сомнением осматривая каждый камень, мокрый от воды. Так и не присев,
они дошли до берега. Чуть отступая от него, тянулась гряда камней -
естественная небольшая плотина, в которую со стороны моря били волны.
Их огромные зеленоватые гребни закипали далеко в море, откуда
невидимое крыло ветра размашисто гнало их к берегу. Не достигнув его в
этом месте, они разбивались о плотину в водяную пыль, падали вниз
белой накипью и, усмиренные, отступали назад в море. Зато с другой
стороны плотины - между нею и береговой галькой - прозрачная вода
лежала тихо, как застывший пруд.
Вдоль берега, неуклюже валясь с борта на борт, медленно шел
китайский сампан. Его грязный коричневый парус был так наполнен
ветром, что мачта гнулась, как молодое деревце, и, казалось, вот-вот
разлетится в куски. А справа от сампана, обгоняя его и неся на носу
белопенный бурун, ходко мчал со стороны Бицзыво изящный миноносец,
густо дымя из всех своих четырех труб.
- "Стерегущий", - зоркими глазами прочел подпоручик название
военного корабля.
- Счастливые люди моряки, - мечтательно произнесла Лелечка. -
Каждый день у них что-нибудь новое. Как я жалею, что не могу стать
моряком! Я завидую даже китайцам, плывущим на этом сампане. Когда я
смотрю на море, мне хочется переплыть его или еще лучше - перелететь,
чтобы взглянуть с высоты, что делается на белом свете, чем живут люди
в других краях. Я выбрала бы все, что есть лучшего, сравнила,
примерила и построила себе собственный кодекс жизни. Морякам это легко
сделать, а мне невозможно. Верь тому, что читаешь. А ведь я по натуре
Фома неверующий, и до всего мне требуется прикоснуться собственными
руками. Я знаю, что счастье есть на земле, но не пойму, где оно, -
серьезно закончила она свою краткую исповедь.
- Счастье - это любовь! - пылко воскликнул Алгасов. - Самое
трудное в жизни, - несколько тише и задушевнее сказал он, думая о
своей спутнице, - это найти и сохранить около себя человека, который
понимает и разделяет твою любовь.
- Может быть, это и так, - раздумчиво согласилась Лелечка. - Но
что такое любовь?..
Алгасов быстро взглянул на ее строгий профиль: зачем она задала
ему этот вопрос?
А она полушутливо, полусерьезно добавила:
- Не отвечайте только, пожалуйста, иначе скажете пошлость. О
любви лучше всего молчать... Смотрите, смотрите, Гри-Гри!
Она коснулась его руки, заинтересованно глядя в пространство
между каменною грядою и берегом. Алгасов посмотрел туда же.
В тихую заводь заплыла стая мелкой рыбешки, осторожно подошла к
водорослям, покачалась на них в прозрачной воде и серебряными брызгами
бросилась в стороны. Из водорослей неожиданно выскочил и как-то боком
побежал по прибрежной гальке сердитый краб с выпученными глазами.
- Совсем генерал Фок, - звонко рассмеялась девушка. - Ну, не
будьте букой. Запрет мой относится только к одной теме.
Прикосновение ее теплых пальцев к его руке было невинной,
дружеской лаской, но Алгасов почувствовал, как между ними протянулась
вдруг тонкая неразрывная нить взаимного понимания. Слова о любви,
которые он хотел ей сегодня сказать, действительно стали ненужными.
Солнце почти закатилось. Пожаром вспыхнула заря. Черными птицами
с обагренными пламенем крыльями потянулись вверх одна за другой
сумеречные тени.
- Пойдемте домой, мой милый мечтатель. Мне холодно, - зябко
подернула Лелечка плечами.
Уходя, они бросили прощальный взгляд на море. Сначала они увидели
двигавшиеся к ним огни - красный и зеленый, потом услышали мерный
угрожающий гул, и, наконец, мимо берега пронесся огромный пароход,
шумный, сверкающий и прекрасный...
Очарование воспоминаний прервал вестовой, явившийся с вызовом
Алгасова в канцелярию к ротному командиру.
- Григорий Андреевич, - сказал ротный командир, отводя глаза от
молодого офицера в сторону. - Из штаба полка мне передали, что у вас
дома что-то стряслось. Идите-ка, голубчик, домой. Если вы нужны будете
в роте, я пришлю за вами вестового, - и ротный командир торопливо
пожал Алгасову руку.
В воротах казармы подпоручик увидел Родиона в одном мундире с
криво надетым поясом. У солдата был вид чрезвычайно взволнованный.
- Ты чего здесь болтаешься? - удивился Алгасов. - Что за вид у
тебя? Напился на блинах, что ли?
- Никак нет! Несчастье у нас. Так что мичман Кудревич вместе со
"Стерегущим" нонича утром утопли...
- Как?! Что ты говоришь? - воскликнул подпоручик, останавливаясь
и хватая денщика за плечо.
- Так точно, потоп. Их вестовой, Больших-Шапок, все мне в
точности рассказал: как японец артиллерией "Стерегущего" разбил, и он
пошел ко дну, а "Решительный" в Артур прорвался.
- Какое несчастье, какое несчастье! - быстро зашагав от казармы,
говорил Алгасов. Тоска сдавила ему грудь. Он думал, как опечалит
Лелечку известие о гибели мичмана, и, все еще не веря, что его соседа
по комнате уже нет на свете, скорбно повторял: - Бедный, бедный
Константин Владимирович!
- А им голову оторвало, и они лежат теперь в Сводном госпитале, -
продолжал Родион, стараясь идти в ногу с офицером.
- Что ты путаешь? - снова остановился Алгасов. - Только что
говорил - мичман утонул, а теперь в госпитале лежит.
- Никак нет! Это не им голову оторвало, а барыне Франк. Как наша
барышня вместях с ней пошли в гости к барину Сидорскому, японская
эскадра и возьмись палить. Всех и поубивало.
- Всех? - переспросил Алгасов, бледнея, срывающимся голосом. -
Что это за "наша барышня"... Елена Владиславовна? - и сердце
захолонуло в ожидании ответа.
- Так точно. Но барышню только ранило. Давеча еще были живы.
- Жива? - хрипло выдохнул Алгасов, напряженно глядя перед собою.
- Так точно, - не решился сказать Родион сразу всей правды.
Охваченный тревожным волнением, Алгасов круто повернул, почти
побежал к госпиталю. Он не мог поверить в возможность несчастья. Ему
хотелось надеяться, что оно прошло мимо. Чувство надежды никогда не
покидает человека. Родион едва поспевал за ним.
В комнате врача, с надписью на черной железной дощечке
"Дежурная", Алгасов нашел Сеницкого и по лицу его понял, что все
кончено.
- Нет в живых? - вымученно спросил он неповиновавшимся голосом.
