Страница:
– Есть специальные тесты.
– Да ты с ума сошла!
– Это твое профессиональное мнение?
– Нет, дружеское.
– Я люблю его.
– Нет. Ты влюблена в то, что скоро потеряешь, – жестко ответила Пайпер. – И в то, что он сильно в тебе сейчас нуждается.
– Нет! – закричала я. – Я хочу помогать ему! Заботиться о нем! Сейчас я бы все отдала за то, о чем он мечтал. За детей! За дом! И все это я хочу иметь вместе с ним. На что бы я сейчас ни пошла, чтобы все это у нас было!
– Фрэнни, – мягко произнесла Пайпер. – Ничья на земле любовь не сможет спасти его. Даже твоя.
Утром мы с Пайпер, проглотив по парочке таблеток от головной боли, отправились к Ведланам. Гордон был необычайно любезен, он обнял меня, а Пайпер пожал руку. Майкл сидел в кресле и с неприкрытым удивлением разглядывал меня.
– Я не знал, что вы приедете сегодня!
– Да, мы пришли, чтобы попрощаться. Нам с Пайпер нужно возвращаться в Чикаго, – сказала я, затем наклонилась и приникла губами к его уху. – Мы не можем здесь долго оставаться.
– И я тоже, – одними губами ответил Майкл.
32
33
34
– Да ты с ума сошла!
– Это твое профессиональное мнение?
– Нет, дружеское.
– Я люблю его.
– Нет. Ты влюблена в то, что скоро потеряешь, – жестко ответила Пайпер. – И в то, что он сильно в тебе сейчас нуждается.
– Нет! – закричала я. – Я хочу помогать ему! Заботиться о нем! Сейчас я бы все отдала за то, о чем он мечтал. За детей! За дом! И все это я хочу иметь вместе с ним. На что бы я сейчас ни пошла, чтобы все это у нас было!
– Фрэнни, – мягко произнесла Пайпер. – Ничья на земле любовь не сможет спасти его. Даже твоя.
Утром мы с Пайпер, проглотив по парочке таблеток от головной боли, отправились к Ведланам. Гордон был необычайно любезен, он обнял меня, а Пайпер пожал руку. Майкл сидел в кресле и с неприкрытым удивлением разглядывал меня.
– Я не знал, что вы приедете сегодня!
– Да, мы пришли, чтобы попрощаться. Нам с Пайпер нужно возвращаться в Чикаго, – сказала я, затем наклонилась и приникла губами к его уху. – Мы не можем здесь долго оставаться.
– И я тоже, – одними губами ответил Майкл.
32
Никаких украшений.
Никакой елки, Микки-Маус и то по телевизору. Наверное, многие родители сказали бы: « Это же последнее Рождество для нашего сына. Давай сделаем так, чтобы он запомнил его». Но и Норма, и Гордон считали, что любые поздравления сейчас будут неуместны. А Майкл никаким образом не показывал своего отношения ко всему этому. Может быть, он просто забыл, что наступает Рождество?
Однако за день до наступления Нового года я удостоилась долгожданного разрешения отвезти его в Чикаго. Как охарактеризовать свое тогдашнее настроение? Наверное, как исступленно-восторженное. Не могли на него повлиять даже врученные мне Гордоном три конверта, в каждом из которых лежал листок, где со скрупулезной точностью были расписаны по дням рекомендации, как ухаживать за Майклом.
– Что ж, теперь у вас появилась возможность пригласить друзей на партию в бридж, – порадовалась я за Норму.
– Нет, – с обычной категоричностью отрезала она. – Если нам что и необходимо сейчас, так это хороший крепкий сон.
Я заметила, что родители Майкла здорово сдали и теперь выглядели на свои полные восемьдесят.
– Желаю тебе приятно провести время, красавчик, – целуя сына в щеку, проскрипела Норма.
Голос ее был как всегда сух, как Аравийская пустыня.
Всю дорогу до Чикаго Майкл явно нервничал. Вертел головой по сторонам, бесчисленное число раз задавал вопросы типа: «Куда это мы едем? А сколько осталось до места?» Может быть, это мой старенький «фольксваген» так дезориентировал его?
...Шел проливной дождь, когда мы подъезжали. Но когда на фоне хмурого декабрьского неба появились силуэты первых небоскребов, как загадочные строения Изумрудного Города, он не мог скрыть своего восторга.
– Какой великолепный вид! – воскликнул Майкл. Похоже, он забыл, как сильно ненавидел это место еще совсем недавно...
– Как ты находишь мою квартиру? – спросила я его, когда мы, наконец, приехали.
Окинув комнаты изучающим взглядом, он спокойно ответил:
– Похоже, скоро у меня будет собственная квартирка, но поменьше.
Мы сидели за обеденным столом и лакомились стручковым перцем. Майкл пролил свой стакан яблочного сока на пол. Он удивился, смутился и расстроился одновременно. И тут же принялся причитать, обращаясь к себе почему-то в третьем лице:
– Как же ты глуп! Зачем ты устроил здесь такой беспорядок...
– Милый, ну зачем ты так о себе, – умоляла его тем временем я, мгновенно промокнув пятно на ковре, ликвидировав таким образом доказательства его беспомощности. – Это все болезнь виновата. Ну, подумаешь, уронил что-то... Ты ведь не виноват в этом. А зачем-то обвиняешь себя.
– Извини, – сказал он, слегка успокоившись.
Но я не знаю, что он имел в виду. То ли просил прощения за пролитый сок, то ли извинялся за свою вспышку...
А ночью мы любили друг друга. Чувственно, сильно и нежно. Но я ощущала, как тяжело даются Майклу все эти объятья.
– Тебе нравится со мной?
– Да, очень, – ответил Майкл.
– Я люблю тебя. – Да.
Я принялась ласкать его лицо.
– Мне всегда казалось, что я тебе не очень нравлюсь...
– Это ты самой себе не нравишься, – как бы очнувшись, уверенно заявил Майкл. – А я, я тебя люблю.
И утром мы снова занимались любовью. Похоже, я в тот день решилась его окончательно доконать.
– И пусть отныне у нас вечно будет Новый год! – предложила я и забеспокоилась. – Ведь сегодня наступает Новый год, ты помнишь, правда? И пусть это будет незабываемый год!
– Я забыл слишком многое, – грустно ответил Майкл, откинувшись на свою подушку. В его голосе отчетливо послышалось желание угодить мне.
...Мы чистили зубы, стоя рядышком перед раковиной. Как в былые годы, когда только что поженились. Но в первый момент Майкл взял свою щетку, словно бритву, и принялся водить ею по щеке. Чтобы не расплакаться, я отвернулась. А потом показала ему, как следует пользоваться этой проклятой щеткой.
