Воронин Андрей Николаевич. Слепой стреляет без промаха

   – Да ну, окстись. Дьякон! Что ты такое городишь? Какая разведка будет заниматься Цыганом? Какая разведка будет стрелять?
   – Это я так, к слову. Седой. Но скорее всего действовал профессионал.
   Седой устало опустился "а свой стул и, опершись локтями о край стола, принялся яростно тереть волосатыми кулаками глаза.
   – Знаешь, что я думаю… – проскрипел Дьякон. – Только ты не горячись, не кричи, а выслушай меня.
   – Да ладно, говори. К чему эти предисловия?
   – Так вот. Был убит Цыган, твой брат. А то, что девочка находится на его даче, знал только он. Его, как я понимаю, убили первым и убили только после того, как узнали о девочке.
   – Что ты хочешь сказать? – отняв ладони от лица, сверкнул глазами Седой.
   – Ничего. Я всего лишь рассуждаю.
   – Осторожнее рассуждай, Дьякон. Я не верю в то, что ты хочешь сказать. Не мог Цыган меня сдать, не мог.
   – Он сдал не тебя, он спасал свою жизнь.
   – Этого не могло быть! Цыган не тот человек. Ты же его хорошо знаешь, Иосиф.
   – Но как они узнали о даче?
   – А черт их знает! – выкрикнул Седой и грохнул кулаком по столу.
   Посуда задребезжала, бутылка повалилась на пол, но Богаевский успел ее подхватить.
   – Успокойся, не нервничай. Будь таким, как всегда, и мы разберемся.
   – Да что тут разбираться, Иосиф? Надо кончать с этим банкиром.
   – Если бы это было так просто, – Богаевский задумчиво подошел к окну и, осторожно отодвинув тяжелую штору, выглянул на улицу.
   Во дворе стояли его люди и курили. Они о чем-то переговаривались.
   Богаевский смотрел на красные точечки огоньков в их руках.
   – Послушай, – сказал он Седому, подошел и положил ему на плечо свою худую руку, украшенную массивными золотыми часами и двумя перстнями с бриллиантами, – я сейчас позвоню своему менту, и мы все узнаем. Вернее, завтра все узнаем.
   – Ладно, звони. Валяй, – сказал Седой, наливая в рюмку водку.
   Богаевский взял телефон, быстро набрал номер. Долго никто не снимал трубку. Седой, повернув голову, смотрел на Дьякона. Но лицо того было сосредоточенным, глубоко посаженные глаза – полуприкрытыми.
   «Ну и страшен же ты! Как покойник», – почему-то подумал Седой и опрокинул рюмку водки себе в рот.
   – Алло, алло, – проскрипел Богаевский.
   – Да, это я.
   – Конечно, ты уж извини, что так поздно. Но знаешь, мне сейчас не до приличий. Там у вас, на Фонтанке, погиб вчера один человек, Мартынов Сергей Петрович, по кличке Цыган.
   – Знаешь? Ну и что ты думаешь обо всем этом?
   – Еще ничего не думаешь? Так вот, это будет дорого стоить, если ты хорошо подумаешь. Завтра я позвоню часов в одиннадцать-двенадцать. В общем, я должен знать об этом убийстве все, что знают милиция и розыск. Ты понял?
   – Да, хорошо. И еще… не вешай трубку. На даче Мартынова произошла какая-то бойня. Там куча трупов.
   – Откуда мне это известно? – проскрипел Дьякон. – Известно от верных людей.
   – Ах, этим занимается ФСК или ФСБ? Да мне плевать, кто этим занимается! Я хочу завтра знать все о том, что там произошло. Вернее, это будет уже не завтра, это будет сегодня.
   – Да, уж постарайся. И, как поется в песне «мы за ценой не постоим».
   Разговаривая по телефону, Богаевский тер свой перстень о бедро, смотрел на сверкание прозрачного камня, и в его глазах вспыхивали колючие злые звездочки.
   Наконец он положил трубку. Седой тяжело повертел головой и прохрипел:
   – Кто он, этот мент поганый? Кто?
   – Полковник, вот кто.
