Страница:
Машина остановилась возле дубовой двери «Клуба», но Полковник продолжал сидеть, словно этого не заметил.
– Я ищу, Юрий Иванович. Честное слово. Я поднял все свои связи. Тогдашние и нынешние. И пока… Слишком тщательно чистили – вот в чем беда. Но я найду.
– Я найду, – поправил Гринчук. – Мне для этого нужно будет просто все бросить и заняться этим вопросом.
– Не думаю, что вам кто-то позволит…
– А мне плевать! – отрезал Гринчук. – Я просто все брошу и уйду. И мне…
– Давайте на этой высокой ноте прервемся, – сказал Полковник, – и все-таки пообедаем. Граф, наверное, уже ждет и волнуется. Я его предупреждал.
Граф действительно ждал.
Волновался ли он при этом, знал только Граф. По внешнему виду этого определить было нельзя. Как всегда – безукоризненный костюм, безукоризненная прическа и безукоризненная улыбка.
– Прошу, – сказал Граф, широким жестом приглашая войти.
Полковник вошел первым. За ним двинулся Гринчук. Граф закрыл за ним дверь на засов.
– Проходите в кабинет, – сказал Граф.
Полковник пошел, не оборачиваясь. Гринчук тоже. Он не обернулся даже когда Граф без взмаха, коротко ударил его кулаком в спину. Гринчук чуть качнулся в сторону, пропуская удар, потом зажал руку Графа у себя подмышкой. И продолжил свое движение к кабинету.
– Руку отдай, – попросил Граф.
Гринчук не ответил.
– Не позорь перед посетителями, – снова попросил Граф.
– Бутылка коньяку, – сказал Гринчук, не останавливаясь.
– Прошлый раз была бутылка водки.
– Две бутылки коньяку, – сказал Гринчук и что-то там сделал с рукой Графа.
Граф зашипел от боли.
– Ручка бо-бо? – спросил Гринчук.
– Сволочь ты все-таки, – простонал Граф. – Хорошо, две бутылки.
– Армянского, из того самого ящика… – продолжил выдвигать требования Гринчук.
– Хорошо, – сказал Граф и стал растирать отпущенную на свободу руку.
В кабинете было прохладно и очень респектабельно. Кожаные кресла, дубовые панели на стенах, медные канделябры и тяжелые темно-красные шторы на окне. Хотя окна-то как раз и не было. «Клуб» сообщался с окружающим миром только через входную дверь, вход на кухню и через заднюю дверь, о существовании которой знали далеко не все.
Вместо окон в клубе были светильники, спрятанные за матовыми стеклами ложных рам.
– Вам не надоело еще играться с Графом в эти детские игры? – осведомился Полковник, усевшись за стол.
Голос его прозвучал как-то особенно респектабельно, под стать кабинету, и Гринчук поймал себя на том, что хочет ответить таким же аккуратным джентльменским тоном.
– Это традиция, Полковник, – сказал Гринчук. – И заодно – тест. В тот день, когда Граф меня подловит, я подам в отставку. И уйду на пенсию. Буду разводить клубнику и продавать ее на базаре.
– На Канарских островах, – закончил Полковник.
Гринчук подождал, не напомнит ли Полковник о нежданном богатстве Гринчука, но Полковник напоминать не стал. Только тонко улыбнулся.
Открылась дверь, и в кабинет вошел Граф.
– Что у нас сегодня на обед? – спросил Гринчук.
– Полковник заказал на мое усмотрение. Поэтому он сейчас будет ждать первого блюда, а ты прогуляешься со мной в соседний кабинет, – сказал Граф.
– Как я хочу быть полковником, – сказал, вставая из-за стола Гринчук, – он может носить папаху и может оставаться на стуле, когда подполковника гоняют с места на место.
– Что случилось? – спросил Гринчук, когда дверь кабинета закрылась.
– Понимаешь, – немного растеряно сказал Граф. – Полковник меня предупредил еще два часа назад, что будет с тобой…
– Ну?
– А час назад ко мне обратился один… э-э… мой знакомый. И попросил его проконсультировать. И я решил… – Граф отвел взгляд. – Я решил пригласить его сюда…
– В «Клуб»? – изумился Гринчук. – Тут же везде написано «Посторонним В.» Или это очень большой человек?
– Большой, – кивнул Граф. – В своем роде.
Граф открыл дверь соседнего кабинета.
– Знакомьтесь, – сказал Граф, – это Левчик.
Левчик действительно был большим человеком. В свои пятьдесят пять лет при росте метр шестьдесят он имел вес сто двадцать килограммов и привычку вкусно есть. Иногда он оказывал Графу консультационные услуги и за это получил право вкушать от изысков «Клуба». А еще он иногда умудрялся обменять свою информацию на информацию Графа.
Получив задание Мастера, Левчик решил позвонить Графу. Тот пригласил Левчика на обед, одновременно пообещав, что познакомит с очень информированным по затронутому вопросу человеком.
Увидев Гринчука, Левчик побледнел, выронил вилку и, нашарив галстук, стащил его с шеи.
Пока Граф коротко объяснял Гринчуку, что именно интересует уважаемого Левчика, уважаемый Левчик пытался восстановить дыхание и вытереть с лица и лысины пот.
– Такие, значит, дела? – сказал Гринчук, усаживаясь за стол, напротив Левчика. – Значит, это меня хотели грохнуть. А Атамана так просто, за компанию?
Левчик что-то простонал совершенно задавлено, что, по-видимому, означало согласие.
– Вы тут пообщайтесь, – сказал Граф, – а я пойду займусь делами.
Возле двери Граф остановился и, будто что-то внезапно вспомнив, оглянулся на Гринчука:
– Юра, в случае возникновения разногласий, вспомни, что старше тебя на двадцать лет, у него трое детей и нездоровое сердце. Поэтому, если надумаешь, лучше сразу бей в голову.
Левчик икнул. Граф вышел.
– Я слушаю, – сказал Гринчук.
И пока Левчик, продираясь сквозь испуг и икоту, излагал позицию Мастера по этому вопросу, Гринчук обдумывал новый вариант.
А если это правда?
Кто-то решил замочить Гринчука. Прислал команду. И все должно было выглядеть так, будто это мочили Атамана. Нет, Мастер таки действительно мастер. Большая умница.
Вопрос только в том, что не понятно, кто мог Гринчука заказать.
Разве что… Гринчук задумался.
В разговоре с Атаманом прозвучала кликуха Гири. Старого закадычного врага. Мог он? Подсказал Атаману идею встречи с Гринчуком, а сам прислал людей.
Полутемный зал, вспомнил Гринчук, испуганный Атаман, силуэт убийцы и огненные светлячки пуль.
– Я не смог ничего припомнить и поэтому обратился к Графу, – сказал Левчик.
– А он обратился куда нужно, – ответил Гринчук.
Взял со стола чистый стакан, налил в него газировки из сифона, и медленно выпил.