Сеницкий молча кивнул.
- Как же это произошло? - бессвязно и даже как-то бездушно,
словно поддерживая ненужный разговор, спрашивал Алгасов. - Очень
мучилась?.. Что вы знаете?
- Очень мало... Принесли едва живой. Осмотрел ее, сделал
перевязку. Больше помочь ничем нельзя было.
- Дальше! - нетерпеливо перебил Алгасов. - Когда ее принесли...
она...
- Дальше, голубчик, пришло то, что с каждым из нас неминуемо
приключится... мгновением раньше, мгновением позже.
- Дайте мне посмотреть на нее, - с дрожью в голосе попросил
Алгасов.
- Пойдем, - коротко ответил Сеницкий, нахлобучивая фуражку.
Сеницкий и Алгасов вышли из дежурной, Родион поплелся за ними.
Алгасов встал в углу так, чтобы ему была видна Лелечка. Вытянув
голову, он настороженно вглядывался в лицо девушки: не откроет ли
глаза, не улыбнется ли?.. В памяти оживали видения прошлого, и все
вокруг было, как смутный сон, разорванный на части.
Входили и уходили люди, сменялись их лица, слышались голоса.
Вошел полковник Агапеев, пропуская вперед сестру милосердия. В ногах у
Лелечки они положили по большому букету. От электрического света на
золотой парче то загорались блестящие искорки, то бегали тихие
ласковые тени, прячась в цветах. Недавно срезанные цветы напомнили о
благоуханной, радостной, вечно живой природе...
В сестре милосердия, повернувшейся от стола, подпоручик узнал
Таисию Петровну. Она первая поклонилась, глядя на него с сочувственным
испугом.
Алгасов не ответил ей, безразлично отвернулся в сторону.
Она снова подошла к Агапееву и сейчас же услышала его шепот:
- Смотрите, какая красота погибла! И за что?
Взволнованная молодая женщина промолчала, искоса наблюдая за
Алгасовым. Откуда брать силы человеческому сердцу? Подпоручик как бы
качался от свалившегося на него горя, и рука его, нервно скользя то
вверх, то вниз, оглаживала кобуру револьвера... В кого собирался
стрелять он? В себя? В японцев? Для чего ему это оружие, которым он не
мог защитить свое счастье?..
Адмирал Макаров появился неожиданно: твердой поступью прошел к
столу, сам окаймил гирляндой из роз изголовье усопшей, скорбно и низко
склонил над ней голову.
- Вечный покой и вечная память тебе, дорогое дитя!
Выпрямляясь, увидел в ногах Лелечки солдата с заплаканными
глазами и скорбную фигуру молодого офицера в походной форме. Адмирал
много раз видел смерть. Он знал, что скорбь и печаль у всех различны:
у кого мужественны, как готовность побороться с предстоящими новыми
испытаниями, у кого безвольны и жалки, как отчаяние, от которого
никнет голова и опускаются руки.
Макаров круто повернулся, увидел стоявшую рядом с полковником
Агапеевым Таисию Петровну. Глаза ее встретились со взглядом Макарова,
тревожно о чем-то спрашивая.
Степан Осипович был далек от мысли встретить ее в мертвецкой
солдатского госпиталя. И то, что именно здесь, в этой страшной
обстановке, предстояло сказать ей о гибели Сергеева, ужаснуло
адмирала. "Быть может, отодвинуть этот момент?"
Но тут же Макаров устыдился своих колебаний. Взгляд Кадниковой
был настойчиво-выжидающий, и адмирал решил сказать то, что она должна
была знать.
- Таисия Петровна! - произнес он. - У меня тоже горе. Сегодня в
десять часов пятнадцать минут японская эскадра, которую мы недавно
отогнали, разбила "Стерегущего", он затонул. Нашим крейсерам подобрать
никого не удалось. Следует полагать, что на "Стерегущем" доблестно
погибли смертью храбрых все офицеры и матросы. Вечная память героям!
Таисия Петровна втянула в грудь судорожными глотками воздух, так
сильно было ощущение, будто она сорвалась с горы и летит в какую-то
пропасть, и через миг в мертвецкой раздался ее безумный вопль:
- Са-аша-а!
На помощь ей стремглав бросился доктор Сеницкий, стремясь
подхватить на руки падающее тело...
Выйдя из мертвецкой, Макаров не спеша зашагал по выложенной из
кирпичей дорожке, посыпанной песком. От мысли, что лейтенанта
Сергеева, которого он давно знал и любил, уже нет в живых, сердце
адмирала заполнялось болью. Оно болело за весь экипаж "Стерегущего",
за всех этих смелых русских людей, до конца показавших себя героями.
Но он жалел их не только сердцем, как чувствительный человек, а и
разумом, как рассудительный начальник, неожиданно потерявший опытных,
знающих моряков, на которых можно было положиться в любом трудном
деле. Смерти, как у них, - в доблестном, горячем бою - он желал и себе
самому, как наиболее почетного завершения жизни воина, и все-таки было
тоскливо. Чтобы избыть тоску и утешить себя, адмирал вымолвил громко
свое излюбленное: "В море - значит, дома..." Но слова прозвучали
сейчас как-то тускло, и сухой шелест голоса утонул в вечернем ветре.
ИХ ПОДВИГА НЕ ЗАБУДЕТ РОССИЯ
Портартурцы стекались к Сводному госпиталю, но туда никого не
пропускали, народ толпился у ограды.
Солдат, моряков и рабочих оттесняли полицейские и крепостные
жандармы. Рослый и по-картинному представительный полицмейстер
задерживал офицеров.
- Странно, - обиженно возражали ему молодые поручики и
лейтенанты, стремившиеся попасть за ограду.
- И вовсе не странно. Дело полиции охранять не только живых, но и
мертвых. Во всем должен быть благоустроенный порядок, - снисходительно
разъяснял полицмейстер, обращаясь к толпе. И тут же свирепо и
повелительно замахал руками. - Не загораживать проходы!.. А ну, осади!
Сидоров, отодвинь-ка вот этого! - орал он в полный свой голос хриплым
баритоном.
- Гляди, сколько в Порт-Артуре фараонов с селедками, - сказал
один из портовых рабочих Лифанову, останавливаясь, чтобы дать пройти
обгонявшему их наряду городовых с несколькими околоточными.
- На белом свете только хорошего мало, а дряни везде сколько
хошь, - отозвался Лифанов. - Что приключилось тут?
Шагавший рядом с полковником Агапеевым адъютант адмирала Семенов
говорил возбужденно:
- Но разве бы другой адмирал кинулся на выручку "Стерегущего",
гибель которого была очевидна? Что побудило его поступить так? Лишь
призрачная надежда спасти остатки экипажа от смерти или плена. За
таким адмиралом матросы пойдут в огонь и воду, потому что он сам идет
с ними туда же.
