Воронин Андрей Николаевич. Слепой стреляет без промаха

   Проводник стоял к Глебу спиной. Девушка повернулась и бросила на Сиверова злой взгляд через плечо проводника. Этот взгляд словно бы говорил: ты виноват во всем! Если бы ты не появился, я бы ехала в шестом купе. А вот теперь моя гибель будет на твоей совести!
   Злорадно усмехнувшись, девушка кивнула головой, хотя в ее глазах все еще стояли слезы. Проводник оживился еще больше, открыл дверь, ведущую в коридор и, гордо неся голову, пошел вперед, как будто был полководцем, одержавшим великую победу.
   Когда эта странная парочка поравнялась с купе Глеба, он вышел и преградил им дорогу. Проводник заискивающе заулыбался:
   – Может, чего желаете?
   – Я слышал что-то насчет того, что этой девушке нужно выходить на следующей станции? – нейтрально, словно бы о погоде поинтересовался Глеб.
   – Да нет, все уже улажено, я подыскал ей место.
   – И наверное, это место в твоем купе? – скривил губы в улыбке Глеб и посмотрел в глаза девушки.
   Та потупила взгляд и пробормотала что-то невнятное.
   – Так или нет? – настаивал Глеб. Девушка молчала. Молчал и проводник.
   – Он приставал к тебе? – Сиверов взял девушку за руку.
   – Пустите меня! – та вырвалась и бросилась назад по коридору.
   Проводник уже начинал терять терпение.
   – Да чего вам надо? Что вы лезете не в свое дело? Думаете, что если у вас денег куры не клюют, так вам все можно? Хотите трахаться, так идите в ресторан, там всегда есть пара дежурных проституток.
   – Ах вот как! – растягивая слова, проговорил Глеб. – Значит, тебя проститутки уже не устраивают? Тебе подавай что-нибудь новенькое, да к тому же еще и задаром! Иди сюда! – крикнул Сиверов девушке, которая уже сидела на крышке ящика для мусора в тамбуре.
   Она отрицательно покачала головой.
   – А ну иди! Я кому сказал?!
   Повинуясь приказному тону, она поднялась и нехотя поплелась к звавшему ее мужчине, явно оттягивая момент встречи. Когда, наконец, все трое оказались рядом, Глеб сделал грозное выражение лица и тоном, не терпящим возражений, проговорил:
   – Так вот, любезный, со мной едет трое друзей. И эта девушка – одна из них. Ты понял? – Глеб положил свою руку на плечо проводнику.
   И тот понял: если бы он сейчас стоял на рыхлой земле, то наверняка по колено вошел бы в почву, и вытаскивать его оттуда Глеб не стал бы, разве что вогнал немного поглубже.
   – Понял, – по-простому пожал плечами проводник. – Она одна из ваших друзей, и следует ожидать появления еще двоих.
   – Еще двоих не будет. Мы все вчетвером в сборе.
   – Понял. Купе занято.
   – А теперь принеси-ка сахарку и печенья, да не забудь прихватить бутылку коньяка, самого хорошего, если, конечно, такой водится в твоем купе.
   – Будет исполнено.
   Еще одна купюра исчезла в ладони проводника, и он, вполне довольный жизнью, исчез из виду.
   – Ну что, теперь уже не так боишься? – спросил Глеб. – А почему меня никто не спросил – хочу я этого или нет? Может, мне лучше было бы сойти на следующей станции! – возмутилась девушка.
   – Давай для начала хотя бы познакомимся, – Глеб протянул ей руку. – Меня зовут Глеб, а тебя?
   Девушка молчала. Поняв свою ошибку, Сиверов поправился:
   – Меня зовут Глеб Петрович.
   Ему было непривычно вновь произносить свое настоящее имя и имя своего отца. Он так отвык от них, что охотнее назвался бы Федором. Но почему-то врать своей неожиданной спутнице не стал.
   – Так вот, Глеб Петрович, зовут меня Натальей.