Моя вечно беременная сестра заявилась в сопровождении своего мужа и четырехлетнего Лу – сыночка, большую часть визита проведшего за атаками на живот своей матушки. Исключение составляли те моменты, когда Надин заставляла его демонстрировать свои способности, словно породистого щенка на собачьем аукционе.
– Ну-ка, покажи нам, как ты считаешь до десяти, – настаивала она.
Нам трижды пришлось прослушать алфавит, дважды – «В лесу родилась елочка...». Наконец довольная Надин угомонилась и наградила сыночка вытащенной из сумки слипшейся шоколадкой, которую он тут же не преминул размазать по моему ковру.
После полудня заявилась Сьюзан (Барри так и не показался). Когда я спросила о нем, она только пожала плечами. А Майкл ни разу не спросил о нем – то ли из-за забывчивости, то ли из вежливости. На улице моросил дождь, но было достаточно тепло, и мы по настоянию Сьюзан решили вооружиться зонтами и совершить вылазку в близлежащий сквер. Да, ей чертовски нравилось что-то вечно организовывать!
– Ты бы не стал возражать, милый? – решила все-таки поинтересоваться я.
– Конечно, конечно... – быстро согласился он и застыл, ожидая, что я подскажу, что нужно теперь делать.
Когда он нацепил на свою облезшую, покрытую шрамами голову вязаную шапочку, то стал так похож на прежнего Майкла, что у меня навернулась слеза. Можно было даже подумать, что все происшедшее – плод чьего-то больного воображения. Можно, но стоило ли?
В лифте он с такой заинтересованностью обратился к случайному попутчику, что тот настолько удивился, что вступил с ним в беседу.
– Привет! Как дела?
– Ужасно! Ненавижу этот Новый год. Ну, ничего, скоро, Бог даст, стартует чемпионат по футболу...
Наконец дверь лифта открылась и Майкл с сожалением произнес:
– Мне тоже это не нравится. Спасибо. Было очень приятно поговорить с вами! – Мы с Сьюзан взяли его под руки и двинулись к выходу. По дороге он успел поздороваться еще с двумя жильцами. Один нерешительно улыбнулся в ответ, другой – только выразительно покрутил пальцем у виска.
– Будем открывать зонты? – спросила Сьюзан. – Может быть, не стоит? Дождь почти не ощущается.
– Да, конечно, – отозвался Майкл.
Мы остановились у светофора, чтобы пропустить машины. Рядом оказалась женщина с собакой на поводке.
– Ну что же это за уродина, эта гадкая собака! – во всеуслышание прокомментировал Майкл.
Я поморщилась. Женщина – вспыхнула. Слава Богу, зажегся зеленый, и, когда мы удалились, Сьюзан тихонечко прошептала:
– Хорошо, что он хоть оставил в покое женщину!
– О нет, она выглядела совсем не так уж плохо, – сообщил Майкл, все-таки расслышав эту реплику.
Я позавидовала ему – как это у него получается говорить все, что он думает! Да, мыслил он искаженно, но был кристально честен при этом.
Сквер встретил нас голыми деревьями, мокрыми газонами и низким серым небом над этим хмурым великолепием. Похоже, он произвел на Майкла весьма неплохое впечатление – он все время оглядывался по сторонам, как будто впервые видел нечто подобное.
– Сколько много палок! – наконец выразил свое отношение он.
Я знала – он имеет в виду деревья. Я уже научилась ориентироваться в мире его образов. И его отвлеченные рассуждения нравились мне значительно больше, чем высказывания об окружающих. А вот земля ему не понравилась. Присмотревшись повнимательнее к лужам, он вынес приговор:
– Какое грязное болото!
Мы с Сьюзан переглянулись, посмотрели на него и почти одновременно рассмеялись.
– Слушай, ты забыл слово «деревья», но помнишь «болото»? – я с трудом подавила смех. – Ну, разве я не говорила тебе, что в первую очередь люблю тебя за твой ум?
Не в силах сдерживаться, я обняла и поцеловала его. Майкл поцеловал меня в ответ, уставился на мрачное серое небо и объявил:
– Ватное одеяло!
Наступал Новый год...
Конец старого года доставил мне много радостей, а начало нового, я уже точно знала, будет мне ненавистно. Ни бокала шампанского, никаких вечеринок, никаких танцев до рассвета.
К восьми вечера мы с Майклом уже были в постели, потерявшись под кучей одеял. Мы сомкнули наши объятья и были готовы опять заняться любовью.
На следующий день заглянула Холли, принесла шоколад. Потом заявилась Доди, вся еще кипевшая от новогодних переживаний. Они так и выплескивались из нее в виде сумбурного рассказа о только что закончившемся свидании. Она болтала об их с Майклом коллегах по банку – я их не знала, а Майкл, увы! не мог припомнить. Но никто изо всех наших визитеров не подавал вида – что в действительности происходит. Мне все казалось, что он не выдержит и в один момент взорвется: «Извините меня, но хоть кто-нибудь понимает, что я умираю?» Однако Майкл только угрюмо прислушивался, даже не стараясь хоть как-то поддержать разговор. И лишь когда Доди, прощаясь, поцеловала его и произнесла: «До свидания, до скорого свидания!» – у него на глазах выступили слезы.
А потом мы занимались любовью. Ночью. Утром.
Часа за два до планировавшегося отъезда объявилась моя вторая сестра, Мадлен, позвонившая, что она с детьми уже собирается к нам в гости. Муж, к сожалению, не может их сопровождать – сами, понимаете, похмелье!
Мадлен не видела Майкла уже несколько лет. И поэтому мне был даже слегка непонятен тот минутный шок, который она испытала, встретившись с ним теперь. Но мгновенное замешательство прошло, и она, ослепительно улыбнувшись, громко чмокнула его в щеку, принявшись тут же стирать следы помады.
А бедный Майкл в эти минуты судорожно цеплялся за ее розовую шелковую блузку, стараясь удержать равновесие. Интересно, кто ее надоумил вырядиться так, будто она собралась в театр?
Ее сыну не было еще и четырех, когда он в последний раз видел дядю Майкла, теперь он уже ходил в школу.
– Привет! Помнишь меня? – обратился к нему Майкл.
– Привет! Помнишь меня? – тут же передразнило его дитя, не представляя себе, каким трудным для Майкла был даже этот невинный вопрос.
Второму чаду моей сестрицы было только четыре. Он стоял рядом со своим старшим братцем и мило улыбался. Похоже, Мадлен провела с ними разъяснительную беседу, запретив лишний раз открывать рот. А то наговорят еще лишнего!
– Привет, дядя Майкл! – вежливо произнес после паузы и младший, вытянув вперед перепачканную пухлую ручонку. – Дай пять!
