Зинделл Дэвид. Экстр

   Видя, как он дрожит, она взяла его за руку и вывела из воды. Они прошли немного по берегу в сторону корабля Данло, почти полностью занесенного песком. Ветер усилился, и Данло все еще было холодно, но жизнь уже вернулась в его онемевшие ноги. Он испытывал боль, зато не опасался больше, что отморозит ноги и их придется отрезать. Они остановились на дюнах футах в пятидесяти от корабля.
   — Что же это — самое странное? — спросил он.
   Тамара стояла на солнце, высокая и прямая. Она уже совсем обсохла, и ее кожа обрела матовую белизну жемчужины.
   Повернувшись лицом к океану, она, казалось, слушала стонущую песнь китов там, за голубым горизонтом, — или пение ветра. Казалось, что она черпает силу и смысл в звуках окружающего ее мира. Это было видно по блеску ее глаз и по тому, как неподвижно, почти вопреки естеству, она держала голову.
   Возможно, она настраивала себя на шепоты и вибрации, слышные только ей. Казалось, что все ее существо трепещет в ожидании некоего великого события. Сейчас, когда она стояла на обдуваемых ветром дюнах совершенно нагая, вся обратившись в зрение, слух и ожидание, в ней чувствовалось что-то дикое, не ведающее жалости, что-то огромное и великолепное. Перед лицом этой сияющей красоты Данло испытал чувство, как будто он ступил за край мира и световой вихрь несет его через вселенную.
   — Мои сны, — сказала она. — Откуда они?
   — Я тоже об этом думал.
   — Когда я переживаю во сне чью-то другую жизнь, полную света кровавых лун и блеска ножей, откуда приходит ко мне эта память?
   — Возможно, Твердь впечатала тебе и ее тоже. Сновиденную память.
   — Сновиденную? — переспросила она, не поняв этого мнемонического термина.
   — Да. Это целая гора памяти, понимаешь? Большей частью она остается бессознательной, но во время сна иногда поднимается в область сознательного, как вершина айсберга над морем.
   — Но если это искусственная память, почему же я переживаю ее заново?
   — Н-не знаю.
   — Я думаю, это больше, чем искусственная память, Данло. Думаю, что мои сны — нечто большее, чем просто сны.
   — Что же это?
   Она устремила на него пристальный, дикий взгляд.
   — Красные луны — это, конечно, Кваллар. Твердь до того, как стать богиней, родилась на Квалларе. Ты знаешь, что она была воином-поэтом. Единственным воином-поэтом женского пола.
   Данло, взглянув на свой блестящий корабль, в тысячный раз подумал о связи Тверди с воинами-поэтами; Возможно, Она убила Малаклипса только за то; что он имел при себе нож и носил два красных кольца..
   — Ты думаешь, что Она впечатала тебе собственную память? — спросил он.
   — Не только.
   Данло вспомнились Тамарины ночные прогулки и то, как она вооружалась на случай встречи с тигром.
   — Ее душа, — сказал он. — Думаешь, Она создала тебя с такой же, как у Нее, душой?
   — Не только.
   — Скажи тогда сама.
   — Я слышу Ее мысли. Вижу Ее сны. — Ветер пролетел над океаном, и она умолкла, а потом добавила: — Чувствую Ее боль.
   — Телепатия?
   — Нет, не только это.
   — Ты уверена? Ты уже не первый человек, с которым Твердь говорит таким образом.
   — Я не сказала, что Она говорит со мной.
   — Нет? Откуда же тогда приходят Ее слова, которые ты слышишь в себе?
   — Как я могу это знать? Разве я знаю, откуда приходит ветер и куда он уходит?
   — Но твое сознание само по себе…
   — Такие вещи нельзя понять путем простого анализа. — Она смотрела на него все тем же взглядом, пристальным и глубоким. — Ты хочешь знать, откуда берется мое сознание — вырабатывается оно атомами моего мозга или струится из планеты, на которой мы стоим? А может быть, я получаю его от мозголун Тверди? Вряд ли ты найдешь на это ответ. Задумайся лучше, откуда берется твое собственное знание.
