Кавторанг ринулся к этажерке и перерыл ее липкими от пота ладонями, действуя с энергией спаниеля, почуявшего лисью нору.
Очевидно, удача в тот день сама шла в руки. Вскоре он совал очередную кассету в магнитофон с таким остервенением, что рисковал повредить шахту. С первых же минут стало ясно, что он обнаружил нечто.
– Ух ты! – только и оставалось сказать Растопиро, когда в коридоре что-то упало. Звук застал кавторанга врасплох, как боевая торпеда прогулочный теплоход. Кавторанг заметался по спальне, будто та превратилась в палубу терпящего бедствие корабля. «Кристина! ЭтоКристина пришла! – бухало в голове колоколами громкого боя. – ПАЛУНДРА!» Он толком не знал, сгорать ли от стыда, или насиловать кузину на месте по принципу «Где наша не пропадала. Хуже уже не будет!». «Или пан, или пропал!» — сказал себе Растопиро, и вылетел из спальни, позабыв выключить телевизор. Уши, щеки и скулы Ивана Митрофановича горели огнем, в груди бушевал пожар, а глаза сверкали, как у вурдалака в полнолуние. В коридоре Растопиро ожидал сюрприз в виде Василия Васильевича, валяющегося на полу в позе сраженного последней каплей борца с трезвостью. Первым делом кавторанг подумал, что малопьющий брат нарезался до того состояния, какое на милицейском суржике зовется «порочащим человеческое достоинство». Затем, разглядев кровь на лице, Иван Митрофанович решил, что Вась-Вася крепко побили хулиганы. Но, заметив, что рубашка и штаны кузена тоже лоснятся чем-то красным, заподозрил самое наихудшее.
– Васек, ты что, под трамвай попал?!
– Ох, поистине… – мычал Василий Васильевич.
Опомнившись от первого потрясения, Иван Митрофанович вспомнил о своем медицинском образовании и занялся оказанием неотложной помощи.
– Только ты лежи, не двигайся.
Убедившись в течение следующих пяти минут, что жизнь Бонасюка вне опасности, он помог несчастному банщику подняться.
– Фу ты черт. А я думал – кровь. Ты что, в варенье извалялся?
– Не извалялся я, Ваня. Изваляли меня, сволочи!
– Кто ж тебя так?!
И тут Василек, горько вздохнув, выложил брату всю правду, сгоряча еще и сгустив краски, чего, в общем-то, и не требовалось. Ситуация и без того выглядела удручающе.
– Ну и дела… – сказал кавторанг. – Вот пришмандовка бесстыжая…
«Так я и знал. Ну и девка. Странно, как это она раньше Василька не бортанула».
Новость нуждалась в осмыслении, Бонасюк в утешении, и Растопиро решил, что, в любом случае, не помешает выпить водочки.
– Давай-ка, Вася, накатим. Водка, как раз то, что тебе аккурат сейчас требуется. Как врач тебе говорю.
Выпили по одной, по второй, по третьей. Василий Васильевич, у которого с утра маковой росинки во рту не было, быстро захмелел, провалившись в пьяный дурман. Сквозь тошнотворный водочный плен, в который угодило сознание, он еще какое-то время видел размытый силуэт кузена. Иван Митрофанович размахивал руками, сыпля обвинениями, как революционный оратор:
– Дешевка дрянная! Шалашовка! Всем тебе обязана! Ты ж ее, паскуду, из грязи вытянул! Вот как, значит, отблагодарила! Ты как хочешь, а я такого не потерплю. Дурак ты будешь, причем круглый, если это блядство ей с рук спустишь! Ишь! Сауну захотели?! Накось – выкуси! – Кавторанг скрутил кукиш и потряс им у кузена под носом. Иван Митрофанович разошелся не на шутку, чувствуя себя обманутым вдвойне. Обида за брата подогревалась личным разочарованием, выражавшимся лаконичной фразой: хороша Маша – да не наша.