   – А можно, я буду звать тебя просто Наташей?
   – Иначе вы не умеете?
   – Иначе мне придется называть тебя по имени-отчеству.
   – Тогда давайте.
   Глеб отошел, пропуская девушку внутрь купе.
   – Спасибо, – манерно ответила та, занимая свое место, с которого была так бесцеремонно выдворена проводником.
   Вскоре появился и он сам, неся на подносе несколько пачек печенья в красочной упаковке и пакетики с сахарным песком. После чего, взяв поднос в одну руку, он вновь движением фокусника извлек откуда-то из-за спины бутылку коньяка «Белый аист».
   – Простите, но лучшего нет. Публика все какая-то несерьезная ездит, не то что вы.
   – Не то что он, – мрачно заметила девушка, указывая кивком головы на Глеба Сиверова. – Кстати, предупреждаю: пить будете в одиночестве.
   – Я бы на вашем месте не поступал так опрометчиво, – улыбнулся Глеб.
   – Почему опрометчиво?
   – Если я напьюсь, могу совершить глупость.
   – А если мы напьемся вдвоем, то глупость совершу я? – Наталья уже хотела подняться и уйти.
   – Останьтесь.
   – Нет, уж лучше я переночую на полу в тамбуре.
   – Ой, красавица, зачем обижаешь? – встрял в разговор проводник.
   – Прости, дорогой, – в тон ему ответил Глеб, – но по-моему, ты забыл выйти.
   – Ухожу, – проводник, не удержавшись, подмигнул Сиверову, оставив Наталью саму решать, как ей поступать дальше.
   – Ладно, – наконец-то решил не мучить девушку двусмысленностями Глеб, – давай отбросим все, что было до этого. Ты села в это купе в Москве, заплатила проводнику и ничем мне не обязана. Я зашел на первой же станции, поздоровался, поставил свои вещи, и мы познакомились. Давай от этого момента начнем отсчет времени.
   – Не получится, – возразила Наталья.
   – Почему?
   – Если бы так было, я уже спала бы.
   – Хорошо, ложись, – Глеб встал.
   – Нет, не надо.
   – Так, – уже в который раз за этот день терпению Глеба наступал конец.
   – Что «так»? – Наталья поняла, что слишком привередливой быть не стоит.
   – Я сказал «так», потому что хотел ехать до Адлера в одиночестве, купил у перекупщика за двойную цену четыре билета. Но теперь понимаю, что единственное спокойное место – это тамбур, и если я хочу доехать без приключений, то мне нужно выйти вместе с матрасом и устроиться там на полу.
   – Простите, Глеб Петрович.
   – То-то же, – Сиверов сел и откупорил бутылку коньяка. – Ах черт, мне что-то не хочется звать вновь этого… – Глеб хотел сказать «мудилу».
   По выражению лица Натальи сразу можно было понять – она додумала за него это слово и была благодарна мужчине за то, что он его не произнес.
   – Ну конечно же, чистые стаканы он забыл принести! – исправил свою не высказанную ошибку, Глеб.
   – Можно, я схожу? – попросила Наташа.
   – Нет, сиди.
   – Почему?
   – Тебе хочется увидеть еще раз его гнусную рожу?
   – Честно говоря, нет.
   – Тогда мы сделаем с тобой вот так: ты любишь кофе с коньяком?
   – В общем-то, несколько раз пробовала.
   – А чай с коньяком пила?
   – По цвету это в общем-то одно и то же, – замялась Наталья.
   – Ну так вот, – и Глеб уже было протянул руку, чтобы плеснуть коньяк в ее стакан.
   Наталья накрыла его ладонью.
   – Не надо, я не буду пить.
   – Это категорический отказ или стоит настаивать?
   – Я прекрасно знаю, что думают мужчины о пьющих девушках.
   – Только хорошее, – улыбнулся Сиверов.
   – Каждый понимает под «хорошим» свое.
   – А я хороший или нет? – Глеб не удержался, чтобы не съязвить.
