Страница:
вы все такими вещами шутите. Мой "крестик" георгиевская дума мне за
что-нибудь присудила?.. И разве нам с вами в Средней Азии у ворот
столицы Тамерлана или Хивы, безопаснее было?.. Мне опасности не под
стать бояться - я русский.
- Василий Васильевич, - мягко сказал Макаров, - я вовсе не шучу.
Я действительно боюсь за вас. Вы не просто русский, вы талантливый
русский художник. Ваше бранное поле - жизнь, тогда как для нас,
военных, бранное поле всегда либо жизнь, либо смерть. Для меня мой
долг - бой, для вас ваш долг - кисть. Я обязан предупредить вас, что
пойду на рискованное дело. Где начинается море, там может кончиться
жизнь.
- Благодарю вас. Я давно знаю, что для вас, где кончается море,
там кончается и жизнь. Но ведь и моя работа художника немыслима без
знания жизни народа: его труда, его радостей, его страданий и его
подвигов.
- Так на "Новик"? - весело блеснул глазами Макаров.
- На "Новик", - ответил Верещагин. - Какое чудесное наименование
для корабля! Насколько мне помнится, так назывались в старину люди,
вносившие в военное и другие дела новые начала, новые умения. Быть
может, порт-артурский "Новик" тоже символ обновления Тихоокеанского
флота, и ваш флаг на нем - флаг борьбы со всеми гнилыми традициями, со
всем тем, на что ропщут сейчас порт-артурские моряки.
- Спасибо на добром слове, - растроганно ответил адмирал. - Беру
на себя смелость сказать, что из "Новика" я постараюсь сделать
корабль, свято чтущий памятные заветы Гангута, Чесмы и Синопа.
- И корабль, действующий, как "Константин", - подсказал полковник
Агапеев.
Адмирал промолчал.
На "Новике" уже давно не спали. Крейсер сверкал ослепительной
чистотой, палубы были выскоблены до блеска, просмоленные пазы их
тщательно промыты, все медные части надраены.
У парадного трапа Макарова встретил командир крейсера капитан
первого ранга Эссен. На шканцах построилась команда. Горнисты
протрубили "поход", матросы вскинули винтовки на караул, офицеры,
салютуя, взмахнули обнаженными палашами. Адмирал, поздоровавшись с
командой, стал обходить фронт, внимательно вглядываясь в матросские
лица.
Матросы в безупречно пригнанном обмундировании выглядели
молодцевато.
Пройдя по фронту, адмирал отправился в командирский салон, где
для него было приготовлено помещение.
- Немного прилягу, - сказал он флаг-офицеру. - Распорядитесь,
чтобы командиры всех шести миноносцев, находящихся в море, немедленно
по прибытии явились ко мне на "Новик" для доклада. По явке их
разбудить меня сейчас же. Будите также при первой необходимости.
Верещагину и Агапееву офицеры крейсера предложили чай в
кают-компании. Молодежь с живым любопытством оглядывала знаменитого
живописца, которого впервые имела возможность видеть так близко.
Художник и Агапеев приняли приглашение. Верещагин извинился, что
одет по-походному, в кожаную тужурку. Его извинения были приняты с
добродушным смехом.
- A la guerre, comme a la guerre!*, - любезно сказал старший
офицер. (* На войне как на войне.)
За столом разговор шел главным образом о подробностях вероломного
нападения японцев месяц тому назад.
Инженер-механик с моложавым лицом, но совершенно седыми волосами
пил чай, в который подливал какую-то жидкость, похожую на коньяк,
принесенную с собой в аптекарской бутылке темного цвета.
Сосредоточенно глядя в стакан на свою недопитую целебную микстуру, он
витиевато произнес:
- Первые неудачи наши произошли оттого, что люди оказались не на
высоте. Большим аршином питерское начальство и те, кто над ним, наших
вельмож порт-артурских мерили. А на практике аршин оказался
несоответствующим масштабу ожиданий, и, выражаясь фигурально, сатрапы
наши и вице-короли предстали перед судом истории недомерками. Вот и
побили их японцы. Но матросам и солдатам это не стыдно. Они еще и не
начинали воевать...
Сидевший рядом с Агапеевым мичман Андреев сказал:
- Знаете, полковник, наша морская офицерская молодежь буквально
ожила с приездом адмирала Макарова. Но удивительнее всего то, что в
него сразу поверили и все матросы. Интереснейшее психологическое
явление - это влияние личности командира на подчиненных. Особенно у
нас, моряков. Уж если мы влюбляемся в кого-нибудь, так безоговорочно и
до конца. В армии это происходит реже.
- Совершенно понятно, - ответил Агапеев. - Если в сухопутной
войне личность главного начальника, морально действуя на подчиненных,
оказывает большое влияние на общий ход военных действий, то в морской
войне личность начальника имеет несравненно большее значение. И вот
почему: в сухопутной войне войска не видят главнокомандующего, он
где-то далеко, вне всяких выстрелов и управляет действиями отдельных
частей при помощи телефонов, телеграфов и других способов. Иное дело в
морской войне. Адмирал находится на корабле в условиях, одинаковых со
всеми, и это известно каждому матросу. Даже больше. Там, где адмирал,
неприятель всегда сосредоточивает свой огонь, и, значит, риск для
адмирала гораздо значительнее, чем для простого матроса, а это,
конечно, оказывает свое влияние на нижних чинов. Ну, а слава адмирала
Макарова тянется со времен корабля "Константина". Много раз показывал
Степан Осипович, как нужно уметь рисковать жизнью.
Полковник Агапеев излагал свои мысли не спеша, изредка
останавливаясь, чтобы хлебнуть чаю.
- Ну, знаете, полковник, - снова вмешался в разговор
инженер-механик, - версия о том, что адмиралам грозят большие
опасности, чем другим чинам экипажа, уже устарела. Адмирал Того,
например, держит свой флаг на "Миказе", на котором рубка закрыта
четырнадцатидюймовой броней, совершенно неуязвимой в боях на дальних и
средних дистанциях. На наших кораблях адмиралов защищают боевые рубки
у передней мачты: на крейсерах с броней от трех до шести дюймов, на
броненосцах - от девяти до двенадцати.
- Штабс-капитан, - полусердито, полушутливо обратился к
инженер-механику старший офицер, - мне кажется, что аптекарский чай
приносит вам больше вреда, чем пользы. К чему вы пытаетесь нас пугать?
Мы все прекрасно знаем, что броня наших рубок тоньше, чем у японцев.
Значит, Степан Осипович будет нести большую, чем адмирал Того,
опасность и, во всяком случае, равную с нами всеми. Чего вы спорите?
- Я и не спорю вовсе, - обиженно возразил инженер-механик. - Я
хотел сказать, что броня на крейсерах может быть снесена снарядами от
восьми дюймов, но у японцев орудий восьмидюймового и выше калибра не
так уж много.
- Чтоб наделать нам массу неприятностей, хватит, - сердито
проворчал старший офицер.