– Конечно! – ответил Майкл и опустил свою высохшую руку поверх детской ладошки.
– Ну что ты уставился! – зло прошипел старший, заметив устремленный на Майкла изучающий взгляд брата. И добавил шепотом, который нельзя было не услышать: – Он ведь болен!
Дитя, видимо, хотело что-то для себя уточнить, но, спохватившись, прикрыло ладошкой ротик.
– Мальчики, садитесь! – скомандовала Мадлен.
Майкл устроился на диване, мои племянники – по обе стороны от него. Да, эти детишки, безусловно, не были пай-мальчиками... Но сегодня, наверное, действовало какое-то тайное соглашение, и они вели себя кротко, аки агнцы. Взявшись за руки, они втроем смирно сидели, почти не шевелясь. И только младший время от времени покусывал губки.
– Милый, что с тобой? – обратилась я к нему.
Он быстро взглянул на меня, потом на Майкла. Похоже, он был точно проинструктирован – что следует говорить в этом доме, а что – нет. Затем, не выдержав, избегая взгляда матери, выпалил:
– Дядя, а ты и вправду умираешь? – Мадлен грозно набрала воздуха, и рука ее машинально пошла вверх.
– Все правильно, все нормально, – быстро сказал Майкл.
– Но он даже не знает, что означают его слова! – стараясь сгладить неловкость, промямлила Мадлен. – А они означают, что дядя Майкл собирается в Рай!
– Надеюсь, что так, – грустно улыбнулся Майкл.
– А ты вернешься? – не унималось любознательное дитя.
– Слушай, а как ты заболел? – второму явно была не по душе роль безмолвного статиста. Визит определенно начинал превращаться в пресс-конференцию.
– Не знаю, – подумав, ответил Майкл. Мне всегда казалось, что с детьми нужно говорить как можно более правдиво. Особенно с чужими.
– Дядя Майкл был на войне, – я принялась рассказывать свою версию, – и там его опрыскали химикатами, и вот он заболел... – Ребенок внимательно слушал и, когда я закончила, нахмурив лобик, спросил:
– Ведь это были вражеские химикаты, правда?
– Нет, милый, – я старалась говорить как можно спокойнее. – На самом деле это были наши химикаты...
– Так почему же наши это сделали?
– По глупости, дорогой, по глупости... – безнадежно грустно заключил нашу беседу Майкл.
Мы неслись обратно в Спрингфилд.
Радио гремело, но Майкла, похоже, звуки, несшиеся из динамика, совсем не беспокоили. Он во все глаза смотрел на припорошенные снегом поля, проносившиеся за окном.
– Какие они мягкие, – заметил он. Наверное, имелись в виду лежавшие кое-где сугробы.
...Дом Ведланов встретил нас суетой, связанной с возвращением сына в родные пенаты.
– А ты ел? – первым делом поинтересовалась Норма.
– Конечно, он ел, – ответил за сына Гордон. – Ведь его не было трое суток. А вот лекарства, лекарства – ты принимал?
– Ты нормально перенес дорогу? – не давая Майклу ответить, щебетала Норма. – Твои родители прислали нам апельсины, – это она обращалась уже ко мне.
Майкл устроился в своем кресле, заново привыкая к окружающей обстановке. Мне так не хотелось оставлять его. Казалось, я предаю его. Но мне предстояла долгая поездка обратно, и я тихонько выскользнула на кухню выпить на дорогу глоток сока.
– Ну, как, хорошо провели время? – из гостиной до меня донесся вопрос Нормы, обращенный к сыну.
Повисла долгая мучительная пауза. Наконец я с трудом расслышала тихий ответ:
– Знаешь, а Фрэнни недавно была здесь.
И вот тут-то я и потеряла всякую надежду на то, что ему станет чуть-чуть лучше.
Никакой елки, Микки-Маус и то по телевизору. Наверное, многие родители сказали бы: « Это же последнее Рождество для нашего сына. Давай сделаем так, чтобы он запомнил его». Но и Норма, и Гордон считали, что любые поздравления сейчас будут неуместны. А Майкл никаким образом не показывал своего отношения ко всему этому. Может быть, он просто забыл, что наступает Рождество?
Однако за день до наступления Нового года я удостоилась долгожданного разрешения отвезти его в Чикаго. Как охарактеризовать свое тогдашнее настроение? Наверное, как исступленно-восторженное. Не могли на него повлиять даже врученные мне Гордоном три конверта, в каждом из которых лежал листок, где со скрупулезной точностью были расписаны по дням рекомендации, как ухаживать за Майклом.
– Что ж, теперь у вас появилась возможность пригласить друзей на партию в бридж, – порадовалась я за Норму.
– Нет, – с обычной категоричностью отрезала она. – Если нам что и необходимо сейчас, так это хороший крепкий сон.
Я заметила, что родители Майкла здорово сдали и теперь выглядели на свои полные восемьдесят.
– Желаю тебе приятно провести время, красавчик, – целуя сына в щеку, проскрипела Норма.
Голос ее был как всегда сух, как Аравийская пустыня.
Всю дорогу до Чикаго Майкл явно нервничал. Вертел головой по сторонам, бесчисленное число раз задавал вопросы типа: «Куда это мы едем? А сколько осталось до места?» Может быть, это мой старенький «фольксваген» так дезориентировал его?
...Шел проливной дождь, когда мы подъезжали. Но когда на фоне хмурого декабрьского неба появились силуэты первых небоскребов, как загадочные строения Изумрудного Города, он не мог скрыть своего восторга.
– Какой великолепный вид! – воскликнул Майкл. Похоже, он забыл, как сильно ненавидел это место еще совсем недавно...
– Как ты находишь мою квартиру? – спросила я его, когда мы, наконец, приехали.
Окинув комнаты изучающим взглядом, он спокойно ответил:
– Похоже, скоро у меня будет собственная квартирка, но поменьше.
Мы сидели за обеденным столом и лакомились стручковым перцем. Майкл пролил свой стакан яблочного сока на пол. Он удивился, смутился и расстроился одновременно. И тут же принялся причитать, обращаясь к себе почему-то в третьем лице:
– Как же ты глуп! Зачем ты устроил здесь такой беспорядок...
– Милый, ну зачем ты так о себе, – умоляла его тем временем я, мгновенно промокнув пятно на ковре, ликвидировав таким образом доказательства его беспомощности. – Это все болезнь виновата. Ну, подумаешь, уронил что-то... Ты ведь не виноват в этом. А зачем-то обвиняешь себя.
– Извини, – сказал он, слегка успокоившись.
Но я не знаю, что он имел в виду. То ли просил прощения за пролитый сок, то ли извинялся за свою вспышку...
