Зурабян Гарри. Джума

   Глава восьмая
   Анастасия Филипповна, подняв воротник роскошной шубы, осторожно сошла по ступенькам драмтеатра и огляделась. Ни Юры, ни машины, конечно же, не было. И быть не могло. Так как концерт закончился на полчаса часа раньше. Приехавших в город музыкантов, к сожалению, не миновала эпидемия гриппа. Но, несмотря на сокращенную программу выступлений, Родионова до сих пор ощущала себя пребывающей в ином мире, среди волнующих звуков и образов.
   После откровенного разговора с дочерью, она решила остаться дома и никуда не ходить, но Наталья настояла, сказав, что вечер тоже хочет провести вне дома.
   "Нам обоим нужна передышка, мамочка, - вспомнились ей сочувствующие глаза дочери. - Я приглашена в молодежное кафе, а ты сходи на концерт. А завтра, когда этот урод уедет на работу, мы целый день будем вместе. Я попрошу Лиду, она подменит меня в архиве. Тем более, я за нее два дня уже отработала."
   Анастасия Филипповна еще раз оглядела быстро пустующую театральную площадь: кто-то уезжал на такси, за кем-то предусмотрительно заехали на машинах родственники или друзья, некоторые спешили на расположенную невдалеке автобусную остановку. Она, улыбаясь, вежливо отклоняла предложения знакомых подвезти ее. Ей захотелось просто пройти пешком несколько остановок, подышать свежим воздухом, посмотреть на ночной город. Она понимала, что обманывает себя, стараясь найти предлог, чтобы попозже вернуться домой. Сегодняшняя сцена еще стояла перед глазами и ее невозможно было изгнать из подсознания. Даже концерт, подаривший божественное наслаждение, оказался не в силах растворить этот черный, с запахом и цветом дегтя, тяжелый, неприятный осадок на душе. Она вынуждена была признать: Родионов стал ей настолько отвратителен и омерзителен, что находиться с ним под одной крышей, в одном доме, терпеть его присутствие, - становится невыносимо...
   Занятая своими мыслями, она не заметила, как рядом мягко затормозила машина и вздрогнула, услышав сбоку приятный, с легким акцентом, мужской голос:
   - Вы не боитесь одна гулять в такую пору по ночному городу?
   Анастасия Филипповна резко повернулась, краем глаза успев охватить совершенно пустую улицу и оставшуюся позади театральную площадь, к этому моменту уже абсолютно безлюдную.
   "Накаркал, стервец, - мысленно констатировала она, помянув Родионова. И с неожиданно пришедшими спокойствием и равнодушием подумала: - Интересно, только шубу снимут или еще подзатыльников надают?"
   Видимо, ее мысли столь откровенно отразились на лице, что вышедший из машины мужчина от души рассмеялся. Они с интересом несколько секунд изучали друг друга. В его глазах полыхали озорные, дьявольские огоньки. И она, не отдавая себе отчета, повинуясь какому-то странному порыву, вдруг сказала, глядя ему прямо в глаза:
   - В такую пору по ночному городу, конечно, гулять лучше вдвоем, но, порой, вторая половина настолько отвратительна, что одиночество воспринимаешь, как рай.
   Даже если бы рядом разорвалась бомба, она не произвела бы столь ошеломляющее впечатление на незнакомца, как обращенные к нему ее откровенные слова. Он молча смотрел на нее, пребывая в крайнем изумлении. Все, что ему удалось узнать об этой женщине, совершенно не вписывалось в рамки ее теперешнего поведения. Наконец, справившись с эмоциями, он проговорил:
   - Иногда стоит рискнуть, порвав с прошлым и попытаться начать все сначала.
   - Я обязательно последую вашему совету. Дело за малым: где найти ориентир, от которого начать считать сначала.
   " Боже мой! - с ужасом слушала она собственные слова. - Предлагаю себя, как последняя проститутка. - Но вдруг с удовлетворением подумала: Жаль, не видит и не слышит меня Родионов. Его бы инфаркт хватил!"