А потом изображение поплыло перед глазами Вась-Вася, лампочка под потолком превратилась в прожектор, светящий сквозь ночное марево. Василек погрузился в сон.
* * *
пятница 4-е марта 1994 г. НИИПАГ
Пятница в больницах день специфический. Врачи косяками убывают на уик-энд, за докторами тянутся больные. Те, кому есть куда, и у кого есть кому за ними заехать, могут полагать себя счастливчиками. Всем прочим остается скучать до понедельника, читая книги, отирая больничные коридоры, либо без разбору смотря телевизор. У кого он в палате или на этаже имеется. Шляться по больничному парку, если ноги и погода позволяют, томительно ожидая начала следующей недели, и думая о своих болячках. В силу целого ряда обстоятельств думать о чем либо еще в больницах получается туго.
«Чемоданное настроение», охватывающее значительную часть больных по пятницам, передалось и Кристине Бонасюк. Она сидела в палате как на иголках, то и дело сверяясь с часами. Бандура обещался подъехать в три, а стрелки показывали без четверти шесть пополудни. В конце концов, она вздохнула, собрала нехитрые пожитки, застелила больничную койку и покинула больничный корпус, надеясь, что повстречает Андрея по дороге. Ненадолго задержалась у калитки, но Андрея все не было, а северный ветер пронизывал до костей. Кристина решила больше не ждать.
«Наверное, Правилов задержал…»
Не теряя больше ни минуты, она подошла к краю тротуара, чтобы поймать такси. Ей довелось голосовать на удивление долго, пока к бровке ни причалила ухоженная кофейная «шестерка».
* * *
Квартира Андрея оказалась пуста. Повесив верхнюю одежду в коридоре, Кристина прямиком отправилась в ванную. Приняв душ, облачилась в домашний халат, перестирала вещички из больницы и вышла на кухню, чтобы повесить их на протянутую за окном бельевую веревку. Отсутствие балкона на первом месте в длинном списке недостатков, отличающих первые этажи. Правда, Бандура, время от времени, грозился достроить просторный балкон, а подвал под квартирой переоборудовать в парную. Тем более, что с паром там проблем не было. Трубы регулярно лопались, подвал заливало водой, а по всем этажам воняло затхлым болотом. «Ничего, ничего, – храбрился Бандура. – Такую сауну забадяжим, твой Васька от зависти вафельное полотенце сожрет!» Но, обещания висели в воздухе, а неудобства, как и полагается, стесняли. Такое положение вещей вовсе не выбивалось из правила.
Покончив с бельем, Кристина проштудировала холодильник и осталась довольна содержимым. Продуктов оказалось полно (молодец Андрюша, хозяйственный), а вот готовых к употреблению никаких, если не считать двух изрядно обветренных сарделек в пятнах покрывшегося корочкой кетчупа. «Давно тут лежим…» Большой выбор ингредиентов открывал ей простор для деятельности.
«Всухомятку питается», – подумала она, и решительно взялась за разделочную доску. Стряпня была ее стихией, а обильный домашний ужин из нескольких простых, но полезных и питательных блюд формой проявления любви. Поколебавшись, Кристина остановила выбор на картофельном бульоне с фрикадельками, овощном рагу со свининой и сливовом киселе, сделанном из концентрата, зато с добавлением варенья, еще в январе прихваченного из дому.
Когда Кристина покончила с готовкой, вмонтированные в польский кухонный шкаф часы показывали без малого десять вечера. От Андрея не было ни слуху ни духу. Кристина перешла в комнату и присела на краешек кровати, массируя разболевшуюся от долгого стояния спину. А затем, уложив руки на живот, подремала в полутьме до одиннадцати. Время шло. Андрей не объявлялся.
Кристина встала с дивана и машинально двинулась к телефону, зная прекрасно, что звонить Бандуре некуда.
«Разве что в рельсу головой, – как шутила, бывало, кума Анька. – Ударился в рельсу лбом и жди. Как «Алло?!» услышишь, значит, попал, а нет – бейся дальше».
