Юденич Марина. Welcome to Трансильвания

   — А почему вспоминал? То есть в связи с чем?
   — Почему? Не помню. Вот незадача! А ведь было что-то такое, точно было. Но, наверное, не слишком важное, иначе я бы запомнил. Вы уж извините.
   — Да не на чем. Так материалы я подошлю?
   — Ну, конечно. Я постараюсь извлечь максимум. Знаете, пан полковник, доктор Хейфиц очень хорошо к вам относился и даже ставил в пример студентам. Да… Говорил: думающий сыщик.
   — Что ж, спасибо на добром слове. Ему. И вам — за то, что потрудились передать.
   Преемник доктора Хейфица, похоже, был неплохим парнем.
   Совсем неплохим.
   Богдан подумал об этом, положив трубку.
   А уже через пару дней вернулся к этой мысли снова — Молодой патологоанатом слово сдержал.
   И даже сделал несколько большее.
   — Знаете, пан полковник, у меня для вас даже не две, как обычно, а целых три новости.
   — Но все плохие?
   — Я бы так не сказал. Скорее — неоднозначные. То есть как бы это поточней выразиться, все они в большей степени вопросы, чем ответы.
   — Что ж, давайте ваши вопросы. Хороший вопрос иногда подкинет больше информации, чем плохой ответ.
   — Неплохо сказано. Так вот, новость первая — жертва, в смысле убиенный репортер, эктодермальной дисплазией, то бишь порфиновой болезнью, не страдала. Новость вторая, думаю, заинтересует вас гораздо в большей степени. И вообще… дает пищу для определенных размышлений. На краях раны наши биохимики обнаружили микрочастицы органического вещества, близкого по составу к костной ткани.
   — Это, простите, как понимать?
   — Как понимать, откровенно говоря, я не знаю. А означает сия абракадабра в переводе с биохимического на человеческий язык, что надрез кожной поверхности произведен зубами или ногтями.
   — Пресвятая Богородица, этого мне только не хватало!
   — Да уж. Сочувствую. Но и это еще не все. Мои биохимические приятели, можно сказать, расстарались и превзошли собственные возможности: по той малости, что удалось обнаружить, они умудрились установить еще кое-что. Более впечатляющее. Держитесь, пан полковник, если вы сидите, а если стоите, то лучше сядьте.
   — Я уж лучше сразу лягу.
   — Как будет угодно. Так вот, эта самая костная ткань — зуб или ноготь — давно уже мертва, иными словами, не может принадлежать живому человеку или животному.
   — И как изволите это понимать?
   — Никак не изволю. Это ведь вы — думающий сыщик. Так что понимать придется вам, я только констатирую факты.
   — И на том спасибо. Ну а третья новость? Добивайте уж сразу.
   — Нет, здесь как раз ничего сверхъестественного. Просто я вспомнил: незадолго до смерти Якову Моисеевичу попалась на глаза статья в каком-то научном журнале. Каком — убейте, не помню. Но не нашем, родзянском, и не русском, это точно. Вероятнее всего, английском. Там говорилось о работе московского гематолога, как раз в области эктодермальной дисплазии. Что-то такое существенное тот исследователь совершил, это точно. Тут-то он и вспомнил вас и даже, по-моему, звонить собирался. Но потом, знаете, как это бывает, отвлекся на какую-то текучку — то да се. А потом… Он ведь ушел совершенно внезапно. Просто не проснулся однажды утром.
   — Говорят, так умирают праведники.
   — Да, говорят. Так вот, журнала я, растяпа, понятное дело, не нашел и названия не помню, но в календаре Якова Моисеевича — может, помните, стояло у него на столе такое допотопное мраморное чудище с отрывными страничками, — среди других записей, в большинстве своем мне понятных, обнаружил незнакомое имя. Михаил Ростов. Ниже слова: «телефон в Москве» со знаком вопроса. А еще ниже — Славич. Я так думаю, что это именно тот парень, о котором он хотел рассказать вам, однако телефона не знал и, может, надеялся, что вы…
   — Да, я понял. Михаил Ростов, вы говорите? Я записал. Они распрощались едва ли не дружески.
   — Михаил Ростов? — повторил вслух незнакомое имя Богдан Славич, внимательно изучая собственные неразборчивые записи — местами почти стенографические иероглифы, коими пытался зафиксировать все, что говорил львовский доктор. — Пусть он и свершил великое открытие в области этой дис… плазии… Мне-то теперь до этого что за Дело? Гурский никакими кровяными хворями не страдал, а тот, кто его порешил, был и вовсе… выходит, мертвый. Выходит…
   Порывшись в массивном, старинной еще работы, сейфе, полковник Славич извлек на свет потрепанную красную книжицу — телефонный справочник системы Мини — Как, интересно?