   — Да, это так, но…
   — Эти мысли зарождаются у меня в уме одновременно с движением моих губ. И складываются в слова. Это мои слова, Данло. Она мне ничего не говорит.
   Он подумал немного и сказал, настаивая на своем:
   — Было бы только естественно, если бы Она с тобой говорила, разве нет? Она создала тебя из элементов этого мира; в каком-то смысле ты — рожденное Ею дитя.
   Она все так же смотрела на него, и ее глаза казались ему темными, как межзвездное пространство, — но при этом, как ни странно, полными света.
   — Я не Ее дитя, Данло.
   — Как же ты тогда?
   — Ты сам сказал: я нечто иное. Нечто большее.
   — Тамара, ты…
   — Меня не так зовут. — Ее голос стал холодным и глубоким, как море. — Это имя не соответствует реальности.
   — Но кто же ты на самом деле? Кто?
   Она то ли случайно, то ли намеренно стояла спиной к солнцу, и оно окружало ее голову, как золотой нимб. Данло было трудно смотреть на нее. Стоя совершенно неподвижно и глядя на него, она сказала:
   — Я — это Она.
   Данло потряс головой и заслонился рукой от солнца.
   — Нет, нет.
   — Я та, кого ты знаешь как Твердь.
   Глядя в ее темные бездонные глаза, Данло сказал:
   — Да, это правда. В каком-то смысле я знал это с того самого момента, как впервые увидел тебя. Но мне и теперь трудно в это поверить.
   — Она и я — одно. Во мне нет ничего, что не было бы частью Ее, а в Ней нет ничего, что было бы мне неизвестно.
   — Но зачем? Да, понимаю — испытание. Любовь, которая почти осуществилась. Наша жизнь с тобой. Если ты — если Твердь — хотела просто испытать меня, почему Ей было не создать Тамару, которая не разделяла бы Ее сознание? Она могла бы создать любую женщину — любую женщину в виде Тамары — и просто читать ее мысли. Так ведь легче, разве нет?
   Она закрыла глаза. Казалось, что она ищет и не находит ответа, который удовлетворил бы его. Глядя на ее прекрасное, полное сочувствия лицо, Данло не мог поверить, что она — нечто иное, чем человек.
   — Любое Ее дитя должно было иметь одну с Ней душу, — заговорила наконец она. — Только так могла Она достигнуть своей цели. Именно по этой причине во мне помещаются Ее память и Ее разум. Иначе мой опыт и мое восприятие реальности были бы Ей столь же чужды, как восприятие любого другого человека.
   — Какова же Ее цель? Что Она надеялась узнать через тебя такого, чего не могла узнать по-другому?
   Она крепко, до боли, стиснула его руки.
   — Твердь хотела узнать, кто на самом деле ты. Нам нужно было это знать.
   Ее ответ изумил Данло.
   — Но зачем Ей все это? — почти выкрикнул он. — Она уже читала мои мысли — могла бы продолжать в том же духе.
   — Знание приходит разными путями, Данло.
   — Но зачем же именно так? — Он высвободил руки и потрогал ее лоб, ее лицо, золото ее волос, нагой изгиб ее плеча. — Почему ты?! В ответ она провела пальцем по шраму у него на лбу и сказала: — Я рождена, чтобы трогать и осязать. Выйдя из бассейна, я поняла, что должна потрогать весь этот мир. Снова пройтись по земле нагая, как новорожденное дитя, ощутить песок под ногами, а на языке — морскую соль. Трогать, пробовать, ощущать, пользоваться всеми своими чувствами. Чувствовать, двигаться, стать такой, какая я есть. Жить, Данло. Жить и любить и опять жить. Разве может кто-нибудь насытиться жизнью? Или любовью? Мне всегда было нужно много любви, очень много.
   Хочется любить так, что умереть можно, и при этом знаешь, что ни за что не умрешь, потому что тогда не будет ни любви, ни всего остального. А любовь — это все, ты сам знаешь. Трогать мир, как это делают любовники, и видеть, как все пробуждается, хотя это причиняет почти невыносимую боль. Но не ты ли однажды сказал мне, что жизнь познается через боль?
