Захер-Мазох Леопольд фон. Губительница душ

   – Это он, – шепнула Рахиль, – мы будем сидеть в смежной комнате... В этой двери есть трещина, сквозь которую вам будет все видно и слышно, только не забудьте погасить свечу.
   Эмма молча кивнула и начала заряжать револьвер.
   Сестра милосердия превратилась в стройную, ловкую амазонку; она погасила свечку и припала к двери.
   Рахиль, запрятав руки в карманы своей кацавейки, ходила взад и вперед по довольно грязной, бедно меблированной комнате, а Пиктурно, сидя верхом на стуле, не спускал с нее глаз.
   – Не воображайте, что я влюблена в вас, – сказала еврейка, – поддавшись уговорам, я назначила вам свидание в этом шинке, но это ровно ничего не значит.
   – Я полагал, что вы ко мне неравнодушны, – в замешательстве пробормотал Пиктурно.
   – Неравнодушна? – повторила Рахиль. – Вы ошиблись.
   – Если вы вызвали меня сюда для того, чтобы объявить об этом, то напрасно трудились... вы могли сделать это и в Киеве.
   – Вы еще не знаете, с какой целью я приглашала вас приехать сюда.
   – Перестаньте капризничать, Рахиль, – ласково проговорил студент и, встав со стула, попытался обнять свою возлюбленную, но она с гибкостью змеи выскользнула из его рук и закричала:
   – Не троньте меня!
   – Я вижу, мне придется сейчас же вернуться назад.
   – Уезжайте! – и еврейка повернулась к нему спиною.
   – Рахиль, за что вы сердитесь на меня?
   Ответа не последовало. В ту же самую минуту кто-то постучался снаружи в окно, и еврейка поспешно отдернула занавеску.
   – Что это значит? – спросил Пиктурно.
   – Ничего, – садясь на диван, отвечала молодая женщина. – Подойдите ко мне.
   Юноша охотно исполнил ее приказание и спросил, взяв ее за обе руки:
   – Вы не будете больше капризничать?
   – Быть может, это был не каприз, а только уловка для того, чтобы завлечь вас.
   – Меня?! Да я давно уже нахожусь в вашей власти.
   – Я не об этом... Для меня недостаточно того, что птичка попалась в силки, мне надо позаботиться о том, чтобы она не вырвалась из них, – и еврейка с быстротою мыши обхватила его руками и накинула ему петлю на шею.
   – Что вы делаете? – воскликнул Пиктурно. – Вы хотите меня задушить!..
   В комнату ворвались сообщники Рахили: Юрий, Табич и Джика, и прежде чем несчастный юноша успел опомниться, он был уже связан по рукам и ногам и лежал на полу с кляпом во рту. Он устремил на еврейку умоляющий взгляд, но та только презрительно пожала плечами. Затем студента засунули в мешок, привязали к седлу и увезли.
   – Готовы ли вы, барышня? – спросила еврейка, отворяя дверь в смежную комнату.
   – Готова.
   – Вы видели, как ловко я все исполнила? Теперь настала ваша очередь.
   – Вы увидите, как я исполняю возложенные на меня обязанности.
   – Нет, не увижу... Я не могу хладнокровно смотреть на кровопролитие...
   Пожалуйте... Юрий проводит вас в рощу.
   Эмма поспешно надела шляпу и перчатки, взяла в руки хлыст и вышла из шинка. Юрий помог ей сесть на лошадь, и вдвоем они поскакали к лесу, где их ожидали сообщники и жертва. Пиктурно был привязан к дереву, остальные лежали вокруг пылающего костра.
   Черты лица девушки показались студенту знакомыми, но наряд ее сбил его с толку.
   – Мы находимся здесь в полной безопасности, не правда ли? – спросила она, обращаясь к Табичу, старику огромного роста, который утвердительно кивнул ей головой.
   – Для начала, я попробую уговорить его, – продолжала Эмма, – Джика останется здесь со мною, а Табич и Юрий будут стоять на карауле и, в случае опасности, дадут мне знать с помощью свистка.