- Простите, господин офицер, - обратился к Семенову Лифанов. - По
вашему разговору выходит, что наш "Стерегущий" навовсе пропал?
- Пропал, братец, пропал, - ответил Семенов, проходя мимо.
- Ну вот и узнали новости, - горестно прошептал Лифанов. - Раз
нету с нами сейчас "Стерегущего" - значит, не стало на свете одного
знаменитого человека...
- Какого это?
- Лемешко Марка Григорьевича. Не знаешь ты его. В девятьсот
первом году бастовали мы с ним на нашем заводе. В мае акурат дело
было...
- Стойкий был человек, образованный... а самое главное - к правде
рабочей крепко приверженный. Без страха за нашу правду стоял.
- Земляк, значит, твой?
- Да. С Балтики.
Лифанов собирался еще что-то сказать, но со стороны госпитальных
ворот яростным грохотом понеслись крики: "Ура, ура, Макаров!"
Лифанов с товарищем подошли к воротам госпиталя в тот момент,
когда в калитке показался командующий эскадрой. Десятки рук подхватили
его с восторженными криками и, высоко подняв, бережно понесли к
паперти Отрядной церкви, у которой стояла адмиральская коляска.
Там Макарова без фуражки, утерянной, пока его несли, осторожно
поставили на самую верхнюю ступеньку. Сделав это, люди не расходились,
а только немного раздались, словно для того, чтобы адмирал стал виден
всем и сам мог видеть всех находившихся на площади.
Смятые было народом рослые жандармы пришли в себя. Выбиваясь из
сил, они стремились навести подобие порядка и подальше оттеснить
людей, пробивавшихся ближе к адмиралу.
Особо ретиво старался молодой, черноусый, высокого роста и,
видимо, непомерной физической силы. Подходя то к одному, то к другому,
он как бы легонько брал его под руку, и люди сейчас же безвольно и с
оторопью передвигались в ту сторону, куда направлял их жандарм.
Приглядываясь к ретивому черноусому, пожилой штабс-капитан в
погонах тринадцатого восточно-сибирского стрелкового полка не выдержал
и укоризненно заметил:
- Экой ты, братец, право, непонятливый! Может, вот здесь люди
хотят единственного разумного в России адмирала послушать, а ты из
всех сил стараешься помешать им. Вон как фигуряешь! Нехорошо у тебя
получается.
- Необразованность тут одна, ваше благородие, - словоохотливо
возразил жандарм, сохраняя на лице озабоченное выражение. - Это же все
обуховская мастерня прет, а ей, известное дело, завсегда поперек
властей идти надо.
Но, несмотря на усилия жандармов, народ не расходился.
Толпа колыхалась, бурлила.
По площади распространялось от человека к человеку известие о
гибели "Стерегущего" со всем экипажем. Там и тут вскипали огневые
возгласы: "Отомстим за "Стерегущего"! Смерть японцам!"
Над площадью стоял сплошной гул, в котором слова возмущения и
гнева перемежались с приветственными выкриками в честь Макарова.
Глядя на людей, ожидавших от него мудрых и смелых действий,
адмирал понимал, что решение, пришедшее к нему утром на мостике
"Новика", - решение единственно правильное.
- Сражаться, сражаться! - повторял он вполголоса. Конечно, выход
эскадры на бой с хорошо подготовленным и оснащенным врагом - дело
нелегкое. Но разве на палубах, в кочегарках и кубриках "Новика",
"Пересвета", "Баяна", "Севастополя", "Петропавловска" мало людей,
которые легко и охотно творят самые трудные дела?.. Разве не знал он
русских матросов?.. Разве в течение сорока лет своих мирных и боевых
плаваний не сроднился с ними, не полюбил навек, не научился гордиться
ими в чужих и русских землях и водах?..
От всех этих мыслей в Макарове крепла решимость завтра же стать
на мостик "Петропавловска", чтобы идти на нем впереди эскадры.
К госпиталю подошли корабельные подмастера и рабочие с Тигрового
Хвоста. Остановились у фонаря, осмотрелись по сторонам.
- Кажись, Алексей Поликарпович?.. Он и есть! - услышал радостный
оклик Лифанов.
Высокий, широкоплечий рабочий с размаху протянул ему правую руку,
и когда он подал свою, дружески прихлопнул ее левой.
- На "Тигровке" как? Спокойно? Насчет "Стерегущего" слыхал?
- Затем и пришли сюда, чтобы узнать полностью. Видишь, сколько
нас!.. У каждого на "Стерегущем" свои дружки был". Да и миноносец
свой: собирали, а потом ремонтировали.
- Здесь тоже не у всех толку добьешься. Разве у самого
адмирала?.. Айда к нему, поспрошаем!..
- У кого? У адмирала? Больно ты прыткий!
- Небось, - торопливо проговорил Лифанов. - Адмирал адмиралу
рознь. Этот наших кровей!
Макаров, стоявший на возвышении под электрическим фонарем, был
хорошо виден рабочим. В строгой морской форме, сосредоточенный и
сурово-серьезный, он стоял, слегка подавшись вперед, словно
всматриваясь в будущее России, которая доверила ему защиту своих
рубежей.
- И в самом деле, братцы, чего нам робеть? - пылко воскликнул
один из монтеров. - Нешто Анастасов, Тонкий и Бабкин такие люди, что
про них стыдно спросить у адмирала? Да я у самого царя спрошу, где
они.
- Правильно! - поддержал его товарищ.
- Разошелся! У царя спрошу! - раздался голос в толпе. - Поди,
поди, сунься к нему! Царь, он в Зимнем дворце, а ты в России в конце.
До Зимнего в восемьсот двадцать пятом году князей да дворян не
допустили. Прямо с Дворцовой площади в Сибирь сволокли... А тебя,
рабочего человека, ныне чай пить к царю позовут?.. Не мастеровой, а
младенчик!
- Пошли, пошли, братцы, - заторопил Лифанов. - Риску мало. Один
умный человек давно сказал про мастеровых, что терять им нечего, кроме
цепей да нужды.
- Верно! - поддержали монтеры-монтажники. - Нажимай, Алексей.
Делай тропку.
Толпа расступалась неохотно. Все хотели быть ближе к Макарову, и
задние напирали на передних.
Энергично действуя плечами и локтями, Лифанов и "тигровцы" все же
добрались, наконец, до церковной паперти.
- Ваше превосходительство! - срывающимся голосом закричал
Лифанов. - Правду говорят, "Стерегущий" погиб?
Обернувшись на крик, адмирал утвердительно кивнул. Стоящие вокруг
засыпали его тревожными вопросами:
- А инженер-механик Анастасов и машинные квартирмейстеры?.. А
минеры?.. А Селиверст Лкузин?..
