Жданов Лев Григорьевич. Третий Рим

   Ров широкий и глубокий, больше двадцати аршин ширины и девять глубины, заполнился почти весь в этом месте – лесом, балками, землею закидали его русские. А работу их прикрывали те, кто сидел в Арской да в осадной башне. Не позволяли они врагам ударить по работающим!..
   К вечеру стихло все в русском лагере и вокруг Казани. Пушки перестали рокотать, пищали не грохают. Во всех полках молебны служат, исповедуются люди ратные, причащаются перед последним решительным боем.
   Никто не знает, жив завтра будет ли?..
   Во дворце хана мертвая тишина и смущение: донеслось уж сюда известие о завтрашнем приступе.
   Сначала слухи только были. А тут и посланный явился от царя Ивана.
   Мурза Камай пришел, говорит:
   – Прислан я от московского великого князя ради спасения жизни вашей, чтобы избежать пролития лишней крови. Отвернул Аллах лицо свое от Юрта Казанского. Сами видите: их, гяуров, счастье… Они на стенах, они на башне. Они завтра в город войдут… все сто тысяч воинов! Гибель Казани приспела… Покоритесь! Трех изменников, которые мятеж учинили, царю выдайте и нового хана своего, Эддин-Гирея… Простит тогда государь, все на старое повернется, миром война кончится…
   Задумались все князья, сеиды и вожди казанские, которые, во главе с Эмир Кулла-Шерифом, муллой, на совет сошлись… Переглядываются, перешептываются…
   Наконец заговорил мулла:
   – На все воля Аллаха милосердного! Ты послан, ты свое сказал. Священна глава посланных… Не тронем мы тебя. Вернешься к гяурам. Но стыд и позор тебе, мусульманину, что ты врагам Аллы покорен стал, что нам, собратьям, такое позорное дело предлагаешь! Не покоримся мы, не станем челом бить! На стенах Русь… На башне Русь! Пускай… Мы другую стену поставим, грудью станем за юрт, за веру, за хана нашего… Все умрем за него, за царство Казанское, за волю свою или отсидимся. Зима ударит – уйдут московы. Не выдержат жизни в лесах наших… Ступай, пес, так и скажи, неверный раб, неверному господину своему.
   От стыда и досады покусывая концы своей, крашенной в медный цвет, бороды, поклонился Камай, вышел, к царю Ивану поскакал, доложил об исходе посольства.
   Черемисы-разведчики, которые в одно время с Камаем от русских подосланы были и по Казани шныряли, тот же ответ ото всех татар слышали:
   – Умрем, да не сдадимся Москве!
   – Да будет воля Господня! – сказал Иван, выслушав мурзу и горцев. – Видит Бог: я не желал пролития крови. Да падет она на главы им же!
   И со всеми воеводами стал он обсуждать: какие последние меры надо принять, чтобы обеспечить удачный приступ?
   С вечера во все концы, по всем дорогам потянулись сильные отряды, чтобы перенимать тех, кто пробьется сквозь главную цепь нападающих и уйти вздумает.
   Царь Шах-Али с мурзами, воеводы Мстиславский, Оболенский, Мещерский, Ромодановский и другие, помладше, на это дело назначены. Почти третья часть войска с ними разошлась во все пути. Тысяч семьдесят для приступа назначено. Остальные, больше тридцати тысяч воинов, при царе останутся, его оберегать на всякий случай и в виде последних резервов служить должны, если бы судьба изменила и Бог прогневился бы – удачу не послал русскому воинству…
   План штурма давно уже был обсужден, выработан и место каждому из воевод назначено. На шесть отрядов разбиты все полки, а в каждом отряде тысяч по двенадцать человек.
   В первую очередь с трех сторон должны стрельцы с своими головами, казаки с атаманами и новгородцы пойти. Царевы боярские дети из разных полков тут же. Ополчение земское с воеводами младшего разряда идет сейчас же за этими первыми штурмующими, тоже тройной колонной, составляя подмогу.
