Захер-Мазох Леопольд фон. Губительница душ

   – Беда, если там догадаются, что Бедросов не мужик.
   – Я слышал, что вы дружны с девицей Малютиной?
   – Да, я с ней знакома.
   – Говорят, что она участвовала в убийстве студента Пиктурно.
   Генриетта не возразила ни слова.
   – Быть может, это вас удивляет, – продолжал агент, – но я уже давно слежу за девицей Малютиной и пришел к убеждению, что она принимала личное участие в этом преступлении.
   – Я не нахожу тут ничего невероятного.
   – Носятся слухи, что она принадлежит к ужасной секте губителей...
   Не замечали вы чего-нибудь странного в ее поведении?
   – Нет, но, зная ее характер, полагаю, что она способна совершить преступление.
   В эту минуту неподалеку, между деревьями, показалась женщина верхом на лошади. Она махнула белым платком. Миров не мог этого увидеть, потому что стоял к ней спиной.
   – Что это значит? – вскричала Генриетта. – Сюда кто-то идет...
   Агент оглянулся... В тишине ночи раздался выстрел, и несчастный с окровавленным лицом повалился на снег... Он еще дышал, но не мог говорить, только в глазах его застыл немой вопрос: «За что ты меня погубила?».
   – Покайся, – сказала ему Генриетта, – ты в моих руках, и я принесла тебя в жертву... За это Господь отпустит тебе твои грехи.
   Миров поднял сжатые кулаки, но в это мгновение сектантка снова нажала курок... Этим окончилось первое действие кровавой драмы.
   Услышав первый выстрел, Бедросов выбежал из шинка вместе с Доливой, но не успели они сделать нескольких шагов по направлению к роще, как навстречу им выехал на лошади Каров.
   – Стой! – закричал частный пристав. – Стой, или я застрелю тебя!
   В ту же минуту, словно из-под земли, выросла Эмма Малютина. С быстротой молнии она накинула Бедросову петлю на шею и во весь дух помчалась по полю, увлекая за собою несчастную жертву... Вопль отчаяния замер в воздухе... Никто не явился на помощь... От свирепой амазонки нельзя было ждать пощады.

XXXIX. Небылицы

   Рано утром на следующий день старик Монкони приехал в полицейское управление вместе со своей дочерью. Бледная как смерть молодая девушка была сильно встревожена: глаза ее горели, лихорадочная дрожь пробегала по всему телу.
   – Застав однажды господина Бедросова у моей приятельницы, Эммы Малютиной, – начала Генриетта, обращаясь к полицмейстеру, – я шутя попросила его принять меня в число его агентов и вчера вечером, переодевшись в крестьянское платье, поехала вместе с частным приставом и господином Мировым в село Мешково. По дороге, неподалеку от шинка, на нас напала шайка жутких разбойников. Они остановили наших лошадей, вытащили из саней Бедросова и его агента, связали их по рукам и ногам и увезли в лес, приказав нашему кучеру отвезти меня обратно в Киев.
   Крестьянин Долива дал при допросе точно такие же показания.
   Полицмейстер, взяв с собой лучших из своих агентов и человек двадцать конных казаков, немедленно поехал на место преступления. Двери шинка были заперты, так что пришлось их выломать, но в домике не нашли ни души, только на конторке лежала записка следующего содержания:
   «Напрасный труд. Вы не найдете людей осудивших и казнивших изменника Пиктурно».
   Обыскали лес: там на одном из деревьев висели трупы Бедросова и Мирова, под ними к стволу был прибит гвоздями плакат с надписью: «Смертный приговор.
   На этом месте были казнены киевский частный пристав Бедросов и полицейский агент Миров, вследствие приговора революционного трибунала. Тайное правительство Киевской губернии».
   Трупы несчастных положили на розвальни и отправили в Киев. Туда же возвратился и полицмейстер в полном убеждении, что преступление совершено революционерами.