   Она с откровенным вызовом взглянула на незнакомца. Он несколько смутился, но тотчас быстро обошел машину и призывно открыл дверцу. Улыбаясь, застыл выжидающе и проговорил:
   - Вы еще не рискнули.
   - Это вам так кажется, - усмехнулась она, садясь в машину.
   "Ни черта себе оторва!" - мысленно, с изрядной долей восхищения, подумал мужчина.
   "Ну и рога у тебя, Родионов, вырастут сегодня ночью! Над камином места не хватит!" - с мстительным злорадством подумала женщина.
   Машина, сорвавшись с места, сверкающим фантомом рассекла ночь. Вырулив на широкий, как глиссада, проспект, с жадностью набросилась на покорно раскинувшуюся дорогу.
   Они долго ехали молча. Мужчина временами бросал мимолетные взгляды на сидящую рядом женщину, отмечая характерные черты лица. Он, словно художник, пытался срисовать и запечатлеть на холсте памяти ее античный профиль, высокие скулы, чувственный рот, длинные пушистые ресницы, тяжелую копну волос, уложенных незатейливо, но оттого придающих ее облику еще более царственную и гордую осанку.
   "Бог ты мой, - думал мужчина, - откуда здесь, в забайкальской глуши, взялись эти княжеские черты лица? Отец - генерал, мать - домохозяйка. А единственная дочь Анастасия, словно сошла со старинных полотен. Внешне спокойная, холодная и недоступная... или не нашлось никого, кто смог бы взломать этот слой льда..."
   "Бог ты мой, - думала женщина, - сколько лет потрачено на то, чтобы не жить, а соответствовать! Сначала - положению отца, потом - мужа. И как хотелось когда-нибудь, хоть на час вырваться из замкнутого круга условностей, общественных приличий, внешнего благополучия и счастья, этого тонкого, по сути, слоя льда, под которым стремительно несется бурная река лжи, пороков, низменных страстей, прилюдного, льстивого обожания и тайной, всепожирающей зависти и ненависти. Наконец, вырвалась... Довольна? Да! Да! Да! Затра пусть хоть весь город лопнет от слухов и сплетен. Но это будет завтра. А сегодняшнюю ночь я никому не отдам, она - моя, яблоко моего греха. Я съем ее всю, утону в ее соке, захлебнусь и... умру. Умру счастливая. Это потом придет черед сомнениям, раскаянию и разочарованиям. Но до рассвета еще целая ночь. Моя ночь!"
   Наблюдая за сидящим рядом мужчиной, женщина почувствовала лихорадочное возбуждение. Ей стало жарко и она распахнула полы шубы. Было нечто манящее и притягательное в том, как он вел машину: как на лоно-руль ложились его сильные руки; как уверенно он сжимал рычаг переключения скоростей, казавшийся ей древним фаллическим символом; даже в том, как он сидел и смотрел на дорогу, было что-то волнующее и эротическое.
   Женщина протянула руку и осторожно положила на колено мужчине. Почувствовав, как он вздрогнул, медленно повернула к нему лицо. Он плавно сбросил скорость, затем, круто повернув руль, въехал в первый попавшийся на дороге темный переулок. Машина остановилась, двигатель смолк, фары погасли. На них обрушилась непроницаемая тьма и звенящая тишина.
   Мужчина нашел руку женщины и слегка ее сжал. Она не шелохнулась, но он уловил слабый не то стон, не то вздох. До сих пор не было сказано ни слова. Но оба чувствовали, что между ними идет безмолвный, на неведомом еще людям уровне, диалог. Они догадывались или знали: такой уровень существует, но впервые поднявшись на него, ощутили себя очарованными странниками заблудившимися, но не отчаявшимися. Эти двое поняли: нынешняя ночь нежданный дар небес. Кто-то, более всесильный и мудрый, чем человек, решил в последний момент спрямить их извилистые, убогие, с опасными поворотами, дороги, подняв невидимый занавес, за которым не существовало ни границ, ни государств, ни вождей и их поданных, не было ни бедных, ни богатых, ни войн, ни болезней. Только - бесконечность мироздания и две летящие навстречу друг другу души - Мужчины и Женщины...
