Золотько Александр. Правосудие любой ценой

   Как удивилась и жена старшего лейтенанта милиции Горкина. Только в ее случае все было немного по-другому. Старший лейтенант, почувствовав желание выпить, не стал собирать друзей или забиваться в уголок, а купил пару бутылок шампанского, конфет, икры и, почему-то, оливкового масла. И приехал домой раньше обычного. Хотя домом комнату в коммуналке, муж и жена Горкины называли только по привычке. Комнату они снимали. Муж, жена и двое детей. Муж стоял в очереди на квартиру, но порядковый номер в очереди и темпы строительства жилья для сотрудников милиции если и обещали жилплощадь, то где-нибудь к пенсии.
   – Выпьем, – сказал Горкин, и поставил бутылки на стол.
   Старший сын был в детском саду, а годовалая дочка как раз спала.
   – Ты чего? – спросила жена.
   Шампанское и тем более икра не могли входить в расходные статьи их семейного бюджета. Просто не вмещались туда.
   – Есть повод, – сказал Горкин.
   Он не знал, что в это же самое время напивается генерал-лейтенант. Не знал, что и майор Капустин целенаправленно вливает в себя водку. И тем более не знал Горкин, что причина у всех их практически одна. Подполковник Гринчук.
   – Какой повод? – жена Горкина достала из шкафа два фужера и села к столу.
   Горкин, оглянувшись на спящую дочь, тихо открыл шампанское, хотя хотелось, чтобы пробка выстрелила в потолок. Налил шампанское в фужеры.
   – Что случилось? – спросила жена.
   Горкин приложил палец к губам, потом полез в свою сумку, которую обычно брал на дежурство, и достал из нее бумажный пакет. Протянул его жене. Пальцы Горкина дрожали. Принимая пакет, его жена вдруг почувствовала, что это волнение передалось и ей.
   Развернув бумагу, Горкина охнула. Деньги. Американские. Много. Она никогда не держала столько денег в руках. Горкина попыталась на глаз прикинуть, сколько именно, но испугалась. Деньги упали на стол.
   – Откуда? – выдохнула Горкина. – Зачем?
   Не мог никто заработать такую сумму честным путем, это сразу же полыхнуло в мозгу Горкиной. Значит, ее муж… Ее непутевый муж…
   – Успокойся, – тихо сказал Горкин. – Это не ворованные. И не от бандюков. Просто я помог хорошему человеку. Его хотели подставить, а я предупредил.
   – И он тебе дал столько? – недоверие и радость на лице Горкиной смешались в равной пропорции. – Кто?
   – Какая разница? – улыбнулся Горкин. – Мы сможем купить квартиру.
   Горкин взял фужер.
   – За Зеленого, – сказал Горкин.
   Они чокнулись и выпили. Горкина не стала уточнять, за какого такого зеленого они пьют. Наверное, за доллар, подумала Горкина.

* * *

   – За упокой, типа, – сказал Синяк и залпом осушил стакан.
   Нужно было говорить, «царство небесное», но у Синяка были конкретные сомнения, что Ярика, Сливу и Грыжу ждет то самое небесное царство. Котик думал о том же, поэтому молча, не чокаясь, присоединился к тосту Синяка. Остальные пацаны, сидевшие за столом в «Космосе» также пили молча. Не должны они были поминать тех троих, забыть нужно было о них, суках, продавших Атамана, но, во-первых, никто не верил в то, что именно эти три славных представителя пехоты замахнулись на Атамана. А во-вторых, когда стало известно, что Браток, а, значит, Зеленый, организовал и оплатил похороны Ярика, Сливы и Грыжи, совсем уж хреново стало на душе у быков. Совсем.
   Ведь Зеленый свободно мог погибнуть вместе с Атаманом, а посему не могло быть у мента нежных чувств к организаторам нападения. И если хоронили пацанов на деньги Зеленого, то это значило, что Зеленый не считает их виновниками.
   И пацаны решились хотя бы помянуть.
