Страница:
Кем когда и даже каким тоном. Какие предприняты действия. С точностью до минуты подписания тех или иных
Документов. А они непременно будут подписаны. Причем
На самых высоких правительственных уровнях. Что такое с
Вашим лицом, Рихард? Вы удивлены?
— Скорее — обескуражен. Недавно вы заявили, что выставили за дверь всех своих прославленных аналитиков, потому что никакие прогнозы вас больше не интересуют.
— Кроме прогноза погоды.
— Это уже пижонство.
— Отнюдь. Прогноз погоды мне действительно интересен. Но знаете ли вы почему? Ни дождь, ни снег, ни даже слабый бриз, запутавшийся в парусах яхты, — не говоря уже о каком-нибудь торнадо — мне не подвластны. А биржевые котировки, исход выборов, провал премьеры в La Skala?.. Словом, все то, что всерьез занимает человечество сегодня? Подумайте, Рихард. Это просто. Зачем прогнозировать общественную реакцию, если существует возможность ее программировать! Должен признать, это стоит намного дороже. Но это единственное, на что действительно следует тратить деньги.
— Иными словами, вы можете теперь управлять мировым сообществом?
— Я? Нет, разумеется! Но я нашел и нанял людей, которые могут. Взамен отставных аналитиков. Только и всего.
— Значит, все-таки людей? Ну, слава Богу! Звучало так, будто вы прикупили по случаю малую толику высших сил.
— Не стоит поминать высшие силы всуе, Рихард. Тем более в таком легкомысленном контексте.
— Мне казалось, что вы не верите в Бога.
— Без комментариев. Одно замечание, пожалуй. Только одно. Сводить понятие «высших сил» к одной лишь божественной составляющей, на мой взгляд, недальновидно.
— Не стану спорить. Вернемся к людям. Тем самым, в частности, что теперь работают на вас. Помнится, вы произнесли слово нанял. Не следует ли из этого, что завтра их сможет нанять кто-то другой? Упаси Боже — ваш конкурент или, того хуже, лютый враг. Дорогостоящая программа заработает против вас, и… Что же? Обструкция. Крах.
Гибель.
— Обструкция. Крах. Гибель. Совершенно верно.
— И нет гарантий? Стало быть, ваша новая игрушка
Несовершенна?
— Все человеческие игрушки несовершенны. Совершенство вообще удел тех самых высших сил, которые не следует упоминать всуе. Однако гарантия есть. Правда, только одна.
— В чем же она?
— С вами становится скучно, Рихард. Эта заповедь стара как мир. Платить немного больше конкурентов. Всегда. Ничего другого.
— Вопрос в том…
— Остановитесь, Рихард! Вы разочаруете меня окончательно, а мне бы этого не хотелось. Где брать для этого средства, хотели вы спросить? Не так ли?
— Именно так.
— Снять сливки. Первым. Понятно вам?
— Вполне. Значит, это новая игрушка, то есть ваши нанятые люди так запрограммируют общественное мнение, что оно согласится с идеей клонировать себе подобных, на которой вы заработаете несметное количество денег. Пока конкуренты сообразят перекупить игрушку, вы заработаете с ее помощью столько денег, что это станет невозможно по определению…
— Вы так ничего и не поняли, Рихард. Некоторая часть нанятых мной людей действительно заставит общественное мнение рано или поздно принять идею клонирования себе подобных. Это первая часть проекта. Не самая сложная, должен заметить. Другие нанятые мной люди займутся основной его составляющей — собственно процессом клонирования. А потом… Потом не будет уже никаких конкурентов. И потому никто ничего не перекупит. И вообще никто, ничего, никогда… вопреки моей воле… Впрочем, это уже очень далекая перспектива.
— Боже правый!
— Ну вот, вы снова апеллируете к высшим силам. И снова всуе.
— Но вы думаете, что они вам позволят?!
— Повторяю: я не намерен сейчас загадывать так далеко. И вам не советую. Вернемся к делам насущным. Принимаете мое предложение?
— Я пока не слишком понял его суть.
— Чего ж тут непонятного? Вы специализируетесь на средневековой истории Восточной Европы. Считаетесь наиболее авторитетным специалистом в этой области. Я же, как уже сообщил, намерен в числе первых клонировать знаменитого графа Дракулу…
— Господаря Дракулу…
— Какая разница?! Хоть императора! Знаменитого Дракулу — вот что главное. От вас требуется разыскать его останки. Подлинные останки. Насколько я понял из аналитической справки, которую подготовили мои люди, — это достаточно серьезная и до сих пор не разрешенная проблема. Верно?
— В принципе — да. Существует несколько версий. То есть несколько погребений. Но останки обнаружены только одни. Хотя я сомневаюсь…
— Вот и прекрасно, что сомневаетесь! Есть сомнения — значит, существует потребность их рассеять! Иначе какой вы ученый?! Я собираюсь, м-м-м… скажем так, максимально содействовать удовлетворению этой потребности. Иными словами, мне тоже нужны подлинные останки Дракулы. Это раз. Второе. Они должны быть пригодными для последующей обработки. Но это уже не ваша проблема. В составе экспедиции, разумеется, будут другие специалисты. Хотя в целом это будет — вне всякого сомнения! — ваша экспедиция, Рихард. Ну как, принимаете мое предложение?
— Так сразу?
— Только так! Будем откровенны — вы не единственный, кто всерьез занимается историей средневековья и археологическими раскопками. Я же, насколько мне известно, а известно мне доподлинно, совершенно одинок в своем намерении. Странном — согласен. Но — согласитесь и вы! — заманчивом для исследователя. Откажетесь теперь — завтра мои люди свяжутся с вашими коллегами и, возможно, конкурентами. Чье-то согласие будет получено уже до конца следующих суток. Сомневаетесь?
— Пожалуй, нет.
— Прекрасно! Вы трезвый реалист — и это импонирует, как многое другое. Именно потому я — заметьте, лично я, а не кто-то из доверенных лиц — первым говорю об этом с вами. Однажды вы уже принимали участие в моем проекте и — не скрою! — оставили о себе прекрасные воспоминания.
— Благодарю.
— Не стоит благодарности. Без реверансов — вы глубоко мне симпатичны. Но не советую злоупотреблять этим. Итак, спрашиваю последний раз: согласны?
— Я могу задать вопрос?
— Только один — до того как дадите ответ. Потом — сколько угодно.
— Почему выбор пал на Влада Дракулу?
