Валерочка, – ворковала между тем тренерша. – Как славно, что я тебя встретила…
Протасов задавал наводящие вопросы, Олька пространно отвечала. Коснувшись семейного положения Ольги, он убедился, что Гришка не врал. Олька жила без мужа, в одиночку воспитывая семилетнего сынишку Богдасика. Ростислав давно сбежал.
Куда? – спрашивал Протасов, подливая экс-жене водочки.
Ох, Валера, – вздохнула Ольга. – Даже не знаю, что сказать. В конце восьмидесятых Ростик в религию ударился…
Куда? – не поверил Протасов.
В религию. Причем, не в нашу. Если бы так, то куда ни шло. Но его, видишь ли, в кришнаиты[64] потянуло. Хари Кришна, Кришна Хари… – пропела Ольга для вящей убедительности. Вышло совсем не весело.
Я сначала думала – баловство. Перебесится, да возьмется за разум. Ты просто не представляешь, до чего эта «золотая» молодежь неустойчивая. То есть, на разную чепуху падкая.
В смысле, детки партийной верхушки? – уточнил Протасов.
И советской, – сказала Олька. – У Ростика же дедушка чуть ли не в ЦК КПУ заседал. Четвертым от Щербицкого[65] справа. Ну, или пятым, на худой конец. Он в Отечественную членом военного совета фронта был.
Вот то-то и оно, что членом, – перебил Протасов. – Мой дед в 41-м без вести пропал. Он в гаубичном полку служил. Старшиной. Здоровый был мужик. Батя рассказывал, под быка залазил, и подымал. Легко! Подковы голыми руками гнул. Батя после школы в военное училище хотел поступить. Куда там. Аж два раза. Сын, е-мое, без вести пропавшего. Вот и пошел, блин, баранку крутить.
Как здоровье Виктора Харитоновича? – спросила Ольга. Протасов печально улыбнулся:
Помер, батя. В 87-м еще. Года после Чернобыля не протянул.
Извини. Мне очень жаль.
Проехали, – сказал Протасов. – И что, твой Ростик, не одумался?
Куда там, – горько усмехнулась Ольга. – Он первым делом литературы домой нанес. По кришнаизму своему. Потом дружки появились. Точнее, они, видать, давно были, но, на первых порах, Нину Григорьевну побаивались. Сядут в комнате, и как давай медитировать… у меня Богдасик на руках, грудной, горит, температура под сорок, у самой мастит, я «03» набираю, а Ростик… – имя себе новое взял. Я и выговорить не смогу, без тренировки. Брахмавайвата… – Ольга напрягла лобик, – или… Брехмавата… в общем, Вата. Что тут поделаешь?
Вата? – оживился Протасов, – был такой авторитет. Недавно грохнули. – Но, Ольга, казалось, его не слышала.
Капище на кухне сложил. Представляешь?
Ой, неумный… – вставил Протасов.
И все твердил о переселении душ каком-то, о реинкарнации, что ли?
О чем? – Протасов подавился салатом.
О том, кем он в прошлой жизни был и кем будет в будущей. В общем, так допек этой своей реинкарнацией свекруху, что она выставила его вон. Вместе с дружками и капищем.
Круто, – оценил Протасов. – Но верно. Куда ж он, бедолага подался?
В монастырь…
В какой монастырь? – Протасов был готов брякнуть: «в женский?», но ее полные слез глаза удержали его от комментариев.
Чуть квартиру тому монастырю не отписал. Слава Богу, Нина Григорьевна не дремала.
А… – наконец, дошло до Протасова, и он вздохнул с облегчением. – Тогда ясно. Такие трюки я знаю. Типа лохатрона. Подбирают лопухов легковерных, психов неуравновешенных и все из них выдаивают, блин. Прибыльное дело. Реально.
Ольга посмотрела на него в замешательстве. Она не разделяла охватившего Валерку воодушевления.
Я не против веры, – поправился Протасов, – ты не подумай. Но, блин, без фанатизма, е-мое.
Без веры жить тяжело, – тихо проговорила она. – Но, чтобы так?