Телефакс «Panasonic», некогда добытый Протасовым и переданный Бандуре по прихоти Атасова, работал исправно, как и полагается «японцу». Взглянув на аппарат Кристина обнаружила, что зеленая лампа автоответчика помигивает, сигнализируя об устном сообщении.
«Как это я сразу не заметила? – удивилась госпожа Бонасюк. – Или кто-то звонил, пока я в душе была?… А я из-за плеска не расслышала?».
Что-то происходило с ее организмом, особенно в последние недели. Что-то властно перенастраивало ее чувственную систему по совершенно иной, непривычной нотной тетради. Она стала плаксива. Она совершенно не могла сосредоточиться. Было это тем более удивительно и непривычно для Кристины, обыкновенно все подмечавшей с лету и никогда не страдавшей рассеянностью. Иди, побудь рассеянным с улицы Бассейной из замечательных детских стихов Маршака во время, к примеру, челночного рейда на Польшу. Мигом и без товара останешься, и без сумочки с документами и деньгами, а то и без головы.
Что-то изменилось в Кристине. Она становилась иной.
Госпожа Бонасюк коснулась указательным пальчиком кнопки с надписью «Play», телефакс щелкнул, оживив мини-кассету, а вслед за ней пробудились динамики. Кристина разобрала невнятное «гм», а затем ударили гудки отбоя. И так несколько раз подряд. Видимо, звонившие люди либо не умели, либо не хотели общаться с автоматом. Таких в нашем мире по прежнему великое множество, и это отлично известно каждому владельцу автоответчика. Прослушивая шипящее молчание вперемешку с короткими гудками, Кристина даже улыбнулась, вспомнив собственную маму, когда та впервые столкнулась с заморской диковиной под названием автоответчик. При Союзе автоматы сообщали разве что время, или расписание сеансов в кинотеатрах. Так и то, не в селе, где жила мать. Да и связь предполагалась односторонняя. Выслушал, и повесил трубочку.
В самом конце 80-х Василий Васильевич притащил домой телефон с автоответчиком. Тогда они еще были превеликой редкостью. Первой жертвой электронного чуда стала мама Кристины, Алла Артемовна. Она позвонила дочери из села, чтобы поздравить с каким-то очередным праздником. Бонасюков дома не было, зато автоответчик не дремал, подкарауливая неискушенных совков. Алла Артемовна предприняла не менее десяти упорных, но безуспешных попыток вступить в разговор с автоматом, раз за разом откликавшимся бодреньким голоском Кристины.
– Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 414-99-…
– Здравствуй, доченька.
– …к сожалению, мы не можем…
– Как, не можете, доченька?
– …после короткого звукового…
– Доченька, это ж я, мама!
– …сообщение или передайте…
– Доченька?! Але! Это я, мама! Ф! Ф!.. Але?! Ты что, не слышишь?!
– Спасибо за звонок…
– Доця?! Ф! Ф! Але?! Ты что, с мамой говорить не хочешь?!
– …и всего доброго.
– Я ж тебя родила!
И так долгих десять минут, пока Алла Артемовна вконец не разобиделась и вышла, вне себя, из прохладного полумрака сельской почтовой избушки в солнечное утро, полное шелеста листвы, запахов навоза и гогота домашней птицы.
– Половину пенсии, поистине, на переговоры просадила, – потешался Вась-Вась, когда они на следующий день воротились из гостей и занялись прослушиванием пленки. Для них тогда автоответчик тоже был в диковинку, только они к той диковинке стояли чуть-чуть ближе. Только и всего. Потом мама перезвонила и долго пеняла Кристине.
– Доченька?! Что же ты со мной, и говорить-то не захотела?!
«Эх, мама, мамочка…» — вздохнула Кристина, в то время как из факса летело то ли бормотание, то ли стоны многокилометровых проводов.