   – Вы пока что никакой.
   – А это хорошо или плохо?
   – Для вас, может быть, и плохо, а для меня пока что хорошо. Посмотрим. Все еще впереди, и я смогу узнать, галантный вы кавалер или же…
   – Или же кто? – насторожился Сиверов.
   – Пьяный мужчина в купе не всегда ведет себя адекватно, – это последнее слово девушка проговорила с таким видом, словно окончила философский факультет университета.
   – Если ты думаешь, Наташа, что мне очень улыбается ехать вместе с тобой, то ошибаешься. Единственной моей мечтой за последние годы было остаться одному. И вот, кажется, этой мечте не суждено сбыться.
   – Я знаю, какой была бы следующая мечта, – хитро прищурилась девушка.
   – Ладно-ладно, можешь не говорить, я и сам догадываюсь. После одиночества всегда приходит желание побыть с кем-то.
   – Излить душу… – уточнила Наталья.
   – Вот этого я делать не собираюсь, – насупился Глеб. Его всегда раздражал этот типично женский вопрос: кто ты, откуда и чем занимаешься. Как будто неважно, что человек сидит рядом с тобой и может говорить только о том, о чем ему хочется, нет, обязательно нужны признания, какие-то тайны… Как будто без этого не может быть близости.
   «Близость… близость, – подумал Глеб, – почему это идиотское слово лезет мне в голову, лишь только я остаюсь наедине с женщиной? Как будто не существует другого варианта развития событий?»
   И, сделав над собой усилие, он заставил себя смотреть не на Наталью, а в окно. Но оказалось, что мир за то время, пока они едут в поезде, исчез окончательно, во всяком случае, перестал быть видимым. Ни огонька, ни звездочки на небе, ни даже краешка луны – сплошная битумно-черная темнота, словно поезд проносился в неосвещенном тоннеле.
   – Посмотри, – произнес Глеб дрогнувшим голосом, – вот это и есть ничего.
   – Что? – не поняла Наталья.
   – Я говорю, то, что лежит за окном, называется «ничего». Я часто в детстве хотел себе представить, что же прячется за этим словом. И теперь понял.
   – А-а, – протянула Наталья, но тут же увлеклась предложенной игрой.
   Девушке хотелось как-то возразить своему собеседнику, иначе, она понимала, разговор вновь вернется в прежнее русло.
   – Нет, «ничего» должно выглядеть иначе.
   – А как же?
   – Ничего – это что-то серое, липкое, тягучее и влажное.
   Глеб с удивлением посмотрел на свою спутницу. Подобное определение никогда не приходило ему в голову.
   – А почему именно серое?
   – Ну как же… В черном цвете есть какое-то чувство.
   – Да, в нем присутствует страх, – согласился Глеб.
   – Я бы не назвала это страхом, скорее ужасом. Потому что страшиться можно чего-то естественного, известного тебе, – полуприкрыв глаза, продолжала девушка, – а ужас – он беспричинен. Ты не знаешь, с какой стороны придет опасность. А липкое – потому, что этот ужас обволакивает тебя со всех сторон.
   – А почему влажное?
   – Потому что ночью всегда влажно.
   – Даже если ты находишься дома?
   – Нет. Ужас всегда подступает на улице. Он прячется там, за окном, – девушка указала пальцем в подрагивающую за стеклом черноту.
   – А чтобы ничего не бояться, нужно выпить, – нашелся Глеб.
   Теперь он уже чувствовал себя свободнее, не так напряженно. Он успел привыкнуть к Наталье и больше ее не стеснялся. Странное дело – стеснительность он испытывал только в женском обществе, в мужском же – никогда. Скорее всего, здесь сказывалось желание быть везде первым. Если в мужском обществе это желание легко реализовывалось, то среди женщин он терялся, потому что их занимали другие интересы и проблемы, совсем иные, чем его.
