Зурабян Гарри. Джума

   - Что-то я Иволгина не вижу, - огляделся Малышев. Он широким жестом обвел место преступления: - Это ведь его ипостась.
   Багров смутился и, отведя глаза, скороговоркой пробормотал:
   - У него другое задание.
   "Врешь, голубчик, - констатировал Роман Иванович. - На такое Иволгин и без твоей санкции бы примчался. Шутка ли: последнего "цезаря" завалили, да не просто так, а в компании с двумя кагэбэшниками. Врешь! А почему? Не хочешь допускать его до этого дела или... - Малышеву стало жарко от пришедшей внезапно догадки. - Или специально отправил куда-то?.. Да ну, бред, - тут же одернул себя. - Чтобы Багров знал зараннее... Не может быть! Не тот уровень. А чей тогда? Кто мог отдать приказ ликвидировать Мухина и "конторских", как они говорят? А если те, кто планировал эту акцию, не знали, что Стрельцов и Корнеев - кагэбэшники? Расчитывали убрать только Мухина, не ведая, что я отдал приказ переправить его срочно в Ивантеевку? Увидели, как его увозят и решили действовать на свой страх и риск? - Он вспомнил последнюю информацию: "...Свиридова, Франка и Мухина приказал убрать... Родионов...". Но почему?!! Мотив?"
   Все эти мысли промелькнули в голове подобно мчащемуся на огромной скорости литерному составу.
   - Михаил Спиридонович, - как можно доверительнее и мягче, с выражением покорности и надежды одновременно, проговорил Роман Иванович, - не подумайте, что я пытаюсь на вас давить - вы своих людей, естественно, знаете лучше - но мне хотелось бы, чтобы к расследованию с вашей стороны подключили именно группу майора Иволгина. Тем более, "дело Свиридова" он вел, тесно взаимодействуя с нами. - Но про себя подумал: "Черта с два, тесно взаимодействуя! Наверняка, узнал что-то у Артемьева, да и Добровольский не за песнями в Москву летал. Что же он "купил" там... за артельские соболя?"
   - Как только Иволгин появится, немедленно подключу его к расследованию, - поспешно заверил Малышева Багров.
   "Он не знает, где майор, - окончательно уверился в своем предположении Роман Иванович. - И не говорит правду потому, что не хочет выглядеть в моих глазах круглым идиотом. - Кстати, почему говорят "круглым"? - Он мельком глянул на Михаила Спиридоновича: - У него как раз комплекция - несколько квадратная... Господи! Что за чушь в голову лезет?! Или это все еще последствия шока?.."
   - Попросите Иволгина, "как появится", - не отказал себе в иронии Малышев, - связаться со мной.
   -Да-да, разумеется, Роман Иванович, - часто затараторил Багров, подобострастно кивая головой.
   Несмотря на трагизм ситуации, Малышев едва удержался от улыбки.
   "Еще чуть-чуть и он снимет фуражку и начнет расшаркиваться на манер мушкетеров времен Людовика Четырнадцатого. А глазки-то бегают - того и гляди выпадут и раскатятся..."
   Время приближалось к полуночи. Но из Управления никто не думал уходить домой. В коридорах стояла спрессованная, как готовый вот-вот рвануть в забое метан, тишина. Но за плотно закрытыми дверями кабинетов неслышно шелестели слова, выстраиваясь в догадки, версии, предположения. Шелест медленно поднимался к потолку и зависал, плавно покачиваясь на упругой и жесткой, как панцирная сетка, ярости.
   Среди служивших в этом здании людей не принято было дружить "домами" и "семьями", вместе отмечать праздники, дни рождения и знаменательные юбилеи. Их жизнь была подчинена раз и навсегда определившимся еще с незапятных времен строгим, четким правилам и уложениям, в которых не было места присущим любому простому человеку искреннему и непосредственному проявлению чувств.