Вошедший в кают-компанию флаг-офицер от имени адмирала пригласил
к нему Верещагина и Агапеева. На ходу он сообщил, что у адмирала
сейчас командир миноносца "Властный", лейтенант Карцев.
Вошедшие Верещагин и Агапеев обменялись поклонами с лейтенантом
Карцевым, человеком с большой черной бородой и насмешливыми глазами.
Макаров просил сесть и предложил Карцеву продолжать доклад, еще раз
повторив, как миноносцы встретились с японцами.
- Слушаюсь. Так вот, как я уже докладывал, мы вышли. Допуская
возможность ежесекундного столкновения с неприятелем, миноносцы имели
заряженными все пушки и минные аппараты. Но неприятель исчез, словно
растворился. Должно быть, напугался крепостной артиллерии. Только под
самое утро южнее Ляотешаня мы обнаружили четыре вражеских истребителя
и завязали бой. "Выносливый" на полном ходу открыл огонь по головному
миноносцу неприятеля, но очень быстро сам получил снаряд в машинное
отделение и потерял ход. Воспользовавшись этим, противник прошел,
стреляя, под кормою "Выносливого". Осколками вражеских снарядов ранены
командир отряда капитан первого ранга Матусевич, мичман Заев и девять
матросов. Второй миноносец противника, ведя огонь, видимо, решил
таранить "Выносливого", но проскочил мимо. "Выносливый" в это время
исправлял машину и энергично отстреливался, а через четверть часа
присоединился к нашему отряду. Мой "Властный" в начале боя вслед за
"Выносливым" атаковал четырехтрубный неприятельский миноносец,
намереваясь его таранить, но маневр не удался. "Властный" проскочил за
кормой противника в нескольких саженях. В те мгновения, когда мы
скользили мимо врага, инженер-механик Воробьев с расстояния двадцати
саженей выпустил в него две мины: миноносец был утоплен. Остальные
японские миноносцы обратились в бегство, а мы до рассвета держались в
море. Полагаю, что враг имеет еще потери, так как...
- Ваше превосходительство, - быстро появился в салоне
флаг-офицер, - прибыл раненый капитан второго ранга Боссэ с
"Решительного". Просит принять, пока он в состоянии держаться на
ногах.
- Просите, просите, - воскликнул адмирал и, встав из-за стола,
пошел навстречу командиру "Решительного".
Боссэ вели под руки двое матросов. Лицо его было смертельно
бледно, он едва держался на ногах. Слабым, срывающимся голосом jн
доложил:
- Имел бой с японцами. Ранен в голову, оглох. "Стерегущий"
дерется с неприятелем. Не менее шести вымпелов. Кажется, тонет... Там
же поблизости эскадра Того...
Боссэ поник головой, замолчал и повис без сознания на руках у
подхватившего его матроса.
- Распорядитесь, - бросил адмирал короткое, отрывистое приказание
флаг-офицеру, - "Новику" и "Баяну" немедленно выйти в море на помощь
"Стерегущему". На "Новике" остаюсь я сам... Благодарю за службу, -
поклонился он Карцеву. - Беседу мы возобновим по возвращении
"Новика"... Что у вас случилось на "Решительном"? - спросил адмирал у
одного из матросов, приведших Боссэ.
Матрос вытянулся в струнку, покраснел. Ему никогда в жизни не
приходилось говорить с адмиралом, и он забеспокоился. Но адмирал
улыбнулся ему и просто сказал:
- Только поскорее говори. Видишь, мне на помощь "Стерегущему"
торопиться надо.
Ободренный ласковым голосом Макарова, матрос, волнуясь, но все же
складно рассказал, как "Решительный" на рассвете внезапно натолкнулся
на японские миноносцы и крейсеры, шедшие, по-видимому, с уже
заряженными орудиями. Неприятель немедленно открыл огонь, стреляя
залпами. Первым же залпом на "Решительном" были повреждены паровые
трубы, ранен командир. Вся машинная команда бросилась исправлять
повреждения. Управлялись быстро. "Решительный" даже скорости не
потерял. Так полным ходом и дошел до Порт-Артура.
- Ну, а "Стерегущий" что? - спросил адмирал.
- Не могу знать, ваше превосходительство, - смутился матрос.
- В "Стерегущего" японец тоже дюже палил, ваше
превосходительство, - сказал второй матрос. - Сначала "Стерегущий"
отстал от нас. Потом сам стал сильно стрелять и потопил японский
миноносец. А тут японец опять его своей артиллерией накрыл, сбил зараз
ему три трубы и флаг...
- Нет, зачем флаг? - перебил его первый матрос. - Флаг на месте
остался.
- Так то на "Стерегущем" второй подняли. А первый в воду упал.
Сам видел, - настаивал матрос. - Со вторым флагом "Стерегущий" и в
атаку два раза ходил.
В дверях появился командир "Новика".
- Ваше превосходительство, "Новик" к выходу в море готов, -
отрапортовал он, вытягиваясь по-строевому.
- Ну, спасибо, братцы, за службу, - сказал адмирал матросам, -
спасибо за то, что сохранили "Решительный". Ну-с, Николай Оттович,
будем двигаться, - повернулся адмирал к Эссену.
- Ваше превосходительство, разрешите доложить, - начал Эссен. -
Из опросов экипажа "Решительного" выясняется, что на море сейчас едва
ли не вся эскадра Того. Не сочли ли бы вы более удобным, в целях
безопасности, перейти на бронированный "Баян", чем подвергать себя
риску на небронированном "Новике"?
- Капитан! - вспыхнул Макаров. - Кто дал вам право давать мне
подобные советы?
Разгневанный Макаров поднялся на мостик. Эссен сконфуженно
следовал за ним, досадливо думая:
"Черт меня дернул за язык. Хочется деду быть храбрее меня, пусть
будет".
Поглаживая свою густую бороду, адмирал задумчиво глядел на
оставшуюся на внутреннем рейде густо дымившую эскадру, на сумрачную,
неприветливую панораму Порт-Артура, как бы дрожавшую в задымленном
воздухе.
"Как неожиданно и причудливо изменилась жизнь за какой-нибудь
месяц! - подумал Макаров. - Ровно месяц тому назад был в Кронштадте,
завтракал дома в семейной обстановке, собирался к Авелану, а вечером к
Менделееву поздравить с семидесятилетием со дня рождения, и вот сейчас
уже в Порт-Артуре... Воюем, идем выручать миноносец; свистит в ушах
ветер, летят морские брызги, и маятник жизни отмеривает новые,
неведомые часы. Какими-то они будут?"
Расторопный сигнальщик, сверкая в радостной улыбке белозубым ртом
и поглядывая на адмирала преданными глазами, подал записку Верещагина.
Художник просил разрешения подняться на мостик. Адмирал приказал
просить.
- Жалуйте, жалуйте, Василий Васильевич, - приветствовал Макаров
появление художника на мостике.
