Захер-Мазох Леопольд фон. Губительница душ

   При этих словах Анюта инстинктивно взглянула на Эмму, которая, казалось, равнодушно слушала иезуита. Но после слов о «спасительнице душ» она устремила на оратора такой взгляд, что невинная девочка невольно содрогнулась. Это был кровожадный взгляд разъяренной тигрицы.
   Никто из присутствующих ничего не заметил, но на Анюту увиденное произвело неизгладимое впечатление. Она вдруг вспомнила, что Казимир Ядевский знаком с Эммой Малютиной, и сердце ее замерло от ужаса.

XXIII. Куда?

   – Наконец-то я застал тебя дома! – воскликнул Казимир, входя однажды вечером в гостиную Эммы. – Ах, как давно мы с тобою не видались!.. За что ты меня так наказываешь? – прибавил он, становясь перед ней на колени и покрывая ее руки горячими поцелуями. – Где ты была? Вероятно, у новых друзей, которые для тебя дороже, чем я!
   – Мы не виделись всего один день, – улыбнулась девушка.
   – Нет, три дня, они показались мне тремя годами!.. Вечностью!
   – Ты все преувеличиваешь... Я навестила свою больную приятельницу и отдала визит Огинским.
   – Так ты у них бываешь?.. Желал бы я знать, с какой целью они с тобою познакомились? Чего они от тебя хотят?
   – Решительно ничего... Да если бы у них и была какая-нибудь предумышленная цель, то поверь, я сумела бы ее разгадать. Неужели ты сомневаешься в твердости моего характера?
   – Нисколько... Я и сам не знаю, почему это меня так тревожит... Ты, вероятно, уже познакомилась с Солтыком?
   – Разумеется!
   – И он произвел на тебя сильное впечатление?
   – Ни малейшего... Да встань же, сделай одолжение, сюда может войти тетушка или кто-нибудь из посторонних, а ты стоишь передо мной на коленях.
   – Какая ты красавица, Эмма! – воскликнул Ядевский, садясь возле нее на стул.
   Действительно, девушка в эти последние дни расцвела, как майская роза. Неудивительно: впервые в жизни она была влюблена. Это чувство оживило ее, придало всему ее существу еще большую прелесть. Теплая, напитанная запахом цветов атмосфера комнаты, слабый свет лампы под зеленым абажуром, белое платье с голубыми бантами, хорошенькие ножки в голубых бархатных туфлях – все это производило на влюбленного юношу чарующее впечатление. Долго любовался он красавицей и наконец спросил:
   – Любишь ли ты меня?
   – Люблю, – отвечала Эмма тоном, уничтожавшим всякое сомнение, – тебя одного, и никого никогда больше любить не буду.
   – Дорогая моя, ты согласна стать моей женой?
   – Да... но не теперь, а со временем.
   – Почему же?
   – Для супружеского счастья недостаточно одной любви... быть может, мы не сойдемся характерами... А чтобы изучить друг друга, потребуется немало времени. Нельзя, закрыв глаза, броситься в бурный водоворот жизни. Он увлечет нас, а куда?.. Этого мы не знаем.
   – Куда? – в раздумье повторил Казимир. – Это и есть главная загадка человеческой жизни. Я не ошибусь, если скажу: в могилу! Не правда ли?
   Эмма вздрогнула и побледнела.
   – О, нет! – с трудом произнесла она, и губы ее задрожали. Казимир обнял ее за талию, и она прибавила чуть слышно: – Прошу тебя, не прикасайся ко мне.
   Юноша в изумлении взглянул на нее, как бы желая разгадать, что значат эти слова, но это ему не удалось. Эмма поспешила переменить тему разговора.
   – Я еду завтра верхом в село Мешково, – сказала она, – не проводишь ли ты меня?
   – В такой мороз?.. Впрочем, как тебе угодно.