После серии любителей поиграть в молчанку, динамики неожиданно разорвались громким и слегка запыхавшимся монологом в исполнении Андрея:
– Кристя извини что не встретил Правилов напряг еду в Житомир по делу, – как человек, помнящий о лимите времени при записи, свойственном большинству автоответчиков, Бандура палил скороговоркой, то лая, то глотая слова. – Отдыхай любимая завтра к обеду буду.
Аппарат выдал двойной щелчок. Лампа на передней панели погасла. Голос Андрея оборвался, как и сопровождающий его дорожный шум. Видимо, Бандура звонил из уличного автомата.
Слезы навернулись на зеленые глаза Кристины, словно ее жестоко и бессовестно обманули. Поводов к тому вроде бы не было. «Что-то у меня с нервами, – подумала она, возвращаясь из прихожей в гостиную. И украдкой смахнула слезинку. – Что-то со мной происходит…»
«Ты же прекрасно знаешь, что. Беременные все такие. Чуть что, сразу в слезы».
«Почему, спрашивается, зарождение новой жизни напрямую связано со слезоотделением?»
«Чушь собачья. И слова такого нет».
«Чушь не чушь, а вот хочется плакать, и все тут. Как будто ты не будущая мама, а брошенная хозяевами собачка».
«Не хандри, кума… Ты столько лет об этом мечтала. Тебе ли теперь хандрить».
Кристина направилась в кухню, сообразив на ходу, что одна ночевать не будет.
«Не хочу я здесь оставаться, – подумала она с внезапной решимостью. – Не хочу! И не буду».
«Тогда возвращайся в больницу…»
«Делать мне больше нечего. У меня своя квартира имеется. Мало того, что я там прописана, она еще и числится за мной, между прочим».
Кристина осторожно потрогала кастрюли. Те еще были слишком горячими, чтобы убирать в холодильник.
«Ладно. От одного разика ничего ему не сделается, – решила она, распахивая дверцу. – Вообще-то, за такое по рукам давать надо. Горячие продукты – смертельный враг холодильников». «Ну да ладно…»
Покончив с кастрюлями, Кристина обернулась в поисках ручки, оторвала кусок «Экспресс-объявы», и вывела на нем своим каллиграфическим, абсолютно женским почерком, мало изменившимся со времен десятого класса:
...Андрюшенька, зайчик. Суп с фрикадельками в кастрюльке, тушеное мясо и гарнир – в гусятнице. Кисель я перелила в банку. Приедешь раньше меня, разогревай и кушай. Я скоро буду.
Твоя Кристина.
Прикрепив записку к передней панели холодильника при помощи миниатюрного магнита, она всполоснула кастрюльку из-под киселя, перекрыла краны, и наскоро осмотрелась – все ли выключено, обесточено, обезвожено. Потушив свет в квартире (на улице уже давно стало темно), Кристина притворила за собой дверь. Дернула ручку, проверив замки, и побрела к трамвайной остановке.
Время было позднее, а в такое трамвая ждать, все равно, что снега в июле. К счастью, вскоре она заприметила салатовую «24-ю Волгу» с оранжевым плафоном старого советского образца. Кристина замахала руками так, будто была Робинзоном, а такси проплывающей мимо острова шхуной.
– Героев Сталинграда, пожалуйста.
– На сколько вы рассчитываете? – дипломатично осведомился таксист. Кристина пожала плечами. Вопрос ей не понравился:
– А вы?
Водитель назвал сумму, от которой покоробило бы и Абрамовича с эмиром Бахрейна.
– А не жирно?
– Пока до метро доберетесь, оно уже, пожалуй, закроется, – рассудительно сказал таксист. – Тут глухомань конченая. А я с Оболони черта лысого, кого в центр подберу. Спальный район. Значит, обратно порожняком. Вот и вся арифметика. Кто, спрашивается, в оба конца оплатит? Тот, кому больше надо. – Водитель дружелюбно улыбнулся.
– А вам, значит, не надо? – разозлилась Кристина, которую рассуждения таксиста не впечатлили.