   — О Полли! Боюсь, у вас не получится, но если хотите, я дам вам несколько уроков.
   — Я, знаешь, вечером вообще не смотрел в сторону проституток в холле. Заметил только, что их было много.
   — О да. Слишком, пожалуй, много для такого небольшого отеля.
   — Так вот, я даже не косился в их сторону. Но полночи меня атаковали всевозможными предложениями.
   — И что же ты?
   — Шутить изволишь? Отбивался, как мог. Даже грязно ругался… по-русски.
   — Это, полагаю, привлекало их более всего. Тебя приняли за нового русского, эмигрировавшего в Америку.
   — Ты так думаешь? Полли, я похож на нового русского?
   — Не очень.
   — Это почему же? Ростом мал или физиономией не вышел?
   — Ни то ни другое. Для нового русского вы — уж простите меня, Стив, — слишком просто одеты. К тому же полное отсутствие «голды».
   — Золота?
   — И вообще подобающих аксессуаров — часов «Rolex», нательного креста с камешками, очков от Carder или Gucci, ну и так далее… в том же духе.
   — Ну, с этим уже ничего не поделаешь. Придется смириться — не выйдет из меня нового русского.
   — Вас утешит, если я скажу, что на «старого русского» тянете вполне? Причем с хорошими корнями и славным диссидентским прошлым.
   — Утешит? Да это высший комплимент, который мне доводилось слышать в свой адрес!
   — Поздравляю, старина. И предлагаю на этой оптимистической ноте объявить протокольную часть высокого собрания оконченной. Пора переходить к делу, друзья мои.
   — Согласен. Вам начинать, лорд Джулиан, ибо ваша миссия была, вне всякого сомнения, самой ответственной.
   — Я бы сказал, что объект моей миссии был самым высокопоставленным из всех, с кем довелось нам сегодня общаться. Что же до значимости самой миссии, не вижу особой важности. Однако я ее выполнил. Итак, друзья мои, всех нас изрядно занимал вопрос: зачем, собственно, понадобился румынскому профессору Брасову живой и здравствующий ныне законный наследник герцога Дракулы? Зачем — с точки зрения прагматической, если таковая вообще была. Полли, как мне помнится, исключает наличие корыстных мотивов. Однако они были. Нет! Упаси Боже — не личные. Доктор Брасов — чем больше информации о нем получаю, а получаю я ее от разных людей — был человеком не просто порядочным и чистым. Я бы сказал, что он принадлежал к той редкой теперь породе людей, о которых говорят «не от мира сего». Потому ни о какой личной корысти речи не идет. Но корысть была. Дело, видите ли, заключается в том, что Румыния стоит на пороге принятия закона о реституции. Иными словами, четыре как минимум исторических объекта, один из которых, правда, всего лишь печально знаменитые поенарские руины, довольно скоро могут перейти в руки наследников герцога Дракулы, если таковые объявятся. Остальное, полагаю, вам ясно: обнаружив наследников, наш доктор надеялся с их помощью защитить исторические объекты от надругательства. Кстати, «надругательство» — это его собственный термин, мой высокопоставленный друг показал мне сегодня письма доктора Брасова, которыми тот забрасывал властные инстанции. Любое развлекательное, туристическое, словом, коммерческое использование старинных замков и даже скромных построек, связанных с именем Дракулы, он считал надругательством над памятью национального героя. Ни больше ни меньше. Кстати, он яростно возражал даже против того, что в доме, в котором, по преданию, родился его кумир, работает теперь популярный ресторанчик, носящий его имя. Так-то. Не очень понятно, почему все это — поиски наследника и причина, по которой тому необходимо появиться в Бухаресте, — надо было окутывать тайной? Такой, что Даже Влад Текский при встрече не рискнул до конца посвятить меня в эту проблему. Но полагаю, что доктору Брасову Удалось полностью убедить Владислава в своей правоте и TOT при случае готов был бороться за наследственные права. Дойди до этого, возможно, ему потребовалась бы моя помощь… Возможно. Впрочем, она в итоге все же потребовалась. Но — увы! — совершенно по другому поводу.