   Джика была плотная, проворная женщина среднего роста, с загорелым лицом и гордой, презрительной усмешкой на толстых губах. На ней был надет овчинный полушубок, из-под которого виднелась короткая красная юбка. На ногах – мужские сапоги, голова повязана желтым платком.
   – Вынь кляп у него изо рта, – приказала ей Эмма.
   – Что значит вся эта комедия? – спросил Пиктурно. – Теперь я узнал вас... Мы встречались с вами в Красном кабачке; но мужчина вы или женщина, я не знаю...
   – Я девушка.
   – Объясните же мне эту глупую шутку. По вашей милости мы все заработаем как минимум сильный насморк.
   – Тут нет никакой шутки, – отвечала ему Эмма, – вы находитесь во власти сострадательных людей, которые желают спасти вашу душу, предав вас смерти.
   – Да вы с ума сошли!!!
   – Вы умрете... Никто не придет вам на помощь... Покайтесь в ваших грехах и умрите добровольно, или...
   – Добровольно?! – перебил ее Пиктурно. – Боже меня сохрани! Мне жизнь еще не надоела. Убирайтесь вы к черту с вашей философией... Развяжите меня сию же минуту, иначе я закричу и позову на помощь!
   – Никто вас не услышит.
   – Караул! Режут! – закричал Пиктурно.
   – Решайтесь же, – прибавила Эмма, вынимая револьвер.
   – Я не хочу умирать! – стонал несчастный.
   – Кайтесь.
   – Не хочу!!!
   – Молитесь.
   – Нет! Нет!
   – В таком случае, я приношу вас в жертву во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь!
   Раздался выстрел. Пуля засела в правой руке. Алая кровь брызнула из раны и обагрила снег.
   – Покайтесь в грехах, пока еще есть время.
   – Караул! Караул!
   Вторая пуля попала в левое плечо... Студент упал на колени.
   – Сжальтесь!.. Пощадите... – как стон вырвалось из его груди.
   – Господь милосерден, – отвечала Эмма, хладнокровно продолжая стрелять, словно в мишень: еще две пули попали в живот и, наконец, пятая – в грудь.
   – Так убейте ж меня поскорее! – взмолился Пиктурно.
   Грянул выстрел... голова несчастного юноши склонилась на грудь... и его не стало...
   – Умер, – проворчала Джика, приложив ухо к его сердцу, затем пронзительным свистом дала знать сообщникам, что жертвоприношение совершилось.
   Табич и Юрий вернулись на место преступления и начали копать могилу, а Эмма отправилась обратно в Киев.
   На следующий день она проспала до полудня.
   Когда она, сидя перед зеркалом, расчесывала волосы, в уборную ее без доклада вошел Бедросов и вскричал:
   – Знаете ли вы, какое таинственное происшествие встревожило сегодня весь город?
   – Нет, я ничего не слышала.
   – Вчера пропал студент здешнего университета по фамилии Пиктурно. Вероятно, его убили. Он был любовником еврейки, содержательницы Красного кабачка. Я сделал там обыск, но к сожалению ничего не нашел.
   – Это естественно.
   – Почему?
   – Недаром же я предлагала вам свои услуги в качестве полицейского агента.
   – Вы можете навести нас на след?
   – Нет, но я могу дать вам дружеский совет: оставьте это дело...
   в нем замешаны высокопоставленные личности... Это была американская дуэль.
   – С кем же?
   – Полагают, что с графом Солтыком... Пиктурно уехал за границу, где он должен застрелиться.
   – Благодарю вас за совет, милая барышня, и непременно им воспользуюсь.

XVII. Прекрасная мечта

   Анюта сидела за роялем и разыгрывала ноктюрн Шопена, когда Генриетта вошла в залу. Подруги обнялись и поцеловались.
   – Тебя можно поздравить? – спросила гостья.
   – С чем это?
   – Ты выходишь замуж.