   – Всегда ты якшался с начальством и ментами, Дьяк.
   – Заткнись, Седой. Ты тоже не лыком шит. К полудню нам с тобой уже все станет известно, и тогда мы сможем начать действовать. А сейчас я могу дать тебе один совет…
   – Надеюсь, бесплатно? – пошутил Седой.
   – Если ты такой богатый, так заплати, – пошутил в ответ Дьякон.
   Но его шутка была какая-то беззлобная. Он произнес это абсолютно равнодушно, своим мертвым, будто искусственным голосом.
   – Я бы тебе посоветовал усилить охрану, не высовываться, не появляться на людях, сидеть дома.
   – Да ты что, Дьякон, уже совсем с ума сошел? Тебе что, уже повсюду мерещатся менты?
   – Нет, Седой, я думаю, здесь все куда страшнее. Зачем Бортеневскому отдавать нам с тобой третью часть дохода, когда он имеет возможность за одну десятую или двадцатую часть этих денег нанять таких убийц, что они достанут нас с тобой из-под земли и укокошат. Ты только вспомни, сколько наших постреляли в этом году и сколько банкиров пристрелили? И учти, ни одно из этих дел не раскрыто.
   – Да знаю я, что ты меня пугаешь? Но и сидеть, ничего не делая, я не буду.
   – Мне кажется, что сейчас нам следует думать и действовать осторожно – так, как если бы ты шел на сейф, который не знаешь, как открыть.
   – Да ты что, Дьякон, совсем отъехал? Я никогда не ходил брать те сейфы, которые не знал, как открыть.
   – Вот я тебе об этом и говорю. Вначале надо узнать, как сейф открывается, потом действовать. Мы же думали, что откроем легко – припугнем, пригрозим, возьмем в заложники девочку, и дело будет сделано, бумаги будут подписаны. А ты видишь, как повернулось?
   – Вижу, – сказал Седой.
   – Значит, брат, не все мы с тобой продумали, и не открылся этот сейф с первого раза.
   Той же ночью Седой позвонил в Питер Крапленому и попросил заняться похоронами брата. А Богаевский отправил в Питер своих людей, чтобы те разнюхали все о загадочной стрельбе на даче и о похищении девочки.
   Глеб и Ирина Быстрицкая проснулись в десять часов утра. Ирина заставила Глеба лежать в постели, а сама направилась готовить завтрак. Она включила музыку, приняла душ, привела себя в порядок, и через полчаса они с Глебом уже сидели за столом в гостиной и завтракали.
   – Какие у тебя планы на сегодня? – спросила женщина. Глеб пожал плечами.
   – Может, съездим за город, погуляем по лесу?
   – Думаю, это можно сделать.
   – Я уже так давно не была в лесу.
   – Я тоже, – сказал Глеб и тут же вспомнил, как он шел по сосновому лесу, обходя и осматривая дачу Цыгана. Выражение его лица мгновенно стало жестким.
   – О чем ты думаешь? – спросила женщина.
   – Да так… об одной прогулке по лесу, – признался Глеб.
   – Расскажи мне.
   – Не стоит, – взял в руки чашку чая Глеб.
   – Расскажи, расскажи, – просила Ирина, придвигаясь к нему поближе и стараясь заглянуть в глаза.
   – Ирина, мне не хочется, не настаивай.
   – Но я тебя прошу…
   – Это что, допрос? – иронично усмехнулся Глеб.
   – Если хочешь – то да. И с пристрастием.
   – А с пристрастием – это как?
   – Ну, это значит, что я от тебя не отстану, пока не узнаю все.
   – Все не узнает никто и никогда. Все не известно никому. Хотя, каждый думает, что он знает все.
   – Не философствуй, на заговаривай мне зубы. Лучше расскажи о прогулке по лесу, – настаивала Ирина, все ближе и ближе подвигаясь к Глебу и кладя ладонь ему на колено.
   Глеб поежился.
   – Наверное, Ирина, из тебя получился бы неплохой следователь, причем очень красивый. Мужчины с удовольствием рассказывали бы тебе все свои тайны, поверяли бы тебе свои секреты. Но не приставай ко мне, не пытай, не мучь. Я ничего не скажу.