Человеку свойственно во что-то верить. В особенности, советскому человеку, взращенному под шаманские завывания марксистской идеологии, которая сама по себе ни что иное, как исключительно навязчивая, ортодоксальная и нетерпимая религия с Богом Ильичем на каждом углу, мощами в мавзолее, ангелами вроде Маркса с Энгельсом, и секретарями обкомов в роли помазанников господа на земле. Едва эту опостылевшую всем религию смело время, образовавшийся вакуум заполнился, чем попало. Всевозможными сектами, в том числе.
Хорошо хоть, со свекрухой повезло. – Сказал Протасов, направляя беседу в нужное ему русло.
Это уж точно, – со вздохом согласилась тренерша. – Нина Григорьевна – это что-то. Уникум. Маргарет Тэтчер в совковом варианте. Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей.
Конкретная?
Не то слово, Валерушка… Как бы тебе объяснить? Она принадлежит к тому редкому типу людей, которые, если тебе плохо, будут тащить тебя на горбу сколько потребуется и еще дальше. Что есть, то есть. Но, если, не приведи Господи, тебе хорошо…
Чего тогда? – насторожился Протасов.
Тогда она влезет и все тебе перепаскудит. Чтоб тебе стало плохо. А потом на горбу понесет. Понимаешь?
Кругом бегом, – неуверенно сказал Протасов.
Она всю жизнь карьеру делала. Ростик при ней то в яслях, то в садике, то в школе на продленке. Муж Нину давно бросил, так что Ростик рос без отца. Сын начальницы. Понимаешь, она конечно, заботилась о нем, и даже слишком. Но, не грела, что ли. Под юбкой, но не маменькин сынок. Все детство из сплошных запретов. Туда нельзя, а сюда быстренько, и в обязательном порядке. Хочешь на самбо? Значит, пойдешь на плавание. Любишь рисовать, берись за скрипку. Она же его и в НарХоз пристроила, хотя он хотел в ГВФ.[66] Небо нравится? Ну, будет тебе небо. Закачаешься… Когда Ростик меня встретил… – Ольга прервалась, потому что лицо Протасова побагровело.
Извини…
А, дальше валяй, – великодушно разрешил Протасов. – Чего уж там… Хули нам, кабанам?
Если тебе неприятно…
Нормально. Давай. Облегчи душу. Мы с тобой не чужие, все-таки.
Ольга благодарно сжала его гигантскую ладонь в своих, тоже не маленьких.
Спасибо… ну вот. Как он встретил меня, так сразу из-под ее опеки выпорхнул. Сказать, что Нина была против, это ничего не сказать. Она была взбешена. Из дома его выперла, под горячую руку. Надеялась, что испугается, и вернется. А он взял, да ушел. Ко мне ушел. Если честно, я до сих пор не знаю, что для него было важнее, обрести меня или от нее удрать. Наверное, все же, от нее.
Ну да, – мрачно согласился Протасов, припомнив ракетный полигон, знойные барханы и скрипучий песок на зубах.
Потом, конечно, когда Богдасик родился, Нина Григорьевна немного потеплела, сменила гнев на милость. В квартиру нас пустила. У нее трехкомнатная, на Прорезной. Две минуты, и на Крещатике. Мы с Ростиком, на первых порах, после общаги, в пригороде жилье снимали… – Ольга грустно вздохнула. Протасов, при упоминании общежития снова потемнел, но она не заметила, думая о своем. Своя рубашка, как говорится… – В общем, со временем стало немного легче. Наверное, Нина смирилась. Сначала-то, как к нам в гости приезжала, так Богдасика на руки, а по самой электрические разряды бегают. Как в динамо-машине.
Протасов хмыкнул.
Как же она вам хату протолкнула? – Они подошли к самому интересному. – Если такая жаба вредная?
Ольга пожала плечами. Стоило Ростиславу уйти из семьи, как положение дел кардинально переменилось.
