Плащ и шляпенка Певнева скуднели на вешалке, а самого его не было. Чтобы подтвердить догадку насчет "Волги", я набрал номер рабочего телефона Ирены, но после третьего гудка отозвалась Вераванна. Отключаться молча я не решился и спросил через кулак, когда приезжать за бочками.
- Какими еще бочками! Это издательство,- суматошно ответила она. Я сказал, что впервой слышу про такую контору, и повесил трубку. Оставалось позвонить на Перовскую, и если Волобуй окажется дома, то спросить у него то же самое. Трубку сняла Ирена. Я не ожидал этого и промедлил с голосом.
- Это ты? - безжизненно сказала она. Кроме меня, ей некого было так спрашивать.- Говори, я одна.
- Ну? - спросил я обо всем сразу.
- Нет-нет,- ответила она,- ничего такого не былo... Я сказала, что в Москве напечатана твоя повесть, которую я редактировала, и ты пригласил своих друзей... и меня, как редактора, в ресторан... Ты был пьян и поэтому ударил его, не зная, что он мой муж.
- Ударил? - уточнил я.
- Ах, Антон! Зачем ты это сделал?
- Ну ладно, пусть,- сказал я,- а где он теперь?
- Поехал на рынок за продуктами. Сейчас должен вернуться, и я пойду на работу. Ты не звони мне несколько дней, ладно?
Я умолчал о "Волге". Мне показалось беспощадным сказать ей такое издали, одной: было ведь ясно, что Волобуй тайком от нее явился в издательство искать на нас управу.
- Ты все-таки приходи обязательно,- попросил я.
- Но ты мне не звони. Долго-долго не звони.
- До свидания,- сказал я.
- Нет, погоди. Я все думаю и думаю... Может, тебе все-таки уехать? Пожалей нас, Антон!
- Вас? - переспросил я.
- Да. Меня и Аленку... Мы не можем с тобой... не смеем приносить мою девочку в жертву чему бы то ни было, слышишь?
Я мысленно поцеловал ее в глаза и совершенно явственно ощутил на своих губах теплую солоноватую горькость.
- Ты что там? - тревожно спросила Ирена.
- Ничего. Перестань плакать,- приказал я.
- Господи! Что же нам делать?.. Антон, родной мой, послушай... хочешь, я оскорблю тебя? Я знаю, что тебе сказать... Тогда нам легче будет расстаться.
- Да-да,- сказал я.- Приходи, пожалуйста, на работу. Ладно?
Певнев явился минут за пять до обеденного перерыва. Он прошел к своему столу и, не садясь, объявил мне неожиданно помужавшим голосом, что в шесть часов на месткоме назначен разбор моего персонального дела в связи с письменным заявлением мужа сотрудницы издательства Лозинской подполковника в отставке Волобуя Лавра Петровича. Мое присутствие, предупредил он, обязательно, так как в ином случае дело будет передано в судебные органы. Он тут же вышел с брезгливым видом опоганенности, а я позвонил Ирене, и мы встретились на лестничной клетке своего этажа. Тогда я впервые взял ее под руку при всех сотрудниках - они шли в буфет на третий этаж - и повел по коридору к окну, где стояли два стула. Там я сообщил ей о персоналке-распиналке и сказал, что вот пришел великан. Большой, большой великан. Такой смешной, смешной. Вот пришел он и упал, сказал я ей. Всю нашу жизнь - нашу жизнь! - я говорил ей эти слова, когда ничего другого нельзя было придумать...
Около четырех часов звонком по телефону меня вызвал к себе Дибров. Я зашел в туалетную и осмотрел себя в зеркало. На мне все было как надо. Дибров не поздоровался со мной и не предложил сесть. Когда я подошел к его столу, он, внимательно и холодно оглядев мою шевелюру, сказал, что не то диво, что кукушка по чужим гнездам лазит, а то, почему своего не вьет.
- Слыхал такую поговорку?
- Нет,- сказал я.
- Напрасно. А то, что по кривой дороге прямым путем не ездят?
- Эту слыхал.
- Ну вот. Характеристика моя нужна?