   Соболиный мех прятно согревал и ласкал кожу. Он приподнялся на локте и заметил, как из глаз женщины, прикрытых густыми ресницами, сбегают слезы, оставляя на скулах мокрые, блестящие дорожки и исчезая в завитках и прядях рассыпавшихся волос. Она почувствовала, что он смотрит на нее и открыла глаза. В них плескалось озеро нежности и благодарности.
   - Как тебя зовут? - спросила она, улыбаясь.
   - Немо. Кажется, так звали человека, который хотел сохранить за собой маленький островок тайны, - ответил он, внутренне напрягаясь.
   Женщина счастливо рассмеялась.
   - Что-то не так? - спросил он обескураженно.
   - Капитан Немо, - повторила она, словно пробовала его имя на вкус. Тот самый... Вот уж не думала. Ты... специально ждал меня?
   - Да, - ответил он, судорожно сглотнув и откидываясь на спину.
   - Родионов знал, что ты появишься на горизонте. Он был слишком заботлив сегодня, настаивая, чтобы меня из театра забрал его личный водитель. Он что-то тебе должен? - голос ее был спокойным. Слишком спокойным.
   Он понял ее состояние и еще понял, что этой женщине нельзя лгать никогда и ни при каких обстоятельствах. Этот человек редко обременял себя общепринятой среди людей моралью и нравственными критериями. Его жизнь, потомка сосланных некогда в Сибирь прибалтийских немцев, изначально, с самого рождения, отторгала и мораль, и нравственные устои общества, которое молча и трусливо созерцало трагедию "маленьких народов", делая вид, что ничего страшного, в сущности, не происходит и ничего постыдного и ужасного нет в том, как "маленькие народы" государство использует в качестве разменной монеты и в зависимости от большой или малой нужды.
   Но теперь, рядом с женщиной, которая буквально взорвала его душу, он не мог позволить себе поступить, как обычно. Эта женщина, которой в его планах предстояло сыграть роль "козырной дамы", всего за несколько часов стала родной и близкой. Мужчина пытался уверить себя, что так не бывает и виной всему - лишь возникшая между ними страсть, мимолетное сходство сильных, неукротимых и, в то же время, глубоко одиноких и страдающих натур. Но, в тоже время, понимал, что не прав, ибо с того момента, как она села в его машину, уже знал: эту женщину у него отнимет только смерть.
   - Что он тебе должен? - повторила она свой вопрос.
   - Почему ты решила, что дело в нем? - спросил он, стараясь оттянуть момент главной истины.
   - Только не говори, будто был тайно и безнадежно в меня влюблен и, наконец, решил познакомиться, - засмеялась она.
   - Он взял вещь, которая ему не принадлежит.
   - И ты решил обменять ее на меня, - скорее, утвердительно заметила она. - Могу я узнать ее цену?
   - Да, - его голос поразил ее своим отчаянием.
   Она приподнялась и удивленно взглянула на него.
   - 500 миллионов долларов, - он смотрел ей прямо в глаза.
   Она наклонилась и, с нежностью поцеловав в губы, прошептала:
   - А, знаешь, я ни о чем не жалею. Не каждый день женщине говорят, что она имеет такую цену.
   - Настя, - он впервые назвал ее по имени, - ты стоишь большего. Но... у тебя со мной нет будущего.
   Она оценила его фразу:
   - Ты сказал " у меня с тобой". Почему - не у нас?
   - У меня слишком "богатая" биография даже для этих мест. Я не могу предложить тебе быть любовницей, а ты никогда не сможешь стать моей женой.
   - Одна из моих далеких прабабушек когда-то блистала в салонах Санкт-Петербурга, а потом в одночасье стала женой каторжанина. Это случилось 14 декабря 1825 года. Так что я лишь продолжу семейные традиции.