А ночью мы любили друг друга. Чувственно, сильно и нежно. Но я ощущала, как тяжело даются Майклу все эти объятья.
– Тебе нравится со мной?
– Да, очень, – ответил Майкл.
– Я люблю тебя. – Да.
Я принялась ласкать его лицо.
– Мне всегда казалось, что я тебе не очень нравлюсь...
– Это ты самой себе не нравишься, – как бы очнувшись, уверенно заявил Майкл. – А я, я тебя люблю.
И утром мы снова занимались любовью. Похоже, я в тот день решилась его окончательно доконать.
– И пусть отныне у нас вечно будет Новый год! – предложила я и забеспокоилась. – Ведь сегодня наступает Новый год, ты помнишь, правда? И пусть это будет незабываемый год!
– Я забыл слишком многое, – грустно ответил Майкл, откинувшись на свою подушку. В его голосе отчетливо послышалось желание угодить мне.
...Мы чистили зубы, стоя рядышком перед раковиной. Как в былые годы, когда только что поженились. Но в первый момент Майкл взял свою щетку, словно бритву, и принялся водить ею по щеке. Чтобы не расплакаться, я отвернулась. А потом показала ему, как следует пользоваться этой проклятой щеткой.
Моя вечно беременная сестра заявилась в сопровождении своего мужа и четырехлетнего Лу – сыночка, большую часть визита проведшего за атаками на живот своей матушки. Исключение составляли те моменты, когда Надин заставляла его демонстрировать свои способности, словно породистого щенка на собачьем аукционе.
– Ну-ка, покажи нам, как ты считаешь до десяти, – настаивала она.
Нам трижды пришлось прослушать алфавит, дважды – «В лесу родилась елочка...». Наконец довольная Надин угомонилась и наградила сыночка вытащенной из сумки слипшейся шоколадкой, которую он тут же не преминул размазать по моему ковру.
После полудня заявилась Сьюзан (Барри так и не показался). Когда я спросила о нем, она только пожала плечами. А Майкл ни разу не спросил о нем – то ли из-за забывчивости, то ли из вежливости. На улице моросил дождь, но было достаточно тепло, и мы по настоянию Сьюзан решили вооружиться зонтами и совершить вылазку в близлежащий сквер. Да, ей чертовски нравилось что-то вечно организовывать!
– Ты бы не стал возражать, милый? – решила все-таки поинтересоваться я.
– Конечно, конечно... – быстро согласился он и застыл, ожидая, что я подскажу, что нужно теперь делать.
Когда он нацепил на свою облезшую, покрытую шрамами голову вязаную шапочку, то стал так похож на прежнего Майкла, что у меня навернулась слеза. Можно было даже подумать, что все происшедшее – плод чьего-то больного воображения. Можно, но стоило ли?
В лифте он с такой заинтересованностью обратился к случайному попутчику, что тот настолько удивился, что вступил с ним в беседу.
– Привет! Как дела?
– Ужасно! Ненавижу этот Новый год. Ну, ничего, скоро, Бог даст, стартует чемпионат по футболу...
Наконец дверь лифта открылась и Майкл с сожалением произнес:
– Мне тоже это не нравится. Спасибо. Было очень приятно поговорить с вами! – Мы с Сьюзан взяли его под руки и двинулись к выходу. По дороге он успел поздороваться еще с двумя жильцами. Один нерешительно улыбнулся в ответ, другой – только выразительно покрутил пальцем у виска.
– Будем открывать зонты? – спросила Сьюзан. – Может быть, не стоит? Дождь почти не ощущается.
– Да, конечно, – отозвался Майкл.
Мы остановились у светофора, чтобы пропустить машины. Рядом оказалась женщина с собакой на поводке.
– Ну что же это за уродина, эта гадкая собака! – во всеуслышание прокомментировал Майкл.
Я поморщилась. Женщина – вспыхнула. Слава Богу, зажегся зеленый, и, когда мы удалились, Сьюзан тихонечко прошептала:
– Хорошо, что он хоть оставил в покое женщину!
– О нет, она выглядела совсем не так уж плохо, – сообщил Майкл, все-таки расслышав эту реплику.
Я позавидовала ему – как это у него получается говорить все, что он думает! Да, мыслил он искаженно, но был кристально честен при этом.
Сквер встретил нас голыми деревьями, мокрыми газонами и низким серым небом над этим хмурым великолепием. Похоже, он произвел на Майкла весьма неплохое впечатление – он все время оглядывался по сторонам, как будто впервые видел нечто подобное.
– Сколько много палок! – наконец выразил свое отношение он.
Я знала – он имеет в виду деревья. Я уже научилась ориентироваться в мире его образов. И его отвлеченные рассуждения нравились мне значительно больше, чем высказывания об окружающих. А вот земля ему не понравилась. Присмотревшись повнимательнее к лужам, он вынес приговор:
– Какое грязное болото!
Мы с Сьюзан переглянулись, посмотрели на него и почти одновременно рассмеялись.
– Слушай, ты забыл слово «деревья», но помнишь «болото»? – я с трудом подавила смех. – Ну, разве я не говорила тебе, что в первую очередь люблю тебя за твой ум?
Не в силах сдерживаться, я обняла и поцеловала его. Майкл поцеловал меня в ответ, уставился на мрачное серое небо и объявил:
– Ватное одеяло!
Наступал Новый год...
Конец старого года доставил мне много радостей, а начало нового, я уже точно знала, будет мне ненавистно. Ни бокала шампанского, никаких вечеринок, никаких танцев до рассвета.
К восьми вечера мы с Майклом уже были в постели, потерявшись под кучей одеял. Мы сомкнули наши объятья и были готовы опять заняться любовью.
На следующий день заглянула Холли, принесла шоколад. Потом заявилась Доди, вся еще кипевшая от новогодних переживаний. Они так и выплескивались из нее в виде сумбурного рассказа о только что закончившемся свидании. Она болтала об их с Майклом коллегах по банку – я их не знала, а Майкл, увы! не мог припомнить. Но никто изо всех наших визитеров не подавал вида – что в действительности происходит. Мне все казалось, что он не выдержит и в один момент взорвется: «Извините меня, но хоть кто-нибудь понимает, что я умираю?» Однако Майкл только угрюмо прислушивался, даже не стараясь хоть как-то поддержать разговор. И лишь когда Доди, прощаясь, поцеловала его и произнесла: «До свидания, до скорого свидания!» – у него на глазах выступили слезы.
А потом мы занимались любовью. Ночью. Утром.
Часа за два до планировавшегося отъезда объявилась моя вторая сестра, Мадлен, позвонившая, что она с детьми уже собирается к нам в гости. Муж, к сожалению, не может их сопровождать – сами, понимаете, похмелье!
