Страница:
Данло находил иногда удовольствие в том, чтобы копировать обряды различных религий, и сейчас он тоже поклонился образу человека, жившего около трех тысяч лет назад, и подошел к нему еще ближе, желая изучить получше этот знакомый лик. Голограмма отвернулась, как бы заглядывая в медитационный зал — или, скорее, взирая на свой храм сверху, как и подобает творцу. Став к нему лицом, Данло, пожалуй, мог бы посмотреть ему в глаза, почти как реальному человеку.
Улучшенные модели образников, снабженные электронным зрением и слухом, могли получать информацию из непосредственно близкой среды. Такой образник “видел” лица склоняющихся перед ним Архитекторов, “слышал” их голоса и молитвы. Образники Старой Церкви программировали Эде, способного реагировать на слова, мимику, тембр голоса и эмоции отдельного верующего. Архитекторку, ищущую ответа на какую-нибудь жизненную проблему, он одаривал перлами мудрости из Книги Бога, сомневающегося мягко журил, дабы вернуть его на путь истинный, горестному и больному духом являл свой божественный облик: лик его внезапно озарялся внутренним светом и озарял верующего, подобно солнцу. Данло ожидал, что голографический Эде будет вести себя согласно одному из этих почти механических режимов, но оказался не готов к тому, что случилось на самом деле. Эде при его приближении повернул к нему голову, вскинул бровь, улыбнулся с почти ехидным выражением и сказал, глядя прямо на Данло: — Ди нисти со файенс? Ля нистенеи ито со вахаи.
Данло не знал этого языка — кроме того, он всегда чувствовал себя неловко при диалогах с роботами или компьютерными голограммами. Поэтому он только улыбнулся и промолчал.
— Он ви ло-те хи не-те иль лао-он?
Эде, далеко не красавец, отличался весьма запоминающейся внешностью. Его лицо с кофейной кожей и полными чувственными губами выглядело мягким и выражало скрытую женственность натуры. При этом Эде, если верить портрету, должен был обладать сильным характером: весь его облик излучал целеустремленность, как будто лицевые мускулы, сильные челюсти и голосовые связки служили лишь орудиями его воли.
Наиболее примечательны были его глаза, черные, блестящие, говорящие о большом опыте, интуиции и проницательности.
Противники Эде всегда утверждали, что взгляд у него холодный и расчетливый, как у купца, но это была неправда. У Эде взгляд мечтателя, мистика, пророка. Эде выглядел человеком, способным вместить в себя всю вселенную, человеком одержимым жаждой бесконечного.
— Паранг вас и сонгас нолдор ано?
Данло в ответ на это наконец покачал головой и сказал: — Не понимаю.
После секундной паузы тонкий, напряженный голос Эде зазвучал снова. Голос генерировался образником, но сулки-динамики, спрятанные в черной коробке, направляли звук так, что казалось, будто слова исходят изо рта голограммы.
— Ты из Цивилизованных Миров? Думаю, так оно и есть, раз ты говоришь на основном языке.
Это развеселило Данло, несмотря на все его недоверие к искусственным интеллектам и их коммуникативным программам. Он посмеялся и подтвердил: — Да, я говорю на основном.
— Это весьма любопытно, поскольку мы находимся очень далеко от Цивилизованных Миров.
— Очень далеко, — согласился Данло.
— Я рад, что ты говоришь на основном: это облегчит наше общение.
— Общение, — с улыбкой повторил Данло.
— Я давно уже жду случая поговорить с кем-нибудь.
Данло пристально посмотрел на голограмму: — Значит, ты запрограммирован на разговор.
— Можно и так сказать. — Глаза Эде блестели, как органический камень окружающих его стен. — Но я выразился бы иначе: этот образник запрограммирован воспроизводить меня так, чтобы я мог говорить с тобой.
Такой ответ порядком удивил Данло. Можно было ожидать, что компьютерный образ Эде будет запрограммирован на обсуждение Доктрины Остановки или Восьми Обязанностей, необходимых для преображения каждого Архитектора. Его могли даже перепрограммировать на индивидуальность конкретного Архитектора после очищения того от грехов — но вряд ли он мог обсуждать собственные программы. Весь этот разговор, весь процесс обмена словами с голограммой, объявляющей себя воспроизведением Эде, носил весьма странный характер.
— Где же тебя… то есть образник… программировали? — спросил Данло, не зная толком, к кому обращаться: к компьютеру или к самому Эде. — На какой планете ты сделан?
— Хороший вопрос, — сказал Эде.
Данло, не дождавшись продолжения, спросил снова:
— Так где же? Может быть, ты не знаешь?
— Это выяснится само по себе в ходе нашей беседы, — уклончиво ответил Эде.
Данло медленно обошел вокруг него, чтобы увидеть лицо Эде в разных ракурсах. Но Эде поворачивал голову, следуя за его движением, и Данло не мог избавиться от его мерцающего взгляда. Голограмма не должна была этого делать. Компьютерные Эде никогда не программировались на столь широкий диапазон двигательных реакций. Архитекторы должны смиренно ждать, когда Эде соизволит взглянуть на них, — бог не часто снисходит до простых смертных, поклоняющихся ему.
— Но зачем нужна такая программа? — спросил Данло. — Я никогда еще не видел образника, способного так поддерживать разговор.
— Нам всегда интересно, почему мы запрограммированы так, а не иначе.
Данло улыбнулся при мысли, что его — или любое другое живое существо — можно запрограммировать, как будто он всего лишь компьютер, сделанный из нейронов, синапсов и химических веществ мозга. Эта идея казалась ему невероятной.
— Но есть еще более интересный вопрос, — продолжал Эде, — а именно: кто программирует нас таким образом. А еще интереснее вот что: кто программирует программиста?
Эта кибернетическая метафизика вызвала у Данло, помимо улыбки, некоторое раздражение, и он подумал, не выключить ли ему изображение. Когда голограмма Эде уйдет в свое программное небытие, ему, возможно, легче будет определить, не этот ли образник подает сигналы, приведшие его на планету. Данло снова обошел вокруг, выискивая на черных стенках выключатель, но не обнаружил ничего, кроме сотен электронных глаз, глядящих на него, как на странное, недоступное их пониманию существо. Должно быть, этот образник, как многие другие, активизировался человеческим голосом — возможно, он реагировал на голос любого человека, почти без ограничений. Данло хотел уже сказать “выключись”, но тут увидел, что Эде смотрит на него. На светящемся лике бога последовательно и очень быстро сменялись выражения тревоги, сожаления, горя, гнева, гордости, ликования и снова тревоги. Это поражало, поскольку образы Эде программировались только на мудрость, безмятежность, радость и порой любовь.