– Плохой у меня сегодня день, – выпив воду и поставив стакан на место, сказал Гринчук. – Последние четыре часа я только и думаю, на ком бы сорвать злость.
Левчик побледнел еще сильнее и вжался в спинку стула.
– У вас действительно больное сердце? – спросил Гринчук.
Рука Левчика привычно легла на левую сторону груди:
– С-сердечная недостаточность.
– Плохо. Длинный разговор может не получиться. К сожалению.
Нехорошо улыбаясь, Гринчук взял со стола нож, попробовал лезвие большим пальцем и удовлетворенно кивнул.
Левчик часто задышал, не сводя взгляда с ножа.
Гринчук взял с вазы яблоко и стал медленно срезать с него шкурку. Длинными аккуратными полосками.
– Удивляюсь, – сказал Гринчук, как мы раньше с вами не пересеклись. Вы такой интересный собеседник.
Левчик смотрел только на нож.
– Честно говоря, меня не слишком интересовал Мастер. И он меня, честно говоря, до сих пор мало интересует. Но меня начинает раздражать его интерес к моей скромной и, в общем, не слишком значимой фигуре. Мне казалось, что в личной беседе мы с ним уже все обсудили. А теперь, оказывается, он еще решил, что мне может понадобиться его помощь.
Левчик продолжал смотреть на лезвие, поблескивающее в свете ламп.
– Так что мы будем делать? – спросил Гринчук.
– А что-то нужно делать? – выдавил из себя Левчик.
– Всенепременно, – обворожительно улыбнулся Гринчук. – Обязательно. И, как можно, быстрее.
– Я не знаю…
– А если пальцы в дверь зажать? – самым доброжелательным образом поинтересовался Гринчук.
– Не надо, – слабым голосом произнес Левчик.
– Сам не хочу, – заверил его Гринчук. – Книжку «Хождение по мукам» читали?
– Нет. Да. В школе. Давно.
– Там есть прекрасная фраза. «Если они виноваты, то будут расстреляны. Но без этих буржуазных издевательств».
– Не надо, – простонал Левчик.
– Что «не надо»? «Расстрелян» или «буржуазных издевательств»?
– Ничего не нужно. Ни того, ни другого. Пожалуйста, – попросил Левчик.
– Тогда нам придется подружиться, – сказал Гринчук решительным тоном. – Да?
Глава 3
– Я ищу, Юрий Иванович. Честное слово. Я поднял все свои связи. Тогдашние и нынешние. И пока… Слишком тщательно чистили – вот в чем беда. Но я найду.
– Я найду, – поправил Гринчук. – Мне для этого нужно будет просто все бросить и заняться этим вопросом.
– Не думаю, что вам кто-то позволит…
– А мне плевать! – отрезал Гринчук. – Я просто все брошу и уйду. И мне…
– Давайте на этой высокой ноте прервемся, – сказал Полковник, – и все-таки пообедаем. Граф, наверное, уже ждет и волнуется. Я его предупреждал.
Граф действительно ждал.
Волновался ли он при этом, знал только Граф. По внешнему виду этого определить было нельзя. Как всегда – безукоризненный костюм, безукоризненная прическа и безукоризненная улыбка.
– Прошу, – сказал Граф, широким жестом приглашая войти.
Полковник вошел первым. За ним двинулся Гринчук. Граф закрыл за ним дверь на засов.
– Проходите в кабинет, – сказал Граф.
Полковник пошел, не оборачиваясь. Гринчук тоже. Он не обернулся даже когда Граф без взмаха, коротко ударил его кулаком в спину. Гринчук чуть качнулся в сторону, пропуская удар, потом зажал руку Графа у себя подмышкой. И продолжил свое движение к кабинету.
– Руку отдай, – попросил Граф.
Гринчук не ответил.
– Не позорь перед посетителями, – снова попросил Граф.
– Бутылка коньяку, – сказал Гринчук, не останавливаясь.
– Прошлый раз была бутылка водки.
– Две бутылки коньяку, – сказал Гринчук и что-то там сделал с рукой Графа.
Граф зашипел от боли.
– Ручка бо-бо? – спросил Гринчук.
– Сволочь ты все-таки, – простонал Граф. – Хорошо, две бутылки.
– Армянского, из того самого ящика… – продолжил выдвигать требования Гринчук.
– Хорошо, – сказал Граф и стал растирать отпущенную на свободу руку.
В кабинете было прохладно и очень респектабельно. Кожаные кресла, дубовые панели на стенах, медные канделябры и тяжелые темно-красные шторы на окне. Хотя окна-то как раз и не было. «Клуб» сообщался с окружающим миром только через входную дверь, вход на кухню и через заднюю дверь, о существовании которой знали далеко не все.
Вместо окон в клубе были светильники, спрятанные за матовыми стеклами ложных рам.
– Вам не надоело еще играться с Графом в эти детские игры? – осведомился Полковник, усевшись за стол.
Голос его прозвучал как-то особенно респектабельно, под стать кабинету, и Гринчук поймал себя на том, что хочет ответить таким же аккуратным джентльменским тоном.
– Это традиция, Полковник, – сказал Гринчук. – И заодно – тест. В тот день, когда Граф меня подловит, я подам в отставку. И уйду на пенсию. Буду разводить клубнику и продавать ее на базаре.
– На Канарских островах, – закончил Полковник.
Гринчук подождал, не напомнит ли Полковник о нежданном богатстве Гринчука, но Полковник напоминать не стал. Только тонко улыбнулся.
Открылась дверь, и в кабинет вошел Граф.
– Что у нас сегодня на обед? – спросил Гринчук.
– Полковник заказал на мое усмотрение. Поэтому он сейчас будет ждать первого блюда, а ты прогуляешься со мной в соседний кабинет, – сказал Граф.
– Как я хочу быть полковником, – сказал, вставая из-за стола Гринчук, – он может носить папаху и может оставаться на стуле, когда подполковника гоняют с места на место.
– Что случилось? – спросил Гринчук, когда дверь кабинета закрылась.
– Понимаешь, – немного растеряно сказал Граф. – Полковник меня предупредил еще два часа назад, что будет с тобой…
– Ну?
– А час назад ко мне обратился один… э-э… мой знакомый. И попросил его проконсультировать. И я решил… – Граф отвел взгляд. – Я решил пригласить его сюда…
– В «Клуб»? – изумился Гринчук. – Тут же везде написано «Посторонним В.» Или это очень большой человек?
– Большой, – кивнул Граф. – В своем роде.
Граф открыл дверь соседнего кабинета.
– Знакомьтесь, – сказал Граф, – это Левчик.
Левчик действительно был большим человеком. В свои пятьдесят пять лет при росте метр шестьдесят он имел вес сто двадцать килограммов и привычку вкусно есть. Иногда он оказывал Графу консультационные услуги и за это получил право вкушать от изысков «Клуба». А еще он иногда умудрялся обменять свою информацию на информацию Графа.