   – Скажешь, скажешь, – воскликнула Ирина и обхватила Глеба за шею.
   Она это сделала так быстро и ловко, что Глеб даже не успел опомниться.
   – А теперь говори.
   – Не так давно я был в лесу.
   – Говори дальше.
   – Это было не очень приятное путешествие.
   – Ты был один? – женщина заглянула в глаза мужчине.
   – Да, я был один, – не отводя глаз, признался Глеб.
   – Это уже лучше. Что ты делал в лесу?
   – Я гулял, собирал грибы.
   – Врешь. Я вижу по глазам. Когда ты меня обманываешь, у тебя сужаются зрачки.
   – Это полная ерунда. Зрачки сужаются не потому, что я вру, а потому, что ты придвигаешься или отодвигаешься от меня. И зрачок реагирует на количество света. Он то сужается, то расширяется.
   – Какой ты умный, даже неприятно. Хотела тебя уличить, даже признак нашла, а ты все так легко опроверг.
   Глеб расхохотался. Он усадил Ирину на колени, обнял, прижал к себе.
   – Давай об этом не будем. Это не очень приятный разговор.
   И тут Ирина, уже в который раз за эту ночь и утро, вспомнила о тугой повязке на его плече.
   – Ты не хочешь вспоминать из-за этого? – она легко, подушечками пальцев коснулась плеча Глеба.
   – И из-за этого тоже.
   – Ладно, не рассказывай, – сказала женщина, – я вижу, тебе это неприятно.
   – Да, удовольствия это мне не доставляет никакого.
   – Давай тогда в лес не пойдем. Давай съездим к моей маме, тем более, она очень обрадуется, увидев тебя, Федор.
   Глеб задумался. Он принялся помешивать крепко заваренный чай в тонкой, почти прозрачной чашке. Ложечка звякала, а он смотрел, как закручивается темно-янтарная жидкость. Затем отряхнул ложечку и положил ее на блюдце.
   – Ты ничем не расстроен, Федор? – спросила Ирина, заглядывая ему в глаза.
   – Нет, я ничем не расстроен. Хотя мне все надоело.
   – Что все? – напряглась женщина – Это не относится к тебе, дорогая, – сказал Глеб и поцеловал Ирину в шею.
   – Я сам надоел себе – Как это, Федор?
   – Это долго объяснять и, может быть, когда-нибудь я тебе обо всем расскажу.
   – А почему ты не хочешь рассказать мне об этом прямо сейчас? У нас много свободного времени, я тебя выслушаю.
   – В другой раз, Ирина. Ладно?
   Он смотрел на женщину каким-то настолько грустным и беззащитным взглядом, что сердце Ирины сжалось. Она провела ладонью по волосам Глеба, она погладила его так, как женщина может гладить только своего любимого ребенка. И Глеб в этот момент вспомнил руки своей матери.
   Она умерла рано, когда ему было семь лет. Но он помнил прикосновение ее пальцев так отчетливо, словно это было вчера, словно это было час назад. Он помнил, что от рук матери исходил едва различимый запах цветочного Мыла и табака. Его мать до самого последнего дня курила «Беломор». Она пережила блокаду в Ленинграде, и Глеб помнил, как трепетно она относилась к хлебу. И он подумал, что, скорее всего, мать назвала его Глебом из-за хлеба Его сердце дрогнуло. Ему показалось, что пальцы матери вновь и вновь прикасаются к нему.
   «Боже, если бы она меня сейчас увидела! – подумал мужчина. – Она никогда бы не узнала, что перед ней ее родной сын».
   И Глеб прижал ладони Ирины к своему лицу, уткнулся в них так, как когда-то в детстве в тяжелые минуты своей жизни прятал лицо в ладони матери, Ирина почувствовала, что на душе мужчины творится что-то неладное.
   – Что с тобой? – она попыталась отвести свои ладони, но Глеб крепко прижимал их к лицу.