   В чем-то это был подвиг. Нечто вроде прогулки по минному полю. Мастер сказал – зарыть как собак. Мастер сказал – они продали. Мастер сказал…
   А пошел он в задницу, этот Мастер. Что они, не знали Петруху, Грыжу и Ярика? И что, они не знали, что крохотные мозги Сливы просто не вместится мысль о предательстве?
   – За упокой! – повторил Котик.
   – За упокой! За упокой! За упокой! – повторили тихо все сидящие за столом.
   И никто не оглянулся с опаской на дверь. Хрен им бояться Мастера. Особенно, после второго стакана. Пошел он к чертям собачьим, этот Мастер.

* * *

   – Что с ним, с Мастером? – спросил Абрек у Али.
   Спросил громко, не боясь, что услышат. Али принимал гостя в отдельном кабинете своего ресторана. Привычку эту Али перенял у своего предшественника, Садреддина Гейдаровича Мехтиева. Так действительно было спокойнее. Да и уважаемые гости чувствовали себя увереннее. И говорили свободнее. Вот как сейчас Абрек.
   – Что с ним произошло? Головой повредился? Или конкретно на иглу сел? – Абрек налил себе вина и выпил. – Какого хрена он беспредельничает? Ты этих с Юго-Запада знал? Тебе нужно чужих на нашу территорию пускать? Нужно? Ты хочешь, чтобы они нас выдавили? Скоро вон новые уроды приезжают, с Севера. Что им Мастер отдаст? Твой кабак? Мою территорию?
   Али еле заметно улыбнулся своей знаменитой неопределенной улыбкой.
   – Лыбишься? – обиделся Абрек. – Думаешь, тебя твои эти отмажут?
   Абрек не знал точно, кто именно «эти», но то, что есть у Али какие-то серьезные покровители на самом верху, догадывались многие из серьезных людей. Как и догадывались, что эти серьезные люди поддерживали вначале Гирю. И что, возможно, только благодаря этой поддержке, Гиря смог выйти живым из разборки, ставшей последней для того же Мехтиева.
   – Ты с ними поговори, – понизив голос, предложил вдруг Абрек. – Попроси, чтобы они надавили на Мастера. Им же тоже беспредел не нужен. Ведь не нужен? Я же не смогу своих удержать, если и дальше такое будет твориться. И сам за ствол возьмусь. И не только я.
   Али снова улыбнулся.
   – Поговоришь или нет? – спросил Абрек. – Поговоришь?
   – Поговорю, – сказал Али, и Абрек удовлетворенно хмыкнул.
   Если Али сказал – Али сделает.
   – Я поговорю, – сказал Али, – только не думаю, что они будут этим заниматься.
   – Почему?
   – Сам подумай. Мастер держит всех. Никто с ним не спорит. Общак тоже у Мастера. Если убрать Мастера, кто займет его место? Снова начнется беспредел. Ты и сам полезешь на территорию Атамана. Другие тоже кинутся туда. Начнете выжигать чужих, которых Мастер впустил. Нет?
   – Не хрен им на чужой территории… – вспылил Абрек, но тут же замолчал.
   Али был прав.
   – И что тогда делать? – спросил Абрек.
   – Не знаю, – спокойно сказал Али. – Я поговорю, но ты сам понимаешь.
   – Понимаю… – Абрек встал из-за стола, пожал руку Али и направился к двери.
   Потом, словно вдруг вспомнив что-то, остановился и посмотрел на Али.
   – Что? – спросил тот.
   – Ты поговори, – сказал Абрек. – А я тоже поговорю.
   – С кем?
   Абрек усмехнулся, и улыбка эта, похожая на оскал, была почти счастливой. Так мог улыбаться волк, нашедший выход из ловушки.
   – Я поговорю с Зеленым, – сказал Абрек.
   Али на этот раз не улыбнулся. Он молча достал из кармана ручку и написал на салфетке несколько цифр. Протянул салфетку Абреку.
   – Это что? – спросил Абрек.
   – Телефон Зеленого, – сказал Али. – Звони, если не боишься.