Мадлен не видела Майкла уже несколько лет. И поэтому мне был даже слегка непонятен тот минутный шок, который она испытала, встретившись с ним теперь. Но мгновенное замешательство прошло, и она, ослепительно улыбнувшись, громко чмокнула его в щеку, принявшись тут же стирать следы помады.
А бедный Майкл в эти минуты судорожно цеплялся за ее розовую шелковую блузку, стараясь удержать равновесие. Интересно, кто ее надоумил вырядиться так, будто она собралась в театр?
Ее сыну не было еще и четырех, когда он в последний раз видел дядю Майкла, теперь он уже ходил в школу.
– Привет! Помнишь меня? – обратился к нему Майкл.
– Привет! Помнишь меня? – тут же передразнило его дитя, не представляя себе, каким трудным для Майкла был даже этот невинный вопрос.
Второму чаду моей сестрицы было только четыре. Он стоял рядом со своим старшим братцем и мило улыбался. Похоже, Мадлен провела с ними разъяснительную беседу, запретив лишний раз открывать рот. А то наговорят еще лишнего!
– Привет, дядя Майкл! – вежливо произнес после паузы и младший, вытянув вперед перепачканную пухлую ручонку. – Дай пять!
– Конечно! – ответил Майкл и опустил свою высохшую руку поверх детской ладошки.
– Ну что ты уставился! – зло прошипел старший, заметив устремленный на Майкла изучающий взгляд брата. И добавил шепотом, который нельзя было не услышать: – Он ведь болен!
Дитя, видимо, хотело что-то для себя уточнить, но, спохватившись, прикрыло ладошкой ротик.
– Мальчики, садитесь! – скомандовала Мадлен.
Майкл устроился на диване, мои племянники – по обе стороны от него. Да, эти детишки, безусловно, не были пай-мальчиками... Но сегодня, наверное, действовало какое-то тайное соглашение, и они вели себя кротко, аки агнцы. Взявшись за руки, они втроем смирно сидели, почти не шевелясь. И только младший время от времени покусывал губки.
– Милый, что с тобой? – обратилась я к нему.
Он быстро взглянул на меня, потом на Майкла. Похоже, он был точно проинструктирован – что следует говорить в этом доме, а что – нет. Затем, не выдержав, избегая взгляда матери, выпалил:
– Дядя, а ты и вправду умираешь? – Мадлен грозно набрала воздуха, и рука ее машинально пошла вверх.
– Все правильно, все нормально, – быстро сказал Майкл.
– Но он даже не знает, что означают его слова! – стараясь сгладить неловкость, промямлила Мадлен. – А они означают, что дядя Майкл собирается в Рай!
– Надеюсь, что так, – грустно улыбнулся Майкл.
– А ты вернешься? – не унималось любознательное дитя.
– Слушай, а как ты заболел? – второму явно была не по душе роль безмолвного статиста. Визит определенно начинал превращаться в пресс-конференцию.
– Не знаю, – подумав, ответил Майкл. Мне всегда казалось, что с детьми нужно говорить как можно более правдиво. Особенно с чужими.
– Дядя Майкл был на войне, – я принялась рассказывать свою версию, – и там его опрыскали химикатами, и вот он заболел... – Ребенок внимательно слушал и, когда я закончила, нахмурив лобик, спросил:
– Ведь это были вражеские химикаты, правда?
– Нет, милый, – я старалась говорить как можно спокойнее. – На самом деле это были наши химикаты...
– Так почему же наши это сделали?
– По глупости, дорогой, по глупости... – безнадежно грустно заключил нашу беседу Майкл.
Мы неслись обратно в Спрингфилд.
Радио гремело, но Майкла, похоже, звуки, несшиеся из динамика, совсем не беспокоили. Он во все глаза смотрел на припорошенные снегом поля, проносившиеся за окном.
– Какие они мягкие, – заметил он. Наверное, имелись в виду лежавшие кое-где сугробы.
...Дом Ведланов встретил нас суетой, связанной с возвращением сына в родные пенаты.
– А ты ел? – первым делом поинтересовалась Норма.
– Конечно, он ел, – ответил за сына Гордон. – Ведь его не было трое суток. А вот лекарства, лекарства – ты принимал?
– Ты нормально перенес дорогу? – не давая Майклу ответить, щебетала Норма. – Твои родители прислали нам апельсины, – это она обращалась уже ко мне.
Майкл устроился в своем кресле, заново привыкая к окружающей обстановке. Мне так не хотелось оставлять его. Казалось, я предаю его. Но мне предстояла долгая поездка обратно, и я тихонько выскользнула на кухню выпить на дорогу глоток сока.
– Ну, как, хорошо провели время? – из гостиной до меня донесся вопрос Нормы, обращенный к сыну.
Повисла долгая мучительная пауза. Наконец я с трудом расслышала тихий ответ:
– Знаешь, а Фрэнни недавно была здесь.
И вот тут-то я и потеряла всякую надежду на то, что ему станет чуть-чуть лучше.
33
В мой следующий приезд в Спрингфилд я взяла Майкла в кино. И уже в первой сцене фильма нам показали покойника на роскошном катафалке. Майкл не дрогнул. Я же, чтобы отвлечь его, наклонилась и прошептала:
– Когда я приеду в другой раз, отправимся в отель и займемся любовью.
– И у меня будет стоять! – радостно выпалил Майкл.
Соседи из ближайших рядов заерзали и начали оборачиваться.
Правой рукой я сжала его колено. Майкл уставился вниз и задумчиво произнес:
– Я ничего не чувствую.
Мои ласки стали более активными.
– А теперь – чувствуешь?
– Да, – он рассмеялся. – Это я чувствую. Надеюсь, это будет последним, что я перестану ощущать.
На протяжении всего фильма он заразительно смеялся. Его улыбка, прекрасная улыбка, делала его похожим на прежнего Майкла.
– Ну, ничего не понял! – объявил он по окончании сеанса. – Однако это было весело.
Майкл в тот день нетвердо держался на ногах, и сильный ветер почти свалил его на стоянке. Однако, похоже, и это он находил весьма забавным. Похоже, все обрушившиеся на него несчастья только смешили его.
Сначала мы решили отправиться куда-нибудь перекусить, но тут я вспомнила, что близится время принимать лекарство. И мы ринулись домой.
Гордон встретил нас в дверях со стаканом и таблетками.
И пока он разбирался с сыном, Норма увлекла меня в ванную.
– Твои приезды так много значат для него, – неожиданно произнесла она. – Они вносят так необходимое для него разнообразие в эту серую повседневность. Дни его так длинны! Иногда я вижу, как он берется за книгу... Но я не думаю, что он понимает то, что читает... Похоже, просто перелистывает страницы. Ты приедешь на следующей неделе? – голос моей свекрови звучал необычно эмоционально. Я бы сказала, с надеждой. – Ведь у него – день рождения! Ты не забыла?