   Как ее много, боли, правда? Одна боль внутри другой, и так без конца. Но ведь она не имеет значения, верно? Мне кажется, я могу вытерпеть любую боль, только бы жить и участвовать в этом чудесном пробуждении. Я бы все вынесла, лишь бы прикоснуться к твоему прекрасному лицу и почувствовать, что такое любить и быть любимой. Я готова гореть вечно, лишь бы твои глаза соприкоснулись с моими так, как я помню. Вот для чего я пришла в мир. Я коснулась бы самого солнца, если бы оно любило меня так, как любил прежде ты.
   Куртизанки говорят, что проще любви нет ничего во вселенной. Был момент, когда она, нагая и вся золотая под утренним солнцем, прижала ладонь к щеке Данло, словно хотела удержать слезы, обжигающие ему глаза. Был момент, в который он никоим образом не мог полюбить ее так, как хотела она, — а в следующий момент Данло уже падал, погружаясь в любовь столь же неотвратимо, как камень в середину звезды.
   — Испытание продолжается, да? — попытавшись улыбнуться, спросил он. — Значит, в этом оно и состоит? Проверить, сколько боли я способен вынести?
   “Через боль человек сознает жизнь”. Вслед за этой старой мудростью Данло явилась новая: “Боль — это полнота любви”.
   Она поцеловала его в губы и сказала:
   — Испытания окончены. Это награда.
   — Награда?!
   — Ты можешь полюбить снова, если позволишь себе это сделать.
   — Это способ, которым ты хочешь взять меня в плен, не погубив мою душу?
   — Мы могли бы любить друг друга почти вечно.
   — Нет, нет. Прошу тебя.
   — Мы могли бы пожениться. Здесь, на этом берегу, под этим прекрасным солнцем, мы могли бы заключить брачный союз на тысячу лет. Разве не этого ты всегда хотел?
   — Жениться — да. Но жениться сейчас, на тебе — как можно!
   — Отчего же нельзя? — улыбнулась она. — Мы поженимся, и у нас будут дети.
   — Тамара, Тамара, я…
   — Новая раса. Первые люди в настоящем смысле этого слова. Мы научим их быть людьми — и чем-то больше людей.
   — Дети, — задумчиво повторил Данло. — Наши благословенные дети.
   — Когда-нибудь у нас будут миллионы детей и внуков. Мы заселим своими потомками целый мир.
   — Я всегда мечтал иметь детей. Ты знаешь.
   — А еще ты мечтал о мире, где нет войн и зла. О мире, живущем в первозданной гармонии и красоте, которую ты когда-то называл халлой.
   — Я всегда думал… возможно ли осуществить такую мечту.
   — Целый мир, Данло. Мы можем сделать его, каким захотим.
   — Целый мир…
   Данло посмотрел на восток, где ярко зеленел лес. Там росли цветы, водились красивые птицы и тигры. Он был почти совершенен, этот девственный лес. Ни один человек еще не входил туда. Эти деревья — могучие сосны, ели и лиственницы — не знали прикосновения человеческих глаз, кроме глаз самого Данло. Может быть, они только и ждут, чтобы он населил лес своими детьми? Тоскуют по любви существ, которые будут поклоняться им, как богам? Нет. Деревья — это только деревья. Весь день они ведут под солнцем свой малоподвижный танец, и миллионы их длинных игл сверкают в изумрудном экстазе. Они осознают фотоны, влагу и, быть может, выдыхаемый им углекислый газ, но до его страстей и планов им дела нет.
   — Я думал, что в награду за успех ты ответишь на три моих вопроса, — сказал он, с улыбкой повернувшись к терпеливо ждущей Тамаре.
   — Выбирай — либо ответы, либо я.
   — Одно из двух?
   — Да. Выбор за тобой.
   Смотреть на нее было больно, но он не мог не смотреть.
   — Разве такой выбор возможен?
   — Что же в нем невозможного?
   — Как это возможно, что ты… ставишь меня перед таким выбором?