   — Простите, что отвлекаю от лирического отступления, Энтони. Но мне-то как раз совершенно ясно, почему доктор Брасов так настаивал на полной конфиденциальности. Коммерческая ценность Дракулы в глазах многих здешних чиновников, как я понимаю, много выше его исторической значимости. Понять их можно — страна в сложном положении. Если не сказать больше. Посему передача исторических объектов частному лицу, к тому же иностранцу, вряд ли встретила бы поддержку. Скорее — наоборот. И я совсем не уверена, что сил, средств и влияния вашего друга хватило бы на то, чтобы сломить это противодействие.
   — Потому-то я и сказал, что именно тогда ему, возможно, потребовалась бы моя помощь.
   — Откровенно говоря, не уверена, что и вам удалось бы сдвинуть эту глыбу. Восточная Европа все еще живет по своим законам.
   — Она права. То, что тебе легко удается решить во Франции, не говоря уже о родном Техасе…
   — Хорошо, хорошо, друзья мои. Я ведь не спорю. Просто излагаю факты.
   — Простите, Энтони.
   — Да, собственно, не за что. Тем более что у меня — почти все. Единственное дополнение: наша завтрашняя поездка в Поенари — вопрос решенный, и, надеюсь, будет подготовлена основательно. Вот теперь — dixi! — как говорили древние. Я сказал.
   — Полли? Или вы предпочитаете излагать под десерт?
   — Если вы не возражаете, Стив.
   — Нисколько. Итак, вот что я имею доложить на этот час, коллеги. Специальная следственная группа, созданная для расследования гибели экспедиции доктора Эрхарда, вынуждена была присоединить к последнему еще три убийства, к счастью, единичные, однако совершенные схожим образом. Потому речь сейчас идет о серийном убийце, вероятнее всего — маньяке, возомнившем себя преемником Дракулы, великого и ужасного. Или, что вполне вероятно, самим Дракулой.
   — Одно из трех — это убийство доктора Брасова, как я понимаю? А два других?
   — Один пастух, на беду свою, забрел на развалины замка в поисках пропавшей коровы. И вместо нее нашел там страшную смерть. И пожилая женщина, знахарка, как утверждают местные жители, и — по их разумению — немного ведьма. Эта посещала развалины нередко, собирала там какие-то травы, совершала якобы некие обряды — словом, вероятнее всего, просто работала на свою репутацию. До поры невинные спектакли сходили старушке рук. Но однажды посещение развалин обернулось трагедией. Да, вот еще что. Аналогичные происшествия зафиксированы в приграничных областях Молдовы. Я бы даже сказал, именно там все и началось — первым погиб бездомный мальчик. Однако в этом — единственном — случае убийцу схватили на месте. Собственно, он даже не пытался скрыться. Такой же бродяга, из местных, вернувшийся в родные края с маленьким приемышем. Кстати, поначалу, как утверждают односельчане, он относился к ребенку вполне прилично, пожалуй, даже заботился о нем почти по-отцовски. А потом перегрыз приемному сыну горло и досыта напился свежей крови.
   — Где он теперь?
   — Надеюсь, в преисподней. Покончил жизнь самоубийством в камере, разбив голову о бетонную стену. Но вот что важно — этот несчастный не только преступник, но и в некотором роде жертва.
   — Порфирия?
   — Да. Редкий, классический случай. Удивительно, считают эксперты, что он не натворил бед раньше.
   — А второй случай?
   — Абсолютная калька со всех прочих. Убит журналист, Долгое время копавшийся во всей этой вампирской мути. Словом, специалист по вампирам и прочей нечисти. Постоянно развлекал публику кровавыми ужастиками. Доразвлекался. Убит, кстати, на кладбище, вернее — в старинном склепе, размытом прошлогодним наводнением.
   — А мальчика, которого загрыз этот несчастный, тоже включили в общий список?
   — Нет. Молдавские истории вообще рассматриваются только теоретически. Пока. Соответствующих межгосударственных соглашений между Румынией и Молдовой, насколько я понимаю, нет. Хотя сыщики, разумеется, общаются между собой.
   — Меня интересует другое. Они полагают, что убийство мальчика вписывается в общую серию?
   — Нет. Скажем так, они в этом сильно сомневаются. Прежде всего, как вы понимаете, техника. В первом случае человек, лишенный рассудка, просто нападает на ребенка и впивается зубами…
   — Прошу тебя, Стив, без натуралистических подробностей.
   — Ну, извини, тема такая. Так вот, в первом случае картина ясна. Во всех прочих — полновесный, густой туман. Небольшой надрез, сделанный филигранно точно, причем неким орудием, выполненным из костной ткани.