- Скрывать не буду, - твердо и звучно произнес адмирал. - Сегодня
утром японцы потопили "Стерегущего"... На "Стерегущем" было пятьдесят
два моряка: офицеры, кочегары, минеры, матросы, служившие родине, как
подсказало им сердце.
В порывистом жесте, в голосе, в сверкающем взоре его народ
почувствовал и гнев и боль.
Люди придвинулись к нему еще ближе, ожидая дальнейших слов. Вся
площадь взволнованно загудела.
Адмирал поднял руку, требуя тишины. Но когда молчание, наконец,
наступило и Макаров взглянул на затихшую тысячную толпу, у него
захватило дыхание, не сразу нашлись слова.
- Друзья!.. Родные русские люди! - громко произнес он после
длительной паузы. - Война только началась, но уже показали свое
бесстрашие такие герои, как весь экипаж "Стерегущего", мужественно и
яростно защищавший народную честь. Кто лишен этой чести, тот не имеет
права называться сыном России. Русский народ никогда еще не был
побежденным! Мы, его дети, его защитники, верим в неодолимую свою
силу, в свое великое будущее!.. Клянусь вам, отныне каждый из нас,
моряков, станет таким же дерзко-отважным, страшным для врагов нашей
родины, каким был экипаж "Стерегущего".
Макаров остановился, глубоко передохнул и, весь подавшись вперед,
словно всматриваясь в грядущее, маячившее ему вдали, чеканным голосом
продолжал:
- Слава и вечная память погибшим героям! Смертью они попрали
смерть! Подвиг их не забудет Россия!..
Адмирал говорил, а на далеком морском горизонте уже снова темнели
дымки японской флотилии.
Лифанов, надвинув на лоб фуражку, внезапно опустил голову, искоса
поглядел на товарища и тихо сказал ему:
- Эх, на что силы тратим! Людей каких губим зря!.. Хоть и не след
сейчас каркать, а знаю: пропадет и наш адмирал... Не будет у нас в
России добра, пока сам народ за ум не возьмется. - Он помолчал и
добавил: - Что ж... может, война научит!.. Было бы за что муку
принять.
Много славных страниц в боевой летописи русского флота, но подвиг
эсминца "Стерегущий", его матросов и офицеров остался в народной
памяти как один из наиболее волнующих и героических.
О мужественной команде "Стерегущего" слагаются еще до сих пор в
народе легенды, из уст в уста передаются рассказы. В память
бессмертных героев был установлен по общественной подписке гранитный
памятник в Ленинграде (тогда Петербурге), являющийся и сейчас
украшением сквера вблизи Петропавловской крепости. Эскадренный
миноносец "Стерегущий" стал как бы символом неувядаемой славы и
доблести русских военных моряков.
Алексей Степанович Сергеев, автор романа, родился в 1886 году в
городе Очакове Херсонской губернии в семье артиллерийского офицера.
Отец его умер, когда мальчику было семь лет. Через два с половиной
года его как сироту приняли на казенный счет в Симферопольскую
гимназию, в интернат. По окончании гимназии он поступил в
Петербургский университет на филологический факультет, но так как
смерть матери лишила его последней моральной и материальной поддержки,
Алексей Степанович вынужден был оставить учение и уехал работать
мелким банковским служащим на Дальний Восток в Порт-Артур. Здесь,
восемнадцатилетним юношей, он оказался свидетелем героических и
трагических событий русско-японской войны 1904 - 1905 годов.
После Октябрьской революции в течение двадцати лет А. С. Сергеев
занимал ряд ответственных должностей в советских учреждениях.
В 1937 году, выйдя на пенсию, А. С. Сергеев решил написать книгу
на близких ему исторических материалах русско-японской войны,
используя свои знания Дальнего Востока того периода и юношеские
впечатления от пребывания в осажденном героическом Порт-Артуре.
Воплотить эти замыслы в жизнь оказалось, однако, делом не легким.
"Став на путь писателя, - пишет А. С. Сергеев в автобиографии, - я
стал на путь хождения по мукам". Первую книгу - роман "Варяг" -
писателю удалось закончить уже в шестидесятилетнем возрасте. Второй
роман - "Стерегущий" - остался незавершенным: внезапная смерть в 1954
году помешала Сергееву завершить свой труд. Но перед смертью, уже
будучи тяжело больным, он все же договорился с литературным редактором
о внесении в новую книгу всех необходимых поправок и дополнений.
Согласно его завещанию, некоторые из неотработанных писателем глав
были доработаны, в частности, сделаны уточнения там, где содержались
исторические неточности.
При подготовке книги к изданию в фондах Государственного
центрального архива Военно-Морского Флота были внимательно изучены
подлинные записи и письма оставшихся в живых членов экипажа миноносца
"Стерегущий". Это позволило выяснить имена героев, которые открыли
клинкеты и кингстоны и затопили русский эсминец, когда противник
предпринял попытку взять израненный корабль как военный трофей.
Вице-адмирала С. О. Макарова, как указывает писатель в своей
автобиографии, он "имел честь знать лично". Лейтенант Александр
Семенович Сергеев приходился ему двоюродным братом.
Посмертный труд А. С. Сергеева освещает в основном исторически
точно и предвоенную обстановку и первый месяц русско-японской войны
1904 - 1905 годов, но это все-таки не документальная повесть, а
литературно-художественное полотно, что оставляет за автором известное
право на творческий домысел в рамках исторической вероятности. В
военно-художественной литературе, посвященной началу нашего века,
книга о "Стерегущем", по нашему мнению, займет свое надлежащее место
даже после выхода таких получивших всеобщее признание произведений,
как "Цусима" А. Новикова-Прибоя и "Порт-Артур" А. Степанова.
Книги из славного прошлого нашей страны сближают героизм предков
с героизмом потомков. В них мы находим примеры отваги, мужества,
беззаветной преданности своей Родине.
Редакторы
Глава 1. Лейтенант Сергеев
Глава 2. Беспокойный адмирал
Глава 3. Совет
Глава 4. Царь решает
Глава 5. Мичман Кудревич
Глава 6. Начало войны
Глава 7. Коварство и беспечность
Глава 8. Инженер Анастасов
Глава 9. "Стерегущий" получает задание
Глава 10. Сыны России
Глава 11. Навстречу врагу
Глава 12. В бою
Глава 13. Смерть командира
Глава 14. Лейтенант Головизнин
Глава 15. Лицом к лицу
Глава 16. Без офицеров
Глава 17. "Новик" идет на помощь
Глава 18. Последние минуты "Стерегущего"
Глава 19. Над прахом товарищей
Глава 20. Их подвига не забудет Россия
Послесловие
Сергеев Алексей Степанович
Редактор Г. Ершов
Худож. редактор В. Плешко
Техн. редактор Г. Морозова
OCR - Андрей из Архангельска
Типография "Красное знамя"
изд-ва "Молодая гвардия"
Москва, А-55, Сущевская, 21.