   За чаем молодые люди говорили о политике, о театре, о киевских студентках. Когда они наконец расстались, было уже совсем поздно. Казимир не заметил, что когда он спускался по лестнице, какая-то женщина внимательно следила за ним, стоя на площадке.
   – Ты видела его? – спросила Эмма, когда Рахиль вошла в гостиную.
   Еврейка утвердительно кивнула головой.
   – Узнаешь его при случае?
   – Такие черты лица, как у этого барина, нелегко забыть.
   – Слушай же: ты и твои люди должны следить за каждым его шагом и обо всем ежедневно докладывать мне.
   – Будет исполнено.
   – Нет ли чего-нибудь новенького?
   – Вы увидите в Мешкове нашего апостола. Скажите ему, что частный пристав Бедросов делал обыск в шинке и допрашивал меня. Он спрашивал, часто ли бывал у меня Пиктурно и не встречался ли он в моем заведении с какой-то дамой.
   – Что же ты ему отвечала?
   – Я отвечала, что Пиктурно был влюблен в меня по уши и бывал очень часто, но никогда не назначал в шинке свиданий другим дамам.
   – Хорошо. Впредь надо быть осторожнее.
   – Понимаю... Мне грозит такая же опасность, как и вам. Прощайте, барышня, спокойной ночи.
   На следующий день рано утром Эмма и Казимир отправились в село Мешково.
   – Чудный день! – воскликнула девушка, садясь на лошадь.
   – Но очень холодно.
   – Скорость согреет нас: за городом можно пустить лошадей в галоп.
   Эмма Малютина была в самом веселом расположении духа. Проезжая по городу, она любовалась роскошными магазинами и, как ребенок, хохотала, глядя на евреев в долгополых кафтанах, которые, словно стая ворон, сновали взад и вперед по улицам. За городом она дала волю своей лошади и с быстротой молнии помчалась по дороге, блестевшей, как серебряная лента под утренними лучами солнца. По пути повстречалась им едущая на розвальнях баба, и Эмма вдруг высказала свое странное мнение о русских женщинах.
   – С первого взгляда они кажутся одалисками, в сущности же они скифские амазонки, неутомимые, неустрашимые и жестокие создания.
   Подъезжая к усадьбе села Мешково, девушка объявила, что пробудет здесь до вечера, и попросила подождать ее в шинке.
   – Хорошо, – ответил Ядевский и спросил, издали увидев на дворе мужчину, закутанного в шубу: – Что это за человек? Он ждет тебя?
   – Это священник... Не расспрашивай меня... Прощай.
   Казимир отправился в шинок, а Эмма подошла к апостолу и сказала:
   – Я приехала сюда по твоему приказанию.
   – Пойдем в дом, и дай мне отчет по делу, которое на тебя возложено, – сухо ответил апостол.
   Он привел ее в комнату, слабо освещенную лампой под красным абажуром и заставленную массивной старинной мебелью, сел в кресло и приступил к допросу. Умное красивое лицо его рельефно выделялось на темном фоне обоев, ноги покоились на пушистой медвежьей шкуре; на пальце, как крупная капля крови, блестел огромной величины рубин. Девушка, стоя, рассказывала ему о своих делах.
   – Не ожидал я такого быстрого и благоприятного результата, дочь моя, – с благосклонной улыбкой заметил апостол, выслушав рассказ Эммы. – Но теперь мы должны быть очень осторожны. – Ты хочешь еще что-нибудь поведать мне? – прибавил он после минутного размышления.
   – Ты угадал, святой отец, – прошептала юная грешница, – ты заглядываешь в самые сокровенные глубины человеческого сердца... и я не смею таиться от тебя...
   – Ты желаешь исповедаться?
   Эмма упала на колени и горько заплакала.

XXIV. Исповедь

   – Расскажи мне, что обременяет твою совесть? – кротким мягким голосом начал апостол, кладя свою холеную руку на поникшую голову кающейся.
   – Я великая грешница.