   Патер Глинский поспешил сообщить графу Солтыку, что полиция напала на след заговорщиков.
   – Мне сообщили по секрету, что в этом деле замешана Эмма Малютина, – прибавил он таинственным тоном, – не ездите к ней, умоляю вас! Она вас погубит.
   – Она не занимается политическими дрязгами. Я знаю это лучше, чем вы, – возразил на это граф, – оставьте ее в покое... Какое право вы имеете подозревать и обвинять эту молодую девушку?
   Солтык решился повидаться с Эммой во что бы то ни стало и полчаса спустя сказал Тараевичу:
   – Мне нужно предостеречь Малютину; я съезжу к ней и вернусь через час.
   – Я от тебя не отстану! – вскричал союзник иезуита. – Возьми меня с собой.
   – Ты с ума сошел! Мне надо переговорить с ней наедине... Вообще я замечаю, что в разговоре со мной ты принимаешь тон строгого опекуна... Предупреждаю, мне это не нравится.
   – Я не могу хладнокровно смотреть на твою явную погибель!.. О, ты еще не знаешь, что я намерен сделать! В крайнем случае, я соберу семейный совет и призову на помощь представителей закона!
   – Ты совсем помешался, как я вижу... Впрочем, делай, что хочешь, я все-таки поеду к Эмме, – и граф начал поспешно одеваться.
   – Ну, хорошо, – сказал Тараевич после минутного размышления, – отправляйся к твоей сирене, но завтра мы едем с тобою в Комчино и устраиваем там охоту на волков.
   – Изволь!
   Четверть часа спустя Солтык уже сидел в гостиной у Малютиной.
   – Глинский и Тараевич составили против нас с вами заговор, – объявил он ей, – меня караулят, как преступника и держат под опекой, как школьника. Завтра они увозят меня в Комчино на охоту. Я воспользовался этим предлогом и приехал пригласить вас. У меня там будет все семейство Монкони; приезжайте вместе с ними или с вашей тетушкой. В деревне мы будем видеться чаще.
   – Я терпеть не могу интриг, какого бы свойства они ни были, – заметила Эмма, – когда же вы прогоните этого Тараевича?
   – Я не смею этого сделать... На меня накинутся все мои родственники...
   Девушка задумалась.
   – Надо обезвредить его как можно скорее, – сказала она.
   – Придумаете, каким образом?
   – О, это нетрудно! Не теряйте только присутствия духа, а бояться нам нечего... Я непременно приеду к вам в Комчино.
   – Благодарю вас! – воскликнул граф и, поцеловав руку Эммы, поспешил вернуться домой.
   Проводив гостя, сектантка написала письмо своей матери, прося ее приехать в Киев немедленно, и в ожидании ответа не спала почти целую ночь.
   Село Комчино находилось в двух часах езды от Киева. Роскошная усадьба была окружена дремучим лесом. Солтык и Тараевич уехали туда рано утром, призвали лесничих и отдали им необходимые приказания. Остаток дня они посвятили карточной игре. Мы уже знаем, что Тараевич был страстным отчаянным игроком; граф играл рассеянно, а заботливый родственник, пользуясь этим случаем, обыгрывал его, как говорится, в пух и прах.
   Вечером накануне отъезда в Комчино к Эмме зашел Ядевский, и она без церемоний объявила ему, что он должен отказаться от приглашения Солтыка в случае, если тот предложит ему участвовать в охоте на волков. Оскорбленный юноша осыпал ее упреками, которые она выслушала совершенно равнодушно. Она знала, что будет достаточно одного ее нежного поцелуя, чтобы Казимир успокоился и выполнил ее требование. Так и случилось: несколько минут спустя он уже стоял перед ней на коленях и целовал руки.