   — О, Данло, Данло — я предлагаю тебе себя и целый мир. Из чего тут выбирать? Целый мир…
   Данло посмотрел на юг, туда, где колебалась под ветром трава на дюнах. Паук, должно быть, сплел в ней свою паутину, потому что там сверкал и переливался от утренней росы ажурный шар. По песку скакали птицы песчаники, ближе к воде скользили в воздухе чайки и поморники. Весь берег кипел жизнью, и для Данло было тайной, как можно променять возможность гулять по этому берегу до конца своих дней на каких-то три вопроса.
   — Если я все-таки останусь здесь, — сказал он, — как долго мы сможем пробыть вместе, прежде чем нас уничтожат? Ты сама говорила, что атаки Кремниевого Бога сосредоточены на этой планете.
   — Ты думаешь, я позволю Ему уничтожить то, что я создала? — с холодной безжалостной улыбкой осведомилась Тамара. — Думаешь, я позволю Ему причинить вред моим детям?
   — Я помню: ты хочешь первая уничтожить Его.
   — Да, хочу, но этого мира наши битвы не коснутся, обещаю тебе. Ты даже знать ничего не будешь о нашей с Ним войне.
   — Я буду жить в безопасности под этим чудесным небом, предоставляя богам сотрясать пространство-время и крушить звезды?
   — Разве это так ужасно — пожить немного в безопасности?
   Данло поддел ногой песок.
   — Я должен оставаться в безопасности, чтобы вспоминать Старшую Эдду, да? Вспоминать, как можно победить Кремниевого Бога?
   — Разве это так ужасно — вспоминать?
   — Да. Всякая война ужасна.
   — Ты воевать не будешь, Данло.
   — Кто же тогда? Ты?
   — И я, и не я. Не забывай, что “я” у меня много. Воевать будет Она. В некоторых своих аспектах Она страшная богиня и любит войну.
   Данло помолчал, копая песок носком мокрого сапога, и спросил: — А ты что любишь?
   — Любовь. — Она обняла его, прильнула к нему головой и прошептала ему на ухо: — Небо, деревья и ветер. Тебя.
   Он водил пальцами по ее гладкой мускулистой спине, обнимал ее крепко, почти яростно, и чувствовал, как это хорошо. От ее волос пахло солью и солнцем — этого чистого запаха он не забудет уже никогда, даже если и покинет этот мир. Но сейчас, когда он обнимал ее, и ее сердце билось так близко от его сердца, и дыхание ее жизни овевало его ухо, он не представлял себе, как сможет расстаться с ней. Он смотрел через ее плечо на север, где до самого неба вздымались горы. Как хорошо было бы обнимать ее под этими туманными горами вечно — пока они стоят, эти горы, пока дожди и ветра лет так через миллион не превратят их в песок и не смоют в море.
   Целый мир.
   Внезапно он разомкнул объятия и повернулся на запад, в сторону моря. День, ясный и холодный, предвещал зиму. За прибрежными скалами летела в теплые края стая перелетных крачек. А еще дальше, почти на горизонте, скользил в вышине по ветру одинокий альбатрос. Океан катил свои волны, как всегда, и Данло слышал шум его холодных, глубоких, синих вод. С моря надвигался осенний шторм, венчая волны белыми гребнями. Весь мир под низким утренним солнцем лучился светом. Перед лицом этой невозможной красоты Данло был очень близок к тому, чтобы жениться на Тамаре и остаться здесь навсегда.
   Но тут он вспомнил о своей пилотской присяге и о своих нерушимых обетах. Вспомнил свое стремление стать асарией и все другие свои мечты. Он так долго смотрел на море, не шевелясь и не мигая, что глаза стало жечь. Слова. Все его клятвы и обещания — всего лишь слова. Что значат они по сравнению с чудом лежащего перед ним мира? Разве могут слова трогать его и любить, как эта прекрасная женщина, так терпеливо ждущая рядом с ним?