– А я, вообще-то в парк, – меланхолично отозвался таксист.
– Какой парк?! – фыркнула Кристина. – У вас же номера частные!
– Да? – удивился таксист. – Правда? Я и забыл.
Кристина в нерешительности переступила с ноги на ногу. На улице здорово похолодало. Очевидно, надвигался очередной циклон. Или антициклон. Это небо не поймешь.
– Ну, что? Так и будем стоять? – спросил таксист, собираясь отпустить сцепление и включив левый поворотник.
Это был чистой воды шантаж, но не Кристина заказывала музыку. Из салона веяло теплом с легкой примесью табачного дыма. Порыв студеного ветра разметал ей волосы.
– Черт с вами, – сдалась Кристина, опускаясь на переднее сидение.
– Давно бы так, – похвалил водитель.
– Я вот думаю, может самой извозом заняться?! – сказала она с вызовом, демонстрируя, что сломалась телом, но не духом.
– Попробуйте, – усмехнулся таксист. – Как говорится, у нас же свободная страна.
– Вы так думаете?
– Думать мне по табелю о рангах не полагается, – парировал таксист.
– Зато вы, должно быть, деньги лопатой загребаете…
– Да, уж, – согласился водитель, – баксы почти печатаю.
– Пользуетесь тем, что выбора нет.
– Зато никто вас не неволит. Не нравится, идите пешком. К утру, глядишь, доберетесь. Если не околеете.
В салоне воцарилось враждебное молчание. Вроде затишья на индо-пакистанской границе. Бульвар Лепсе остался позади. Такси, следуя вдоль рельсов «15-го» трамвая, по мосту пересекло Брест-Литовский в районе метро «Жовтневая».
– Вы думаете, большая радость вот так вот по ночам баранку крутить? – сказал таксист примирительно. – Что у меня, семьи, по-вашему, нет?
Кристина решила смягчиться:
– Вы то раньше кем работали? – спросила она для начала.
– В смысле, раньше? – не понял таксист.
– Ну, до всего этого?…
– Шибздеца? – закончил за нее таксист.
– Можно и так сказать.
– Таксистом и был, – сказал таксист.
– Редкое постоянство…
– Да? – удивился таксист, – я как-то и не думал. Профессия живучая. При любых режимах требуются халдеи. Мусор вывозить.
– Вы уж слишком.
Я за рулем столько, что иногда мне кажется, будто я вместе с ним родился. Под этими долбанными шашками. Всю чертовую жизнь за баранкой. С армии. Я в 68-м Чехословакию усмирял.[78] Водилой служил, на бензовозе. А, после дембеля кум в таксопарк устроил. Ну, и пошло поехало.
Кристина промолчала.
– Да, – как бы про себя сказал таксист, – бросили нас в Чехословакию. У них тогда капитализм начался. Вроде как у нас сейчас. Кто бы нас усмирил, чтобы обратно, в Союз…
– Уже соскучились? – поинтересовалась Кристина.
А он мне и не надоедал, – сказал таксист мрачно. – Я его не разваливал. И вот что я вам скажу: В Союзе пенсионеры по помойкам не шастали. А ворье разное, если и было, то, по крайней мере, в глаза не прыгало, всей стране. Потому как стреляли, за воровство. Пятьдесят тысяч рублей хапнул – все, расстрельная статья, будь ты хоть генерал, хоть министр. И суды не покупались, да и вообще… Да если б сейчас такое ввести, девушка, то ни тебе депутатов, ни тебе кабмина, ни администраций разных, от районных и до той самой, на Орджоникидзе,[79] – ни единого чинуши не осталось бы. Бермудский треугольник пожрал. Вот красота, что скажете? Езжай себе в Конча-Заспу и выбирай любой, понимаешь, особнячок по вкусу. Хозяева – расстреляны. Здорово, нет, правда.