– Помню.
– Я бы хотела устроить что-то вроде завтрака для своих. Позовем его друзей – Веса, Клиффорда, Бенни. Всех – с женами. Знаешь, я позвонила Бенни и просила его почаще приходить к нам.
«Ну и дела!» – пронеслось у меня в голове. Но вслух я не могла не одобрить Норму.
– Правда, вы сделали это?
Я была даже горда за Норму. Наконец-то и она разговорилась. И если она решила устроить Майклу день рождения, значит, она ощутила забрезживший призрачный лучик надежды.
– День рождения Майкла. Как это будет чудесно! – одобрила ее намерения я.
И невероятно печально. Я провела по губам помадой, и мы вернулись в гостиную. Мое место рядом с Майклом было вакантно. Он изучающе уставился на мой рот, помедлил и произнес:
– Эй, ты что, намазалась кремом для обуви?
– Когда я приеду в другой раз, отправимся в отель и займемся любовью.
– И у меня будет стоять! – радостно выпалил Майкл.
Соседи из ближайших рядов заерзали и начали оборачиваться.
Правой рукой я сжала его колено. Майкл уставился вниз и задумчиво произнес:
– Я ничего не чувствую.
Мои ласки стали более активными.
– А теперь – чувствуешь?
– Да, – он рассмеялся. – Это я чувствую. Надеюсь, это будет последним, что я перестану ощущать.
На протяжении всего фильма он заразительно смеялся. Его улыбка, прекрасная улыбка, делала его похожим на прежнего Майкла.
– Ну, ничего не понял! – объявил он по окончании сеанса. – Однако это было весело.
Майкл в тот день нетвердо держался на ногах, и сильный ветер почти свалил его на стоянке. Однако, похоже, и это он находил весьма забавным. Похоже, все обрушившиеся на него несчастья только смешили его.
Сначала мы решили отправиться куда-нибудь перекусить, но тут я вспомнила, что близится время принимать лекарство. И мы ринулись домой.
Гордон встретил нас в дверях со стаканом и таблетками.
И пока он разбирался с сыном, Норма увлекла меня в ванную.
– Твои приезды так много значат для него, – неожиданно произнесла она. – Они вносят так необходимое для него разнообразие в эту серую повседневность. Дни его так длинны! Иногда я вижу, как он берется за книгу... Но я не думаю, что он понимает то, что читает... Похоже, просто перелистывает страницы. Ты приедешь на следующей неделе? – голос моей свекрови звучал необычно эмоционально. Я бы сказала, с надеждой. – Ведь у него – день рождения! Ты не забыла?
– Помню.
– Я бы хотела устроить что-то вроде завтрака для своих. Позовем его друзей – Веса, Клиффорда, Бенни. Всех – с женами. Знаешь, я позвонила Бенни и просила его почаще приходить к нам.
«Ну и дела!» – пронеслось у меня в голове. Но вслух я не могла не одобрить Норму.
– Правда, вы сделали это?
Я была даже горда за Норму. Наконец-то и она разговорилась. И если она решила устроить Майклу день рождения, значит, она ощутила забрезживший призрачный лучик надежды.
– День рождения Майкла. Как это будет чудесно! – одобрила ее намерения я.
И невероятно печально. Я провела по губам помадой, и мы вернулись в гостиную. Мое место рядом с Майклом было вакантно. Он изучающе уставился на мой рот, помедлил и произнес:
– Эй, ты что, намазалась кремом для обуви?
34
Норма рассказала мне об этом по телефону.
– Мы с Гордоном еще спали, это случилось часа в два ночи, когда раздался звук глухого удара. Ну, как будто что-то рухнуло.
– И что это было?
– Майкл упал. Похоже, он проснулся ночью и решил отправиться в туалет. Помочился в углу комнаты, ну а затем не с той стороны подобрался к кровати и со всего маха рухнул лицом на пол. Так его и нашел отец. Всю правую сторону тела у него парализовало. Одна нога совсем не действует. Страшно было смотреть, как отец пытается дотащить его до ванной. Он отказывается есть. Сидит, обхватив недействующую руку... Баюкает ее и, похоже, не может понять – для чего она предназначена. В общем, спать одному ему больше нельзя, и нам пришлось забрать его к себе в спальню... А еще он стал заговариваться... И речь такая, знаешь, смазанная какая-то...
– Ох, что же это такое? – только и смогла простонать я.
– Ну, в общем намеченный завтрак отменяется.
Естественно, я немедленно помчалась в Спрингфилд.
Встречая меня, Норма разыгрывала приветливую хозяйку. Поставив на кофейный столик приборы, она подошла ко мне и тепло обняла.
– Он так тебя любит! – ни с того ни с сего сказала она.
На диване расположились Вес с женой. Они разговаривали теми специфическими голосами, которыми беседуют посетители в приемных покоях больниц. Клиффорд, попыхивая трубкой, мерил шагами гостиную. Гордон на кухне говорил с кем-то по телефону. Норма сообщила мне, что Бенни и его жена сейчас наверху у Майкла. Не в силах сдержаться, я отправилась в спальню. К нему. По дороге мне попалась зареванная Китти. Мы только кивнули друг другу.
Майкл лежал на материнской кровати, наряженный в пижаму Гордона. Он плакал и лепетал что-то на своем теперь уже почти совсем непонятном языке:
– Я так рас-сосерен. Я так рас-стререн.
Под одеялом слегка подрагивала еще здоровая нога. Рядом с постелью сидел Бенни, и я поцеловала его в щеку. Он осторожно прикоснулся к моей щеке губами. И продолжил свою речь, которую прервало мое появление. Уже через несколько минут мне стадо ясно, что Бенни насмотрелся пьес, где бездарные актеры изображали скорбь у постели умирающего.
– ...Ты знаешь, как я люблю тебя, – его слова лились, как мутный поток. – Всегда вспоминаю, как мы ездили на рыбалку. Черт, не думаю, что когда-нибудь смогу взглянуть на форель, не вспомнив о тебе...
Я подумала, что Майкл смущен еще и оттого, что его друзья мужского пола признаются в любви. «Никогда не смогу смотреть в кино эти отвратительные снятые сцены, не вспомнив о Бенни», – подумала я.
– И почему я не могу плакать? – театрально вопрошал он меня. – Я не мог заплакать, когда умирала моя сестренка... Не могу и теперь. Ах, как бы мне хотелось заплакать!..
– Бенни, будь любезен, оставь нас с Майклом на несколько минут наедине! – наконец не выдержав, взмолилась я.
– Да, конечно, – без возражений поднялся Бенни и отбыл.