   Жизнь этих людей не имела ничего общего с "мирными буднями" огромной страны и проживающего в ее бескрайних пределах населения. Однажды преступив порог этого ведомства, они автоматически переступали и невидимую черту, за которой шла жестокая, беспощадная, подчас, грязная и кровавая, за гранью здравого смысла, война. Но если кого-то в их строю, похожем на плотно пригнанные в обойме пули, убивали - незамедлительно срабатывал механизм отдачи: они не только безжалостно отрубали руку, нанесшую удар, но и ликвидировали ее обладателя. Потому что на этой войне в плен не брали: слишком высока была ставка - безопасность Родины.
   ...Пройдет несколько лет и государство, за которое они воевали, исчезнет с политической карты мира. Ликуя, припав к пенящемуся кубку с хмельным зельем Свободы, в пьяном, ухарско-молодецком угаре, миллионы людей коронуют и присягнут на верность ослепительно молодой, очаровательной и красивой королеве по имени Демократия. И в тот момент мало кто вспомнит о том, сколько на самом деле ей лет и что именно демократические Афины в свое время "осчастливили" великого философа Сократа чашей с цикутой.
   А потом наступит горькое похмелье и эти самые миллионы с ужасом разглядят истинный лик "юной и прекрасной королевы": оскал национализма, бестрепетный и беспощадный взор криминала, частокол острых, хищных таможенных и пограничных "зубов", длинные космы демаркационных "волос" и пиршественный стол превратится в поминальный, с одним единственным "блюдом", название которому - "груз 200". Но сначала начнут убирать тех, кто являлся гарантом безопасности и независимости страны.
   На истеричный, "баррикадный" клич, в первую очередь, с готовностью откликнутся разжиревшая на "соцреализме", давно не имеющая ничего общего с "гегемоном", интеллигенция и почуявшая запах шальных денег номенклатура, еще вчера гордящаяся своими "умом, честью и совестью", а ныне рвущаяся к заветному скипетру - "вторые", "третьи", "завы" и "замы" идеологических и орготделов. Вся эта свора, годами продававшаяся и продававшая друг друга, с жадностью вцепится в "щит и меч". А миллионы, милостиво допущенных к барскому столу, умиленные и вдохновленные "совместной трапезой", не сразу сообразят, что именно с таким демократическим аппетитом они съели. Когда наступит прозрение, поймут: Щит и Меч Родины! Это потом, как всегда, найдут "стрелочников", вспомнив о "роли личности в истории". Но справедливости ради надо отметить, что виноваты будут все. И не только нам, но и многим поколениям после, еще долго предстоит замаливать этот тягчайший иудин грех. Ибо мы предали память о других миллионах - погибших, но отстоявших Родину в войне с фашизмом. Мы растоптали их Великий Подвиг, низведя его до уровня бессмысленной и напрасной жертвы. И чудовищный взрыв в Каспийске в самый святой и великий праздник - День Победы, прозвучит, как сатанинский, глумливый хохот. Никто не подаст в отставку, не станет стреляться и срывать "эполеты", не оденет вериги и не уйдет в скит, потому что это будет уже в другой стране. В другой... Но платить мы будем еще по старым, давно просроченным, векселям - жизнями наших детей...
   ... Казанцев подошел к столу, за которым сидел Малышев и молча положил перед ним листок бумаги. Роман Иванович быстро прочитал и откинулся на спинку кресла.
   - Присядь, Гена, - сказал тихо.
   Тот продолжал стоять навытяжку, не шелохнувшись, лишь негромко, но твердо произнес:
   - Товарищ полковник, я не изменю своего решения.
   - И все-таки присядь, - мягко и, вместе с тем, требовательно попросил Малышев.
   Казанцев переступил с ноги на ногу и, нехотя, выдвинув стул, сел.
   - Я не стану унижать тебя, рассматривая этот шаг, как... трусость, тщательно подбирая слова, не глядя на него, начал Роман Иванович. - И не думаю, что это - сиюминутный всплеск эмоций. Но, на мой взгляд, ты принял тупиковое решение...
   - Товарищ полковник...
   - Гена, - жестом остановил его Малышев, - давай поговорим - не как коллеги или начальник и подчиненный. Просто, как люди. Пусть кто-то и считает нас чудовищами, запрограмированными на команду "фас!", но тебе-то известны все правила игры. - И он в упор взглянул на Казанцева.
   - Роман Иванович, неужели вы не видите, что изменились не только "правила", но сама "игра"?! - На скулах у Геннадия заходили желваки, глаза блеснули гневом и нетерпимостью: - Знаете, что выдала, не далее, как два дня назад, моя младшая сестренка? "Я не могу сидеть с тобой за одним столом. Витька сказал, у вас у всех руки по локоть в грязи и крови. И вообще, вы - тормоз свободы и прогресса". Витька - это ее дружок, одногруппник по университету. А Володе Стрельцову неделю назад кто-то на двери свастику нарисовал. Но Володя сегодня погиб - не в бою, не на передовой, а средь бела дня, в мирное время. А тот гаденыш, "художник-абстракционист" недоделанный, засыпает сейчас, наверное, в теплой, уютной постельке дома, замирая от счастья и собственной храбрости. Как же: он! - не кому-нибудь, а "жуткому и ужасному кагэбэшнику" - что называется, в лицо плюнул!
   - Володя знает... знал, кто это сделал?
   - Конечно, знал.
   - Почему не доложил? Мы бы разобрались...
   - Роман Иванович, поздно уже "разбираться"! Если и придется, то с целой страной, а это мы уже проходили... Неужели вы не видите, не только нас разваливают целенаправленно, но и армию, милицию! Молодые пацаны из Афгана не в милицию идут, а сбиваются в волчьи, криминальные стаи. Армии сначала отдают приказ давить танками, а потом трусливо объясняют, что это "не было согласовано". Недоучки-прорабы сдают оперативную информацию, а наши генералы - пачками агентурные сети. Что происходит, Роман Иванович?!! Или, может, я пропустил сообщение о начале третьей мировой войны?! Вы можете представить, чтобы евреи или америкосы потребовали ликвидировать свои МОССАД или ЦРУ, ФБР? А, что, они - все из себя в белом и стерильном?! Не могу больше, Роман Иванович, извините... Рано или поздно дров наломаю, своих подставлю. Лучше сам уйду.
   - Гена, ты сам знаешь, у нас только "вход" есть.
   Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Наконец, Казанцев поднялся и проговорил:
   - Если есть "вход", обязательно где-то есть и "выход". Роман Иванович, вы представляете, что происходит в этой стране и куда она катится, если белым днем, из автоматов, в ней начали убивать сотрудников КГБ?
   - Гена, - грустно откликнулся Малышев, - я разделяю твои чувства, но не могу согласиться с выводами. Чтобы не происходило и куда бы не катилась эта страна, мы должны оставаться с ней, а не на ее просторах... волками-одиночками. Ведь именно на последнее кто-то и делает ставку.
   - Зато никто не ударит в спину, - жестко ответил Казанцев. - Володю Стрельцова и Леню Корнеева не просто убили. Сначала был кто-то еще - тот, кто их предал. - И он, попрощавшись, вышел.
   Геннадий прошел в кабинет, который до сегодняшнего дня они делили с Володей Стрельцовым. На краю стола, ближе к окну, сиротливо высилась небольшая стопка книг. Казанцев машинально взглянул на корешки, отмечая названия. От разговора с Малышевым на душе остался неприятный, густой и грязный, как ил, осадок. Он обошел стол Володи и открыл форточку, намериваясь закурить. При этом нечаянно задел стопку книг. Они рассыпались, скользя по гладкой и чистой поверхности столешницы. Казанцев наугад открыл одну из них и увидел штамп Публичной библиотеки. Геннадий закурил, сел к своему столу и принялся листать книгу, пытаясь хоть немного отвлечься и не думать о трагических событиях, происшедших за истекшие сутки. Однако, мыслями упорно возвращался к ним, вновь переживая заново и оттого делая частые и глубокие затяжки.
   "Краткий курс истории микробиологии... Черт! Совсем из головы вылетело: Малышев же просил подготовить материалы по Рубецкому и русской экспедиции в Маньчжурию. Вот и Володя тоже копался в этом бакгадюшнике... Какая же сволочь приказала убить ребят?.. А, если, действительно, Родионов?.. Большой вклад в развитие отечественной микробиологии внесли... Основателем современной микробиологии является французский химик Луи Пастер (1822- 1895 г.г.)... А мотив? Власть, деньги?.. О микроорганизмах человечество узнало от Антони ван Левенгука (1632 - 1723 г.г.), создателя микроскопа...
   Что могло быть в свиридовском "дипломате", ценою в полмиллиона долларов?... Эпидемиология - одна из древнейших наук на Земле. Упоминание о ней можно найти в Библии, древних трактатах Китая и Индии, даже в "Одиссеи" Гомера... А, что, вполне возможно, и Родионов. Жену родную не пожалел, а нам всем... рты заткнули. Хотя, в первый раз, что ли?... Роберт Кох, создатель мировой школы бактериологов. И. И. Мечников - русский ученый создатель теории фагоцитоза. Шарль Бушар... Макс фон Петтенкофер... Серж Рубецкой - лауреат Нобелевской премии, создатель новой вакцины против чумы и основатель теории... Кальмет и Герен - предложили вакцину от туберкулеза (БЦЖ)... Кто же тогда, интересно, сдал Родионова нам? Братки?.."
   - Черт побери! - в волнении воскликнул Казанцев. Не может быть... - Он несколько минут , как в столбняке, изумленно пялился на раскрытую книгу. А, черт! - сгоревшая вместе с фильтром сигарета обожгла пальцы.
   Геннадий схватил учебник и опрометью кинулся вон из кабинета. В приемной Малышева уже никого не было. Он пересек ее и нетерпеливо постучал в дверь шефа, одновременно распахивая ее:
   - Разрешите, товарищ полковник?
   Кабинет Малышева освещала настольная лампа. Сам он сидел, склонившись над столом, внимательно изучая лежащие перед ним бумаги. Роман Иванович поднял голову и недоуменно, словно не узнавая, посмотрел на возбужденного Казанцева.
   - Что случилось, Геннадий Борисович? - он начал медленно подниматься из-за стола, упершись ладонями в стол.
   Казанцев, не говоря ни слова, подошел и положил перед ним раскрытую книгу. Вглядевшись в разворот и поняв, что тот принес ему, он замер пораженно, так и оставшись стоять в нелепой, неудобной позе.
   - Гена, где ты это откопал?
   - Лежало на столе у Володи Стрельцова. Я случайно открыл, стал листать и наткнулся. Когда увидел, подумал: с ума схожу.
   - Действительно, есть от чего! - Малышев покрутил головой, пальцем растягивая ворот рубашки. - Он быстро открыл начальную страницу, затем просмотрел выходные данные. - Всего две с половиной тысячи и сороковой год, - сказал удовлетворенно. - Раритет, можно сказать... Но каков риск! Теперь понятно, почему рисковал и Кейн. Геннадий Борисович, вы понимаете, что это означает?
   - Им нужна "Джума", - убежденно ответил Казанцев.
   - Правильно. Но почему они так рвутся в Черный яр? Погодите... Малышев открыл одну из папок и поспешно начал перелистывать бумаги. - Вот! Ах, как не ко времени, - заметил с досадой. - Хотя, впрочем, может, и к лучшему. - Роман Иванович взглянул на ничего не понимающего коллегу и пояснил: - Завтра начинаются общевойсковые учения Забайкальского военного округа. В зону действия попадает и Черный яр.
   Казанцев глянул на часы:
   - Уже сегодня. Сейчас - ноль двадцать...
   Над городом стояла полночная тишина. Большинство жителей к этому времени спокойно и мирно нежились в постелях, но светилось немало окон, еще глядевших в эту полночь загадочными, желтыми, широко распахнутыми, глазами. За окнами - догуливали, допивали, доедали, смотрели телевизор, склонялись над плачущими в колыбелях детьми, выясняли отношения, оплакивали умерших. И еще - любили... Ночь плавилась от жарких объятий, сладким соком страсти таяла на губах, истекала струями наслаждения по обнаженным телам...
   А в это же время на АТС Белоярска автоматические реле, пощелкивая, соединяли абонентов.
   - ...Слушаю.
   - Это я.
   - Слушаю.
   - Все готово. Выезжаем в десять утра.
   - Я не смогу оставить город... теперь.
   - Ты оставишь его. Тебя прикроют. Не глупи, все уже решено.
   - Хорошо...
   - ...Слушаю.
   - У нас - радость: на побывку, в отпуск, приезжает племянник. Собираемся всей семьей. Ждем тебя обязательно. Тем более, у нашего дяди юбилей. Ты приготовил подарок?
   - Сегодня... вернее, вчера купили.
   - Вобщем, ждем.
   - Я приеду...
   -... Слушаю.
   - Дедушка просил передать, что температура у внучки спала. Сейчас она чувствует себя хорошо.
   - Спасибо большое, что позвонили. Мы очень волновались. А как дедушка себя чувствует?
   - Хорошо.
   - Мы боимся, как бы его в больницу не положили...
   - Все будет хорошо. Если что, позвоню...
   -... Слушаю.
   - Это я. Из Белоярска.
   - Как прошли переговоры?
   - В целом, нормально. Правда, не все вопросы удалось урегулировать. К тому же появились проблемы со здоровьем. Сильно поднялось давление.
   - Может, лучше не рисковать и вернуться?
   - Я так и собираюсь поступить. Думаю, партнеры меня поймут. Радует, что обе стороны крайне заинтересованы в дальнейшем и тесном сотрудничестве.
   - Тогда, до встречи...
   Спустя сорок минут распечатка этих телефонных переговоров легла на стол начальнику Белоярского Управления органов госбезопасности Малышеву Роману Ивановичу. Он внимательно их перечитал. Первый звонок был Багрову; второй - Озерову; третий - Блюмштейну; четвертый - в Оттаву.
   - Ну, что ж, - проговорил он вслух вполголоса, - многое прояснилось и не все потеряно. Время еще есть. Это было его главным и роковым заблуждением, потому что времени не осталось...
   ... Их были десятки и сотни. Они спали, когда мозг на тысячи осколков разорвала надсадным, густым и низким воем учебная тревога. Земля испуганно содрогнулась от топота сапог; воздух сжался, защищаясь от бьющих его хлестко и резко командных голосов, деревья отпрянули, задохнувшись в густом, чадящем дыму, исходящем от выстраивающихся в колонну сотен единиц боевой техники.
   Было 5 часов 40 минут 17 секунд. Черный яр накрыла невидимая, но страшная взрывная волна человеческих страстей.
   - Ослепи их!!! - приказала Золоту Джума. - У слепых только одна дорога - НА ПИР ЧУМЫ. Добро пожаловать!!!
   ... А где-то в вышине, бескрайней и недосягаемой, Млечный Путь, как и миллионы лет прежде, раскладывал пасьянс из звезд, бесстрастно и равнодушно наблюдая за крошечными существами - злыми, эгоистичными и жестокими , из века в век предающимся странным, лишенным логики и смысла, забавам, упорно не желающим взрослеть и постигать мудрость, красоту и гармонию мироздания...
   Часть вторая. Чума
   Сны цвета желтого клена
   "... Вершины. Их покатые плечи в цветах, едва видимых, но крепко и нежно пахнущих. Их скаты блестят слюдой, малахитом и мрамором. Ветер, пробегающий здесь, чист и холоден, как ключевая вода. Но сами они неописуемы. Нет на человеческом языке таких слов, чтобы показать, как они все сразу поднимаются к небу, более дерзкие, чем знамена, более спокойные, чем могилы; громадные, каждая в отдельности, и больше, чем океан, больше всего, что есть на земле великого, когда они вместе..."