Верещагин, в меховом пальто и шапке, нес в руках большой альбом
для рисования.
- Какое величие, какая красота! - восхищенно проговорил он,
любуясь морским простором.
- Неправда ли? А вот мы, моряки, часто не замечаем этой красоты.
Привыкли к ней, как к домашнему уюту, на который тоже не всегда
обращаешь внимания. Впрочем, для моряка в море - значит, дома, -
усмехнулся адмирал.
Они замолчали, думая каждый о своем.
Глазом художника оглядывал Верещагин морские просторы, по которым
нес его "Новик". Вот они, моря-океаны, сказочные пути человечества,
где люди, стремясь уйти от самих себя, ищут нового. Вот они, водные
глади, спокойствие и бури, далекое и близкое, знакомое и неизведанное.
- "Нелюдимо наше море...", - шутливо, на мотив известного романса
пропел Макаров и вдруг помрачнел. - Да, нелюдимо. А вот сейчас обогнем
Ляотешань и, наверное, увидим обратное. - Неожиданно зычным голосом он
крикнул вахтенному начальнику: - Посматривать на дальномере!
- Есть посматривать на дальномере! - отозвался вахтенный, и
сейчас же лейтенант Порембский побежал взбираться на фок-марс, чтобы
лично следить за горизонтом.
ПОСЛЕДНИЕ МИНУТЫ "СТЕРЕГУЩЕГО"
Японцы, убедившись, что на палубе "Стерегущего" не осталось ни
одного русского, способного оказывать сопротивление, рассыпались по
всем закоулкам миноносца.
С десяток их сунулось к двери кают-компании. После безуспешных
попыток открыть ее говоривший по-русски унтер-офицер морской пехоты
застучал в дверь прикладом и громко прокричал:
- Хэ! В каюте! Скоропоспешно сдавайтесь!
Слова эти Максименко с товарищами встретили буйными и резкими
насмешками. Уверенность в торжестве над японцами поднимала и
возбуждала людей. В них разрастался неукротимый задор. Обидные выкрики
по адресу японцев становились хлестче и громче, насмешки резче и злее.
- Хэ! Скоропостижно кончайтесь! - крикнул Максименко, нацелившись
в дверь снизу вверх.
- Тихон, не стреляй, - остановил его Батманов. - Больше чем двум
сразу по лестнице не пройти. Тогда и возьмем их на мушку.
У самого порога послышались шаги. Кто-то сердито сбил топором
расщепленную клепку двери, она со стуком упала на ступеньки. Потом
сверху вслепую выстрелили несколько раз.
Максименко предупреждающе поднял руку, матросы, взяв ружья
наизготовку, подтянулись.
Вдруг на лестнице вспыхнуло пламя и быстро покатилось вниз... В
каюту хлынули дым и раскаленный воздух. Пламя упало на пол. Стало
душно.
- Японская работа, - презрительно скривил лицо Харламов. -
Обтирочную паклю бросили.
Пакля горела вонюче, трещала. Харламов и забывший про свои раны
Аксионенко стали затаптывать ее ногами.
Снаружи опять выстрелили.
Из каюты не доносилось ни вздоха, ни стона. Тогда японцы решили,
что в каюте способных к обороне никого не осталось. У входа появился
японец с зажатым в зубах ножом, с револьвером в каждой руке. В огне
горевшей пакли сталь оружия зловеще отливала красным. Спускавшийся по
ступенькам японец нагло наводил дула револьверов то на одного, то на
другого русского.
Примерившись взглядом к целившемуся в него врагу, Черемухин
мгновенно упал на колени, схватил его за щиколотки, обтянутые
замшевыми гетрами, и дернул к себе в каюту, заставив выстрелить в
воздух и сильно удариться затылком о ступеньку.
Максименко подхватил японца, вырвал у него зажатый в зубах нож.
- Знакомиться с нами пришел? Что ж, знакомиться так знакомиться!
- И он с силой пронзил ножом грудь врага.
И сейчас же раздался легкий вскрик Леонтия Иванова. Пуля сверху
ударила ему в грудь...
Лестница заполнилась новыми врагами. Тяжело дыша от возбуждения,
Максименко выстрелил в них из карабина один и другой раз. С
раздробленным черепом скатился вниз унтер-офицер, с пулей в груди
откинулся назад к порогу другой.
Аксионенко совсем обессилел от потери крови, винчестер валился из
его рук.
- Ладно, - сказал ему Максименко, - сиди на диване, заряжай нам
ружья. Без тебя набьем чертову кучу. Ты, Батманов, бей вправо, мы в
центру, ты, Харламов, держи по левой руке. Так они, дьяволы, ни в
жизнь к нам не пролезут.
Когда японцы, толкая друг друга, снова бросились вниз с ножами и
револьверами наготове, Батманов и Харламов уложили их всех, не дав
никому продвинуться ниже первой ступеньки.
Тогда японский лейтенант приказал пробить палубу, служившую
крышей кают-компании.
У русских от раздававшихся над головами резких ударов и треска
ломило в ушах.
- Ты как, Аксионенко, может, постреляешь с нами? - жалостливо
спросил Харламов, отводя глаза от его бледного, бескровного лица. -
Видать, японцы что-то серьезное удумали.
Аксионенко утвердительно кивнул. Голова его безжизненно клонилась
набок. Откинувшись к стенке дивана, он дрожащими руками взял только
что заряженный винчестер и поднес к щеке.
Но с потолка внезапно посыпались обломки дерева, а через пробитую
сверху широкую брешь затрещали частые выстрелы. Укрыться от них было
некуда...
Через две-три минуты японцы осторожно спустились по лесенке в
полуразрушенную кают-компанию, и в это же время туда откуда-то хлынула
забортная морская вода.
В машинном отделении к концу боя тоже наглухо заперлись от
японцев обессиленные, израненные моряки.
Неостывшая еще машина излучала тепло и тонкий аромат разогретого
масла, и от этого здесь было как дома: все свое, привычное, родное.
Василий Новиков настороженно прислушивался к неясно доносившимся
сверху выкрикам на чужом языке и топоту ног. Машинный содержатель
Алексеев привалился устало к машине, искалеченные ноги не держали. У
котла он увидел записную книжку Анастасова. Перелистав ее, пробежал
глазами последние записи - карандашные, торопливые.
"В первом котле перебиты трубки. Котел выведен из строя. Машина
пробита, парит, не держит огня, дымит. Угольная яма разворочена,
наполняется водою. Турбина от динамо-машины не успевает откачивать.
Вода залила пороховые погреба, подачи снарядов нет. Обе 47-мм выведены
из строя. Посмотреть, что с минным кормовым..."
"Довоевались, значит, до ручки, - закрыл книжку Алексеев. - Э-эх,
машина, машина!"