   Некоторое время они сидели молча, избегая глядеть друг на друга. Это давалось с трудом. Но лишь только их взгляды пересекались, как мужчина и девушка тут же, смутившись, отворачивались друг от друга. Глеб уже успел изучить все, даже самые темные уголки купе. Он прекрасно знал, что, например, над верхней полкой, на обивке вагона написано чем-то острым нехорошее слово, знал, что у самых ног Натальи лежит блестящая крышечка от бутылки пепси-колы.
   Он детально изучил все зазубринки на вагонном столике, о который пассажиры открывали бутылки.
   Затем они так же молча стали пить холодный чай. Глеб жестом пригласил девушку попробовать печенье. Та, не произнеся ни слова, отрицательно покачала головой. И Сиверов не стал настаивать. Он почувствовал, что между ними вновь возникло отчуждение, но уже на качественно новом уровне. Теперь они уже знали кое-что друг о друге. Каждый из них, если бы вдруг внезапно погас свет, мог бы восстановить в памяти портрет другого. А это уже немало. Ведь по портрету понятны характер и намерения человека.
   "Одиночество – это хорошо, – подумал Глеб, – но оно слишком расслабляет.
   Наверняка я сидел бы уже в тренировочном костюме, ссутулив плечи, а теперь стараюсь держаться молодцом".
   Он настолько отрекся от реальности, что не заметил, как набрал полный рот холодного чая вместе с чаинками, и от неожиданности поперхнулся и закашлялся.
   – Прости, – сказал он, доставая носовой платок и вытирая губы.
   – Выплевывать неприлично, – немного манерно произнесла Наталья. – Во всяком случае, меня учили, что нельзя выплевывать даже осу, если она случайно залетела тебе в рот.
   – Ты довольно жестокий человек, – посетовал Сиверов, – давай сюда свой стакан, схожу помою.
   Вагон слегка покачивало. Чем дальше уходил поезд от Москвы, тем более разбитой становилась железная дорога. И Глебу пришлось даже несколько раз коснуться рукой стены, прежде чем он добрался до туалета. Он мыл стаканы долго, до тех пор, пока они не начали скрипеть под пальцами.
   Он знал за собой эту странную манеру. Такое начиналось обычно, когда он просыпался утром с похмелья. И тогда у него возникало непреодолимое желание наводить порядок в своем жилище, хоть он прекрасно знал, что к вечеру там вновь будет все перевернуто вверх дном. Он специально старался не вспоминать Москву, не вспоминать несчастье, постигшее его в последние дни. Ведь именно для этого он покидал город, принесший ему столько радости и огорчений.
   Когда Глеб взялся за ручку двери своего купе, то оказалось, что дверь заперта. Он легонько постучал костяшками пальцев.
   – Минутку! – послышалось из-за двери.
   Раздался легкий щелчок. Глеб выждал несколько секунд, затем отодвинул дверь в сторону. Наталья уже успела переодеться. Она сидела с ногами на постели. Ее стройный торс облегал тонкий белый свитер. Ноги и бедра лишь угадывались под одеялом, аккуратно расправленным, обрамленным сверху белой полоской простыни. Длинные волосы девушки, до этого собранные в пучок на затылке, теперь оказались распущенными.
   «Наверное, долго смотрелась в зеркало, причесываясь, – подумал Глеб. – Ну что за народ, эти женщины! Стараются понравиться, даже когда в этом нет никакой необходимости».
   Глеб коснулся выключателя и переключил свет на более мягкий, приглушенный.
   Он сел, поставил перед собой пустой стакан, второй подвинул к Наталье. Та не сказала ни слова. Коньяк тонкой струйкой потек в стакан, стоявший возле девушки. Глеб наливал очень медленно, готовый остановиться в любое мгновение.
   – Хватит, – не глядя в его сторону, произнесла Наталья. – Но только учтите, я выпью для того, чтобы согреться, не более.
   – Ты говоришь так, будто я тебя сильно упрашиваю, – Сиверов налил себе. – Давай выпьем за знакомство, – его стакан завис на полдороге.