   – За кого же?
   – К чему скрывать то, о чем говорит весь город. Если бы ты знала, как тебе завидуют! Ты будешь графинею Солтык!
   – Но ведь это не может случиться без моего согласия... Я не кукла, которую можно подарить кому угодно.
   – Говорят, что ты уже дала слово графу.
   – Боже меня сохрани!
   – Анюта, да ты с ума сошла! Он такой красавец, такой богач!
   – Может быть, но я его не люблю и никогда любить не буду.
   – Устарелые понятия о браке, душа моя! Сердце тут не при чем. Благодаря графу ты займешь блистательное положение в обществе, он окружит тебя роскошью, будет исполнять все твои желания, – да ведь это блаженство, милая моя, а все остальное пустяки! Скучать тебе не придется, у тебя будут толпы поклонников, ведь ты такая хорошенькая!
   Анюта не без удивления посмотрела на подругу.
   – Я не узнаю тебя, Генриетта, – сказала она. – Куда же девались твои мечты, твои идеалы?
   – Это принадлежности любви, но только не супружества.
   – Я серьезно смотрю на брак...
   – Перестань... Над тобою будут смеяться! Ты только послушай, о чем разговаривают между собою молодые замужние женщины, так ты ахнешь!
   – Пусть надо мною смеются сколько угодно, но я выйду замуж не иначе, как по любви.
   Пока девушки разговаривали в зале, в будуар хозяйки дома вошел иезуит с многозначительной торжественной улыбкой на губах.
   – Ну, что новенького, достопочтенный патер? – спросила Огинская, пожимая ему руку. – Вы сияете от радости.
   – Как же мне не радоваться, когда моя заветная мечта вскоре должна осуществиться... Мой граф решил жениться!
   – На ком же?
   – И вы еще спрашиваете!.. На нашей милой Анюте!
   – Какая честь для нас...
   – Оба они для меня как родные, – продолжал езуит. – Я давно уже мечтаю об их браке. Анюта умная, добрая девушка, она сумеет обуздать дикий нрав своего будущего супруга, который может быть так полезен своей угнетенной родине!
   – Я надеюсь... – заикнулась было Огинская, но патер не слушал ее и продолжал:
   – Сегодня граф придет просить руки вашей дочери. Будьте начеку: Анюта упряма, смотрите, чтобы она не разрушила наших воздушных замков... а главное, не говорите графу, что я предупредил вас о его намерениях.
   – О, конечно... Но неужели вы думаете, что Анюта...
   – Своенравная девочка?.. Да, я в этом убежден... Она готовит нам сюрприз.
   – Не может быть! – возразила Огинская. – Если бы даже граф ей и не очень нравился...
   – А что, если она влюблена в другого?
   – Помилуйте!
   – Дай Бог, чтобы я ошибался.
   – Неужели вы полагаете, патер Глинский, что Анюта влюбилась в сына моей приятельницы, поручика Ядевского?
   – Почему же нет?
   – Ребяческие фантазии и больше ничего! Все мы были молоды и мечтали о каких-то идеалах, но разве мечты эти осуществились в замужестве?.. Не подготовить ли мне Анюту? – прибавила она после непродолжительной паузы.
   – О, нет! Предоставьте это графу. Он человек опытный в сердечных делах, и уж если ему не посчастливится уговорить Анюту, то и наши старания будут тщетны, – сказал иезуит и, поцеловав Огинской руку, вышел из будуара.
   Ровно в полдень экипаж богатого жениха остановился у подъезда дома Огинских. Хозяин встретил графа чуть ли не в передней и повел в гостиную, где сидела хозяйка. После нескольких салонных фраз и обоюдных приветствий в гостиной воцарилась тишина, нарушавшаяся только стуком маятника в старинных бронзовых часах да треском дров в мраморном камине.
   – Я приехал по очень важному для меня делу, – начал Солтык, – я, так сказать, ставлю на карту счастье всей моей жизни... Я люблю вашу дочь и осмеливаюсь просить ее руки.