— Пожалуйста, не выключай меня, — сказал Эде.
— Откуда ты знаешь, что я собираюсь тебя выключить?
— У меня много глаз, и я многое вижу.
— Неужели ты способен читать мою мимику? Ты работаешь по цефической программе, да?
— Мои программы очень разнообразны. И основной алгоритм велит мне просить тебя, чтобы ты меня не выключал.
— Понятно. Тебе приходится просить об этом.
— У меня нет ничего, кроме слов.
— Выходит, выключить тебя очень просто?
— Просто, если знаешь нужное слово.
— А ты его знаешь, это слово?
— Знаю, но не скажу.
— Понятно.
— Ведь стоит мне произнести его, и я выключусь.
— Значит, спрашивать его у тебя бесполезно?
— Само собой. Но зачем ты вообще хочешь меня выключить?
— Я хочу обнаружить источник радиосигнала. У меня есть предположение, что именно этот образник его и подает.
Лицо Эде внезапно выразило облегчение.
— Разумеется, это он, — с улыбкой подтвердил образ. — То есть я.
— Ты говоришь так, словно вы с этим компьютером идентичны.
— Он работает по моей программе. Разве ты не говоришь о своем теле и мозге как о том, что идентично тебе?
— Иногда говорю, — признался Данло. Он не стал говорить улыбающемуся образу, что когда-то думал о себе как о сплаве своего бессмертного “я” с другим “я”, представляющим собой белую птицу, называемую снежной совой. — Но я-то ведь не компьютер.
— Я тоже не только компьютер, — самодовольно поведал Эде.
— Кто же ты тогда?
Эде ехидно улыбнулся и произнес: — Исх Алла мабуд дилла. Я программа, программист и тот, кого программируют.
Данло, помнивший много стихов на древнеарабском, улыбнулся этой цитате.
— Бог есть любовь, любящий и возлюбленная — но ты-то не Бог.
— Почему же? Разве я не Бог Эде?
При этих словах лик Эде наконец-то принял подобающее ему выражение мудрости, безмятежности, радости и, разумеется, любви. Глаза его вспыхнули, и все лицо озарилось золотым сиянием, как солнце. Данло стало больно смотреть на него, и он прикрыл глаза рукой.
— Ты всего лишь изображение Эде в образе человека. И даже будучи богом, Эде был Богом не более, чем пыль у меня под ногами. Не более… и не менее.
Лицо Эде выразило беспокойство.
— Ты говоришь о Боге Эде в прошедшем времени.
— Для обыкновенного образника ты очень наблюдателен.
— Я же сказал: у меня много глаз.
— И знаешь ты много разных вещей.
— Нет — очень мало. И трагичнее всего то, что в моей памяти почти не осталось места для новой информации.
— Но ты знаешь, что запрограммирован посылать сигналы в космос, да?
— Разумеется.
— Для чего ты это делаешь? И зачем нужен весь этот храм? — Данло показал на сельдак, поблескивающий на своей подставке в смежном зале. — Зачем тебя запрограммировали на то, чтобы ты зазывал сюда путешественников?
Данло потер, ноющий лоб, с трудом дыша здешним затхлым воздухом. В этом храме он чувствовал себя как в компьютере. В старом, пыльном компьютере.
— Скажи хотя бы, кто тебя программировал? Настоящий Бог Эде?
— Ты задаешь трудные вопросы.
— Ну извини.
— Дело не в том, конечно, что я не могу на них ответить. Но моя программа обязывает меня соблюдать определенные предосторожности.
— Понятно.
— Если бы я сам мог спросить тебя кое о чем, то ответы на твои вопросы, возможно, всплыли бы сами собой.
Данло улыбнулся, несмотря на испытываемое им раздражение, и сказал:
— Хорошо, спрашивай.
— Прекрасно. Я вижу, ты человек разумный.
— Спасибо.
— Мой первый вопрос таков: где ты был, когда принял мой сигнал?
— В трехстах милях над этой Землей. Совершал свой четырнадцатый оборот по ее орбите.
— Понимаю. Каким образом ты его принял?
— Моя корабельная рация запрограммирована на поиск таких сигналов.
— Ясно. Ты летал вокруг планеты на корабле?
— Что ж по-твоему — я на крыльях там летал?
— Я вижу, ты любишь отвечать вопросом на вопрос.
— А что, нельзя?
— Я вижу, ты любишь дразнить своих собеседников.
— Извини, — сказал Данло, глядя в блестящие черные глаза Эде. — Я, наверно, был груб, да?
— Человеку это свойственно, не так ли?
— Возможно, но только не мне. Меня учили, что мужчина не должен вести себя грубо ни с кем — ни с другим мужчиной, ни с женщиной, ни с ребенком. — Ни с животным, добавил Данло про себя, ни с деревом, ни с камнем, ни даже с убийственным западным ветром, дующим ночью. Мужчина должен быть правдив и вежлив со всем, что есть в мире, даже с фигурой, светящейся над компьютером. — Извини меня. Я просто не привык вести такие сложные разговоры… с искусственным разумом.
Лицо Эде превратилось в непроницаемую маску, но глаза заблестели еще ярче, как будто его программа при всей своей сложности не могла скрыть его интереса к словам Данло.
— Тебе часто приходилось говорить с разновидностями такого разума?
— Нет, не часто.
— Общался ли ты с представителями такого разума на пути сюда?
— Возможно, да, а возможно — и нет. — Данло не совсем четко представлял себе, к какому виду разума отнести лунные мозги Тверди.
— Возможно, да, а возможно — и нет, — с механической улыбкой повторил Эде. — Право же, ты очень внимателен. Ты запомнил, что в моей памяти осталось совсем мало места, и решил не загружать меня новой информацией.
— Извини еще раз. — Данло сейчас не хотелось рассказывать ни этой голограмме, ни кому бы то ни было о своем путешествии в Твердь.
— Иногда бывает трудно определить, какой разум искусственный, а какой нет.
— Да, пожалуй.
— Но ты сказал, что тебе уже приходилось общаться с разумом, который ты называешь искусственным.