Я думала, – призналась Олька, – что и мы с Богдасиком на улицу вылетим. Кто мы ей, в конце-то концов? А прописывать она меня сразу не захотела. Но… Нина взяла над нами шефство, причем, демонстративно так, знаешь ли. А от непутевого сына отреклась.
В натуре, отреклась?!
Заявила, что он ей не сын, а чертов идолопоклонник, и послала на все четыре…
А мне говорили, будто он в Зеландию свалил?
А… значит, и до тебя слухи дошли? Я так специально подругам сказала. Как Ростик исчез, вопросы пошли, как, мол, и что? Ростислав и вправду выехать мечтал, пока его переселением душ не пробрало. Документы бегал оформлял, анкеты покупал разные, в очередях толкался, по посольствам. Потом плюнул на все. Конечно, на кой ему Новая Зеландия, если он там и так в следующей жизни родится.
Ты-то как? – спросила Ольга за судаком, полагая, что Протасову пора хоть немного рассказать о себе. – Судя по машине, неплохо?
Точно, – кивнул он, принявшись излагать приготовленную загодя легенду. Из рассказа Ольге сделалось ясно, что Протасов бизнесмен средней руки, сколотивший состояние на поставках видеотехники.
Стою будь здоров, – похвалялся Протасов, – одна беда, с оборотными средствами напряженка. Вечно, понимаешь, не хватает.
Когда речь зашла о семейном положении Протасова, опасения Ольги (эти чувства, пожалуй, можно назвать и ожиданиями) подтвердились. Тренерша услыхала душещипательную историю о бизнесмене, растящем сына в одиночку.
Умерла в прошлом году, Ирка-то, – сказал Протасов, и ему стало так нестерпимо жаль своего несбывшегося семейного счастья, что он едва не заплакал.
Второго ребеночка хотели… а оно… видишь, каким боком вышло… И дите так и не родилось.
Ты сам растишь Игоря? – Ольга нежно взяла Протасова за запястье. – Сам?
А то, – подтвердил Протасов. – Что могу, – делаю. Пацан толковый растет. В мамку, видать. – На этот раз он утер слезу. Ольгины глаза увлажнились.
Толковый, – повторил Протасов. – Жаль, Ирка его не видит, – выдавил из себя Валерий, чем окончательно доконал тренершу. – Экс-супруги порывисто обнялись и долго не разжимали объятий.
Далеко за полночь Протасов повез Ольгу на Харьковский. Оставив «Таун Кар» у подъезда, он втащил бывшую жену в лифт. Ольга висела на его плече тяжелой, но желанной ношей. В машине ее, как впрочем, и следовало ожидать, развезло. Настоящие спортсмены вообще не пьют, а если делают исключение, то много им не надо. Нет у спортсменов соответствующего иммунитета.
В лифте Протасов прижал Ольку к себе, ноги тренерши подогнулись.
Валерочка, – шептала она прямо в ушную раковину Протасову. Ее дыхание было горячим, грудь упругой. У него наступила эрекция, которую Ольга, опьянению вопреки, уловила каким-то шестым женским чувством. И не стала тянуть.
Я хочу, – промурлыкала она. – Возьми меня, прямо здесь. – Протасов по медвежьи зарычал, собираясь руками под юбку. Но Олька была в штанах.
У них были неплохие перспективы, лифт был большим, и жильцам глухой ночью без надобности. Но, тут кабина остановилась на площадке. Они достигли восемнадцатого этажа. Ольга поцеловала Протасова в губы.
Потерпи, милый. Вот мы и дома.
Обняв женщину за талию, Валерий увлек ее в коридор, рассчитывая продолжить в квартире. Вскоре они топтались под дверью. Ольга полезла в сумку, и, естественно, обронила ключи. Связка упала, лязгнув, как капкан. Протасов нырнул за ней, словно ловец жемчуга за приглянувшейся раковиной. Оставленная без присмотра тренерша покачнулась, будто телебашня в ураган, и, наверняка бы упала, если бы не массивная корма Протасова. Валерий стоял буквой «Л», нашаривая зловредные ключи. Одинокая лампа под потолком светила больше для виду, чем для света.