   Воеводы старшие со своими служилыми людьми и ратью бывалой еще грознее подкрепляют передовых. С царем отборное войско остается: лучшие люди, бояре дворские, новогородская рать отборная, казаки, мурзы и сеиды касимовские и другие, давно при царе служащие, люди испытанные, верные. У каждого из бояр и князей свой собственный отряд имеется, большой или малый. Из них-то и составилась тридцатитысячная царская охрана. Рассылая воевод на места, Иван снова строго-настрого наказывал:
   – Знака все ждите! Первого земли разрыва на Арской стороне! Раней ни шагу не делать самовольно! И все должны друг другу помогать в нужде, а не думать едино о себе: успеть бы пограбить али неудачу избыть, убечи подалей!
   Разошлись воеводы по своим местам. Князь Михайло Иваныч Воротынский с окольничим Алешей Басмановым своих людей готовят, против Арских ворот хлопочут, где к рассвету обещано им новый широкий пролом сделать при помощи подкопа. Вторая мина у Аталыковых ворот, близ Казанки-реки, стену порушить с противоположной стороны города. Здесь, как в менее опасном месте, начальство поручено казначею князя-воеводы Воротынского, Фоме Петрову, человеку незнатному, но в ратном деле сведущему и отважному.
   У Кайбацких ворот князь Димитрий Иваныч Хилков стоит. Ему подмога под начальством боярина, князя Пронского, чуть подальше станом раскинулась. Передовой отряд ертоула должен князь Федор Шемякин на Збойлевы ворота вести, а князь Юрий Шемякин его сзади поддержит, по-братски, когда потребуется. На Елабугины ворота, что на самую Казанку-реку глядят, первый приступ ведет князь Андрей Михайлович Курбский, имея в подмогу князя Щенятева с сильным отрядом. Место тут очень опасное, против дворца ханского. Но Иван успел узнать и оценить храбрость молодого Курбского, почти ровесника своего, и поручил князю главенство, несмотря на то что Щенятев и родом, и годами старше.
   Мурзалеевы ворота достались Семену Васильевичу Шереметеву, за которым в запасе князь Серебряный поставлен. Храбрый, доблестный воевода Дмитрий Плещеев с помощью князя Микулинского должен справляться с татарами у Тюменских ворот, которые тоже прямо во дворец ведут…
   Разошлись воеводы, которым подальше от царя места достались. Надо готовить людей к бою, отдохнуть хорошенько перед штурмом и собраться с силами, чтобы покорить сарацин государю православному… А Иван и спать не лег, долго еще беседовал с теми воеводами, которые с его стороны войска поведут.
   Потом призвал второго духовника своего, Андрея, тоже протопопа благовещенского, которого с собой в поход взял, и со слезами во всех грехах перед ним исповедался.
   – Во имя Отца и Сына и Духа Святаго отпускаются тебе, чадо, все грехи твои вольные и невольные! – осеняя широким крестом коленопреклоненного Ивана, произнес старичок-исповедник, благословив чадо духовное, и ушел в походную церковь, где уж все священство лагерное собралось, чтобы всенощное бдение править, а там и заутреню…
   – Вели, Алеша, юмшан мой нести, доспехи все боевые! – обратился Иван к Адашеву, ожидавшему приказаний царя, который уж совершенно помирился с любимцем своим, признав, что вчерашнее вмешательство Адашева было кстати.
   Адашев помог вооружиться царю, каждую пряжку, каждое колечко оглядел на кольчуге: цело ли да исправно ли? Шлем стальной, вороненый, хитрым золотым узором изукрашенный, сверху короной царской из литого золота осененный, наготове лежит. Над забралом, в иконе небольшой, изображающей Георгия Победоносца, часть нетленных святых мощей заделана, чтобы ни пули, ни стрелы не коснулись венчанной главы миропомазанника.
   Нагнулся Адашев, хочет шпоры Ивану прикрепить. И вдруг почувствовал, что рука, которою царь опирался ему на плечо, сильно дрогнула.
