Захер-Мазох Леопольд фон. Губительница душ

XLIV. Губительница душ

   Старуха Малютина дала согласие на брак дочери с графом Солтыком, и он считал себя счастливейшим человеком в мире. Цель его была достигнута – обожаемая им девушка будет его женой.
   На следующее утро Эмма уже начала полновластно распоряжаться в доме графа, где все повиновались ей беспрекословно, а влюбленный жених не спускал с нее глаз и старался предупреждать ее малейшие желания.
   Во время завтрака она приказала заложить сани и попросила патера Глинского проводить ее в Киев, возлагая на него обязанность известить Огинских об ее помолвке с графом. Она же намеревалась лично объявить об этом Казимиру Ядевскому.
   – Вы останетесь дома в обществе maman и Генриетты, – прибавила она, обращаясь к Солтыку, – я вернусь сегодня вечером или, самое позднее, завтра утром.
   Граф вздыхал, уверял, что эта разлука покажется ему целой вечностью, умолял взять его с собой, но Эмма была непреклонна, и он наконец покорился своей горькой участи. Сани уже стояли у крыльца. Он свел с лестницы свою невесту, усадил ее, заботливо окутал ей ноги пушистой медвежьей полостью и получил за это неожиданную награду: красавица протянула к нему свои прелестные губки и позволила себя поцеловать.
   – Пошел! – закричала она кучеру, и откормленные лошади помчались стрелой по белоснежной равнине.
   Приехав в Киев, она рассталась с иезуитом и послала Бориса за Ядевским. Тот не замедлил явиться.
   – Ваше любезное приглашение удивило меня, – начал он, – я думал, что вы уже забыли о моем существовании.
   – Опять упреки! – вспылила Эмма. – Чего тебе еще нужно? Ведь ты мой и я никому не уступлю тебя.
   – Ты сама не веришь словам своим.
   – Разве ты разлюбил меня?
   – Я?! Ты обвиняешь меня?.. И это после того, как ты живешь в деревне у Солтыка!
   – Вместе с моей матерью.
   – И изменяешь мне на каждом шагу.
   – Ты не имеешь права говорить со мною таким тоном... Я откровенно предупредила тебя, что в отношении графа преследую известную мне цель, что эта цель вскоре будет достигнута и тогда ничто уже не разлучит меня с тобою. Ты должен вполне положиться на меня даже теперь, когда я решилась на такой отважный шаг, но я вынуждена была его сделать...
   – Признавайся, что ты сделала?
   – Со вчерашнего дня я помолвлена с графом Солтыком.
   – Эмма!
   – Не прерывай меня, выслушай до конца. На мне лежит священная обязанность. Я разыграла эту комедию для того, чтобы овладеть графом... теперь он в моих руках... но клянусь тебе, что свадьба моя с ним не состоится. Через несколько дней я уеду с ним в Бояры, где судьба его решится окончательно. Затем я вернусь в Киев и пойду с тобою под венец.
   – Не верю я этой сказке! – вскричал Казимир. – Ты меня обманываешь, как говорится, отводишь глаза для того, чтобы я не помешал тебе сделаться графинею Солтык, и будешь смяться над легковерным юношей, который любит тебя до безумия!
   – Если ты не веришь моим словам, то лучше нам разойтись в разные стороны. Я вижу, что ты меня не любишь... Любовь без взаимного доверия всего лишь дым, а не священное чувство.
   – Сознайся, что поверить твоей выдумке было бы чистейшим безумием.
   Эмма не ожидала такой настойчивости со стороны Казимира, это заставило ее на минуту призадуматься. Мгновенно в ее голове созрел другой план. Ей надо было, во что бы то ни стало, удержать Ядевского за собой, и она решилась на отчаянное средство для достижения своей цели.
   – А что, если ты получишь полное доказательство моей любви? – вдруг спросила она. – Если я отдамся тебе?