Штормит? – кряхтя, поинтересовался Протасов. Олька не была балериной.
Мама? – позвал тоненький детский голосок, – мамочка?
«Конкретный облом!» — думал Протасов, разгибаясь. Дверь была открыта. Надобность в ключах отпала. Глядя сверху вниз, Валерий увидел тщедушного мальчишку лет семи. На носу Богдасика красовались очки с толстыми, словно иллюминаторы, линзами. «Как у Штирлица в „Доживем до понедельника, е-мое“.[67] Из-за очков глядели огромные перепуганные глаза.
Мама?! – повторил очкарик.
Ты почему не спишь? – хотела возмутиться тренерша, но язык отказался служить. Вышло невнятное бормотание. Протасов решил, что пора вмешаться.
Тихо, шкет, – зашипел он, что бы не будить соседей. – Все ништяк, с маманей. Устала она, чтобы ты понял. Где тут у вас спальня?
* * *
Уф! – отдувался Валерий через минуту, шагая за Богдасиком с Ольгой на руках. Она крепко спала. Устроив экс-жену на кровати и посоветовав мальчонке тоже «ложиться на боковую», Протасов ретировался к лифту.
Смотри, дверь хорошо запри, – сказал он напоследок.
«Ох и облом, в натуре! – вздыхал Валерий, устраиваясь за руль «Линкольна». – Второй за день, е-мое. Спасибо, хоть тачку не угнали!»
Зато путь с Харьковского массива в Пустошь прошел на редкость безоблачно. Третьего «облома» не случилось. Видимо, Протасов исчерпал суточную дозу разочарований. Ему не только хватило бензина до села, но даже ни разу не остановила милиция. Что само по себе большая редкость, если кататься по Окружной ночью. Двадцати минут не прошло, как Валерий заезжал во двор.
* * *
Так вздрючил ты ее или нет? – налегал Волына, блистая нездоровым огоньком в глазах. Как, очевидно, помнит Читатель, с женщинами у обоих давно не заладилось. – Колись, зема!
Где? В лифте?! – Протасова этот допрос достал.
Ой, дурак, по-любому. А хотя бы и там.
Иди, в натуре, погуляй.
Баба ему давала, а он, понимаешь, носом крутил.
Задрал, в натуре.
В кабаке б на стол завалил…
Задолбал, да?
Зема, ты интеллигент. По-любому.
Вовчик бы еще долго испытывал терпение Протасова, но тут под окнами громко хрустнула ветка. Ольга вылетела у обоих из головы. Пока Волына нырял за ППШ, Протасов прильнул к окну. Двор заливала луна, а огонек сигнализации беззаботно помигивал. Стояла абсолютная тишина. Даже собаки устали брехать.
Кошка какая-то, – предположил Валерий, за дневными заботами упустивший из виду Ночного Гостя.
По-любому, зема. С корову размерами.
Сад обшарим?
Еще чего? С головой поссорился, зема?
Как скажешь. – Решил не настаивать Протасов.
Ох, и не нравится мне это, – сказал Вовчик чуть позже. Земы лежали под одеялами, при потушенном ночнике, и, не сговариваясь напрягали уши. – Не к добру оно. По-любому.
Не кипишуй. Свалим. Денег рубанем – и adios.
Хорошо бы.
Так и будет, – заверил Протасов. – Ладно. Давай, Вовка, хвастайся, чего накопал? – приятели заранее договорились, что пока Протасов будет укатывать тренершу, Вовчику надлежит взять в оборот детей Ирины. «И тряси их, е-мое, как знаешь, но, чтобы про этого Пастуха гребаного, к моему приезду всю подноготную раскопал». – Итак? – Протасов приготовился слушать. Вовка выпустил дым в потолок.
Соплячка показала, что хибару, вроде как, дед построил. С мамкой.
С кем?! – удивился Протасов.
Вовчик напряг лоб:
Ну, с мамкой. Со своей. У каждого хорька есть мамка, или, по-любому, была. То есть, с прабабкой. Про прабабок вообще слыхал?