Множество мыслей теснилось сейчас в его голове. "Светлый ум
человека, его гений изобрел машину, чтобы облегчить труд человека. А
вышло вон что. На убойные надобности машину приспособили. А машина не
хочет такого употребления. Вот и отомстила за себя". Чуткое ухо
уловило за бортом "Стерегущего" какие-то звуки. Насторожившийся
Алексеев сразу признал вкрадчивую скороговорку миноносцев, подходивших
к "Стерегущему". Было слышно, как за их винтами бурлила вода.
"На буксир хотят, что ли, взять?" - мелькнула в голове страшная
догадка, и, уходя от нее, он изнеможенно откинулся к машине.
Василий Новиков и Бабкин, с трудом держась на ногах,
прислушивались, как за железной дверью стучали и орали японцы, тщетно
стараясь проникнуть в машинное отделение. Потом на верхнем покрытии
прошуршали шаги, осторожные, опасливые. Еще через мгновение по крыше
машинного отделения пробежало несколько человек, легко, вприпрыжку,
как обыкновенно бегают матросы под требовательным офицерским взглядом.
С потолка на Василия Новикова посыпалась обгоревшая краска. Звуки
шагов переместились к двери и там заглохли.
В дверь забили прикладами. Когда грохот ударов прекратился,
гортанный голос прокричал:
- Матлозы, отклейтесь! Есть сдацца! Плениться есть холосо!
Закусив губу, Новиков достал из подсумка новую обойму, вложил в
винтовку. Бабкин, со штыком наперевес, подвинулся ближе к двери. Было
слышно, как за нею трусливо топтались на одном месте; потом возня
прекратилась, громко прозвучала резкая команда. Бабкин взглянул на
Новикова.
- Я открою и закрою, а ты зараз бей всю обойму.
Бабкин с силою, чтобы сбить стоявших у входа, рывком раскрыл
дверь, повременил, пока Новиков выстрелил шесть раз подряд, снова
захлопнул дверь и быстро заложил ее куском железа. За дверью громко и
болезненно закричало сразу несколько голосов.
Новиков стремительно перезарядил трехлинейку. Им владела
необычайная ярость. Он снова придвинулся к двери и стал рядом с
Бабкиным, готовый стрелять, колоть, бить прикладом.
В то же самое время нарастающий шум над головой заставил Игнатия
Игнатова прислушаться. Должно быть, японцы чем-то занялись у люка.
Гулко отдавались удары прикладов и топоров, неприятно скрипела и
пищала металлическая обшивка, будто ее перепиливали ножовкой. Затем
раздался звон разбиваемого стекла, и вниз полетела решетка из медных
прутьев. Решетка ударила Игнатова по лбу, рассекла бровь, залила лицо
кровью.
Переложив винтовку в левую руку, Игнатов правою начал вытирать
глаза. Грубое сукно бушлата крови не впитывало, а размазывало по лицу.
Сверху раздался ружейный залп. Выронив из руки винтовку, Игнатов
схватился за голову и поник с простреленным виском.
Другие неприятельские пули впились в шланги. Из шлангов закапала
вода. В углу загорелась промасленная пакля, заготовленная для протирки
машин. Затлелся чей-то бушлат. Машинное отделение заполнилось едким,
щекочущим ноздри дымом; запахло жжеными тряпками и шерстью. Сверху
прогрохотало еще два-три залпа.
Василий Новиков вспомнил вдруг предсмертные слова Бухарева,
переданные ему Осининым на верхней палубе в разгар боя. И почти в ту
же минуту, словно угадав его мысли, Алексеев решительно промолвил:
- Однако, богатыри-еруслановичи, и нам, видать, пора действовать!
Машинный содержатель подобрал с пола ставшую ненужной Игнатову
винтовку и, тяжело опираясь на нее, поднялся на ноги. Но от боли,
ломившей бок, сдвинуться с места не мог. Он едва нашел в себе силы
распорядиться, чтобы Апришко и Николаев задраили в машинном трюме с
внутренней стороны все горловины.
- Ты откуда родом? - спросил Апришко матроса, когда оба они
торопливо принялись за работу.
- Мы-то? Старорусские... А вы? - неожиданно перешел Николаев на
"вы", словно подчеркивая важность происходившего.
- С реки Ворсклы. Слыхали, поди? Знаменитая река.
- Нет. Малограмотные мы.
- Ну, а про Полтаву слыхали, где русские аминь шведу сделали?
- Это конечно.
- Так вот, из-под самой я Полтавы. Вот, братец, город! Лучше его
в России нету. Может, только Севастополь... В честь их и броненосцы в
Порт-Артуре названы: "Севастополь" да "Полтава".
Апришко грустно задумался, наворачивая болты. Николаев
пристально, с тревогой поглядел на него. Апришко был бледен, в глазах
стояли слезы.
- Ты что, Апришко?.. Ай, сомлел?
- Нет. Не про то я. России жаль. Корабль какой зря пропадает.
Головизнин говорил, тысяч триста стоит.
- А ну к ляду тысячи эти! Россия, что ли, нового не построит,
когда надо будет?!
Василий Новиков медленным шагом подошел к Бабкину.
- Ну, Михаил Федорыч, прощай. Топить пора, - сказал он спокойно,
как о простом, понятном всем деле. - Недолго мы с тобой знакомство
вели. Ничего! На том свете вместе погуляем, к апостолу Петру-Павлу в
чайную когда сходим, - пошутил он, и голос его слегка дрогнул.
- Прощай, Василий Николаевич, - серьезно и печально ответил
Бабкин. - Знаешь, чего боюсь? Не обсудили бы нас земляки за
"Стерегущего". Какое, скажут, имели вы право казенный корабль на дно
пускать?
- Обсудят, да не засудят, - с затаенной грустью произнес
Алексеев. Лицо его было озабоченно, он к чему-то прислушивался. - Не
засудят, - повторил он. - Не-ет! Миром судить будут, а у мира не одна
глупая голова, как у мирового судьи. Общество не обманешь, оно все до
кровиночки разберет... Ну, с богом, братишки!
Алексеев снял фуражку и набожно перекрестился. Бабкин и Новиков
поспешно разошлись к кингстонам* машинного и кормового кочегарного
отделения. (* Кингстон - всякий клапан в подводной части, служащий для
доступа забортной воды внутрь корабля.)
С трудом отвернув первые тяжелые болты, Василий Новиков вспомнил
вдруг об Осинине, упавшем без сознания на палубе.
- Алешу забыли. Вместе мы с ним хотели проводить "Стерегущего" в
последний путь. Попрощаться с ним надо, - пробормотал машинист, кивнув
Бабкину, и, перерубив топором трубы, тянувшиеся по стенкам, побежал к
выходу из машинного отделения.
- Вторые болты отвертывай, Михаил! - крикнул он на бегу
квартирмейстеру и скрылся за дверью.
Алексеев поспешно прикрыл за ним дверь и заложил все тем же
куском железа. Бабкин взялся за вторые болты. Они поддавались с
трудом. Апришко и Николаев сбили клинкеты* проточных труб
холодильников, подбежали на помощь к Бабкину. Но сила давившей снаружи
что-нибудь присудила?.. И разве нам с вами в Средней Азии у ворот
столицы Тамерлана или Хивы, безопаснее было?.. Мне опасности не под
стать бояться - я русский.