   - Это разные вещи, - он покачал головой и повторил: - У нас нет будущего.
   - Будущее есть даже у мертвых. Просто, как и любое, оно не ведомо нам.
   - Я отвезу тебя домой, - проговорил он. - Утро вечера мудреннее, Настя. Уверен, утром ты встанешь и будешь с ненавистью вспоминать эту ночь.
   - Утром я буду вспоминать мужчину, у которого самое лучшее имя на свете и... самый... - она смутилась, улыбнувшись, - Впрочем, это твое достоинство, как говорится, "не для прессы".
   В ответ он лишь молча покачал головой.
   Проезжая мимо одного из работавших ночью киосков, она попросила его остановиться.
   - Ты хочешь есть? Господи, какой же я болван! Не догадался даже шампанским тебя угостить! Здесь, наверняка, какую-нибудь дрянь продают. Я знаю один ресторанчик...
   - Подожди, - остановила она его, - купи мне, пожалуйста, водки.
   - Водки?!! Зачем?!
   - Так надо, - в ее голосе послышалась незнакомые ему до сего момента требовательность и жесткость.
   - Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, - со вздохом согласился он, вылезая из машины. Потом все-таки наклонился и переспросил: - Ты уверена, что тебе сейчас нужно именно это?
   - Уверена! - четко произнесла она, с мечтательно-дьявольской улыбкой на губах.
   Пока его не было, она, опустив стекло, с удовольствием наслаждалась чистым, морозным воздухом, отстраненно наблюдая за стайкой сидящих поблизости на скамейке подростков.
   "Глубокая ночь. Наверное, есть кватриры и дома, где их ждут. Но им отчего-то хорошо именно здесь, на заснеженной, тихой улочке. Почему? А почему здесь оказалась я?.." - додумать она не успела, вернулся ее "капитан Немо".
   Весь остаток пути он, теряясь в догадках, с содраганием смотрел, как жена второго лица в городе накачивается водкой, причем прямо из горлышка. Один раз он остановил машину и попытался ей помешать, но, встретив шквал неуправляемых эмоций, счел за благо вернуться за руль и продолжить вести машину, изредка бросая на Анастасию Филипповну испуганные взгляды. Что он при этом думал, сформулировать трудно, ибо нельзя описать сумасшедшие мысли мужчины, наблюдающего за респектабельной, красивой женщиной в роскошной соболиной шубе, пьющей из горла сорокаградусное вещество непонятного происхождения и ничего не закусывающей.
   Бережно поддерживая под руки, он довел ее до подъезда и далее - лифта.
   - Я провожу тебя до квартиры, - его взгляд был сочувствующий.
   - Нет, дор-р-ог-гой, - проговорила она заплетающимся языком. - Еще не время. Сегодня, милый, мой бенефис!
   Двери лифта сошлись и последнее, что он увидел - совершенно трезвые, ясные глаза, но страшные разлитой в них и готовой вот-вот выплеснуться через край клокущей яростью.
   Он нервно передернул плечами, догадавшись, зачем она пила водку и что произойдет в квартире.
   "Сейчас ему электрический стул мягким уголком покажется, а газовая камера - цветочной оранжереей... по сравнению с этой женщиной", - с некоторым сочувствием подумал он о Родионове.
   Анастасия Филипповна вышла из лифта и, пройдя неколько шагов, облокотилась о дверь своей квартиры, до отказа утопив кнопку звонка. Она не отпускала ее до тех пор, пока дверь не распахнулась. Потеряв равновесие, едва не упав, она ввалилась в прихожую.
   - Анастасия!
   - Мама!
   Муж и дочь одновременно кинулись к ней, стараясь удержать, но тотчас невольно отпрянули, ощутив запах водочного перегара. Нащупав ногой дверь, она с треском вдарила по ней, закрывая ее. Подняла голову и, ухмыляясь, с вызовом заявила:
   - А вот и я! Что, не ждали?!! - в ее голосе послышалась угроза.
   Она отметила выражение ужаса на бледных, осунувшихся лицах домочадцев.