   Между тем вернулся человек, посланный с письмом в село Бояры, и доложил, что госпожа Малютина через час будет в Киеве. Мать и дочь успели переговорить и посоветоваться друг с другом до отъезда в имение графа. На следующий день после обеда приглашенные гости отправились в Комчино в маленьких городских санках. Монкони сел с Малютиной, жена его – с Сесавиным, а Генриетта – с Эммой. Граф встретил их на крыльце своего дома и повел под руку старуху Малютину, остальные гости последовали за ними. Тараевич весь побледнел, увидев сектантку, сердце его замерло, им овладело предчувствие чего-то недоброго и это предчувствие не покидало его ни на минуту.
   После того, как гости переоделись и немного отдохнули в отведенных им комнатах, все общество собралось в столовой, где был подан чай. Эмма успела шепнуть на ухо Солтыку нескольких слов, в результате чего он с нею почти не разговаривал, но зато явно ухаживал за Генриеттой, так что последней удалось незаметно передать ему записочку. Перед ужином под предлогом хозяйственных распоряжений граф вышел из столовой и, заперев на ключ дверь своей спальни, прочел следующие слова: «Мне необходимо сегодня же переговорить с вами наедине. Можете ли вы устроить нам свидание? Эмма».
   Граф написал ответ и за ужином передал его Генриетте. По случаю охоты вставать на следующий день предстояло очень рано, и гости вскоре после ужина разошлись по своим комнатам и легли спать.
   Помещение Малютиных состояло из двух спален и прелестной маленькой гостиной. Старуха перекрестила свою дочь, ушла в спальню и заперла дверь на ключ, а Эмма села у топившегося камина.
   – Кто там? – спросила она, услышав легкий стук в дверь.
   – Это я, твоя служанка Генриетта. Я пришла раздеть тебя, – ответила девушка, войдя в комнату.
   – Еще рано... Я жду графа, – сказала красавица.
   – Так я уйду и возвращусь, когда ты прикажешь.
   – Пожалуй, раздень меня. Подай голубую шелковую блузу и туфли... потом останься в спальне и жди моих приказаний.
   Когда в доме все стихло, кто-то тихонько постучался в стену гостиной. Эмма прижала пальцем скрытую за рамой картины пуговку, тотчас же отворилась потайная дверь, и на пороге показался Солтык.
   – Вам нужно что-то сказать мне, – начал он, садясь по другую сторону камина.
   – Послушайте, граф, – сказала красавица, – вы любите меня и желаете на мне жениться, не так ли?
   – Это для вас не новость.
   – Вот вам рука моя... Докажите мне твердость вашего характера... Если никакие препятствия не устрашат вас на пути к желаемой цели, я с гордостью буду носить ваше имя!
   – Чего же вы хотите?.. Перед вами покорный раб, готовый исполнить все ваши приказания!
   – Выслушайте меня.. До меня дошли слухи, что Тараевич – тайный агент ордена иезуитов, которые желают во что бы то ни стало женить вас на Анюте Огинской. Если это им не удастся, то они не остановятся ни перед какими средствами и так или иначе погубят вас непременно.
   Ваши родственники намерены учредить над вами опеку под предлогом вашей необузданной расточительности; они лишат вас права пользования доходами с ваших имений.
   – Возможно ли это?
   – Все это делается для того, чтобы разлучить вас со мной. Если же все вышеупомянутые средства окажутся безуспешными, вас объявят помешанным и запрут в доме умалишенных.
   – Какие адские замыслы! – воскликнул Солтык.
   – Мы можем уничтожить все эти козни, – продолжала сектантка, – поверьте, что вы найдете во мне самую ревностную союзницу... Прежде всего, мы постараемся устранить наших общих врагов.
   – Вы мой ангел-хранитель! – пролепетал Солтык, покрывая руки очаровательницы пламенными поцелуями.

XL. Союз

   Было ясное морозное зимнее утро. Первые лучи восходящего солнца уже позолотили всю окрестность, между тем как вдали, над рекой еще не разошелся туман. В лесу окутанные инеем деревья блестели миллионами бриллиантов, над крышами крестьянских хат клубился легкий дымок. Еще до восхода солнца загонщики устроили облаву. На господском дворе собрались егеря, держа на сворах отличных охотничьих собак. Послушные животные изъявляли свое нетерпение радостным лаем.
