Вудс Стюарт. Корни травы

   — Я разочарован, — улыбнулся Уилл. — Только научился отвечать на провокации.
   — Опросы показывают, — сказал Том, — что мы начинаем выигрывать в небольших городках и в сельской местности. Именно там людей привлекает имя сенатора Карра, с которым мы связаны. Но меня по-прежнему беспокоит некоторое отставание от Кэлхоуна. Надо его догонять. Это возможно, если как следует потратимся на телевидение. Но на это нет денег, Уилл. Второе осложнение — предстоящий судебный процесс. Он вынудит вас, Уилл, резко замедлить темп проведения кампании.
   — Нельзя ли спланировать, чтобы все воскресенье перед началом процесса я мог провести дома?
   — Это мы можем сделать. Кампания осложнится, если вы плохо проявите себя в суде.
   — Полагаю, что толку будет немного, если я и выиграю процесс, — спокойно сказал Уилл. — «Обвиненный в убийстве получает свободу», — представляете заголовок в газетах?
   — Послушайте, Уилл, худшее, что вы можете для себя сделать, это сейчас уже беспокоиться о том, как процесс повлияет на ваши шансы быть избранным. Просто приложите максимум стараний и позвольте мне позаботиться об освещении дела в прессе.
   — Затем еще дебаты с доктором Доном. Он ведь мастак во всем, что касается телевизионных выступлений.
   — Есть некоторые идеи в этом плане, — сказал Том. — Возможен новый подход к организации дебатов. Позже мы это обсудим.

Глава 8

   В течение трех дней Мики Кин следил за Уиллингхэмом. Он был на месте, когда этот человек вставал утром, и он укладывал его в постель вечерами. Под деревьями на лесистом участке, в середине которого стоял дом Уиллингхэма, нашлось на горке хорошее место с обзором дома, стоянки и гаража.
   Уиллингхэм дважды выезжал в церковь Святого Холма и по пути заглядывал в магазины, но большую часть времени оставался дома. Никто не приезжал повидать его, и появлялись лишь почтальоны да служащие из конторы, осуществляющей чистку ковров.
   На третью ночь Уиллингхэм лег рано. Огни в доме погасли в одиннадцатом часу. Кин поехал домой и по дороге остановился у офиса Мэнни Пирла.
   — Вы все же полагаете, что Уиллингхэм стоит за всем этим? — в который раз спросил Мэнни.
   — Кто знает? Пока ничего не могу доказать. Но все как-то увязывается, понимаете? Чувствую, что Уиллингхэм выведет меня на Перкерсона.
   — А как быть с доктором и медсестрой, — спросил Мэнни. — Может, за ними стоит понаблюдать?
   — Если все так, как я думаю, Перкерсон с ними не общается. Получил новые уши и новый нос и исчез. Мне нужно неделю на Уиллингхэма; если ничего не добуду, попробую поработать с медиками.
   Когда Кин вошел к себе в квартиру, звонил телефон. В свое время он опубликовал этот номер в объявлениях о розыске Перкерсона. Импульсивно Мики схватил телефонную трубку еще до того, как включился автоответчик.