   Все произнесенные им слова были ничто, но он не мог забыть того, что стояло за ними. Не мог забыть о родных племенах, умирающих за полгалактики от него на своих ледяных островах. Не мог забыть о настоящей Тамаре с потерянной памятью и золотой душой, живущей где-то среди звезд. В один момент, пока он стоял и смотрел на море, вся его жизнь вернулась к нему и хлынула в его сознание, как океан. Это был момент выбора и решения, страшный момент подлинного испытания. Этот тест Твердь не планировала — сама жизнь сейчас испытывала его. Жизнь, судьба, а может быть, он сам.
   — Пожалуйста, скажи, что останешься со мной, — сказала Тамара.
   Был момент, когда весь мир застыл, как зимнее море, и тут же снова ожил в движении волн, солнца и чаек, кричащих от голода и любви.
   “Да, я останусь с тобой” — эти слова казались такими же простыми, как биение сердца. Данло хотелось сказать их почти так же, как обнимать Тамару и вечно чувствовать щекой ее душистое дыхание. Вместо этого он повернул к ней голову и сказал:
   — Мне жаль, но я должен уйти.
   Он не мог смотреть на нее и поэтому смотрел на свой корабль, прикидывая, сколько времени придется его откапывать. Стихии этого мира не причинили, как видно, вреда алмазному корпусу, и тот сверкал черным блеском, как всегда.
   — О, Данло, Данло, — сказала она.
   Он с трудом вынес безмерную печаль, вложенную в эти слова, но удивился тому, как спокойно и ровно звучит голос Тамары.
   — Мне жаль, — повторил он, — но если испытания окончены, мне пора в путь.
   — Мне тоже жаль. Я думала, что ты останешься.
   — Нет, я не могу.
   — Конечно — ты ведь еще не завершил своего пути.
   — Да.
   — Тогда ты, наверно, захочешь услышать ответы на свои вопросы. Надеюсь, ты еще не забыл, о чем хотел спросить.
   — Нет, не забыл.
   — Так спрашивай.
   — Прямо сейчас? Здесь?
   — Почему бы и нет?
   — Значит, можно?
   — Конечно. Раз уж ты пролетел двадцать тысяч световых лет от звезды Невернеса, чтобы задать Тверди свои вопросы, пользуйся случаем. Но подумай хорошенько, прежде чем спрашивать.
   Данло наконец заставил себя взглянуть на нее и с облегчением увидел, что она улыбается. Ему вспомнилось, что Твердь любит отвечать загадочно тем, кто ее вопрошает.
   — Вот мой первый вопрос: известно ли тебе средство от медленного зла? От чумы, убившей мой народ?
   Тамара на миг прикрыла глаза и сказала:
   — Нет, я такого средства не знаю. А вот ты знаешь. Всегда знал. Когда-нибудь ты узнаешь его заново, если завершишь свой путь. Именно ты, Данло, кто бы ты ни был на самом деле.
   Он долго обдумывал этот странный ответ, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться, и наконец сказал: — Я не понимаю.
   — Что ж, очень жаль, если так.
   — Не могла бы ты сказать это как-нибудь попроще?
   — К сожалению, нет. Но ты можешь задать мне второй вопрос, и я обещаю ответить на него как можно проще.
   Данло подышал на пальцы и подставил руки солнцу.
   — Где я могу найти своего отца? — спросил он.
   Она приоткрыла свои прелестные алые губы, чтобы сообщить ему то, что он так отчаянно стремился узнать, — и ответ позабавил его своей ясностью, прямотой и полнейшей бесполезностью:
   — Ты найдешь своего отца в конце своего пути.
   — Где же это? — спросил он.
   — Это твой третий вопрос?
   — Нет. Я просто хотел…
   — Понимаю. Но я предупреждала тебя: подумай, прежде чем спрашивать.
   — Теперь я это понял.
   — Хорошо. Можешь задать мне третий вопрос.
   Данло втянул в себя холодный воздух и задумался. Ему ужасно хотелось знать, жив ли воин-поэт и будет ли он по-прежнему преследовать его, Данло, как морской ястреб чайку. Но если он спросит Ее об этом, его путешествие может закончиться прямо здесь. Поэтому он обуздал свое любопытство и задал свой ключевой вопрос:
   — Где находится планета Таннахилл?
   — Не знаю.
   — Как так? Правда не знаешь?
   — К сожалению, нет.
   — Я думал, ты знаешь почти все.
   — Увы.
   Он грустно улыбнулся, глядя на свой зеркально-черный корабль. Он проделал такой долгий путь, чтобы задать эти три вопроса, а теперь, получив ответы, стал знать ненамного больше, чем в начале своего путешествия.
   — Я этого не знаю, — сказала она, глядя на него с живейшим сочувствием, — но есть некто, кто может знать.
   — Кто же это?
   — Я почти уверена, что Богу Эде известна звезда Таннахилла.
   — Но ведь Бог Эде умер?
   — Умер, да, — но, может быть, отчасти жив.
   — Опять загадка. Ты говоришь загадками и парадоксами.
   — Отправляйся к Эде — и ты, возможно, получишь ответ на эту загадку.
   Этот простой совет развеселил Данло, и он засмеялся.
   — Вот одна из радостей пилотской жизни: тебя вечно посылают “туда, не знаю куда”.
   — Почему “не знаю куда”?
   — Потому что никто не знает, где живет Эде. Это почти невозможно — найти в галактике из ста миллиардов звезд бога, которого никто еще не находил.
   — Я знаю, — сказала она. — Знаю, где Он живет.
   Хотя секретничать необходимости не было, она подошла к Данло вплотную и шепотом, на ухо, назвала ему координаты звезд в возможном секторе нахождения Эде.
   — Зачем ты мне это говоришь? — спросил Данло, взяв ее за руки. — Ведь я уже получил три своих ответа?
   — Я хочу, чтобы ты это знал.
   — Не думаю, чтобы Твердь сказала мне это.
   — Но я и есть…
   — Не думаю, чтобы Твердь сказала мне это в ипостаси Матери, грозной и ужасной богини.
   — Не будь в этом так уверен. Она, право же, очень капризна.
   — Зачем же тогда рисковать, бросая Ей вызов?
   — Затем, что это ускорит твое возвращение. Потому что я люблю тебя.
   Он, не сознавая, что делает, сжал ее руки так, что она вскрикнула. Увидев, что она сморщилась от боли, Данло сразу отпустил ее и сказал:
   — Прости меня. Прости, но я не могу тебя любить. Я не должен.
   — Я знаю.
   — Я не вернусь сюда больше. Прости.
   И он пошел обратно к дому, чтобы собрать свой сундучок и отнести его на корабль. Потом он сделал из плавника и китовой кости, выброшенной на берег, лопату и стал откапывать корабль. На это у него ушло почти все утро. Все это время Тамара ждала его в доме. Когда он окончательно приготовился к отлету, она вышла к нему. Она смыла соль с тела и с золотых волос, но осталась нагой, как новорожденное дитя.
   — Ты можешь полететь со мной, если хочешь, — сказал он. — Я могу доставить тебя к любой звезде, на любую планету. В любое место, где есть люди.
   — Нет, — сказала она. — Я останусь здесь.
   — Мне больно оставлять тебя одну.
   — Но я буду не одна. — Она улыбнулась ему, и в ее глазах, бесконечно грустных, он увидел и другое чувство, очень похожее на дикую радость. — У меня есть целый мир.
   — А что же Шиван ви Мави Саркисян и воин-поэт? Их тоже подвергли испытаниям? Они останутся здесь, с тобой?
   — О них я ничего не могу тебе сказать.
   Данло склонил голову в знак уважения к ее тайнам. Солнце уже поднялось высоко, и небо голубым куполом укрывало планету от горизонта до горизонта. Скоро он прорвется сквозь этот купол в ревущую черноту вселенной.
   — Мне пора, — сказал он.
   Она подошла к нему, держа в руке жемчужный кулон, копию того, который он сделал для настоящей Тамары. Вложив жемчужину вместе со шнурком в его руку, она сказала:
   — Если ты найдешь когда-нибудь женщину, которую любишь, отдай это ей. Если ты найдешь ее, то, может быть, поможешь ей исцелиться, как помог мне.
   — Но у нее есть своя жемчужина. Та, которую я подарил.
   — Тогда сохрани эту как знак моей любви к тебе. И помни, что это я ее тебе подарила.
   — Тамара, Тамара. — Пальцем руки, в которой держал жемчужину, он потрогал ее мокрую от слез щеку. — Если бы у меня остались еще вопросы, я спросил бы, как переделать вселенную по-другому. Чтобы она была халла, а не шайда. Без зла, без страданий, без войн. Без боли.
   Ее глаза, хоть и полные слез, оставались яркими, и взгляд их не расплывался. Глядя на него этими мерцающими, как ночное небо, глазами, она сказала:
   — Лучше бы ты спросил, зачем Бог вообще создал вселенную.
   Он медленно качнул головой и поклонился ей.
   — Прощай, Тамара.
   — Прощай, прощай. Счастливого тебе пути, пилот.
   Он взошел на корабль и закрыл за собой кабину. Подождав, чтобы Тамара отошла в сторону, он включил двигатели. Ударило пламя, и грохот пронизал его до костей. Тамара осталась на берегу одна. Корабль еще долго поднимался в небо, и все это время Данло смотрел на нее в алмазное окно кабины. Зрение у него было отменное, и он видел, что и она смотрит вверх, на корабль.
   Сначала он различал даже темные глаза на ее лице, но вскоре ему стало трудно даже фигуру ее разглядеть среди камней и набегающих на песок волн. Потом она превратилась в светлое пятнышко размером с жемчужину, а когда Данло уже потерял счет ударам своего сердца, она исчезла совсем.
   Целый мир, вспомнил он. Вся вселенная.
   Он направил свой корабль через черно-синие небеса в пространства вселенной и там исчез, следуя в великом своем одиночестве к неведомым звездам и бесконечно ярким огням Экстра.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БОГ

Глава 8
МЕРТВЫЙ БОГ

   Человек, который умирает, прежде чем умрет,
   Не умирает, когда умирает.

Абрахам а Сайта Клара

 
   Итак, Данло, после слишком долгого пребывания на планете, вернулся в мультиплекс. Из десяти пилотов, которые собирались встретиться с Твердью, выжил только он. Ли Те My Дан, Долорес Нан, Саролта Сен, Рюрик Боаз, Шамир Смелый (никогда не лишне почтить имена пилотов, которые погибли, исследуя тайны Вселенной) — все эти отважные люди исчезли где-то в прекрасном, но хаотическом пространстве, которое лежит под тканью пространства-времени. Ни корабли их, ни тела никогда не будут найдены. Леандр с Темной Луны, Розалин, Валин ви Тимон Уайтстон, Ивар Сарад — всех их надо помянуть среди сотен пилотов, пропавших в Экстре с тех пор, как Дарио Смелый открыл этот обширный регион взорванных звезд в 2539 году от основания Ордена.
   Данло не знал, что к этому времени Вторая Экстрианская Миссия лишилась еще нескольких пилотов. Эрик Ратборн, Альфреда Сири Сераи и Лоренцо Скарлатти так и не дошли до планеты Тиэлла, где лорд Николос и сотни других лордов и мастеров строили город, который должен был стать резиденцией второй Академии и нового Ордена. Что до других пилотов, ищущих среди неведомых звезд планету Таннахилл, кто мог знать об их судьбе? Данло понимал, что он тоже, возможно, никогда не увидит Тиэллу (не говоря уже о Невернесе), поскольку теперь он держал путь к звездному скоплению, где надеялся найти Бога Эде.
   Ни одному пилоту Ордена до сих пор не удавалось найти обиталище этого бога, и многие полагали, что его вообще не существует. Эти неверующие вопреки постулатам Вселенской Кибернетической Церкви утверждали, что компьютер, в который человек по имени Николос Дару Эде когда-то поместил свое сознание, давным-давно уничтожен. Обыкновенный компьютер, говорили они, не способен разрастись самостоятельно до размеров планеты, чтобы затем объявить себя богом.