   Казалось, молодой человек не понял смысла ее слов: до такой степени это ошеломило его.
   – Здесь я не могу принять тебя, – продолжала она, – я окружена шпионами. Но у меня есть приятельница, у которой собственный дом в одной из самых отдаленных частей города. Там я буду ждать тебя сегодня вечером – ты согласен?
   Казимир бросился перед ней на колени и от волнения не мог выговорить ни слова, а только целовал ее руки.
   – Придешь?
   – Непременно!
   – Ровно в десять часов вечера приди на улицу... – она назвала ее и описала внешний вид дома, – там встретит тебя преданный мне человек и проводит ко мне.
   – Прости меня! – воскликнул юноша, прижимая ее к груди, а она краснела и улыбалась под его пламенными поцелуями.
   Как только ушел Ядевский, сектантка послала Бориса за Рахилью и, когда та пришла, заперлась с ней в своей спальне.
   – Сегодня ночью должен на некоторое время исчезнуть поручик Ядевский, которого ты знаешь, – сказала Эмма.
   – Если обойдется без кровопролития, то я готова исполнить ваше приказание, – отвечала еврейка.
   – Я назначила ему свидание. Жди его на улице около десяти часов вечера и проводи ко мне. Распорядись, чтобы твои люди были на месте до его прихода. Ядевский снимет с себя шпагу, потом начнет меня целовать, и я накину ему петлю на шею. Его свяжут, отнесут в подземелье, где он останется до тех пор, пока я сама не освобожу его. Скажи своим людям, чтобы они не смели обращаться с ним жестоко.
   – Понимаю.
   Еврейка ушла домой, получив от Малютиной еще кое-какие инструкции.
   Иезуит не решался ехать к Огинским, не обдумав заранее, в каких выражениях он сообщит им поразительную новость. Долго ломал он себе голову, как вдруг в голове его мелькнула мысль переговорить с Анютой, которую наверняка обрадует известие о помолвке Солтыка. Он не ошибся. Девушка бросилась ему на шею и расцеловала его, потом повела в кабинет, где сидели ее родители, и радостно объявила:
   – Граф Солтык женится на Эмме Малютиной. Он отказывается от меня, потому что не смог покорить мое сердце и убедился, что я никогда не полюблю его.
   На лице Огинского изобразилось изумление, а жена его начала осыпать упреками патера Глинского.
   – Перестаньте, – остановила ее Анюта, – вы знаете, что я люблю Казимира Ядевского и пойду в монастырь, если вы не отдадите меня за него замуж. – Скажите графу, – обратилась она к иезуиту, – что я ему очень благодарна и надеюсь, что он останется моим другом.
   Этим окончилось затруднительное объяснение, и патер Глинский откланялся. Анюта воспользовалась неожиданно сложившимися обстоятельствами для того, чтобы испросить согласие родителей на брак с Ядевским. Отец был готов уступить ее просьбе, но мать была сильно заражена тем, что называется «польский гонор», и отказала наотрез. Это не обескуражило девушку, и она тотчас послала с Тарасом записку к Казимиру. Старик вернулся вечером и доложил своей барышне, что поручика Ядевского дома нет, а денщик рассказал ему, что какая-то дама назначила его барину вечером свидание.
   – Наверно, Малютина! – воскликнула Анюта.
   – За ней надо следить, – сказал Тарас, – она теперь в Красном кабачке. Кроме того, я узнал, что сегодня была у нее Рахиль. Жаль мне господина Ядевского! Говорят, что Малютина выходит замуж за графа Солтыка.
   – Пойдем, посмотрим, что делает Эмма в Красном кабачке? – предложила Анюта, и полчаса спустя, переодевшись в крестьянское платье, они вышли из дома.
   – Малютина поехала в кабачок на лодке и, наверно, вернется оттуда тем же путем, – заметил старик, – пойдемте и мы рекой, милая барышня.