   – Что с тобою, государь? Али крепко затянул?
   – Нет… Стой… Молчи! Молчите все! – почти прикрикнул Иван на окружающих, которые негромко толковали между собою о том, что завтра Бог даст.
   Все словно окаменели, заражаясь внутренним, непонятным волнением, от которого внезапно вспыхнуло лицо царя, озаренное багровым огнем светильников, зажженных в шатре.
   – Слышите? Слышите ль, спрашиваю вас, звоны над Казанью знакомые?.. Точь-в-точь как большой благовестник-колокол в Симоновом монастыре, бывало, звонит…
   И, порывисто подойдя к выходу, царь распахнул полы шатра, высунул голову наружу и стал прислушиваться.
   Всех тоже так и качнуло за царем. Сгрудились за Иваном толпою, дыхание затаили, слушают: нет, не слышно им ничего!
   – Слышите ль? Пытаю… Што ж молчите?!
   – Слышим… Да не ясно… Словно бы далеко очень… – нерешительно раздаются голоса.
   – Вот, вот!.. Я слышу, государь! – быстро, громко вырывается у Адашева. – И то: наши колокола, монастырские… К добру такой знак, государь. Радуйся! Сам Бог тебе знать дает, что скоро на месте кумирен бесовских воздвигнешь ты храмы Божие…
   – Вот! Вот… Так я сразу и подумал, Алеша. Один ты умеешь понять меня… Верю, Господи! – подымая руки и глаза к небу, произнес в молитвенном порыве Иван. – Верю и обет свой даю: первое дело мое будет, как город возьмем, церковь поставить во имя Заступницы всех христиан, Пречистой Матери Христа, Бога нашего!..
   – А еще, государь, слыхал ли ты, знаешь ли, что было? – снова заговорил Адашев, видя, как воспрянул духом его питомец, в котором до сих пор жажда победы боролась с боязнью поражения.
   Скрывал эту борьбу ото всех Иван, но от Адашева она не укрылась. А стоило проявить сомненье царю – и все бы кругом заразилось тем же опасным чувством.
   – Что ж было-то? Толкуй скорее. Немного нам можно и калякать тута. В церковь, поди, пора… Говори же, ну…
   – Это невдолге и сказать, государь. Ивана Головина челядинец, Тишка по имени, уражен был стрелою татарской. И лежит в жару. Была, видно, стрелка чем ни на есть да помазана… И видит Тишка во сне все поле, то самое, с которого подняли, принесли его… И будто тамо все битва идет… А по-над полем – апостолы святые: Петр и Павел, и святитель Николай Чудотворец так и витают, осеняя полки наши, русские. И взмолились татарове: «Отче Николай! Помоги нам! Погибаем!..» Тогда святитель и говорит апостолам: «Воистину глаголю вам: граду сему вскорости свет православия узрети доведется». Благословили блаженные град Казань, а сами по воздуху растаяли… Все про Тишкино видение слышали…
   – А я и не слыхал доселе!.. Попик тута один еще мне сказывал, что святого Даниила видел во сне… И свет будто бы сиял чудесный над Казанью. Ну да что гадать! Буди воля Божия! В церковь пора…
   И со всеми царь отправился в свою походную церковь во имя архистратига Михаила Архангела, для которой среди стана был раскинут особливый, большой шатер.
   …Горячо молится царь, ниц распростерт перед святыней, так что кольчуга и наколенники его след оставляют, глубокий след на песке, заменяющем пол в этом шатре-храме… Долго царь молится. А служба торжественно, стройно идет своим чередом.
   Зарокотала октава могучего на вид протодиакона, начавшего чтение святого Евангелия, какое приходится на этот день. Огни свечей дрожат и сильнее мерцают, сдается, от густых звуков голоса чтеца. Слишком могуч этот голос и тесно ему в колыхающихся стенах шатра. Пронизав их, вырвавшись в раскрытую часть палатки, далеко-далеко несется звук этого чтения, навевая неясный, священный трепет, вызывая невольные слезы умиления на глазах даже у самых грубых, распутных из воинов, широкой стеною стоящих за шатром, и у надменных воевод, наполняющих самую церковь…
   Быстро время идет. Вот уже засветлела узкая полоска неба там, далеко, на краю, на востоке.