— Его звали Владом? Не знал! Вопрос закономерный. Я отвечу. Он не одинок. Существует некий список, составленный теми людьми, о которых я уже говорил. Он включает несколько исторических персонажей, чьи образы, скажем так, особенно привлекательны для современной публики. Иными словами, более всего волнуют ее воображение, бередят фантазии и тому подобное… Вы понимаете?
— Полагаю, что да.
— И наверняка собираетесь задать следующий вопрос. Напоминаю, я оговорил условие…
— Я помню об этом. И пожалуй… Пожалуй, я знаю ответ.
— Вот как? Любопытно…
— Возня вокруг этих пресловутых персоналий не просто привлечет к себе общественное мнение, она полностью увлечет его, а точнее, отвлечет…
— Не продолжайте, Рихард! Вы слишком близко приблизились к опасной черте. За ней первичная информация превращается в знание, а знание становится доктриной. Впрочем, мои поздравления — логика ваша безупречна. Можете считать, что это ответ. Однако — последний. Лимит ваших вопросов и моих аргументов исчерпан. Осталось произнести только одно слово.
— Да.
— Великолепно! Я рад, что не обманулся в вас, дорогой Рихард! Что пьют немцы в торжественных случаях?
— То же, что и все прочие. Шампанское.
— Не против бокала «Dom Perignon»?
— Пожалуй. Теперь я могу задать еще несколько вопросов?
— Разумеется. Я обещал и не намерен…
«Dolder Grand Hotel» — пожалуй, самый респектабельный и роскошный отель Цюриха.
Белоснежное здание утопает в зелени на берегу крохотного озера.
Неспешный, деловой, суховатый и немного чопорный в своем финансовом могуществе город предпочитает держаться на почтительном расстоянии. Он расположен внизу у подножия холма, со склона которого взметнулись островерхие башни «Dolder».
Здесь находят приют самые почтенные гости финансовой цитадели. Эти превыше всего ценят покой и уединение.
Убранство пиано-бара в этой связи, похоже, продумано до мелочей.
Толстый ковер на полу и тяжелые, красного бархата, скатерти на столах скрадывают шаги и звон посуды.
Мягкий полумрак позволяет хранить инкогнито.
Даже музыка звучит здесь не для того, чтобы быть услышанной. Ее задача — заглушить случайно сорвавшиеся с чьих-то губ неосторожные слова.
Задумчивый пианист едва касается клавиш старинного рояля, в рассеянности вроде и даже слегка небрежно наигрывая бесконечную легкую мелодию.
Разумеется, это всего лишь иллюзия.
Маэстро по-настоящему талантлив — импровизации почти виртуозны.
Один из двоих полночных посетителей, доселе погруженных в беседу, внезапно поднимает голову и прислушивается.
— Что это? — интересуется он у собеседника, прерывая того едва ли не на полуслове. — Вы не знаете, что он играет?
— Понятия не имею. Признаюсь, я не знаток классики.
— Это не важно, просто вслушайтесь в мелодию… Она прекрасна, вы не находите? Хотя скорее тревожит, нежели
Услаждает слух.
— Да? Возможно. Будем считать, что это мелодия старого Цюриха.
— Похоже на Вагнера…
— Так думают многие, смею заметить. Но это Липиньский. «Фурии».
Пожилой официант возник у столика беззвучно, повинуясь слабому взмаху руки того господина, который, по собственному признанию, не слишком разбирался в классической музыке.
— Липиньский? Ничего не говорит. Но… «Фурии», вы сказали?! Позвольте, «Валькирии» Вагнера… Вы не находите?
— Не только я, мой господин.
— Удивительное совпадение…
— Вы правы, мой господин. На это иногда обращают внимание. Вы что-то хотели, господа?
— Бутылку «Dom Perignon».
— Разумеется.
Официант удалился, неслышно ступая по толстому
Ковру.
— Что вас так удивило, Рихард?
— Валькирии…
— Это что-то мистическое, по-моему?
— Мистическое, да.
— Я бы не стал удивляться. Принимаясь за такую работу, нужно быть готовым ко всякому.
— Вы это серьезно?
— Время покажет.
Седовласый официант бесшумно установил подле них
Маленький столик.
Через несколько секунд появилось тяжелое серебряное
Ведерко, запотевшее ледяной влагой.
Глухо хлопнула пробка, вылетая из массивной бутылки.
— За ваш успех, Рихард!
— Быть может, все же — за наш успех?
— Сначала — за ваш. Я, как водится, пристроюсь на марше.
Маэстро по-прежнему наигрывал Кароля Липиньского. Мистические фурии, казалось, зримо парили в таинственном полумраке.
Черный день на Черной горе
Гору и в самом деле называли Черной.
Только что ж с того?
Много в здешних местах разных «цветистых» названий — Черные, Белые и Зеленые горы.
Реки — опять же! — Черная Тиса и Черный Черемош, к примеру.
А уж Зеленых поселков, холмов, распадков и прочей географической малости — и того больше.
Одно слово — Карпаты.
Легенды о них сложены разные.
Есть и «черные».
Мрачные, пугающие, населенные всякой нечистью — колдунами, оборотнями, вурдалаками, «проклятыми» скалами, «чертовыми» перевалами и мостами.
Да и как обойдешься здесь без страшных сказок?
Вот она, на пути в крохотный Селятин, прямо по мелкой, неширокой речушке проходит румынская граница.
А за ней рукой подать до самой Трансильвании — места, если верить преданиям, вовсе жуткого.
Так то ведь — преданиям!
Мало ли их сложено?
И какие, скажите на милость, горы обходятся без преданий? На то они и горы, чтобы хранить в глубоких, тесных ущельях и потаенных каменных пещерах разные тайны.
Народ здесь — тоже надо признать — несколько странный.
Не то чтобы злой или — того хуже — жестокий, просто замкнутый. Крохотные города и маленькие деревушки отгородились от мира неприступными скалами, крутыми перевалами и бурными реками.
Кажется порой, что и время само не хочет взбираться на
Эти вершины.
Все здесь так — или почти так, — как сто, если не двести лет назад.
Обычаи, привычки, нравы.
Да и как добраться сюда?
От вокзала в Черновцах, через Сторожинец и Долишный Шепит пролегает узкая асфальтовая дорога.
Но и только.
За Шепитом она кончается, и дальше — вверх в горы, через Вижницу и Немчич, вниз к Селятину и потом к заповедной Пугале, добирайся как знаешь, почти наугад.
Разные тропинки попадаются под ноги — только знать бы еще, куда они заведут, в какую карпатскую глушь?
Все так.