Получив задание Мастера, Левчик решил позвонить Графу. Тот пригласил Левчика на обед, одновременно пообещав, что познакомит с очень информированным по затронутому вопросу человеком.
Увидев Гринчука, Левчик побледнел, выронил вилку и, нашарив галстук, стащил его с шеи.
Пока Граф коротко объяснял Гринчуку, что именно интересует уважаемого Левчика, уважаемый Левчик пытался восстановить дыхание и вытереть с лица и лысины пот.
– Такие, значит, дела? – сказал Гринчук, усаживаясь за стол, напротив Левчика. – Значит, это меня хотели грохнуть. А Атамана так просто, за компанию?
Левчик что-то простонал совершенно задавлено, что, по-видимому, означало согласие.
– Вы тут пообщайтесь, – сказал Граф, – а я пойду займусь делами.
Возле двери Граф остановился и, будто что-то внезапно вспомнив, оглянулся на Гринчука:
– Юра, в случае возникновения разногласий, вспомни, что старше тебя на двадцать лет, у него трое детей и нездоровое сердце. Поэтому, если надумаешь, лучше сразу бей в голову.
Левчик икнул. Граф вышел.
– Я слушаю, – сказал Гринчук.
И пока Левчик, продираясь сквозь испуг и икоту, излагал позицию Мастера по этому вопросу, Гринчук обдумывал новый вариант.
А если это правда?
Кто-то решил замочить Гринчука. Прислал команду. И все должно было выглядеть так, будто это мочили Атамана. Нет, Мастер таки действительно мастер. Большая умница.
Вопрос только в том, что не понятно, кто мог Гринчука заказать.
Разве что… Гринчук задумался.
В разговоре с Атаманом прозвучала кликуха Гири. Старого закадычного врага. Мог он? Подсказал Атаману идею встречи с Гринчуком, а сам прислал людей.
Полутемный зал, вспомнил Гринчук, испуганный Атаман, силуэт убийцы и огненные светлячки пуль.
– Я не смог ничего припомнить и поэтому обратился к Графу, – сказал Левчик.
– А он обратился куда нужно, – ответил Гринчук.
Взял со стола чистый стакан, налил в него газировки из сифона, и медленно выпил.
– Плохой у меня сегодня день, – выпив воду и поставив стакан на место, сказал Гринчук. – Последние четыре часа я только и думаю, на ком бы сорвать злость.
Левчик побледнел еще сильнее и вжался в спинку стула.
– У вас действительно больное сердце? – спросил Гринчук.
Рука Левчика привычно легла на левую сторону груди:
– С-сердечная недостаточность.
– Плохо. Длинный разговор может не получиться. К сожалению.
Нехорошо улыбаясь, Гринчук взял со стола нож, попробовал лезвие большим пальцем и удовлетворенно кивнул.
Левчик часто задышал, не сводя взгляда с ножа.
Гринчук взял с вазы яблоко и стал медленно срезать с него шкурку. Длинными аккуратными полосками.
– Удивляюсь, – сказал Гринчук, как мы раньше с вами не пересеклись. Вы такой интересный собеседник.
Левчик смотрел только на нож.
– Честно говоря, меня не слишком интересовал Мастер. И он меня, честно говоря, до сих пор мало интересует. Но меня начинает раздражать его интерес к моей скромной и, в общем, не слишком значимой фигуре. Мне казалось, что в личной беседе мы с ним уже все обсудили. А теперь, оказывается, он еще решил, что мне может понадобиться его помощь.
Левчик продолжал смотреть на лезвие, поблескивающее в свете ламп.
– Так что мы будем делать? – спросил Гринчук.
– А что-то нужно делать? – выдавил из себя Левчик.
– Всенепременно, – обворожительно улыбнулся Гринчук. – Обязательно. И, как можно, быстрее.
– Я не знаю…
– А если пальцы в дверь зажать? – самым доброжелательным образом поинтересовался Гринчук.
– Не надо, – слабым голосом произнес Левчик.
– Сам не хочу, – заверил его Гринчук. – Книжку «Хождение по мукам» читали?
– Нет. Да. В школе. Давно.
– Там есть прекрасная фраза. «Если они виноваты, то будут расстреляны. Но без этих буржуазных издевательств».
– Не надо, – простонал Левчик.
– Что «не надо»? «Расстрелян» или «буржуазных издевательств»?
– Ничего не нужно. Ни того, ни другого. Пожалуйста, – попросил Левчик.
– Тогда нам придется подружиться, – сказал Гринчук решительным тоном. – Да?
Глава 3
Мастер ложился спать рано. Как только начинало темнеть, он прерывал любые, даже самые важные дела, и отправлялся в постель. Мастер совершенно здраво полагал, что за день можно переделать любые дела. И горе было тому, кто решался нарушить его сон.
Давая указание Левчику все подготовить через три часа, Мастер не учел, что это не укладывалось в светлое время суток. Когда же это обнаружилось, Мастер понял, что в любом случае Левчик сообщит свой вариант только утром, поэтому, традиционно постояв на крыльце минут пять, Мастер пошел в спальню.
Кровать у него была широкая, металлическая, с никелированными шариками. Мастер испытывал странную тягу к таким вот морально устаревшим сооружениям, и его пацанам пришлось здорово побегать, прежде чем был найден этот шедевр. Кровать привез Атаман.
Мастер разделся и лег в постель.
Он не любил компаний, семьи не завел, поэтому в доме обитал один. Утром приходила пожилая женщина, жившая по соседству. Она готовила еду, прибирала в доме и стирала.
Еще возле дома постоянно топталось четыре крепких парня.
В принципе, Мастер мог обойтись и совсем без охраны. Никто из нормальных его побеспокоить не решился бы, но отморозки… Или просто мелкая шелупонь, не знающая, что творит.
На этот случай пришлось поставить охрану.
Все четверо были надежны, все четверо знали, что их может ожидать в случае ошибки, поэтому всю ночь службу несли бдительно, не отвлекаясь. Всю ночь.
Вот здесь и таилась возможность ошибки.
Ночь, это когда все спят. Ночь начинается где-то между двадцатью тремя часами и полуночью. А девять часов – это вечер. Это время, когда люди смотрят телевизор, пьют чай или ходят в кабак.
Поэтому охранники после наступления темноты пару часов позволяли себе спокойно посидеть в машине возле дома, поглядывая на входную дверь и на дорогу.
А вот с двадцати трех…
В ту ночь с двадцати трех часов дом охранять было уже несколько поздно.
Нет, Мастер был в доме, продолжал лежать на своей старомодной кровати с панцирной сеткой. И даже лежал живой. И, в принципе, мог бы даже позвать охранников. Но не звал.
То, что Гринчук мент, вовсе не значило, что он не воспользуется в этом случае пистолетом, который держал, уперев ствол в бок Мастера.
Как Гринчук попал в дом, Мастер даже не стал прикидывать. Через минуту после своего пробуждения, Мастер понял, что ситуация совершенно однозначная.