   — Хэлло.
   — Хэлло, — произнесла женщина. Низкий, сипловатый, чем-то знакомый голос. — Это Майкл Кин?
   — Да.
   — Вам нужен Гаролд Перкерсон, я предоставлю его. — сказала женщина. — Мне нужна награда.
   — Получите, что обещано, тут нет вопроса, — ответил Кин. — Ваше имя?
   — Зовите меня Джил, — сказала женщина.
   — О'кей, Джил, пусть так. И где, по-вашему, Перкерсон?
   — Нужно встретиться. Мне понадобится ваша защита.
   — После того, как я найду Перкерсона, он уже не сможет дышать свежим воздухом. Вам не о чем будет беспокоиться.
   — Не думаете же вы, что он одинок в этом деле, — сказала она.
   — Одинок в чем?
   — За ним нечто большее, чем та книжная лавка.
   — Так расскажите, — сказал Кин. — Если вы в самом деле кое-что знаете.
   — Клиника абортов и Уинслоу, — сказала она. У Кина перехватило дыхание. Женщина могла догадаться насчет клиники — об этом писали газеты, толковало телевидение — но нигде и слова не появилось, что Уинслоу умер не от сердечного приступа.
   — Где можем встретиться? — спросил Кип.
   — Поезжайте по дороге восемьдесят пять на север, — сказала она, — сверните на съезд на Ленокс-роуд, поверните налево к Леноксу. Через пару миль ресторан «У Хьюстона», сразу за торговыми рядами. Я сейчас там. Пятнадцати минут хватит?
   — О'кей, буду через пятнадцать минут. Как выглядите?
   — Я сама вас увижу. Не опаздывайте, а то уйду. Кин знал ресторанчик «У Хьюстона», привлекающий разную публику — и семейных людей и хиппи, — всегда заполненный посетителями.
   Восемь минут спустя он уже мчался на скорости семьдесят миль по дороге 85. Почти, никакого движения здесь уже не было. У съезда на шоссе, ранее связывавшего соседние штаты, Кин свернул на отходящую с: него влево
   Ленокс-роуд. Впереди завиднелся перекрывающий ее мост. Подъезжая к нему, Кин в зеркальце заднего вида заметил фургон с одиноким водителем, надвигавшийся сзади.
   Фургон разогнался как раз в тот момент, когда ему полагалось бы притормаживать перед светофором.
   — Вот сумасшедший, — сказал вслух Кин. — Не видишь, что ли, что красный свет?
   Но фургон норовил обогнать его, и он притерся. Прежде чем фургон врезался в левый бок его машины, Кин увидел темные очки и усики водителя.
   Кин закричал и нажал на тормоза, пытаясь удержать машину на дороге. Но педаль провалилась, поскольку гидравлические тормоза отказали. А от механических было уже мало толку. Кин мертвой хваткой вцепился в рулевое колесо, напрасно пытаясь подать машину влево, однако не мог остановить скольжения. Фургон на добрых полтонны был тяжелее его машины. Надвигалась опора моста.
   «Перкерсон!» — полыхнуло в мозгу в тот самый момент, когда машина врезалась в гору бетона.