Глава 6

   В «Космосе» было людно. И шумно. И музыкально. В общем, как обычно в это время суток. «Космос» был местом не столько приятным, столько престижным. В натуре. Если ты ходишь в «Космос», то у тебя есть бабки, у тебя есть крутизна, и ты четко определяешь свое место в обществе.
   Пацан, имеющий серьезные виды на даму, просто обязан был пригласить ее в «Космос», иначе дама эти виды серьезными не посчитает. И если кто-то хотел чисто побазарить без проблем, то «Космос» для этого был самым подходящим местом. Скандал или, еще хуже, драка в «Космосе» пресекалась сразу же и очень жестоко. Причем, местная охрана иногда и вмешаться не успевала. Провинившегося козла посетители выносили на улицу и там уже, вне уважаемых стен ресторана, объясняли уроду, что, где и когда можно, а что нельзя.
   Границей спокойствия считалось крыльцо. И поэтому одна из не поладивших в зале сторон, бывало, топталась перед крыльцом, чтобы дождаться возможности получить сатисфакцию. Пацаны иногда даже хвастались тем, что в «Космосе» еще никого не замочили.
   Посетители ресторана обычно знали друг друга, хотя частенько попадались и пришлые. К таким официанты относились несколько настороженно.
   Гринчук входил в обе эти категории. Он, таки да, знал практически всех постоянных посетителей кабака. Постоянные посетители, ясное дело, знали Гринчука, но при всем при этом, Гринчук был именно пришлым, чужим и опасным. Очень опасным.
   Когда Гринчук появился на пороге зала, на него вначале никто не обратил внимания. Первым отреагировал метрдотель. Петрович рванул навстречу посетителю почти неприличной рысцой. Зрелище рысящего Петровича заставило оглянуться официантов, а затем посетителей.
   «Твою мать!» – вырвалось одновременно у двух десятков посетителей ресторана. Двое чуть не сорвались с места, чтобы покинуть зал, а пятеро торопливо отодвинули ногой в сторону «дипломаты» и сумки, стоявшие возле их стульев.
   – Юрий Иванович! – в голосе метрдотеля звучало восхищение, подобострастие и ужас, смешанные в равных пропорциях. – Вы кого-то ищете, или зашли отдохнуть?
   – Отдохнуть, – сказал Гринчук.
   – Пожалуйста, столик! – метнулся вперед Петрович.
   Столик был заказан директором небольшого привокзального рынка, но директор может и обойтись.
   – Присаживайтесь, Юрий Иванович.
   Гринчук прошел сквозь напряженные взгляды посетителей и сел за столик.
   – Что будем заказывать?
   – Ко мне должна прийти дама, – сказал Гринчук. – тогда и закажем. А пока – стакан холодной воды.
   – Газированной?
   – Да, – кивнул Гринчук. – С пузырьками.
   Зала он старался не рассматривать. Не хватало еще, чтобы народ начал нервничать и разбегаться.
   Возле второго столика справа сидел Уж, а это процентов на шестьдесят означало наркотики в дипломате или в сумке. Возле самого оркестра, игравшего в этот момент что-то латиноамериканское, сидели Алекс и Костя Жестяной. Если бы Гринчук все еще был райотдельским опером, то обязательно поинтересовался карманами этой пары.
   Проглот, кажется, разводит очередного лоха, а Сулико пасет полтора десятка своих красавиц, разместившихся у бара.
   Нам сегодня не до них, подумал Гринчук. Нам сегодня вообще…
   Хреново нам сегодня.
   Это перед Михаилом и Братком он может хорохориться и держать марку. И перед генералом он мог нагло улыбаться, подписывая свой рапорт об увольнении.
   Рапорт об увольнении. Так просто – написать несколько строк на листе бумаги. Так просто и так хреново. Все равно ведь понимал, что придется уходить. Понимал, что дальше этот аттракцион продолжаться не может. И даже если бы не события последних дней, все равно пришлось бы принимать решение.
   Официант принес воду в запотевшем стакане. Гринчук отпил и поставил стакан на стол. Два кусочка льда звякнули о стенку стакана.
   Нужно было поступить правильно. Не честно и не благородно и даже не разумно, а правильно. Даже если самому будет противно.
   Что-то в шуме зала изменилось. Гринчук оглянулся на вход и вскочил.
   Инга.
   Пока Гринчук шел через зал к ней навстречу, Инга спокойно ждала. А все мужики, даже те, которые пришли с дамами, пялились на нее. Инга – это…
   Это Инга.
   – Здравствуй, – сказал Гринчук.
   – Привет, – холодно улыбнулась Инга.
   Гринчуа поежился. После того утра они еще не разговаривали. Не помирились. Вернее, Гринчук еще не попросил прощения. Он только позвонил Инге и назначил встречу.
   – Решил покорить скромную девушку крутым рестораном? – спросила Инга, когда они сели за столик. – Если мне не изменяет память, прошлый раз, в январе, ты здесь назвал меня сукой…
   – Стервой, – быстро поправил ее Гринчук.
   – Сукой и стервой, – величественно кивнула Инга.
   – Это я от волнения, – сказал Гринчук.
   – Конечно, – улыбнулась Инга. – Ты ведь собирался меня завербовать, чтобы я стучала на своего любимого шефа никому неизвестному подполковнику милиции.
   – Я надеюсь, ты Владимиру Родионычу ничего не говорила об этом?
   – Напрасно надеешься. В тот же вечер. И еще я ему сообщила о том, что ты хочешь найти те четыре миллиона и даже предлагал мне кучу денег. И, – Инга снова холодно улыбнулась, – денег мне так и не дал.
   – Сама отказалась, – Гричук попытался улыбнуться в ответ.
   Обычно, улыбка ему давалась очень легко. Сегодня губы просто не раздвигались.
   Инга замолчала.
   Возле столика вдруг образовался официант, аккуратно положил перед Гринчуком и Ингой пластиковые папочки с меню, и замер, держа перед собой блокнот и карандаш.
   Гринчук вопросительно посмотрел на Ингу. Та пожала плечами.
   – Брысь, – сказал Гринчук.
   – Простите, что? – изогнулся в полупоклоне официант.
   – Я тебя потом позову, – объяснил Гринчук.
   – Мне это что-то напоминает, – сказала Инга.
   – Что именно?
   – Прошлый раз все развивалось почти по этому же сценарию. Ты прогнал официанта, потом обозвал меня сукой, – уловив движение руки Гринчука, Инга быстро добавила, – и стервой. А потом молодой красавец с Кавказа передал мне цветы и вино…
   – А ты сообщила, куда он может засунуть себе это вино и цветы, – Гринчук наконец улыбнулся и потер мочку уха.
   – Извините!
   Гринчук обернулся на голос и быстро отвернулся, чтобы не захохотать.
   – Разрешите пригласить вашу даму на танец, – сказал кавказец, стоявший возле столика.
   В компании соплеменников парень как раз обмывал приобретение новой машины и, увидев Ингу, просто не мог не попытаться сделать глупость. А в компании, как на грех, никто не знал Гринчука.
   – Разрешите? – повторил свой вопрос кавказец. – На один танец.
   Кавказец поднял указательный палец, показывая сколько именно танцев он планирует потанцевать с прекрасной дамой. Для начала.
   Гринчук боролся с собой, понимая, что еще секунда, и он начнет хрюкать от смеха самым неприличным образом.
   – Д-дама, – смог выдавить Гринчук. – Она сама решает.
   Инга сохраняла невозмутимый вид, но в глазах уже прыгали чертики, делая Ингу еще красивее.
   – Дама… – начала Инга, но закончить не успела.
   Кавказец взлетел в воздух. Четыре пары рук вознесли беднягу к потолку и быстро понесли к выходу.
   Трое приятелей кавказца вскочили было со стульев, но возле них оказалось еще три крепких парня, что-то сказали, небрежно откинув в сторону полы пиджаков.
   Старший из кавказцев что-то ответил, разведя руками, типа, извините, мы не знали. Крепкие парни подождали, пока гости с гор сядут на свои места и, не торопясь, вернулись к своему столу в дальнем углу зала.
   – Однако… – чуть приподняла бровь Инга.
   – Сам офонарел, – засмеялся Гринчук.
   – Извините, Юрий Иванович, – На свободный стул возле их стола опустился Котик. – Больше вас никто не побеспокоит.
   Котик с приятелями поминали погибших пацанов уже часа четыре, поэтому, хоть движения его были еще достаточно четкими, язык выполнял свои функции с некоторыми трудностями.
   – Я тебе не разрешал садиться, – сказал Гринчук.
   – Я н-на секун-ду, – сказал Котик. – Я х-хотел это… Типа, от пацанов… Спасибо. За похороны. По-людски…
   Котик взмахнул рукой, пытаясь, видимо, изобразить в воздухе свою благодарность, но не рассчитал и зацепил стакан Гринчука.
   Дзиннь!
   – Тихо, тихо! – Котик махнул рукой в сторону подбегавшего официанта. – Все нормально… Я заплачу…
   Гринчук кивнул, и официант удалился.
   – Разное о вас базарят, Юрий Иванович, – Котик вытер рот. – Типа, глазливый… Или вообще… А вы мужик. Настоящий. Конкретный… А мы все… А мы все суки!
   Последнюю фразу Котик выкрикнул.
   – Суки мы все, в натуре! Знали же, что не могли пацаны Атамана заказывать… Не могли. И похоронить их мы должны были… Мы, а не мент… Пусть даже правильный мент. Ты не сердись, Юрий Иванович… – Котик протянул руку, чтобы похлопать Гринчука по плечу, но вовремя передумал. – Не обижайтесь, Юрий Иванович. Я… Мы…
   – Болтать перестань, – тихо сказал Гринчук. – Хочешь, чтобы тебя Мастер услышал? Или чтобы кто-то Мастеру стуканул?
   – А что мне Мастер? – спросил Котик, но уже значительно тише. – Мне Мастер… Насрать мне… Ой…
   Котик перевел взгляд на Ингу.
   – Извините, мадам…
   – Мадемуазель, – поправила Инга.
   – Типа, – согласился Котик. – Извините. Я по-простому.
   – Конкретно, – подсказала Инга.
   – Типа, – снова кивнул Котик. – Я побла… поблага… спасибо сказать хотел.
   Котик встал и поклонился, прижав руку к сердцу:
   – Если что, Юрий Иванович… И ваша жена… Только скажите.
   Котик ушел.
   – М-да, подполковник Гринчук, – протянула Инга. – Даже и не подозревала, что у вас такие связи и такой авторитет.
   – Я и сам не ожидал, – улыбнулся Гринчук. – они там танцора не очень помяли?
   Танцор уже вернулся к своему столику и что-то обсуждал с приятелями.
   – Хочешь, поспорим, – предложил Гринчук.
   – О чем?
   – Я говорю, что сейчас тот танцор пришлет к нам за столик какой-нибудь презент.
   – Думаешь?
   – Давай поспорим, – предложил Гринчук.
   – На что?
   – На три желания, или на одно желание три раза.
   Инга молча протянула руку.
   – Сейчас он позовет официанта, – сказал Гринчук.
   Кавказец жестом подозвал официанта.
   – Даст ему задание…
   Официант внимательно выслушал заказчика, бросив пару раз взгляд в сторону столика Гринчука.
   – Ну, и минуты через три-четыре мы с тобой получим…
   – Я получу, – поправила Инга.
   – Я получу, – возразил Гринчук. – Он не тебя, типа, обидел, он меня конкретно огорчил.
   – Еще три желания? – предложила Инга.
   Гринчук снова пожал ее руку.
   Официант торжественно приблизился к их столику, поставил на него бутылку коньяка и блюдо с фруктами.
   – Молодой человек вон с того столика, – официант указал на столик, танцор встал и прижал руку к сердцу, – просит прощения у вас…
   Инга посмотрела на Гринчука.
   – …Юрий Иванович, за беспокойство. Он клянется, что это было недоразумение.
   – Хорошо, – сказал Гринчук, – извинения приняты.
   – Я так не играю, – обиженно протянула Инга. – ты все это подстроил специально.
   – Угу, – кивнул Гринчук. – Дай, думаю, разведу лоха…
   – Лошицу, – мстительно поправила Инга.
   – Лошицу, – согласился Гринчук. – На шесть желаний.
   – Или на одно желание шесть раз, – подхватила Инга.
   – Не справлюсь, – подумав, признался Гринчук. – не сразу, во всяком случае. И, кроме этого, не надо так двусмысленно улыбаться. У меня могут быть и вполне приличные желания.
   – Не верю, – сказала Инга.
   – Крест на пузе!
   – И снова не верю. Вот пожелай что-нибудь приличное.
   – Ну… – Гринчук обвел взглядом зал.
   – Давай-давай, – подбодрила его Инга.
   – Может, лучше, когда мы останемся вдвоем, – предложил Гринчук.
   – И этот мужчина говорил мне о приличных желаниях.
   – Говорил. И даже придумал одно.
   – Слушаю.
   – Прости меня, – попросил Гринчук.
   – За что? За то утро?
   – Нет, – покачал головой Гринчук. – За мою глупость. Дурак я, и ничего не могу с собой поделать.
   Инга улыбнулась.
   – Прости, – повторил Гринчук. – Я слово волшебное знаю. Пожалуйста.
   – Прощаю, – сказала Инга, – и даже могла бы тебя поцеловать. Но не хочу нарушать твоего несгибаемого и опасного имиджа. Зеленый, который в кабаке целуется с бабой. Фу!
   – Да, полагаешь, если бы я целовался с мужиком, то мой имидж не нарушился бы?
   – Не знаю. Все эти ваши мужские хитрости я не понимаю, – Инга взяла с блюда грушу. – Конкретные пацаны не любят голубых?
   – Не то слово.
   – Любых голубых, и активных и пассивных?
   – Точно. А опущенные это вообще… Если он не признается, что петух, то его конкретно пошинкуют в мелкое какаду.
   – А разве те, которые их опускают, не становятся голубыми? – спросила Инга.
   Гринчук почесал в затылке.
   – И еще, если, как мне говорили, с опущенными нельзя садиться за один стол, если к ним нельзя прикасаться, то как с ними можно делать это… – Инга пожала плечами. – Странные вы, мужики.
   – В женских зонах не лучше, – сказал Гринчук.
   Инга передернула плечами.
   – Давай не будем об этом, – сказал Гринчук. – Давай поговорим о чем-нибудь приятном.
   – Давай, – согласилась Инга.
   – А сейчас, – провозгласил солист ресторанного оркестра, – для уважаемого Юрия Ивановича мы исполняем эту песню по просьбе его друзей.
   – Если они сейчас начнут играть «Наша служба и опасна, и трудна», я им лично все инструменты переломаю, – пообещал Гринчук. – Об головы.
   Оркестр заиграл «Прорвемся, опера».
   – Пойдешь ломать инструменты? – осведомилась Инга.
   – По понятиям не получается, – буркнул Гринчук. – если бы я сказал, что за всякую ментовскую песню, тогда нормально. А так, я назвал конкретную мелодию. Приходится съезжать с базара.
   Инга сочувственно покачала головой.
   – Знаешь, что странно, – Гринчук невесело улыбнулся. – Странно то, что пока я действительно ловил эту шваль, меня никто толком не боялся. Опасались там, может быть, даже уважали… А теперь… Я для них уже вроде и не человек. Я для них что-то вроде мистической почти всемогущей фигуры. Опасной.
   – Очень скромно, – улыбнулась Инга. – Ты себя просто уничижаешь. Назвал бы себя просто богом. Тем более что ты вон лихо предсказываешь поведение людей. Того же вон кавказца.
   – Предсказывать поведение людей очень просто. К сожалению.
   – Даже мое? – спросила Инга.
   – Даже твое. Мы все на кого-то похожи. Достаточно вспомнить, на кого похож человек, чтобы понять, как он поведет себя в определенной ситуации. Вот даже тот кавказец…
   – Да, – Инга разрезала грушу и принялась ее есть. – Вот тот кавказец.