Однако ж Богдан Славич десять без малого лет возглавлял областное управление уголовного розыска, именуемого теперь, на западный манер, криминальной полицией. Да разве в названии суть?
Суть была в том, что к местам этим Богдан, выпускник юридического факультета Львовского университета, привык. Полагал, что знает их хорошо. И — слава Господу! — службу нес исправно.
Правду сказать, случалось за эти годы всякое. На памяти полковника Славича не было такого дня, когда областной уголовный розыск остался бы без работы, заскучал, и уж — тем более! — не доводилось ему почивать на лаврах.
Жизнь не скупилась на малоприятные сюрпризы, часто
Подбрасывала загадки, порой — страшные, кровавые, порой — откровенно жуткие, леденящие кровь.
И все же картина, представшая перед глазами Богдана в маленьком деревянном домишке на окраине Путилы, навек запечатлелась в памяти сыщика, заслонив собой все виденное прежде.
— Я тут до вашего приезда ничего не трогал. И никому не велел… — Местный участковый топтался у двери, откровенно тянул время. — Только увез… этого… задержанного от греха подальше.
— Правильно!
Богдан уверенно переступил порог и… запнулся, словно наскочив на невидимую преграду.
Желудок немедленно скрутило сильной, болезненной судорогой, и к горлу стремительно рванулся горячий, горький комок.
Такого с полковником Славичем не случалось давно.
Со студенческой, пожалуй, скамьи.
Память немедленно воскресила забытую картину.
Холодное, сырое, пропахшее карболкой и хлороформом помещение городского морга.
В центре зала, на ржавой, скрипучей каталке нечто бесформенное, студенистое на вид, покрытое желто-зеленой, отвратительно пахнущей слизью.
Слово «эксгумация», произнесенное кем-то.
Голос доносится издалека, хотя молодые люди — человек десять его однокурсников и однокурсниц — сгрудились тесной стаей, испуганно жмутся друг к другу.
Жесткий спазм в желудке — и горячий комок неудержимо рвется наружу.
Тогда Богдан не смог сдержать тошноту, растолкав однокурсников, бросился к двери, зажимая рот ладонью.
Вслед за ним рванулось еще несколько человек.
Теперь он сдержался.
Только сглотнул тяжело сгусток горькой слюны, наполнившей рот.
И слегка отступил назад.
Хотя ничего даже отдаленно напоминающего эксгумацию здесь не было.
Напротив, тело, распростертое на дощатом полу, было свежим.
Но — Господи, твоя власть! — разве от этого было легче?!
Ребенок — мальчик лет семи, не полный, но ладненький, с аккуратными, словно игрушечными, ручками и ножками, круглой, коротко остриженной русой головой — был положен в центре комнаты.
Именно — положен.
Ибо с первого взгляда было ясно — живой человек, тем более маленький, никогда так не ляжет. Если кто-то не попросит — или не заставит — его улечься именно так.
Неудобно.
Вытянувшись, будто по стойке «смирно».
Руки плотно прижаты к телу.
Ноги аккуратно сдвинуты вместе.
Это было страшно, но самое страшное заключалось все же не в этом.
Мальчик был обнажен, на тонкой младенческой шее зияла жуткая черная дыра. Дыра, а не рана.
Это слово немедленно приходило в голову и застревало накрепко, словно огромная заноза, потому что вокруг черной дыры на шее мальчика, на его тельце, рядом на полу — вообще нигде в аккуратной, чисто прибранной комнате не было ни одной капли крови.
— А кровь?!
Как и тогда, в морге, Богдан услышал голос откуда-то
Издалека.
С той лишь разницей, что сейчас это был его собственный голос, но полковник его не узнал.
Участковый за дверью, однако, расслышал вопрос и сразу понял, о чем именно спрашивает его Славич.
— Не было крови, Богдан Григорьевич. Он ведь что… Он ведь сразу сказал… Как, значит, пришел ко мне — так и говорит: «Вяжи, начальник! Убил я хлопца и кровь выпил…» А потом уже, когда стал я пытать, как да что, вроде как забыл или, может, темнить начал, кто ж его бисову душу теперь разберет. Дескать, затмение нашло, как и что — не помню, но если вы сказываете — значит, виноват. Признаюсь во всем. — Где он?
— Так здесь недалеко, я отвез… Народ сильно волнуется. Как бы не сотворили чего. Сами знаете, как у нас полагается…
— И черт бы с ним, гадом ползучим! Отдать людям — и дело с концом… — За спиной Богдана подал голос кто-то из оперативников.
— Мало тебе вампира — суд Линча накаркаешь, — отозвался другой.
— Отставить! — Богдан наконец взял себя в руки. — И прекращайте мне бабкины сказки. Вампиры, понимаешь! Паники захотели?
— А кто же, Григорьич?
— Разберемся.
Эксперты тем временем приступили к работе.
Богдан, тяжело ступая, вышел на крыльцо.
Закурил — скорее, машинально, курить, как ни странно, не хотелось — и вкуса крепкой сигареты не почувствовал, хотя затянулся глубоко.
Близко к окраине Путилы подступили зеленые отроги гор.
Грозно, как показалось Богдану, надвинулись со всех сторон, заслоняя собой часть небосклона.
«Черт бы вас побрал вместе с вашими байками…» Впервые за десять лет Богдан Славич мысленно обратился к горам.
Притом — с откровенной неприязнью. Но горы молчали.
Энтони Джулиан и Владислав Текский
Встреча была немного сумбурной, но, безусловно, радостной.
Как и все друзья после долгой разлуки, оба не сразу нашли нужные слова.
Поток эмоций и воспоминаний на некоторое время захлестнул с головой.
Два немолодых, респектабельных джентльмена весело горланили в холле фешенебельного парижского отеля «De Grillon», выкрикивая обрывки каких-то имен, прозвищ, названий и еще бог знает чего! При этом оба беспрестанно колотили друг друга по плечам, обнимались — и тут же отскакивали в разные стороны, для того чтобы лучше разглядеть друг друга.
А потом снова бросались в дружеские объятия.
Окружающие наблюдали эту сцену с выражением сдержанного, добродушного понимания.
Немного ироничного, впрочем.
Все было ясно без слов.
Теперь эмоции улеглись.
Открытая веранда «La Grande Cascade» утопала в зелени и теплом сумеречном тумане.
Дождь перестал, оставив на память о себе душистую влагу
Теплого осеннего вечера.
«Corton Charlemagne» 1989-го было простым, но отменным.
Именно то, что требовалось к сложному соусу из черных трюфелей.
Разговор тем временем становился все более занимательным.
— Румыния? Разумеется, я имею представление о том, где это и что в принципе такое… Но, откровенно говоря, довольно поверхностное. Впрочем, сейчас, говорят, бизнес в Восточной Европе…
— Прости, Энтони, я по-прежнему не занимаюсь бизнесом.
— За каким же дьяволом тебя несет в Румынию? Там что — горы, море, исторические достопримечательности?
— И горы, и море, и достопримечательности, но я еду не за этим. Дела наследственные. Да, собственно, и не дела даже — скорее, долг. Да, именно долг.
— Постой, Влад. Твоя родословная географически шире моей, это я помню. В Англии — Виндзоры[9], не правда ли? В Германии — Вюртембергская династия[10]. Герцоги Текские — одна из вюртембергских линий, я ничего не путаю?
— Потрясающе, Энтони! Как ты умудряешься держать все это в памяти?
— Зубрил ночами. Простому ковбою, техасскому выскочке приходилось наверстывать то, что ты впитал с молоком матери.
— Это ты — выскочка?
— В сторону комплименты! Значит, в твоих жилах, ко всем прочим, еще и румынская кровь? Хотя действительно, Владислав…
— Вот именно, что Владислав. До недавнего времени я был уверен, что это напоминание о польских корнях. Один из герцогов Вюртембергских, Людвиг, был женат на польской княжне Марии Чартерыской.
— Шляхтичи были достойные рыцари.
— Справедливо. Но речь не о них. Нашлись другие сородичи.
— И претендуют на наследственное имущество?
— Отнюдь. Скорее — наоборот…
— Не томи душу, Влад.
— Ты слышал, конечно, о Владе Дракуле?
— Графе Дракуле? Кто же не слышал, старина? Разве он не миф? Вернее, литературный персонаж?
— Граф Дракула — действительно миф. Изобретение ирландского романиста Брэма Стокера.
— Ну, конечно! В детстве я «проглотил» его роман, забравшись с головой под одеяло и клацая зубами от страха.
— Я тоже. Так вот, ужасный граф Дракула придуман Стокером. А валашский господарь Влад Третий, или Влад Цепеш, известный также как Влад Дракул, существовал на самом деле. В пятнадцатом веке. С ним, как теперь выяснилось, я и состою в родстве. Причем довольно близком.
Такая история.
— Боюсь, я зубрил недостаточно. Валашский господарь — это?..
— Румынский правитель. Великий князь… или в европейской традиции — герцог. Пожалуй даже — король. Нечто среднее, словом. Возможно — великий герцог.
— Румыния, стало быть, звалась когда-то Валахией?
— Нет, Валахия была Валахией. Валашским княжеством, если быть точным. Речь идет о левом береге Дуная и большей части Карпат. Еще была некая Молдавия. И Венгрия. Они, кстати, существуют и поныне. Еще — Трансильвания.
— О, Трансильвания!
— «О, Трансильвания!» Ты совсем не оригинален, Энтони.
— Я и не претендую на оригинальность. Но легенды,
Слухи…
— Вот именно, легенды и слухи. И роман Стокера, и потом целая серия ужастиков, в том числе кинематографических.
— А на самом деле?
— На самом деле все эти крохотные государства в конце девятнадцатого века стали Румынским королевством. Разумеется, в результате всякой исторической возни — войн, интриг, заговоров…
— Все как положено.
— Да, как положено. И вот представь себе, наша общая с Виндзорами прапрапра…бабушка — жена Георга V, Мария Текская, помимо британских, немецких и польских корней, имела еще и румынские. Она-то и связана — причем напрямую — с Владом Дракулой.
— Я понял! Румыны, как и все на Востоке, прогнали коммунистов, приняли закон о реституции, и теперь ты претендуешь на румынское наследство. Что же там? Замок? Земли? Фамильные склепы, хранящие несметные сокровища?
— Легенды и мифы.
— Боюсь, что рыночная стоимость этого товара невелика. К тому же самое ценное присвоено мистером Стокером и иже с ним. Впрочем, ты что-то говорил о долгах?
— Это нематериальный долг, Энтони. Я, знаешь ли, намерен заняться реабилитацией Влада Дракула.
— Он в ней нуждается?
— А ты как полагаешь? Вообрази, лет через пятьсот герцогом Джулианом, и даже не герцогом — графом! — начнут пугать детей. Те, в свою очередь, станут забираться с головой под одеяло и клацать зубами. От страха. Каково?
— Возмутительно! За «графа» я действительно призвал бы к ответу.
— Прости, Энтони, но, по-моему, это не смешно.
— Извини. Но откровенно говоря… пять столетий… это, пожалуй, слишком. В том смысле, что так далеко я не загадываю.
— Ты — нет. Для этого существуют потомки.
— Возможно. Правда, мне несколько иначе видится их основное предназначение.
— В чем же оно, по-твоему?
— В том, чтобы бездарно промотать наследственные капиталы. После чего затихнуть. Или взяться наконец за ум.
— Встречаются и такие.
— Понимаю. И уже принес свои извинения.
— Это лишнее. И знаешь… скорее всего ты прав, а я безнадежно старомоден. Но с этим уже ничего не поделаешь, Тони. Меняться поздно.
— И незачем. Итак, господарь этой самой Валахии, твой далекий предок и тезка, был…
— Тебе действительно интересно? Мы можем сменить тему.
— Мы можем обойтись без реверансов. Итак, он был…
— Мужественным человеком и храбрым воином. Я бы Даже сказал, дерзким. Хотя довольно жестоким. Знаешь, что такое «Цепеш» по-румынски?
— Ты хочешь от меня слишком многого. Но готов узнать.
— Буквально — сажающий на кол. Он и вправду предпочитал этот вид казни всем прочим.
— О вкусах не спорят. Что до жестокости, то, насколько я понимаю, речь идет о средних веках?
— Вот именно, Энтони! Вот именно! Казни в ту пору были делом привычным, если не обыденным. Он тоже казнил. И сражался без страха и упрека. Противник почти всегда превосходил его вдвое, если не втрое! А предательства?! Сколько их было? Не счесть. Но он умудрялся побеждать.
— Противник — это турки?
— Не только. Местные феодалы. И венгры. Дело, видишь ли, в том, что до определенного момента он исповедовал православие. А венгры были католиками. Однако Влад не раз спасал их от турков и в знак благодарности… был заточен в крепость. На целых двенадцать лет. Но и после этого нашел в себе силы сразиться с войсками султана. И погиб в бою. Думаешь, после смерти ему воздали должное?
Документов. А они непременно будут подписаны. Причем
На самых высоких правительственных уровнях. Что такое с
Вашим лицом, Рихард? Вы удивлены?
— Скорее — обескуражен. Недавно вы заявили, что выставили за дверь всех своих прославленных аналитиков, потому что никакие прогнозы вас больше не интересуют.
— Кроме прогноза погоды.
— Это уже пижонство.
— Отнюдь. Прогноз погоды мне действительно интересен. Но знаете ли вы почему? Ни дождь, ни снег, ни даже слабый бриз, запутавшийся в парусах яхты, — не говоря уже о каком-нибудь торнадо — мне не подвластны. А биржевые котировки, исход выборов, провал премьеры в La Skala?.. Словом, все то, что всерьез занимает человечество сегодня? Подумайте, Рихард. Это просто. Зачем прогнозировать общественную реакцию, если существует возможность ее программировать! Должен признать, это стоит намного дороже. Но это единственное, на что действительно следует тратить деньги.
— Иными словами, вы можете теперь управлять мировым сообществом?
— Я? Нет, разумеется! Но я нашел и нанял людей, которые могут. Взамен отставных аналитиков. Только и всего.
— Значит, все-таки людей? Ну, слава Богу! Звучало так, будто вы прикупили по случаю малую толику высших сил.
— Не стоит поминать высшие силы всуе, Рихард. Тем более в таком легкомысленном контексте.
— Мне казалось, что вы не верите в Бога.
— Без комментариев. Одно замечание, пожалуй. Только одно. Сводить понятие «высших сил» к одной лишь божественной составляющей, на мой взгляд, недальновидно.
— Не стану спорить. Вернемся к людям. Тем самым, в частности, что теперь работают на вас. Помнится, вы произнесли слово нанял. Не следует ли из этого, что завтра их сможет нанять кто-то другой? Упаси Боже — ваш конкурент или, того хуже, лютый враг. Дорогостоящая программа заработает против вас, и… Что же? Обструкция. Крах.
Гибель.
— Обструкция. Крах. Гибель. Совершенно верно.
— И нет гарантий? Стало быть, ваша новая игрушка
Несовершенна?
— Все человеческие игрушки несовершенны. Совершенство вообще удел тех самых высших сил, которые не следует упоминать всуе. Однако гарантия есть. Правда, только одна.
— В чем же она?
— С вами становится скучно, Рихард. Эта заповедь стара как мир. Платить немного больше конкурентов. Всегда. Ничего другого.
— Вопрос в том…
— Остановитесь, Рихард! Вы разочаруете меня окончательно, а мне бы этого не хотелось. Где брать для этого средства, хотели вы спросить? Не так ли?
— Именно так.
— Снять сливки. Первым. Понятно вам?
— Вполне. Значит, это новая игрушка, то есть ваши нанятые люди так запрограммируют общественное мнение, что оно согласится с идеей клонировать себе подобных, на которой вы заработаете несметное количество денег. Пока конкуренты сообразят перекупить игрушку, вы заработаете с ее помощью столько денег, что это станет невозможно по определению…
— Вы так ничего и не поняли, Рихард. Некоторая часть нанятых мной людей действительно заставит общественное мнение рано или поздно принять идею клонирования себе подобных. Это первая часть проекта. Не самая сложная, должен заметить. Другие нанятые мной люди займутся основной его составляющей — собственно процессом клонирования. А потом… Потом не будет уже никаких конкурентов. И потому никто ничего не перекупит. И вообще никто, ничего, никогда… вопреки моей воле… Впрочем, это уже очень далекая перспектива.
— Боже правый!
— Ну вот, вы снова апеллируете к высшим силам. И снова всуе.
— Но вы думаете, что они вам позволят?!
— Повторяю: я не намерен сейчас загадывать так далеко. И вам не советую. Вернемся к делам насущным. Принимаете мое предложение?
— Я пока не слишком понял его суть.
— Чего ж тут непонятного? Вы специализируетесь на средневековой истории Восточной Европы. Считаетесь наиболее авторитетным специалистом в этой области. Я же, как уже сообщил, намерен в числе первых клонировать знаменитого графа Дракулу…
— Господаря Дракулу…
— Какая разница?! Хоть императора! Знаменитого Дракулу — вот что главное. От вас требуется разыскать его останки. Подлинные останки. Насколько я понял из аналитической справки, которую подготовили мои люди, — это достаточно серьезная и до сих пор не разрешенная проблема. Верно?
— В принципе — да. Существует несколько версий. То есть несколько погребений. Но останки обнаружены только одни. Хотя я сомневаюсь…
— Вот и прекрасно, что сомневаетесь! Есть сомнения — значит, существует потребность их рассеять! Иначе какой вы ученый?! Я собираюсь, м-м-м… скажем так, максимально содействовать удовлетворению этой потребности. Иными словами, мне тоже нужны подлинные останки Дракулы. Это раз. Второе. Они должны быть пригодными для последующей обработки. Но это уже не ваша проблема. В составе экспедиции, разумеется, будут другие специалисты. Хотя в целом это будет — вне всякого сомнения! — ваша экспедиция, Рихард. Ну как, принимаете мое предложение?
— Так сразу?
— Только так! Будем откровенны — вы не единственный, кто всерьез занимается историей средневековья и археологическими раскопками. Я же, насколько мне известно, а известно мне доподлинно, совершенно одинок в своем намерении. Странном — согласен. Но — согласитесь и вы! — заманчивом для исследователя. Откажетесь теперь — завтра мои люди свяжутся с вашими коллегами и, возможно, конкурентами. Чье-то согласие будет получено уже до конца следующих суток. Сомневаетесь?
— Пожалуй, нет.
— Прекрасно! Вы трезвый реалист — и это импонирует, как многое другое. Именно потому я — заметьте, лично я, а не кто-то из доверенных лиц — первым говорю об этом с вами. Однажды вы уже принимали участие в моем проекте и — не скрою! — оставили о себе прекрасные воспоминания.
— Благодарю.
— Не стоит благодарности. Без реверансов — вы глубоко мне симпатичны. Но не советую злоупотреблять этим. Итак, спрашиваю последний раз: согласны?
— Я могу задать вопрос?
— Только один — до того как дадите ответ. Потом — сколько угодно.
— Почему выбор пал на Влада Дракулу?
— Его звали Владом? Не знал! Вопрос закономерный. Я отвечу. Он не одинок. Существует некий список, составленный теми людьми, о которых я уже говорил. Он включает несколько исторических персонажей, чьи образы, скажем так, особенно привлекательны для современной публики. Иными словами, более всего волнуют ее воображение, бередят фантазии и тому подобное… Вы понимаете?
— Полагаю, что да.
— И наверняка собираетесь задать следующий вопрос. Напоминаю, я оговорил условие…
— Я помню об этом. И пожалуй… Пожалуй, я знаю ответ.
— Вот как? Любопытно…
— Возня вокруг этих пресловутых персоналий не просто привлечет к себе общественное мнение, она полностью увлечет его, а точнее, отвлечет…
— Не продолжайте, Рихард! Вы слишком близко приблизились к опасной черте. За ней первичная информация превращается в знание, а знание становится доктриной. Впрочем, мои поздравления — логика ваша безупречна. Можете считать, что это ответ. Однако — последний. Лимит ваших вопросов и моих аргументов исчерпан. Осталось произнести только одно слово.
— Да.
— Великолепно! Я рад, что не обманулся в вас, дорогой Рихард! Что пьют немцы в торжественных случаях?
— То же, что и все прочие. Шампанское.
— Не против бокала «Dom Perignon»?
— Пожалуй. Теперь я могу задать еще несколько вопросов?
— Разумеется. Я обещал и не намерен…
«Dolder Grand Hotel» — пожалуй, самый респектабельный и роскошный отель Цюриха.
Белоснежное здание утопает в зелени на берегу крохотного озера.
Неспешный, деловой, суховатый и немного чопорный в своем финансовом могуществе город предпочитает держаться на почтительном расстоянии. Он расположен внизу у подножия холма, со склона которого взметнулись островерхие башни «Dolder».
Здесь находят приют самые почтенные гости финансовой цитадели. Эти превыше всего ценят покой и уединение.
Убранство пиано-бара в этой связи, похоже, продумано до мелочей.
Толстый ковер на полу и тяжелые, красного бархата, скатерти на столах скрадывают шаги и звон посуды.
Мягкий полумрак позволяет хранить инкогнито.
Даже музыка звучит здесь не для того, чтобы быть услышанной. Ее задача — заглушить случайно сорвавшиеся с чьих-то губ неосторожные слова.
Задумчивый пианист едва касается клавиш старинного рояля, в рассеянности вроде и даже слегка небрежно наигрывая бесконечную легкую мелодию.
Разумеется, это всего лишь иллюзия.
Маэстро по-настоящему талантлив — импровизации почти виртуозны.
Один из двоих полночных посетителей, доселе погруженных в беседу, внезапно поднимает голову и прислушивается.
— Что это? — интересуется он у собеседника, прерывая того едва ли не на полуслове. — Вы не знаете, что он играет?
— Понятия не имею. Признаюсь, я не знаток классики.
— Это не важно, просто вслушайтесь в мелодию… Она прекрасна, вы не находите? Хотя скорее тревожит, нежели
Услаждает слух.
— Да? Возможно. Будем считать, что это мелодия старого Цюриха.
— Похоже на Вагнера…
— Так думают многие, смею заметить. Но это Липиньский. «Фурии».
Пожилой официант возник у столика беззвучно, повинуясь слабому взмаху руки того господина, который, по собственному признанию, не слишком разбирался в классической музыке.
— Липиньский? Ничего не говорит. Но… «Фурии», вы сказали?! Позвольте, «Валькирии» Вагнера… Вы не находите?
— Не только я, мой господин.
— Удивительное совпадение…
— Вы правы, мой господин. На это иногда обращают внимание. Вы что-то хотели, господа?
— Бутылку «Dom Perignon».
— Разумеется.
Официант удалился, неслышно ступая по толстому
Ковру.
— Что вас так удивило, Рихард?
— Валькирии…
— Это что-то мистическое, по-моему?
— Мистическое, да.
— Я бы не стал удивляться. Принимаясь за такую работу, нужно быть готовым ко всякому.
— Вы это серьезно?
— Время покажет.
Седовласый официант бесшумно установил подле них
Маленький столик.
Через несколько секунд появилось тяжелое серебряное
Ведерко, запотевшее ледяной влагой.
Глухо хлопнула пробка, вылетая из массивной бутылки.
— За ваш успех, Рихард!
— Быть может, все же — за наш успех?
— Сначала — за ваш. Я, как водится, пристроюсь на марше.
Маэстро по-прежнему наигрывал Кароля Липиньского. Мистические фурии, казалось, зримо парили в таинственном полумраке.
Черный день на Черной горе
Гору и в самом деле называли Черной.
Только что ж с того?
Много в здешних местах разных «цветистых» названий — Черные, Белые и Зеленые горы.
Реки — опять же! — Черная Тиса и Черный Черемош, к примеру.
А уж Зеленых поселков, холмов, распадков и прочей географической малости — и того больше.
Одно слово — Карпаты.
Легенды о них сложены разные.
Есть и «черные».
Мрачные, пугающие, населенные всякой нечистью — колдунами, оборотнями, вурдалаками, «проклятыми» скалами, «чертовыми» перевалами и мостами.
Да и как обойдешься здесь без страшных сказок?
Вот она, на пути в крохотный Селятин, прямо по мелкой, неширокой речушке проходит румынская граница.
А за ней рукой подать до самой Трансильвании — места, если верить преданиям, вовсе жуткого.
Так то ведь — преданиям!
Мало ли их сложено?
И какие, скажите на милость, горы обходятся без преданий? На то они и горы, чтобы хранить в глубоких, тесных ущельях и потаенных каменных пещерах разные тайны.
Народ здесь — тоже надо признать — несколько странный.
Не то чтобы злой или — того хуже — жестокий, просто замкнутый. Крохотные города и маленькие деревушки отгородились от мира неприступными скалами, крутыми перевалами и бурными реками.
Кажется порой, что и время само не хочет взбираться на
Эти вершины.
Все здесь так — или почти так, — как сто, если не двести лет назад.
Обычаи, привычки, нравы.
Да и как добраться сюда?
От вокзала в Черновцах, через Сторожинец и Долишный Шепит пролегает узкая асфальтовая дорога.
Но и только.
За Шепитом она кончается, и дальше — вверх в горы, через Вижницу и Немчич, вниз к Селятину и потом к заповедной Пугале, добирайся как знаешь, почти наугад.
Разные тропинки попадаются под ноги — только знать бы еще, куда они заведут, в какую карпатскую глушь?
Все так.
Однако ж Богдан Славич десять без малого лет возглавлял областное управление уголовного розыска, именуемого теперь, на западный манер, криминальной полицией. Да разве в названии суть?
Суть была в том, что к местам этим Богдан, выпускник юридического факультета Львовского университета, привык. Полагал, что знает их хорошо. И — слава Господу! — службу нес исправно.
Правду сказать, случалось за эти годы всякое. На памяти полковника Славича не было такого дня, когда областной уголовный розыск остался бы без работы, заскучал, и уж — тем более! — не доводилось ему почивать на лаврах.
Жизнь не скупилась на малоприятные сюрпризы, часто
Подбрасывала загадки, порой — страшные, кровавые, порой — откровенно жуткие, леденящие кровь.
И все же картина, представшая перед глазами Богдана в маленьком деревянном домишке на окраине Путилы, навек запечатлелась в памяти сыщика, заслонив собой все виденное прежде.
— Я тут до вашего приезда ничего не трогал. И никому не велел… — Местный участковый топтался у двери, откровенно тянул время. — Только увез… этого… задержанного от греха подальше.
— Правильно!
Богдан уверенно переступил порог и… запнулся, словно наскочив на невидимую преграду.
Желудок немедленно скрутило сильной, болезненной судорогой, и к горлу стремительно рванулся горячий, горький комок.
Такого с полковником Славичем не случалось давно.
Со студенческой, пожалуй, скамьи.
Память немедленно воскресила забытую картину.
Холодное, сырое, пропахшее карболкой и хлороформом помещение городского морга.
В центре зала, на ржавой, скрипучей каталке нечто бесформенное, студенистое на вид, покрытое желто-зеленой, отвратительно пахнущей слизью.
Слово «эксгумация», произнесенное кем-то.
Голос доносится издалека, хотя молодые люди — человек десять его однокурсников и однокурсниц — сгрудились тесной стаей, испуганно жмутся друг к другу.
Жесткий спазм в желудке — и горячий комок неудержимо рвется наружу.
Тогда Богдан не смог сдержать тошноту, растолкав однокурсников, бросился к двери, зажимая рот ладонью.
Вслед за ним рванулось еще несколько человек.
Теперь он сдержался.
Только сглотнул тяжело сгусток горькой слюны, наполнившей рот.
И слегка отступил назад.
Хотя ничего даже отдаленно напоминающего эксгумацию здесь не было.
Напротив, тело, распростертое на дощатом полу, было свежим.
Но — Господи, твоя власть! — разве от этого было легче?!
Ребенок — мальчик лет семи, не полный, но ладненький, с аккуратными, словно игрушечными, ручками и ножками, круглой, коротко остриженной русой головой — был положен в центре комнаты.
Именно — положен.
Ибо с первого взгляда было ясно — живой человек, тем более маленький, никогда так не ляжет. Если кто-то не попросит — или не заставит — его улечься именно так.
Неудобно.
Вытянувшись, будто по стойке «смирно».
Руки плотно прижаты к телу.
Ноги аккуратно сдвинуты вместе.
Это было страшно, но самое страшное заключалось все же не в этом.
Мальчик был обнажен, на тонкой младенческой шее зияла жуткая черная дыра. Дыра, а не рана.
Это слово немедленно приходило в голову и застревало накрепко, словно огромная заноза, потому что вокруг черной дыры на шее мальчика, на его тельце, рядом на полу — вообще нигде в аккуратной, чисто прибранной комнате не было ни одной капли крови.
— А кровь?!
Как и тогда, в морге, Богдан услышал голос откуда-то
Издалека.
С той лишь разницей, что сейчас это был его собственный голос, но полковник его не узнал.
Участковый за дверью, однако, расслышал вопрос и сразу понял, о чем именно спрашивает его Славич.
— Не было крови, Богдан Григорьевич. Он ведь что… Он ведь сразу сказал… Как, значит, пришел ко мне — так и говорит: «Вяжи, начальник! Убил я хлопца и кровь выпил…» А потом уже, когда стал я пытать, как да что, вроде как забыл или, может, темнить начал, кто ж его бисову душу теперь разберет. Дескать, затмение нашло, как и что — не помню, но если вы сказываете — значит, виноват. Признаюсь во всем. — Где он?
— Так здесь недалеко, я отвез… Народ сильно волнуется. Как бы не сотворили чего. Сами знаете, как у нас полагается…
— И черт бы с ним, гадом ползучим! Отдать людям — и дело с концом… — За спиной Богдана подал голос кто-то из оперативников.
— Мало тебе вампира — суд Линча накаркаешь, — отозвался другой.
— Отставить! — Богдан наконец взял себя в руки. — И прекращайте мне бабкины сказки. Вампиры, понимаешь! Паники захотели?
— А кто же, Григорьич?
— Разберемся.
Эксперты тем временем приступили к работе.
Богдан, тяжело ступая, вышел на крыльцо.
Закурил — скорее, машинально, курить, как ни странно, не хотелось — и вкуса крепкой сигареты не почувствовал, хотя затянулся глубоко.
Близко к окраине Путилы подступили зеленые отроги гор.
Грозно, как показалось Богдану, надвинулись со всех сторон, заслоняя собой часть небосклона.
«Черт бы вас побрал вместе с вашими байками…» Впервые за десять лет Богдан Славич мысленно обратился к горам.
Притом — с откровенной неприязнью. Но горы молчали.
Энтони Джулиан и Владислав Текский
Встреча была немного сумбурной, но, безусловно, радостной.
Как и все друзья после долгой разлуки, оба не сразу нашли нужные слова.
Поток эмоций и воспоминаний на некоторое время захлестнул с головой.
Два немолодых, респектабельных джентльмена весело горланили в холле фешенебельного парижского отеля «De Grillon», выкрикивая обрывки каких-то имен, прозвищ, названий и еще бог знает чего! При этом оба беспрестанно колотили друг друга по плечам, обнимались — и тут же отскакивали в разные стороны, для того чтобы лучше разглядеть друг друга.
А потом снова бросались в дружеские объятия.
Окружающие наблюдали эту сцену с выражением сдержанного, добродушного понимания.
Немного ироничного, впрочем.
Все было ясно без слов.
Теперь эмоции улеглись.
Открытая веранда «La Grande Cascade» утопала в зелени и теплом сумеречном тумане.
Дождь перестал, оставив на память о себе душистую влагу
Теплого осеннего вечера.
«Corton Charlemagne» 1989-го было простым, но отменным.
Именно то, что требовалось к сложному соусу из черных трюфелей.
Разговор тем временем становился все более занимательным.
— Румыния? Разумеется, я имею представление о том, где это и что в принципе такое… Но, откровенно говоря, довольно поверхностное. Впрочем, сейчас, говорят, бизнес в Восточной Европе…
— Прости, Энтони, я по-прежнему не занимаюсь бизнесом.
— За каким же дьяволом тебя несет в Румынию? Там что — горы, море, исторические достопримечательности?
— И горы, и море, и достопримечательности, но я еду не за этим. Дела наследственные. Да, собственно, и не дела даже — скорее, долг. Да, именно долг.
— Постой, Влад. Твоя родословная географически шире моей, это я помню. В Англии — Виндзоры[9], не правда ли? В Германии — Вюртембергская династия[10]. Герцоги Текские — одна из вюртембергских линий, я ничего не путаю?
— Потрясающе, Энтони! Как ты умудряешься держать все это в памяти?
— Зубрил ночами. Простому ковбою, техасскому выскочке приходилось наверстывать то, что ты впитал с молоком матери.
— Это ты — выскочка?
— В сторону комплименты! Значит, в твоих жилах, ко всем прочим, еще и румынская кровь? Хотя действительно, Владислав…
— Вот именно, что Владислав. До недавнего времени я был уверен, что это напоминание о польских корнях. Один из герцогов Вюртембергских, Людвиг, был женат на польской княжне Марии Чартерыской.
— Шляхтичи были достойные рыцари.
— Справедливо. Но речь не о них. Нашлись другие сородичи.
— И претендуют на наследственное имущество?
— Отнюдь. Скорее — наоборот…
— Не томи душу, Влад.
— Ты слышал, конечно, о Владе Дракуле?
— Графе Дракуле? Кто же не слышал, старина? Разве он не миф? Вернее, литературный персонаж?
— Граф Дракула — действительно миф. Изобретение ирландского романиста Брэма Стокера.
— Ну, конечно! В детстве я «проглотил» его роман, забравшись с головой под одеяло и клацая зубами от страха.
— Я тоже. Так вот, ужасный граф Дракула придуман Стокером. А валашский господарь Влад Третий, или Влад Цепеш, известный также как Влад Дракул, существовал на самом деле. В пятнадцатом веке. С ним, как теперь выяснилось, я и состою в родстве. Причем довольно близком.
Такая история.
— Боюсь, я зубрил недостаточно. Валашский господарь — это?..
— Румынский правитель. Великий князь… или в европейской традиции — герцог. Пожалуй даже — король. Нечто среднее, словом. Возможно — великий герцог.
— Румыния, стало быть, звалась когда-то Валахией?
— Нет, Валахия была Валахией. Валашским княжеством, если быть точным. Речь идет о левом береге Дуная и большей части Карпат. Еще была некая Молдавия. И Венгрия. Они, кстати, существуют и поныне. Еще — Трансильвания.
— О, Трансильвания!
— «О, Трансильвания!» Ты совсем не оригинален, Энтони.
— Я и не претендую на оригинальность. Но легенды,
Слухи…
— Вот именно, легенды и слухи. И роман Стокера, и потом целая серия ужастиков, в том числе кинематографических.
— А на самом деле?
— На самом деле все эти крохотные государства в конце девятнадцатого века стали Румынским королевством. Разумеется, в результате всякой исторической возни — войн, интриг, заговоров…
— Все как положено.
— Да, как положено. И вот представь себе, наша общая с Виндзорами прапрапра…бабушка — жена Георга V, Мария Текская, помимо британских, немецких и польских корней, имела еще и румынские. Она-то и связана — причем напрямую — с Владом Дракулой.
— Я понял! Румыны, как и все на Востоке, прогнали коммунистов, приняли закон о реституции, и теперь ты претендуешь на румынское наследство. Что же там? Замок? Земли? Фамильные склепы, хранящие несметные сокровища?
— Легенды и мифы.
— Боюсь, что рыночная стоимость этого товара невелика. К тому же самое ценное присвоено мистером Стокером и иже с ним. Впрочем, ты что-то говорил о долгах?
— Это нематериальный долг, Энтони. Я, знаешь ли, намерен заняться реабилитацией Влада Дракула.
— Он в ней нуждается?
— А ты как полагаешь? Вообрази, лет через пятьсот герцогом Джулианом, и даже не герцогом — графом! — начнут пугать детей. Те, в свою очередь, станут забираться с головой под одеяло и клацать зубами. От страха. Каково?
— Возмутительно! За «графа» я действительно призвал бы к ответу.
— Прости, Энтони, но, по-моему, это не смешно.
— Извини. Но откровенно говоря… пять столетий… это, пожалуй, слишком. В том смысле, что так далеко я не загадываю.
— Ты — нет. Для этого существуют потомки.
— Возможно. Правда, мне несколько иначе видится их основное предназначение.
— В чем же оно, по-твоему?
— В том, чтобы бездарно промотать наследственные капиталы. После чего затихнуть. Или взяться наконец за ум.
— Встречаются и такие.
— Понимаю. И уже принес свои извинения.
— Это лишнее. И знаешь… скорее всего ты прав, а я безнадежно старомоден. Но с этим уже ничего не поделаешь, Тони. Меняться поздно.
— И незачем. Итак, господарь этой самой Валахии, твой далекий предок и тезка, был…
— Тебе действительно интересно? Мы можем сменить тему.
— Мы можем обойтись без реверансов. Итак, он был…
— Мужественным человеком и храбрым воином. Я бы Даже сказал, дерзким. Хотя довольно жестоким. Знаешь, что такое «Цепеш» по-румынски?
— Ты хочешь от меня слишком многого. Но готов узнать.
— Буквально — сажающий на кол. Он и вправду предпочитал этот вид казни всем прочим.
— О вкусах не спорят. Что до жестокости, то, насколько я понимаю, речь идет о средних веках?
— Вот именно, Энтони! Вот именно! Казни в ту пору были делом привычным, если не обыденным. Он тоже казнил. И сражался без страха и упрека. Противник почти всегда превосходил его вдвое, если не втрое! А предательства?! Сколько их было? Не счесть. Но он умудрялся побеждать.
— Противник — это турки?
— Не только. Местные феодалы. И венгры. Дело, видишь ли, в том, что до определенного момента он исповедовал православие. А венгры были католиками. Однако Влад не раз спасал их от турков и в знак благодарности… был заточен в крепость. На целых двенадцать лет. Но и после этого нашел в себе силы сразиться с войсками султана. И погиб в бою. Думаешь, после смерти ему воздали должное?