Глава 9

   Мики очнулся под грохот и скрежет.
   — Ради Бога, поосторожнее, вы разорвете его! — кричал кто-то.
   Кин осознал, что он не в аду и даже не в чистилище; там о нем не стали бы так заботиться. Сильной боли он не ощущал, но ему было трудно сделать глубокий вдох.
   — Приходится извлекать его, как сардину из мятой банки, — произнес голос. — Кто знает, какие у него внутренние повреждения; нужно тащить его дюйм за дюймом, о'кей? Постойте, сперва натащу на него воротник.
   Что-то твердое обвило шею Кина, затем чья-то рука обхватила его талию.
   — Осторожно! — взвизгнул кто-то.
   — Не знаю, как это сделать, — прозвучал еще один голос. — Трудно сказать, где кончается он, где начинается металл.
   Кин почувствовал, что рука тянет его, и его тело переместилось. Потом наступила боль — пронизывающая, безграничная. Он закричал.
   — Вот дерьмо, — сказал голос. — Его нога там зажата. Приведите-ка человека с факелом.
   — Не надо, — слабо произнес Кин.
   — Что? Боже, он говорит.
   — О, дерьмо, — повторил кто-то. — Что же он сказал?
   — Не надо факела, — сказал Кин погромче, чувствуя запах бензина.
   — Он попал в точку, Эдди. Ты всех тут взорвешь своим факелом. Надо работать ключом для открывания банок.
   «Сардинка, — подумал Кин, — это я-то сардинка», Они опять его передвинули, и он отключился.
   Свет был ярким, и боль во всем теле. Вокруг толпились люди, нагибаясь к нему, стаскивая с него одежду. Слышен был треск разрываемой ткани.
   — Морфин! — сказал кто-то, и Кин почувствовал иглу:
   — Подождите минутку, — сказал он, желая что-то внушить им, но опоздал, разлилась приятная теплота.
   Очнувшись в следующий раз, он уже не собирался терять сознание. Он был один в палате, куда через жалюзи пробивался солнечный свет. Он хотел поднять руку и тронуть свое лицо, но вспыхнула боль в груди. Однако желание почесаться стало уже нестерпимым, и тогда он стал тихонечко подымать руку снова. Открылась дверь, вошла медсестра.
   — О, вы пришли в себя! — воскликнула она.
   — Разве? — ответил Кин: говорить было больно. — Не могу утверждать, но — возможно.
   — Дайте-ка я вас приподниму. — Она стала поворачивать ручку в конце кровати.
   Верхняя часть его тела приподнялась на несколько дюймов. В ногах стоял Мэнни Пирл.
   — С вами все будет в порядке, — произнес Мэнни.
   — Уже в порядке, — подхватила сестра. — Вы самый удачливый в отделении, а может быть, и в госпитале.
   — Что сломано? — спросил Кин.
   — Локоть и голень, — ответила сестра, указывая на шину, которая прикрывала его ногу до колена. — Хорошо еще, что вы пристегнули ремень безопасности, a то бы все вдребезги.
   — Что же еще? — спросил он.
   — Больше ничего, вас просвечивали рентгеном с головы до пят. Никто не верил.
   — И я не верю, — проговорил Кин. — Такая боль, что кажется все тело переломано.
   — Вы мнительны, — заметила она. — Внизу, между прочим, давно находится детектив, мечтает с вами потолковать. Как вы насчет этого?
   — Почему бы и нет? — сразу согласился Кин. — Дали бы вы мне только попить...
   Она поднесла к его рту стакан, и он засосал воду.
   — Что случилось? — спросил Мэнни Пирл, когда медсестра вышла.
   — Подождите минутку, — сказал Кин. — Посмотрим, что там за коп.
   В палату вошел Дейв Хейнс.
   — Доброе утро, спящая красавица, — поздоровался он. — Вы неплохо поспали, пока все стояли вокруг.
   — Я и не знал, что это вас заботит, Дейв, — пробормотал Кин.
   — Меня-то не очень, я просто любопытен, — ответил Хейнс. — Через минуту здесь будут ребята из автоинспекции. Я хочу знать, что стряслось?
   — Я тоже, — сказал Мэнни.
   — Дейв, это мой босс, Мэнни Пирл! — Кин подождал, пока они жали друг другу руки.
   — Итак? — спросил Хейнс.
   — Это был он, — заявил Мики.
   — Дьявол, я знал, что вы так скажете! — воскликнул Хейнс. — Вот моя жизнь и усложняется.
   — Не усложняется, — возразил Кин. — Вы не участвуете. Я удовлетворяю ваше любопытство, не больше.
   — Это же глупо! Если это действительно был он, передайте мне, что у вас есть, и я займусь.
   — Не получится!
   — Вы хотите сами его схватить, — подтвердил Хейнс.
   — Да, и знаю, как до него добраться.
   — Давайте, я помогу, — предложил Хейнс. — Капитану не обязательно знать.
   — Ну, Дейв. Вам уже меньше года служить, верно? Действуйте там и набирайте пенсию.
   — Разве я не могу что-то сделать?
   — Да, быть может. Поступило что-нибудь в прессу?
   — Телевизионщики сделали массу кадров, пока вы находились в машине и вас старались вытащить. Они не узнали, кто вы такой.
   — В каком я госпитале?
   — В Нортсайдском.
   — Знаете кого-нибудь здесь?
   — Двоих-троих.
   — Сделайте меня мертвым.
   — Не уверен, что они пойдут на это, Мики.
   — А почти мертвым?
   — Посмотрю, что можно сделать. Если опасаетесь, что он попытается предпринять еще что-нибудь, я подключу сюда нескольких человек.
   — Тогда сделайте меня сумасшедшим, — попросил Кин. — И постарайтесь, чтобы из автоинспекции ко мне никого не пускали.