   – Не заблуждаешься ли ты, дочь моя? Расскажи мне откровенно все, что лежит на твоей совести.
   – Я люблю, – прошептала Эмма и еще ниже склонила голову, трепеща как преступница, ожидающая смертного приговора.
   – Это было мне известно еще тогда, когда ты сама об этом не подозревала.
   – Грех мой так велик, что я готова искупить его моей смертью, если ты это прикажешь.
   – Я не имею права ни осудить, ни наказать тебя, потому что ты не сделала ничего дурного. На земле все происходит по воле Божией, и мы должны ей повиноваться. Пути провидения неисповедимы! Ты не жаждала этой любви, она овладела тобой независимо от твоей воли. Ты считаешь это чувство пагубным, ты борешься против него всеми силами и не ожидаешь в будущем ничего, кроме скорби. Смею ли я наказывать тебя за такую любовь? Она послана тебе Богом неизвестно с какой целью... Покорись же Его премудрому всемогуществу, дитя мое, а я, смиренный раб Божий, именем Его отпускаю тебе этот грех.
   – И позволяешь мне любить Казимира?
   – Позволяю.
   – Но он требует, чтобы я сделалась его женой... До сих пор я не соглашалась под различными предлогами... Научи, что мне делать?
   – Догматы нашего верования не запрещают вступать в брак.
   – Нет, мне этого мало... Скажи, разрешаешь ли это ты?.. Мне необходимо твое благословение. Я готова повиноваться твоему приказанию, как бы жестоко оно ни было.
   – Поступай по влечению твоего сердца, дочь моя. Стань женой любимого человека и постарайся спасти его душу.
   – Я это сделаю.
   – Свято исполняй возложенные на тебя обязанности. До сих пор ты делала это безукоризненно, продолжай свою миссию и в замужестве. Рассчитываешь ли ты обратить своего мужа на путь истины?
   – Да, с помощью Божией.
   – До времени не открывай мужу нашей тайны.
   – В этом я поклялась перед алтарем и не изменю своей клятве. Если он меня действительно любит, то будет слепо следовать за мной, если же нет... в таком случае, лучше нам теперь же расстаться с ним навсегда!
   – Так, дитя мое, эту благую мысль внушил тебе сам Господь. На тебе лежит Его благословение. Он избрал тебя для великих целей, недоступных нашему разуму. Ты наследуешь царство небесное, где ликуют святые угодники... Встань, дочь моя.
   – Я давно уже не была на богослужении, – сказала Эмма, – когда позволишь ты мне помолиться вместе с моими братьями и сестрами?
   – Сегодня!.. Приготовься... Я пришлю за тобой.
   Эмма поцеловала руку своего духовного отца и вышла из комнаты. В сенях ее встретила старушка и отвела в маленькую комнату.
   – Отдохните здесь, милая барышня, – сказала она, – я принесу вам что-нибудь покушать.
   Несколько минут спустя она принесла девушке обед и платье, в котором та должна была присутствовать при богослужении.
   Было уже почти темно, когда во двор начали съезжаться экипажи и в коридоре послышался шорох шагов. Наконец явилась старушка и доложила Эмме, что пора идти на молитву.
   В зале собралось человек тридцать мужчин и женщин – все они, стоя на коленях, усердно молились. У стены был устроен алтарь, за которым возвышалось распятие. Все присутствующие были в серых одеждах, подпоясанных веревками. Апостол вошел в залу в сопровождении двух хорошеньких мальчиков, поднялся по ступенькам к алтарю и обратился к молящимся с назидательной речью. Затем все вместе запели покаянный псалом, некоторые при этом били себя кулаками в грудь. Вдруг один из молящихся, пожилой мужчина атлетического сложения, выступил вперед, растянулся крестообразно на полу перед алтарем и закричал:
   – Братья и сестры мои и ты, служитель Господа, помогите мне искупить грехи мои! Спасите мою душу! Спасите ее от вечной погибели! Вырвите ее из когтей сатаны!