– Еще раз – здравствуйте, – сказал Гринчук.
– Привет, – ответил Мастер.
– Сразу определимся, – сказал Гринчук. – Я – Зеленый, это пистолет. В нем двенадцать патронов и он не на предохранителе. Кроме этого, пистолет нигде не зарегистрирован, поэтому на спуск я нажму не задумываясь. Понятно?
– И мочить ты меня пока не собираешься, – констатировал Мастер.
– Верно, иначе не будил бы.
– Тогда что тебе нужно? – спросил Мастер.
– Оставь меня в покое. Возьми и забудь про меня. Насовсем. Фамилию забудь, имя и звание. А я забуду о тебе.
– Что так?
– Времени у меня на тебя нет. Я занимаюсь совершенно другими делами, – сказал Гринчук, – ни к тебе, ни к Атаману я дел не имею и не собираюсь иметь. И мне насрать на то, что его замочили. И мне совершенно не интересно, за что. Я хочу просто жить, а не узнавать время от времени, что кто-то хочет меня или убить или защитить.
– Левчик сболтнул, – странным тоном произнес Мастер.
– У него выбора не было. Он, бедняга, почесал-почесал в голове, не смог придумать, кто же это на Гринчука мог выписать заказ, да и отправился наводить справки. А дальше уже дело техники и моих источников информации.
– Левчик сболтнул, – повторил Мастер.
– Называй, как хочешь. Только отцепись от меня.
– Ладно, Левчика я не трону. Он бедняга и так, небось, весь обгадился.
– Не знаю, памперсов ему не менял.
– А вот ты, Гринчук…
На стене тикали часы. Гринчук ждал, как именно закончит фразу хозяин дома, а хозяин дома все ее не заканчивал. А потом решил вообще перейти к другому вопросу.
– Тебе чего здесь нужно? – спросил Мастер.
– Я хочу предупредить, – сказал Гринчук. – В эти игры я с тобой не играю. Упаси тебя боже, начать трепаться по поводу заказа на меня…
– А что? Убьешь меня?
– Может быть.
– Думаешь меня испугать, мент?
– Думаю тебя предупредить.
– Я ж тебя защитить хотел, – сказал Мастер. – Тебе ж Левчик сказал, что я хотел тебя отмазать…
– Сказал. Только фигня все это. Слышал я, что ты головастый мужик, только на этот раз ты облажался.
Мастер почувствовал, что Гринчук убрал пистолет. Щелкнул предохранитель.
– Отчего это ты так решил? – спросил Мастер.
Ему действительно стало интересно, что именно усмотрел мент в его идее.
– Ты стрелял когда-нибудь в темноте? – спросил Гринчук. – Или в сумерках?
– Не люблю стволы, – сказал Мастер. – То ли дело перо…
– А я стрелял. Не видно мушки ни хрена. И не видно, куда попадаешь. Есть выход – взять трассирующие пули. Вот там раздолье. Можно даже не целится. Управляй струей, как в сортире.
– Атамана так струей и замочили. И вот что это значит, – сказал Гринчук.
Мастер видел только его силуэт на фоне окна. И еще слышал голос. И Мастеру показалось, что Гринчук отвернулся от кровати.
– Меня можно было грохнуть где угодно. Просто на улице, из машины. И для этого не нужно было бы снаряжать автомат трассерами. А вот Атаман почти все время торчал в своем клубе. А там – освещение специфическое. И там можно было подумать о трассерах.
Мастер опустил руку с кровати и на внутренней стороне ножки кровати нащупал нож.
– Так что мочить шли Атамана. И я подозреваю, что мочили его по твоему приказу.
– Что ты говоришь? – удивился Мастер.
Рукоятка ножа удобно легла в руку. Силуэт Гринчука четко выделялся на фоне окна. Словно вырезанный из черной бумаги.
– По-твоему, – повторил Гринчук.
– Это тебе Атаман сказал? – спросил Мастер.
– Что-то вроде того. Сказал, что ты от него там чего-то хочешь, а он…
– Что он?
– Не хотел этого делать. Боялся Атаман. Так боялся, что даже руки тряслись.
– Не хотел… – со странной интонацией протянул Мастер. – Жаль.
– Что жаль?
– Чего ж он, козел, просто не сказал? – будто сам у себя спросил Мастер.
– И тогда остался бы жив?
– Тебе-то какая разница? – взорвался Мастер. – Тебе-то что, мент поганый? Что ты понимаешь? Мне Атаман как сын был.
– Как сын! – выкрикнул Мастер, приподнимаясь на локтях.
– А сына ты не замочил бы никогда? – спросил Гринчук.
Он отошел от окна и почти исчез на фоне стены.
Мастер рывком сел на кровати:
– Ты почему решил, что это я его замочил? Почему?
– Атаман сказал, что, либо выполнит приказ, либо его убьют. А выполнять он не хотел.
– Мне не нужно было подсылать убийц, – почти закричал Мастер. – Я мог его грохнуть при всех, спокойно. Предъявить ему… Да что угодно! Ты думаешь, кто-нибудь стал бы по этому поводу со мной цапаться? Они же друг другу готовы глотки перегрызть. Отдать любому из них дело Атамана. Просто пообещать, и любой из них его бы на вилы поставил. Не понял? А еще умный!
– Не нужно мне ничего придумывать. Не нужно! – голос Мастер вдруг стих, превратившись в шепот.
Словно песок пересыпался из одной стеклянной чаши в другую.
– Тебя это мочили, мусорок. За тобой приходили. И если мы не найдем заказчика…
– То меня могут грохнуть, – глухо сказал Гринчук. – Типа, вы ищите, кто-то стреляет в меня из машины, и вы все разводите руками. Жаль мента, не уберегли. И это ты прикажешь меня замочить. На всякий случай. Вот это меня и не устраивает. Совершенно.
– Ни чем не могу помочь, – прошелестел Мастер.
Подменили его, сказал Атаман.
— Можешь. Забудь обо мне. И я забуду о тебе.
– Заказчика искать нужно.
– Нет. Не нужно. Ты заказывал. Именно ты и заказал Атамана. Ты просто не хочешь, чтобы узнали об этом.
– Я тебе уже сказал… Эти уроды…
– А я не об этих уродах, – сказал Гринчук. – Я о другом. Ты боишься, что об этом узнают там…
И что-то в голосе Гринчука прозвучало такое, что Мастер напрягся.
– Ты о чем?
– Атаман сказал, что готов был за тебя жизнь отдать. До сентября. А потом перестал относиться к тебе, как к отцу. С чего бы это? – спросил Гринчук.
– Откуда мне знать?
– Вот и я не знаю. И еще он что-то бормотал о погибших и убитых. О твоих ребятах. Доверенных.
Голос Гринчука звучал спокойно и размеренно, словно говорил Гринчук под метроном. Или под громкое тиканье настенных часов.