   Затем он отпустил руки. Ирина отняла свои ладони и увидела, что по щекам Глеба текут слезы.
   – Господи, что с тобой? Прости меня, прости… Я не хотела… Извини, я больше не буду ни о чем у тебя спрашивать. Глупая женщина… Понимаешь, я очень любопытна и еще к тому же ужасно ревнива. Ты, наверное, не знаешь об этом. Я обычно скрываю это свое чувство, но я очень ревнива.
   – Для ревности нет оснований, – мягко и задумчиво произнес Глеб. – Абсолютно никаких оснований, поверь мне, Ирина, я честен перед тобой.
   Женщина нежно сжала виски Глеба своими теплыми ладонями и так же нежно поцеловала его во влажные глаза. Душа Глеба сжалась, он взял Ирину на руки, прижал к себе и легко, словно бы она ничего не весила, закружил по гостиной, а затем спокойно понес в спальню, положил на постель и принялся одну за другой расстегивать перламутровые пуговицы ее шелкового халата. Ирина лежала, закрыв глаза, касаясь кончиками пальцев лица Глеба.
   Придя утром на работу, полковник Соловьев быстро просмотрел бумаги, лежащие на его рабочем столе, затем запросил сводку по Питеру. Он получил документы незамедлительно. Из всего перечня преступлений и правонарушений его интересовало только два. О них была довольно скупая информация: шесть трупов на даче под Питером и два трупа в квартире на Фонтанке. Один из убитых в квартире – рецидивист по кличке Цыган, второй – его охранник по фамилии Иванов, шестьдесят второго года рождения, бывший десантник из Афгана.
   Соловьев долго курил, затем связался с Питером. Он попросил более подробную информацию по этим двум убийствам. То, что он услышал, его не удивило. Как ему объяснил майор, занимающийся убийствами на Фонтанке, это была одна из версий, вполне устраивающая уголовный розыск: кто-то свел счеты с Цыганом, похитил из сейфа деньги, застрелил его охранника и застрелил самого Цыгана. А вот по событиям на даче сообщили следующее: там скорее всего действовал один или двое профессионалов. Но мотивы убийства были непонятными.
   Полковник Соловьев остался вполне доволен услышанным. Он попросил, чтобы его держали в курсе, и если появится какая-нибудь новая информация, чтобы обязательно тотчас сообщили ему. Питерские коллеги пообещали полковнику Соловьеву держать его в курсе.
   «Что ж, Глеб Сиверов, как всегда, работает безупречно. Придраться, даже если бы и хотелось, не к чему. Ни единого свидетеля! Никто даже Не видел, как он входил или выходил, никто не знает о дочери Бортеневского, которая была на даче. А это самое главное. Потому что если выйдут на Бортеневского, то выйдут и на него, на полковника Соловьева».
   И в этот момент Соловьеву пришла в голову странная мысль – было бы неплохо, если бы Бортеневского убили, если бы и он исчез.

* * *

   Ровно в полдень черный «мерседес» Богаевского Иосифа Самсоновича остановился у железных ворот загородного дома Седого. Металлические створки ворот разъехались, черный «мерседес» вкатил во двор.
   Седой сам вышел на крыльцо, чтобы встретить Дьякона.
   – Ну? – едва взглянув на своего приятеля, спросил Седой. – Что узнал, с чем приехал?
   – Погоди, Петр, все по порядку.
   Они вошли в гостиную, закрылись, сели в мягкие кожаные кресла друг против друга. Богаевский вытащил из кармана золотой портсигар, достал из него сигарету, закурил.
   – Так вот слушай, что сказал мой мент.
   Седой подался вперед и положил голову на жилистые узловатые руки.
   – Говори, не тяни.
   – Они считают, что на Фонтанке произошли разборки. Кто-то грохнул твоего брата и его охранника, забрал из сейфа деньги. Но никаких отпечатков нет.
   – Как нет? – насторожился Седой.
   – Вообще никаких отпечатков посторонних нет.
   – Хорошо, говори дальше.
   – А вот на даче всех перестрелял один или два профессионала. Действовали очень быстро и умело. Думаю, что никто из наших сделать этого не смог бы. Тем более, как я знаю, на Цыгана никто бы не полез из наших. Долгов у него никаких не было, он никому ничего не торчал. Да и все знают, кто стоит за Цыганом. А по-моему, никто ни с тобой, ни со мной связываться не станет. Так что, я думаю, скорее всего Бортеневский нанял каких-то профессионалов, не известных нам. Я уверен, что это не милиция, потому что они об этом знали бы.
   – Слушай, а твой мент не водит нас за нос?
   – Я ему слишком много плачу, чтобы он вешал лапшу на уши. Да и к тому же у меня на него есть кое-какие бумаги. И стоит мне их засветить, как его тут же посадят.
   – Ты, Иосиф, как всегда молодец. Так кто, ты думаешь, это все устроил?
   – Я думаю, Бортеневский. Мне кажется, мы пережали с его дочкой.
   – Я же тебе говорил, Дьяк, не стоило связываться с ребенком, не стоило ее брать!
   – Говорил, говорил, – махнул рукой Дьяк. – Ну и что из того, что ты говорил?
   – А то, что мой брат мертв, и наших людей перестреляли, как уток.
   – Цыгана жалко, а остальных… – с досадой махнул рукой, сверкнув перстнями, Дьякон, – Завтра едем в Питер хоронить Цыгана, – сказал Седой, и эти его слова прозвучали, как приказ.
   – Знаешь, что я думаю, Петр?
   – Ну? – буркнул сквозь зубы Седой.
   – Хорошо бы нам перекупить этих людей.
   – Кого ты имеешь в виду?
   – Этих профессионалов. И пусть они работают на нас.
   – А ты уверен, что они согласятся?
   – Всех можно купить. Кто не продается за большие деньги, тот продается за очень большие. А тот, кто не продается и за очень большие, – того можно купить за очень-очень большие.
   – А ты не думаешь, Дьяк, что с такими людьми опасно связываться?
   – Если будешь исправно платить, то абсолютно никакой опасности. Они работают только за деньги. Они отстреливают всех, за кого хорошо платят.
   – А ты не думал, что они в один прекрасный момент могут пристрелить и нас с тобой? И им, может быть, уже заплачено? – сказал Седой.
   – Петр, я сам тебе вчера об этом говорил. Ты, наверное, забыл.
   – Да помню я. Но знаешь, я, Иосиф, уже никого не боюсь.
   – Послушай, а может, свалить отсюда? – Куда?
   – Может, уехать в Израиль? Может, уехать в Австрию, во Францию – куда хочешь? И там нас никто не достанет, – покрутил перед лицом Седого пальцем с отполированным ногтем Дьяк.
   – Я никого не боюсь. Я рассчитаюсь с этим Бортеневским. Может, я и не доберусь до его людей, но до него доберусь точно.
   – Погоди, все это еще надо узнать. И не пори горячку, не ломай дров.
   – Да что ты меня все время осаживаешь, Иосиф?
   – Я тебя пытаюсь удержать от опрометчивых шагов. Мы же с тобой партнеры, у нас с тобой одно дело.
   – Ну да, это так.
   Седой поднялся и тяжело, как-то по-медвежьи, вразвалку прошелся по гостиной, держа по старой зековской привычке руки за спиной и покачиваясь из стороны в сторону.
   Богаевский следил глазами за своим приятелем, и ему казалось, что они сидят сейчас не в гостиной в загородном доме, а находятся в тюремном дворе. И медвежатник Седой мерит внутренний дворик тюрьмы шагами: туда двенадцать шагов, назад. А он, Дьякон, сидит на корточках, прижавшись спиной к шершавой бетонной стене, и смотрит на однообразные движения заключенного.
   – Слушай, сядь. Мне кажется, что мы с тобой не у тебя в доме, а в тюрьме.
   – Да брось ты, – расцепив пальцы мускулистых рук, буркнул Седой. – Пока не в тюрьме, и думаю, мы там уже не окажемся.
   – Не зарекайся.
   – Я не зарекаюсь. И знаешь, почему мы там не окажемся?
   Дьякон приподнял голову, тряхнув своими длинными пепельными волосами.
   – Ну? – сказал он.
   – Нас пристрелят, возможно, раньше, чем посадят.
   – Не каркай! – вскочил со своего места щуплый и сутулый Дьяк. – Ты вечно каркаешь, кличешь беду на нашу голову.
   – Я не каркаю, я рассуждаю. Если они смогли убить восемь человек, то на этом не остановятся.
   – А зачем им ты или я? Дочку Бортеневский забрал, наехать на него мы не можем и, как говорят, дело закрыто.
   – Можем наехать, – сказал Седой, – мы пристрелим его. Я заплачу свои деньги. А если не хватит, то я возьму у тебя.
   – Тише, тише, успокойся, – попытался урезонить Седого Дьяк.
   Но тот уже принял решение. Он ходил по гостиной, сжимая и разжимая пальцы, ходил широкими ровными шагами, весь собранный в комок, готовый к действиям.
   – Он труп, я тебе это обещаю. Только надо нанять таких же профессионалов, как нанял он. Я хочу, чтобы мертвыми были он, его жена и его дочка.
   Богаевский сцепил пальцы, украшенные перстнями, хрустнул суставами, затем поднялся и тоже заходил, заложив руки за спину. Опять гостиная напоминала дворик тюрьмы, а они – двух заключенных, обдумывающих план побега.
   – Как ты думаешь, сколько это будет стоить? – спросил Седой, не останавливаясь.
   – По максимуму тысяч двести пятьдесят – триста.
   – Ты найдешь такого человека? – задал следующий вопрос Седой.
   – Можно попробовать.
   – Но потом надо будет сделать так, чтобы и этот человек исчез.
   – Да, я понимаю, – сказал Дьякон.
   Он остановился, сбросив свой шикарный пиджак, остался в белой рубашке и галстуке, на котором сверкала заколка с маленьким бриллиантом. Он расслабил галстук, сосредоточенно размышляя.

Глава 10

   Прошла неделя. Мартынов и Богаевский вернулись из Питера в Москву. Младший брат медвежатника Седого Цыган был похоронен с большими почестями на одном из лучших кладбищ. Гроб был итальянский, на похоронах играл лучший оркестр, на могиле воздвигли большущий мраморный крест, на котором были высечены такие слова: «Невинно убиенному рабу Божьему… от брата и друзей». Стояли даты.
   Могила тонула в пышных венках из живых цветов. На похороны, затем на поминки в ресторан собрались чуть ли не все знаменитости воровского мира. По количеству шикарных автомобилей и охранников можно было подумать, что в загородном ресторане отмечают день рождения или свадьбу кого-нибудь из членов правительства.
   Вся территория была оцеплена охранниками с рациями в руках, никто из посторонних в банкетный зал не был допущен. Звучало много добрых слов в адрес Седого и его покойного брата.
   Полковник Соловьев был осведомлен обо всем, что происходит в Питере. А вот банкир Бортеневский нервничал. Ведь ему вновь дважды позвонили и предупредили, что он уже не жилец на этом свете и что как бы он ни пытался скрыться, его достанут даже из-под земли, достанут и убьют. Но не просто убьют выстрелом в голову или ножом в сердце, его будут убивать медленно. Его заставят мучиться, и мучения будут бесконечно долгими.
   Бортеневский связался с Соловьевым. Они встретились в кабинете его банка, и бледный, с дрожащими губами Бортеневский принялся пересказывать суть разговоров с бандитами.
   – Сергей Васильевич, дорогой, поймите, – стуча золотым наконечником авторучки по дубовой крышке стола, говорил банкир, – я вне себя. Если быть честным и откровенным, а иначе я и не могу себя вести, то признаюсь: я боюсь. И не столько боюсь за свою жизнь, как за жизнь жены и дочери.
   Соловьев все это внимательно выслушал, покуривая сигарету и стряхивая пепел в старинную мраморную пепельницу в серебряной оправе. Немного помолчал, затем потер виски ладонями.