Протасов сцедил слюну между зубов. Вовка продолжил:
Мол, батю у них на фронте убило, а прочая родня еще до войны, в коллективизацию вымерла. Стояла тут раньше мазанка, так ее то ли фрицы, то ли партизаны спалили. Одна печка осталась. Ты на фотографиях, должно быть, видал?
Ага. В сказке про Ивана дурака. Не томи. Чего еще накопал?
Когда умерла прабабка, Вовчику установить не удалось, впрочем, очевидно, это не имело принципиального значения. Дед (в то время далеко не дед), повстречал и полюбил девушку Катю, будущую бабушку Екатерину Ульяновну. Игорешка ее почти не помнил, а Ксюша отзывалась очень тепло. Мол, хорошая была, заботливая, и ласковая. И маме во всем помогала.
И никаких, блин, намеков, что, мол, ворожка? Или, в натуре, колдунья, е-мое?
Бабка характеризуется положительно! – отрезал Волына.
Тьфу, мент поганый. А куда дед делся?
Темное дело, – очень серьезно сказал Волына. – По-любому. Толком ни хрена не известно. Ирка об этом детям ни гу-гу. Сказала, мол, помер дедуган, и баста. Но, вроде как, слухи по селу ходили такие, что, якобы он с концами исчез. Сгинул, как в воду канул. Люди, мол, поговаривали, будто то ли кассу где грохнули, то ли банк бомбанули, и дед с тех пор словно под землю провалился.
А кто банк взял? – не понял Протасов. – Он, что ли?
Если б я зема, знал…
Когда дело было?
Черти когда, зема. При Брежневе еще. Дед и ту летнюю кухню сварганил, от которой мороз по коже.
Заколоченную, в саду? – Протасову она тоже не нравилась.
Точно, зема. Он там столярку забацал. Вроде, чтобы подальше от дома. Как деда не стало, так бабка ее досками, крест на крест. Что внутри, пацаны без понятия. Ирка им строго настрого…
Как деда звали? – неожиданно перебил Протасов.
Володей, – сказал Вовка. – Мой тезка, по-любому. Только я Владимир Степанович, отродясь, а он, значит, Петрович.
Вот тебе и Пастух Владимир Петрович. – Выдохнул Протасов, и Волына ахнул.
Ты хочешь сказать, зема?!
Не хочу, Вовка. Оно само одно к одному складывается.
Выходит, крестик в часовне его валялся? – позеленел Вовчик.
Протасов молча кивнул.
Ну и майонез, зема. Получается, никуда он не сбежал, а в старой часовне лежит?
Лежит, – подтвердил Протасов, и кинул быстрый косяк на окошко, – то лежит, а то бродит, в натуре. Такая вот шняга, Вовка.
Пацан сказал, у погоста на отшибе дурная слава, – пролепетал Волына. – Болтают, мол, в селе, что людишки там пропадают. Залетные, из города. То бомжи, то грибники. Забрел в лихую годину, и тю-тю, поминай как звали.
Протасов, поежившись, пересел, вполоборота, к окну.
Еще сопляк рассказал, что Гость и в хате, особенно зимой, появляется… Если зима лютая.
Валерий прочистил горло.
Что, мол, то в подполе шорохи. То на чердаке. Или табачиной воняет. И кашель. Хриплый такой.
А Ирка? – засипел, как ржавый редуктор, Протасов
Молчит…
Живой мертвяк, Вовка. – Выдавил из себя Протасов. Земы в ужасе переглянулись.
Вот что, Вован, – раскинув мозгами, предложил Валерий. – Надо бы разнюхать, что с прошлыми квартирантами сталось? Помнишь, малой про какую-то давалку болтал?
– Про Жанну? – поправил памятливый Вовчик.
– Угу. Тут тебе и карты в руки.
– Сделаем, зема. Будь спокоен.
– Тогда давай спать.
Вопреки мрачным предчувствиям Волыны и зловещим ожиданиям Протасова, ночь выдалась на редкость тихая и мирная. Остаток ее земы беззаботно продрыхли.