они дошли до берега. Чуть отступая от него, тянулась гряда камней -
естественная небольшая плотина, в которую со стороны моря били волны.
Их огромные зеленоватые гребни закипали далеко в море, откуда
невидимое крыло ветра размашисто гнало их к берегу. Не достигнув его в
этом месте, они разбивались о плотину в водяную пыль, падали вниз
белой накипью и, усмиренные, отступали назад в море. Зато с другой
стороны плотины - между нею и береговой галькой - прозрачная вода
лежала тихо, как застывший пруд.
Вдоль берега, неуклюже валясь с борта на борт, медленно шел
китайский сампан. Его грязный коричневый парус был так наполнен
ветром, что мачта гнулась, как молодое деревце, и, казалось, вот-вот
разлетится в куски. А справа от сампана, обгоняя его и неся на носу
белопенный бурун, ходко мчал со стороны Бицзыво изящный миноносец,
густо дымя из всех своих четырех труб.
- "Стерегущий", - зоркими глазами прочел подпоручик название
военного корабля.
- Счастливые люди моряки, - мечтательно произнесла Лелечка. -
Каждый день у них что-нибудь новое. Как я жалею, что не могу стать
моряком! Я завидую даже китайцам, плывущим на этом сампане. Когда я
смотрю на море, мне хочется переплыть его или еще лучше - перелететь,
чтобы взглянуть с высоты, что делается на белом свете, чем живут люди
в других краях. Я выбрала бы все, что есть лучшего, сравнила,
примерила и построила себе собственный кодекс жизни. Морякам это легко
сделать, а мне невозможно. Верь тому, что читаешь. А ведь я по натуре
Фома неверующий, и до всего мне требуется прикоснуться собственными
руками. Я знаю, что счастье есть на земле, но не пойму, где оно, -
серьезно закончила она свою краткую исповедь.
- Счастье - это любовь! - пылко воскликнул Алгасов. - Самое
трудное в жизни, - несколько тише и задушевнее сказал он, думая о
своей спутнице, - это найти и сохранить около себя человека, который
понимает и разделяет твою любовь.
- Может быть, это и так, - раздумчиво согласилась Лелечка. - Но
что такое любовь?..
Алгасов быстро взглянул на ее строгий профиль: зачем она задала
ему этот вопрос?
А она полушутливо, полусерьезно добавила:
- Не отвечайте только, пожалуйста, иначе скажете пошлость. О
любви лучше всего молчать... Смотрите, смотрите, Гри-Гри!
Она коснулась его руки, заинтересованно глядя в пространство
между каменною грядою и берегом. Алгасов посмотрел туда же.
В тихую заводь заплыла стая мелкой рыбешки, осторожно подошла к
водорослям, покачалась на них в прозрачной воде и серебряными брызгами
бросилась в стороны. Из водорослей неожиданно выскочил и как-то боком
побежал по прибрежной гальке сердитый краб с выпученными глазами.
- Совсем генерал Фок, - звонко рассмеялась девушка. - Ну, не
будьте букой. Запрет мой относится только к одной теме.
Прикосновение ее теплых пальцев к его руке было невинной,
дружеской лаской, но Алгасов почувствовал, как между ними протянулась
вдруг тонкая неразрывная нить взаимного понимания. Слова о любви,
которые он хотел ей сегодня сказать, действительно стали ненужными.
Солнце почти закатилось. Пожаром вспыхнула заря. Черными птицами
с обагренными пламенем крыльями потянулись вверх одна за другой
сумеречные тени.
- Пойдемте домой, мой милый мечтатель. Мне холодно, - зябко
подернула Лелечка плечами.
Уходя, они бросили прощальный взгляд на море. Сначала они увидели
двигавшиеся к ним огни - красный и зеленый, потом услышали мерный
угрожающий гул, и, наконец, мимо берега пронесся огромный пароход,
шумный, сверкающий и прекрасный...
Очарование воспоминаний прервал вестовой, явившийся с вызовом
Алгасова в канцелярию к ротному командиру.
- Григорий Андреевич, - сказал ротный командир, отводя глаза от
молодого офицера в сторону. - Из штаба полка мне передали, что у вас
дома что-то стряслось. Идите-ка, голубчик, домой. Если вы нужны будете
в роте, я пришлю за вами вестового, - и ротный командир торопливо
пожал Алгасову руку.
В воротах казармы подпоручик увидел Родиона в одном мундире с
криво надетым поясом. У солдата был вид чрезвычайно взволнованный.
- Ты чего здесь болтаешься? - удивился Алгасов. - Что за вид у
тебя? Напился на блинах, что ли?
- Никак нет! Несчастье у нас. Так что мичман Кудревич вместе со
"Стерегущим" нонича утром утопли...
- Как?! Что ты говоришь? - воскликнул подпоручик, останавливаясь
и хватая денщика за плечо.
- Так точно, потоп. Их вестовой, Больших-Шапок, все мне в
точности рассказал: как японец артиллерией "Стерегущего" разбил, и он
пошел ко дну, а "Решительный" в Артур прорвался.
- Какое несчастье, какое несчастье! - быстро зашагав от казармы,
говорил Алгасов. Тоска сдавила ему грудь. Он думал, как опечалит
Лелечку известие о гибели мичмана, и, все еще не веря, что его соседа
по комнате уже нет на свете, скорбно повторял: - Бедный, бедный
Константин Владимирович!
- А им голову оторвало, и они лежат теперь в Сводном госпитале, -
продолжал Родион, стараясь идти в ногу с офицером.
- Что ты путаешь? - снова остановился Алгасов. - Только что
говорил - мичман утонул, а теперь в госпитале лежит.
- Никак нет! Это не им голову оторвало, а барыне Франк. Как наша
барышня вместях с ней пошли в гости к барину Сидорскому, японская
эскадра и возьмись палить. Всех и поубивало.
- Всех? - переспросил Алгасов, бледнея, срывающимся голосом. -
Что это за "наша барышня"... Елена Владиславовна? - и сердце
захолонуло в ожидании ответа.
- Так точно. Но барышню только ранило. Давеча еще были живы.
- Жива? - хрипло выдохнул Алгасов, напряженно глядя перед собою.
- Так точно, - не решился сказать Родион сразу всей правды.
Охваченный тревожным волнением, Алгасов круто повернул, почти
побежал к госпиталю. Он не мог поверить в возможность несчастья. Ему
хотелось надеяться, что оно прошло мимо. Чувство надежды никогда не
покидает человека. Родион едва поспевал за ним.
В комнате врача, с надписью на черной железной дощечке
"Дежурная", Алгасов нашел Сеницкого и по лицу его понял, что все
кончено.
- Нет в живых? - вымученно спросил он неповиновавшимся голосом.
Сеницкий молча кивнул.
- Как же это произошло? - бессвязно и даже как-то бездушно,
словно поддерживая ненужный разговор, спрашивал Алгасов. - Очень
мучилась?.. Что вы знаете?
- Очень мало... Принесли едва живой. Осмотрел ее, сделал
перевязку. Больше помочь ничем нельзя было.
- Дальше! - нетерпеливо перебил Алгасов. - Когда ее принесли...
она...
- Дальше, голубчик, пришло то, что с каждым из нас неминуемо
приключится... мгновением раньше, мгновением позже.
- Дайте мне посмотреть на нее, - с дрожью в голосе попросил
Алгасов.
- Пойдем, - коротко ответил Сеницкий, нахлобучивая фуражку.
Сеницкий и Алгасов вышли из дежурной, Родион поплелся за ними.
Алгасов встал в углу так, чтобы ему была видна Лелечка. Вытянув
голову, он настороженно вглядывался в лицо девушки: не откроет ли
глаза, не улыбнется ли?.. В памяти оживали видения прошлого, и все
вокруг было, как смутный сон, разорванный на части.
Входили и уходили люди, сменялись их лица, слышались голоса.
Вошел полковник Агапеев, пропуская вперед сестру милосердия. В ногах у
Лелечки они положили по большому букету. От электрического света на
золотой парче то загорались блестящие искорки, то бегали тихие
ласковые тени, прячась в цветах. Недавно срезанные цветы напомнили о
благоуханной, радостной, вечно живой природе...
В сестре милосердия, повернувшейся от стола, подпоручик узнал
Таисию Петровну. Она первая поклонилась, глядя на него с сочувственным
испугом.
Алгасов не ответил ей, безразлично отвернулся в сторону.
Она снова подошла к Агапееву и сейчас же услышала его шепот:
- Смотрите, какая красота погибла! И за что?
Взволнованная молодая женщина промолчала, искоса наблюдая за
Алгасовым. Откуда брать силы человеческому сердцу? Подпоручик как бы
качался от свалившегося на него горя, и рука его, нервно скользя то
вверх, то вниз, оглаживала кобуру револьвера... В кого собирался
стрелять он? В себя? В японцев? Для чего ему это оружие, которым он не
мог защитить свое счастье?..
Адмирал Макаров появился неожиданно: твердой поступью прошел к
столу, сам окаймил гирляндой из роз изголовье усопшей, скорбно и низко
склонил над ней голову.
- Вечный покой и вечная память тебе, дорогое дитя!
Выпрямляясь, увидел в ногах Лелечки солдата с заплаканными
глазами и скорбную фигуру молодого офицера в походной форме. Адмирал
много раз видел смерть. Он знал, что скорбь и печаль у всех различны:
у кого мужественны, как готовность побороться с предстоящими новыми
испытаниями, у кого безвольны и жалки, как отчаяние, от которого
никнет голова и опускаются руки.
Макаров круто повернулся, увидел стоявшую рядом с полковником
Агапеевым Таисию Петровну. Глаза ее встретились со взглядом Макарова,
тревожно о чем-то спрашивая.
Степан Осипович был далек от мысли встретить ее в мертвецкой
солдатского госпиталя. И то, что именно здесь, в этой страшной
обстановке, предстояло сказать ей о гибели Сергеева, ужаснуло
адмирала. "Быть может, отодвинуть этот момент?"
Но тут же Макаров устыдился своих колебаний. Взгляд Кадниковой
был настойчиво-выжидающий, и адмирал решил сказать то, что она должна
была знать.
- Таисия Петровна! - произнес он. - У меня тоже горе. Сегодня в
десять часов пятнадцать минут японская эскадра, которую мы недавно
отогнали, разбила "Стерегущего", он затонул. Нашим крейсерам подобрать
никого не удалось. Следует полагать, что на "Стерегущем" доблестно
погибли смертью храбрых все офицеры и матросы. Вечная память героям!
Таисия Петровна втянула в грудь судорожными глотками воздух, так
сильно было ощущение, будто она сорвалась с горы и летит в какую-то
пропасть, и через миг в мертвецкой раздался ее безумный вопль:
- Са-аша-а!
На помощь ей стремглав бросился доктор Сеницкий, стремясь
подхватить на руки падающее тело...
Выйдя из мертвецкой, Макаров не спеша зашагал по выложенной из
кирпичей дорожке, посыпанной песком. От мысли, что лейтенанта
Сергеева, которого он давно знал и любил, уже нет в живых, сердце
адмирала заполнялось болью. Оно болело за весь экипаж "Стерегущего",
за всех этих смелых русских людей, до конца показавших себя героями.
Но он жалел их не только сердцем, как чувствительный человек, а и
разумом, как рассудительный начальник, неожиданно потерявший опытных,
знающих моряков, на которых можно было положиться в любом трудном
деле. Смерти, как у них, - в доблестном, горячем бою - он желал и себе
самому, как наиболее почетного завершения жизни воина, и все-таки было
тоскливо. Чтобы избыть тоску и утешить себя, адмирал вымолвил громко
свое излюбленное: "В море - значит, дома..." Но слова прозвучали
сейчас как-то тускло, и сухой шелест голоса утонул в вечернем ветре.
ИХ ПОДВИГА НЕ ЗАБУДЕТ РОССИЯ
Портартурцы стекались к Сводному госпиталю, но туда никого не
пропускали, народ толпился у ограды.
Солдат, моряков и рабочих оттесняли полицейские и крепостные
жандармы. Рослый и по-картинному представительный полицмейстер
задерживал офицеров.
- Странно, - обиженно возражали ему молодые поручики и
лейтенанты, стремившиеся попасть за ограду.
- И вовсе не странно. Дело полиции охранять не только живых, но и
мертвых. Во всем должен быть благоустроенный порядок, - снисходительно
разъяснял полицмейстер, обращаясь к толпе. И тут же свирепо и
повелительно замахал руками. - Не загораживать проходы!.. А ну, осади!
Сидоров, отодвинь-ка вот этого! - орал он в полный свой голос хриплым
баритоном.
- Гляди, сколько в Порт-Артуре фараонов с селедками, - сказал
один из портовых рабочих Лифанову, останавливаясь, чтобы дать пройти
обгонявшему их наряду городовых с несколькими околоточными.
- На белом свете только хорошего мало, а дряни везде сколько
хошь, - отозвался Лифанов. - Что приключилось тут?
Шагавший рядом с полковником Агапеевым адъютант адмирала Семенов
говорил возбужденно:
- Но разве бы другой адмирал кинулся на выручку "Стерегущего",
гибель которого была очевидна? Что побудило его поступить так? Лишь
призрачная надежда спасти остатки экипажа от смерти или плена. За
таким адмиралом матросы пойдут в огонь и воду, потому что он сам идет
с ними туда же.
