и постанывая.
   - Ой, не могу! Не могу ждать! - Хромая откинулась на спинку и засучила ногами в красных резиновых ботах: - Уже все, все! Бешенство, блин! Хоть огурцом!..
   - Огурцом! - прыснув, блондинка оторвалась от поручня и скачками кинулась к задней площадке. - Огурцом!
   Она обняла подругу и стала тормошить ее, хохочущую:
   - Огурцом давай, огурцом!
   Хромая вырвалась, соскочила и стремительно проковыляла к дверям. Троллейбус тормозил, вихляясь всей длинной своей колбасиной.
   - Огурцом! - орала высокая, вываливаясь вслед за подружкой. - Ой, блин, огурцом!..