   – Вы делаете нам величайшую честь, граф, – ответил Огинский. – Я никогда не смел и мечтать и о такой партии для моей дочери.
   – Это честь для меня, уверяю вас.
   – Помилуйте, граф, такая любезность...
   – Что за церемонии, – вмешалась в разговор Огинская, – только бесполезная трата времени. С удовольствием, граф, я вручаю вам судьбу моей Анюты!
   Граф почтительно поцеловал руку своей будущей тещи.
   – Вы, вероятно, уже объяснились с моей дочерью? – поспешно спросила Огинская.
   – Нет еще, – отвечал Солтык, – и прошу вас не говорить ей о том, что я уже сделал предложение.
   – Как вам угодно.
   – Получив согласие на брак, я прошу у вас позволения чаще бывать в вашем доме, чтобы изучить характер моей будущей жены.
   – И у вас будет возможность выбрать удобную минуту для объяснения, – прибавила Огинская, – мне очень нравится, что вы сами хотите покорить сердце моей дочери, граф. Она у меня немного упряма, так что я не берусь уговаривать ее или давать ей советы.
   – Не беспокойтесь, – улыбнулся Солтык, – ваша дочь не будет знать, что я уже получил ваше согласие, и я буду разыгрывать перед ней только пылкого влюбленного. Это будет для меня тем легче, что я люблю ее до безумия... Вы, быть может, и не подозреваете, до какой степени эта страсть овладела мною!
   – Почему же нет?
   – Моя репутация не безупречна...
   – Вам все завидуют, граф! Да и как не завидовать человеку, так щедро одаренному природой... Но я всегда была вашей защитницей, поверьте.
   – Очень вам благодарен.
   Портьеры в гостиной тихонько распахнулись, на пороге показалась Анюта и тотчас же скрылась.
   Граф откланялся и вышел. На лестнице он повстречался с Ядевским; соперники обменялись враждебными взглядами.
   Анюта встречала Казимира в зале.
   – Вы опоздали, – шепнула она ему. – Граф уже просил у родителей моей руки.
   – Не надо отчаиваться, – с чувством собственного достоинства возразил молодой человек, – впрочем, все зависит от вас. Объявите родителям о своем решении. Граф Солтык – человек гордый, он сам откажется от своих притязаний, когда узнает, что ваше сердце принадлежит другому.
   – Не знаю... я не жду ничего хорошего... Но будьте уверены: я пойду до конца и буду смело отстаивать свое право быть счастливой, – сказала Анюта и, крепко пожав руку Казимиру, ушла в свою комнату.
   Сердце юноши невольно замерло, когда он переступил порог гостиной, где сидела хозяйка дома.
   – Ваша дружба с моей матерью, – начал он, – и та благосклонность, с которой вы всегда относились ко мне, придали мне смелости, и я решился обратиться к вам с просьбой...
   Нервная дрожь пробежала по спине толстой барыни; она догадалась, о чем пойдет речь.
   – Говорите, – сказала она, – и если только это от меня зависит... – А сама подумала: «Как бы мне поскорее от него отделаться!»
   – Я люблю вашу дочь, и она любит меня...
   – В самом деле? – усмехнулась Огинская. – Но, я надеюсь, вы не считаете это чувство серьезным?
   – Настолько серьезным, что я пришел к вам просить ее руки...
   – Милый мой Казимир! – и тщеславная маменька принудила себя засмеяться. – Вы оба почти дети! Выбросьте эту мысль из головы... Все мы в молодости увлекаемся несбыточными мечтами! Впрочем, моя Анюта уже почти помолвлена.
   – Помолвлена?.. Без ее согласия?
   – Граф Солтык получил наше согласие; я уверена, что Анюта не станет противиться нашей воле... Это такая блестящая партия!
   – А сердце вашей дочери?.. А счастье всей ее жизни?
   – О, она будет счастлива!
   – Нет, не будет! – вскричал юноша и тотчас же прибавил: – Анюта никогда не согласится на этот брак.