   Наталья засмеялась.
   – Мне сейчас показалось, что вы не держите стакан, а держитесь за него, как за поручень в троллейбусе.
   Глеб чокнулся так, чтобы его рука оказалась ниже руки девушки. Край его стакана коснулся дна стакана Натальи. Всколыхнулась желтая, немного маслянистая на вид жидкость. Купе заполнилось ароматом спиртного.
   Девушка отпила один глоток и, прикрыв глаза, пошевелила губами, словно бы наслаждаясь действием, которое производил коньяк. Глебу даже показалось, что ее щеки тут же порозовели. А когда Наталья открыла глаза, то маслянистость передалась и ее взгляду. Она жадно допила спиртное и отставила стакан.
   – Да, – сказал Глеб, – я вижу, тебе и впрямь наливать больше не стоит, – Ты что, совсем не приучена пить?
   – Иногда приходилось.
   – Тогда почему так быстро пьянеешь?
   – Я очень устала.
   – Тогда спи.
   – Именно от усталости мне и не хочется спать, – улыбнулась девушка. – А пить мне и впрямь больше не надо.
   – Себе я налью еще, – Глеб выпил еще граммов пятьдесят и ощутил, как усталость уходит от него, уступая место блаженству.
   Не хотелось ни шевелиться, ни даже отводить взгляд в сторону. Он смотрел на то, как блестит в локоне, лежащем на плече Натальи, отсвет лампочки, смотрел, как вздрагивает девушка при каждом толчке поезда.
   «Как все-таки хорошо бывает жить ни о чем не заботясь!» – думал Глеб, раскачиваясь в вагоне.
   Его убаюкивало это мерное покачивание, веки сами собой опускались, но сон не приходил.
   … Ему вспомнилось, как однажды он ехал вместе с Ириной Быстрицкой на заднем сиденье такси по вечернему городу. Автомобиль двигался в плотном потоке, рубиновые огни идущих впереди машин прочерчивали в осеннем дожде замысловатые зигзаги.
   Ирина тогда наклонилась к самому его уху и тихо, так, чтобы не мог слышать шофер, сказала:
   – Когда я смотрю на капли дождя, усеявшие ветровое стекло, мне кажется, что мир плачет.
   – О чем? – спросил Глеб.
   – Он плачет о нас с тобой.
   – Но мы же счастливы, – возразил тогда ей мужчина.
   – Можно плакать и о счастье.
   Глеб коснулся губами ее длинных ресниц и ощутил солоноватый привкус слез.
   – Ты что? – изумился он.
   – Не мешай, – счастливый шепот проникал в самую глубину души. – Я плачу оттого, что счастлива, оттого, что у меня есть ты…
   Глеб Сиверов сидел в вагоне и горло ему перехватил спазм. Ему хотелось вновь вернуться в тот день, когда они были счастливы с Ириной Быстрицкой, были счастливы до слез. «Одиночество может быть счастливым тогда, – подумал мужчина, – когда есть куда вернуться, есть о ком думать, когда знаешь, что кто-то ждет тебя. А я уезжаю неизвестно на сколько. Я даже не попрощался с ней, как она того заслуживает».
   И он стал рисовать себе в мыслях Ирину. Сначала это были легкие, еле различимые штришки. Округлости плеч, две дуги, очерчивающие грудь, плавный изгиб шеи, овал лица… Он чувствовал себя Богом, создающим первого человека на земле – женщину…
   Черно-белый рисунок, сотканный в мыслях… И самое главное, он был соткан не только из линий, но, как казалось Глебу, из музыки. Каждой черточке соответствовала определенная нота, и все они складывались в мелодию. Мелодию, как подумалось Сиверову, одинокой скрипки, звучащей в вечернем подземном переходе, божественная мелодия Вагнера, исполненная совсем не для тех людей, кто проходит мимо и слышит ее, а исполненная только для него одного, остановившегося в растерянности возле колонны, подпиравшей треснувшую балку перекрытий. Из бетонного разлома свисают тонкие битумные сосульки – черные, цвета траура. Звук одинокой скрипки отражается от голых стен, от грязного кафеля, и мелодия растекается над огромным городом. И в какой-то момент, кажется Глебу, все в мире меняется местами. Уже не город является вместилищем для звуков музыки, а музыка поглощает Москву целиком, подчиняя себе все – от движения машин до неяркой звезды, встающей над заплеванными ступеньками, которые неожиданно кончаются узкой полоской неба.
   Он вздрогнул и приоткрыл глаза.
   Наталья, склонив голову, смотрела прямо на него.
   – Когда вы думаете, – сказала девушка, – вы не кажетесь таким страшным.
   – Что, я пугаю тебя? – рассмеялся мужчина немного нервным смехом, как бы боясь, что Наталья смогла проникнуть в его мысли, увидеть рубиновые огни автомобилей, капли дождя на ветровом стекле такси, услышала надрывные звуки скрипки, пытающейся пробиться из тесного подземелья к вечернему небу, к еле различимым звездам.
   – Не знаю, – повела своими худыми плечами Наталья, и под тонким трикотажем свитера проступили ее ключицы, – но мне кажется, у вас есть какая-то тайна, о которой вы не хотите говорить даже самому себе.
   – Тем более мне не захочется говорить о ней с тобою.
   – Так значит, тайна есть? – слабо улыбнулась девушка и коснулась ладонями своих порозовевших щек.
   – Да, есть, – абсолютно серьезно произнес Глеб и насупился. Ему не хотелось, чтобы кто-то лез ему в душу.
   А спутница была явно настроена именно на это. К тому же, не для того, чтобы заполучить Глеба, а просто так, из озорства.
   Глеб пристально смотрел в глаза девушки. Та не отводила взгляда и даже не моргала, словно бы они играли в игру «Кто кого переглядит?»
   Первой не выдержала Наталья. Она прикрыла глаза ладонью, как будто ей в лицо било яркое солнце.
   – А хочешь, я сейчас проведу маленький психологический анализ?
   – Ничего не получится.
   – Посмотрим. Вот если ты сейчас говоришь о чужих тайнах, значит, у тебя есть своя.
   – Думаете, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме?
   – Что-то вроде этого.
   – Никаких тайн у меня нет.
   – Ой ли? – засомневался Глеб. – Вот скажи, к примеру: откуда и куда ты едешь?
   – Еду из Москвы в Адлер, – без тени улыбки отвечала Наталья. – Вот если бы я ехала в одном с вами поезде из Адлера в Москву – это было бы настоящей тайной.
   – Это было бы сумасшествием, – поставил диагноз Глеб. – А вот какого черта тебя понесло на юг?
   – Почему? Я давно собиралась туда поехать…
   – А вот, пожалуйста, не нужно врать.
   В глазах девушки мелькнул испуг, и Сиверов понял, что на верном пути.
   – Никуда ты не собиралась ехать.
   – Почему?
   – Иначе бы у тебя был билет. И ты бы приехала на вокзал не раньше, чем за полчаса до отправления поезда.
   – В самом деле… – растерялась Наталья и уже более не пыталась скрыть свой испуг. – А откуда вы об этом знаете?
   – Очередь на вокзале в кассах идет достаточно быстро. И к тому же у тебя не так уж много денег.
   – И тут вы угадали. Но как?
   – Иначе ты взяла бы билет у перекупщика, как сделал это я.
   Девушка поджала губы и призадумалась. И в этот момент она показалась Глебу совсем девчонкой, маленькой и беспомощной, которая сделает все, что ей скажешь.
   – Я еду… – произнесла она, обращаясь то ли к Глебу, то ли к кому-то третьему, кого сейчас не было рядом с ними, – я еду… – повторила она уже более уверенно и несколько раз моргнула.
   Глаза ее заблестели, по щеке покатилась слеза. Девушка сглотнула и попыталась улыбнуться.