Глава 10

   — Почему мы встречаемся здесь? — оглядываясь, спросил Уилл.
   Было лишь три часа дня и ресторан пустовал. Том Блэк вздохнул.
   — Потому что у меня есть кое-что рассказать, а я не хотел этого в присутствии вашего отца, Китти и Мосса.
   Уилл чувствовал себя неважно. Он простудился, устал, а теперь еще и напуган.
   — Ол-райт, — сказал он, — выкладывайте.
   — Последний опрос показал, что у Кэлхоуна сорок восемь, а у вас сорок четыре процента голосов плюс-минус четыре процента. Мы чуть-чуть набрали, а он теряет. Не хватает, как я говорил, недели для максимального взлета вашего рейтинга. Но это уже была бы неделя после выборов. И если сумеем все мобилизовать, включая партийные фонды — все, что можно.
   — Так что же нам делать? — спросил Уилл, уже зная ответ.
   — За оставшиеся две недели кампании мы должны истратить четыреста тысяч долларов на телевизионные передачи. Или мы проиграем.
   — Если бы получить передышку, — сказал Уилл.
   — Это правда, что не было передышек с тех пор, как Мак Дин попал впросак, — заметил Том. — И нам ничего ниоткуда не причитается. Единственный вариант, что доктора Дона засекут в его пасторском кабинете с каким-нибудь бойскаутом; но вряд ли стоит на это рассчитывать.
   Случилось то, о чем Уилл старался не думать.
   — Такое случается с каждым кандидатом? — спросил он.
   — Почти с каждым, — ответил Том. — По крайней мере, с теми, кто не обладает большими преимуществами в кампании. Никто, кроме республиканцев, обычно не имеет достаточно денег. — Том размешал свой чай. — Я связался с ребятами из телевидения. Завтра еще до закрытия кассы мы должны разместить там заказы, оплаченные чеками, иначе эти заказы мы потеряем.
   — Ол-райт, — произнес, наконец, Уилл. — Я найду деньги.
   — Есть еще кое-что, Уилл, — сказал Том.
   — Что же?
   — Если не достанем денег, мы наверняка проиграем; но и если достанем, можем не выиграть выборы. Полной уверенности у меня нет.
   Сердце Уилла упало. Он знал, где и как найти деньги, всегда знал, но не думал, что дойдет до этого. А теперь слышит, что все равно может ничего не получиться. Так стоит ли игра свеч? Только двое могут ответить на этот вопрос.
   — Подождете немного. Том?
   Он поднялся, прошел к телефону, набрал номер, связался, с кем надо, объяснил ситуацию, выслушал ответы и мрачный вернулся к столику.
   — Деньги для вас будут завтра, — сказал он.

* * *

   Через некоторое время он уже всматривался в лицо человека, которого знал с самого детства и который никогда ему особенно не нравился.
   Человек отложил газету.
   — А вы уверены, что хотите это сделать? — спросил он.
   — Уверен, — сказал Уилл твердо, насколько смог.
   — И последствия взвесили на случай, если вас не выберут? У вас ведь не хватит доходов на необходимые в будущем выплаты.
   — Безусловно, я все это понимаю.
   — Притом, если возникнет такое положение, у нас не будет иного выхода, кроме распродажи.
   — Понимаю.
   Человек открыл ящик письменного стола и вынул бланк. Он вписал имя Уилла, сумму — четыреста тысяч долларов и срок — девяносто дней, начиная с этого. Внизу он поставил две галочки, передвинул бланк к Уиллу и передал ему авторучку.
   — Нам еще нужно изучить все имущество, но, полагая, что оно в надлежащем состоянии, деньги мы переведем на ваш счет к середине завтрашнего дня.
   Уилл расписался, встал.
   — Спасибо, сэр, — сказал он, протягивая руку. Его собеседник также встал.
   — Вы мужественнее меня, — ответил он. — Или, возможно, глупее.
   — Надеюсь, что нет!
   Уилл вышел из офиса, оставив на столе банкира закладную на земли своей семьи — земли, которые первый Ли в Мериуезерском округе начал скупать в 1826 году; земли, которые потерял его дед из-за нашествия долгоносика и которые его мать и отец вернули себе под конец долгой и трудной жизни; земли, на которых, он думал, будут когда-нибудь жить его дети и внуки.
   На обратном пути в штаб-квартиру он плакал в своей машине.