Я тогда заметил на его столе журнал с моими "Альбатросами". Наверно, Дибров уследил направление моего взгляда, потому что тут же непререкаемо сказал:
- Лоб может быть и широким, но от этого в голове еще не всегда бывает просторно... Садись и пиши заявление об увольнении. Дату проставь двумя неделями раньше сегодняшнего числа. Это значит, что ты свободен со вчерашнего дня, понятно?!
- Да,- вырвалось у меня фистулой.
- Ну-ну! - строго сказал Дибров.- Тоже мне, альбатрос!..
Ирене я позвонил домой в половине шестого из своей будки возле моста и объявил, почему не состоится распиналка. Она часто-часто задышала в трубку и вдруг отчаянно-решительно сказала такое трагически бессмысленное и вместе с тем жертвенно- готовное принять там помилование на любых условиях, что я "поверил" ей и оскорбил ее тоже. Мне понадобилась всего лишь неделя, чтобы продать квартиру, "Росинанта", лодку, палатку и собраться в дорогу. Все эти дни я заряжал себя обидой к Ирене,- мне надо было придумывать многое и разное, чтобы столкнуть ее вниз с той высоты, на которой она была, и этим помочь себе в сборах к отъезду. Тогда во мне сидело два Кержуна - один я, настоящий, знавший всю лазурно чистую и возвышенную правду об Ирене, I и второй - чужой мне и ей, очень похожий на мой снимок в журнале. Он убеждал меня, что Волобуй загнал Ирену угол и там помиловал, так как покаянных и слабых убивают, а берут в плен. Правда, в плен еще и попадают, если ты ранен или контужен. Или устал и отчаялся в сопротивлении. Но в таком случае это сдача, а добровольная сдача в плен врагу - измена и предательство. Так или нет?
Этот второй Кержун нарочно не знал, что служил Ирене с Аленкой, а не мне. И все же он здорово мне помог. Только он один...
В небольшом старинном городе с милосердным названием я устроился слесарем-водопроводчиком в одном тихом домоуправлении. Мне дали комнату, и за полтора года, вернее за пятьсот тридцать ночей, я написал эту повесть. Для всех нас в ней я долго и трудно подбирал чужие имена и фамилии, и только "Росинанта" не мог назвать как-нибудь иначе. Но "Росинант" и есть "Росинант". Он ведь все-таки железный. Он же глухой. И немой. И слепой...
1971
- Какими еще бочками! Это издательство,- суматошно ответила она. Я сказал, что впервой слышу про такую контору, и повесил трубку. Оставалось позвонить на Перовскую, и если Волобуй окажется дома, то спросить у него то же самое. Трубку сняла Ирена. Я не ожидал этого и промедлил с голосом.
- Это ты? - безжизненно сказала она. Кроме меня, ей некого было так спрашивать.- Говори, я одна.
- Ну? - спросил я обо всем сразу.
- Нет-нет,- ответила она,- ничего такого не былo... Я сказала, что в Москве напечатана твоя повесть, которую я редактировала, и ты пригласил своих друзей... и меня, как редактора, в ресторан... Ты был пьян и поэтому ударил его, не зная, что он мой муж.
- Ударил? - уточнил я.
- Ах, Антон! Зачем ты это сделал?
- Ну ладно, пусть,- сказал я,- а где он теперь?
- Поехал на рынок за продуктами. Сейчас должен вернуться, и я пойду на работу. Ты не звони мне несколько дней, ладно?
Я умолчал о "Волге". Мне показалось беспощадным сказать ей такое издали, одной: было ведь ясно, что Волобуй тайком от нее явился в издательство искать на нас управу.
- Ты все-таки приходи обязательно,- попросил я.
- Но ты мне не звони. Долго-долго не звони.
- До свидания,- сказал я.
- Нет, погоди. Я все думаю и думаю... Может, тебе все-таки уехать? Пожалей нас, Антон!
- Вас? - переспросил я.
- Да. Меня и Аленку... Мы не можем с тобой... не смеем приносить мою девочку в жертву чему бы то ни было, слышишь?
Я мысленно поцеловал ее в глаза и совершенно явственно ощутил на своих губах теплую солоноватую горькость.
- Ты что там? - тревожно спросила Ирена.
- Ничего. Перестань плакать,- приказал я.