   – Что он должен был сделать после того, как его вышвырнули из зала? Просто вернуться? Подойти ко мне и просит прощения? Он гордый. Лезть в драку? В чужом городе при явном перевесе противника? Он должен был извиниться, но так, чтобы не потерять самоуважение и уважение приятелей. И он не тебя обидел, а меня. За женщиной он может ухаживать, а вот извиняться – только перед мужчиной.
   – Просто Шерлок Холмс… – Инга изобразила на лице восхищение.
   – Скорее, мисс Марпл. Эта она расследовала все преступления именно исходя из схожести людей, – Гринчук побарабанил пальцами по столу и взглянул на свои часы.
   – Торопишься? – спросила Инга.
   – Жду человека.
   – Так ты меня сюда притащил только из-за встречи с кем-то?
   – Нет. Тебя я притащил сюда для того, чтобы ты вспомнила, как я тебя называл…
   – Сукой и стервой, – закончила за него Инга.
   – Да. Вспомнив это, ты должна была немного выйти из себя, может быть даже немного разозлиться. А я после этого направил бы твои эмоции в другое русло. И ты снова любила бы меня, – глаза Гринчука просто лучились искренностью и честностью.
   – Сволочь ты, Гринчук, – сказала Инга.
   – Да. Я даже у себя в туалете повесил табличку…
   – Я видела, – кивнула Инга. – Сволочью быть не трудно.
   – Вот именно.
   – Кстати, о сволочах. Владимир Родионыч просил тебе передать, что, по его сведениям, Махмутов-младший готовит тебе какую-то гадость. И вроде бы даже завтра на своем дне рождения.
   – И какую именно?
   – Не знаю. И Владимир Родионыч не знает. Но он полагает, что тебе не стоит туда идти.
   – Типа, в мое отсутствие Рустамчик не сможет мне сделать гадость… – задумчиво протянул Гринчук.
   – Наверное.
   – Меня уже предупреждало человек семь. Меня последнее время все предупреждают. Вчера один милиционер даже предупредил, что мне будут шить мокруху. Не бескорыстно предупредил, но я его понимаю – у человека семья и нет квартиры. – Гринчук взял бумажную салфетку и принялся складывать парусник.
   Инга внимательно смотрела на его руки.
   – Я сегодня написал рапорт об увольнении из органов, – сказал Гринчук.
   Инга молчала.
   – Месяца через три я буду совершенно свободен. Как только подберу себе замену.
   Инга молчала.
   – Это значит, что месяца через три я буду совершенно свободен, – повторил Гринчук. – И уеду из этого города туда, где люди не будут вскакивать при моем появлении и не будут рассказывать обо мне жуткие сказки.
   Кораблик отчего-то не получался. Гринчук скомкал салфетку и взял другую.
   Инга продолжала молчать.
   – Через три месяца я мог бы… Я хотел бы… Я… Да что же ты молчишь, – почти выкрикнул Гринчук и отшвырнул еще одну испорченную салфетку. – Я тут…
   – А что ты тут? – спросила Инга. – Ты тут рассказываешь о том, что увольняешься, рассказываешь, что через три месяца будешь совершенно свободен и уедешь… Что я должна говорить?
   – Я бы хотел, чтобы ты… Я…
   Женский крик на другом конце зала, возле бара. И звон бьющегося стекла, словно кто-то играючи перевернул шкаф с посудой. И снова женский вопль.
   – Пойдем отсюда, – сказал Гринчук, вставая, – черт с ним, с Абреком. Если действительно хочет встретиться – перезвонит.
   – Фрукты и коньяк заберем? – спросила Инга.
   – Давай коньяк, – кивнул Гринчук. – В крайнем случае – опять разобьешь бутылку.
   Оркестр замолчал. Визжали женщины, и снова звенело стекло. Но уже не так часто. Словно кто-то, перевернув шкаф, теперь развлекался метанием одиночных фужеров.
   Метрдотель, решив, что Гринчука обеспокоил грохот, метнулся на перерез с извинениями: