Страница:
Эмма прилегла на диван, покрытый шкурой пантеры. Граф остановился перед ней, с трудом сдерживая порывы бушевавшей в нем страсти.
– Выслушайте меня! – начал он дрожащим от волнения голосом. – Ободрите меня хоть одним словом, иначе я не решаюсь...
– Неужели вас до такой степени смущает и страшит разговор с женщиной?
– Да, потому что эта женщина вы, Эмма!
– Вы ошибаетесь.
– Нет, я узнал вас... Возможно ли вас не узнать, не различить, даже и под маской, между тысячами женщин?.. Да, это вы, Эмма, всегда надменная, холодная и жестокая.
– Это не жестокость, а лишь благоразумие.
– Чем я заслужил вашу ненависть? За что вы с таким убийственным недоверием относитесь ко мне?
Коварная улыбка скользнула по губам красавицы.
– Какая оскорбленная невинность! – воскликнула она. – А как же ваше прошлое... Поступки Дон-Жуана в сравнении с вашими кажутся проказами неопытного школьника.
– Уверяю вас, что моя репутация в этом отношении слишком преувеличена, хотя я не безгрешен в известном смысле. Что же я за человек по вашему мнению?
– Вы злодей, потому что ухаживаете за мной, будучи влюблены в Анюту Огинскую.
– Меня хотят женить на ней, – это правда.
– Иезуитская тактика! Вы сделаетесь орудием для достижения каких-нибудь политических целей; вот зачем необходимо это соединение двух могущественных польских фамилий.
– Быть может, вы и правы, но я вовсе не гожусь для этих целей.
– Следовательно, вы не любите Анюту?
– Нет... Я люблю вас! – добавил он, становясь на колени.
Громкий смех был ответом на это признание.
– Вы смеетесь... Вы мне не верите... Клянусь, что до встречи с вами мое сердце было свободно! Я ухаживал за женщинами, но никогда не увлекался ими. То были мимолетные юношеские забавы, и больше ничего... Я не умею определить то чувство, которое вы возбуждаете во мне. Оно для меня так ново, так необъяснимо. Я не влюблен в вас, не ослеплен вашей красотой, но мне кажется, что мы созданы друг для друга, что жизнь вдали от вас была бы для меня адом. Если это не любовь, то что же тогда?
Эмма с непритворным участием смотрела на его красивое выразительное лицо.
– Бедный граф, – вздохнула она. – Я начинаю верить, что вы меня действительно любите.
– И вам жаль меня, потому что вы не можете ответить мне взаимностью... Сердце ваше принадлежит другому.
– Я не люблю вас, но сердце мое свободно, попробуйте покорить его. Скажу вам более: из всех моих поклонников вы один нравитесь мне, – прибавила она, расстегивая толстую золотую цепь, обвивавшую ее руку.
– Следовательно, вы позволяете мне надеяться?.. О, какое счастье!
Вне себя от радости граф покрывал руки красавицы пламенными поцелуями, а она тем временем накинула на него цепь.
– Вы делаете меня своим рыцарем?
– Нет, своим рабом... Вы видите, что я сковала вас.
Между тем, в танцевальной зале к Казимиру Ядевскому подошла маска в розовом домино.
– Ты один, – начала она, – где та очаровательная женщина, в которую ты влюблен?
– Я не понимаю, о ком ты говоришь... Сердце мое свободно, – возразил молодой человек.
– Меня тебе трудно будет обмануть. Я знаю, что ты недавно клялся в любви одной девушке, но ты забыл свои клятвы и влюбился в другую...
– Кто ты? – воскликнул Казимир, схватив незнакомку за руку.
Рука ее дрожала.
– Нет, не может быть... Я ошибаюсь, – процедил он сквозь зубы. – Признайся, тебя кто-нибудь подослал ко мне?
– Никто... Я хочу предостеречь тебя... Тебе угрожает опасность.
– С какой стороны?
– Со стороны любимой тобой женщины.
– Если ты хочешь, чтобы я поверил тебе, расскажи мне все, что ты знаешь.
Глубокое сострадание выразилось в черных глазах незнакомки.
– Изволь, – сказала она, – ты узнаешь все... Но не теперь... Здесь не место для подобных объяснений.
Незнакомка вырвала свою руку из рук Ядевского и исчезла в толпе...
XXVII. Небо и яд
XXVIII. Путь в царствие небесное
XXIX. Живые карты
– Выслушайте меня! – начал он дрожащим от волнения голосом. – Ободрите меня хоть одним словом, иначе я не решаюсь...
– Неужели вас до такой степени смущает и страшит разговор с женщиной?
– Да, потому что эта женщина вы, Эмма!
– Вы ошибаетесь.
– Нет, я узнал вас... Возможно ли вас не узнать, не различить, даже и под маской, между тысячами женщин?.. Да, это вы, Эмма, всегда надменная, холодная и жестокая.
– Это не жестокость, а лишь благоразумие.
– Чем я заслужил вашу ненависть? За что вы с таким убийственным недоверием относитесь ко мне?
Коварная улыбка скользнула по губам красавицы.
– Какая оскорбленная невинность! – воскликнула она. – А как же ваше прошлое... Поступки Дон-Жуана в сравнении с вашими кажутся проказами неопытного школьника.
– Уверяю вас, что моя репутация в этом отношении слишком преувеличена, хотя я не безгрешен в известном смысле. Что же я за человек по вашему мнению?
– Вы злодей, потому что ухаживаете за мной, будучи влюблены в Анюту Огинскую.
– Меня хотят женить на ней, – это правда.
– Иезуитская тактика! Вы сделаетесь орудием для достижения каких-нибудь политических целей; вот зачем необходимо это соединение двух могущественных польских фамилий.
– Быть может, вы и правы, но я вовсе не гожусь для этих целей.
– Следовательно, вы не любите Анюту?
– Нет... Я люблю вас! – добавил он, становясь на колени.
Громкий смех был ответом на это признание.
– Вы смеетесь... Вы мне не верите... Клянусь, что до встречи с вами мое сердце было свободно! Я ухаживал за женщинами, но никогда не увлекался ими. То были мимолетные юношеские забавы, и больше ничего... Я не умею определить то чувство, которое вы возбуждаете во мне. Оно для меня так ново, так необъяснимо. Я не влюблен в вас, не ослеплен вашей красотой, но мне кажется, что мы созданы друг для друга, что жизнь вдали от вас была бы для меня адом. Если это не любовь, то что же тогда?
Эмма с непритворным участием смотрела на его красивое выразительное лицо.
– Бедный граф, – вздохнула она. – Я начинаю верить, что вы меня действительно любите.
– И вам жаль меня, потому что вы не можете ответить мне взаимностью... Сердце ваше принадлежит другому.
– Я не люблю вас, но сердце мое свободно, попробуйте покорить его. Скажу вам более: из всех моих поклонников вы один нравитесь мне, – прибавила она, расстегивая толстую золотую цепь, обвивавшую ее руку.
– Следовательно, вы позволяете мне надеяться?.. О, какое счастье!
Вне себя от радости граф покрывал руки красавицы пламенными поцелуями, а она тем временем накинула на него цепь.
– Вы делаете меня своим рыцарем?
– Нет, своим рабом... Вы видите, что я сковала вас.
Между тем, в танцевальной зале к Казимиру Ядевскому подошла маска в розовом домино.
– Ты один, – начала она, – где та очаровательная женщина, в которую ты влюблен?
– Я не понимаю, о ком ты говоришь... Сердце мое свободно, – возразил молодой человек.
– Меня тебе трудно будет обмануть. Я знаю, что ты недавно клялся в любви одной девушке, но ты забыл свои клятвы и влюбился в другую...
– Кто ты? – воскликнул Казимир, схватив незнакомку за руку.
Рука ее дрожала.
– Нет, не может быть... Я ошибаюсь, – процедил он сквозь зубы. – Признайся, тебя кто-нибудь подослал ко мне?
– Никто... Я хочу предостеречь тебя... Тебе угрожает опасность.
– С какой стороны?
– Со стороны любимой тобой женщины.
– Если ты хочешь, чтобы я поверил тебе, расскажи мне все, что ты знаешь.
Глубокое сострадание выразилось в черных глазах незнакомки.
– Изволь, – сказала она, – ты узнаешь все... Но не теперь... Здесь не место для подобных объяснений.
Незнакомка вырвала свою руку из рук Ядевского и исчезла в толпе...
XXVII. Небо и яд
Через два дня Казимир Ядевский получил анонимное письмо, в котором его приглашали на свидание в католическую церковь, ту самую, где он имел последнее объяснение с Анютой Огинской.
В первую минуту ему показалось, что письмо от нее, но разговор с розовым домино навел его на другую мысль. Быть может, Эмма имеет серьезные виды на графа Солтыка. В таком случае, частые посещения другого поклонника могут стеснить ее. И она подослала свою поверенную, чтобы напугать его мнимой опасностью и заставить прекратить свои визиты. Загадочные поступки Эммы были для него неисчерпаемым источником душевных тревог. Мало-помалу недоверие закралось в его сердце и овладело им с неимоверной силой.
Тем не менее, в назначенный час он отправился в церковь. Она была пуста, только перед алтарем молилась на коленях какая-то женщина. Шорох шагов Казимира заставил ее оглянуться. Она встала и пошла ему навстречу.
– Благодарю вас за то, что вы пришли сюда, – сказала она, подавая ему руку.
– Возможно ли это?.. Анюта! – в изумлении пролепетал молодой человек.
– Да, это я, – ответила она, откидывая вуаль со своего бледного печального лица. – Я боюсь за вас, Казимир...
Не могу сказать вам ничего положительного, но я чувствую, что вам угрожает опасность. Загадочная личность Эммы Малютиной внушает мне ужас. Мне кажется, она принадлежит к какой-то таинственной секте, и вы непременно сделаетесь ее жертвой, если Бог не поможет мне спасти вас.
– Какие мрачные предчувствия! – воскликнул Казимир. – Эмма подруга моего детства! Она дочь почтенных, всеми уважаемых родителей.
– Это решительно ничего не доказывает! Тайные религиозные секты стараются приобретать сообщников в аристократических семействах и делают их орудием для достижения своих целей. Быть может, и Эмма принадлежит к одной из таких сект.
– Смерть не страшит меня... Жизнь утратила смысл, когда вы меня разлюбили... Эмма не сделает меня несчастнее, чем сделала ваша измена, Анюта.
– Она убьет вас! – воскликнула девушка. – О, Казимир, сжальтесь над вашей матерью... Сжальтесь надо мной!.. Сердце мое обливается кровью при мысли...
Громкие рыдания прервали ее слова.
– Моя смерть не может огорчить графиню Солтык.
– Я никогда не буду женой графа. Он сделал мне предложение, но я отказала ему.
– Правда ли это, Анюта? Почему же вы скрыли это от меня?
– Я поклялась вам в вечной верности и никогда не нарушу своей клятвы.
– Простите меня... Я усомнился в твердости вашего характера и, под влиянием оскорбленного самолюбия, сам изменил вам.
– Охотно прощаю вам все и не требую вашей любви... Я желаю спасти вашу жизнь, научите меня, как это сделать?
– Уверяю вас, Анюта, что вы ошибаетесь.
– Нет-нет! Расстаньтесь с Эммой... Избегайте ее!
– Не могу... Теперь уже поздно...
– Скажите лучше, что не хотите, потому что ваша любовь к ней слишком сильна.
– Вы дали волю своему воображению и видите опасность там, где ее нет. Эмма честная, откровенная девушка...
– Вам только так кажется.
– Я постараюсь принять все меры предосторожности, чтобы успокоить вас.
– Люди, ослепленные страстью, не могут быть осторожными, они блуждают во тьме. Вы не слушаете моих советов, ну так я буду охранять вас помимо вашей воли... Я вступаю в открытую борьбу с Эммой, и Бог поможет мне спасти вас.
– Выкиньте из головы эти фантазии, Анюта.
– Это не фантазии, а страшная, ужасающая действительность! – серьезным, решительным тоном возразила Анюта. – Я молода и неопытна, но я искренне люблю вас... Прощайте, Казимир, ради Бога, будьте осторожны!
– Когда же мы с вами увидимся?
– Зачем?.. Теперь это ни к чему... Быть может, со временем, когда вы освободитесь от цепей, – и Анюта быстрыми шагами вышла из церкви.
«Эмма действительно находится под чьей-то таинственной властью, в этом она сама мне призналась... Кто управляет ею? К какой секте она принадлежит? Почему я не решаюсь расстаться с ней, несмотря на овладевшее мною сомнение? Неужели, я так сильно люблю ее?.. А эта невинная, любящая девочка?.. Разве возможно любить двух женщин одновременно?»
Все эти вопросы с быстротой молнии промелькнули в голове Ядевского, но не привели ни к какому решению. Его несло с необыкновенной силой, но куда? – этого он и сам не знал. С одной стороны, солнечный свет в образе чистой, невинной девушки, с другой – непроницаемый мрак и дивная красота Эммы Малютиной...
Час спустя Рахиль уже донесла Эмме об этом свидании в церкви.
– Уверена ли ты в том, что это был Ядевский? – спросила Эмма.
– Уверена, я даже слышала их разговор.
– О чем же они говорили?
– О вас, барышня. Она его предостерегала, но он ей не поверил.
– Не объяснялись ли они друг другу в любви?
– Нет. На прощание поручик спросил у барышни, когда они увидятся, а та отвечала ему: «Зачем? Теперь это ни к чему».
– Хорошо. Ступай домой.
По уходе еврейки Эмма написала два письма: одно – графу Солтыку, подписанное ее именем, другое – Ядевскому, измененным почерком и без подписи. Она приглашала обоих приехать в оперу. Первое было послано с Борисом, второе отнес лавочник-еврей.
Граф явился в театр еще до начала спектакля и стоял на лестнице, ожидая приезда красавицы, покорившей его гордое сердце. Наконец появилась и она в сопровождении своей мнимой тетушки в старомодном, впрочем, очень приличном костюме. Солтык вежливо поклонился Эмме, пожирая ее своим страстным взором, а она только кивнула ему и молча прошла мимо.
Казимир, сидя в партере, видел, как она вошла в ложу и тотчас же обратила на себя внимание публики. Простой, но изящный наряд как нельзя лучше гармонировал с ее величественной красотой. Она спустила с плеч мантилью и гордым, равнодушным взглядом окинула зал.
«Где она выучилась одеваться с таким вкусом? Знаю, что в Париже она не бывала», – глядя на нее, думал Солтык.
Во время первого антракта Казимир хотел было пойти в ложу Эммы, но граф опередил его. Кровь так и закипела в жилах пылкого юноши, когда он увидел, с какой приветливой улыбкой красавица встретила его соперника.
«Что со мной? – мысленно спрашивал он себя. – Неужели это ревность?»
Самые мрачные мысли проносились у него в голове, волнение возрастало с каждой минутой, он задыхался. Вне себя от бешенства он вышел из зала, чтобы освежиться, а возвратясь, стал у колонны, поджидая, когда выйдет Солтык, но – увы! – граф так увлекся разговором, что откланялся только после второго действия, и Казимир тотчас же занял его место.
– Почему ты так опоздал? – спросила Эмма, не замечая его волнения. – Разве ты не получил моей записки?
– Я получил анонимное письмо... Вот оно...
– Не сердись, это была шутка! Мне хотелось поразить тебя моим нарядом и вскружить тебе голову.
– Я здесь с самого начала оперы.
– Неужели? А я тебя и не заметила.
Ядевский устремил на нее взгляд полный укоризны, но тем не менее страстно поцеловал ее руку. А она мысленно торжествовала, сознавая, что сердце его всецело принадлежит ей.
В первую минуту ему показалось, что письмо от нее, но разговор с розовым домино навел его на другую мысль. Быть может, Эмма имеет серьезные виды на графа Солтыка. В таком случае, частые посещения другого поклонника могут стеснить ее. И она подослала свою поверенную, чтобы напугать его мнимой опасностью и заставить прекратить свои визиты. Загадочные поступки Эммы были для него неисчерпаемым источником душевных тревог. Мало-помалу недоверие закралось в его сердце и овладело им с неимоверной силой.
Тем не менее, в назначенный час он отправился в церковь. Она была пуста, только перед алтарем молилась на коленях какая-то женщина. Шорох шагов Казимира заставил ее оглянуться. Она встала и пошла ему навстречу.
– Благодарю вас за то, что вы пришли сюда, – сказала она, подавая ему руку.
– Возможно ли это?.. Анюта! – в изумлении пролепетал молодой человек.
– Да, это я, – ответила она, откидывая вуаль со своего бледного печального лица. – Я боюсь за вас, Казимир...
Не могу сказать вам ничего положительного, но я чувствую, что вам угрожает опасность. Загадочная личность Эммы Малютиной внушает мне ужас. Мне кажется, она принадлежит к какой-то таинственной секте, и вы непременно сделаетесь ее жертвой, если Бог не поможет мне спасти вас.
– Какие мрачные предчувствия! – воскликнул Казимир. – Эмма подруга моего детства! Она дочь почтенных, всеми уважаемых родителей.
– Это решительно ничего не доказывает! Тайные религиозные секты стараются приобретать сообщников в аристократических семействах и делают их орудием для достижения своих целей. Быть может, и Эмма принадлежит к одной из таких сект.
– Смерть не страшит меня... Жизнь утратила смысл, когда вы меня разлюбили... Эмма не сделает меня несчастнее, чем сделала ваша измена, Анюта.
– Она убьет вас! – воскликнула девушка. – О, Казимир, сжальтесь над вашей матерью... Сжальтесь надо мной!.. Сердце мое обливается кровью при мысли...
Громкие рыдания прервали ее слова.
– Моя смерть не может огорчить графиню Солтык.
– Я никогда не буду женой графа. Он сделал мне предложение, но я отказала ему.
– Правда ли это, Анюта? Почему же вы скрыли это от меня?
– Я поклялась вам в вечной верности и никогда не нарушу своей клятвы.
– Простите меня... Я усомнился в твердости вашего характера и, под влиянием оскорбленного самолюбия, сам изменил вам.
– Охотно прощаю вам все и не требую вашей любви... Я желаю спасти вашу жизнь, научите меня, как это сделать?
– Уверяю вас, Анюта, что вы ошибаетесь.
– Нет-нет! Расстаньтесь с Эммой... Избегайте ее!
– Не могу... Теперь уже поздно...
– Скажите лучше, что не хотите, потому что ваша любовь к ней слишком сильна.
– Вы дали волю своему воображению и видите опасность там, где ее нет. Эмма честная, откровенная девушка...
– Вам только так кажется.
– Я постараюсь принять все меры предосторожности, чтобы успокоить вас.
– Люди, ослепленные страстью, не могут быть осторожными, они блуждают во тьме. Вы не слушаете моих советов, ну так я буду охранять вас помимо вашей воли... Я вступаю в открытую борьбу с Эммой, и Бог поможет мне спасти вас.
– Выкиньте из головы эти фантазии, Анюта.
– Это не фантазии, а страшная, ужасающая действительность! – серьезным, решительным тоном возразила Анюта. – Я молода и неопытна, но я искренне люблю вас... Прощайте, Казимир, ради Бога, будьте осторожны!
– Когда же мы с вами увидимся?
– Зачем?.. Теперь это ни к чему... Быть может, со временем, когда вы освободитесь от цепей, – и Анюта быстрыми шагами вышла из церкви.
«Эмма действительно находится под чьей-то таинственной властью, в этом она сама мне призналась... Кто управляет ею? К какой секте она принадлежит? Почему я не решаюсь расстаться с ней, несмотря на овладевшее мною сомнение? Неужели, я так сильно люблю ее?.. А эта невинная, любящая девочка?.. Разве возможно любить двух женщин одновременно?»
Все эти вопросы с быстротой молнии промелькнули в голове Ядевского, но не привели ни к какому решению. Его несло с необыкновенной силой, но куда? – этого он и сам не знал. С одной стороны, солнечный свет в образе чистой, невинной девушки, с другой – непроницаемый мрак и дивная красота Эммы Малютиной...
Час спустя Рахиль уже донесла Эмме об этом свидании в церкви.
– Уверена ли ты в том, что это был Ядевский? – спросила Эмма.
– Уверена, я даже слышала их разговор.
– О чем же они говорили?
– О вас, барышня. Она его предостерегала, но он ей не поверил.
– Не объяснялись ли они друг другу в любви?
– Нет. На прощание поручик спросил у барышни, когда они увидятся, а та отвечала ему: «Зачем? Теперь это ни к чему».
– Хорошо. Ступай домой.
По уходе еврейки Эмма написала два письма: одно – графу Солтыку, подписанное ее именем, другое – Ядевскому, измененным почерком и без подписи. Она приглашала обоих приехать в оперу. Первое было послано с Борисом, второе отнес лавочник-еврей.
Граф явился в театр еще до начала спектакля и стоял на лестнице, ожидая приезда красавицы, покорившей его гордое сердце. Наконец появилась и она в сопровождении своей мнимой тетушки в старомодном, впрочем, очень приличном костюме. Солтык вежливо поклонился Эмме, пожирая ее своим страстным взором, а она только кивнула ему и молча прошла мимо.
Казимир, сидя в партере, видел, как она вошла в ложу и тотчас же обратила на себя внимание публики. Простой, но изящный наряд как нельзя лучше гармонировал с ее величественной красотой. Она спустила с плеч мантилью и гордым, равнодушным взглядом окинула зал.
«Где она выучилась одеваться с таким вкусом? Знаю, что в Париже она не бывала», – глядя на нее, думал Солтык.
Во время первого антракта Казимир хотел было пойти в ложу Эммы, но граф опередил его. Кровь так и закипела в жилах пылкого юноши, когда он увидел, с какой приветливой улыбкой красавица встретила его соперника.
«Что со мной? – мысленно спрашивал он себя. – Неужели это ревность?»
Самые мрачные мысли проносились у него в голове, волнение возрастало с каждой минутой, он задыхался. Вне себя от бешенства он вышел из зала, чтобы освежиться, а возвратясь, стал у колонны, поджидая, когда выйдет Солтык, но – увы! – граф так увлекся разговором, что откланялся только после второго действия, и Казимир тотчас же занял его место.
– Почему ты так опоздал? – спросила Эмма, не замечая его волнения. – Разве ты не получил моей записки?
– Я получил анонимное письмо... Вот оно...
– Не сердись, это была шутка! Мне хотелось поразить тебя моим нарядом и вскружить тебе голову.
– Я здесь с самого начала оперы.
– Неужели? А я тебя и не заметила.
Ядевский устремил на нее взгляд полный укоризны, но тем не менее страстно поцеловал ее руку. А она мысленно торжествовала, сознавая, что сердце его всецело принадлежит ей.
XXVIII. Путь в царствие небесное
Смелая, хладнокровная, невозмутимая Эмма Малютина слегка вздрогнула, когда Борис подал ей визитную карточку патера Глинского, до такой степени неожиданным был этот визит. Однако, она быстро овладела собой и сказала:
– Просите.
Хитрый иезуит вошел в гостиную с самой сладкой улыбкой. Хозяйка легким движением руки указала ему место на диване и с сознанием собственного достоинства устремила на него вопрошающий взгляд.
– Извините меня... Я, кажется, побеспокоил вас не вовремя, – начал патер Глинский, – но причина моего визита так важна, – я бы даже сказал, священна, – что я отчасти имею право на ваше снисхождение... Речь идет о счастье моего дорогого графа... Я воспитывал его и люблю, как сына...
Наступила довольно продолжительная пауза. Иезуит надеялся, что Эмма поможет ему каким-нибудь вопросом или замечанием, но она слушала его с таким непритворным равнодушием, словно хотела сказать: «Какое мне дело до твоего графа». Патер растерянно потирал руки и расправлял складочки на своем рукаве. Наконец он решился прервать это затянувшееся молчание и сказал:
– Я полагаю, сударыня, что вы уже угадали причину моего визита?
– Вы ошибаетесь, я о ней даже не подозреваю, – ответила девушка с таким неподдельным простодушием, что буквально поставила в тупик опытного дипломата ордена иезуитов.
– Я желал бы... Но, прежде всего, позвольте отдать вам должное, вы были восхитительны в костюме султанши.
– Неужели вы пожаловали сюда для того, чтобы сказать мне этот комплимент? – насмешливо улыбнулась Эмма.
– О нет, – пролепетал иезуит, – я веду речь к тому, что мой граф влюбился в вас до безумия...
– Да, он за мною ухаживал, – равнодушно ответила гордая красавица.
– Значит, я не ошибся... Понятно, что внимание графа льстит вашему самолюбию, положим даже, что это чувство доставляет удовольствие и ему самому, но вместе с тем оно огорчает многих и в особенности меня, его воспитателя, от души желающего видеть его счастливым.
– Теперь я вас уже вовсе не понимаю, будто вы говорите на незнакомом мне иностранном языке.
– Известно ли вам, что граф Солтык помолвлен?
– Да, я это слышала.
– Что вся Польша жаждет этого союза двух могущественных фамилий?
– И это мне известно.
– Скажите, почему же вы так стараетесь разрушить наши планы?
– Я?! – Эмма надменно вскинула голову и засмеялась. – И не думаю!
– Зачем же вы завлекаете графа?
– Не могу же я запретить ему ухаживать за мной! Я бы стала предметом всеобщих насмешек. Впрочем, он ничем не нарушает законов приличия.
– Вы уклоняетесь от положительного ответа... а между тем всеми силами поощряете графа...
– Нисколько.
– Не пора ли прекратить эту игру словами, сударыня, оставим остроумие в стороне... Разрыв графа с семейством Огинских был бы несчастьем для всех, кто желает ему добра, а для него самого – в особенности... Вы препятствуете этому браку... в этом я уже убедился... и потому прошу вас, сударыня, прекратить ваши преследования.
– До сих пор граф не говорил со мной о любви, но если бы он это и сделал, то, поверьте, я не стала бы его слушать.
– Все это только слова! – возразил иезуит. – Я человек опытный и прекрасно понимаю, что вы имеете виды на моего бедного графа!
– Избавьте меня от ваших предположений, – строгим шепотом заметила Эмма. – Я не люблю вашего графа – достаточно ли этого для вашего успокоения?
– Виноват, сударыня, мы не понимаем друг друга. Я говорю, что вы желаете овладеть его сердцем.
– Нимало, а рукой – и того меньше, – не без гордости возразила Эмма.
– Да, не рукой... Мечта ваша совершенно иного свойства... Будем же говорить откровенно...
– Возможно ли это для человека, носящего рясу! – ядовито пошутила Эмма.
– Скажу вам откровенно, я еще не разгадал ваших намерений, но сердце мое подсказывает, что вы погубите графа.
– Если бы я действительно имела какие-нибудь виды на графа Солтыка, то вряд ли бы вы разгадали их, патер Глинский.
– Следовательно, вы признаетесь, что у вас есть определенная цель.
– Прошу вас, не приписывайте мне ваших собственных умозаключений... Я не сказала вам ничего.
– Опять громкие фразы!.. Вы злой гений моего графа, и я считаю своей священной обязанностью разлучить его с вами, во что бы то ни стало, потому что я желаю ему добра, а вы...
– Разве вы знаете, чего именно желаю ему я? – перебила его сектантка. – Мы оба хотим спасти графа, но идем к этой цели различными путями. Вы объявляете мне войну, и я смело принимаю ваш вызов... Я не боюсь ничего, потому что твердо уповаю на милосердие Божие!
Проницательный иезуит буквально остолбенел от изумления; перед ним была неразрешимая загадка. Неизвестно чем бы окончилось это объяснение, если бы в гостиную не вошла Генриетта Монкони. Пока она с восторгом обнимала и целовала Эмму, патер Глинский встал с дивана и начал откланиваться.
– Вы уже уходите? – спросила вежливая хозяйка.
– Я полагаю, что отношения наши достаточно выяснились.
– Итак, война, не правда ли?
– Это зависит от вас, – и иезуит, бросив на Генриетту выразительный взгляд, полный искреннего сострадания, поклонился и вышел из комнаты.
– Зачем он сюда приходил? – спросила Генриетта.
– Он вообразил, что я отбиваю графа Солтыка у Анюты Огинской.
– Вы?! – и Генриетта громко захохотала. – Виноваты ли вы в том, что все мужчины, увидев вас, сходят с ума? Понятно, что Солтык потерял голову! Но ведь вам это безразлично, не так ли?
– Разумеется!
– Вы сотворены для всеобщего обожания, – продолжала восторженная девушка, – я это чувствую, точно так же как и другие. Вы сверхъестественное, неземное создание!
Генриетта упала на колени перед своим кумиром и продолжала, не спуская с Эммы больших синих глаз:
– Вы святая!.. Я молюсь на вас! В сравнении с вами все наши так называемые красавицы кажутся мне ничтожными. Даже Анюта Огинская, хотя я люблю ее, как сестру.
– Какое заблуждение!
– Это выше сил моих, я не могу думать о вас иначе. Не отталкивайте меня, умоляю вас! Если я не достойна быть вашей подругой, я с радостью стану вашей рабою.
– Глупенькая фантазерка, – сказала Эмма, гладя ее по щеке.
– Осчастливьте меня!
– Если это в моей власти, я готова.
– Говорите мне «ты».
– Охотно, душа моя.
Генриетта бросилась к ней на шею и шепнула на ухо:
– Любишь ли ты меня хоть немножко? Позволишь ли ты мне всегда быть рядом с тобой?
– А что скажут на это твои родители? Ты невинный, неопытный ребенок, Генриетта, а я посвящена в такие тайны, от которых содрогнулось бы и мужское закаленное сердце. Тебе все улыбается в жизни, а я заглянула в глубокую пропасть бытия и увидела на дне ее такие ужасы, которые заставили меня отказаться от всех земных наслаждений. Поверь мне, для человека нет большего несчастья, как родиться на свет, а смерть есть истинное для него благодеяние. Ты не знаешь, даже не подозреваешь, на какие страдания обречен человек во время своей земной жизни, а я знаю все это.
– И ты не боишься?
– Нет, я не боюсь ничего на этом свете, потому что со мною Бог!
Голос Эммы звенел, как струна, глаза ее горели фанатизмом.
– Ты совсем не такая, как мы, ничтожные создания! – пролепетала Генриетта, с благоговением глядя на юную жрицу. – Ты похожа на боговдохновенную, премудрую и строгую ветхозаветную пророчицу. Ты предназначена Богом для великих подвигов! Это я угадываю сердцем... Позволь мне следовать за тобой повсюду. Укажи мне путь в царство небесное, где ты будешь ликовать наравне со святыми мученицами.
Эмма устремила на девушку долгий, проницательный взгляд, погладила рукой ее шелковистые волосы и проговорила печальным тоном:
– Бедное, неразумное дитя, ты сама не знаешь, чего ты просишь...
Путь, по которому я иду, тернист и скорбен, и полит слезами... Иди своей дорогой!
– Нет, нет! – умоляла Генриетта, со слезами на глазах. – Не лишай меня блаженства жить и умереть с тобой! Я буду твоей послушной ученицей, твоей покорной рабой!
– Обдумала ли ты этот шаг?
– Серьезно, глубоко обдумала.
– Готова ли ты выдержать испытание?
– Какое тебе угодно.
– Тогда слушай меня. Первым условием для достижения царства небесного есть смирение, самое глубокое, самое неограниченное. Люди тщеславные и высокомерные не угодны Богу. Господь наш Иисус Христос избрал своих учеников среди людей самых бедных. Сможешь ли ты променять это нарядное платье на рубище, сделаться слугой твоих ближних, не возмущаясь никакой работой. Обещаешь ли ты не оскорблять никого и смиренно переносить всякие обиды во имя умершего за нас Искупителя?
– Обещаю.
– Будешь ли ты повиноваться даже и тогда, когда приказание покажется тебе постыдным или жестоким?
– Буду.
– Отречешься ли ты от земных радостей?
– Я готова на все... готова следовать за тобой хоть в пустыню.
– Если ты обещаешь исполнить все эти условия, – сказала Эмма высокомерным тоном языческой жрицы, – то я во имя Бога Всемогущего нарекаю тебя нашей сестрой и позволяю тебе жить при мне в качестве служанки до того дня, когда Господу угодно будет призвать тебя к Себе!
При этих словах Эмма Малютина выпрямилась и дала девушке пощечину. Генриетта бросилась к ее ногам, покрыла их поцелуями и слезами и воскликнула:
– Я буду твоей рабою! Буду с наслаждением повиноваться твоей воле!
– Это не так легко, как ты думаешь. Для начала я тобой довольна – ты сразу поняла свою роль. Но ты меня еще не знаешь. Боже тебя сохрани восстать против моей власти! Простись навеки со своей волей и со своими желаниями. С этой минуты я для тебя все, ты же сама – ничто! – И, гордо подняв голову, Эмма наступила ногой на затылок своей новой рабыни, а та, словно объятая священным ужасом, горько заплакала.
– Просите.
Хитрый иезуит вошел в гостиную с самой сладкой улыбкой. Хозяйка легким движением руки указала ему место на диване и с сознанием собственного достоинства устремила на него вопрошающий взгляд.
– Извините меня... Я, кажется, побеспокоил вас не вовремя, – начал патер Глинский, – но причина моего визита так важна, – я бы даже сказал, священна, – что я отчасти имею право на ваше снисхождение... Речь идет о счастье моего дорогого графа... Я воспитывал его и люблю, как сына...
Наступила довольно продолжительная пауза. Иезуит надеялся, что Эмма поможет ему каким-нибудь вопросом или замечанием, но она слушала его с таким непритворным равнодушием, словно хотела сказать: «Какое мне дело до твоего графа». Патер растерянно потирал руки и расправлял складочки на своем рукаве. Наконец он решился прервать это затянувшееся молчание и сказал:
– Я полагаю, сударыня, что вы уже угадали причину моего визита?
– Вы ошибаетесь, я о ней даже не подозреваю, – ответила девушка с таким неподдельным простодушием, что буквально поставила в тупик опытного дипломата ордена иезуитов.
– Я желал бы... Но, прежде всего, позвольте отдать вам должное, вы были восхитительны в костюме султанши.
– Неужели вы пожаловали сюда для того, чтобы сказать мне этот комплимент? – насмешливо улыбнулась Эмма.
– О нет, – пролепетал иезуит, – я веду речь к тому, что мой граф влюбился в вас до безумия...
– Да, он за мною ухаживал, – равнодушно ответила гордая красавица.
– Значит, я не ошибся... Понятно, что внимание графа льстит вашему самолюбию, положим даже, что это чувство доставляет удовольствие и ему самому, но вместе с тем оно огорчает многих и в особенности меня, его воспитателя, от души желающего видеть его счастливым.
– Теперь я вас уже вовсе не понимаю, будто вы говорите на незнакомом мне иностранном языке.
– Известно ли вам, что граф Солтык помолвлен?
– Да, я это слышала.
– Что вся Польша жаждет этого союза двух могущественных фамилий?
– И это мне известно.
– Скажите, почему же вы так стараетесь разрушить наши планы?
– Я?! – Эмма надменно вскинула голову и засмеялась. – И не думаю!
– Зачем же вы завлекаете графа?
– Не могу же я запретить ему ухаживать за мной! Я бы стала предметом всеобщих насмешек. Впрочем, он ничем не нарушает законов приличия.
– Вы уклоняетесь от положительного ответа... а между тем всеми силами поощряете графа...
– Нисколько.
– Не пора ли прекратить эту игру словами, сударыня, оставим остроумие в стороне... Разрыв графа с семейством Огинских был бы несчастьем для всех, кто желает ему добра, а для него самого – в особенности... Вы препятствуете этому браку... в этом я уже убедился... и потому прошу вас, сударыня, прекратить ваши преследования.
– До сих пор граф не говорил со мной о любви, но если бы он это и сделал, то, поверьте, я не стала бы его слушать.
– Все это только слова! – возразил иезуит. – Я человек опытный и прекрасно понимаю, что вы имеете виды на моего бедного графа!
– Избавьте меня от ваших предположений, – строгим шепотом заметила Эмма. – Я не люблю вашего графа – достаточно ли этого для вашего успокоения?
– Виноват, сударыня, мы не понимаем друг друга. Я говорю, что вы желаете овладеть его сердцем.
– Нимало, а рукой – и того меньше, – не без гордости возразила Эмма.
– Да, не рукой... Мечта ваша совершенно иного свойства... Будем же говорить откровенно...
– Возможно ли это для человека, носящего рясу! – ядовито пошутила Эмма.
– Скажу вам откровенно, я еще не разгадал ваших намерений, но сердце мое подсказывает, что вы погубите графа.
– Если бы я действительно имела какие-нибудь виды на графа Солтыка, то вряд ли бы вы разгадали их, патер Глинский.
– Следовательно, вы признаетесь, что у вас есть определенная цель.
– Прошу вас, не приписывайте мне ваших собственных умозаключений... Я не сказала вам ничего.
– Опять громкие фразы!.. Вы злой гений моего графа, и я считаю своей священной обязанностью разлучить его с вами, во что бы то ни стало, потому что я желаю ему добра, а вы...
– Разве вы знаете, чего именно желаю ему я? – перебила его сектантка. – Мы оба хотим спасти графа, но идем к этой цели различными путями. Вы объявляете мне войну, и я смело принимаю ваш вызов... Я не боюсь ничего, потому что твердо уповаю на милосердие Божие!
Проницательный иезуит буквально остолбенел от изумления; перед ним была неразрешимая загадка. Неизвестно чем бы окончилось это объяснение, если бы в гостиную не вошла Генриетта Монкони. Пока она с восторгом обнимала и целовала Эмму, патер Глинский встал с дивана и начал откланиваться.
– Вы уже уходите? – спросила вежливая хозяйка.
– Я полагаю, что отношения наши достаточно выяснились.
– Итак, война, не правда ли?
– Это зависит от вас, – и иезуит, бросив на Генриетту выразительный взгляд, полный искреннего сострадания, поклонился и вышел из комнаты.
– Зачем он сюда приходил? – спросила Генриетта.
– Он вообразил, что я отбиваю графа Солтыка у Анюты Огинской.
– Вы?! – и Генриетта громко захохотала. – Виноваты ли вы в том, что все мужчины, увидев вас, сходят с ума? Понятно, что Солтык потерял голову! Но ведь вам это безразлично, не так ли?
– Разумеется!
– Вы сотворены для всеобщего обожания, – продолжала восторженная девушка, – я это чувствую, точно так же как и другие. Вы сверхъестественное, неземное создание!
Генриетта упала на колени перед своим кумиром и продолжала, не спуская с Эммы больших синих глаз:
– Вы святая!.. Я молюсь на вас! В сравнении с вами все наши так называемые красавицы кажутся мне ничтожными. Даже Анюта Огинская, хотя я люблю ее, как сестру.
– Какое заблуждение!
– Это выше сил моих, я не могу думать о вас иначе. Не отталкивайте меня, умоляю вас! Если я не достойна быть вашей подругой, я с радостью стану вашей рабою.
– Глупенькая фантазерка, – сказала Эмма, гладя ее по щеке.
– Осчастливьте меня!
– Если это в моей власти, я готова.
– Говорите мне «ты».
– Охотно, душа моя.
Генриетта бросилась к ней на шею и шепнула на ухо:
– Любишь ли ты меня хоть немножко? Позволишь ли ты мне всегда быть рядом с тобой?
– А что скажут на это твои родители? Ты невинный, неопытный ребенок, Генриетта, а я посвящена в такие тайны, от которых содрогнулось бы и мужское закаленное сердце. Тебе все улыбается в жизни, а я заглянула в глубокую пропасть бытия и увидела на дне ее такие ужасы, которые заставили меня отказаться от всех земных наслаждений. Поверь мне, для человека нет большего несчастья, как родиться на свет, а смерть есть истинное для него благодеяние. Ты не знаешь, даже не подозреваешь, на какие страдания обречен человек во время своей земной жизни, а я знаю все это.
– И ты не боишься?
– Нет, я не боюсь ничего на этом свете, потому что со мною Бог!
Голос Эммы звенел, как струна, глаза ее горели фанатизмом.
– Ты совсем не такая, как мы, ничтожные создания! – пролепетала Генриетта, с благоговением глядя на юную жрицу. – Ты похожа на боговдохновенную, премудрую и строгую ветхозаветную пророчицу. Ты предназначена Богом для великих подвигов! Это я угадываю сердцем... Позволь мне следовать за тобой повсюду. Укажи мне путь в царство небесное, где ты будешь ликовать наравне со святыми мученицами.
Эмма устремила на девушку долгий, проницательный взгляд, погладила рукой ее шелковистые волосы и проговорила печальным тоном:
– Бедное, неразумное дитя, ты сама не знаешь, чего ты просишь...
Путь, по которому я иду, тернист и скорбен, и полит слезами... Иди своей дорогой!
– Нет, нет! – умоляла Генриетта, со слезами на глазах. – Не лишай меня блаженства жить и умереть с тобой! Я буду твоей послушной ученицей, твоей покорной рабой!
– Обдумала ли ты этот шаг?
– Серьезно, глубоко обдумала.
– Готова ли ты выдержать испытание?
– Какое тебе угодно.
– Тогда слушай меня. Первым условием для достижения царства небесного есть смирение, самое глубокое, самое неограниченное. Люди тщеславные и высокомерные не угодны Богу. Господь наш Иисус Христос избрал своих учеников среди людей самых бедных. Сможешь ли ты променять это нарядное платье на рубище, сделаться слугой твоих ближних, не возмущаясь никакой работой. Обещаешь ли ты не оскорблять никого и смиренно переносить всякие обиды во имя умершего за нас Искупителя?
– Обещаю.
– Будешь ли ты повиноваться даже и тогда, когда приказание покажется тебе постыдным или жестоким?
– Буду.
– Отречешься ли ты от земных радостей?
– Я готова на все... готова следовать за тобой хоть в пустыню.
– Если ты обещаешь исполнить все эти условия, – сказала Эмма высокомерным тоном языческой жрицы, – то я во имя Бога Всемогущего нарекаю тебя нашей сестрой и позволяю тебе жить при мне в качестве служанки до того дня, когда Господу угодно будет призвать тебя к Себе!
При этих словах Эмма Малютина выпрямилась и дала девушке пощечину. Генриетта бросилась к ее ногам, покрыла их поцелуями и слезами и воскликнула:
– Я буду твоей рабою! Буду с наслаждением повиноваться твоей воле!
– Это не так легко, как ты думаешь. Для начала я тобой довольна – ты сразу поняла свою роль. Но ты меня еще не знаешь. Боже тебя сохрани восстать против моей власти! Простись навеки со своей волей и со своими желаниями. С этой минуты я для тебя все, ты же сама – ничто! – И, гордо подняв голову, Эмма наступила ногой на затылок своей новой рабыни, а та, словно объятая священным ужасом, горько заплакала.
XXIX. Живые карты
В одно прекрасное утро Огинская намекнула мужу, что ему следовало бы тоже дать бал и пригласить графа Солтыка. Понятливый супруг согласился с ее мнением и только прибавил, что средства не позволяют ему соперничать с миллионером.
– Это совершенно справедливо, – согласилась Огинская, – поэтому мы должны придумать что-нибудь чрезвычайно оригинальное. Это уже твое дело, друг мой.
– Оригинальное!.. Легко сказать! Ты знаешь, что я не могу похвастать особенной изобретательностью...
– Поройся в своей библиотеке и, заодно, воспользуйся случаем и прикажи стряхнуть пыль со своих книг.
Огинский вздохнул, закурил сигару и отправился в библиотеку. Шкафы с книгами навели его на мысль, что в Киеве у него есть старый школьный товарищ, поэт, доживающий свой век где-то на чердаке, в обществе двух кошек.
– Нашел! – торжественно объявил он, возвратясь в будуар жены.
– Рассказывай же скорее.
– Нет, нет! Идея еще не созрела. Я пойду пройдусь и соображу, как все это устроить.
Огинский явился к голодному поэту не с пустыми руками. Он принес ему паштет и полдюжины бутылок вина. Старые товарищи обнялись и расцеловались.
Поэт был в самом веселом расположении духа. После вкусного завтрака и нескольких стаканов вина в голове его так и зароились разнообразные проекты праздника. Между ними были и грандиозные, и смешные, и дикие, и сентиментальные, так что Огинский едва успевал записывать их в свою книжку. Наконец приятели расстались чрезвычайно довольные друг другом.
– Обдумал? – спросила Огинская, когда муж вернулся домой.
– Нет еще!
– Да ведь ты говорил, что какая-то идея созревает у тебя в голове.
– У меня их двадцать, и одна лучше другой. Вот послушай.
Огинский вынул из кармана записную книжку и начал читать вслух. Жена не могла надивиться его необыкновенной изобретательности и в первый раз в жизни взглянула на него с уважением.
– Превосходно! – воскликнула она, – все так хорошо, что выбор весьма затруднителен.
После долгих обсуждений остановились на одном из проектов, и Огинский взялся за его осуществление. Он лично выбирал среди знакомой ему молодежи самых красивых представителей обоего пола, заказывал им костюмы и распоряжался репетициями национальных танцев для предстоящего костюмированного бала.
Настал день праздника. Анюта была грустна и задумчива, ее нисколько не интересовали все эти хлопотливые приготовления. Она была уже почти совсем одета, когда в комнату вошла ее мать и начала внимательно осматривать ее костюм с лихорадочной тревогой дуэлянта, проверяющего свои пистолеты накануне дуэли.
– Ты очень бледна, дитя мое, – заметила она, – тебе надо подрумяниться.
Лицо Анюты исказилось презрительной гримасой.
– Что с тобой? Тебе как будто невесело?
– Странно, что ты этого до сих пор не замечала.
– Опять твои ребяческие фантазии! Тебе досадно, что мы не пригласили Ядевского... Неужели ты позволишь Эмме Малютиной отбить у тебя богатого жениха?
– Я охотно уступаю ей все права на сердце и руку графа Солтыка, – усмехнулась Анюта.
– Очень глупо, – заметила Огинская и, пожав плечами, вышла из комнаты.
Хозяин встречал гостей у входа в залу. Солтык явился одним из первых.
– Вы так пунктуальны, граф! – сладко улыбаясь, пролепетала Огинская.
– Помилуйте! Я всегда так приятно провожу у вас время, что не желал лишить себя ни одной минуты удовольствия.
– Очень рада, что вы у нас не скучаете.
Анюта стояла возле матери как окаменелая. Глаза ее были бессознательно устремлены в пространство – казалось, она ничего не видит и не слышит. Бал открылся полонезом. В первой паре шла хозяйка дома с графом Солтыком. Когда Эмма вошла в залу, уже танцевали вальс. На ней было белое шелковое, отделанное кружевами платье и жемчужное ожерелье.
– Ваш наряд символичен, – заметил Солтык, пожирая ее взором, – лед и снег!
– И слезы, – добавила она, указывая на жемчуг.
– Не угодно ли вам сделать со мной тур вальса?
– Благодарю вас, я не танцую.
– Даже и кадрили?
– Я буду танцевать только одну, от которой невозможно было отказаться!
– Стало быть, вы участвуете в готовящемся для нас сюрпризе?
– Да... Неужели такие пустяки могут возбуждать ваше любопытство?
– Почему же нет? Блеск, великолепие и пестрота нарядов нравятся мне более, нежели серая, однообразная, будничная жизнь. В шумном водовороте бала невольно забываются житейские невзгоды.
– Это совершенно справедливо, – согласилась Огинская, – поэтому мы должны придумать что-нибудь чрезвычайно оригинальное. Это уже твое дело, друг мой.
– Оригинальное!.. Легко сказать! Ты знаешь, что я не могу похвастать особенной изобретательностью...
– Поройся в своей библиотеке и, заодно, воспользуйся случаем и прикажи стряхнуть пыль со своих книг.
Огинский вздохнул, закурил сигару и отправился в библиотеку. Шкафы с книгами навели его на мысль, что в Киеве у него есть старый школьный товарищ, поэт, доживающий свой век где-то на чердаке, в обществе двух кошек.
– Нашел! – торжественно объявил он, возвратясь в будуар жены.
– Рассказывай же скорее.
– Нет, нет! Идея еще не созрела. Я пойду пройдусь и соображу, как все это устроить.
Огинский явился к голодному поэту не с пустыми руками. Он принес ему паштет и полдюжины бутылок вина. Старые товарищи обнялись и расцеловались.
Поэт был в самом веселом расположении духа. После вкусного завтрака и нескольких стаканов вина в голове его так и зароились разнообразные проекты праздника. Между ними были и грандиозные, и смешные, и дикие, и сентиментальные, так что Огинский едва успевал записывать их в свою книжку. Наконец приятели расстались чрезвычайно довольные друг другом.
– Обдумал? – спросила Огинская, когда муж вернулся домой.
– Нет еще!
– Да ведь ты говорил, что какая-то идея созревает у тебя в голове.
– У меня их двадцать, и одна лучше другой. Вот послушай.
Огинский вынул из кармана записную книжку и начал читать вслух. Жена не могла надивиться его необыкновенной изобретательности и в первый раз в жизни взглянула на него с уважением.
– Превосходно! – воскликнула она, – все так хорошо, что выбор весьма затруднителен.
После долгих обсуждений остановились на одном из проектов, и Огинский взялся за его осуществление. Он лично выбирал среди знакомой ему молодежи самых красивых представителей обоего пола, заказывал им костюмы и распоряжался репетициями национальных танцев для предстоящего костюмированного бала.
Настал день праздника. Анюта была грустна и задумчива, ее нисколько не интересовали все эти хлопотливые приготовления. Она была уже почти совсем одета, когда в комнату вошла ее мать и начала внимательно осматривать ее костюм с лихорадочной тревогой дуэлянта, проверяющего свои пистолеты накануне дуэли.
– Ты очень бледна, дитя мое, – заметила она, – тебе надо подрумяниться.
Лицо Анюты исказилось презрительной гримасой.
– Что с тобой? Тебе как будто невесело?
– Странно, что ты этого до сих пор не замечала.
– Опять твои ребяческие фантазии! Тебе досадно, что мы не пригласили Ядевского... Неужели ты позволишь Эмме Малютиной отбить у тебя богатого жениха?
– Я охотно уступаю ей все права на сердце и руку графа Солтыка, – усмехнулась Анюта.
– Очень глупо, – заметила Огинская и, пожав плечами, вышла из комнаты.
Хозяин встречал гостей у входа в залу. Солтык явился одним из первых.
– Вы так пунктуальны, граф! – сладко улыбаясь, пролепетала Огинская.
– Помилуйте! Я всегда так приятно провожу у вас время, что не желал лишить себя ни одной минуты удовольствия.
– Очень рада, что вы у нас не скучаете.
Анюта стояла возле матери как окаменелая. Глаза ее были бессознательно устремлены в пространство – казалось, она ничего не видит и не слышит. Бал открылся полонезом. В первой паре шла хозяйка дома с графом Солтыком. Когда Эмма вошла в залу, уже танцевали вальс. На ней было белое шелковое, отделанное кружевами платье и жемчужное ожерелье.
– Ваш наряд символичен, – заметил Солтык, пожирая ее взором, – лед и снег!
– И слезы, – добавила она, указывая на жемчуг.
– Не угодно ли вам сделать со мной тур вальса?
– Благодарю вас, я не танцую.
– Даже и кадрили?
– Я буду танцевать только одну, от которой невозможно было отказаться!
– Стало быть, вы участвуете в готовящемся для нас сюрпризе?
– Да... Неужели такие пустяки могут возбуждать ваше любопытство?
– Почему же нет? Блеск, великолепие и пестрота нарядов нравятся мне более, нежели серая, однообразная, будничная жизнь. В шумном водовороте бала невольно забываются житейские невзгоды.