   Мальчики обнажили плечи кающегося грешника. Апостол подошел к нему и три раза топнул ногой по его затылку, приговаривая:
   – Господи, отпусти ему грехи его и воззри на его смирение! – потом, взяв плеть, трижды ударил гиганта по плечам и сказал: – Прими это бичевание, которое для твоего искупления от первородного греха претерпевал Господь наш Иисус Христос, Спаситель мира, единородный Сын Божий; и Он, ведающий грехи мира, отпустит тебе твои прегрешения!
   То же самое повторили поочередно вслед за апостолом и все присутствующие.
   Тут вышел на середину залы молодой человек с бледным изнуренным лицом и блуждающим взором. Он бросился на колени и воскликнул:
   – Наденьте мне на голову терновый венец, бейте меня по щекам, дайте мне испытать все страдания моего Божественного Искупителя!
   В одно мгновение руки добровольного мученика были связаны веревками, которыми были подпоясаны одежды сектантов, девушка надела ему на голову терновый венок и дюжина женских рук придавила его с такой силой, что кровь ручьями заструилась по лицу юноши. Третий фанатик попросил пригвоздить его к кресту и проколоть ребро копьем. Одна из женщин раскаленным железом сделала себе раны на руках и ногах, ничем не обнаруживая своего страдания. Мало-помалу все притихли и, стоя на коленях, стали молиться. Апостол снова подошел к алтарю, простер руки к небу и произнес звучным голосом:
   – Возрадуемся о Господе, братия мои, и прославим Творца небесного!
   При этих словах он сбросил с себя верхнюю одежду, и остался в белоснежной тунике, в какой изображают ангелов. Все присутствующие последовали его примеру и, стоя в этом ангельском облачении, хором запели хвалебный гимн. Девушки украсили головы венками, взяли в руки зеленые ветки и под звуки тамбуринов начали плясать вокруг алтаря.
   Было уже совершенно темно, когда Эмма подъехала к шинку и хлыстом постучала в окно.
   – Хорошо ли ты провела время? – спросил Казимир, садясь на лошадь.
   – Да, очень хорошо, – сухо ответила девушка, и они шагом поехали по дороге.
   – Мне нужно поговорить с тобой, – начала Эмма после долгого молчания, – и поговорить откровенно... Скажи, хочешь ли ты на мне жениться?
   – Можешь ли ты в этом сомневаться? Да я так счастлив, что...
   – Я согласна сделаться твоей женою, но только с одним условием, которое ты можешь принять или отвергнуть по своему усмотрению.
   Выслушай меня... Ты, вероятно, в детстве читал волшебные сказки... Вообрази, что перед тобой стоит гений: добрый или злой – неизвестно, и требует твоего безусловного повиновения его воле, обещая тебе за это самую счастливую будущность... Гений этот – я... Будешь ли ты мне повиноваться?
   – Конечно, буду... Ведь ты мой ангел-хранитель?
   – Я люблю тебя, Казимир, и желаю, чтобы ты был счастлив не только в продолжение твоей земной жизни, но и на том свете... Я постараюсь спасти твою душу от вечных страданий и ввести ее в царство небесное.
   – Эмма, я уже давно догадался, что ты сектантка.
   Девушка устремила на него взор полный страдания, но не возразила ни слова.
   – Я охотно буду тебе повиноваться, – продолжал Ядевский, – но прошу тебя, выскажи мне все, что у тебя на сердце.
   – Изволь... Ты не будешь мучить меня мелочными подозрениями?
   – Никогда!.. Клянусь тебе!
   – Не будешь ревновать?
   – К кому же?
   – Да, например, хоть бы к графу Солтыку?
   – Опять загадка, прелестный мой сфинкс!