   - Анастасия, где ты была?! Что с тобой произошло?! - приходя в себя, закричал муж.
   - Мама, тебе надо срочно в больницу!
   - Молчать! - рявкнула она. - Р-разговорчики в стр-р-рою! Сми-и-р-р-но!
   Наташка, марш в комнату! - обратилась к ошелемленной дочери. - У нас с папочкой сейчас кон... конфиси... конфизисиальный разговор будет! Я буду его "персональное дело" разбирать!
   - О, Господи... - прошептала дочь, поднося руки ко рту, словно хотела заглушить рвавшийся из нее крик. Но, спустя несколько мгновений, ее лицо приобрело выражение восхищения и радости. Наталья прыснула, но, взглянув на отца, быстро прошмыгнула в свою комнату, не забыв, естественно, оставить дверь слегка приоткрытой.
   - Где ты шлялась?!! - побагровев от ярости, закричал Родионов.
   Она молча смотрела на него; на губах блуждала презрительная и снисходительная улыбка. Он замахнулся, пытаясь ударить ее по лицу, но не успел. Жена стремительно выбросила вперед ногу, обутую в австрийский, с узкими носками, сапог и саданула ему в промежность. Хватая ртом воздух, выкатив глаза, он отлетел к стене и с шумом приземлился на пол. Из комнаты выскочила дочь.
   - Отставить! - грозно прорычала Анастасия. - Цюрюк!
   Дочь, моргнув несколько раз, выдавила что-то нечленораздельное и поспешила ретироваться.
   Родионов, скрючившись, облокотился спиной о стену и, зажмурив глаза, вдруг... заплакал. Он плакал почти беззвучно, временами тоненько всхлипывая и вздрагивая; подтянув ноги к животу и все еще заслоняя руками причинное место. Она, тяжело дыша, смотрела на когда-то даже приятного ей человека, с годами превратившегося в омерзительную личность, "не принадлежащую себе", как любил он повторять в последнее время. Но сейчас ей отчего-то стало безумно жаль его. Ее душа, как хрупкий, белый подснежник, пробивала тяжелый, черный пласт ненависти и холодную, острую корку мести.
   "Всего час назад я любила мужчину, ласкала его, целовала. Была поддатливой и покорной в его сильных, крепких руках. Я поднималась с ним на такие вершины, где только солнце, свет и вечное тепло... И вот теперь со мной другой мужчина. И я лечу в бездну. Бьюсь об острые ее уступы, вырываю клочья мяса и слышу, как с хрустом ломаются кости. Где же я - настоящая? С кем из них? И кто виноват - я или они?.."
   Она стащила сапоги и рывком - шубу, отбросив все это под вешалку. Затем шагнула и села рядом с мужем на пол. Сидела, подтянув колени и уронив между стройных ног красивые, с гладкой, ухоженной кожей, руки.
   - Боря, прости меня... - сказала тихо, откидывая голову и закрывая глаза.
   - Я обзвонил все больницы, морг, "скорую помощь", поднял на ноги весь горотдел, ГАИ. Мы с Наташей не отходили от телефона... и каждый раз боялись поднять трубку, чтобы, не дай Бог, не услышать самое страшное. Анастасия... Настя... - он умолк.
   Так ее мог называть только один человек - ее летчик-ас, оставшийся насегда молодым и красивым и навечно тридцатилетним. Но, похоже, она не обратила внимания и продолжала отрешенно молчать. Он ждал ее реакции или хоть слабого отклика, пытаясь прислушаться не разумом, а душой. Но вокруг плотной завесой стояла лишь обволакивающая, липкая, какая-то сырая и холодная, тишина. И даже в ней Родионов старался отыскать тайный, скрытый смысл, который, проявившись, возможно, озарит его неведомым, истинным знанием. Он был готов поверить, если надо - убедить себя в том, что и она испытывает те же чувства.
   Она испытывала жуткую головную боль и нестерпимую тошноту...