   Облака, задремавшие на западе, стали слегка вырисовываться на фоне более темного неба.
   Близок рассвет… К шести часам утра и солнце появится. Скоро это… Почему же не слышно взрыва?
   Ведь царь приказал на самом рассвете первый подкоп взорвать, подать этим сигнал к началу приступа.
   Закончил молитву Иван. Стоит, весь напряженный, трепещущий, лицо пылает… Прислушивается чутко и так ушел душою из церкви к тому, что за ее стенами делается, что даже не слышит громового голоса, читающего слова Евангелия, слова, возвещающие мир, любовь и согласие на земле между всеми людьми, как между детьми Единого Отца Небесного…
   – И будет едино стадо и Един Пастырь! – возвещает благую весть мощный, красивый, захватывающий голос чтеца-протодиакона…
   И вдруг раздался иной голос, словно пронесся удар громовой… Задрожала земля даже здесь, далеко от места взрыва, заколыхалось пламя на оплывших, тяжелых восковых светильниках…
   Это взорвало подкоп, устроенный под наблюдением Адашева, под стенами Казани. Человек при помощи пороха заставил землю раскрыть недра свои, метнуть на воздух все, что создано было потом и кровью, трудами и разумом других людей. И в громовом раскате, в реве воздушной стихии, потревоженной злобою людскою, словно прозвучал мощный призыв сатаны:
   – На бой! На кровопролитие спешите скорее, люди, рабы и слуги мои!..
   Как бы повинуясь этому призыву, Иван воскликнул:
   – Наконец-то!..
   И кинулся вон из шатра церковного.
   При свете воскресающего дня можно было видеть, какой ужас творится в Казани на месте взрыва, у Аталыковых ворот.
   – Трубить поход! – словно из металлической груди, резко и звонко приказал царь, а сам постоял, поглядел и порывисто вернулся в церковь, чтобы дослушать весь обряд, всю службу выстоять церковную, как подобает. И только возобновились молебны и напевы – второй удар раздался, еще сильнее прежнего.
   Это взлетели на воздух стены и башни по соседству от Арских ворот, которые были уж заняты русскими.
   При этом взрыве не одни татары пострадали.
   Бревна, камни, поднятые на огромную высоту, разлетелись так широко, что часть их рухнула на головы ближайших русских отрядов, стоящих уж наготове, чтобы сейчас же ринуться в пролом, как только минет первая опасность от обломков.
   Вместе с деревом и камнем долетали в русский стан куски человеческих тел, еще трепетавшие от пережитой муки, падали целые трупы мужчин и женщин-татарок, которые на стенах помогали своим мужьям… Зазвучали трубы, загремели бубны боевые… На татар, испуганных, ошеломленных изменой их родной матери-земли, двинулись люди-враги, поражая и кроша не только ратников, но и безоружных, беззащитных татар и татарок, стариков, детей… Бой начался…
   – С нами Бог! – прорезая дикий шум битвы, звучит победный клич русской рати.
   И взбираются на стену ратники, рвутся в пролом, пробиваются в ворота раскрытые…
   – Алла инш-Алла!.. Магомет пророк его!.. Умрем за юрт, за землю родную!.. – в исступлении голосят казанцы, хотя и сознающие свою гибель, но остервенелые до конца. – Бей гяуров!.. Слава нам! Смерть врагу!
   И туча стрел темнит воздух… Кипятком обливают женщины тех, что по стене взбираются… Бревна и камни летят на головы нападающих, дробя черепа и груди.
   А царь Иван снова упал перед иконами ниц, молит о победе Господа… Слезы текут по щекам, рыдания рвутся из груди… И рыдают попы и люди ратные кругом!..
   Долго тянется служба церковная…
   Не переставая, длится бой вокруг Казани. Опомнились после первого ужаса казанцы, стали сильнее отпор давать нападающим. И у них все тоже не плохо к борьбе приготовлено. Против ворвавшихся в пролом русских отрядов свежие силы посланы из тех мест, где нет нападения, но где, на всякий случай, воины были собраны. Теперь и послали их в самые опасные места…
   Но нападает пятьдесят тысяч, а защищается только двадцать тысяч…
   Часть казанского войска с ханом стоит вне боя пока, тоже на крайний случай запасена. От Арских ворот хан со своими избранными полками отступил за временное укрепление. И все-таки стали татары вытеснять нападающих, не дают им ходу вперед. Гаснет воодушевление ратников, усталь овладевает ими. Ведь уж сколько времени бьются они, а толку мало. Подмога нужна – и нет ее!
   А царь Иван все молится…
   – Государь! – говорит Адашев. – Вестники пришли. Тебя зовут воеводы… Пусть войска лицо твое светлое увидят, бодрее в бой пойдут. А то много отсталых есть. И вести бой, почитай, некому!..
   Но царь словно и не слышит! Только старается на любимца не глядеть и продолжает молитву.
   – Государь, слушай, что говорю! – не отстает Адашев. – Пора на бой! Скажут, устрашился царь… Неладно, государь!..
   – Оставь, Алеша! Дай службу достоять… Грех, не мешай! – громко наконец ответил Иван, видя, что отмолчаться нельзя.
   Немного погодя снова гонцы. Воеводы царя ждут. Воины изнемогают. Большую подмогу везде послать надобно…
   Вздохнул Иван.
   – Что делать, бояре! Ступайте к полкам! – обратился он к воеводам, которые его царскую рать вели.
   – Половину со мной оставьте. Половина пусть на приступ идет!
   Перекрестился в последний раз, вышел, вскочил на коня. Лицо бледное, истомленное; от слез, от бессонницы воспалились глаза. Трудно глядеть ими.
   Прищурился, осенил себя крестом и поскакал туда, где сеча кипит вокруг Казани и в стенах ее. Не видно еще ничего. Далеко церковь стоит от города осажденного. А дым орудий и утренний туман, еще не развеянный совсем, заволакивают дымкой горизонт.
   – Что там творится? Какие вести? – спрашивает у окружающих царь.
   – Да вон, никак, гонец скачет… Скажет тотчас…
   – Государь! – задыхаясь, объявляет гонец князя Воротынского и Микулинского. – Все слава Богу!.. Наши уж и на стенах, и в городе… Много было отсталых по пути, в кусты забирались, под самой стеной взяли и легли, словно бы побиты они али ранены… А как увидали, что передовые самые люди, которые похрабрее были, врага погнали от стен, и они, притворщики энти самые, ожили, на подмогу встали!.. Теперь, царь, увидят тебя, пуще воспрянут духом воины!
   Мчится вперед Иван. А навстречу второй гонец от дальнего конца города, от Казанки-реки, где Курбский Андрей с братом Иваном бьется…
   – Княжев брат, Иван, – доносит гонец, – первый на стену взобрался… Сеча была жестокая! Смолу горячую, воду кипячую лили на нас неверные!.. От стрел темно стало от ихних!.. Пищалями, пушками палили. Ничего не помогло! Врукопашную мы как двинулись, и следочка их не осталось!.. Все тыл дали! Теперь на ханский двор они сбежались, на горе… А двор тот крепок! Мечети и хоромы каменные и меж ними оплот высокий нагорожен из бревен, земли и с камнем пополам!
   И со всех сторон все одно доходит… Русские верх одержали в первом бою. Но устали все. Подмога нужна.
   – Послана подмога!.. Теперя на Бога уповать будем! – говорит Иван.
   Вот въехал он со свитой на высокий холм против Арских ворот и велел здесь царский стяг установить.