   В столовой был подан роскошный завтрак, после которого старуха Малютина объявила, что она останется дома, между тем как Эмма, Генриетта и мать ее, красивая женщина лет тридцати шести, с удовольствием приняли участие в охоте.
   Дамам было предоставлено право, выбрать себе кавалеров: Эмма избрала Солтыка, Генриетта – Сесавина, а ее мать – Тараевича. На мадам Монкони был прелестный костюм из темно-зеленого бархата, отделанный соболями и такая же шапочка. Брюнетка Генриетта предпочла бархат темно-красного цвета и чернобурую лисицу; а белокурая красавица Эмма знала, что ей очень идет светло-синий цвет. У всех троих за плечами были маленькие ружья, а за поясом – ятаганы. Каждая пара ехала в маленьких санках, между тем как остальное общество, состоявшее из соседних помещиков, заняло большие розвальни, размерам напоминавшие Ноев ковчег. Сани, в которых ехал хозяин дома, изображали собой крылатого дракона. Эмма невольно улыбнулась, глядя на мифического зверя.
   – Это символ волшебницы, владычицы стихий, повелительницы бесплотных духов, которая считает всех смертных своими рабами, – отвечал граф на вопрошающий взгляд своей дамы.
   – Граф Солтык никогда не будет рабом женщины.
   – Не шутите... Вы знаете, что я уже несу это иго и не имею другой воли, кроме вашей.
   – Это еще не известно.
   – Подвергните меня испытанию.
   – Не позже, как сегодня, даю вам честное слово.
   Наконец охотники подъехали к опушке леса, вышли из саней и заняли места, указанные лесничими. Солтык остановился со своей дамой в чаще леса, под старым дубом. Обширная поляна открылась их взорам. В нескольких шагах позади них поместился егерь с заряженным ружьем, а и еще немного далее – мужик с рогатиной. Это была необходимая предосторожность на случай появления медведя, которые нередко встречались в киевских лесах.
   Воцарилась глубокая тишина: никто не разговаривал, никто не шевелился, между стволами деревьев виднелись пылающие костры, над головами кружили кровожадные вороны, но и они вскоре исчезли.
   Наконец раздался сигнал – звук трубы. Загонщики пришли в движение:
   лес огласился громкими криками, щелканьем кнутов, звоном колокольчиков, стуком палок о деревья. Спущенные со свор собаки разбежались во все стороны. Вдруг из-за куста выглянула рыжая лисица, и, боязливо озираясь, начала осторожно пробираться к опушке леса. Эмма уже взвела курок, но граф остановил ее и шепнул на ухо:
   – В лисиц стрелять запрещено.
   – Почему?
   – Потому что преждевременные выстрелы могут разогнать волков.
   Казалось, что лисица сознает свою безопасность. Она преспокойно продвигалась вперед, не обращая на охотников никакого внимания. Несколько минут спустя на поляну выбежал ощетинившийся зверь грязно-серого цвета, глаза его метали искры.
   – Это волк? – спросила Эмма.
   Граф утвердительно кивнул головою.
   Еще одно мгновение... грянул выстрел и окровавленный хищник повалился на землю, оглашая окрестность самым отчаянным воем.
   – Надо его пристрелить, – сказал Солтык и шагнул вперед.
   – Предоставьте это мне, – попросила Эмма и, выхватив из-за пояса ятаган, со свирепым наслаждением вонзила его по самую рукоятку в брюхо издыхающего волка.
   Изумление и ужас изобразились на лице графа – щеки Эммы пылали, глаза искрились, кровожадная усмешка искривила ее губы.
   – Охота доставляет вам удовольствие? – спросил он.