   - Извини, мне плохо.. - быстро выговорила жена, опрометью кидаясь в ванную.
   Борис Николаевич сжал челючти и мысленно выругался. Он попробовал подняться, перекатившись набок и встав на четвереньки.
   "Второго секретаря горкома партии - ВЛАСТЬ! - поставили на четвереньки. И кто?!! Свои - самые близкие и родные...", - пронеслась в голове шальная, сумасшедшая мысль и ему стало нестерпимо стыдно и обидно, как никогда прежде в жизни.
   ... Оставалось совсем немного времени до того момента, когда в столь же пикантную позу поставят великую Державу. И тоже - все свои, самые, что ни на есть, "родные и близкие". Только уже никому почему-то не будет ни стыдно, ни обидно...
   Потом они долго сидели вдвоем в кухне. Он заботливо и услужливо отпаивал ее крепким чаем, перед этим насильно заставив съесть несколько ложек горячего, наваристого борща. Она никогда не замечала в нем прежде столько искреннего участия и любви.
   " Я, конечно, виновата сама. Строила все эти годы Бог весть что из себя. А надо было быть просто обыкновенной бабой. Не сидеть часами за фортепиано, не читать заумные книжки, не шляться по концертным залам, а работать где-нибудь, научиться шить, вязать, иногда напиваться до потери памяти и рожать, рожать, рожать. Может, именно в этом и есть наше бабье счастье? Ведь рванула же одна из моих прабабок за своим князем в Сибирь! А мне чего не хватает? Прав был "Немо" - утром я буду с ненавистью вспоминать себя, сегодняшнюю, вернее, уже вчерашнюю. Гульнула на всю катушку, как купчишка-золотопромышленник! И перед Наташкой неудобно... Господи, как я ей в глаза смотреть буду, после всего? Хорошо, хоть Боря ни о чем не спрашивает. Почему я была к нему так равнодушна и бессердечна? Он-то, положим, не виноват, что Олег разбился. Да и выходила я за него по собственной воле, никто на аркане не тянул. Хоть и без любви. Наверное дело все-таки во мне..." - размышляла Анастасия, механически размешивая сладкий чай в кружке.
   Словно издалека до нее доносились слова Родионова. Она попыталась сосредоточиться на них и когда, наконец, осознала услышанное, резко вскинула голову.
   -... Я не спрашиваю, с кем ты была и где, - монотонно звучал голос Бориса Николаевича, но вот в нем появились так хорошо знакомые ей властные, вещающие истину в последней инстанции, интонации: - Но я умоляю, Настя, впредь, если тебе потребуется снять напряжение, отдохнуть от дома, кухни, вообще от всех этих житейских забот и рутины, - скажи и я все устрою. Ты могла бы завести подруг, естественно, соотвествующего ранга и положения и прекрасно проводить время: иногда и выпить, посплетничать. Я не исключаю в твоей жизни и легкого флирта. Все мы живые люди, и нам время от времени требуется внимание простых смертных. Но, пожалуйста, прошу тебя: в городе ты должна, нет - просто обязана! - вести себя соответственно занимаемой мной должности и положения. Я с ужасом думаю, что завтра мне предстоит пережить далеко не лучшие часы в своей жизни. В глаза, как ты понимаешь, никто ничего не скажет, но уж за спиной...
   - Я могу завтра пойти с тобой на работу, - спокойно проговорила Анастасия. - И вместо тебя дам в морду любому, кто хоть словом или взглядом попытается намекнуть на сегодняшнее. - Она отставила кружку с чаем и, сложив руки на столе, глядя на него в упор, продолжала: - Знаешь, Родионов, я сейчас, как дура, мечтала: многое у нас с тобой могло бы сложиться и во что-то вырасти.Я, представь, домечталась в мыслях о ребенке! Обвиняла, корила себя... Родионов, ты можешь из второго стать первым, из первого -даже президентом, но ты никогда не станешь Кавалергардом, потому что всю жизнь прожил, как завистливое, алчное и тупое существо под названием "быдло". - Она встала, запахивая на груди теплую, пуховую шаль. Смерив его уничтожающим взглядом, четко проговорила: - С этой минуты я тебе ничего не должна, а вот ты... Ты должен вернуть одному человеку все, что у него украл! Видишь ли, даже 500 миллионов долларов не стоят покоя моего и моей дочери.