Я устроилась на краешке кровати и осторожно взяла обездвиженную руку Майкла.
– Что, у нас небольшие проблемы? – фальшиво бодрым голосом пропела я.
Он никак не отреагировал на мое бодрячество. Его растерянный взгляд метался из стороны в сторону, словно пытаясь избежать чего-то, известного только ему одному.
– Это нормально, – предприняла я вторую попытку. – Это нормально – бояться...
Я погладила его лицо, провела рукой по плечам. О, как мне хотелось быть чертовски умной и знать, что следует говорить!
Вес и Клиффорд поднялись к нам, чтобы сказать, что завтра придут снова. Майкл пристально посмотрел на каждого из них и пробормотал что-то похожее на «спасибо». Но как только они ушли, его глаза вновь наполнились слезами.
– Боишься, что завтра тебя уже здесь не будет?
Он кивнул.
– Думаю, будешь, – вздохнула я.
Обеденный стол был спущен в подвал, и его место заняла больничная кровать. И каждую ночь кто-то из родителей спал подле нее на диване, ни на минуту не оставляя Майкла одного. По утрам из больницы приходила сестра, брала анализы. По телефону позвонил врач и изменил распорядок приема лекарств. Сестра научила Норму и Гордона обтирать тело Майкла влажной губкой.
Все это мне ежедневно по телефону докладывал Гордон. Я ненавидела эти звонки. Я так боялась! И еще я знала, что ничего хорошего не услышу.
– А что он делает целыми днями? – я все еще пыталась отгородиться от наступающего ужаса. – Если он не может читать сам, может быть, вы почитаете ему? Или дадите послушать музыку?
– Читать нет никакого смысла, – нетерпеливо объяснил Гордон, – он так плохо воспринимает окружающее, что не может уловить смысла. Он абсолютно пассивен – не хочет смотреть телевизор, не слушает радио.
– Так что же он делает?
– Много спит. Часто плачет... – «О, Майкл!»
– Его сестры приезжают, – продолжал Гордон.
«Пора бы!» – подумала я, но вслух спросила:
– Да? Это хорошо. А мне можно приехать в субботу?
– Нет. Когда вокруг слишком много людей, он сильно смущается. Думаю, тебе стоит подождать.
– Подождать?
Ночь я провела в тягостных раздумьях, пытаясь представить себе инородную ткань, разрастающуюся в моей бедной голове. Если что-то не в порядке с любой другой частью тела, можно попробовать ощутить это и попытаться абстрагироваться. «О, посмотрите, что-то не так с моей печенью. Она явно не в порядке». И все вроде бы идет, как и раньше. Но если что-то поселилось в моей голове, то оно как бы живет внутри меня, внутри моей сущности, в душе. Что связывает этого несчастного мужчину, распластанного на больничной койке, посреди родительской столовой, с тем, что когда-то было моим Майклом? Днем мне часто попадались на улицах люди, беседующие сами с собой. Я думала: «Чем они отличаются от Майкла? Только тем, что не прикованы к постели?» И я все думала о том, что все это – врачи, лекарства, годы супружества и годы в разводе – не имеет больше никакого отношения к Майклу и ко мне, к тому, что мы значим друг для друга сегодня. И чтобы там ни случилось у нас раньше, сейчас мы должны быть вместе. Если бы после развода я встретила другого и вышла замуж, то не была бы сейчас здесь. А если этого не случилось, значит, мне было уготовано быть здесь. Наконец-то я стала понимать, что это значит – чувствовать себя замужем.
– В эти выходные? Могу я приехать в эти выходные? – упрашивала я Норму, когда она позвонила.
– Конечно, – успокоила она. – Ты для него – лучшее лекарство.
Так Норма стала моей союзницей.
Я говорила с ним так, как будто рассказывала одну бесконечную историю.
Норма устроилась на диване со своим непременным вязанием. Гордон удалился разобраться с приходскими счетами. Большое кресло, в котором Майкл коротал свои дни, стояло впритык к его новому обиталищу. Последнюю неделю в этом кресле спала одна из его сестер, стараясь ни на минуту не выпускать его руки. Другая сестра спала на диване. Но они уже уехали, теперь в кресле сидела я, опустив загородку кровати так, чтобы можно было поближе наклониться к Майклу. Его голова казалась такой хрупкой, совсем детской. Он был плотно укутан одеялом, словно новорожденный. Казалось, он уже смирился с неизбежным – так тихо, спокойно и отрешенно он лежал. Врач прописал ему курс обезболивающих...
А я все говорила и говорила, вспоминая все утешительное, что только могло прийти мне на ум.
– Ну, давай поговорим о том, чего ты боишься. О том, о чем никто говорить не хочет, хорошо?
Майкл кивнул. Норма продолжала вязать.
– Не надо бояться. Ты не будешь один. Просто перейдешь в другой мир. Ну, это как приключение, что ли? Туннель? Помнишь, я рассказывала тебе о тоннеле, при выходе из которого тебя ждут дедушка с бабушкой... Или кто-то из твоих друзей по армии? Держу пари, моя бабушка уже готовит тебе пирожки с капустой. Просто пришло время вам познакомиться. Знаешь, она отлично играет в бридж... Она тебе понравится.
– Мы с Гордоном еще спали, это случилось часа в два ночи, когда раздался звук глухого удара. Ну, как будто что-то рухнуло.
– И что это было?
– Майкл упал. Похоже, он проснулся ночью и решил отправиться в туалет. Помочился в углу комнаты, ну а затем не с той стороны подобрался к кровати и со всего маха рухнул лицом на пол. Так его и нашел отец. Всю правую сторону тела у него парализовало. Одна нога совсем не действует. Страшно было смотреть, как отец пытается дотащить его до ванной. Он отказывается есть. Сидит, обхватив недействующую руку... Баюкает ее и, похоже, не может понять – для чего она предназначена. В общем, спать одному ему больше нельзя, и нам пришлось забрать его к себе в спальню... А еще он стал заговариваться... И речь такая, знаешь, смазанная какая-то...
– Ох, что же это такое? – только и смогла простонать я.
– Ну, в общем намеченный завтрак отменяется.
Естественно, я немедленно помчалась в Спрингфилд.
Встречая меня, Норма разыгрывала приветливую хозяйку. Поставив на кофейный столик приборы, она подошла ко мне и тепло обняла.
– Он так тебя любит! – ни с того ни с сего сказала она.
На диване расположились Вес с женой. Они разговаривали теми специфическими голосами, которыми беседуют посетители в приемных покоях больниц. Клиффорд, попыхивая трубкой, мерил шагами гостиную. Гордон на кухне говорил с кем-то по телефону. Норма сообщила мне, что Бенни и его жена сейчас наверху у Майкла. Не в силах сдержаться, я отправилась в спальню. К нему. По дороге мне попалась зареванная Китти. Мы только кивнули друг другу.