   – Это мы увидим! – строго возразила Огинская. – Во всяком случае, я прошу вас прекратить ваши ухаживания за моей дочерью и даже – как мне ни больно просить вас об этом, – не посещать впредь нашего дома...
   – Этому последнему приказанию я готов повиноваться, но любовь моя к Анюте прекратится только с моей жизнью.
   Несчастный юноша поклонился и с разбитым сердцем вышел из гостиной. Анюта ждала его на площадке лестницы.
   – Отказали? – дрожащим голосом спросила она.
   – Да... Вас выдают замуж за графа Солтыка и надеются, что вы не откажетесь от этой блистательной партии!
   – Ошибаются! – возразила девушка, гордо вскидывая голову. – Они могут на время разлучить меня с вами, но не в их власти заставить меня выйти за графа Солтыка. Положитесь на меня, Казимир, не верьте никаким интригам... Для нас не все еще потеряно!
   – Выдержите ли вы эту нравственную борьбу?
   – О, у меня достаточно силы воли!
   – Но мне запрещено бывать в вашем доме.
   – И все же, мы будем встречаться.
   – Каким образом?
   – Предоставьте это мне. На днях я сообщу вам свой план.
   – Анюта, графине Солтык предстоит самая блистательная будущность... Устоите ли вы против этого искушения?
   – Не стыдно ли вам так говорить? – вскричала девушка. – Меня ничем ослепить невозможно, потому что я люблю вас всем сердцем.
   – Неужели вы меня действительно так любите?
   Анюта улыбнулась, и в одной этой улыбке заключалось больше уверений в любви, чем в тысяче клятв. Не говоря ни слова, она положила свои маленькие ручки на плечи Казимира Ядевского и подтвердила свою немую клятву горячим поцелуем.

XVIII. Розы увядают

   Прошло уже два дня после свидания Казимира с Анютой, а от нее не было никаких известий. На третий день, вечером, влюбленный юноша не выдержал и пошел хоть издали взглянуть на дом Огинских. Окна парадных комнат не были освещены.
   «Вероятно они в опере», – подумал Ядевский, нанял извозчика и поехал в театр.
   – Скоро ли кончится опера? – спросил он у кассира.
   – Каменный гость только что вышел на сцену, – отвечал тот.
   Давали «Дон-Жуана». Казимир начал ходить взад и вперед, ожидая разъезда публики; минуты тянулись бесконечно. Наконец двери из коридора распахнулись, и пестрая толпа нарядных дам и кавалеров, смеясь и разговаривая, наполнила вестибюль. Ядевский притаился в тени, за колонной, и с удовольствием заметил, что Анюта, идя под руку с графом, ни разу не улыбнулась и даже не позволила ему подсадить ее в карету.
   На другой день рано утром Тарас принес ему записку следующего содержания: «Приходите сегодня к вечерне в католическую церковь и ждите меня у исповедальни, налево от двери. Ваша верная Анюта».
   Свечи уже горели, когда Казимир вошел в церковь. Он остановился у колонны неподалеку от двери. Вскоре вошла Анюта в сопровождении Тараса и села на переднюю скамейку. Инстинктивно оглянувшись, она заметила Ядевского и приветливо кивнула ему. Началась служба. Никогда еще молодой человек не молился так усердно, как в этот день. Ему казалось, что его молитва вместе с чистым голосом невинной девушки как фимиам возносится к престолу Всевышнего. Наконец вечерня закончилась, народ вышел из церкви, и молодые люди встретились в условленном месте.
   – Мне надо многое рассказать вам, – начала Анюта.
   – Прежде всего, я должен вам признаться, что мною в эти дни овладело сомнение, но я увидел вас вчера под руку с Солтыком, и тяготившее меня чувство ревности рассеялось как дым.
   – Это мне не нравится, Казимир... Вы за мною следите... Разве вы не уверены в моей к вам любви?
   – Мне просто захотелось увидеть вас.