— Да — на моей родной планете. В городе, где я учился, много компьютеров. И много ИИ-программ.
— Каких программ?
— ИИ. Искусственного интеллекта. Цефики моего ордена иногда называют их Я-программами. В насмешку над верой в то, что компьютер может обладать самосознанием.
— Понимаю. Видимо, цефики твоего Ордена — люди старозаветных взглядов.
— В общем, да, кроме кибершаманов. Эти любят компьютеры. — Данло на миг прикрыл глаза и увидел перед собой алмазную кибершапочку на бледном черепе и холодные, как смерть, бледно-голубые глаза. — Кибершаманы иногда называют ИИ-программы божественными.
— Мне это представляется более подходящим названием.
— Может быть.
— Ты говоришь о том Ордене, который помещается в городе Невернесе?
— Да.
— Значит, я могу заключить, что ты пилот этого Ордена?
— Да.
— Далеко же ты тогда залетел, пилот, на своем алмазном корабле быстрее света — забыл, как они у вас называются.
— Легкие корабли.
— Да, верно. Но как тебе удалось провести свой легкий корабль через давно уже непроходимую часть галактики?
— Нас учат преодолевать такие пространства — и Экстр в том числе. Мы умеем прокладывать маршруты в мультиплексе с обратной стороны этих диких звезд.
— Я думал, что мультиплекс под Экстрой не поддается маршрутизации.
— Да… почти не поддается.
— Итак, ты прошел путь длиной в двадцать тысяч световых лет.
— Да.
— Один? По маршрутам, которые составлял самостоятельно?
— Да. Пилот в мультиплексе всегда один.
— Ты входил в мультиплекс и пилотировал свой корабль без посторонней помощи?
— Разумеется.
— Но что-то ведь помогло тебе отыскать эту планету?
Данло промолчал, и Эде заговорил снова:
— В Экстре сто миллионов звезд — а может быть, втрое больше. Что же привело тебя к этой Земле — чудо?
Глаза Эде сверлили Данло, как лазеры, и Данло чувствовал, что сотни компьютерных глаз тоже сфокусированы на его лице. Компьютер, снабженный цефической программой, способен определять, правду говорит человек или лжет.
— Мне назвали координаты звезды поблизости от этой Земли, — сказал Данло.
— И кто же дал тебе эту информацию?
Данло шумно выдохнул и признался голографическому Эде, что побывал в Тверди. Он лишь вкратце упомянул об испытаниях, которым подвергся на берегу океана, а о своих отношениях с Твердью, воплотившейся в образе Тамары, вообще не сказал ни слова. Не упомянул он также о том, что ищет своего отца, и о преследующем его воине-поэте. Зато он не скрыл от Эде, что ищет планету Таннахилл, где живут Архитекторы Старой Церкви, уничтожающие звезды во имя своих доктрин.
— Весьма примечательная история, — сказал Эде, чье лицо выражало откровенное облегчение. — И только незаурядный человек мог добыть у Тверди информацию такого рода.
— Ты знаешь Ее, да? Знаешь что-то о Ней?
Но Эде, видимо, не желал сейчас говорить о Тверди. Его интересовала тайна появления Данло на этой Земле, а может быть, и тайна самого Данло.
— Ты незаурядный человек, — повторил он. — Могу я узнать твое имя?
Данло не знал, какое имя назвать этой дотошной голограмме. Когда-то его звали Данло Диким, а один добрый, покрытый белым мехом инопланетянин назвал его Данло Миротворцем. Были у него и другие имена: первое, которым его называли в племени; имя его анимы, принимающее участие в творении мира, и его духовное, тайное имя, которое он мог шепнуть только ветру.
— Меня зовут Данло ви Соли Рингесс, — сказал он наконец.
— Прекрасно. Позволь и мне представиться: я Николос Дару Эде.
— Само собой, — улыбнулся Данло.
— Я ждал здесь долгие годы, когда кто-нибудь примет мой сигнал.
Данло со вздохом потер лоб и нагнулся, чтобы растереть ноги. Восхождение на гору утомило его не меньше, чем разговор с этим образником, работающим по странным программам. Данло хотелось уйти от него и осмотреть оставшуюся часть храма, а потом расстелить спальник, поесть холодного курмаша, сухарей и сушеных кровоплодов и попытаться заснуть. Но что-то в этом смешном однофутовом Эде не позволяло ему уйти. Он чувствовал, что в черной глазастой шкатулке, производящей эту голограмму, содержится какая-то ценная информация. Возможно, где-то в памяти образника закодирована электронами или световыми импульсами тайна смерти одного из величайших богов галактики — нужно только найти доступ к этой информации. Стоит только назвать пароль, и образник, проделав невероятно сложную серию логических решений, как это происходит у всех искусственных интеллектов, устами Эде скажет Данло то, что он хочет знать.
В этот момент Эде, словно прочтя мысли Данло, молвил с провокационной улыбкой.
— Я дверь; постучи, и она откроется.
Данло закрыл глаза, слушая собственное дыхание. В передней части храма свистал, влетая в открытую им дверь, ветер.
Потом где-то в глубине Данло отворилась другая дверь, и он понял. Только что речи голографического Эде были для него загадкой, и вдруг его разум наполнился холодным, чистым светом знания. Он понял, кто запрограммировал образник.
— Ты правда Николос Дару Эде, — сказал Данло. — Бог Эде — то, что от него осталось.
Данло стоял, прикрыв ладонью глаза, и видел внутри себя то, что случилось задолго до его рождения. С холодной и страшной ясностью он смотрел в дверной проем памяти, заложенной внутри памяти, и видел там только войну, бесконечную войну.
Взрывались звезды и водородные бомбы, использовались пули и компьютерные вирусы, искусственные сюрреальности, ножи и оружие чистого сознания, которое даже боги не понимали до конца. Война эта началась не позднее пятнадцати миллиардов лет назад, с возникновением первых галактик из первичного огненного шара, что астрономы считают началом вселенной. А может быть, она не имела ни начала, ни конца и была столь же вечной, как планы и страсти Бога. Но какой бы ни была причина этого вселенского побоища, ту стадию войны, которой предстояло стать составной частью жизни Данло (и миллиардов других людей от Цивилизованных Миров до Экстра), можно было проследить до искры, вспыхнувшей около восьми тысяч лет назад, в конце Потерянных Веков. Этой искрой послужило создание Кремниевого Бога на Фосторе.
Архитекторы и ученые Фосторы строили будущего бога на крошечной безвоздушной луне. Они заминировали этот шарик изо льда и камня водородными бомбами на случай, если будут вынуждены уничтожить плод своего творчества, и стали ждать.
Они ждали, как будет развиваться компьютер, первоначально запрограммированный на приобретение знаний и контроль над материей, если дать ему полную свободу от человеческой морали и этических ограничений. Их гипотеза предполагала, что дьявольская машина разработает собственную этику и собственный моральный императив, превышающие общечеловеческие понятия добра и зла. Они мечтали создать сущность, глубоко понимающую объективную реальность, божество, новую форму жизни, стоящую настолько же выше их, насколько они сами стоят выше червей. Они надеялись, что этот бог откроет им тайны вселенной — а может быть, и назначение трагикомического вида безволосых обезьян, начавших свою галактическую эпопею на Старой Земле около двух миллионов лет назад.
Но как только первый световой импульс пронизал оптические волокна его мозга, в первую миллионную долю секунды после обретения им самосознания (если компьютеру все-таки доступно самосознание), Кремниевый Бог возненавидел создавших его людей. Он охотно объявил бы войну фосторским ученым и всему прочему человечеству, но вот этого-то, согласно своей базовой программе, он сделать как раз и не мог. Поэтому он нашел способ сбежать от своих создателей.
Под скалистой поверхностью луны, на которой его держали, он втайне построил космические двигатели, в тысячу раз мощнее, чем у легкого корабля, а затем открыл окно в мультиплекс. Фосторские астрономы, наблюдавшие космос в свои телескопы, с изумлением увидели серебристый блеск этого открывшегося окна и стали свидетелями того, как Кремниевый Бог вместе со своей луной исчез из их звездного сектора.
Прошло еще пятьдесят веков, и мастер-пилот Ордена Ананда ви Сузо обнаружил, что Кремниевый Бог вышел из мультиплекса и обосновался в туманности примерно за шесть тысяч световых лет от Фосторы, в неисследованных областях рукава Ориона, дальше Солнца и Двойной Радуги. Там он, поглощая звездный свет и многочисленные планеты, вырос в настоящего бога. Там на протяжении пяти тысячелетий он вел войну с богами человеческого происхождения, а другие боги, такие как Твердь и Апрельский Колониальный Разум, вели войну с ним.
Все это Данло увидел внутри себя, в том заветном месте, которое, не будучи ни пространством, ни временем, ни материей, вмещает в себя и эти три категории, и то, что когда-либо было или могло быть. Перед Данло разворачивалась история великой битвы между Кремниевым Богом и Богом Эде.
Эту битву можно было разделить на три отчетливые фазы (или действия). В первом действии, занявшем более тысячи лет, оба этих бога обнаружили друг друга через разделяющий их океан звезд. Оба они, запрограммированные контролировать материальную вселенную и развиваться, очень походили друг на друга, и было только естественно, что каждый из них начал изыскивать средства контроля над своим соперником и уничтожения его. На протяжении тысячи лет человеческого времени у них шла борьба за накопление знания. Они засылали друг другу в мозг корабли-шпионы и перекрывали потоки тахионов, с помощью которых каждый бог держал связь сам с собой. Они заражали один другого миллиардами микророботов, способных проникать в компьютерные схемы, раскрывая их логику и прочее глубинное программирование. Тысячу лет они использовали информационные вирусы и дезинформацию в попытках захватить контроль над программами противника, но ни один так и не преуспел в этом.
Затем Кремниевый Бог предложил перемирие и даже союз.
Он предложил Эде план раздела галактики — с тем, чтобы где-то через десять миллиардов лет поделить также все галактики местного скопления, а затем и сверхскопления, а когда-нибудь и всю вселенную. Этот план он представил в виде сюрреальности; возможно, еще ни один бог или компьютер в галактике Млечного Пути не создавал столь сложной и детальной модели будущих событий. Эде следовало бы отнестись с большой осторожностью к такому дару своего врага и отвергнуть его по аналогии с человеком, которому соперник подает кубок с вином.
Но Эде всегда страдал повышенным самомнением — оно и побудило его в свое время преобразиться из человека в высшее существо. Поэтому он решил принять дар. Поставив предохранители против ядовитых программ, он открыл свои световые схемы соблазнительной сюрреальноcти, созданной Кремниевым Богом. Он недооценил мощность этого древнего машинного интеллекта. Когда звездный мозг Эде наполнился заманчивыми перспективами великолепного будущего, Кремниевый Бог предательски предпринял новую атаку. В сюрреальности были скрыты копии его программ, которые он замаскировал под алгоритмы самого Бога. Пока Эде упивался видениями, где он представал богом богов, а может быть, и единственным Богом вселенной, программы того, кого он назвал Другим, уже просачивались в его мастер-системы.
Так началось второе действие их битвы. Менее чем за тысячу секунд — вечность в жизни компьютера — охранные программы Эде стали отказывать и пали одна за другой, а враг стал захватывать контроль над его операционными системами.
С падением последних оборонительных рубежей Эде грозила опасность потерять контроль над материальными компонентами своего тела и мозга. Хуже того — над своим разумом.
Так начался третий, финальный акт. Ни одна из моделей будущего, составленных самим Эде, не содержала даже намека на возможность такой катастрофы, поэтому он оказался не подготовлен к дальнейшим действиям. Но беспомощности он не проявил и надежды не утратил. Еще до своего преображения в бога он был непревзойденным мастером компьютерной оригами, искусства склеивать отдельные части компьютера в единое целое. Теперь он с не меньшим мастерством занялся расклейкой частей. Лишившись основной части своего мозга, он решил покинуть ее. Другой пожирал заживо миллионные слои его схем, порабощая Эде, но Эде не для того покинул самую крупную и мощную долю своего мозга, чтобы оказаться включенным в мозг вероломного машинного бога. Сократив свои программы и память, он закодировал их в тахионный импульс, а затем задействовал энергию нулевых точек пространства-времени в своем мозгу и разлетелся на обломки, обнаруженные Данло на орбите звезды Эде.
Он надеялся таким образом уничтожить Другого и не оставить врагу ни кусочка своих алмазных схем. Эде разбил тахионный сигнал на миллион отдельных лучей и направил их на миллион более мелких долей своего мозга, обращавшихся вокруг соседних звезд. Почти мгновенно, менее чем за тысячу наносекунд, его мастер-программы восстановились в миллионах этих лунных мозгов. Но Другой продолжал преследовать его.
Улучшенные модели образников, снабженные электронным зрением и слухом, могли получать информацию из непосредственно близкой среды. Такой образник “видел” лица склоняющихся перед ним Архитекторов, “слышал” их голоса и молитвы. Образники Старой Церкви программировали Эде, способного реагировать на слова, мимику, тембр голоса и эмоции отдельного верующего. Архитекторку, ищущую ответа на какую-нибудь жизненную проблему, он одаривал перлами мудрости из Книги Бога, сомневающегося мягко журил, дабы вернуть его на путь истинный, горестному и больному духом являл свой божественный облик: лик его внезапно озарялся внутренним светом и озарял верующего, подобно солнцу. Данло ожидал, что голографический Эде будет вести себя согласно одному из этих почти механических режимов, но оказался не готов к тому, что случилось на самом деле. Эде при его приближении повернул к нему голову, вскинул бровь, улыбнулся с почти ехидным выражением и сказал, глядя прямо на Данло: — Ди нисти со файенс? Ля нистенеи ито со вахаи.
Данло не знал этого языка — кроме того, он всегда чувствовал себя неловко при диалогах с роботами или компьютерными голограммами. Поэтому он только улыбнулся и промолчал.
— Он ви ло-те хи не-те иль лао-он?
Эде, далеко не красавец, отличался весьма запоминающейся внешностью. Его лицо с кофейной кожей и полными чувственными губами выглядело мягким и выражало скрытую женственность натуры. При этом Эде, если верить портрету, должен был обладать сильным характером: весь его облик излучал целеустремленность, как будто лицевые мускулы, сильные челюсти и голосовые связки служили лишь орудиями его воли.
Наиболее примечательны были его глаза, черные, блестящие, говорящие о большом опыте, интуиции и проницательности.
Противники Эде всегда утверждали, что взгляд у него холодный и расчетливый, как у купца, но это была неправда. У Эде взгляд мечтателя, мистика, пророка. Эде выглядел человеком, способным вместить в себя всю вселенную, человеком одержимым жаждой бесконечного.
— Паранг вас и сонгас нолдор ано?
Данло в ответ на это наконец покачал головой и сказал: — Не понимаю.
После секундной паузы тонкий, напряженный голос Эде зазвучал снова. Голос генерировался образником, но сулки-динамики, спрятанные в черной коробке, направляли звук так, что казалось, будто слова исходят изо рта голограммы.
— Ты из Цивилизованных Миров? Думаю, так оно и есть, раз ты говоришь на основном языке.
Это развеселило Данло, несмотря на все его недоверие к искусственным интеллектам и их коммуникативным программам. Он посмеялся и подтвердил: — Да, я говорю на основном.
— Это весьма любопытно, поскольку мы находимся очень далеко от Цивилизованных Миров.
— Очень далеко, — согласился Данло.
— Я рад, что ты говоришь на основном: это облегчит наше общение.
— Общение, — с улыбкой повторил Данло.
— Я давно уже жду случая поговорить с кем-нибудь.
Данло пристально посмотрел на голограмму: — Значит, ты запрограммирован на разговор.
— Можно и так сказать. — Глаза Эде блестели, как органический камень окружающих его стен. — Но я выразился бы иначе: этот образник запрограммирован воспроизводить меня так, чтобы я мог говорить с тобой.
Такой ответ порядком удивил Данло. Можно было ожидать, что компьютерный образ Эде будет запрограммирован на обсуждение Доктрины Остановки или Восьми Обязанностей, необходимых для преображения каждого Архитектора. Его могли даже перепрограммировать на индивидуальность конкретного Архитектора после очищения того от грехов — но вряд ли он мог обсуждать собственные программы. Весь этот разговор, весь процесс обмена словами с голограммой, объявляющей себя воспроизведением Эде, носил весьма странный характер.
— Где же тебя… то есть образник… программировали? — спросил Данло, не зная толком, к кому обращаться: к компьютеру или к самому Эде. — На какой планете ты сделан?
— Хороший вопрос, — сказал Эде.
Данло, не дождавшись продолжения, спросил снова:
— Так где же? Может быть, ты не знаешь?
— Это выяснится само по себе в ходе нашей беседы, — уклончиво ответил Эде.
Данло медленно обошел вокруг него, чтобы увидеть лицо Эде в разных ракурсах. Но Эде поворачивал голову, следуя за его движением, и Данло не мог избавиться от его мерцающего взгляда. Голограмма не должна была этого делать. Компьютерные Эде никогда не программировались на столь широкий диапазон двигательных реакций. Архитекторы должны смиренно ждать, когда Эде соизволит взглянуть на них, — бог не часто снисходит до простых смертных, поклоняющихся ему.
— Но зачем нужна такая программа? — спросил Данло. — Я никогда еще не видел образника, способного так поддерживать разговор.
— Нам всегда интересно, почему мы запрограммированы так, а не иначе.
Данло улыбнулся при мысли, что его — или любое другое живое существо — можно запрограммировать, как будто он всего лишь компьютер, сделанный из нейронов, синапсов и химических веществ мозга. Эта идея казалась ему невероятной.
— Но есть еще более интересный вопрос, — продолжал Эде, — а именно: кто программирует нас таким образом. А еще интереснее вот что: кто программирует программиста?
Эта кибернетическая метафизика вызвала у Данло, помимо улыбки, некоторое раздражение, и он подумал, не выключить ли ему изображение. Когда голограмма Эде уйдет в свое программное небытие, ему, возможно, легче будет определить, не этот ли образник подает сигналы, приведшие его на планету. Данло снова обошел вокруг, выискивая на черных стенках выключатель, но не обнаружил ничего, кроме сотен электронных глаз, глядящих на него, как на странное, недоступное их пониманию существо. Должно быть, этот образник, как многие другие, активизировался человеческим голосом — возможно, он реагировал на голос любого человека, почти без ограничений. Данло хотел уже сказать “выключись”, но тут увидел, что Эде смотрит на него. На светящемся лике бога последовательно и очень быстро сменялись выражения тревоги, сожаления, горя, гнева, гордости, ликования и снова тревоги. Это поражало, поскольку образы Эде программировались только на мудрость, безмятежность, радость и порой любовь.
— Пожалуйста, не выключай меня, — сказал Эде.
— Откуда ты знаешь, что я собираюсь тебя выключить?
— У меня много глаз, и я многое вижу.
— Неужели ты способен читать мою мимику? Ты работаешь по цефической программе, да?
— Мои программы очень разнообразны. И основной алгоритм велит мне просить тебя, чтобы ты меня не выключал.
— Понятно. Тебе приходится просить об этом.
— У меня нет ничего, кроме слов.
— Выходит, выключить тебя очень просто?
— Просто, если знаешь нужное слово.
— А ты его знаешь, это слово?
— Знаю, но не скажу.
— Понятно.
— Ведь стоит мне произнести его, и я выключусь.
— Значит, спрашивать его у тебя бесполезно?
— Само собой. Но зачем ты вообще хочешь меня выключить?
— Я хочу обнаружить источник радиосигнала. У меня есть предположение, что именно этот образник его и подает.
Лицо Эде внезапно выразило облегчение.
— Разумеется, это он, — с улыбкой подтвердил образ. — То есть я.
— Ты говоришь так, словно вы с этим компьютером идентичны.
— Он работает по моей программе. Разве ты не говоришь о своем теле и мозге как о том, что идентично тебе?
— Иногда говорю, — признался Данло. Он не стал говорить улыбающемуся образу, что когда-то думал о себе как о сплаве своего бессмертного “я” с другим “я”, представляющим собой белую птицу, называемую снежной совой. — Но я-то ведь не компьютер.
— Я тоже не только компьютер, — самодовольно поведал Эде.
— Кто же ты тогда?
Эде ехидно улыбнулся и произнес: — Исх Алла мабуд дилла. Я программа, программист и тот, кого программируют.
Данло, помнивший много стихов на древнеарабском, улыбнулся этой цитате.
— Бог есть любовь, любящий и возлюбленная — но ты-то не Бог.
— Почему же? Разве я не Бог Эде?
При этих словах лик Эде наконец-то принял подобающее ему выражение мудрости, безмятежности, радости и, разумеется, любви. Глаза его вспыхнули, и все лицо озарилось золотым сиянием, как солнце. Данло стало больно смотреть на него, и он прикрыл глаза рукой.
— Ты всего лишь изображение Эде в образе человека. И даже будучи богом, Эде был Богом не более, чем пыль у меня под ногами. Не более… и не менее.
Лицо Эде выразило беспокойство.
— Ты говоришь о Боге Эде в прошедшем времени.
— Для обыкновенного образника ты очень наблюдателен.
— Я же сказал: у меня много глаз.
— И знаешь ты много разных вещей.
— Нет — очень мало. И трагичнее всего то, что в моей памяти почти не осталось места для новой информации.
— Но ты знаешь, что запрограммирован посылать сигналы в космос, да?
— Разумеется.
— Для чего ты это делаешь? И зачем нужен весь этот храм? — Данло показал на сельдак, поблескивающий на своей подставке в смежном зале. — Зачем тебя запрограммировали на то, чтобы ты зазывал сюда путешественников?
Данло потер, ноющий лоб, с трудом дыша здешним затхлым воздухом. В этом храме он чувствовал себя как в компьютере. В старом, пыльном компьютере.
— Скажи хотя бы, кто тебя программировал? Настоящий Бог Эде?
— Ты задаешь трудные вопросы.
— Ну извини.
— Дело не в том, конечно, что я не могу на них ответить. Но моя программа обязывает меня соблюдать определенные предосторожности.
— Понятно.
— Если бы я сам мог спросить тебя кое о чем, то ответы на твои вопросы, возможно, всплыли бы сами собой.
Данло улыбнулся, несмотря на испытываемое им раздражение, и сказал:
— Хорошо, спрашивай.
— Прекрасно. Я вижу, ты человек разумный.
— Спасибо.
— Мой первый вопрос таков: где ты был, когда принял мой сигнал?
— В трехстах милях над этой Землей. Совершал свой четырнадцатый оборот по ее орбите.
— Понимаю. Каким образом ты его принял?
— Моя корабельная рация запрограммирована на поиск таких сигналов.
— Ясно. Ты летал вокруг планеты на корабле?
— Что ж по-твоему — я на крыльях там летал?
— Я вижу, ты любишь отвечать вопросом на вопрос.
— А что, нельзя?
— Я вижу, ты любишь дразнить своих собеседников.
— Извини, — сказал Данло, глядя в блестящие черные глаза Эде. — Я, наверно, был груб, да?
— Человеку это свойственно, не так ли?
— Возможно, но только не мне. Меня учили, что мужчина не должен вести себя грубо ни с кем — ни с другим мужчиной, ни с женщиной, ни с ребенком. — Ни с животным, добавил Данло про себя, ни с деревом, ни с камнем, ни даже с убийственным западным ветром, дующим ночью. Мужчина должен быть правдив и вежлив со всем, что есть в мире, даже с фигурой, светящейся над компьютером. — Извини меня. Я просто не привык вести такие сложные разговоры… с искусственным разумом.
Лицо Эде превратилось в непроницаемую маску, но глаза заблестели еще ярче, как будто его программа при всей своей сложности не могла скрыть его интереса к словам Данло.
— Тебе часто приходилось говорить с разновидностями такого разума?
— Нет, не часто.
— Общался ли ты с представителями такого разума на пути сюда?
— Возможно, да, а возможно — и нет. — Данло не совсем четко представлял себе, к какому виду разума отнести лунные мозги Тверди.
— Возможно, да, а возможно — и нет, — с механической улыбкой повторил Эде. — Право же, ты очень внимателен. Ты запомнил, что в моей памяти осталось совсем мало места, и решил не загружать меня новой информацией.
— Извини еще раз. — Данло сейчас не хотелось рассказывать ни этой голограмме, ни кому бы то ни было о своем путешествии в Твердь.
— Иногда бывает трудно определить, какой разум искусственный, а какой нет.
— Да, пожалуй.
— Но ты сказал, что тебе уже приходилось общаться с разумом, который ты называешь искусственным.
— Да — на моей родной планете. В городе, где я учился, много компьютеров. И много ИИ-программ.
— Каких программ?
— ИИ. Искусственного интеллекта. Цефики моего ордена иногда называют их Я-программами. В насмешку над верой в то, что компьютер может обладать самосознанием.