Кристина неуверенно хмыкнула, без особого осуждения, впрочем. То, о чем говорил таксист, в принципе совпадало с ее мнением. Только она была не уверена, стоит ли казнокрадов казнить. Как никак, мы идем в Европу, приобщаемся к мировым, так сказать, ценностям, по которым расстреливать их не полагается. Фу, что за сталинщина махровая… Как обойтись без расстрелов, Кристина, правда, тоже не знала. Потому предпочла промолчать.
Вот, – продолжал таксист тем временем, – болтали и про Брежнева, и про Щелокова, и про Чурбанова.[80] Помоев вылили – по три ведра на каждого. Говорили, мол, и крали они, и взятки брали борзыми щенками и яйцами от Фаберже.[81] А где их миллионы теперь? Нет нигде. Значит, не было у них никаких миллионов.
– Были бы – обязательно всплыли, – согласилась Кристина.
– А кто все эти байки травил? Кто языком мел? Я вам скажу: то самое ворье, что сейчас к власти пролезло.
В кабине стало тихо. Очевидно, таксист выговорился, облегчил душу. Кристина не знала, что сказать. Некоторое время ехали молча.
– А «Волга» ваша? – спросила Кристина, с интересом посмотрев на спидометр. Стрелка указателя скорости была выполнена в виде горизонтальной полоски, ползущей при разгоне слева направо вдоль шкалы с цифрами. Кристина таких никогда не видела. Или внимания не обращала. Таксист, поймав этот взгляд, улыбнулся.
Моя. Такие датчики в семидесятые ставили. Тогда считалось – с наворотами. Шик. Я сначала на «21-й» пахал. Помните такую? Как в «Берегись автомобиля».[82] Потом уже эту лайбу дали. В самом конце 79-го. Я чего запомнил еще, наши как раз в Афганистан вошли. – Таксист невесело усмехнулся.
– Машину выкупили?
– А как же. Как таксопарк долго жить приказал, я себе этот сарай и оторвал. Цены бы ему не было. Если б не сыпался.
– Ломается?
– А то как же. Пятнадцатый год корыту. И в дождь, и в снег. Оно у меня всепогодное. И я тоже, – подумав, добавил таксист.
«Волга» свернула с Дегтяревской на Телиги и пошла накатом мимо Бабьего яра на Куреневку. Справа на холме показались скупо освещенные купола Кирилловской церкви.
Хотел после армии в мореходку, – пробормотал таксист под нос. – А кум: «На хрен тебе этот океан долбаный, когда в тачке «длинный рубль» не отходя от кассы куется. Что за жизнь у мореманов?[83] Год в плавании. Кто твою жену трахает, кто детей растит? Неизвестно. Ну, думаю, пойду в такси. Вот и прошла жизнь за баранкой.
Видимо, мысли о манящих огнях на траверзе Сингапура или Манилы, которым никогда не светить для него, привели таксиста в лирическое расположение духа, и он замурлыкал под нос:
Он капитан и родина его Марсель,
Он любит песни, пляски, драки,
Он обожает пить шотландский эль
И любит девушку из Нагасаки.
У ней такая маленькая грудь,
И губы, губы алые как маки,
Уходит капитан в далекий путь,
И любит девушку из Нагасаки.[84]
При упоминании маленькой японской груди Кристина покосилась на свою, роскошную.
– Это Высоцкий? – спросила она.
– А то… Вот у кого душа была!
– Читала я про него… – неуверенно начала Кристина, – воспоминания этого… как же его… из головы вылетело.
– А не нужно никаких сплетен читать. Высоцкого надо слушать. Только и всего.
Кристина посмотрела на таксиста с недоверием.
Знаете древнегреческую притчу? – добавил таксист, закуривая. – Один спартанец говорит другому: «Я слышал человека, мастерски подражающего пению соловья». А тот отвечает: «Я слышал самого соловья».[85]
У Московского моста таксист заложил вираж, и машина оказалась на проспекте Героев Сталинграда. Вскоре они заехали во двор и остановились возле парадного. Таксист включил в салоне свет, чтобы удобнее было рассчитываться.
– Только не говорите, что деньги дома забыли, – с неприятной усмешкой сказал таксист, глядя, как Кристина потрошит сумку.
– Да, нет, не забыла, – откликнулась, не отрываясь от поисков, Кристина. – А что, бывают проблемы?
– Бывают, – скривился таксист. – Привез я недавно одного мудака. На Оболонь, кстати. Тут, неподалеку, на Полярную. В дребадан бухого. Мало того, что дважды останавливались, он через дверь блевал… Все заднее крыло загадил. До квартиры его дотащил. Стою, жду. Он мне, ублюдок, деньги обещал вынести. Десять минут жду – нет. Двадцать стою, – тот же результат. Звоню. А что делать? Не открывают. Я дальше трезвоню. Думаю, пускай хотя бы звонок сгорит. Желательно, со всей квартирой. Когда, краля выглядывает. Заспанная такая. Вам типа кого? Я так и так, деньги пожалуйста.
– И чем закончилось? – спросила Кристина, на секунду отвлекаясь от поисков.
– А ничем. Пообещала, шалава, ментов вызвать. Уехал ни солоно хлебавши. Иди, докажи, что не верблюд. Думал вычислить козла, да рожу намылить, – мечтательно добавил водитель, – но, когда десять часов за баранкой отсидишь, на подвиги не очень-то тянет.
Кристина нашла кошелек и отсчитала обещанную сумму.
– И часто такое бывает? – поинтересовалась она, передавая купюры из рук в руки.
– Бывает и не такое. Бывает и струной душат. И прыгают на ходу. Или выходят на минуту. И с концами. Если в парадном, к примеру, черный ход. За всем не углядишь.
– Ничего себе, – сказала Кристина и взялась за ручку двери.
– Люди все разные, – напутствовал ее таксист. – И у каждого своя история. Я вот недавно барышню вез. Вашего, примерно, возраста. На аборт. Ну, это она потом мне сказала. К роддому, говорит, и в слезы. То, се, разговорились. Короче, муж сказал, не до детей, мол.
– Отвезли? – дрогнувшим голосом спросила она.
– Отговорил. По пути. И домой вернул. Деньги, правда, взял. В одну сторону. – Таксист потянулся за сигаретой, утопив в панель прикуриватель.
Кристина уже стояла снаружи, положа руку на дверцу, когда во дворе закружились крохотные, похожие на мотыльков снежинки. Они замельтешили в свете фар, а те, что опустились ей голову, сверкали, как бриллианты в короне. Деревья зашелестели тревожно. В этом шелесте чудился многоголосый шепот.
– Вот те раз, – сказал таксист и выпустил облако дыма в потолок. – Дождались.
– А на завтра двадцать градусов обещали…
– Прогноз слушали?
– Один таксист сказал…
– Кто ж этой братии верит? – ухмыльнулся таксист. – М-да. Нет ничего паскуднее, чем раздолбать машину в мартовский гололед. Точно вам скажу.
– Это как погибнуть 9-го мая?
– Ну, где-то так. – Таксист сбил пепел в форточку. – Не успели весне порадоваться, как опять двадцать пять. Здравствуйте пожалуйста. Ну и погода. Вот спасибо.
– Да, – механически согласилась Кристина и сердце у нее защемило. А от чего, она и сама не знала. – Не успели порадоваться…
– Ступайте, – сказал таксист, – а то еще продует. Менингит, говорят, штука суровая.
– Ну… счастливо вам. – Сказала Кристина.
– И вам счастливо.
Кристина поднялась к лифту, зашла в кабину и нажала кнопку своего этажа. Струсила с волос снежинки, уже обернувшиеся капельками. Механизмы скрипнули и кабина, подрагивая, двинулась вверх.
Лучше бы она остановилась. Лучше бы Кристина застряла в лифте.
* * *
несколькими днями ранее