   – …только не считайте, пожалуйста, что я уже совсем такая дурочка…
   Сиверову захотелось сказать, что он так и подумал, но боялся, что Наталья обидится. И вряд ли сейчас она способна воспринимать шутки. Он знал по себе, что когда подолгу держишь в себе обиду или даже просто грустную мысль, то самый верный способ избавиться от желания замкнуться в самом себе – рассказать кому-нибудь. Пусть даже не то, о чем ты думаешь, а совсем другое, вкладывая в слова чувства. Не важен смысл, важно то, как ты это говоришь.
   А Наталья уже плакала. Ее худые плечи вздрагивали. Она опустила голову, затем уткнула ее в колени.
   – Только не нужно, не утешайте меня, – всхлипывала она, – я ужасно не люблю, когда меня жалеют.
   – Но из-за чего же ты так сильно расстроилась?
   – Потому что я еду… еду… – повторяла Наталья.
   Внезапно она выпрямилась, потерла глаза кулаками, да так, что размазала тушь, и радостно спросила:
   – Разве это плохо – ехать?
   – По-моему, ты сама решаешь – хорошо это или плохо. Все зависит от того, куда ты едешь или откуда.
   – Я и впрямь глупая, – покачала головой девушка. – Глупая, потому что плачу, глупая, потому что еду.
   – Может, хватит говорить загадками? – предложил ей Сиверов.
   Девушка посмотрела на него с подозрением.
   – Если хочешь, я могу пообещать, что не буду к тебе приставать. Или ты надеялась совсем на другое?
   – Пообещайте, – серьезно сказала Наталья.
   И Глебу пришлось торжественным тоном произнести клятву:
   – Я не буду приставать к тебе, даже если мне этого очень захочется.
   – И правильно сделаете, – повеселела девушка, – потому что я умею страсть как злиться. А если я злая, то лучше мне под руку не попадаться.
   – Так куда ты все-таки едешь? – напомнил ей Глеб.
   – Я еду к одному очень хорошему человеку, с которым познакомилась год тому назад.
   Наталья говорила, скосив глаза, и Глеб догадался, что она лжет.
   "Но какое мне до этого дело? – подумал он. – Пусть говорит что хочет.
   Пусть успокаивает себя придуманными на ходу сказками. Вот только скверно, что никак не удается поймать сон. Он то приходит, то ускользает, не успеваешь даже досчитать до десяти. И я наверняка знаю: если лягу, то уснуть не смогу, – и Глеб ехидно заметил про себя:
   – Это потому, что ты наедине с особой женского пола. Был бы в купе мужик, ты все свалил бы на его храп. Ну вот признайся себе, несмотря на всю твою любовь к Ирине, тебя тянет к этой девушке лишь только потому, что она одна и никто не может помешать вам оказаться в одной постели.
   Закрытое купе, дальняя дорога… Совсем как в гадании на картах – червонная дама, пиковый король…"
   Глеб всегда, когда ему кто-нибудь предлагал погадать на картах, указывал на пикового короля как на себя, добавляя при этом: пиковый король – военный человек.
   "Ну кончено же, ты хочешь быть с нею. Было бы противоестественно, если бы тебя тянуло на мужчин, а не на молоденьких девочек. В общем-то сделать это не сложно. Женщина, способная заплакать у тебя на глазах, способна и отдаться. К тому же я могу поклясться – подобные мысли возникают в голове и у Натальи.
   Замкнутое пространство и неизбежность долгого пути провоцируют на это. Только вот почему-то никому из нас не хочется говорить о своих желаниях. А ведь это так просто – взять и спросить ты Не хочешь переспать со мной?"
   И Глеб, прикрыв лицо рукой, старательно проговорил, беззвучно шевеля губами:
   – Ты хочешь переспать со мной?
   И тут же понял: этого не будет никогда, даже если произойдет невероятное, и Наталья сама в эту же минуту предложит ему лечь с ней под одеяло.