   Зима уже подходила к концу. Днепр вскрылся, погода была холодная, но ясная. Полная луна отражалась в воде, на дворе было светло, только сильный ветер вздымал на реке пенистые волны.
   – Не боитесь ли вы, сударыня? – спросил Тарас.
   – Я ничего не боюсь, – решительным тоном отвечала Анюта, садясь в лодку вместе со своим провожатым.
   – Красавица еще там, – заметил старик, увидя огонь в окнах шинка, – подождем, пока она выйдет.
   Минут через десять из кабачка вышла Эмма в сопровождении крестьянина, с виду похожего на рыбака, села с ним в лодку и переправилась на противоположный берег реки, не заметив, что другая лодка плывет за ними следом.
   На берегу и в узком переулке, куда повернула Малютина, не было ни одного огонька – будто все вымерли. Сектантка остановилась перед домом, где Солтыку являлись тени его умерших родителей, постучалась в ворота, и они тотчас отворились. В ту же минуту Анюта схватила ее за руку.
   – Что вам надо? – спросила Эмма, нимало не испугавшись.
   – Наконец-то я поймала тебя! – вскричала Анюта. – Ты завлекла в свои сети и Солтыка и Ядевского, хочешь, я скажу, с какой целью?
   – Вы с ума сошли!
   – Ты говоришь, что любишь Казимира... нет, ты жаждешь его крови, хищная гиена, и с помощью своих сообщников собираешься его зарезать! Ты убила Пиктурно... отдала Тараевича на съедение диким зверям... Ты точно так же убьешь Солтыка и Ядевского, если я тебе не помешаю, кровожадная жрица дьявольской секты!.. Губительница душ!
   Дикий яростный вопль раненой пантеры вырвался из груди сектантки. Она выхватила из-за пояса кинжал и готова была пронзить им свою соперницу, но тут вовремя подоспел Тарас и вырвал оружие из ее рук, а она шмыгнула во двор и захлопнула за собой калитку.
   Эмма не потеряла присутствия духа и хладнокровно отдала своим сообщникам необходимые приказания. Юрий перелез через забор и побежал предостеречь Рахиль, Джике было приказано идти на встречу к Ядевскому и назначить ему свидание за городом, на первом перекрестке, по дороге в Комчино, а Табичу велено было как можно скорее оседлать лошадь. Первый успел исполнить возложенное на него поручение, но вторая еще не вышла из дома, когда сани, в которых приехал Ядевский, остановились у ворот.
   – Стой! – закричал Тарас, хватая лошадь под уздцы.
   – Что тут случилось? – спросил поручик.
   – Нам удалось раскрыть готовящееся на вас покушение, – отвечал старик, – вас собирались зарезать в этом доме.
   – Кто же?
   – Малютина.
   – Я едва не поплатилась жизнью за любовь мою к вам, – прибавила Анюта.
   – Злодейка хотела заколоть мою барышню вот этим кинжалом, но я бросился между ними, и удар достался мне... Ничего... заживет, – прибавил верный слуга.
   – Возможно ли это? Неужели Эмма действительно жрица кровавой секты?! – воскликнул Казимир.
   – Да, – подтвердила Анюта. – Она дьявол под личиной ангела... Она завлекла вас для того, чтобы принести в жертву... и вы поверили клятвам в любви этой сектантки, руки которой запятнаны человеческой кровью!
   – Боже мой, Боже мой! – стонал Казимир, закрывая лицо руками.
   – Уйдемте отсюда поскорее, – сказал Тарас, – а то мы все попадем в руки этих дьяволов.
   Анюта села в сани рядом с Казимиром, а Тарас – на козлы с кучером.
   – Куда прикажете? – спросил тот.
   – В полицию и как можно скорее, – отвечал старик, – иначе от этой шайки губителей не останется и следа.

XLV. Побег

   Эмма Малютина ужаснулась, узнав о том, что Ядевский уехал вместе с Анютой, и тотчас же послала Табича к Елене, а Джику к Сергичу, чтобы предостеречь их. Сама же она вскочила на лошадь и во весь дух помчалась по дороге в Комчино.
   Ей предстояла последняя решительная борьба. Она сознавала всю опасность своего положения, видела, что хитрые уловки теперь уже бесполезны, что надо действовать не теряя ни минуты, иначе Казимир погиб для нее безвозвратно. Она спрашивала себя: действительно ли она любит этого юношу, и внутренний голос вопреки разуму и воле отвечал ей: «Да». А Солтык? Какое чувство питает она к этому человеку? Она к нему неравнодушна. Ее ум, воображение, чувства увлечены этой загадочной личностью, но сердце громко говорит в пользу Казимира, быть может потому, что она сознает всю неустойчивость его характера. Он возбуждает в ней чувство нежного сострадания, а ревность и оскорбленная женская гордость превратили это чувство в бешеную страсть. Мысль о том, что Ядевский женится на Анюте Огинской, доводила ее до безумия. Странная вещь, до этой минуты она не боялась смерти, теперь же ей было жаль расстаться с жизнью, не вкусив всех ее наслаждений. До этой минуты ей были чужды радужные мечты юности, теперь же она любила, любила впервые в жизни, любила со всем увлечением своей страстной натуры. Неужели любовь не возбудит в Ядевском чувства взаимности?
   О нет! Она непременно будет его женой, разделит с ним все радости жизни и умрет вместе с ним.
   Да... но прежде надо предать Солтыка в руки апостола, надо собственноручно принести его в жертву, и тогда она будет всецело принадлежать своему возлюбленному; тогда уже никакая сила не вырвет из ее рук Казимира Ядевского!
   Эмма приехала в Комчино поздно ночью. В доме еще никто не спал, но все уже разошлись по своим комнатам. Старуха Малютина, узнав о случившемся в Киеве, посоветовала дочери немедленно написать письмо Ядевскому, чтобы оно, попав в руки ее врагов, окончательно сбило их с толку и хотя бы на время остановило преследование, и скрыло от них ее настоящее место пребывания. Послание это было отправлено в город с нарочным, и Эмма уже собиралась пойти в кабинет графа, как вдруг Каров и Генриетта вошли в ее комнату. Оба были бледны и расстроены, оба переодеты в крестьянское платье. Укротитель в двух словах объяснил Эмме, что вся местная полиция пришла в движение и не замедлит напасть на их след.
   – Это для меня не новость, – с невозмутимым спокойствием сказала сектантка. – Бог уже помог мне вовремя предупредить всех наших друзей, и все они в настоящую минуту находятся в безопасности.
   Каров с глубоким уважением взглянул на храбрую героиню и подумал: «Какое необыкновенное присутствие духа!»
   – Вам лично угрожает опасность, – произнес он, – прежде всего, подумайте о себе. Все мы вместе взятые не стоим и вашего мизинца.
   – Теперь нам дорог каждый час, каждая минута, – сказала Эмма, – но я не выйду из этого дома, не исполнив возложенной на меня обязанности, и нынешней же ночью отведу графа Солтыка к апостолу.
   – Я в полном вашем распоряжении, – с непритворным чувством подобострастия заметил ей Каров.
   – И я также, – добавила Генриетта, – приказывай, и я буду слепо повиноваться тебе.
   – Будьте наготове, вы можете мне понадобиться, – приказала сектантка и пошла в кабинет к графу.
   Солтык стоял у окна. Тревожный взор его был устремлен на дорогу. Он так глубоко задумался, что не слышал шагов Эммы и вздрогнул, когда она положила руку ему на плечо.
   – Это вы?.. Так поздно... Я уже потерял надежду увидеть вас сегодня, – проговорил он дрожащим голосом.
   – Я пришла проститься с вами, граф, и, быть может, навсегда, – сказала девушка.
   – Проститься? – воскликнул Солтык. – Разве вы забыли, что нас ничто разлучить не может, что я пойду вслед за вами хоть на край света?
   – Я еще не открыла вам моей тайны, и потому вы, вероятно, не поверите, что я принуждена сию же минуту уехать не только из вашего дома, но и из России.
   – Мне не нужно никаких доказательств, никаких объяснений, – возразил граф, – вы желаете уехать... позвольте же мне сопровождать вас.
   – В качестве кого, позвольте узнать?
   – В качестве вашего покорного раба.
   – Поймите же, что это было бы неприлично.
   – Ну, так в качестве вашего мужа.
   – Допустим, что я согласилась бы на это, но за какой-нибудь час вы не успеете сделать необходимых распоряжений.
   – Они и не нужны, объявите только согласие на наш брак, и мой капеллан немедленно обвенчает нас.
   – Извольте... я согласна.
   – Вы говорите это серьезно?
   – Мне шутить некогда, граф, через четверть часа я буду графиней Солтык и прямо из-под венца уеду отсюда вместе с вами.
   – Эмма!.. Возможно ли это?.. Вы согласны сделаться моей женой? – воскликнул граф, бросаясь перед ней на колени.
   – Да, да... только не теряйте ни одной минуты и пошлите разбудить вашего капеллана.
   Солтык позвонил, сказал несколько слов своему камердинеру и снова вернулся к ногам очаровательницы.
   – Как приятно быть любимой, – проговорила она, – особенно, когда сама не увлекаешься слишком сильным чувством.
   – Следовательно, вы и теперь не любите меня?
   – Нет... но вы нравитесь мне более всех других мужчин, – и она погладила графа по голове.
   – Даже более Ядевского?
   – Да, – отвечала сектантка и в порыве необъяснимого чувства обвила руками шею своего нареченного жениха, и начала целовать его не так, как влюбленная женщина, а как свирепая тигрица.
   – Ты меня не любишь, – лепетал граф, – но и самая твоя ненависть дороже для меня, чем любовь всех женщин в мире!
   – Я и сама не знаю... быть может, я и люблю тебя. Быть может, мое желание задушить тебя в объятиях и есть настоящая любовь.
   Скажи мне откровенно: ты не боишься такой любви, не страшишься погибнуть в пламенных волнах, готовых поглотить тебя?
   – Нет!.. Высоси всю кровь мою до последней капли, если это доставлит тебе удовольствие.
   – Когда-нибудь я припомню тебе эти слова.
   – Когда тебе угодно! – и граф снова прижал невесту к груди своей и целовал до тех пор, пока камердинер не пришел доложить, что все готово.
   – И сани также? – спросила Эмма.
   – На дворе идет снег, – отвечал старый слуга, – я приготовил два возка и приказал заложить каждый шестеркой лошадей.
   – Ты отлично распорядился.
   Эмма вышла под руку с графом в залу, где их ожидали Каров и Генриетта. Счастливый жених отправился к своей будущей теще, а невеста воспользовалась его отсутствием, чтобы отдать Генриетте некоторые приказания. Через минуту Генриетта скакала верхом в замок Окоцин к апостолу.
   Вскоре вернулся Солтык, ведя под руку старуху Малютину. Шаферами были Каров и старик кастелян, бедный дворянин. Все отправились в домашнюю церковь, где состоялось бракосочетание. Потом новобрачные возвратились в кабинет графа.
   – Теперь ты моя, Эмма! – воскликнул Солтык, сжимая в своих объятиях красавицу жену.
   Молодая графиня не сопротивлялась и отвечала поцелуем на поцелуй. Затем она вырвалась из объятий супруга и заставила его написать письмо патеру Глинскому. В этом письме граф уведомлял воспитателя о своей женитьбе и о том, что вместе с женой он уезжает в Москву и оттуда – за границу. В заключение он умолял иезуита никому не выдавать его тайны и уверять всех и каждого, что Эмма бежала в Молдавию.
   Письмо это было отправлено в Киев с конюхом. Граф и графиня сели в возок, на козлах которого сидел Табич, а старуха Малютина поместилась в другой экипаж, где лошадьми правил Каров. Никто из прислуги не знал, куда уехали господа. Оба экипажа поехали по киевской дороге, но, проехав несколько верст, свернули в сторону и помчались через Малую Казинку прямо в Окоцин.
   – Счастлив ли ты? – спросила графиня у своего мужа.
   – Бесконечно! – отвечал Солтык.
   – Скоро ты будешь еще счастливее, – шепнула Эмма и подтвердила свое обещание поцелуем.
   Во всю остальную часть путешествия новобрачные не обменялись более ни одним словом. Сияла луна, каркали вороны, предвестники смерти. Граф не замечал ничего. Жизнь расстилалась перед ним широкой дорогой – он мечтал о счастье. О чем думала графиня – покрыто мраком неизвестности...

XLVI. Радужные мечты

   – Куда мы приехали? – спросил граф Солтык, высаживая жену из возка во дворе древнего замка. – Разве это имение вашей матери?
   – Нет, – отвечала графиня, – мы живем в Боярах, а это полуразрушенный замок. Когда-то в нем обитала шайка разбойников. Здесь нам никто не помешает вполне наслаждаться нашим счастьем.
   Они прошли в ярко освещенную галерею, по стенам которой были развешаны портреты католических епископов, польских магнатов и знатных дам прошедших веков. Здесь их встретила Генриетта Монкони. Она отвела свою повелительницу в сторону и шепнула ей на ухо несколько слов.
   – Делать нечего, – обратилась сектантка к супругу, – мне надо отлучиться на несколько минут. Генриетта проводит тебя в нашу комнату и побудет с тобой до моего возвращения.
   Солтык почтительно поцеловал руку своей тещи и проследовал за Генриеттой по длинному коридору. Отворив тяжелую дверь, они вошли в просторную, роскошно обставленную комнату. Генриетта села у пылающего камина и с каким-то кровожадным любопытством стала рассматривать графа, между тем как он в глубокой задумчивости прохаживался взад и вперед по мягкому ковру, покрывавшему всю комнату.
   – Послушайте, граф, – насмешливо улыбаясь, начала девушка, – я вижу, любовь заставляет вас забывать светские приличия.
   – Извините меня, Генриетта, – ответил Солтык, – я до сих пор не могу опомниться... Мне кажется, что я вижу все это во сне...
   – Да, да... Вы с нетерпением ждете той счастливой минуты, когда нога Эммы наступит на ваш аристократический затылок.
   – Вы угадали.
   – Неужели это сделает вас счастливым?
   – Вы вряд ли поймете мои чувства, потому что сами никого не любили.
   – Вы ошибаетесь, я давно уже влюблена... и знаете в кого?.. В вас...
   – Перестаньте шутить!
   – Я говорю совершенно серьезно. Я умоляла Эмму уступить вас мне, но она не согласилась. Вы завидная добыча!
   – Что вы имеете в виду?
   – Подождите, скоро вы все поймете.
   – Что с вами, Генриетта? Ваши слова так двусмысленны... какие-то странные, непонятные намеки...
   – Не расспрашивайте меня... Наслаждайтесь вашим блаженством, упивайтесь им; но знайте, что настанет час, когда вы будете принадлежать и мне. О, как я буду неумолима, когда вы упадете к моим ногам! Как я буду радоваться, глядя на ваши страдания!
   – Неужели вы полагаете, что я изменю жене с вами?
   – Нет.
   – Так что же, наконец...
   – Вы все узнаете со временем... Теперь я играю с вами как кошка с мышью, и это меня забавляет...
   – Ребенок!
   Генриетта захохотала.
   – Как мало вы меня знаете! – воскликнула она. – Если бы вы могли заглянуть в мою душу, вы бы удивились, – мало того, – ужаснулись!
   Между тем, Эмма вошла в комнату, где ее ожидал апостол. Она стояла перед ним, гордо подняв голову, с полным сознанием своего достоинства. От прежней покорной ученицы и кающейся грешницы не осталось и следа. Это была женщина, вполне сознающая всю силу своего могущества.
   – Тебе угрожала опасность, – начал апостол, – но ты была мужественна и благоразумна. Ты вовремя предупредила наших киевских друзей, и они обязаны тебе своим спасением. Буди над тобой Божье благословение, дочь моя.
   – Ты должен немедленно послать в Киев надежных людей, чтобы разузнать, что там происходит, – повелительным тоном произнесла сектантка.
   – Там остался Сергич.
   – Этого недостаточно. Нам надо задержать Казимира Ядевского и Анюту Огинскую.
   – Об этом я позабочусь.
   На минуту в комнате воцарилась глубокая тишина, затем апостол с улыбкой взглянул на свою собеседницу и спросил:
   – Ты обвенчалась с графом Солтыком?
   – Да.
   – И готова предать его?
   – Да... только не теперь.
   – Почему же?
   – Потому что я люблю его... он принадлежит мне. Никто не смеет оспаривать моих прав на него... Он мой муж. Не бойся, я не намерена спасать ему жизнь и не заставлю тебя долго ждать... но я отдам тебе его только тогда, когда сама этого пожелаю.
   – Ты останешься с ним здесь, в Окоцине?
   – Да.
   – Распоряжайся как тебе угодно.
   – Благодарю тебя... Дай мне насладиться несколькими часами блаженства... Я предчувствую близкий конец – мы заключим собой вереницу наших жертв... Не избежать нам этой участи!.. Я принесу в жертву Солтыка, затем передам тебе Ядевского, а ты уступи мне Анюту Огинскую. Я желаю наказать собственноручно эту предательницу... Обещай исполнить мою просьбу.
   – Даю тебе честное слово, – ответил апостол, – я пошлю в Киев верного человека, который поймает эту птичку и отдаст ее в твое полное распоряжение.
   – О, как я буду счастлива! – воскликнула Эмма; губы ее дрожали, глаза метали искры, – она станет моей рабой... я буду топтать ее ногами... я изобрету для нее такие ужасные пытки, что содрогнется сам дьявол.
   – Я сделаю все необходимые распоряжения и уеду в Мешково, – сказал в заключение апостол. – Господь с тобою, дитя мое.
   Раздался звонок, и Генриетта выбежала из комнаты. Минуту спустя она вернулась и повела графа в столовую, где был накрыт стол на два прибора.
   – Эмма сейчас придет, – сказала она и исчезла за тяжелой портьерой. В то же мгновение отворилась другая дверь, и в комнату вошла графиня.
   – Я запретила прислуге входить в столовую, – сказала она, – и потому ты будешь служить мне.
   – С величайшим удовольствием! – ответил Солтык.
   Долго просидели они за столом, весело болтая, как подобает влюбленным, и чуть слышные звуки музыки сопровождали их свадебный пир. Эмма подняла бокал, собираясь произнести тост, но счастливый супруг опередил ее и громко сказал:
   – За наше будущее!
   Красавица нахмурилась.
   – Выпьем лучше за настоящее, – возразила она, – оно принадлежит нам... Бог знает, что ожидает нас впереди.
   Они чокнулись и залпом опорожнили бокалы.
   – Любишь ли ты меня? – спросила Эмма после минутного молчания.
   – Тебе ли это спрашивать!
   – Мне так приятно слушать твои уверения в любви.
   – Я никогда не любил; ты первая овладела моим гордым сердцем.
   – Теперь я пойду и сниму это платье – оно стесняет меня. Потом я пришлю за тобой Генриетту, и мы вместе будем пить чай.