   Заметило войско царскую хоругвь. Крики по рядам пронеслись:
   – Царь… Царь-батюшка!.. Сам государь глядит!..
   И с новой силой двинулись в битву отряды, недавно еще изнемогавшие от непомерного напряжения сил. Раненые, шедшие было в стан, назад возвращаются, становятся в ряды… Даже из лагерей ближних, из стана царского, стали сбегаться обозные, конюхи и торговый люд, как только вести туда дошли, насколько удачно совершилось нападение на твердыню татарскую.
   – Что хан? Что Эддигер? Не убит ли? В полон ли не взят? – допытывался Иван у каждого нового гонца.
   Но все отвечали, что сеча пока кипит вокруг самых стен и укреплений. А хан в середине города русских дожидается, на Купецком рву, на Таджикском по-ихнему…
   – Что же воеводы медлят?.. Сказать Воротынскому, Мстиславскому, Шереметевым братанам – туды бы кинулись! Все бы другое бросили! Царя татарского возьмут – Казань возьмут. Без матки улью не стоять! Теперь одна эта забота.
   А воеводы тем временем уж сами добрались до хана. Мюриды, беки, все лучшие воины с ним. Как звери бьются! Улочки в азиатском городе тесные… Каждая улица – ущелье малое. Легко оборонять его, но брать трудно. Только одна беда: слишком велик перевес у русских… И все-таки не поддаются казанцы. Вот в одном месте казаки и татары так сшиблись копьями, что несколько минут оба строя ни взад, ни вперед не могут двинуться. Мертвые, пробитые железом люди стоят стеной, сидят в седлах своих коней, служа защитой для задних рядов, которые из-за спин мертвых товарищей врага кинжалами колют, саблями сечь стараются, пиками пронизывают…
   Но от этого еще больше сплотилась двойная лавина людей-врагов, истребляющих друг друга, словно звери…
   И тут москвичи нашлись. Низки сакли у татар. Крыши все большие, плоские…
   – Лезь по крышам! – крикнул кто-то. – Вались на них!
   В ту минуту зачернели плоские кровли тысячами ратников. Взберутся да сверху копьями и шашками поражают татар. Те отступают дальше. Соскакивают тогда ратники, затем опять на крыши… И так постепенно заставили татар с ханом на широкую площадь выбраться… А тут уж со всех сторон заливать стали русские врага. И с воплями кинулись татары назад, к мечетям, ко двору ханскому… Седой мулла, с развевающейся по ветру бородой, напрасно корит и проклятьями грозит беглецам, – все мчатся под прикрытие дворцовых зданий, к главной мечети… Только тут остановились, передохнули и ждут врагов.
   Но немного воинов русских появилось здесь перед татарами.
   Новгородцы, видя, что город почти взят, первые смекнули: не пора ли за добычу приниматься?..
   И кинулись в наиболее зажиточные с виду дворы и дома, какие попадались им во время наступления на татар.
   Челядь обозная, добровольцы все, которые из лагеря не столько на подмогу прибежали, как с целью поживиться чем-нибудь, быстро последовали примеру ратников.
   С удивлением увидел Иван, как из разных ворот стали появляться воины и другие люди, толпами и поодиночке, нагруженные различным добром. Кто ближе стоял, в лагерь свой сходил, сложил добычу и снова за тем же в город кинулся. Только отборные люди со своими воеводами не выходят из строя, сражаются с татарами, которые живыми не сдаются!..
   Вожди татарские быстро догадались, какую помощь им судьба посылает, как жадность врагов и беспорядок, возникший в полках, могут быть спасительны для взятого города… Быстро разосланы были люди… Отдельные мелкие отряды татар сбираются к мечети… Незаметно построились они в обширных дворах дворца ханского, и вдруг словно лавина обрушились на ослабевающие отряды русские, уже изнемогающие от боя, длящегося целых три часа!..
   Не выдержал русский отряд, стоящий против хана, дрогнул, быстро стал отступать, надеясь соединиться с другим полком и наверстать свое.