Глава 11

   Мики Кин, сидя на кровати, пытался надеть носок на левую ногу. Каждый его мускул — спина, шея и плечи — вопил, чтобы он бросил это занятие.
   — Я хотел бы, чтобы вы остались у нас еще на пару дней, — сказал доктор.
   — Зачем? — спросил Кин. — Я не так уж сильно поврежден.
   — Но вы были потрясены, — сказал доктор. — Нервной системе требуется время, чтобы оправиться. Вы живы лишь потому, что ваша машина отреагировала на столкновение в полном соответствии с инженерным расчетом. Это — везение.
   — Ура Детройту, — сказал Кин. — Пусть будет трахнута Германия. — Он все же напялил носок, надел ботинок и пытался завязать шнурок.
   — Ол-райт, отправляйтесь и получайте разрядку, — недовольно сказал доктор. — На гипсовой шине есть каблучок, но вам придется несколько недель пользоваться костылями, иначе нога скрючится. Приходите через две недели, мы сделаем рентгеновский снимок. Я лишь надеюсь, что вы не окажетесь снова в этой палате.
   Он вышел, а в палате появился незнакомец, не из персонала госпиталя, в обычном костюме. Кин, шнуруя ботинок, не посмотрел на него.
   — Позвольте помочь, — сказал вошедший, опустился и завязал шнурок.
   — Благодарю, — выдохнул Кин. — Кто вы такой?
   Вошедший вынул небольшой бумажник и раскрыл его.
   — Я Боб Уоррен из ФБР, — сказал он.
   Кин нагнулся и развязал шнурок, а затем стал с новым усердием завязывать его. Спросил, запыхавшись:
   — Что ж, ваши ребята теперь расследуют дорожные происшествия?
   — Просим вас держаться в стороне от Уиллингхэма, — сказал агент.
   Кин завязал шнурок, уселся поудобнее.
   — От кого? — спросил он. — Никогда не слыхал о таком.
   — Тогда зачем вы три дня дежурили у его дома?
   — Мне нравятся лесные участки.
   — Послушайте, Уиллингхэм наш клиент. Мы не можем допустить, чтобы вы вспугнули его.
   — Да-а? Вы нравитесь мне, ребята. А если он важен для моего расследования?
   — Я знаю, чем вы заняты, — сказал агент. — Могу сказать, что Перкерсон будет скорее накрыт, если вы останетесь в стороне. У нас там свой человек.
   — Что же вам нужно от Перкерсона? — спросил Кин. — Убийство ведь не относится к федеральным преступлениям.
   — Но он участвует в том, что относится к ним, — сказал агент.
   — Почему же вы его не арестовали? — спросил Кин, тронув свои костыли.
   — Он нам полезнее там, где находится, чем в тюрьме.
   Кин кивнул.
   — Я так и думал, — заметил он, оттолкнулся от кровати, оперся на здоровую ногу и запустил костылем в сотрудника ФБР. Костыль попал тому в голову и сбил его с ног. Кин закричал от боли и повалился сам.
   Агент вскочил и вытащил пистолет.
   — Стоять на месте, безумный ублюдок! — прокричал он.
   Кин постарался занять сидячее положение и оперся о стену.
   — О, я люблю вас, ребята, — сказал он. — Перкерсон вогнал меня в бетон на скорости семьдесят миль, а вы, ребята, видимо, в этот момент все снимали на пленку: Давно ли вы знаете, где он находится? Не достаточно ли долго, чтобы предотвратить убийства у клиники абортов? Не достаточно ли долго, чтобы помешать расправе с моим партнером? Кого еще вы, ребята, хотели бы видеть убитым, чтобы раздобыть хорошие сведения?
   Агент уложил в кобуру пистолет.
   — У нас свои методы.
   — Да-а? — вымолвил Кин. — Ну вот, а у меня свои собственные.
   — Вы хотите пристрелить Перкерсона, не так ли? — спросил агент, и лицо его покраснело. — Вы хотите всадить ему пулю в голову и помешать расследованию, которое уже продолжается два года и ведет к десяткам арестов по обвинению в заговоре против государства.
   Кин схватился за кровать и встал на здоровую ногу.
   — Я ничего не знаю о заговоре, — сказал он. — Я ловлю ребят, которые убивают людей; можете назвать это делом моей жизни. Сейчас я очень стараюсь поймать парня, который убил моего партнера и попытался убить меня. — Он потряс головой. — Нет, я не собираюсь его пристрелить. Я намерен протащить его мордой по грязи, прижать ему коленом шею и стянуть за спиной его руки. А затем лично проследить, чтобы его зарегистрировали, сфотографировали, привлекли к суду, судили бы за убийства, и, если проживу достаточно долго, я бы еще отправился к Редсвилл, посидеть на галерее и посмеяться, когда будут его поджаривать.
   Кин подхватил костыль и запрыгал к другому. Взяв их под мышки, проверил длину. Агент наблюдал. Наконец, Кин поднял взгляд.
   — И еще кое-что скажу, — сказал он. — Пусть никто из федеральных хвастунов не попадается на пути, когда я буду всем этим заниматься:
   Кин выбрался на костылях из палаты и направился к столику медсестры, что-то бормоча и постанывая от боли.

Глава 12

   Они лежали, прижавшись друг к другу в темноте — мокрые от пота и обессилевшие.
   — Я хочу знать, — сказала она. — Я хочу знать все об этом.
   Он засмеялся.
   — Ты ничего не пропускаешь, не так ли? — сказал он. — Хочешь, чтобы тебя прикончили?
   Она взяла в руку его пенис и стала массировать.
   — Ты не сможешь меня убить, слишком во мне нуждаешься, — медленно сказала она, продолжая свое занятие.
   — О. Боже, — захныкал он. — Знает Бог, это правда.
   — Я люблю все знать, это власть, — сказала она. — Мне нравится быть у власти. — Ее руки не уставали.
   Он уже содрогался.
   Она села сверху, надвинувшись, и приняла его внутрь себя.
   — Я хочу знать все, что знаешь ты, — сказала она, медленно двигаясь вкруговую, что, она знала, доводит его до безумия. — Мне достаточно знать то, что ты знаешь.
   — Нет, — сказал он. — Забудь. Она перестала двигаться.
   — Ну, что ж ты! — молил он, дергаясь. — Ну, спрашивай, дьяволица.
   — Кто Старейшина? — спросила она, колыхнувшись.
   — Оллгуд, — сказал он. — Твой босс.
   — Лжец, — сказала она и стала слезать.
   Он схватил ее за ягодицы и потащил на себя.
   — Нет, — сказал он.
   Она возобновила движение на его чреслах. — Ну, тигр?
   — Уиллингхэм, — сказал он.
   Она помедлила:
   — Не врешь, дорогой?
   — Клянусь, — сказал он. — Я с полдюжины раз встречался с ним наедине.
   Она заерзала на нем снова.
   — Где же ты с ним встречался?
   — В его доме, — мучительно выдохнул он, — Это центр — оружия, денег, всего.
   — А я думала, Кэлхоун. — сказала она. Перкерсон ощутил, что она делает так, как он особенно любит.
   — Этот клоун? — заговорил он быстро, — да он и дороги в сортир не нашел бы самостоятельно. Уиллингхэм его вытащил в люди. Кэлхоун до встречи с ним проповедовал в сарае, а жил в трейлере.
   — Откуда же деньги? — спросила она. — Ведь там масса денег!
   — От богатых парней, от Избранных, да и от Кэлхоуна. Вся наличность из прихода Кэлхоуна идет прямо Уиллингхэму.
   Она ускорила темп.
   — Каким же образом ты узнал все это? — спросила она придирчиво.
   — Он сам рассказывает. Ему недостает слушателей.
   — Но почему же именно ты? Почему ты? — Она двигалась все быстрее.
   — О, Боже, — взревел Перкерсон...
   — Почему ты? — требовала она.
   — Он знает меня с Вьетнама, он знает...
   — Что знает?
   — Да я кончаю, кончаю!
   — Да, да! — прокричала она. — Я с тобой!
   Они приникли друг к другу. Она не слезла, а стерла пот с его лба и похлопала его по щекам.
   — Почему же именно ты? — снова спросила она.
   — Он знает, что я пущу себе пулю в голову, если он попросит, — выдохнул он, — И еще он знает, что я никогда никому не дамся живым.