- Господи! Что же нам делать?.. Антон, родной мой, послушай... хочешь, я оскорблю тебя? Я знаю, что тебе сказать... Тогда нам легче будет расстаться.
- Да-да,- сказал я.- Приходи, пожалуйста, на работу. Ладно?
Певнев явился минут за пять до обеденного перерыва. Он прошел к своему столу и, не садясь, объявил мне неожиданно помужавшим голосом, что в шесть часов на месткоме назначен разбор моего персонального дела в связи с письменным заявлением мужа сотрудницы издательства Лозинской подполковника в отставке Волобуя Лавра Петровича. Мое присутствие, предупредил он, обязательно, так как в ином случае дело будет передано в судебные органы. Он тут же вышел с брезгливым видом опоганенности, а я позвонил Ирене, и мы встретились на лестничной клетке своего этажа. Тогда я впервые взял ее под руку при всех сотрудниках - они шли в буфет на третий этаж - и повел по коридору к окну, где стояли два стула. Там я сообщил ей о персоналке-распиналке и сказал, что вот пришел великан. Большой, большой великан. Такой смешной, смешной. Вот пришел он и упал, сказал я ей. Всю нашу жизнь - нашу жизнь! - я говорил ей эти слова, когда ничего другого нельзя было придумать...
Около четырех часов звонком по телефону меня вызвал к себе Дибров. Я зашел в туалетную и осмотрел себя в зеркало. На мне все было как надо. Дибров не поздоровался со мной и не предложил сесть. Когда я подошел к его столу, он, внимательно и холодно оглядев мою шевелюру, сказал, что не то диво, что кукушка по чужим гнездам лазит, а то, почему своего не вьет.
- Слыхал такую поговорку?
- Нет,- сказал я.
- Напрасно. А то, что по кривой дороге прямым путем не ездят?
- Эту слыхал.
- Ну вот. Характеристика моя нужна?
Я тогда заметил на его столе журнал с моими "Альбатросами". Наверно, Дибров уследил направление моего взгляда, потому что тут же непререкаемо сказал:
- Лоб может быть и широким, но от этого в голове еще не всегда бывает просторно... Садись и пиши заявление об увольнении. Дату проставь двумя неделями раньше сегодняшнего числа. Это значит, что ты свободен со вчерашнего дня, понятно?!
- Да,- вырвалось у меня фистулой.
- Ну-ну! - строго сказал Дибров.- Тоже мне, альбатрос!..
Ирене я позвонил домой в половине шестого из своей будки возле моста и объявил, почему не состоится распиналка. Она часто-часто задышала в трубку и вдруг отчаянно-решительно сказала такое трагически бессмысленное и вместе с тем жертвенно- готовное принять там помилование на любых условиях, что я "поверил" ей и оскорбил ее тоже. Мне понадобилась всего лишь неделя, чтобы продать квартиру, "Росинанта", лодку, палатку и собраться в дорогу. Все эти дни я заряжал себя обидой к Ирене,- мне надо было придумывать многое и разное, чтобы столкнуть ее вниз с той высоты, на которой она была, и этим помочь себе в сборах к отъезду. Тогда во мне сидело два Кержуна - один я, настоящий, знавший всю лазурно чистую и возвышенную правду об Ирене, I и второй - чужой мне и ей, очень похожий на мой снимок в журнале. Он убеждал меня, что Волобуй загнал Ирену угол и там помиловал, так как покаянных и слабых убивают, а берут в плен. Правда, в плен еще и попадают, если ты ранен или контужен. Или устал и отчаялся в сопротивлении. Но в таком случае это сдача, а добровольная сдача в плен врагу - измена и предательство. Так или нет?
Этот второй Кержун нарочно не знал, что служил Ирене с Аленкой, а не мне. И все же он здорово мне помог. Только он один...
В небольшом старинном городе с милосердным названием я устроился слесарем-водопроводчиком в одном тихом домоуправлении. Мне дали комнату, и за полтора года, вернее за пятьсот тридцать ночей, я написал эту повесть. Для всех нас в ней я долго и трудно подбирал чужие имена и фамилии, и только "Росинанта" не мог назвать как-нибудь иначе. Но "Росинант" и есть "Росинант". Он ведь все-таки железный. Он же глухой. И немой. И слепой...
1971