   – Не делайте этого, если не желаете огорчить меня.
   – Даю вам честное слово, что это не повторится.
   Они сели на скамейку. В церкви царил таинственный полумрак, там и здесь перед иконами теплились лампадки.
   – Если бы вы знали, друг мой, как я страдала в эти дни! – сказала девушка, и глубокий вздох вырвался из ее груди. – Я никого не полюблю кроме вас, но я потеряла надежду сделаться вашей женою. Мои родители угрожают мне проклятием и лишением наследства... Это ужасно, не правда ли?.. Для вас я готова пожертвовать всем на свете, но и с вами я не буду счастлива, если надо мной будет тяготеть родительское проклятие.
   – Вас пытаются только запугать этим, – успокаивал ее Казимир. – Прошли те времена, когда неверных жен замуровывали в стену, а непокорных дочерей запирали в монастырь! Кто проклянет свою единственную дочь только за то, что она следует велению своего сердца? Поверьте, этого не может быть.
   – Вы мало знаете моих родителей.
   – Я вижу, вы упали духом.
   – Нет, милый мой... Посоветуйте, что мне делать?
   – Есть одно средство... и средство верное, – после минутного колебания отвечал Казимир.
   – Какое? Да говорите же, ведь я не ребенок!
   – Побег...
   – На это я не решусь.
   – А я, кроме побега и тайного брака, других средств не знаю.
   – О, друг мой, благословение священника не снимет с меня родительского проклятия!
   – Не верьте этому, Анюта, вас только пугают.
   – Нет, Казимир, нет, я не могу последовать вашему совету... Я люблю вас более всего на свете, но я люблю и моих родителей и не хочу огорчить их.
   – Вы всего боитесь... Положитесь на меня, и я устрою это дело как нельзя лучше.
   – Нет, не могу! Это убьет моих родителей.
   – Вы не решаетесь потому, что не любите меня! При первом препятствии вы готовы покинуть меня... Ваша мать была права, называя эту любовь ребяческим чувством, пустою мечтой с вашей стороны!
   – Вооружитесь терпением, друг мой, если вы меня действительно любите, – умоляла Анюта.
   – Я докажу вам на деле всю силу моей любви. Вы легко перенесете разлуку со мною, а я разлуки с вами не переживу... Лучше умереть, чем видеть вас замужем за другим!
   – Так вот награда за мою любовь к вам? Нет, Казимир, вы этого не сделаете.
   – Я потерял надежду на счастье, а жизнь без вас не имеет смысла.
   – Следовательно, вы сомневаетесь в моей верности?
   – Вы заражены предрассудками, Анюта. Ваши нянюшки и гувернантки вбили вам в голову какие-то дикие понятия о жизни!.. Надо бороться с препятствиями.
   – Лучше погибнуть, чем решиться на бесчестный поступок.
   – Так умрем же вместе! – в порыве страсти вскричал пылкий юноша, прижимая Анюту к своему сердцу.
   – Я согласна, – с кроткой улыбкой ответила девушка, – но не теперь, когда все еще может перемениться к лучшему.
   Горькая усмешка скользнула по губам Ядевского.
   – И на это не достает у вас смелости! – проговорил он.
   – Что с вами сегодня, Казимир? Право, я не узнаю вас.
   – Я кажусь вам странным, даже смешным, потому что принял шутку за серьезное чувство... Вам только кажется, что вы любите меня. Завтра, быть может, мысли ваши примут другое направление, а послезавтра вы и вовсе меня позабудете... Пережить это я не в силах... Пуля избавит меня от этого ненавистного существования!
   – Сохрани вас, Боже, от этого, Казимир!.. Подумайте только, как это огорчит вашу мать!.. Опомнитесь!.. Вы не в своем уме!..
   – Нет, я говорю совершенно хладнокровно.
   – Дайте мне честное слово, что вы не застрелитесь.
   – Вы хладнокровно приговариваете меня к пожизненной каторге...
   – Я желаю сохранить вашу жизнь, потому что она принадлежит мне! – и Анюта обняла и крепко поцеловала юношу. – Любовь наша преодолеет все препятствия, и мы будем счастливы!
   Казимир с сомнением покачал головою.
   – Верите ли вы мне... даете ли честное слово, что не застрелитесь?
   – Вот вам моя рука... я сдержу данное мною слово. Но вы еще не знаете, что такое время. Это страшная, всесокрушающая сила, уничтожающая медленно, но верно ваши впечатления, желания, мечты, страсть и даже воспоминания. Случается, что самая пламенная любовь со временем превращается в равнодушие... О, не дай Бог дожить до этого!.. Я потерял надежду на счастье, потому и возвращаю данное вами мне слово... Вы свободны...
   – Вы разлюбили меня! – вставая, вскрикнула Анюта. – Я это чувствую...
   – Я люблю вас до безумия!.. Но я не хочу дожить до той минуты, когда вы сами станете смеяться над этой любовью и называть ее юношеским увлечением или просто глупостью.
   – О, как мало вы меня знаете!
   – Докажите, что я ошибаюсь, решитесь обвенчаться со мной без согласия ваших родителей, и тогда я поверю, что вы меня любите... Нет?.. В таком случае мы оба свободны. Нас не связывают более никакие клятвы, никакие обещания, мы с вами больше не увидимся...
   Будущее покажет, насколько искренним было ваше чувство.
   – Я не заслужила от вас такой жестокости, Казимир! – Бедная девочка закрыла лицо руками, и горячие слезы потекли по ее щекам.
   – Проклинайте меня, но я не могу поступить иначе.
   – Вы добровольно отказываетесь от меня?
   – Согласитесь на побег со мною...
   – Я не смею...
   – Ну, так прощайте.
   И Ядевский быстрыми шагами вышел из церкви.

XIX. В сетях

   В числе прочих городских новостей Сесавин рассказал Эмме Малютиной о катастрофе, уничтожившей юношеские мечты Казимира. Он не предполагал, какое глубокое впечатление эта история произведет на его собеседницу. Она вскрикнула, побледнела, вскочила с места и в сильном волнении начала ходить взад и вперед по комнате.
   – Расскажите мне все, что вы знаете, – попросила она, всеми силами стараясь скрыть овладевшее ею чувство. – Да говорите же!.. Родители отказали ему от дома, а девочка выходит замуж за графа Солтыка, – не так ли?
   – Ну да... Понятно, такая блестящая партия!..
   – Бедный поручик увлекся несбыточной мечтою и больше ничего.
   Как только ушел Сесавин, Эмма написала письмо Ядевскому, прося его зайти к ней, когда у него будет свободная минута.
   «Что со мною? – насторожилась она. – Какое-то лихорадочное состояние... сердце замирает... И все это из-за любовной неудачи Казимира?.. Нет, это потому, что он влюбился в Огинскую... Уж не ревную ли я?.. Разве я сама влюблена в него?..» – и она почувствовала, как вся кровь ее взволновалась при этой мысли.
   Не прошло и получаса, как в ее гостиную вошел Ядевский, бледный, мрачный, задумчивый. Молодая хозяйка с приветливой улыбкой пожала ему руку.
   – Давно вы у меня не были, – начала она.
   – Действительно, я очень виноват перед вами.
   – Я была на вас сердита, но как только вы вошли в комнату, я вам все простила.
   – Очень вам благодарен.
   Разговор прервался. Казимир сидел, бессознательно глядя в одну точку, а Эмма внимательно рассматривала его похудевшее бледное лицо.
   – Что с вами? – прервала, наконец, Эмма тяжелое молчание. – Куда девалась ваша прежняя веселость?
   – Жизнь надоела мне, – дрожащим голосом отвечал юноша, – пора прекратить эту невыносимо глупую комедию.
   – Вас огорчили?
   – Нет.
   – Обидели, огорчили!.. Не скрывайте... я знаю все!
   Казимир пожал плечами.