- Василий Васильевич, - мягко сказал Макаров, - я вовсе не шучу.
Я действительно боюсь за вас. Вы не просто русский, вы талантливый
русский художник. Ваше бранное поле - жизнь, тогда как для нас,
военных, бранное поле всегда либо жизнь, либо смерть. Для меня мой
долг - бой, для вас ваш долг - кисть. Я обязан предупредить вас, что
пойду на рискованное дело. Где начинается море, там может кончиться
жизнь.
- Благодарю вас. Я давно знаю, что для вас, где кончается море,
там кончается и жизнь. Но ведь и моя работа художника немыслима без
знания жизни народа: его труда, его радостей, его страданий и его
подвигов.
- Так на "Новик"? - весело блеснул глазами Макаров.
- На "Новик", - ответил Верещагин. - Какое чудесное наименование
для корабля! Насколько мне помнится, так назывались в старину люди,
вносившие в военное и другие дела новые начала, новые умения. Быть
может, порт-артурский "Новик" тоже символ обновления Тихоокеанского
флота, и ваш флаг на нем - флаг борьбы со всеми гнилыми традициями, со
всем тем, на что ропщут сейчас порт-артурские моряки.
- Спасибо на добром слове, - растроганно ответил адмирал. - Беру
на себя смелость сказать, что из "Новика" я постараюсь сделать
корабль, свято чтущий памятные заветы Гангута, Чесмы и Синопа.
- И корабль, действующий, как "Константин", - подсказал полковник
Агапеев.
Адмирал промолчал.
На "Новике" уже давно не спали. Крейсер сверкал ослепительной
чистотой, палубы были выскоблены до блеска, просмоленные пазы их
тщательно промыты, все медные части надраены.
У парадного трапа Макарова встретил командир крейсера капитан
первого ранга Эссен. На шканцах построилась команда. Горнисты
протрубили "поход", матросы вскинули винтовки на караул, офицеры,
салютуя, взмахнули обнаженными палашами. Адмирал, поздоровавшись с
командой, стал обходить фронт, внимательно вглядываясь в матросские
лица.
Матросы в безупречно пригнанном обмундировании выглядели
молодцевато.
Пройдя по фронту, адмирал отправился в командирский салон, где
для него было приготовлено помещение.
- Немного прилягу, - сказал он флаг-офицеру. - Распорядитесь,
чтобы командиры всех шести миноносцев, находящихся в море, немедленно
по прибытии явились ко мне на "Новик" для доклада. По явке их
разбудить меня сейчас же. Будите также при первой необходимости.
Верещагину и Агапееву офицеры крейсера предложили чай в
кают-компании. Молодежь с живым любопытством оглядывала знаменитого
живописца, которого впервые имела возможность видеть так близко.
Художник и Агапеев приняли приглашение. Верещагин извинился, что
одет по-походному, в кожаную тужурку. Его извинения были приняты с
добродушным смехом.
- A la guerre, comme a la guerre!*, - любезно сказал старший
офицер. (* На войне как на войне.)
За столом разговор шел главным образом о подробностях вероломного
нападения японцев месяц тому назад.
Инженер-механик с моложавым лицом, но совершенно седыми волосами
пил чай, в который подливал какую-то жидкость, похожую на коньяк,
принесенную с собой в аптекарской бутылке темного цвета.
Сосредоточенно глядя в стакан на свою недопитую целебную микстуру, он
витиевато произнес:
- Первые неудачи наши произошли оттого, что люди оказались не на
высоте. Большим аршином питерское начальство и те, кто над ним, наших
вельмож порт-артурских мерили. А на практике аршин оказался
несоответствующим масштабу ожиданий, и, выражаясь фигурально, сатрапы
наши и вице-короли предстали перед судом истории недомерками. Вот и
побили их японцы. Но матросам и солдатам это не стыдно. Они еще и не
начинали воевать...
Сидевший рядом с Агапеевым мичман Андреев сказал:
- Знаете, полковник, наша морская офицерская молодежь буквально
ожила с приездом адмирала Макарова. Но удивительнее всего то, что в
него сразу поверили и все матросы. Интереснейшее психологическое
явление - это влияние личности командира на подчиненных. Особенно у
нас, моряков. Уж если мы влюбляемся в кого-нибудь, так безоговорочно и
до конца. В армии это происходит реже.
- Совершенно понятно, - ответил Агапеев. - Если в сухопутной
войне личность главного начальника, морально действуя на подчиненных,
оказывает большое влияние на общий ход военных действий, то в морской
войне личность начальника имеет несравненно большее значение. И вот
почему: в сухопутной войне войска не видят главнокомандующего, он
где-то далеко, вне всяких выстрелов и управляет действиями отдельных
частей при помощи телефонов, телеграфов и других способов. Иное дело в
морской войне. Адмирал находится на корабле в условиях, одинаковых со
всеми, и это известно каждому матросу. Даже больше. Там, где адмирал,
неприятель всегда сосредоточивает свой огонь, и, значит, риск для
адмирала гораздо значительнее, чем для простого матроса, а это,
конечно, оказывает свое влияние на нижних чинов. Ну, а слава адмирала
Макарова тянется со времен корабля "Константина". Много раз показывал
Степан Осипович, как нужно уметь рисковать жизнью.
Полковник Агапеев излагал свои мысли не спеша, изредка
останавливаясь, чтобы хлебнуть чаю.
- Ну, знаете, полковник, - снова вмешался в разговор
инженер-механик, - версия о том, что адмиралам грозят большие
опасности, чем другим чинам экипажа, уже устарела. Адмирал Того,
например, держит свой флаг на "Миказе", на котором рубка закрыта
четырнадцатидюймовой броней, совершенно неуязвимой в боях на дальних и
средних дистанциях. На наших кораблях адмиралов защищают боевые рубки
у передней мачты: на крейсерах с броней от трех до шести дюймов, на
броненосцах - от девяти до двенадцати.
- Штабс-капитан, - полусердито, полушутливо обратился к
инженер-механику старший офицер, - мне кажется, что аптекарский чай
приносит вам больше вреда, чем пользы. К чему вы пытаетесь нас пугать?
Мы все прекрасно знаем, что броня наших рубок тоньше, чем у японцев.
Значит, Степан Осипович будет нести большую, чем адмирал Того,
опасность и, во всяком случае, равную с нами всеми. Чего вы спорите?
- Я и не спорю вовсе, - обиженно возразил инженер-механик. - Я
хотел сказать, что броня на крейсерах может быть снесена снарядами от
восьми дюймов, но у японцев орудий восьмидюймового и выше калибра не
так уж много.
- Чтоб наделать нам массу неприятностей, хватит, - сердито
проворчал старший офицер.