   — Это как понимать?
   — Ну, к примеру, заточенный клык какого-то животного или коготь, словом, нечто органического происхождения, однако — неживое. Прошу отметить это немаловажное обстоятельство.
   — Иными словами, он не грызет, как первый убийца.
   — Совершенно верно, и не раздирает когтями. Он надрезает неким своеобразным орудием, причем очень точно.
   — К чему, кстати, эти изыски с клыками и когтями? Куда удобнее, на мой непросвещенный взгляд, конечно, обычный медицинский скальпель или, на худой конец,
   Стилет.
   — Не скажите, Тони. Во-первых, если принять версию о маньяке, возомнившем себя Дракулой, для него это момент ритуальный. Во-вторых же…
   — Так что же во-вторых, Полли?
   — Во-вторых, возможно, именно внешний вид этого самого орудия приводит жертву в ужас и парализует ее, пусть и на несколько секунд. Мы ведь помним, что никто из погибших не оказал сопротивления. Но я замешкалась потому, что подумала о третьей причине, заставляющей его использовать столь необычное оружие.
   — Интересно!
   — Он хочет, чтобы все думали о клыках и когтях мертвеца. Признайтесь, Стив, кроме версии о своеобразном орудии, ваши сыщики — даже ваши сыщики! — поговаривают о том, что к убийствам, возможно, приложил руку и сам…
   — Еще как поговаривают.
   — Теперь представьте, что говорят и пишут по этому поводу не криминалисты.
   — Представляем. Кстати, анализ прессы был за вами, Полли.
   — Он готов, можете не сомневаться. Однако Стив еще не закончил.
   — Да. Итак, главный и пока неразрешимый вопрос — способ, которым ублюдок обескровливает трупы. Полностью, представляете? Полностью. Как это возможно?
   — Прости, старина, а что, если он просто пьет кровь, как и в первом случае? Простейшая мысль, но, возможно, именно она не посетила ваши умные головы.
   — Посетила, не сомневайся. Эксперты утверждают, что это невозможно в принципе. Понимаешь — боюсь, опять придется портить твой аппетит физиологическими подробностями, — для того чтобы полностью обескровить человеческое тело, требуются усилия, гораздо большие, чем те, на которые способен обычный человек. Видите, господа, я тоже уже говорю «обычный» с ударением на этом слове. Стало быть, подсознательно — да, Полли? — допускаю существование необычного.
   — Нет, Стив. Ничего вы подсознательно не допускаете, просто употребляете словесный штамп.
   — Стоп! Оставь в покое свое подсознание. В конце концов Полли не твой личный психоаналитик. Что ты там бормотал про усилия? Иными словами, он подключает насос?
   — Иными словами, что-то вроде этого.
   — Вот и ответ.
   — Не все так просто. Нигде, ни в одном месте совершения преступления следов использования какого-либо технического устройства не обнаружено. Ни разу, понимаешь ты, любитель скоропалительных выводов? Так не бывает.
   — Я бы сказала, так не должно быть.
   — Тем самым и вы, Полли, косвенно допускаете наличие некой сверхъестественной силы или персоны.
   — Персоны. Но не сверхъестественной, а чрезвычайно изобретательной. К тому же имеющей совершенно четкие цели. Во-первых, физическое устранение определенных — а заодно и случайных — людей. Во-вторых, а возможно, что и во-первых, создание устойчивого общественного мнения, Только и всего.
   — Зачем?
   — Стоит только ответить на этот вопрос, и можно будет уверенно воскликнуть: «Маска, я вас знаю!» Иными словами, персона перестанет быть для нас инкогнито.
   — Как-то у вас все просто, Полли, почти как у Энтони. Впрочем, возможно, вы оба правы, а я старый подозрительный зануда. Однако у меня все. Есть еще некие детали по персоналиям: погибшим членам экспедиции и тем, кто остался жив. А также — доктору Брасову и его ассистенту. Кстати, не мешало бы до отъезда в Поенари с ним повидаться.
   — Нет ничего проще.
   — Простите?
   — Обратите внимание на молодого человека за столиком в противоположном углу.
   — Обратил. И что же?
   — Его зовут Кароль Батори. Помощник, ассистент и самый горячий последователь доктора Брасова собственной персоной.
   — Кажется, это он наблюдал за нами при выходе из
   Министерства.
   — Определенно, это человек с пустого бульвара. Но каким образом, Полли?..