   – О да! – отвечала красавица, снова заряжая ружье. – Мне кажется, что в каждом человеке кроется одновременно и божественное и дьявольское; вот почему мы убиваем, уничтожаем и творим добро с одинаковым наслаждением.
   – Какие у вас странные, своеобразные воззрения!
   – Разве вы только теперь заметили, что я недюжинная натура?
   – О нет!
   – Признаюсь вам, что мне не очень нравится этот способ охоты, в нем мало наслаждения. Выстрел или ловкий удар ножом – и все кончено... убитая дичь лежит у ног ваших. То ли дело травля! Вы спугиваете дичь, преследуете ее и, наконец, убиваете. Вот истинное удовольствие!
   – Какая жестокость!
   – Нет, это не жестокость... Я с удовольствием подверглась бы самой ужасной пытке и, как древняя мученица-христианка, пела бы хвалебные гимны, стоя на арене, посреди хищных зверей, готовых меня растерзать... Я не боюсь смерти, потому что жизнь не имеет для меня ничего привлекательного.
   В эту минуту раздался выстрел, другой, третий и целая стая волков, преследуемых собаками, вырвалась на поляну и устремилась к опушке леса. Но Эмма, граф и сопровождающий их егерь выстрелами преградили им путь. Три волка повалились на землю, обагряя снег алой кровью, остальные скрылись в чаще леса. Охота была окончена.
   Граф приказал подать свои сани, усадил в них Эмму и уехал домой. Они уже успели переодеться и, сидя у камина, пили горячий чай, в то время как остальные охотники еще ждали в лесу сигнала, возвещающего окончание травли. Наконец один из лесничих протрубил отбой, и озябшие, проголодавшиеся гости графа Солтыка собрались в обратный путь.
   – Итак, мы будем обороняться общими силами? – обратилась красавица к своему собеседнику.
   Граф молча кивнул. В продолжение нескольких минут оба они не говорили ни слова.
   – Черта вашего характера, которую я подметил только сегодня, еще сильнее привязала меня к вам, – начал Солтык. – Как бы мне хотелось увидеть вас в ту минуту, когда ваш злейший враг будет лежать в прахе у ваших ног!
   – Осуществление этой мечты зависит от вас самих.
   – Вы хотите сказать... Тараевич...
   – Да, наш общий враг... О, как я буду счастлива, когда этот человек окажется в моей власти!
   – Нет ничего легче... Вам стоит только захотеть.
   – Сама я ничего не могу: это возбудит подозрение, но вы можете предать его мне.
   – Охотно... но каким образом?
   – Это уже ваше дело.
   Граф глубоко задумался.
   – Итак, между нами заключен союз против Тараевича, – после довольно продолжительной паузы снова начала сектантка.
   – Против всего мира, – в порыве необузданной страсти возразил Солтык.
   – Тараевич сегодня же должен быть обезврежен.
   – Я придумал кое-что и надеюсь как нельзя лучше устроить это дело... А когда Тараевич будет в вашей власти, что вы намерены предпринять? – спросил граф тоном, изобличавшим его нероновскую натуру во всем ее демонском величии.
   – Этого я еще и сама не знаю.
   – Я этому не верю.
   – Быть может, я не желаю, чтобы вы это знали.
   На дворе послышался звон колокольчиков и щелканье кнутов – усталые охотники вернулись в Комчино.
   – Извините меня, mesdames, – обратился хозяин к мадам Монкони и ее дочери, – я поспешил возвратиться домой, потому что моя дама очень озябла. Прошу вас не стесняться и распоряжаться здесь как у себя дома.
   – Помилуйте, граф! – возразила хорошенькая женщина.
   – Мы переоденемся и сейчас же придем в столовую.
   Сидя вокруг роскошно сервированного стола, никто из гостей и не подозревал, что невинная забава будет иметь развязкой самую ужасную, кровавую драму. Вечер прошел быстро, в приятных разговорах – шутки и остроты градом сыпались со всех сторон. Наступила ночь. Соседние помещики давно уже разъехались по домам, дамы ушли в гостиную, а мужчины, сидя у стола, опорожняли последние бокалы.