Глава 13

   В пятницу вечером в той же студии, где Уилл вел дебаты с Маком Дином, он оказался лицом к лицу с Доном Беверли Кэлхоуном.
   Двое кандидатов в сенаторы под горячими прожекторами обсуждали вопросы, выбранные посредником. Они стояли друг против друга, опираясь на кафедры. Уилл говорил по-своему, Кэлхоун — по-своему, оперируя ссылками на Писание, взывая к Семейным ценностям, Американскому образу жизни и Господу.
   Уилл не мог с ним соревноваться в демагогии. Он будто стрелял серебряными пулями в сердце чудовища, а оно поднималось и нападало, выставив зубы. Кэлхоун демонстрировал весь арсенал, искусно провоцируя противника, ставя под сомнение его нравственность, образ жизни и убеждения.
   Уилл пресытился этим. Он не поддался на провокации и, когда истекал час дебатов, подвел итог в коротеньком заявлении, глядя на не Кэлхоуна, а в объектив телекамеры.
   — Поскольку это моя последняя возможность выступить перед таким большим количеством избирателей Джорджии, я обращаюсь к тому, что, по-моему, стало уже чуть ли не главным накануне выборов. А именно к тому факту, что мой оппонент, вступив в политическую борьбу, избрал почему-то метод дискуссии, основанный на выпадах, полуправде, наклеивании ярлыков и недостойных намеках. Он изо дня в день намекал, что, поскольку я холостяк, я, должно быть, гомосексуал, что, поскольку я не женат, мне не понять заботы семей; что поскольку я отказываюсь рассуждать на темы религии в политической кампании, где этим рассуждениям не место, я, вероятно, вообще так называемый гуманист, что бы оно ни значило. Поскольку я против растраты и разворовывания несметного количества общественных денег, направляемых на бессмысленное умножение оружия, я, будто бы, — против сильной обороны; поскольку я предлагаю разумно расходовать средства на помощь неудачливым согражданам, готовым участвовать в осуществлении Американской Мечты, меня обвиняют в том, что я легкомысленный либерал. Да, я отвергаю людоедскую идеологию правый радикалов. За это меня называют социалистом и чуть ли не коммунистом. Да, я против смертных приговоров, за это меня обвиняют в пособничестве преступникам. Да, я поддерживаю право женщины самой решать, вынашивать ли ей ребенка, и тут же оказываюсь сообщником убийц. Надеюсь и верю, что мои земляки слишком умные люди, чтобы попасться на эту грязную тактику. Я уверен, что вы хотите, чтобы ваши представители в Вашингтоне не забывали о вашей повседневной жизни. А не занимались бы там и здесь демагогией, ради того, чтобы удовлетворить собственные амбиции. У меня нет церковной кафедры, с которой я могу говорить о своих идеях и принципах. Я располагаю не большими средствами, чем любой кандидат, и я их использую в меру своих способностей. Если вы находите, что я понимаю, во что вы верите и чего хотите, то вы пошлете меня в сенат Соединенных Штатов через неделю после следующего вторника. Если ошибаюсь, значит, заслуживаю поражения. Слово за вами, сограждане. Благодарю вас.
   Заключительная речь Дона Беверли Кэлхоуна звучала в иной тональности.
   — Друзья мои, — сказал он заискивающе, — мой молодой оппонент суммировал свои идеи лучше, чем я могу это сделать. Он, как я понял, хотел бы заставить вас верить, что сексуальная ориентация мужчины не имеет значения, хотя Бог осуждает содомитян; он за то, чтобы вы поверили, будто созданный Богом утробный плод нельзя назвать человеческим существом, он настаивает на том, что религиозные убеждения кандидата — или их отсутствие — не имеют значения в глазах людей, которые его избирают. Вы только что слышали, как он говорил все это здесь, этим вечером. Вы также слышали, что он сетовал на отсутствие кафедры, с которой мог бы рассказать о своей сере. Что ж, я предлагаю ему кафедру.