   — Одну секунду…
   Полина извлекла из сумки небольшую записную книжку тисненой темно-малиновой кожи.
   — Кажется, мне знаком этот блокнот.
   — Я бы удивилась, если бы вы его не узнали. Это дневник вашего покойного друга, Тони.
   — И что же в нем?
   — О! Много чего. Может быть, когда-нибудь мы прочитаем его вместе. Однако теперь — только одна цитата. Не беспокойтесь, короткая.
   Она открыла блокнот в нужном месте.
   Причем так уверенно и безошибочно, что стало ясно — предсмертные записки герцога Текского перечитаны много раз.
   Очень много.

Достойный противник

 
   Эту мысль, разумеется, он держал при себе. Достойный противник, вне всякого сомнения, достойный. Собственно, в этом не зазорно было бы признаться вслух. Но до поры по этому поводу он предпочел молчать. Зато по другому — дать волю чувствам. Вернее — гневу. Только гневу.
   — Что значит пропал? Мои люди не пропадают просто так. Бесследно. Как иголки в стогу сена. Случается, они гибнут. Но не исчезают. Слышите вы, остолопы?! Найдите его! Живого или мертвого. Сутки — на все. Потом… Нет, сейчас вам лучше не думать о том, что будет потом. Страх парализует и лишает способности думать. Особенно таких недоносков, как вы.
   — Да, господин.
   Святое провидение!
   Что еще могло ответить это двуногое, умеющее только стрелять, ловко сворачивать шеи себе подобным и взрывать…
   Что, собственно, взрывать?
   Какая разница? Все, что прикажут: дома, самолеты, города…
   Слава Аллаху, он не отдавал таких приказов. И значит, этот выродок, вероятнее всего, не взрывал.
   Гнев Ахмада рассыпался мгновенно, как песок, просочившийся сквозь пальцы.
   Теплый даже ночью — невесомый и почти неощутимый в ладонях песок пустыни.
   Мельчайший, растертый в пыль жерновами веков.
   Последнее время он полюбил бескрайние песчаные просторы.
   И позволял себе вдруг, бросив все дела, уехать в аравийскую даль, а там, преодолев одному ему известные расстояния, нежданно-негаданно свалиться на голову кочующего бедуинского племени.
   Сомнений не было: ему всегда будут рады и примут как подобает.
   Дело было даже не в древних обычаях, давно уж приобретших силу закона: одинокий странник в пустыне — всегда желанный гость.
   И деньги, которыми он без счета снабжал кочевые племена сородичей, были здесь ни при чем.
   Старики любили беседовать с ним, прихлебывая маленькими глотками крепчайший кофе у костра, под антрацитовым куполом звездных небес.
   Подолгу.
   Часами.
   Ни о чем.
   Как могло показаться любому, вкусившему плодов современной цивилизации. Тем более — западной.
   Восток мыслит и чувствует иначе.
   Они были рождены на Востоке, и, стало быть, бесконечная цепь времен тянулась у каждого не рядом, параллельно судьбе, а сквозь нее.
   Словно тончайшая нить, на которую Аллах беспрестанно нанизывает бусинки своих четок — судьбы людские. Чтобы после задумчиво перебирать их смуглыми старческими пальцами.
   Плавно текла беседа.
   Освобождалась от груза земных тягот душа, возвращалась далеко назад, сквозь века, вопреки законам современного мира.
   А после — поняв и почувствовав что-то — устремлялась вперед, туда, куда еще только предстояло переместиться когда-нибудь бренному телу.
   В будущее.
   Бывали минуты — случалось, они складывались в часы, а тех набегало целые сутки, — ему казалось: снизошел покой. Не нужно больше ничего, оставленного в чужом суетном мире, — признания, славы, денег. Чего-то еще, эфемерного, чему не знал он названия, что тяготило и мучило его с рождения, к чему стремился страстно, неистово — но никогда не мог достичь. Только маячило вдали — а порой совсем рядом — зыбкое сияние.
   Нечто.
   Фантом.
   Мечта несбыточная и даже безымянная.
   Нескончаемая тщетная погоня за ней давно измучила и обозлила его. К тому же он знал еще одно — самое, пожалуй, страшное, — чего до поры не замечали другие. Силы были на исходе.
   Пустыня спасала.
   Но только на время.
   Покой снисходил для того, чтобы рассеяться в прах, как только задует свежий предрассветный ветер. Будь то второй рассвет, встреченный им в песках, третий или даже седьмой.
   Невидимые и неслышные били где-то часы, и наступало время возвращаться.
   Вновь закипала в крови горячая неуемная страсть, и дикий дьявольский гон охватывал тело.
   Случалось — надолго.
   Пока, родившись в душе, созрев и явившись на удивление миру, очередная дерзкая, безумная идея его не воплощалась в жизнь. Или же — редко, все реже с годами — проваливалась с оглушительным треском.
   Не суть.
   Все кончалось — успехом или провалом, — и приходила ясность. Снова, в который уже раз, бесспорная и беспощадная.
   Фантом не стал материей.
   Мечта — явью.
   Так было.
   Теперь, впрочем, до конца было еще далеко, и, значит, неугасаемая, жила в душе надежда.
   Потому гнев туманил рассудок.
   Однако говорить больше со своими боевиками он не стал.
   Бесполезно.
   На поиски Костаса — живого или мертвого — отправятся другие люди. Другого ранга, ума и полета.
   Да и не в нем, в конце концов, дело. Хотя умный, энергичный грек, склонный к авантюрам, любитель риска и красивой жизни был ему симпатичен. Возможно, более других — прочих, работавших на него в разных концах планеты.
   И все же судьба Костаса не столь занимала его теперь, сколь вещица, ради которой, возможно, тот уже пополнил ряды покинувших этот мир.
   Все — ради нее, этой бесценной вещицы.
   Хотя, если вдуматься, что в ней такого?
   Несколько старых костей.
   Прах.
   Череп Дракулы.
   Дракулы ли?
   Кто он такой был, этот Дракула, на самом деле?
   И был ли вообще?
   Не важно!
   Череп нужен был теперь, ибо мог стать ключом, путеводной нитью, которая приведет его, так долго блуждающего в лабиринте, к заветному выходу.
   Теперь он не сомневался — начать надо именно с него, с ужасного вампира, проклятого во времени и пространстве.
   И еще одно обстоятельство, то, в котором Ахмад аль Камаль не спешил признаться даже самому себе, приятно согревало душу.
   И тешило самолюбие.
   Лорд Джулиан, недосягаемый в своем высокородном величии, Энтони Джулиан, баловень судьбы, любимец общественности, самовлюбленный сноб и зазнайка, вдруг возник у него
   Пути.
   Это радовало.
   И как будто даже приближало к мечте, придавало ей знакомые, почти земные, осязаемые черты.
   Ибо это был достойный противник.

Знакомый незнакомец

 
   …Я остановился, оглядываясь.
   Стоял недолго.
   Небольшой листок белой бумаги, надпись от руки красным фломастером «M-r Teksky».
   Впился глазами в того, кто держал листок, и… не поверил глазам.
   Это был молодой человек.
   Совсем молодой.
   Смуглый.
   А может, просто загорелый.
   Мысль про загар мелькнула не случайно. Юноша неуловимо напоминал спортивных, белозубых, коммуникабельных чуть более, чем следует, ровесников. Таких можно встретить на всех модных курортах. Еще не плейбой, но готовятся — или очень хотят — ими стать.
   Дамские любимцы и угодники.
   Иногда — богаты и действительно принадлежат к нашему кругу.
   Иногда — искусно имитируют богатство и принадлежность…
   Не слишком люблю эту смазливую когорту и почему-то сразу причислил встречающего к ней.
   Может, от разочарования? Не таким представлял доктора Брасова.
   Да и не мог этот тип быть доктором Бросовым.
   По определению не мог.
   Значит, кто-то, посланный им.
   А это уже обидно — вот и неприязнь.
   Напрасная. Несправедливая.
   Но все это — позже.
   Пока же он, в свою очередь, вычислил меня. Приветственно поднял руку. Но не улыбнулся.
   — Ваша светлость герцог Текский, если я не ошибаюсь?
   — Верно. Но вы не доктор Брасов?
   — Нет.
   Отменный английский.
   Просто отменный.
   Не англичанин, но долго жил в королевстве.
   Или англичанин, который долго не живет в королевстве…
   Однако пауза.
   Необычно яркие синие глаза смотрят на меня как-то странно.
   Растерянно? Да, пожалуй.
   И вроде оценивающе? Да! Но не меня. В том смысле, что не мою внешность — похож на герцога или не похож?
   Потом я понял: он оценивал крепость моих нервов и мучительно соображал, когда же сообщить.
   В определенном смысле я помог ему принять решение. Не смог сдержать разочарования и… раздражения.