   – Знаете, что я вам скажу, Альфред Иннокентьевич, – им больше ничего не остается, как вас пугать. Правда, я думаю, что угрозы бандитов далеко не пустые.
   – Так что, Сергей Васильевич, вы считаете, они действительно могут расправиться со мной и с моей семьей?
   – Вполне могут. Но не думаю, что так быстро.
   – Что значит – «так быстро»? Сколько времени у меня есть, чтобы скрыться?
   – Мне кажется, вы, Альфред Иннокентьевич, думаете не в том направлении.
   – Как это не в том? Моей жизни угрожают.
   – Да, угрожают. Ведь им ничего уже не осталось. Вы не пошли с ними на сделку, ваш банк остался чистым, им он не подчиняется.
   – Да-да, я все это понимаю, – быстро заговорил Бортеневский, – но все же, как это ни странно, мне хочется жить.
   – Но убегать вам не стоит, – спокойно сказал Соловьев, глядя на серую горку пепла на дне мраморной пепельницы. Горка пепла была похожа на могильный холмик.
   Бортеневский проследил за взглядом Соловьева и посмотрел на дно пепельницы.
   – Я не могу спокойно уснуть, у меня полный дом охраны, я боюсь выходить из офиса, боюсь подходить к машине.
   – Я рассуждаю несколько иначе, Альфред Иннокентьевич, – вновь так же спокойно, покачиваясь в глубоком кожаном кресле, заговорил полковник Соловьев, – вы им интересны как партнер, а не как враг. И поэтому, думаю, они вновь постараются заполучить ваш банк. Насколько я понимаю, их прибыль от соглашения с вами была бы огромна.
   – Да-да, но я ведь не пошел на это! И убит брат этого бандита, убиты еще какие-то люди. Мне кажется, Сергей Васильевич, ваши сотрудники перестарались.
   – Нет, там не было другого выхода, и они действовали, исходя из обстоятельств.
   Соловьев вспомнил все то, о чем ему рассказал Глеб Сиверов, и его немного передернуло. Действительно, слишком уж много трупов. Но самое главное – деньги они заработали, и доля Соловьева уже лежала на его счету в банке.
   – Я хочу опять вернуться к тому же разговору, – вдруг сказал Бортеневский, вышел из-за стола, обошел его и остановился напротив Соловьева.
   Он приблизил свое бледное лицо к лицу Соловьева и заговорил почти шепотом.
   – Мне кажется, их надо убить Другого-то выхода нет? Не так ли, Сергей Васильевич? Мне кажется, что и вы думаете аналогично.
   – Да, в ваших рассуждениях есть определенная логика, – пожал плечами Соловьев. – Но я же вам говорил, это будет стоить очень дорого. Убрать Мартынова и Богаевского не так уж просто. Кроме того, это вызовет переполох в преступном мире. Они начнут вычислять, начнут искать концы, и, я думаю, тогда вам точно несдобровать.
   – Так что же делать? Сидеть и ждать, когда они доберутся до меня и до моей семьи? – срываясь на визг, выкрикнул Бортеневский. Его руки дрожали, пальцы сжимались и разжимались.
   – Не волнуйтесь, я все улажу. И скорее всего, убрать надо будет не двоих, а одного – либо Мартынова, либо Богаевского.
   – Я нахожусь в какой-то западне. И куда ни бросишься – петля на моей шее затягивается туже и туже, – в сердцах промолвил банкир.
   Затем он сел в кресло, извлек из кармана безукоризненно чистый белоснежный носовой платок и принялся вытирать лицо, которое покрыла испарина.
   – Самое главное сейчас – не сделать опрометчивого шага, – сказал полковник Соловьев.
   – Так что вы мне посоветуете? – задал вопрос Бортеневский.
   – Быть предельно осторожным – вот мой совет. А со всем остальным я разберусь.
   Мартынов и Богаевский сидели в загородном доме. Перед Богаевским лежали бумаги. Он просматривал абсолютно безо всякого интереса колонки цифр, фамилии, даты – вот и все, что было на этих бумагах, написанных от руки синими чернилами.
   Мартынов сидел, положив голову на руки, и следил за Богаевским.