— Понимаю. Видимо, цефики твоего Ордена — люди старозаветных взглядов.
— В общем, да, кроме кибершаманов. Эти любят компьютеры. — Данло на миг прикрыл глаза и увидел перед собой алмазную кибершапочку на бледном черепе и холодные, как смерть, бледно-голубые глаза. — Кибершаманы иногда называют ИИ-программы божественными.
— Мне это представляется более подходящим названием.
— Может быть.
— Ты говоришь о том Ордене, который помещается в городе Невернесе?
— Да.
— Значит, я могу заключить, что ты пилот этого Ордена?
— Да.
— Далеко же ты тогда залетел, пилот, на своем алмазном корабле быстрее света — забыл, как они у вас называются.
— Легкие корабли.
— Да, верно. Но как тебе удалось провести свой легкий корабль через давно уже непроходимую часть галактики?
— Нас учат преодолевать такие пространства — и Экстр в том числе. Мы умеем прокладывать маршруты в мультиплексе с обратной стороны этих диких звезд.
— Я думал, что мультиплекс под Экстрой не поддается маршрутизации.
— Да… почти не поддается.
— Итак, ты прошел путь длиной в двадцать тысяч световых лет.
— Да.
— Один? По маршрутам, которые составлял самостоятельно?
— Да. Пилот в мультиплексе всегда один.
— Ты входил в мультиплекс и пилотировал свой корабль без посторонней помощи?
— Разумеется.
— Но что-то ведь помогло тебе отыскать эту планету?
Данло промолчал, и Эде заговорил снова:
— В Экстре сто миллионов звезд — а может быть, втрое больше. Что же привело тебя к этой Земле — чудо?
Глаза Эде сверлили Данло, как лазеры, и Данло чувствовал, что сотни компьютерных глаз тоже сфокусированы на его лице. Компьютер, снабженный цефической программой, способен определять, правду говорит человек или лжет.
— Мне назвали координаты звезды поблизости от этой Земли, — сказал Данло.
— И кто же дал тебе эту информацию?
Данло шумно выдохнул и признался голографическому Эде, что побывал в Тверди. Он лишь вкратце упомянул об испытаниях, которым подвергся на берегу океана, а о своих отношениях с Твердью, воплотившейся в образе Тамары, вообще не сказал ни слова. Не упомянул он также о том, что ищет своего отца, и о преследующем его воине-поэте. Зато он не скрыл от Эде, что ищет планету Таннахилл, где живут Архитекторы Старой Церкви, уничтожающие звезды во имя своих доктрин.
— Весьма примечательная история, — сказал Эде, чье лицо выражало откровенное облегчение. — И только незаурядный человек мог добыть у Тверди информацию такого рода.
— Ты знаешь Ее, да? Знаешь что-то о Ней?
Но Эде, видимо, не желал сейчас говорить о Тверди. Его интересовала тайна появления Данло на этой Земле, а может быть, и тайна самого Данло.
— Ты незаурядный человек, — повторил он. — Могу я узнать твое имя?
Данло не знал, какое имя назвать этой дотошной голограмме. Когда-то его звали Данло Диким, а один добрый, покрытый белым мехом инопланетянин назвал его Данло Миротворцем. Были у него и другие имена: первое, которым его называли в племени; имя его анимы, принимающее участие в творении мира, и его духовное, тайное имя, которое он мог шепнуть только ветру.
— Меня зовут Данло ви Соли Рингесс, — сказал он наконец.
— Прекрасно. Позволь и мне представиться: я Николос Дару Эде.
— Само собой, — улыбнулся Данло.
— Я ждал здесь долгие годы, когда кто-нибудь примет мой сигнал.
Данло со вздохом потер лоб и нагнулся, чтобы растереть ноги. Восхождение на гору утомило его не меньше, чем разговор с этим образником, работающим по странным программам. Данло хотелось уйти от него и осмотреть оставшуюся часть храма, а потом расстелить спальник, поесть холодного курмаша, сухарей и сушеных кровоплодов и попытаться заснуть. Но что-то в этом смешном однофутовом Эде не позволяло ему уйти. Он чувствовал, что в черной глазастой шкатулке, производящей эту голограмму, содержится какая-то ценная информация. Возможно, где-то в памяти образника закодирована электронами или световыми импульсами тайна смерти одного из величайших богов галактики — нужно только найти доступ к этой информации. Стоит только назвать пароль, и образник, проделав невероятно сложную серию логических решений, как это происходит у всех искусственных интеллектов, устами Эде скажет Данло то, что он хочет знать.
В этот момент Эде, словно прочтя мысли Данло, молвил с провокационной улыбкой.
— Я дверь; постучи, и она откроется.
Данло закрыл глаза, слушая собственное дыхание. В передней части храма свистал, влетая в открытую им дверь, ветер.
Потом где-то в глубине Данло отворилась другая дверь, и он понял. Только что речи голографического Эде были для него загадкой, и вдруг его разум наполнился холодным, чистым светом знания. Он понял, кто запрограммировал образник.
— Ты правда Николос Дару Эде, — сказал Данло. — Бог Эде — то, что от него осталось.
Данло стоял, прикрыв ладонью глаза, и видел внутри себя то, что случилось задолго до его рождения. С холодной и страшной ясностью он смотрел в дверной проем памяти, заложенной внутри памяти, и видел там только войну, бесконечную войну.
Взрывались звезды и водородные бомбы, использовались пули и компьютерные вирусы, искусственные сюрреальности, ножи и оружие чистого сознания, которое даже боги не понимали до конца. Война эта началась не позднее пятнадцати миллиардов лет назад, с возникновением первых галактик из первичного огненного шара, что астрономы считают началом вселенной. А может быть, она не имела ни начала, ни конца и была столь же вечной, как планы и страсти Бога. Но какой бы ни была причина этого вселенского побоища, ту стадию войны, которой предстояло стать составной частью жизни Данло (и миллиардов других людей от Цивилизованных Миров до Экстра), можно было проследить до искры, вспыхнувшей около восьми тысяч лет назад, в конце Потерянных Веков. Этой искрой послужило создание Кремниевого Бога на Фосторе.
Архитекторы и ученые Фосторы строили будущего бога на крошечной безвоздушной луне. Они заминировали этот шарик изо льда и камня водородными бомбами на случай, если будут вынуждены уничтожить плод своего творчества, и стали ждать.
Они ждали, как будет развиваться компьютер, первоначально запрограммированный на приобретение знаний и контроль над материей, если дать ему полную свободу от человеческой морали и этических ограничений. Их гипотеза предполагала, что дьявольская машина разработает собственную этику и собственный моральный императив, превышающие общечеловеческие понятия добра и зла. Они мечтали создать сущность, глубоко понимающую объективную реальность, божество, новую форму жизни, стоящую настолько же выше их, насколько они сами стоят выше червей. Они надеялись, что этот бог откроет им тайны вселенной — а может быть, и назначение трагикомического вида безволосых обезьян, начавших свою галактическую эпопею на Старой Земле около двух миллионов лет назад.
Но как только первый световой импульс пронизал оптические волокна его мозга, в первую миллионную долю секунды после обретения им самосознания (если компьютеру все-таки доступно самосознание), Кремниевый Бог возненавидел создавших его людей. Он охотно объявил бы войну фосторским ученым и всему прочему человечеству, но вот этого-то, согласно своей базовой программе, он сделать как раз и не мог. Поэтому он нашел способ сбежать от своих создателей.
Под скалистой поверхностью луны, на которой его держали, он втайне построил космические двигатели, в тысячу раз мощнее, чем у легкого корабля, а затем открыл окно в мультиплекс. Фосторские астрономы, наблюдавшие космос в свои телескопы, с изумлением увидели серебристый блеск этого открывшегося окна и стали свидетелями того, как Кремниевый Бог вместе со своей луной исчез из их звездного сектора.
Прошло еще пятьдесят веков, и мастер-пилот Ордена Ананда ви Сузо обнаружил, что Кремниевый Бог вышел из мультиплекса и обосновался в туманности примерно за шесть тысяч световых лет от Фосторы, в неисследованных областях рукава Ориона, дальше Солнца и Двойной Радуги. Там он, поглощая звездный свет и многочисленные планеты, вырос в настоящего бога. Там на протяжении пяти тысячелетий он вел войну с богами человеческого происхождения, а другие боги, такие как Твердь и Апрельский Колониальный Разум, вели войну с ним.
Все это Данло увидел внутри себя, в том заветном месте, которое, не будучи ни пространством, ни временем, ни материей, вмещает в себя и эти три категории, и то, что когда-либо было или могло быть. Перед Данло разворачивалась история великой битвы между Кремниевым Богом и Богом Эде.
Эту битву можно было разделить на три отчетливые фазы (или действия). В первом действии, занявшем более тысячи лет, оба этих бога обнаружили друг друга через разделяющий их океан звезд. Оба они, запрограммированные контролировать материальную вселенную и развиваться, очень походили друг на друга, и было только естественно, что каждый из них начал изыскивать средства контроля над своим соперником и уничтожения его. На протяжении тысячи лет человеческого времени у них шла борьба за накопление знания. Они засылали друг другу в мозг корабли-шпионы и перекрывали потоки тахионов, с помощью которых каждый бог держал связь сам с собой. Они заражали один другого миллиардами микророботов, способных проникать в компьютерные схемы, раскрывая их логику и прочее глубинное программирование. Тысячу лет они использовали информационные вирусы и дезинформацию в попытках захватить контроль над программами противника, но ни один так и не преуспел в этом.
Затем Кремниевый Бог предложил перемирие и даже союз.
Он предложил Эде план раздела галактики — с тем, чтобы где-то через десять миллиардов лет поделить также все галактики местного скопления, а затем и сверхскопления, а когда-нибудь и всю вселенную. Этот план он представил в виде сюрреальности; возможно, еще ни один бог или компьютер в галактике Млечного Пути не создавал столь сложной и детальной модели будущих событий. Эде следовало бы отнестись с большой осторожностью к такому дару своего врага и отвергнуть его по аналогии с человеком, которому соперник подает кубок с вином.
Но Эде всегда страдал повышенным самомнением — оно и побудило его в свое время преобразиться из человека в высшее существо. Поэтому он решил принять дар. Поставив предохранители против ядовитых программ, он открыл свои световые схемы соблазнительной сюрреальноcти, созданной Кремниевым Богом. Он недооценил мощность этого древнего машинного интеллекта. Когда звездный мозг Эде наполнился заманчивыми перспективами великолепного будущего, Кремниевый Бог предательски предпринял новую атаку. В сюрреальности были скрыты копии его программ, которые он замаскировал под алгоритмы самого Бога. Пока Эде упивался видениями, где он представал богом богов, а может быть, и единственным Богом вселенной, программы того, кого он назвал Другим, уже просачивались в его мастер-системы.
Так началось второе действие их битвы. Менее чем за тысячу секунд — вечность в жизни компьютера — охранные программы Эде стали отказывать и пали одна за другой, а враг стал захватывать контроль над его операционными системами.
С падением последних оборонительных рубежей Эде грозила опасность потерять контроль над материальными компонентами своего тела и мозга. Хуже того — над своим разумом.
Так начался третий, финальный акт. Ни одна из моделей будущего, составленных самим Эде, не содержала даже намека на возможность такой катастрофы, поэтому он оказался не подготовлен к дальнейшим действиям. Но беспомощности он не проявил и надежды не утратил. Еще до своего преображения в бога он был непревзойденным мастером компьютерной оригами, искусства склеивать отдельные части компьютера в единое целое. Теперь он с не меньшим мастерством занялся расклейкой частей. Лишившись основной части своего мозга, он решил покинуть ее. Другой пожирал заживо миллионные слои его схем, порабощая Эде, но Эде не для того покинул самую крупную и мощную долю своего мозга, чтобы оказаться включенным в мозг вероломного машинного бога. Сократив свои программы и память, он закодировал их в тахионный импульс, а затем задействовал энергию нулевых точек пространства-времени в своем мозгу и разлетелся на обломки, обнаруженные Данло на орбите звезды Эде.
Он надеялся таким образом уничтожить Другого и не оставить врагу ни кусочка своих алмазных схем. Эде разбил тахионный сигнал на миллион отдельных лучей и направил их на миллион более мелких долей своего мозга, обращавшихся вокруг соседних звезд. Почти мгновенно, менее чем за тысячу наносекунд, его мастер-программы восстановились в миллионах этих лунных мозгов. Но Другой продолжал преследовать его.