- Простите, господин офицер, - обратился к Семенову Лифанов. - По
вашему разговору выходит, что наш "Стерегущий" навовсе пропал?
- Пропал, братец, пропал, - ответил Семенов, проходя мимо.
- Ну вот и узнали новости, - горестно прошептал Лифанов. - Раз
нету с нами сейчас "Стерегущего" - значит, не стало на свете одного
знаменитого человека...
- Какого это?
- Лемешко Марка Григорьевича. Не знаешь ты его. В девятьсот
первом году бастовали мы с ним на нашем заводе. В мае акурат дело
было...
- Стойкий был человек, образованный... а самое главное - к правде
рабочей крепко приверженный. Без страха за нашу правду стоял.
- Земляк, значит, твой?
- Да. С Балтики.
Лифанов собирался еще что-то сказать, но со стороны госпитальных
ворот яростным грохотом понеслись крики: "Ура, ура, Макаров!"
Лифанов с товарищем подошли к воротам госпиталя в тот момент,
когда в калитке показался командующий эскадрой. Десятки рук подхватили
его с восторженными криками и, высоко подняв, бережно понесли к
паперти Отрядной церкви, у которой стояла адмиральская коляска.
Там Макарова без фуражки, утерянной, пока его несли, осторожно
поставили на самую верхнюю ступеньку. Сделав это, люди не расходились,
а только немного раздались, словно для того, чтобы адмирал стал виден
всем и сам мог видеть всех находившихся на площади.
Смятые было народом рослые жандармы пришли в себя. Выбиваясь из
сил, они стремились навести подобие порядка и подальше оттеснить
людей, пробивавшихся ближе к адмиралу.
Особо ретиво старался молодой, черноусый, высокого роста и,
видимо, непомерной физической силы. Подходя то к одному, то к другому,
он как бы легонько брал его под руку, и люди сейчас же безвольно и с
оторопью передвигались в ту сторону, куда направлял их жандарм.
Приглядываясь к ретивому черноусому, пожилой штабс-капитан в
погонах тринадцатого восточно-сибирского стрелкового полка не выдержал
и укоризненно заметил:
- Экой ты, братец, право, непонятливый! Может, вот здесь люди
хотят единственного разумного в России адмирала послушать, а ты из
всех сил стараешься помешать им. Вон как фигуряешь! Нехорошо у тебя
получается.
- Необразованность тут одна, ваше благородие, - словоохотливо
возразил жандарм, сохраняя на лице озабоченное выражение. - Это же все
обуховская мастерня прет, а ей, известное дело, завсегда поперек
властей идти надо.
Но, несмотря на усилия жандармов, народ не расходился.
Толпа колыхалась, бурлила.
По площади распространялось от человека к человеку известие о
гибели "Стерегущего" со всем экипажем. Там и тут вскипали огневые
возгласы: "Отомстим за "Стерегущего"! Смерть японцам!"
Над площадью стоял сплошной гул, в котором слова возмущения и
гнева перемежались с приветственными выкриками в честь Макарова.
Глядя на людей, ожидавших от него мудрых и смелых действий,
адмирал понимал, что решение, пришедшее к нему утром на мостике
"Новика", - решение единственно правильное.
- Сражаться, сражаться! - повторял он вполголоса. Конечно, выход
эскадры на бой с хорошо подготовленным и оснащенным врагом - дело
нелегкое. Но разве на палубах, в кочегарках и кубриках "Новика",
"Пересвета", "Баяна", "Севастополя", "Петропавловска" мало людей,
которые легко и охотно творят самые трудные дела?.. Разве не знал он
русских матросов?.. Разве в течение сорока лет своих мирных и боевых
плаваний не сроднился с ними, не полюбил навек, не научился гордиться
ими в чужих и русских землях и водах?..
От всех этих мыслей в Макарове крепла решимость завтра же стать
на мостик "Петропавловска", чтобы идти на нем впереди эскадры.
К госпиталю подошли корабельные подмастера и рабочие с Тигрового
Хвоста. Остановились у фонаря, осмотрелись по сторонам.
- Кажись, Алексей Поликарпович?.. Он и есть! - услышал радостный
оклик Лифанов.
Высокий, широкоплечий рабочий с размаху протянул ему правую руку,
и когда он подал свою, дружески прихлопнул ее левой.
- На "Тигровке" как? Спокойно? Насчет "Стерегущего" слыхал?
- Затем и пришли сюда, чтобы узнать полностью. Видишь, сколько
нас!.. У каждого на "Стерегущем" свои дружки был". Да и миноносец
свой: собирали, а потом ремонтировали.
- Здесь тоже не у всех толку добьешься. Разве у самого
адмирала?.. Айда к нему, поспрошаем!..
- У кого? У адмирала? Больно ты прыткий!
- Небось, - торопливо проговорил Лифанов. - Адмирал адмиралу
рознь. Этот наших кровей!
Макаров, стоявший на возвышении под электрическим фонарем, был
хорошо виден рабочим. В строгой морской форме, сосредоточенный и
сурово-серьезный, он стоял, слегка подавшись вперед, словно
всматриваясь в будущее России, которая доверила ему защиту своих
рубежей.
- И в самом деле, братцы, чего нам робеть? - пылко воскликнул
один из монтеров. - Нешто Анастасов, Тонкий и Бабкин такие люди, что
про них стыдно спросить у адмирала? Да я у самого царя спрошу, где
они.
- Правильно! - поддержал его товарищ.
- Разошелся! У царя спрошу! - раздался голос в толпе. - Поди,
поди, сунься к нему! Царь, он в Зимнем дворце, а ты в России в конце.
До Зимнего в восемьсот двадцать пятом году князей да дворян не
допустили. Прямо с Дворцовой площади в Сибирь сволокли... А тебя,
рабочего человека, ныне чай пить к царю позовут?.. Не мастеровой, а
младенчик!
- Пошли, пошли, братцы, - заторопил Лифанов. - Риску мало. Один
умный человек давно сказал про мастеровых, что терять им нечего, кроме
цепей да нужды.
- Верно! - поддержали монтеры-монтажники. - Нажимай, Алексей.
Делай тропку.
Толпа расступалась неохотно. Все хотели быть ближе к Макарову, и
задние напирали на передних.
Энергично действуя плечами и локтями, Лифанов и "тигровцы" все же
добрались, наконец, до церковной паперти.
- Ваше превосходительство! - срывающимся голосом закричал
Лифанов. - Правду говорят, "Стерегущий" погиб?
Обернувшись на крик, адмирал утвердительно кивнул. Стоящие вокруг
засыпали его тревожными вопросами:
- А инженер-механик Анастасов и машинные квартирмейстеры?.. А
минеры?.. А Селиверст Лкузин?..