Тик-так. Тик-так. Погибших – убитых. Тик-так.
– И что еще тебе говорил Атаман?
– Еще? Еще он говорил о том, что ты вернулся с моря странным. Не таким, как уезжал. Боялся, что тебя подменили. Загипнотизировали…
– Подменили? Загипнотизировали? – Мастер вдруг захохотал.
Громко, со всхлипами и стонами. Он хохотал так, будто услышал самую смешную вещь в мире. Будто услышал самую несусветную глупость.
– За… загипнотизировали! – крикнул Мастер. – Подменили!
Он хохотал, но Гринчуку вдруг показалось, что Мастер плачет. Рыдает. Словно…
– Если бы, – всхлипнул Мастер. – Если бы меня подменили! Господи… Если бы загипнотизировали!
Гринчук молчал.
Мастер встал с кровати, отшвырнул в сторону нож и подошел к Гринчуку. Взял его за отворот куртки и встряхнул.
– Что вы можете знать, уроды! Что он мог знать! Ехать он не хотел! Не хотел! Не хотел…
Голос Мастера снова сполз к шепоту.
Мастер потянул к себе Гринчука и шепнул ему на ухо:
– А ты ему поверил?
Гринчук снова промолчал.
– Думаешь, подменили и все? Думаешь, загипнотизировали? Хрен вам. Это слишком просто. Он тебе про Приморск говорил? Да? И туда ехать не хотел? Козел. Что, помощи у тебя просил?
– Просил, – сказал Гринчук и попытался отодвинуть от себя Мастера, но тот держал куртку крепко.
– А что ты можешь сделать? Никто ничего не может сделать! Я ничего сделать не могу! Понял? Я! Не могу! Понимаешь? Нет? Тогда съезди туда! – сказал Мастер, обдавая горячим дыханием лицо Гринчука. – Возьми и поедь. Может, узнаешь чего… Или тебе повезет, и тебя…
Мастер оттолкнул Гринчука и снова засмеялся:
– И тебя не подменят. И не загипнотизируют. И…
Мастер оборвал себя. Вернулся к кровати и сел на нее, тяжело дыша.
Гринчук брезгливо отер с лица следы его дыхания.
– Отгадай загадку, мент, – прошипел Мастер. – Я заставлял Атамана ехать в Приморск, и я его замочил, не дожидаясь отказа. Я мог убить Атамана просто так, но сделал, чтобы никто этого со мной не связал. Почему? Отгадай, мент! Отгадай, кто вернулся вместо меня из Приморска? Отгадаешь – я…
Мастер замолчал, словно пытаясь придумать ставку, приз Гринчуку за догадливость. Но не придумал.
– Ничего у тебя не получится, – прошипел Мастер. – Ничего ты не узнаешь. А если узнаешь…
– Подменят тебя! – сказал Мастер. – Подменят!
Гринчук вздрогнул, словно его лица коснулась холодная липкая лапа.
– Хорошо, – сказал Мастер. – Тебя больше не тронут. И не вспомнят. Если ты надумаешь болтать о том, что здесь услышал и о том, что тебе сказал Атаман – подохнешь. Даже если тебе никто не поверит – все равно подохнешь. Если тебе поверят, и что-то случится со мной – подохнешь. Или будет еще хуже – останешься жить. Вот так, как я.
– Иди, – прошептал Мастер и замолчал.
Словно высыпался весь песок.
Гринчук не ответил ничего. Он молча вышел из спальни. Выскользнул из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Хлопнула дверца в машине – охранник отправился в первый обход.
Гринчук легко перепрыгнул через забор и замер, чтобы не шуметь.
Внутри все дрожало, и Гринчук понимал, что это не от страха быть обнаруженным.
Его подменили, сказал Атаман. Или будет еще хуже – останешься жить, сказал Мастер.
Гринчук осторожно отошел от забора. Сердце колотилось как безумное. Он несколько раз выдохнул, словно пытаясь избавиться от ужаса, который вдохнул там, в спальне.
Вот как я, сказал Мастер.
Самое жуткое было в том, что Мастер не врал. Ему действительно было страшно. Он боялся и ненавидел. Кого?
Ничего у тебя не получится, сказал Мастер.
– А я и не хочу, – сказал Гринчук. – Не хочу!
Гринчук сел в «джип», оставленный в нескольких кварталах от дома Мастера. Глянул на часы.
К Доктору – поздно.
Гринчук набрал номер мобильника Доктора.
– Да, Юрий Иванович? – сказал Доктор.
Где-то на заднем плане послышался голос Ирины.
– Вы у бабы Иры? – спросил Гринчук.
– Да, решил заехать в гости. Знаете ли…
– Понятно, – сказал Гринчук. – Пообщайтесь там с Михаилом, а завтра позвоните мне и назначьте встречу.
– Хорошо, – ответил Доктор. – Но я думаю, что вы немного преувеличиваете.
– Хорошо бы, – сказал Гринчук. – До завтра.
Вы преувеличиваете, Юрий Иванович. И Атаман преувеличивал. Ясное дело, врал Атаман. Ну, что могло случится такого с Мастером в красивом курортном городе Приморске? Любой нормальный человек поймет, что примерещилось Атаману с пьяных глаз. Любой нормальный человек сразу же поймет, что ничего такого с Мастером случиться не могло. Мастер не может сам сказать, что в Приморске… Не может?
Может.
Разгадай загадку, сказал Мастер.
Не хочу, сказал себе Гринчук. Не хочу. И даже думать об этом не хочу. А хочу я завтра поговорит с участковым, в микрорайоне которого стоит лицей. Хочу разобраться с очередным заскоком у младшего Махмутова, который свободно может доиграться со своими привычками гулять со всякой сявотой, хочу прикинуть, кто снова начал наркоту золотой молодежи поставлять. Даже очередного парня Милы посмотреть хочу, раз уж не может девчонка обойтись без консультации специалиста.
И еще я хочу, подумал Гринчук. Я хочу увидеть Ингу. Ингу.
– Привет, – сказал Гринчук, входя в комнату.
– Привет, – сказала Инга, откладывая в сторону книгу.
– Извини, задержался.
– Ничего. Мне приятно было тебя ожидать.
– Я тут коньяк у Графа отобрал. Две бутылки.
– К черту коньяк, – сказала Инга. – Иди сюда.
– А ты знаешь, Инга, ты красивая, – сказал Гринчук.
– Знаю, – ответила Инга.
– И у тебя много поклонников, – сказал Гринчук.
– Толпы, – ответила Инга.
– И замуж зовут? – спросил Гринчук.
Инга бросила на Гринчука быстрый взгляд:
– Ежедневно.
– Так какого хрена ты занимаешься фигней со мной?
– С тобой? С тобой я чувствую себя извращенкой. На грани скотоложества. И это меня заводит.
Инга сложила косметику в сумочку и обернулась к Гринчуку.
– Еще вопросы есть?
– Нет, – сказал Гринчук.