Вошедший в кают-компанию флаг-офицер от имени адмирала пригласил
к нему Верещагина и Агапеева. На ходу он сообщил, что у адмирала
сейчас командир миноносца "Властный", лейтенант Карцев.
Вошедшие Верещагин и Агапеев обменялись поклонами с лейтенантом
Карцевым, человеком с большой черной бородой и насмешливыми глазами.
Макаров просил сесть и предложил Карцеву продолжать доклад, еще раз
повторив, как миноносцы встретились с японцами.
- Слушаюсь. Так вот, как я уже докладывал, мы вышли. Допуская
возможность ежесекундного столкновения с неприятелем, миноносцы имели
заряженными все пушки и минные аппараты. Но неприятель исчез, словно
растворился. Должно быть, напугался крепостной артиллерии. Только под
самое утро южнее Ляотешаня мы обнаружили четыре вражеских истребителя
и завязали бой. "Выносливый" на полном ходу открыл огонь по головному
миноносцу неприятеля, но очень быстро сам получил снаряд в машинное
отделение и потерял ход. Воспользовавшись этим, противник прошел,
стреляя, под кормою "Выносливого". Осколками вражеских снарядов ранены
командир отряда капитан первого ранга Матусевич, мичман Заев и девять
матросов. Второй миноносец противника, ведя огонь, видимо, решил
таранить "Выносливого", но проскочил мимо. "Выносливый" в это время
исправлял машину и энергично отстреливался, а через четверть часа
присоединился к нашему отряду. Мой "Властный" в начале боя вслед за
"Выносливым" атаковал четырехтрубный неприятельский миноносец,
намереваясь его таранить, но маневр не удался. "Властный" проскочил за
кормой противника в нескольких саженях. В те мгновения, когда мы
скользили мимо врага, инженер-механик Воробьев с расстояния двадцати
саженей выпустил в него две мины: миноносец был утоплен. Остальные
японские миноносцы обратились в бегство, а мы до рассвета держались в
море. Полагаю, что враг имеет еще потери, так как...
- Ваше превосходительство, - быстро появился в салоне
флаг-офицер, - прибыл раненый капитан второго ранга Боссэ с
"Решительного". Просит принять, пока он в состоянии держаться на
ногах.
- Просите, просите, - воскликнул адмирал и, встав из-за стола,
пошел навстречу командиру "Решительного".
Боссэ вели под руки двое матросов. Лицо его было смертельно
бледно, он едва держался на ногах. Слабым, срывающимся голосом jн
доложил:
- Имел бой с японцами. Ранен в голову, оглох. "Стерегущий"
дерется с неприятелем. Не менее шести вымпелов. Кажется, тонет... Там
же поблизости эскадра Того...
Боссэ поник головой, замолчал и повис без сознания на руках у
подхватившего его матроса.
- Распорядитесь, - бросил адмирал короткое, отрывистое приказание
флаг-офицеру, - "Новику" и "Баяну" немедленно выйти в море на помощь
"Стерегущему". На "Новике" остаюсь я сам... Благодарю за службу, -
поклонился он Карцеву. - Беседу мы возобновим по возвращении
"Новика"... Что у вас случилось на "Решительном"? - спросил адмирал у
одного из матросов, приведших Боссэ.
Матрос вытянулся в струнку, покраснел. Ему никогда в жизни не
приходилось говорить с адмиралом, и он забеспокоился. Но адмирал
улыбнулся ему и просто сказал:
- Только поскорее говори. Видишь, мне на помощь "Стерегущему"
торопиться надо.
Ободренный ласковым голосом Макарова, матрос, волнуясь, но все же
складно рассказал, как "Решительный" на рассвете внезапно натолкнулся
на японские миноносцы и крейсеры, шедшие, по-видимому, с уже
заряженными орудиями. Неприятель немедленно открыл огонь, стреляя
залпами. Первым же залпом на "Решительном" были повреждены паровые
трубы, ранен командир. Вся машинная команда бросилась исправлять
повреждения. Управлялись быстро. "Решительный" даже скорости не
потерял. Так полным ходом и дошел до Порт-Артура.
- Ну, а "Стерегущий" что? - спросил адмирал.
- Не могу знать, ваше превосходительство, - смутился матрос.
- В "Стерегущего" японец тоже дюже палил, ваше
превосходительство, - сказал второй матрос. - Сначала "Стерегущий"
отстал от нас. Потом сам стал сильно стрелять и потопил японский
миноносец. А тут японец опять его своей артиллерией накрыл, сбил зараз
ему три трубы и флаг...
- Нет, зачем флаг? - перебил его первый матрос. - Флаг на месте
остался.
- Так то на "Стерегущем" второй подняли. А первый в воду упал.
Сам видел, - настаивал матрос. - Со вторым флагом "Стерегущий" и в
атаку два раза ходил.
В дверях появился командир "Новика".
- Ваше превосходительство, "Новик" к выходу в море готов, -
отрапортовал он, вытягиваясь по-строевому.
- Ну, спасибо, братцы, за службу, - сказал адмирал матросам, -
спасибо за то, что сохранили "Решительный". Ну-с, Николай Оттович,
будем двигаться, - повернулся адмирал к Эссену.
- Ваше превосходительство, разрешите доложить, - начал Эссен. -
Из опросов экипажа "Решительного" выясняется, что на море сейчас едва
ли не вся эскадра Того. Не сочли ли бы вы более удобным, в целях
безопасности, перейти на бронированный "Баян", чем подвергать себя
риску на небронированном "Новике"?
- Капитан! - вспыхнул Макаров. - Кто дал вам право давать мне
подобные советы?
Разгневанный Макаров поднялся на мостик. Эссен сконфуженно
следовал за ним, досадливо думая:
"Черт меня дернул за язык. Хочется деду быть храбрее меня, пусть
будет".
Поглаживая свою густую бороду, адмирал задумчиво глядел на
оставшуюся на внутреннем рейде густо дымившую эскадру, на сумрачную,
неприветливую панораму Порт-Артура, как бы дрожавшую в задымленном
воздухе.
"Как неожиданно и причудливо изменилась жизнь за какой-нибудь
месяц! - подумал Макаров. - Ровно месяц тому назад был в Кронштадте,
завтракал дома в семейной обстановке, собирался к Авелану, а вечером к
Менделееву поздравить с семидесятилетием со дня рождения, и вот сейчас
уже в Порт-Артуре... Воюем, идем выручать миноносец; свистит в ушах
ветер, летят морские брызги, и маятник жизни отмеривает новые,
неведомые часы. Какими-то они будут?"
Расторопный сигнальщик, сверкая в радостной улыбке белозубым ртом
и поглядывая на адмирала преданными глазами, подал записку Верещагина.
Художник просил разрешения подняться на мостик. Адмирал приказал
просить.
- Жалуйте, жалуйте, Василий Васильевич, - приветствовал Макаров
появление художника на мостике.
Верещагин, в меховом пальто и шапке, нес в руках большой альбом
для рисования.
- Какое величие, какая красота! - восхищенно проговорил он,
любуясь морским простором.
- Неправда ли? А вот мы, моряки, часто не замечаем этой красоты.
Привыкли к ней, как к домашнему уюту, на который тоже не всегда
обращаешь внимания. Впрочем, для моряка в море - значит, дома, -
усмехнулся адмирал.
Они замолчали, думая каждый о своем.
Глазом художника оглядывал Верещагин морские просторы, по которым
нес его "Новик". Вот они, моря-океаны, сказочные пути человечества,
где люди, стремясь уйти от самих себя, ищут нового. Вот они, водные
глади, спокойствие и бури, далекое и близкое, знакомое и неизведанное.
- "Нелюдимо наше море...", - шутливо, на мотив известного романса
пропел Макаров и вдруг помрачнел. - Да, нелюдимо. А вот сейчас обогнем
Ляотешань и, наверное, увидим обратное. - Неожиданно зычным голосом он
крикнул вахтенному начальнику: - Посматривать на дальномере!
- Есть посматривать на дальномере! - отозвался вахтенный, и
сейчас же лейтенант Порембский побежал взбираться на фок-марс, чтобы
лично следить за горизонтом.
ПОСЛЕДНИЕ МИНУТЫ "СТЕРЕГУЩЕГО"
Японцы, убедившись, что на палубе "Стерегущего" не осталось ни
одного русского, способного оказывать сопротивление, рассыпались по
всем закоулкам миноносца.
С десяток их сунулось к двери кают-компании. После безуспешных
попыток открыть ее говоривший по-русски унтер-офицер морской пехоты
застучал в дверь прикладом и громко прокричал:
- Хэ! В каюте! Скоропоспешно сдавайтесь!
Слова эти Максименко с товарищами встретили буйными и резкими
насмешками. Уверенность в торжестве над японцами поднимала и
возбуждала людей. В них разрастался неукротимый задор. Обидные выкрики
по адресу японцев становились хлестче и громче, насмешки резче и злее.
- Хэ! Скоропостижно кончайтесь! - крикнул Максименко, нацелившись
в дверь снизу вверх.
- Тихон, не стреляй, - остановил его Батманов. - Больше чем двум
сразу по лестнице не пройти. Тогда и возьмем их на мушку.
У самого порога послышались шаги. Кто-то сердито сбил топором
расщепленную клепку двери, она со стуком упала на ступеньки. Потом
сверху вслепую выстрелили несколько раз.
Максименко предупреждающе поднял руку, матросы, взяв ружья
наизготовку, подтянулись.
Вдруг на лестнице вспыхнуло пламя и быстро покатилось вниз... В
каюту хлынули дым и раскаленный воздух. Пламя упало на пол. Стало
душно.
- Японская работа, - презрительно скривил лицо Харламов. -
Обтирочную паклю бросили.
Пакля горела вонюче, трещала. Харламов и забывший про свои раны
Аксионенко стали затаптывать ее ногами.
Снаружи опять выстрелили.
Из каюты не доносилось ни вздоха, ни стона. Тогда японцы решили,
что в каюте способных к обороне никого не осталось. У входа появился
японец с зажатым в зубах ножом, с револьвером в каждой руке. В огне
горевшей пакли сталь оружия зловеще отливала красным. Спускавшийся по
ступенькам японец нагло наводил дула револьверов то на одного, то на
другого русского.
Примерившись взглядом к целившемуся в него врагу, Черемухин
мгновенно упал на колени, схватил его за щиколотки, обтянутые
замшевыми гетрами, и дернул к себе в каюту, заставив выстрелить в
воздух и сильно удариться затылком о ступеньку.
Максименко подхватил японца, вырвал у него зажатый в зубах нож.
- Знакомиться с нами пришел? Что ж, знакомиться так знакомиться!
- И он с силой пронзил ножом грудь врага.
И сейчас же раздался легкий вскрик Леонтия Иванова. Пуля сверху
ударила ему в грудь...
Лестница заполнилась новыми врагами. Тяжело дыша от возбуждения,
Максименко выстрелил в них из карабина один и другой раз. С
раздробленным черепом скатился вниз унтер-офицер, с пулей в груди
откинулся назад к порогу другой.
Аксионенко совсем обессилел от потери крови, винчестер валился из
его рук.
- Ладно, - сказал ему Максименко, - сиди на диване, заряжай нам
ружья. Без тебя набьем чертову кучу. Ты, Батманов, бей вправо, мы в
центру, ты, Харламов, держи по левой руке. Так они, дьяволы, ни в
жизнь к нам не пролезут.
Когда японцы, толкая друг друга, снова бросились вниз с ножами и
револьверами наготове, Батманов и Харламов уложили их всех, не дав
никому продвинуться ниже первой ступеньки.
Тогда японский лейтенант приказал пробить палубу, служившую
крышей кают-компании.
У русских от раздававшихся над головами резких ударов и треска
ломило в ушах.
- Ты как, Аксионенко, может, постреляешь с нами? - жалостливо
спросил Харламов, отводя глаза от его бледного, бескровного лица. -
Видать, японцы что-то серьезное удумали.
Аксионенко утвердительно кивнул. Голова его безжизненно клонилась
набок. Откинувшись к стенке дивана, он дрожащими руками взял только
что заряженный винчестер и поднес к щеке.
Но с потолка внезапно посыпались обломки дерева, а через пробитую
сверху широкую брешь затрещали частые выстрелы. Укрыться от них было
некуда...
Через две-три минуты японцы осторожно спустились по лесенке в
полуразрушенную кают-компанию, и в это же время туда откуда-то хлынула
забортная морская вода.
В машинном отделении к концу боя тоже наглухо заперлись от
японцев обессиленные, израненные моряки.
Неостывшая еще машина излучала тепло и тонкий аромат разогретого
масла, и от этого здесь было как дома: все свое, привычное, родное.
Василий Новиков настороженно прислушивался к неясно доносившимся
сверху выкрикам на чужом языке и топоту ног. Машинный содержатель
Алексеев привалился устало к машине, искалеченные ноги не держали. У
котла он увидел записную книжку Анастасова. Перелистав ее, пробежал
глазами последние записи - карандашные, торопливые.
"В первом котле перебиты трубки. Котел выведен из строя. Машина
пробита, парит, не держит огня, дымит. Угольная яма разворочена,
наполняется водою. Турбина от динамо-машины не успевает откачивать.
Вода залила пороховые погреба, подачи снарядов нет. Обе 47-мм выведены
из строя. Посмотреть, что с минным кормовым..."
"Довоевались, значит, до ручки, - закрыл книжку Алексеев. - Э-эх,
машина, машина!"
Множество мыслей теснилось сейчас в его голове. "Светлый ум
человека, его гений изобрел машину, чтобы облегчить труд человека. А
вышло вон что. На убойные надобности машину приспособили. А машина не
хочет такого употребления. Вот и отомстила за себя". Чуткое ухо
уловило за бортом "Стерегущего" какие-то звуки. Насторожившийся
Алексеев сразу признал вкрадчивую скороговорку миноносцев, подходивших
к "Стерегущему". Было слышно, как за их винтами бурлила вода.
"На буксир хотят, что ли, взять?" - мелькнула в голове страшная
догадка, и, уходя от нее, он изнеможенно откинулся к машине.
Василий Новиков и Бабкин, с трудом держась на ногах,
прислушивались, как за железной дверью стучали и орали японцы, тщетно
стараясь проникнуть в машинное отделение. Потом на верхнем покрытии
прошуршали шаги, осторожные, опасливые. Еще через мгновение по крыше
машинного отделения пробежало несколько человек, легко, вприпрыжку,
как обыкновенно бегают матросы под требовательным офицерским взглядом.
С потолка на Василия Новикова посыпалась обгоревшая краска. Звуки
шагов переместились к двери и там заглохли.
В дверь забили прикладами. Когда грохот ударов прекратился,
гортанный голос прокричал:
- Матлозы, отклейтесь! Есть сдацца! Плениться есть холосо!
Закусив губу, Новиков достал из подсумка новую обойму, вложил в
винтовку. Бабкин, со штыком наперевес, подвинулся ближе к двери. Было
слышно, как за нею трусливо топтались на одном месте; потом возня
прекратилась, громко прозвучала резкая команда. Бабкин взглянул на
Новикова.
- Я открою и закрою, а ты зараз бей всю обойму.
Бабкин с силою, чтобы сбить стоявших у входа, рывком раскрыл
дверь, повременил, пока Новиков выстрелил шесть раз подряд, снова
захлопнул дверь и быстро заложил ее куском железа. За дверью громко и
болезненно закричало сразу несколько голосов.
Новиков стремительно перезарядил трехлинейку. Им владела
необычайная ярость. Он снова придвинулся к двери и стал рядом с
Бабкиным, готовый стрелять, колоть, бить прикладом.
В то же самое время нарастающий шум над головой заставил Игнатия
Игнатова прислушаться. Должно быть, японцы чем-то занялись у люка.
Гулко отдавались удары прикладов и топоров, неприятно скрипела и
пищала металлическая обшивка, будто ее перепиливали ножовкой. Затем
раздался звон разбиваемого стекла, и вниз полетела решетка из медных
прутьев. Решетка ударила Игнатова по лбу, рассекла бровь, залила лицо
кровью.
Переложив винтовку в левую руку, Игнатов правою начал вытирать
глаза. Грубое сукно бушлата крови не впитывало, а размазывало по лицу.
Сверху раздался ружейный залп. Выронив из руки винтовку, Игнатов
схватился за голову и поник с простреленным виском.
Другие неприятельские пули впились в шланги. Из шлангов закапала
вода. В углу загорелась промасленная пакля, заготовленная для протирки
машин. Затлелся чей-то бушлат. Машинное отделение заполнилось едким,
щекочущим ноздри дымом; запахло жжеными тряпками и шерстью. Сверху
прогрохотало еще два-три залпа.
Василий Новиков вспомнил вдруг предсмертные слова Бухарева,
переданные ему Осининым на верхней палубе в разгар боя. И почти в ту
же минуту, словно угадав его мысли, Алексеев решительно промолвил:
- Однако, богатыри-еруслановичи, и нам, видать, пора действовать!
Машинный содержатель подобрал с пола ставшую ненужной Игнатову
винтовку и, тяжело опираясь на нее, поднялся на ноги. Но от боли,
ломившей бок, сдвинуться с места не мог. Он едва нашел в себе силы
распорядиться, чтобы Апришко и Николаев задраили в машинном трюме с
внутренней стороны все горловины.
- Ты откуда родом? - спросил Апришко матроса, когда оба они
торопливо принялись за работу.
- Мы-то? Старорусские... А вы? - неожиданно перешел Николаев на
"вы", словно подчеркивая важность происходившего.
- С реки Ворсклы. Слыхали, поди? Знаменитая река.
- Нет. Малограмотные мы.
- Ну, а про Полтаву слыхали, где русские аминь шведу сделали?
- Это конечно.
- Так вот, из-под самой я Полтавы. Вот, братец, город! Лучше его
в России нету. Может, только Севастополь... В честь их и броненосцы в
Порт-Артуре названы: "Севастополь" да "Полтава".
Апришко грустно задумался, наворачивая болты. Николаев
пристально, с тревогой поглядел на него. Апришко был бледен, в глазах
стояли слезы.
- Ты что, Апришко?.. Ай, сомлел?
- Нет. Не про то я. России жаль. Корабль какой зря пропадает.
Головизнин говорил, тысяч триста стоит.
- А ну к ляду тысячи эти! Россия, что ли, нового не построит,
когда надо будет?!
Василий Новиков медленным шагом подошел к Бабкину.
- Ну, Михаил Федорыч, прощай. Топить пора, - сказал он спокойно,
как о простом, понятном всем деле. - Недолго мы с тобой знакомство
вели. Ничего! На том свете вместе погуляем, к апостолу Петру-Павлу в
чайную когда сходим, - пошутил он, и голос его слегка дрогнул.
- Прощай, Василий Николаевич, - серьезно и печально ответил
Бабкин. - Знаешь, чего боюсь? Не обсудили бы нас земляки за
"Стерегущего". Какое, скажут, имели вы право казенный корабль на дно
пускать?
- Обсудят, да не засудят, - с затаенной грустью произнес
Алексеев. Лицо его было озабоченно, он к чему-то прислушивался. - Не
засудят, - повторил он. - Не-ет! Миром судить будут, а у мира не одна
глупая голова, как у мирового судьи. Общество не обманешь, оно все до
кровиночки разберет... Ну, с богом, братишки!
Алексеев снял фуражку и набожно перекрестился. Бабкин и Новиков
поспешно разошлись к кингстонам* машинного и кормового кочегарного
отделения. (* Кингстон - всякий клапан в подводной части, служащий для
доступа забортной воды внутрь корабля.)
С трудом отвернув первые тяжелые болты, Василий Новиков вспомнил
вдруг об Осинине, упавшем без сознания на палубе.
- Алешу забыли. Вместе мы с ним хотели проводить "Стерегущего" в
последний путь. Попрощаться с ним надо, - пробормотал машинист, кивнув
Бабкину, и, перерубив топором трубы, тянувшиеся по стенкам, побежал к
выходу из машинного отделения.
- Вторые болты отвертывай, Михаил! - крикнул он на бегу
квартирмейстеру и скрылся за дверью.
Алексеев поспешно прикрыл за ним дверь и заложил все тем же
куском железа. Бабкин взялся за вторые болты. Они поддавались с
трудом. Апришко и Николаев сбили клинкеты* проточных труб
холодильников, подбежали на помощь к Бабкину. Но сила давившей снаружи