   Татары, окрыленные успехом, бешено наступают, позабыв об обороне… Простые люди, обыватели казанские, не воины, раньше притихшие, смерти ожидавшие, подымают оружие, которым усеяны улицы, и нападают на отдельные кучки грабителей, особенно на те, что состоят из обозной челяди.
   Как раз в это время подскакал к Ивану гонец от Воротынского.
   – Государь, подмогу шли! – говорит. – Новогородцы и иные людишки корыстные, слабые бой кинули, за грабеж принялися. А татарам и на руку. Стали сильно наседать. Гляди, из городу выпрут. Больно ратники изустали: без передышки рубятся… Шагу даром казанцы не дают. Сами гибнут, наших губят!..
   – Скорей, бояре, Алеша… Посылайте голов, шлите людей… сами скачите… Остановите грабеж! Пока хан не взят, пылинки не трогать… Все дело сгибнуть может! Потом – все ихнее же будет. А теперя воевать, а не грабить пора… Убивайте, казните собак на месте! – кричит вне себя Иван, ногою коня по бедрам бьет.
   Вертится конь, ржет, словно спрашивает, что с всадником сделалось?
   А Иван весь трясется.
   – Господи! – шепчет. – Не дай погибнуть делу великому! Не отдай меня на поругание вечное… Сгибнет дело казанское – и я погиб. Век мне у бояр на помочах быть, смех да покоры терпеть… Не доведи, Господи! Лучше не дай дожить, Господи!.. Столько крови пролито, столько добра сгублено… Царство мое пошатнется, вся держава русская! Отведи, Господи… Молю Тебя! Великие обеты даю…
   Но не успел он докончить молитвы, как что-то ужасное случилось… Из Кайбацких ворот, которые немного в стороне от Арских и Царевых находятся, русские побежали!.. Видит Иван: толпы целые бегут с дикими воплями:
   – Секут, секут!.. Татаре наших секут…
   И, бросая по пути награбленное все добро, заражая страхом других, бегут прямо к стану, к Волге, эти толпы, по большей части челядинцы и обозные…
   Побледнел Иван… Не прежнее душевное отчаяние, а какой-то безотчетный, дикий страх сдавил ему сердце: страх за собственную жизнь. Будто и нет вокруг него пятнадцати тысяч отборных ратников, одетых в сталь, смелых, искусных, преданных, – все наготове стоят и скорей сами умрут, но его выручат!
   «Мало ль что бывает? Пуля пищальная, стрела татарская – далеко берет!..»
   И, еле лепеча дрожащими губами, царь произнес:
   – Назад… К Волге… В стан повернем… Скорее! Пропала битва… Одолели, проклятые…
   – В стан? Что ты, государь?! – раздались негодующие голоса стариков-воевод, окружающих царя. – Злыдни побежали, а ты невесть что думаешь! Вестей нет худых покамест… А если и плохо нашим – в Казань, на подмогу, а не в стан торопиться нам надобно…
   – В Казань?.. На гибель?! Вижу, изменники: заманили вы меня! Хотите от царя поизбавиться… Вам самим жизнь не дорога, знаю… Знаю и то, как любите вы меня… В стан, говорю!
   – В Казань надо, государь… Ведите полки, воеводы! – властно вмешался Адашев, хотя ни род, ни сан не давали ему на то никаких прав. Но в решительные минуты правит не знатнейший, а сильнейший.
   Таким оказался Адашев. Схватив за руку Ивана, который уже стиснул было рукоять своего оружия, Адашев двинулся с холма, увлекая и царя с конем за собой.
   Последние московские полки, оплот русской рати, разлившись тремя потоками, вступили в Казань через трое ворот с кликами:
   – Мужайтесь, братцы!.. Бей татар!.. Сам царь на них идет.
   И стоило появиться новым отрядам, только весть прошла, что царь тут, в стенах городских, ожили ратники в русских полках. А бешеный напор удальцов казанских, как о скалу прибой, разбился под натиском свежих отрядов царского полка…