– Тогда я пойду, – сказала Инга.
– На все четыре стороны, – улыбнулся Гринчук.
Инга вернула ему улыбку.
– Пока, – сказал Гринчук.
– Пока, – ответила Инга и вышла.
Потом вернулась.
– Ты этот коньяк забрал у Графа? – спросила Инга, подняв с пола две бутылки.
– Этот, – подтвердил Гринчук.
– К черту коньяк, – сказала Инга.
Бутылки одна за другой разлетелись вдребезги, врезавшись в стену.
– Хороший коньяк, – принюхавшись, сказал Гринчук.
– Вот теперь – пока, – сказала Инга.
И ушла.
Козел ты, Гринчук, сказал себе Гринчук. К тому же – трусливый. Однажды Инга уйдет и не вернется.
Гринчук встал с кровати, надел тапочки и, осторожно ступая, чтобы не напороться на осколок, пошел на кухню за веником и совком.
Прибрав битые бутылки, Гринчук хотел заодно вытереть и лужу коньяка, но принюхался и махнул рукой. Пусть будет ароматизатор воздуха. К тому же, вовремя вспомнил Гринчук, минут через двадцать у него драка с отцом Варфоломеем.
Мастер лично позвонил трем или четырем приближенным и сделал это около полуночи. Такое с ним было впервые, и приглашенные для беседы мчались к дому, будто от этого зависела их жизнь. Хотя, в некотором смысле, именно так и было.
Первое, что потребовал Мастер, было разобраться с его сегодняшней охраной, и так, чтобы козлы запомнили это надолго. Козлы это запомнили, а у двоих из них еще и остались на память шрамы. Затем Мастер отправил пару толковых ребят Абрека, чтобы те провели воспитательную работу с Левчиком.
В результате Левчик все-таки попал в больницу, но не травматологию, а в кардиологию. Его сердце чуть не разорвалось от горя, когда приехавшие мальчики Абрека методично, предмет за предметом, уничтожили всю обстановку Левчиковой квартиры. Делали они это без особого садизма, но скрупулезно. Зеркало? Бац! Сервиз? Дзиннь! Китайский фарфор? Что вы говорите! Хрясь!
Левчик крепился. Левчик проглотил несколько таблеток. Левчик пытался зажмуриться и зажать уши.
Давая указание Левчику все подготовить через три часа, Мастер не учел, что это не укладывалось в светлое время суток. Когда же это обнаружилось, Мастер понял, что в любом случае Левчик сообщит свой вариант только утром, поэтому, традиционно постояв на крыльце минут пять, Мастер пошел в спальню.
Кровать у него была широкая, металлическая, с никелированными шариками. Мастер испытывал странную тягу к таким вот морально устаревшим сооружениям, и его пацанам пришлось здорово побегать, прежде чем был найден этот шедевр. Кровать привез Атаман.
Мастер разделся и лег в постель.
Он не любил компаний, семьи не завел, поэтому в доме обитал один. Утром приходила пожилая женщина, жившая по соседству. Она готовила еду, прибирала в доме и стирала.
Еще возле дома постоянно топталось четыре крепких парня.
В принципе, Мастер мог обойтись и совсем без охраны. Никто из нормальных его побеспокоить не решился бы, но отморозки… Или просто мелкая шелупонь, не знающая, что творит.
На этот случай пришлось поставить охрану.
Все четверо были надежны, все четверо знали, что их может ожидать в случае ошибки, поэтому всю ночь службу несли бдительно, не отвлекаясь. Всю ночь.
Вот здесь и таилась возможность ошибки.
Ночь, это когда все спят. Ночь начинается где-то между двадцатью тремя часами и полуночью. А девять часов – это вечер. Это время, когда люди смотрят телевизор, пьют чай или ходят в кабак.
Поэтому охранники после наступления темноты пару часов позволяли себе спокойно посидеть в машине возле дома, поглядывая на входную дверь и на дорогу.
А вот с двадцати трех…
В ту ночь с двадцати трех часов дом охранять было уже несколько поздно.
Нет, Мастер был в доме, продолжал лежать на своей старомодной кровати с панцирной сеткой. И даже лежал живой. И, в принципе, мог бы даже позвать охранников. Но не звал.
То, что Гринчук мент, вовсе не значило, что он не воспользуется в этом случае пистолетом, который держал, уперев ствол в бок Мастера.
Как Гринчук попал в дом, Мастер даже не стал прикидывать. Через минуту после своего пробуждения, Мастер понял, что ситуация совершенно однозначная.
– Еще раз – здравствуйте, – сказал Гринчук.
– Привет, – ответил Мастер.
– Сразу определимся, – сказал Гринчук. – Я – Зеленый, это пистолет. В нем двенадцать патронов и он не на предохранителе. Кроме этого, пистолет нигде не зарегистрирован, поэтому на спуск я нажму не задумываясь. Понятно?
– И мочить ты меня пока не собираешься, – констатировал Мастер.
– Верно, иначе не будил бы.
– Тогда что тебе нужно? – спросил Мастер.
– Оставь меня в покое. Возьми и забудь про меня. Насовсем. Фамилию забудь, имя и звание. А я забуду о тебе.
– Что так?
– Времени у меня на тебя нет. Я занимаюсь совершенно другими делами, – сказал Гринчук, – ни к тебе, ни к Атаману я дел не имею и не собираюсь иметь. И мне насрать на то, что его замочили. И мне совершенно не интересно, за что. Я хочу просто жить, а не узнавать время от времени, что кто-то хочет меня или убить или защитить.
– Левчик сболтнул, – странным тоном произнес Мастер.
– У него выбора не было. Он, бедняга, почесал-почесал в голове, не смог придумать, кто же это на Гринчука мог выписать заказ, да и отправился наводить справки. А дальше уже дело техники и моих источников информации.
– Левчик сболтнул, – повторил Мастер.
– Называй, как хочешь. Только отцепись от меня.
– Ладно, Левчика я не трону. Он бедняга и так, небось, весь обгадился.
– Не знаю, памперсов ему не менял.
– А вот ты, Гринчук…
На стене тикали часы. Гринчук ждал, как именно закончит фразу хозяин дома, а хозяин дома все ее не заканчивал. А потом решил вообще перейти к другому вопросу.
– Тебе чего здесь нужно? – спросил Мастер.
– Я хочу предупредить, – сказал Гринчук. – В эти игры я с тобой не играю. Упаси тебя боже, начать трепаться по поводу заказа на меня…
– А что? Убьешь меня?
– Может быть.
– Думаешь меня испугать, мент?
– Думаю тебя предупредить.
– Я ж тебя защитить хотел, – сказал Мастер. – Тебе ж Левчик сказал, что я хотел тебя отмазать…
– Сказал. Только фигня все это. Слышал я, что ты головастый мужик, только на этот раз ты облажался.
Мастер почувствовал, что Гринчук убрал пистолет. Щелкнул предохранитель.
– Отчего это ты так решил? – спросил Мастер.
Ему действительно стало интересно, что именно усмотрел мент в его идее.
– Ты стрелял когда-нибудь в темноте? – спросил Гринчук. – Или в сумерках?
– Не люблю стволы, – сказал Мастер. – То ли дело перо…
– А я стрелял. Не видно мушки ни хрена. И не видно, куда попадаешь. Есть выход – взять трассирующие пули. Вот там раздолье. Можно даже не целится. Управляй струей, как в сортире.
– Атамана так струей и замочили. И вот что это значит, – сказал Гринчук.
Мастер видел только его силуэт на фоне окна. И еще слышал голос. И Мастеру показалось, что Гринчук отвернулся от кровати.
– Меня можно было грохнуть где угодно. Просто на улице, из машины. И для этого не нужно было бы снаряжать автомат трассерами. А вот Атаман почти все время торчал в своем клубе. А там – освещение специфическое. И там можно было подумать о трассерах.
Мастер опустил руку с кровати и на внутренней стороне ножки кровати нащупал нож.
– Так что мочить шли Атамана. И я подозреваю, что мочили его по твоему приказу.
– Что ты говоришь? – удивился Мастер.
Рукоятка ножа удобно легла в руку. Силуэт Гринчука четко выделялся на фоне окна. Словно вырезанный из черной бумаги.
– По-твоему, – повторил Гринчук.
– Это тебе Атаман сказал? – спросил Мастер.
– Что-то вроде того. Сказал, что ты от него там чего-то хочешь, а он…
– Что он?
– Не хотел этого делать. Боялся Атаман. Так боялся, что даже руки тряслись.
– Не хотел… – со странной интонацией протянул Мастер. – Жаль.
– Что жаль?
– Чего ж он, козел, просто не сказал? – будто сам у себя спросил Мастер.
– И тогда остался бы жив?
– Тебе-то какая разница? – взорвался Мастер. – Тебе-то что, мент поганый? Что ты понимаешь? Мне Атаман как сын был.
– Как сын! – выкрикнул Мастер, приподнимаясь на локтях.
– А сына ты не замочил бы никогда? – спросил Гринчук.
Он отошел от окна и почти исчез на фоне стены.
Мастер рывком сел на кровати:
– Ты почему решил, что это я его замочил? Почему?
– Атаман сказал, что, либо выполнит приказ, либо его убьют. А выполнять он не хотел.
– Мне не нужно было подсылать убийц, – почти закричал Мастер. – Я мог его грохнуть при всех, спокойно. Предъявить ему… Да что угодно! Ты думаешь, кто-нибудь стал бы по этому поводу со мной цапаться? Они же друг другу готовы глотки перегрызть. Отдать любому из них дело Атамана. Просто пообещать, и любой из них его бы на вилы поставил. Не понял? А еще умный!
– Не нужно мне ничего придумывать. Не нужно! – голос Мастер вдруг стих, превратившись в шепот.
Словно песок пересыпался из одной стеклянной чаши в другую.
– Тебя это мочили, мусорок. За тобой приходили. И если мы не найдем заказчика…
– То меня могут грохнуть, – глухо сказал Гринчук. – Типа, вы ищите, кто-то стреляет в меня из машины, и вы все разводите руками. Жаль мента, не уберегли. И это ты прикажешь меня замочить. На всякий случай. Вот это меня и не устраивает. Совершенно.
– Ни чем не могу помочь, – прошелестел Мастер.
Подменили его, сказал Атаман.
— Можешь. Забудь обо мне. И я забуду о тебе.
– Заказчика искать нужно.
– Нет. Не нужно. Ты заказывал. Именно ты и заказал Атамана. Ты просто не хочешь, чтобы узнали об этом.
– Я тебе уже сказал… Эти уроды…
– А я не об этих уродах, – сказал Гринчук. – Я о другом. Ты боишься, что об этом узнают там…
И что-то в голосе Гринчука прозвучало такое, что Мастер напрягся.
– Ты о чем?
– Атаман сказал, что готов был за тебя жизнь отдать. До сентября. А потом перестал относиться к тебе, как к отцу. С чего бы это? – спросил Гринчук.
– Откуда мне знать?
– Вот и я не знаю. И еще он что-то бормотал о погибших и убитых. О твоих ребятах. Доверенных.
Голос Гринчука звучал спокойно и размеренно, словно говорил Гринчук под метроном. Или под громкое тиканье настенных часов.
Тик-так. Тик-так. Погибших – убитых. Тик-так.
– И что еще тебе говорил Атаман?
– Еще? Еще он говорил о том, что ты вернулся с моря странным. Не таким, как уезжал. Боялся, что тебя подменили. Загипнотизировали…
– Подменили? Загипнотизировали? – Мастер вдруг захохотал.
Громко, со всхлипами и стонами. Он хохотал так, будто услышал самую смешную вещь в мире. Будто услышал самую несусветную глупость.
– За… загипнотизировали! – крикнул Мастер. – Подменили!
Он хохотал, но Гринчуку вдруг показалось, что Мастер плачет. Рыдает. Словно…
– Если бы, – всхлипнул Мастер. – Если бы меня подменили! Господи… Если бы загипнотизировали!
Гринчук молчал.
Мастер встал с кровати, отшвырнул в сторону нож и подошел к Гринчуку. Взял его за отворот куртки и встряхнул.
– Что вы можете знать, уроды! Что он мог знать! Ехать он не хотел! Не хотел! Не хотел…
Голос Мастера снова сполз к шепоту.
Мастер потянул к себе Гринчука и шепнул ему на ухо:
– А ты ему поверил?
Гринчук снова промолчал.
– Думаешь, подменили и все? Думаешь, загипнотизировали? Хрен вам. Это слишком просто. Он тебе про Приморск говорил? Да? И туда ехать не хотел? Козел. Что, помощи у тебя просил?
– Просил, – сказал Гринчук и попытался отодвинуть от себя Мастера, но тот держал куртку крепко.
– А что ты можешь сделать? Никто ничего не может сделать! Я ничего сделать не могу! Понял? Я! Не могу! Понимаешь? Нет? Тогда съезди туда! – сказал Мастер, обдавая горячим дыханием лицо Гринчука. – Возьми и поедь. Может, узнаешь чего… Или тебе повезет, и тебя…
Мастер оттолкнул Гринчука и снова засмеялся:
– И тебя не подменят. И не загипнотизируют. И…
Мастер оборвал себя. Вернулся к кровати и сел на нее, тяжело дыша.
Гринчук брезгливо отер с лица следы его дыхания.
– Отгадай загадку, мент, – прошипел Мастер. – Я заставлял Атамана ехать в Приморск, и я его замочил, не дожидаясь отказа. Я мог убить Атамана просто так, но сделал, чтобы никто этого со мной не связал. Почему? Отгадай, мент! Отгадай, кто вернулся вместо меня из Приморска? Отгадаешь – я…
Мастер замолчал, словно пытаясь придумать ставку, приз Гринчуку за догадливость. Но не придумал.
– Ничего у тебя не получится, – прошипел Мастер. – Ничего ты не узнаешь. А если узнаешь…
– Подменят тебя! – сказал Мастер. – Подменят!
Гринчук вздрогнул, словно его лица коснулась холодная липкая лапа.
– Хорошо, – сказал Мастер. – Тебя больше не тронут. И не вспомнят. Если ты надумаешь болтать о том, что здесь услышал и о том, что тебе сказал Атаман – подохнешь. Даже если тебе никто не поверит – все равно подохнешь. Если тебе поверят, и что-то случится со мной – подохнешь. Или будет еще хуже – останешься жить. Вот так, как я.
– Иди, – прошептал Мастер и замолчал.
Словно высыпался весь песок.
Гринчук не ответил ничего. Он молча вышел из спальни. Выскользнул из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Хлопнула дверца в машине – охранник отправился в первый обход.
Гринчук легко перепрыгнул через забор и замер, чтобы не шуметь.
Внутри все дрожало, и Гринчук понимал, что это не от страха быть обнаруженным.
Его подменили, сказал Атаман. Или будет еще хуже – останешься жить, сказал Мастер.
Гринчук осторожно отошел от забора. Сердце колотилось как безумное. Он несколько раз выдохнул, словно пытаясь избавиться от ужаса, который вдохнул там, в спальне.
Вот как я, сказал Мастер.
Самое жуткое было в том, что Мастер не врал. Ему действительно было страшно. Он боялся и ненавидел. Кого?
Ничего у тебя не получится, сказал Мастер.
– А я и не хочу, – сказал Гринчук. – Не хочу!
Гринчук сел в «джип», оставленный в нескольких кварталах от дома Мастера. Глянул на часы.
К Доктору – поздно.
Гринчук набрал номер мобильника Доктора.
– Да, Юрий Иванович? – сказал Доктор.
Где-то на заднем плане послышался голос Ирины.
– Вы у бабы Иры? – спросил Гринчук.
– Да, решил заехать в гости. Знаете ли…
– Понятно, – сказал Гринчук. – Пообщайтесь там с Михаилом, а завтра позвоните мне и назначьте встречу.
– Хорошо, – ответил Доктор. – Но я думаю, что вы немного преувеличиваете.
– Хорошо бы, – сказал Гринчук. – До завтра.
Вы преувеличиваете, Юрий Иванович. И Атаман преувеличивал. Ясное дело, врал Атаман. Ну, что могло случится такого с Мастером в красивом курортном городе Приморске? Любой нормальный человек поймет, что примерещилось Атаману с пьяных глаз. Любой нормальный человек сразу же поймет, что ничего такого с Мастером случиться не могло. Мастер не может сам сказать, что в Приморске… Не может?
Может.
Разгадай загадку, сказал Мастер.
Не хочу, сказал себе Гринчук. Не хочу. И даже думать об этом не хочу. А хочу я завтра поговорит с участковым, в микрорайоне которого стоит лицей. Хочу разобраться с очередным заскоком у младшего Махмутова, который свободно может доиграться со своими привычками гулять со всякой сявотой, хочу прикинуть, кто снова начал наркоту золотой молодежи поставлять. Даже очередного парня Милы посмотреть хочу, раз уж не может девчонка обойтись без консультации специалиста.
И еще я хочу, подумал Гринчук. Я хочу увидеть Ингу. Ингу.
– Привет, – сказал Гринчук, входя в комнату.
– Привет, – сказала Инга, откладывая в сторону книгу.
– Извини, задержался.
– Ничего. Мне приятно было тебя ожидать.
– Я тут коньяк у Графа отобрал. Две бутылки.
– К черту коньяк, – сказала Инга. – Иди сюда.
* * *
Утром она молча оделась, и пока разбиралась со своей косметикой, Гринчук ее рассматривал, лежа в кровати.– А ты знаешь, Инга, ты красивая, – сказал Гринчук.
– Знаю, – ответила Инга.
– И у тебя много поклонников, – сказал Гринчук.
– Толпы, – ответила Инга.
– И замуж зовут? – спросил Гринчук.
Инга бросила на Гринчука быстрый взгляд:
– Ежедневно.
– Так какого хрена ты занимаешься фигней со мной?
– С тобой? С тобой я чувствую себя извращенкой. На грани скотоложества. И это меня заводит.
Инга сложила косметику в сумочку и обернулась к Гринчуку.
– Еще вопросы есть?
– Нет, – сказал Гринчук.
– Тогда я пойду, – сказала Инга.
– На все четыре стороны, – улыбнулся Гринчук.
Инга вернула ему улыбку.
– Пока, – сказал Гринчук.
– Пока, – ответила Инга и вышла.
Потом вернулась.
– Ты этот коньяк забрал у Графа? – спросила Инга, подняв с пола две бутылки.
– Этот, – подтвердил Гринчук.
– К черту коньяк, – сказала Инга.
Бутылки одна за другой разлетелись вдребезги, врезавшись в стену.
– Хороший коньяк, – принюхавшись, сказал Гринчук.
– Вот теперь – пока, – сказала Инга.
И ушла.
Козел ты, Гринчук, сказал себе Гринчук. К тому же – трусливый. Однажды Инга уйдет и не вернется.
Гринчук встал с кровати, надел тапочки и, осторожно ступая, чтобы не напороться на осколок, пошел на кухню за веником и совком.
Прибрав битые бутылки, Гринчук хотел заодно вытереть и лужу коньяка, но принюхался и махнул рукой. Пусть будет ароматизатор воздуха. К тому же, вовремя вспомнил Гринчук, минут через двадцать у него драка с отцом Варфоломеем.
* * *
Утро вообще выдалось напряженным и насыщенным. А для некоторых близких людей Мастера оно стало еще и продолжением совершенно невероятной ночи.Мастер лично позвонил трем или четырем приближенным и сделал это около полуночи. Такое с ним было впервые, и приглашенные для беседы мчались к дому, будто от этого зависела их жизнь. Хотя, в некотором смысле, именно так и было.
Первое, что потребовал Мастер, было разобраться с его сегодняшней охраной, и так, чтобы козлы запомнили это надолго. Козлы это запомнили, а у двоих из них еще и остались на память шрамы. Затем Мастер отправил пару толковых ребят Абрека, чтобы те провели воспитательную работу с Левчиком.
В результате Левчик все-таки попал в больницу, но не травматологию, а в кардиологию. Его сердце чуть не разорвалось от горя, когда приехавшие мальчики Абрека методично, предмет за предметом, уничтожили всю обстановку Левчиковой квартиры. Делали они это без особого садизма, но скрупулезно. Зеркало? Бац! Сервиз? Дзиннь! Китайский фарфор? Что вы говорите! Хрясь!
Левчик крепился. Левчик проглотил несколько таблеток. Левчик пытался зажмуриться и зажать уши.