   – Нет, милый, я говорю серьезно... Если в тебе есть хоть тень сомнения, я готова отказаться от твоей любви. Теперь я предоставляю тебе полную свободу выбора; после венца будет уже поздно, я буду требовать твоего повиновения... Обдумай мои слова, прежде чем ты решишься сделать этот важный шаг.
   – Я уже решился! – вскричал пылкий юноша. – Ничто на свете не разлучит нас, моя Эмма.

XXV. Ледяная Венера

   Граф Солтык приглашал всю киевскую аристократию на костюмированный бал. Не только юные сердца трепетали от радости – пожилые люди с напряженным любопытством ждали этого бала, зная, что завзятый выдумщик наверняка готовит им какой-нибудь сюрприз.
   Просторные залы барского дома превратились в волшебные сады, гроты, палатки и т.п. Казалось, что все страны света наперебой помогали графу в исполнении его фантазий. Хозяин дома в безукоризненном, выписанном из Парижа бальном туалете принимал гостей, стоя на верхней площадке мраморной лестницы. Родственник графа Тараевич и патер Глинский вводили их в залу и оставляли восхищаться необыкновенной роскошной обстановкой.
   Вдруг снизу раздался сигнальный свисток, возвещающий о приезде Огинских. Солтык встретил их у подъезда, и с удовольствием заметил, что вместе с ними приехала и Малютина. Рассыпаясь в комплиментах, радушный хозяин повел старуху Огинскую вверх по ступенькам украшенной экзотическими растениями и изящными коврами лестницы. За ними шли Огинский под руку с Эммой и Анюта – с Сесавиным.
   Огинская была в черном бархатном платье; в ушах, на шее и на руках ее блестели фамильные алмазы. На Анюте было креповое платье золотистого цвета, отделанное крошечными колибри, и такая же птичка была приколота у нее в волосах брильянтовой шпилькой. Ее обнаженные плечи прикрывала ротонда из темно-красного плюша, подбитая чернобуркой. Эмма была поразительно хороша в легком розовом платье, усеянном букетами мелких роз. Шею ее обвивало дорогое жемчужное ожерелье.
   Граф ввел своих гостей в зал, утопающий в зелени и цветах: колонны, поддерживающие свод, были обвиты гирляндами, фонтаны обрушивались в серебряные бассейны с золотыми рыбками. На эстраде за стеной из зелени оркестр играл полонез, под звуки которого прохаживались взад и вперед нарядные дамы и кавалерами.
   За огромным танцевальным залом шли анфиладой пять комнат меньшего размера, каждая из которых изображала одну из частей света. Там были устроены уединенные уголки для людей, не любящих шумной толпы. Обширная столовая была украшена картинами, изображающими сцены охоты, оленьими рогами, чучелами зверей и охотничьим оружием. Старинный резной буфет был заставлен серебряными подносами и вазами, на которых грудами лежали экзотические фрукты и конфеты. В следующей за тем передней гости надели свои шубы и вышли на террасу. По обеим сторонам ее стояли чучела белых медведей с пылающими факелами в лапах; ступеньки были устланы медвежьими шкурами. Широкая сосновая аллея вела к пруду: воздух был пропитан запахом смолы, ветви деревьев – увешаны разноцветными фонариками. Гости ступали по мягким, оленьим шкурам, которыми была выстелена мерзлая земля аллеи.
   Все это было прелестно, точь-в-точь картинка из волшебной сказки!
   Посреди озера красовался ледяной храм, наподобие знаменитого ледяного дома на Неве, построенного в царствование императрицы Анны Иоанновны. Внутри храма стояла ледяная статуя Венеры с венком из цветов на голове. Вдоль берегов замерли ледяные дельфины. Из их открытых пастей извергались фонтаны горящей нефти, ярко освещая это искрящееся ледяное великолепие. Эскимосы катались в санях, запряженных оленями, собачья упряжка промчала салазки камчадалов; на украшенной зеленью эстраде играли музыканты в костюмах белых медведей; на берегу юрты из звериных шкур так и манили влюбленных на свидание с глазу на глаз.
   Граф Солтык заметил, что Эмма стоит на берегу одна и как будто ищет кого-то глазами в толпе гостей.
   – Вы, вероятно, потеряли вашего кавалера, – сказал он ей, – позвольте предложить вам свои услуги?
   Девушка взяла его под руку.
   – Вот ваша эмблема, – продолжал граф, указывая на ледяной храм.
   – В каком смысле?
   – Вы ледяная богиня любви.
   – Лед тает под первыми лучами весеннего солнца.
   – Совершенно справедливо... Но когда же настанет для вас эта весна? Какое солнце совершит над вами это чудо?
   – Я слышала об одном чародее, легко покоряющем женские сердца...
   – Скажите лучше чародейке, то есть любви... Но вы неспособны полюбить кого-нибудь.
   – Мне и самой так кажется.
   – У вас нет сердца.
   – Есть... но ледяное.
   – О, если бы пламя моей любви могло растопить его!
   – Мое сердце не игрушка, граф, – серьезно возразила Эмма.
   Граф прикусил губу... В эту минуту к ним подошла Анюта, и разговор прекратился.
   «Он мой, – думала Эмма, входя под руку с Анютою в танцевальную залу, – я употреблю всю свою хитрость и все свое кокетство; буду дразнить его своей неприступностью... Думаю, это то, что нужно. Бедный граф! Для меня тем легче будет завлечь и погубить его, что он не возбуждает во мне ни малейшей симпатии».
   Думая об этом, она заметила, что Казимир Ядевский задумчиво стоит у колонны и пожирает глазами Анюту. Какая-то мысль промелькнула у Эммы в голове – она незаметно вышла из зала, воспользовавшись тем, что ее юная соперница с кем-то вальсировала.
   В конце коридора находились уборные для дам, желающих переменить костюм в продолжение бала. У одной из дверей стоял Борис с огромной картонкой в руках. По приказанию своей барышни он отворил дверь комнаты, но стоило Эмме ступить за порог, как ее обхватили две нежные ручки и пара прелестных голубых глаз приветливо заглянули ей в лицо.
   – Наконец-то я поймала вас, моя милочка! – воскликнула Генриетта. – Теперь уж я с вами не расстанусь!
   – Нам поневоле придется расстаться, – возразила Эмма, – я затеваю маленькую маскарадную интригу и пришла сюда, чтобы переодеться. Надеюсь, вы не помешаете мне осуществить эту невинную шалость.
   – Боже меня сохрани! Я никому не выдам вашей тайны. Позвольте мне помочь вам переодеться.
   Девушки вошли в уборную и заперли за собою дверь. Картонка с костюмом уже стояла в углу, у окна. Эмма подошла к зеркалу и начала раздеваться, между тем как Генриетта, вынимая одну за другой различные принадлежности костюма, громко выражала свой восторг. Когда красавица была одета, юная пансионерка, вскричала, влюбленно глядя на нее:
   – Не знаю, почему все, даже Анюта Огинская, считают вас загадочной, опасной личностью! Я же с первого взгляда полюбила вас всем сердцем!
   – Берегитесь, – улыбнулась Эмма, – быть может, под этой юбкой скрывается рыбий или змеиный хвост.
   – Вы необыкновенное неземное создание! Вы обладаете таинственной властью привлекать и покорять сердца. Я испытываю эту власть на себе... Меня влечет к вам непреодолимая сила... Примите меня в число ваших союзниц... Я буду вашей сестрой... вашей самой покорной ученицей!
   – Вы говорите это, не шутя? – пристально глядя на Генриетту, спросила сектантка.
   – Я готова следовать за вами, куда бы вы меня ни повели, без малейшего страха и колебаний...
   – Ну, это мы увидим. У вас будет возможность доказать вашу покорность и смирение А сейчас, для начала, наденьте на меня чулки и башмаки.
   Генриетта немедленно опустилась на колени и принялась исполнять приказание, а Эмма смотрела на нее с величественным равнодушием гордой повелительницы.

XXVI. Маскарадная интрига

   В танцевальную залу вошла высокая стройная женщина, в роскошном костюме турецкой султанши. Лицо ее скрывалось под густой вуалью, сквозь которую так и сверкали большие голубые глаза. Костюм ее состоял из широких желтых атласных панталон и коротенькой юбочки, поверх которой были надеты голубой, вышитый серебром и отделанный горностаем кафтан и короткая жилетка из ярко-красного бархата; на шее висело монисто из кораллов, жемчуга и дукатов; тюрбан был украшен великолепной брильянтовой брошкой.
   Мужчины толпами следовали за ней, осыпая ее комплиментами, но она не обращала на них внимания. Наконец у буфета в столовой она увидела того, кого искала, подошла к нему, положила руку на плечо и сказала:
   – Здравствуй, Казимир Ядевский, отчего ты сегодня так грустен и задумчив?
   – Меня ничто не радует.
   – Помилуй, есть так много способов разогнать тоску!.. Да вот самый лучший из них, – добавила она, беря с буфета бокал с шампанским и подавая его офицеру.
   – Что это, сладкий яд или любовный напиток?
   – Ни то, ни другое.
   – За твое здоровье! – и Казимир залпом осушил бокал.
   – Есть еще и другое средство.
   – Какое же?
   – Ухаживай за мной.
   – На это я не способен.
   – Потому что ты влюблен.
   – Может быть.
   – Ты любишь двух женщин... обе они здесь... о которой из них ты сейчас мечтаешь?
   – Это инквизиторский допрос?
   Султанша засмеялась.
   – Теперь я узнал тебя! Ты Эмма Малютина.
   – Не выдавай меня, – шепнула она, крепко сжимая его руку, – за нами следит граф Солтык, а мне хочется заинтриговать его.
   Действительно, граф стоял у дверей, устремив взор на прекрасную султаншу. Кровь клокотала в его жилах от зависти и ревности. В то же самое время другие, прелестные, подернутые слезами глаза робко, со страхом, смотрели на Казимира. Это была Анюта; она узнала Эмму, и сердце ее болезненно сжалось.
   Султанша сделала несколько шагов в сторону графа Солтыка, но в эту минуту к нему подошел патер Глинский и шепнул на ухо:
   – Я считаю своим долгом предостеречь вас, граф... Эта султанша – Эмма Малютина... Заметили ли вы, как она разговаривала с офицером и пожимала ему руку?
   – Что с того?
   – Кокетка опутывает вас сетями...
   – Вы ошибаетесь, – с иронической усмешкой возразил граф, – эта девушка холодна как лед.
   – Я знаю, что Ядевский часто бывал у нее...
   – Как и Сесавин.
   – Она одинаково дурачит их обоих.
   – Тем лучше!
   – Вы добровольно стремитесь к своей погибели! Я вижу, что спасти вас уже невозможно.
   – Послушайте, мой любезный патер, если ад населен такими красавицами, как Эмма, то вы первый убежите из рая в царство сатаны.
   Солтык устремился вслед за удаляющейся султаншей и догнал ее на пороге комнаты, изображающей Азию.
   – Здесь твое царство, – сказал он ей, – позволишь ли ты своему рабу войти вместе с тобой?
   Султанша ответила легким кивком головы.
   Стены и потолок комнаты были обиты персидскими коврами, в центре возвышался шатер, увенчанной золотым, осыпанным драгоценными камнями полумесяцем; пол был покрыт индийскою тканью белого цвета, в которой ноги тонули, как в мягком снегу. С потолка спускался красный фонарь; там и сям лежали подушки; сильный, одуряющий запах благовоний струился в воздухе. Все это располагало к отдохновению, неге и мечтательности.