   – Давай играть в карты! – воскликнул вдруг Тараевич, вставая с места и едва держась на ногах.
   – Изволь, – ответил Солтык и приказал приготовить стол.

XLI. Проиграл!

   Эмма и Генриетта сидели в маленькой турецкой гостиной: первая – полулежа на диване, а вторая – на ковре у ее ног.
   – Теперь он в моих руках, – сказала Малютина, продолжая начатый разговор.
   – Скажи, как тебе удалось покорить этого деспота? – спросила Генриетта.
   – Странно... ему понравилась моя мнимая жестокость.
   Я нередко спрашиваю себя, почему люди, обладающие непреклонным характером, внушают окружающим не только страх, но и уважение. Это мнение подтверждается историческими фактами: почему, например, злодейства такого изверга, как Иоанн Грозный, производят на людей более сильное впечатление, чем благодеяния Тита? Есть люди, которые с восторгом отзываются о Семирамиде и совершенно индифферентно относятся к матери Гракхов... Моя жестокость поражает графа Солтыка, опьяняет его. Ты, быть может, воображаешь, что я с наслаждением подвергаю человека пыткам или умерщвляю его своими руками? Вовсе нет! Я постоянно опасаюсь, чтобы чувство излишнего сострадания не повредило мне при исполнении моих священных обязанностей. Вот ты – другое дело.
   Я замечала, что страдания наших жертв приносят тебе явное наслаждение. Вот почему ты до сих пор не можешь сделаться жрицей нашей секты. Советую тебе воздерживаться от этих неуместных восторгов. Я с душевным прискорбием исполняю мои священные, но тяжелые обязанности; ты же, наблюдая пытку или участвуя в ней, радуешься не хуже самого бесчеловечного палача.
   – Виновата ли я в том, что Бог сотворил меня такой жестокой? Содрогание жертвы под ударами моего ножа доставляет мне неизмеримое наслаждение, запах человеческой крови опьяняет меня!
   – В этом отношении вы с Солтыком поразительно схожи. Он холодный неумолимый деспот в полном смысле этого слова. Он способен беспощадно казнить людей, топтать их ногами, приносить каждую красивую женщину в жертву своему мимолетному капризу. Людей такого рода я считаю полусумасшедшими. У них избыток жизненной силы проявляется в стремлении мучить и умерщвлять людей, даже не сделавших им ни малейшего зла.
   – Следовательно, и я не в своем уме? – спросила Генриетта.
   – Разумеется.
   Девушка склонила голову, но не возразила ни слова.
   Между тем граф играл со своим родственником в баккара. Тараевич, сам того не замечая, опорожнял одну бутылку за другой и находился в сильно возбужденном состоянии, не обещавшем ничего хорошего. Монкони и Сесавин, опасаясь быть свидетелями неизбежного скандала, ушли наверх, в свои комнаты. Наконец Солтык бросил карты на стол, подошел к окну, отворил его, прошелся несколько раз взад и вперед по комнате и, остановившись на пороге турецкой гостиной, подал Эмме едва заметный знак.
   – Разве ты не хочешь больше играть? – спросил Тараевич, перед которым лежала на столе груда выигранного им золота. – Я обязан дать тебе реванш.
   – Благодарю, мне уже надоела эта игра вдвоем, – ответил граф, – наша обязанность занимать юных дам, которые сидят в гостиной и скучают.
   – Вовсе нет, – сказала Эмма, подходя к карточному столу, – продолжайте играть, господа, а мы на вас посмотрим.
   – Извольте, если это вам угодно, – сказал граф и начал тасовать карты.