Глава 11
ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ
27-го февраля, воскресенье.
Через пару дней Протасов пригласил Ольгу в ночной клуб. Она дала добро. Валерий остановил выбор на казино «Ринго». Во-первых, среди персонала у него имелись знакомые. Во-вторых, казино располагалось неподалеку от квартиры Атасова, который все еще торчал в Виннице, и Валерий, учтя этот факт, рассчитывал встречать рассвет в его пустующем обиталище. И, наконец, в «Ринго» Протасова принимали в октябрята. Впрочем, тогда оно называлось по другому: домом культуры авиаторов.
– Потом ко мне, хорошо? – сказал он, пожирая ее глазами.
– А Богдасик? Он же без меня не уснет.
– По телефону колыбельную споешь, – засопел Протасов.
Вечер сложился бесподобно. Протасов, выпив, вошел в раж, кинувшись расписывать на все лады, какой он крутой, и каким крутым станет, причем в самом ближайшем будущем. И как вольготно они заживут тогда: «Отвечаю, блин. Дай только на ноги реально подняться». Хвастаясь, Протасов умышленно говорил «мы». Ольга это «мы» сразу подметила, и дальше слушала с большим интересом. Как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А она устала от серости, одиночества и хронического безденежья. «Мы» – не худший союз, когда речь заходит о совместной поездке на Канары. Протасов, заворожив жену кокосовыми пальмами и желтым песочком на лазурном берегу, перешел к детям, в которых, как известно, заключено наше будущее. И водным процедурам – залогу крепкого здоровья.
– За обоих пацанов возьмусь, – вещал на пол зала Протасов. – В парке КПИ бегать заставлю. На ровне с профессурой, е-мое. Думай о здоровье загодя! Обходи трамвай спереди, а честь смолоду, бляха муха! Холодной водой будут обтираться, чтобы до тебя дошло!
Ольга слушала как завороженная. Протасов же подобрался к гвоздю программы, к одной «голимой загвоздочке» на пути вылепленного им экспресса в персональный коммунизм, готового тронуться буквально завтра:
– Все бы путем, Олька, но… оборотных средств маловато. – Он прищурился, сложив большой и указательный пальцы таким образом, что между ними остался зазор миллиметра в полтора. Совсем, как в автомобильных свечах.
– Как же быть? – затаила дыхание тренерша.
– Банковский кредит надо брать. Однозначно.
– Это, наверное, непросто?
Протасов уже раскрыл было рот, собираясь объяснить Ольге, что без хорошей протекции в банковском деле как на Эвересте без кислородной маски, когда мимо столика проплыла Мила Кларчук.
– О! Людка! – громко сказал Протасов. Ему бы благоразумно отвернуться, но благоразумие не входило в число его достоинств. Предусмотрительность, кстати, тоже. Не долго думая, Валерий пригласил Милу за столик и предложил выпить за встречу. Госпожа Кларчук была так ошеломлена его появлением, что последовала за Валерием, словно жертва гипноза, и безропотно подняла бокал. Чокнувшись, они выпили втроем. Представив Милу, как деловую партнершу, Протасов вскоре переключил все внимание на нее. Он быстро хмелел, а Мила была исключительно хороша. Тот факт, что она связана с какими-то темными и могущественными силами, приложившими руку к событиям в Крыму, не затронул хмельную голову Протасова.
Ольга крепилась, сколько могла, но, когда Валерий окончательно распоясался, терпение ее лопнуло и она, сдерживая рыдания, быстрым шагом припустила к гардеробу. Протасов ее ухода не заметил. Он еще что-то долго и эмоционально доказывал Миле, пока та тоже не задевалась куда-то. Тогда он покинул клуб и, пошатываясь, побрел вдоль проспекта.
– Е-мое, что за облом? – спрашивал Протасов у прохожих, но те не отвечали, шарахались.
Ольга в слезах укатила на Харьковский. Она чувствовала себя жестоко обманутой. Протасов вообще мало что помнил, даже приблизительно не представляя, каким образом под утро оказался в Софиевской Пустоши.
* * *
2-е марта, среда
В среду, второго марта Мила Сергеевна снова встретилась с Протасовым, которого по-прежнему считала Вардюком. Как, очевидно, помнят Читатели, открывать ей карты Украинский не спешил. Упомянул только, где обыкновенно бывает лже-Вардюк. И попросил пойти на контакт.
– Как бы случайно, Милочка. Вы меня здорово обяжете.
Поручение полковника не вызвало у нее энтузиазма. Украинский явно что-то недоговаривал, и госпожа Кларчук была не в восторге от того, что ее нагло используют в темную. Но, просьбы полковников игнорировать чревато, тем более, что земля, как известно, круглая. Мила пообещала, что сделает, и выполнила поручение с блеском. По части случайных встреч она вообще была большой мастерицей.
* * *
– Как сложился разговор? – поинтересовался Украинский вечером того же дня. Они потягивали кофе, обсуждая результаты операции.
Мила первым делом сообщила полковнику, что встреча в «Ринго» вылетела из головы Вардюка практически напрочь.
– Он на меня, как баран на новые ворота пялился. Честное слово, Сергей Михайлович.
– Как так? – не поверил Украинский, который Протасова в тот вечер не видел.
– Полная амнезия. Ваш Вардюк до такой степени нализался, что наш разговор выветрился у него из мозгов, как ацетон с тряпочки. Такое, по крайней мере, у меня сложилось впечатление.
«А я думал, ты мне приснилась, в натуре, Людочка», – признался Протасов, когда они сидели утром в бистро.
– Значит, содержания разговора… – начал Сергей Михайлович, подумав: «Вот черт. Столько усилий коту под хвост».
– Ну, кое-что удалось восстановить по крупицам. Не спрашивайте, как.
– Он не?…
– Не беспокойтесь. Он ничего не заподозрил.
«Бесценный сотрудник», – оставалось констатировать Украинскому, – «Не то, что эти мои тюти», – тут он подумал о Близнеце и Следователе, работавших, по его мнению, спустя рукава. Сначала в голову никак не вобьешь, что требуется сделать, а потом исполнения не дождешься. «А красивая женщина, знающая к тому же, чего она хочет добиться, поэффективней любого правдодела будет».
– Вы молодец, Милочка. – Полковник откинулся в кресле, прикрыл глаза и приготовился слушать. – Что же вам удалось выяснить?
Мила подробно пересказала разговор, сообщив, что Протасов намеревается, ни много, ни мало, опрокинуть банк.
– Ух ты, – с некоторым уважением пробормотал Украинский, – и каким же, интересно, образом?
– Та двухметровая красотка, с которой я повстречала Вардюка в «Ринго» – какая-то его старая знакомая. Так вот, у нее то ли мама, то ли свекровь, я толком не поняла, трудится управляющей Филиала СдерБанка. Вардюк собирается это обстоятельство использовать.
– Невозвратный кредит? – сообразил полковник.
– Совершенно правильно.
– Вот молодчина, – Украинский потер руки. – Так. И что же дальше?
– Идея хороша, хотя и не нова. И требует определенных знаний, которых у вашего визави кот наплакал. Он, что называется, слышал звон, да не знает, где он.
– Но действие ведет в верном направлении, как военные выражаются, – заметил полковник со смешком.
– Нюх есть, – согласилась Мила. – Интересных людей вы в милицию подбираете. – Она позволила себе ухмылку.
– Какие есть, – парировал полковник. – И потом, – мы же от них решительно очищаемся…
– Вне сомнений, Сергей Михайлович. – «Избавляетесь, как же…»
– Детали вам удалось установить? Кто у Вардюка в сообщниках?
– В самых общих чертах. Вардюк планирует взять кредит. Подставить под него какую-нибудь фирму, деньги обналичить и присвоить. Ничего такого особенного. Велосипеда Вардюк не изобрел. Не возражаете, Сергей Михайлович? – Мила вытянула тоненькую сигарету из пачки «Карелии» и элегантно прикурила от миниатюрной пьезо-зажигалки.