- Скрывать не буду, - твердо и звучно произнес адмирал. - Сегодня
утром японцы потопили "Стерегущего"... На "Стерегущем" было пятьдесят
два моряка: офицеры, кочегары, минеры, матросы, служившие родине, как
подсказало им сердце.
В порывистом жесте, в голосе, в сверкающем взоре его народ
почувствовал и гнев и боль.
Люди придвинулись к нему еще ближе, ожидая дальнейших слов. Вся
площадь взволнованно загудела.
Адмирал поднял руку, требуя тишины. Но когда молчание, наконец,
наступило и Макаров взглянул на затихшую тысячную толпу, у него
захватило дыхание, не сразу нашлись слова.
- Друзья!.. Родные русские люди! - громко произнес он после
длительной паузы. - Война только началась, но уже показали свое
бесстрашие такие герои, как весь экипаж "Стерегущего", мужественно и
яростно защищавший народную честь. Кто лишен этой чести, тот не имеет
права называться сыном России. Русский народ никогда еще не был
побежденным! Мы, его дети, его защитники, верим в неодолимую свою
силу, в свое великое будущее!.. Клянусь вам, отныне каждый из нас,
моряков, станет таким же дерзко-отважным, страшным для врагов нашей
родины, каким был экипаж "Стерегущего".
Макаров остановился, глубоко передохнул и, весь подавшись вперед,
словно всматриваясь в грядущее, маячившее ему вдали, чеканным голосом
продолжал:
- Слава и вечная память погибшим героям! Смертью они попрали
смерть! Подвиг их не забудет Россия!..
Адмирал говорил, а на далеком морском горизонте уже снова темнели
дымки японской флотилии.
Лифанов, надвинув на лоб фуражку, внезапно опустил голову, искоса
поглядел на товарища и тихо сказал ему:
- Эх, на что силы тратим! Людей каких губим зря!.. Хоть и не след
сейчас каркать, а знаю: пропадет и наш адмирал... Не будет у нас в
России добра, пока сам народ за ум не возьмется. - Он помолчал и
добавил: - Что ж... может, война научит!.. Было бы за что муку
принять.
Много славных страниц в боевой летописи русского флота, но подвиг
эсминца "Стерегущий", его матросов и офицеров остался в народной
памяти как один из наиболее волнующих и героических.
О мужественной команде "Стерегущего" слагаются еще до сих пор в
народе легенды, из уст в уста передаются рассказы. В память
бессмертных героев был установлен по общественной подписке гранитный
памятник в Ленинграде (тогда Петербурге), являющийся и сейчас
украшением сквера вблизи Петропавловской крепости. Эскадренный
миноносец "Стерегущий" стал как бы символом неувядаемой славы и
доблести русских военных моряков.
Алексей Степанович Сергеев, автор романа, родился в 1886 году в
городе Очакове Херсонской губернии в семье артиллерийского офицера.
Отец его умер, когда мальчику было семь лет. Через два с половиной
года его как сироту приняли на казенный счет в Симферопольскую
гимназию, в интернат. По окончании гимназии он поступил в
Петербургский университет на филологический факультет, но так как
смерть матери лишила его последней моральной и материальной поддержки,
Алексей Степанович вынужден был оставить учение и уехал работать
мелким банковским служащим на Дальний Восток в Порт-Артур. Здесь,
восемнадцатилетним юношей, он оказался свидетелем героических и
трагических событий русско-японской войны 1904 - 1905 годов.
После Октябрьской революции в течение двадцати лет А. С. Сергеев
занимал ряд ответственных должностей в советских учреждениях.
В 1937 году, выйдя на пенсию, А. С. Сергеев решил написать книгу
на близких ему исторических материалах русско-японской войны,
используя свои знания Дальнего Востока того периода и юношеские
впечатления от пребывания в осажденном героическом Порт-Артуре.
Воплотить эти замыслы в жизнь оказалось, однако, делом не легким.
"Став на путь писателя, - пишет А. С. Сергеев в автобиографии, - я
стал на путь хождения по мукам". Первую книгу - роман "Варяг" -
писателю удалось закончить уже в шестидесятилетнем возрасте. Второй
роман - "Стерегущий" - остался незавершенным: внезапная смерть в 1954
году помешала Сергееву завершить свой труд. Но перед смертью, уже
будучи тяжело больным, он все же договорился с литературным редактором
о внесении в новую книгу всех необходимых поправок и дополнений.
Согласно его завещанию, некоторые из неотработанных писателем глав
были доработаны, в частности, сделаны уточнения там, где содержались
исторические неточности.
При подготовке книги к изданию в фондах Государственного
центрального архива Военно-Морского Флота были внимательно изучены
подлинные записи и письма оставшихся в живых членов экипажа миноносца
"Стерегущий". Это позволило выяснить имена героев, которые открыли
клинкеты и кингстоны и затопили русский эсминец, когда противник
предпринял попытку взять израненный корабль как военный трофей.
Вице-адмирала С. О. Макарова, как указывает писатель в своей
автобиографии, он "имел честь знать лично". Лейтенант Александр
Семенович Сергеев приходился ему двоюродным братом.
Посмертный труд А. С. Сергеева освещает в основном исторически
точно и предвоенную обстановку и первый месяц русско-японской войны
1904 - 1905 годов, но это все-таки не документальная повесть, а
литературно-художественное полотно, что оставляет за автором известное
право на творческий домысел в рамках исторической вероятности. В
военно-художественной литературе, посвященной началу нашего века,
книга о "Стерегущем", по нашему мнению, займет свое надлежащее место
даже после выхода таких получивших всеобщее признание произведений,
как "Цусима" А. Новикова-Прибоя и "Порт-Артур" А. Степанова.
Книги из славного прошлого нашей страны сближают героизм предков
с героизмом потомков. В них мы находим примеры отваги, мужества,
беззаветной преданности своей Родине.
Редакторы
Глава 1. Лейтенант Сергеев
Глава 2. Беспокойный адмирал
Глава 3. Совет
Глава 4. Царь решает
Глава 5. Мичман Кудревич
Глава 6. Начало войны
Глава 7. Коварство и беспечность
Глава 8. Инженер Анастасов
Глава 9. "Стерегущий" получает задание
Глава 10. Сыны России
Глава 11. Навстречу врагу
Глава 12. В бою
Глава 13. Смерть командира
Глава 14. Лейтенант Головизнин
Глава 15. Лицом к лицу
Глава 16. Без офицеров
Глава 17. "Новик" идет на помощь
Глава 18. Последние минуты "Стерегущего"
Глава 19. Над прахом товарищей
Глава 20. Их подвига не забудет Россия
Послесловие
Сергеев Алексей Степанович
Редактор Г. Ершов
Худож. редактор В. Плешко
Техн. редактор Г. Морозова
OCR - Андрей из Архангельска
Типография "Красное знамя"
изд-ва "Молодая гвардия"
Москва, А-55, Сущевская, 21.