   Девушки сели у стола. Эмма смотрела на игру со свойственным ей равнодушием, зато Генриетта следила за каждой открывающейся картой с напряженным вниманием; глаза ее искрились, губы нервно дрожали. Счастье начало постепенно изменять Тараевичу, но он не унывал, увеличивал ставки и пил стакан за стаканом старое венгерское вино. Не прошло и часа, как он проиграл графу весь свой выигрыш и все наличные деньги. Волнение его усиливалось с каждой минутой, щеки его пылали. Наконец он, тяжело дыша, откинулся на спинку стула и засунул руки в карманы.
   – Ты желаешь прекратить игру? – спросил у него Солтык.
   – Странный вопрос! Я проиграл все, что у меня было в карманах.
   – Если хочешь, я могу открыть тебе кредит.
   – Отлично! – обрадовался несчастный игрок. – Я ставлю на карту мою четверку вороных, она стоит пятьсот червонцев... Согласен ли ты принять ее по этой цене?
   – Я держу за нее тысячу червонцев.
   – Дамы будут свидетельницами, – прибавил Тараевич.
   Но ему не повезло, и лошади были проиграны.
   – Черт побери! – закричал он. – Пропади все пропадом! Я ставлю на следующую карту мой лес; он не заложен и стоит, по крайней мере, четыре тысячи рублей.
   – Идет.
   Тараевич потребовал карту, взглянул на нее и положил на стол.
   – Восемь, – сказал граф, переворачивая свою карту.
   – Опять проиграл! Будь она проклята!.. На эту карту я ставлю все, что у меня осталось: усадьбу, овец и все мои паи на нефтяном заводе... Во что оценишь ты все это?
   – Я держу против этого все, что тут на столе и, кроме того, еще десять тысяч рублей.
   – Согласен.
   Открыли карты, у Тараевича было семь, у графа – девять. Отчаянный игрок ударил кулаком по столу с такой силой, что бутылки и стаканы зазвенели.
   – Я нищий! – воскликнул он. – Ты пустил меня по миру!.. Как это благородно... заманить к себе в гости и обыграть до нитки!
   – Это неправда, я тебя не только не заманивал, но всеми силами старался от тебя избавиться. Я хотел прекратить игру, когда ты был в выигрыше, а ты сам принудил меня играть.
   Тараевич встал из-за стола весь бледный, с искаженным злобой лицом, и проговорил сквозь зубы:
   – Это правда... Я изъявил желание продолжать игру, не подозревая за тобой искусства исправлять ошибки судьбы, как говорят французы.
   Наглая выходка бессовестного родственника вывела графа из терпения. Он вскочил, повалил на пол Тараевича, наступил на него ногой и сказал:
   – Я мог бы избить тебя как собаку, но я великодушен и потому позволяю тебе убежать.
   – Не хвастай своим великодушием, – пробормотал Тараевич, дрожа всем телом, – а докажи его на деле. Возврати мне все, что ты у меня выиграл.
   – Изволь, я позволяю тебе сделать еще одну ставку.
   Солтык снова сел к столу и начал тасовать карты.
   – На что же я буду играть? У меня ничего нет... Мне остается только пустить себе пулю в лоб!
   – В таком случае я предлагаю тебе американскую дуэль. Я пустил тебя по миру, а ты оскорбил меня. Поставь свою жизнь на эту последнюю карту. Я же держу против нее все, что у тебя выиграл, и сверх того еще десять тысяч рублей.
   – Идет! – махнув рукой, воскликнул несчастный. – Это для меня безразлично... Так или иначе, мне все-таки придется застрелиться... Но я требую, чтобы карты сдавала одна из этих девиц.
   Эмма Малютина предложила свои услуги и стасовала карты. Все умолкли и затаили дыхание. Взглянув на свои карты, граф сказал: «Довольно», а Тараевич потребовал карту. Наступила решительная минута... Сердце отчаянного игрока з амерло... Еще одно мгновение и он, бледный как мертвец, откинул голову на спинку стула, карты выскользнули из рук его... он проиграл...