Майкл лежал на материнской кровати, наряженный в пижаму Гордона. Он плакал и лепетал что-то на своем теперь уже почти совсем непонятном языке:
– Я так рас-сосерен. Я так рас-стререн.
Под одеялом слегка подрагивала еще здоровая нога. Рядом с постелью сидел Бенни, и я поцеловала его в щеку. Он осторожно прикоснулся к моей щеке губами. И продолжил свою речь, которую прервало мое появление. Уже через несколько минут мне стадо ясно, что Бенни насмотрелся пьес, где бездарные актеры изображали скорбь у постели умирающего.
– ...Ты знаешь, как я люблю тебя, – его слова лились, как мутный поток. – Всегда вспоминаю, как мы ездили на рыбалку. Черт, не думаю, что когда-нибудь смогу взглянуть на форель, не вспомнив о тебе...
Я подумала, что Майкл смущен еще и оттого, что его друзья мужского пола признаются в любви. «Никогда не смогу смотреть в кино эти отвратительные снятые сцены, не вспомнив о Бенни», – подумала я.
– И почему я не могу плакать? – театрально вопрошал он меня. – Я не мог заплакать, когда умирала моя сестренка... Не могу и теперь. Ах, как бы мне хотелось заплакать!..
– Бенни, будь любезен, оставь нас с Майклом на несколько минут наедине! – наконец не выдержав, взмолилась я.
– Да, конечно, – без возражений поднялся Бенни и отбыл.
Я устроилась на краешке кровати и осторожно взяла обездвиженную руку Майкла.
– Что, у нас небольшие проблемы? – фальшиво бодрым голосом пропела я.
Он никак не отреагировал на мое бодрячество. Его растерянный взгляд метался из стороны в сторону, словно пытаясь избежать чего-то, известного только ему одному.
– Это нормально, – предприняла я вторую попытку. – Это нормально – бояться...
Я погладила его лицо, провела рукой по плечам. О, как мне хотелось быть чертовски умной и знать, что следует говорить!
Вес и Клиффорд поднялись к нам, чтобы сказать, что завтра придут снова. Майкл пристально посмотрел на каждого из них и пробормотал что-то похожее на «спасибо». Но как только они ушли, его глаза вновь наполнились слезами.
– Боишься, что завтра тебя уже здесь не будет?
Он кивнул.
– Думаю, будешь, – вздохнула я.
Обеденный стол был спущен в подвал, и его место заняла больничная кровать. И каждую ночь кто-то из родителей спал подле нее на диване, ни на минуту не оставляя Майкла одного. По утрам из больницы приходила сестра, брала анализы. По телефону позвонил врач и изменил распорядок приема лекарств. Сестра научила Норму и Гордона обтирать тело Майкла влажной губкой.
Все это мне ежедневно по телефону докладывал Гордон. Я ненавидела эти звонки. Я так боялась! И еще я знала, что ничего хорошего не услышу.
– А что он делает целыми днями? – я все еще пыталась отгородиться от наступающего ужаса. – Если он не может читать сам, может быть, вы почитаете ему? Или дадите послушать музыку?
– Читать нет никакого смысла, – нетерпеливо объяснил Гордон, – он так плохо воспринимает окружающее, что не может уловить смысла. Он абсолютно пассивен – не хочет смотреть телевизор, не слушает радио.
– Так что же он делает?
– Много спит. Часто плачет... – «О, Майкл!»
– Его сестры приезжают, – продолжал Гордон.
«Пора бы!» – подумала я, но вслух спросила:
– Да? Это хорошо. А мне можно приехать в субботу?
– Нет. Когда вокруг слишком много людей, он сильно смущается. Думаю, тебе стоит подождать.
– Подождать?
Ночь я провела в тягостных раздумьях, пытаясь представить себе инородную ткань, разрастающуюся в моей бедной голове. Если что-то не в порядке с любой другой частью тела, можно попробовать ощутить это и попытаться абстрагироваться. «О, посмотрите, что-то не так с моей печенью. Она явно не в порядке». И все вроде бы идет, как и раньше. Но если что-то поселилось в моей голове, то оно как бы живет внутри меня, внутри моей сущности, в душе. Что связывает этого несчастного мужчину, распластанного на больничной койке, посреди родительской столовой, с тем, что когда-то было моим Майклом? Днем мне часто попадались на улицах люди, беседующие сами с собой. Я думала: «Чем они отличаются от Майкла? Только тем, что не прикованы к постели?» И я все думала о том, что все это – врачи, лекарства, годы супружества и годы в разводе – не имеет больше никакого отношения к Майклу и ко мне, к тому, что мы значим друг для друга сегодня. И чтобы там ни случилось у нас раньше, сейчас мы должны быть вместе. Если бы после развода я встретила другого и вышла замуж, то не была бы сейчас здесь. А если этого не случилось, значит, мне было уготовано быть здесь. Наконец-то я стала понимать, что это значит – чувствовать себя замужем.
– В эти выходные? Могу я приехать в эти выходные? – упрашивала я Норму, когда она позвонила.
– Конечно, – успокоила она. – Ты для него – лучшее лекарство.
Так Норма стала моей союзницей.
Я говорила с ним так, как будто рассказывала одну бесконечную историю.
Норма устроилась на диване со своим непременным вязанием. Гордон удалился разобраться с приходскими счетами. Большое кресло, в котором Майкл коротал свои дни, стояло впритык к его новому обиталищу. Последнюю неделю в этом кресле спала одна из его сестер, стараясь ни на минуту не выпускать его руки. Другая сестра спала на диване. Но они уже уехали, теперь в кресле сидела я, опустив загородку кровати так, чтобы можно было поближе наклониться к Майклу. Его голова казалась такой хрупкой, совсем детской. Он был плотно укутан одеялом, словно новорожденный. Казалось, он уже смирился с неизбежным – так тихо, спокойно и отрешенно он лежал. Врач прописал ему курс обезболивающих...
А я все говорила и говорила, вспоминая все утешительное, что только могло прийти мне на ум.
– Ну, давай поговорим о том, чего ты боишься. О том, о чем никто говорить не хочет, хорошо?
Майкл кивнул. Норма продолжала вязать.
– Не надо бояться. Ты не будешь один. Просто перейдешь в другой мир. Ну, это как приключение, что ли? Туннель? Помнишь, я рассказывала тебе о тоннеле, при выходе из которого тебя ждут дедушка с бабушкой... Или кто-то из твоих друзей по армии? Держу пари, моя бабушка уже готовит тебе пирожки с капустой. Просто пришло время вам познакомиться. Знаешь, она отлично играет в бридж... Она тебе понравится.