   Он с сожалением закрыл книгу. Легко поднялся и, оглядевшись, молча занял свое место в строю. Их было восемнадцать. Вытянувшись цепочкой, они уверенно и быстро стали спускаться по узкой, шириной всего в два человеческих шага, тропе. Он старался не смотреть вперед, но взгляд то и дело приковывала к себе круто обрывавшаяся справа бездонная, черная пропасть, с извивающейся по самому дну змеевидной дорогой. У него слегка кружилась голова, ломило в висках. Он попробовал мысленно сконцентрироваться на маленькой точке в районе солнечного сплетения, приноровить частоту дыхания к знойному, разряженному воздуху, стараясь не думать о том, что каждый вдох и выдох, каждый шаг приближают его к черте, за которой... На что же это будет похоже? Он словно перенесется в параллельный мир, с иными законами и реальностью. Ощутив внутри промозглый, стылый холод, он зябко поежился.
   "Во имя чего я делаю это? - Он посмотрел на идущего впереди человека, отмечая знакомые и ставшие уже привычными для него детали одежды. - Они воюют за свою веру и Родину. А что здесь делаю я? Или это тоже моя война?"
   "... Вокруг великая тишина, горные склоны снизу кажутся совсем отвесными, и на одном из них, блестя повязкой из голубой эмали того действительно неизъяснимого цвета, какой разучились приготовлять современники, высится конусообразная башня - сторожевой пост Тамерлана..." - пришли ему на память прочитанные на привале строки из книги Ларисы Рейснер.
   Но эти горы были другие: из враждебного, затаившегося мира. И он понял причину своей неудовлетворенности и тревоги. Все оказалось просто... Страх! Страх начала конца. Оголенный сгусток чувств, в котором есть прошлое и настоящее, а будущего может на быть.
   Идущий впереди старший группы сделал знак рукой, призывая к вниманию. Все остановились, затем рассредоточились. Он с нарастающим волнением следил за приготовлениями к бою. Трое отделились от группы и подошли к нему. Он понял, что пора. Вчетвером они продолжили медленно и осторожно спуск вниз, к заранее условленному месту. Достигнув его, осмотрелись. Его напряжение достигло предела, но троих сопровождающих, казалось, нисколько не волнует предстоящая операция. На изрытых морщинами, с выдубленной, опаленной и иссушенной солнцем кожей, лицах застыло каменное, холодное спокойствие. Они обменялись несколькими фразами и, кивнув ему на прощание, отправились в обратный путь - туда, где вжавшись в расщелины, их ждали соплеменники.
   Он поднял голову вверх и прислушался. Его поразила насыщенная, пронизанная насквозь солнцем, но ледяная, космическая тишина. Тишина... Горы в ледниковых шапках... И будто опустившаяся на них аура Вселенной, льнущая к коже, проникающая в поры. Тишина, в которой слышался чужой, заунывный, но не лишенный красоты и гармонии, сказочный голос Азии.
   И еще привидился откуда-то с небес - взгляд: то ли Аллаха, то ли Иисуса Христа, вопрошающий с недоумением и тайной надеждой:
   - Люди, зачем вы здесь? Что делаете?..
   И наш, до идиотизма нелепый у порога третьего тысячелетия, ответ:
   - Господа Всевышние, докладываем: мы здесь по делу - убиваем друг друга!
   Словно в подтверждение его мыслей, рядом что-то гулко лопнуло, словно вздохнул горный великан, чихнул со сна, встряхнув каскадом каменных, жестких волос. Он съежился, втянув голову в плечи. "Началась моя война..." - промелькнуло в сознании, но то, что наступило потом...
   ... Оглушенный грохотом, парализованный в мыслях и чувствах, он не помнил, как оказался в гуще боя среди рагромленного каравана. Его взгляд выхватывал отдельные эпизоды. Люди научились это делать, но слов для этого подобрать было нельзя. Война? Бой? Столь же слабо для объяснения, как если бы кому-то пришло в голову сравнивать сбежавшее на плите молоко с извержением вулкана. И все это тщательно планировалось, выверялось и готовилось ради него.
   "Господи, прости меня..." - прошептал он запекшимися, непослушными губами. Не сознавая, не помня себя, забыв вообще обо всех инструкциях, он стоял во весь рост, глазами, точно объективом, "отщелкивая" страшные, неподвластные разуму, противоестественные самой жизни, кадры.
   КАДР ПЕРВЫЙ. Объятый гигантским факелом "наливник"; из его развороченного взрывом брюха, с рванными, раскаленными краями, к небу тянулись черные, густые космы дыма, словно вставшие дыбом волосы...
   КАДРЫ ВТОРОЙ, ТРЕТИЙ, ЧЕТВЕРТЫЙ, ПЯТЫЙ,,,
   КАДР ШЕСТОЙ. Перевернутая, лежащая на боку кубышка БМП, беспомощная и жалкая, как опрокинутая на панцырь черепаха. Рядом - две "разменные монетки" цвета хаки - распластанные, изуродованные осколками, разутюженные взрывом по дороге, отливающие на солнце червонной, застывающей пленкой крови...
   КАДРЫ СЕДЬМОЙ,,, ДЕСЯТЫЙ,,, ПЯТНАДЦАТЫЙ,,,
   КАДР ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ. У обочины дороги сиротливо сидящая еще одна "разменная монетка", с блуждающей по лицу детской, непосредственной улыбкой. Парень, зажав между обрубками ног ботинок, деловито и спокойно пытался снять его с остатка оторванной ноги. Сидел, снимал и... улыбался!!!
   КАДР ДВАДЦАТЫЙ. Шок...
   КАДР ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ. Контузия...
   КАДР ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. Смерть... Смерть?
   И ДО КОНЦА... СМЕРТЬ!!!
   Оглушительный взрыв, как консервную банку, играючи вскрыл все ходы и выходы в черепной коробке, круша сосуды, артерии и перегородки. Кто-то невидимый, железной перчаткой средневековых доспех, сжал нежную, колеблющуюся , мерцающую всполохами света, субстанцую мозга...
   А наверху, пожилой афганец, с худым, изможденным лицом, сжимая большими крестьянскими руками гранатомет, осторожно выглянул из расщелины. Он увидел у перевернутой "шайтан-арбы" распластанное тело и узнал этого человека, с удовлетворением отметив рядом с ним отсутствие крови. Его губы сложились в довольную улыбку - свою работу он выполнил на отлично. Оставалось сделать еще один выстрел. Зоркими глазами он выхватил из ревущего смерча боя нужную мишень и приготовился... Но в ту же секунду черный нос маленькой "пчелы", опоясанный красным ободком, стремительно нырнул под белую чалму афганца, жадно вгрызаясь в человеческую плоть, разрывая и разбрызгивая ее своей бронебойно-зажигательной силой по серым, холодным камням.
   Еще продолжался бой. Кто-то падал молча; кто-то - матерясь сквозь стиснутые до боли в скулах, зубы; кто-то выл громко и страшно - не, по-людски, - по-зверинному, вывернув наизнанку скрученное нечеловеческой болью нутро; кто-то, прикипев пальцем к спусковому крючку, давил и давил на него, войдя в азарт, не в силах оторваться и уйти с конвейера смерти. А над кем-то опускалась обвальная тишина. Невидимая и бесплотная, она собирала дань, сортировала души...
   И откуда-то с небес на землю смотрели печальные глаза - то ли Аллаха, то ли Иисуса Христа:
   - Люди, зачем вы здесь? Ведаете ли, что творите?..
   Глава первая
   Саша Костиков остановил машину и заглушил мотор. Повернувшись, вопросительно посмотрел на сидящего рядом Иволгина.
   - Спрятать бы не мешало танк. - Майор открыл дверцу и стал выбираться из машины.
   Остальные последовали его примеру. Выйдя, осмотрелись.
   - Далеко до избушки? - обратился Петр Андреевич к Добровольскому.
   - До поворота, а там километра два-три.
   - Значит так, загоняем машину подальше в кусты и пешочком по свежему воздуху потопали.