   Она попыталась выйти из кухни, но внезапно вскочивший Родионов преградил ей путь.
   - Пропусти, - потребовала Анастасия. - Теперь меня не удержит рядом с тобой ни Господь Бог, ни Сатана.
   - Значит, ты была с ним?! - свистящим шепотом, сквозь зубы процедил он.
   - С кем, с ним? - спросила она с интересом.
   - Ты, как последняя тварь, легла под этого... этого уголовника?! Под недобитого фашиста?! - словно не слыша ее, брызгая слюной, кричал муж.
   - Родионов, ты уж как-нибудь определись, кто он: политический или уголовник? - холодно усмехнулась она.
   - Он - кровник! Слышишь, ты, тварь, кровник он теперь мой!!!
   - Я устала, - вздохнула она. - Пропусти меня.
   Анатасия не успела даже испугаться. Родионов, с неожиданной хваткой вцепившись ей в волосы и молниеносно намотав их на руку, с силой толкнул ее голову в сторону навесного кухонного шкафа. Ее лицо осталось спокойным и в тот момент, когда острый, окованный металлом угол, стремительно, словно копьем, вспорол хрупкую и тонкую височную кость.
   Глазами, расширенными от ужаса, Борис Николаевич смотрел на залитое кровью лицо жены, которое накрывала своим мертвенно-бледным саваном смерть. Он разжал руку и тело скользнуло на пол. Ему показалось, падала она медленно и бесшумно, очень-очень долго и буквально подскочил на месте, услышав за спиной сонный, недовольный голос дочери:
   - Ну что вы никак спать не ляжете!
   Протирая глаза, Наталья заглянула в кухню. В первый момент она не поняла, что произошло, но, увидев лежащую на полу мать с проломленным виском, отшатнулась и попятилась, глядя на отца глазами, в которых постепенно нарастал шквал безумия.
   - Ты убил ее... - прошептала она хриплым, срывающимся голосом. - Ты убил ее! - повторила уже громче и вдруг сорвалась на истеричный фальцет: Ты у-у-у-би-ил е-е-ооо!
   Он рванулся, пытаясь прижать ее и заставить замолчать, но она в страхе отскочила, закричав еще громче:
   - Не подходи ко мне!!!
   Вид у нее был безумный и страшный.
   - Наташа, она сама, поверь, ... поскользнулась. Мы мирно сидели и пили чай. Ей стало снова плохо, она поднялась, чтобы выйти в ванную. Наташа, она... ее качнуло... неудачно, прямо на угол...
   Родионов и сам находился на грани истерики: мысли путались, он лихорадочно соображал, как поступить в подобной ситуации.
   "Миша! Ну да, конечно, Миша Багров. Надо немедленно ему позвонить. Сначала ему... Никакая "скорая" и милиция уже не помогут. Только Миша! Или... сначала им? А если они меня бросят, не поддержат? Случай-то самый подходящий. Зачем им делиться ? Нет, я же многое знаю. Это я знаю ВСЕ! Мишке... сначала Мишке, а потом - им..."
   Борис Николаевич метнулся в прихожую, по пути отшвырнув дочь, впавшую в состояние полнейшей прострации. Дрожащими пальцами, лишь с четвертой попытки, набрал номер домашнего телефона Багрова. С маниакальной сосредоточенностью принялся считать телефонные гудки, стараясь не думать о том, что именно придется говорить. Наконец, трубку сняли и послышался хриплый спросонья голос Михаила Спиридоновича:
   - Слушаю, Багров.
   У Родионова перехватило дыхание и пересохло в горле. Пытаясь унять озноб и справиться с лязгающими зубами, он, скорее, промычал, чем проговорил в трубку: