Бушков Александр Александрович. Стервятник

   Он с любопытством огляделся. Коридор был чистый — пол из отполированной мраморной крошки, стены бетонные — и, судя по длине, пронизывал здание насквозь, но не единой двери в него не выходило. И потому девушка в белом халате, вдруг возникшая в конце коридора, показалась вышедшей из стены.
   Оглашая коридор звонким эхом цокающих каблучков, она, покачивая бедрами, приблизилась и, подобно охраннику ухитряясь смотреть в глаза, но не встречаться взглядом, сказала:
   — Дон Сезар? Прошу вас...
   У нее был чересчур чистенький и коротенький для обыкновенной медсестры белый халатик, облегавший, как перчатка: этакая куколка с невинным личиком и порочными глазенками. И золотые серьги чересчур массивные для медсестры. Ну, а то, что под халатиком ничего не было, мог с маху определить любой опытный мужик. Родиону стало не на шутку любопытно — куда это его занесло? Бордель в стиле люкс? Ох, похоже...
   Она шагала на полметра впереди, дразняще-уверенной походкой опытной манекенщицы. В конце коридора обнаружилась узкая лестница, застеленная во всю ширину мягким ковром неярких тонов. Красоточка поднималась первой, не оглядываясь.
   Миновав второй этаж, поднялись на третий. Такой же безликий коридор — но здесь по левую руку тянулся ряд дверей под странными номерами: за седьмым шел пятьсот тринадцатый, а за ним сороковой с буквой «Б». Навстречу попалась весьма загадочная парочка: мужик неопределенного возраста с бритой наголо головой и в желтом балахоне, смахивавший на буддистского монаха, виденного Родионом по телевизору, а за ним шла невозможной красоты девчонка лет тринадцати с огромными, вычурными серьгами, словно сплетенными из слабо светившихся синих стеклянных нитей, и в невесомо-прозрачной мантии из чего-то вроде черной кисеи. Просвечивала мантия так, что Родион смущенно отвел глаза.
   «Монах», сложив перед грудью ладони лодочкой, непринужденно, словно встретил старого знакомого, поклонился Родиону, не задерживаясь. Родион из озорства ответил столь же церемонным поклоном. Девчонка показала ему язык и удалилась следом за «бонзой», вокруг нее облачком витал странный аромат, напоминавший запах индийских курительных палочек (Зойка такие откуда-то притаскивала в прошлом месяце).
   «Медсестра», впервые оглянувшись, тихо хихикнула — Родион так и не понял, относилось ли это к нему, или к таинственной парочке. Указав на одну из дверей, сделала самый натуральный книксен:
   — Прошу вас...
   Энергично повернув ручку, он вошел. И оказался в самой обыкновенной комнате, без всяких загадочных атрибутов. Атрибуты были привычные и недвусмысленные: огромная низкая постель, стеклянный, бар на колесиках и музыкальный центр. И все.
   Ирина прямо-таки кинулась ему на шею, прижалась, хрупкая и очаровательная, в легких белых брючках и красной кофточке в белый горошек. Правда, Родиону бросилось в первую очередь в глаза даже не еще более роскошное ожерелье, стрелявшее снопиками радужного сияния, а повязка на левой ладони, оставившая на виду лишь тонкие пальцы без колец.
   Поцеловав ее в ответ, он кивнул на повязку:
   — Случилось что-нибудь?
   — Тактичный ты человек, дон Сезар...
   — Он что, скот...
   — Ох, да ну его к черту... — Ирина, отстранившись и держа его за плечи, заглянула в глаза, окинула быстрым взглядом. — Нашел тему для разговора. Ты без машины? Вот и правильно, можно выпить, не обинуясь.. Давай полежим чуточку, как невинные пионеры, утро выдалось тяжелое...
   Родион, взяв у нее высокий стакан из дымчато-красного стекла, сел на край постели. Ирина блаженно вытянулась, положив ему голову на колени, лукаво глянула снизу вверх:
   — Легко нашел заведение?
   — Ага. Что за заведение, кстати? Я тут встретил какого-то типа буддийского вида...
   — И с ним — юная шлюшка в прозрачном?
   — Ага.
   — Великую личность ты лицезрел, — фыркнула Ирина. — Это и есть Великий Гэгэн Седьмого Храма Шамаль — уж прости, полное его имечко и титул совершенно не помню, не хотелось голову забивать... Слышал о таком?
   — В газете читал. Это он в Шантарске строит главный храм высшего разума?
   — Он, бритый колобок. А попутно производит телепортацию денежек из карманов дураков, как водится. Эта стервочка при нем состоит в медиумах или как там это в Шамбале именуется... Будущее видит в хрустальном шаре, духов интервьюирует, прорехи в ауре штопает и, как болтают злые языки, за хорошие баксы еще и астральный минет делает. Чем он от обычного отличается, не пойму, хоть убей.
   — Это что, бордель какой-то? — напрямик спросил он.
   — До-он Сезар? Стала бы я вас принимать в борделе? Обижаете, право! Это не бордель, а задние комнаты знаменитой Астральной Академии, вот! Доводилось слышать?
   — Доводилось, конечно. Только я-то думал...
   — Да нет, — сказала Ирина, улыбаясь во весь рот. — Все без обмана — там, с фасада, и в самом деле кипит коловращение астральной жизни, там на полном серьезе и с высшим разумом в контакт входят, и блюдечки крутят до одури, дырки в чакре просверливают, левитировать пытаются, в общем, с умасходят, как только могут. А с заднего крыльца, сквозь которое ты и проник, приходят не в пример более романтичные люди, плюющие на все эти астральные бредни... Очень удобное местечко, право. Любая охрана, которая с тобой припрется, вынуждена торчать в вестибюле — не пойдут же они за мной присутствовать при часовом сеансе лечения целебными грязями? Пустила я их, как же, белым моим телом любоваться... В общем, за хорошие денежки здесь тайну сохранять умеют. Только, я тебя умоляю, не болтай с непосвященными — если, к примеру, папочка той ляльки, что тебя сюда провела, узнает, где его чадо три дня в неделю развлекается, да если проведает еще, что западает дите главным образрм на групповушки с дамами, он и ее удавит, и домик этот динамитом разметает. Старого закала человек, из бывших... Много тут концов схоронено...
   — Могила, — сказал Родион.
   — Хочешь, как-нибудь устрою экскурсию по этому заведению? Есть один доктор, при советской власти лечил психов, а теперь заведует здешним Эдемом, поставив на службу последние достижения пытливой теоретической мысли. Даже безнадежных импотентов к новым удовольствиям возрождает.
   — Значит, все-таки бордель?
   — Эротик-клуб для узкого круга, а это совсем другое дело, — сказала Ирина. — В конце концов, что плохого, если люди за свои деньги отдыхают душой? — Она вдруг приоткрыла рот, с видом человека, озаренного неожиданной идеей. — А хочешь, попробуем вычислить твою деловую супругу? Если она сюда похаживает, выведу на чистую воду, как миленькую... Есть способы и каналы. А потом ты без ссылок на источник сразишь ее наповал неопровержимыми уликами, по шее врежешь, чтобы притихла...
   — Слушай, а это мысль, — кивнул он, почти и не терзаясь сомнениями. — Иногда прямо-таки физически чувствую, что побывала под кем-то...
   — Заметано, — усмехнулась Ирина. — Подарки ты от меня принимать отказываешься, хоть таким образом доставлю тебе удовольствие...
   — А у тебя-то как?
   — У меня — сложно, — она слегка погрустнела. — С одной стороны, все прошло просто прекрасно — очнувшись назавтра и узнав краткий отчет о происшедшем — по моей версии, конечно, — сокровище мое час в ногах валялось, даже не озаботившись похмелиться. А с другой, все перешло на качественно новую ступеньку. Я имею в виду, раньше он после столь позорных похождений с недельку пребывал в пошлой трезвости и раскаянии, а нынче налопался алкоголя уже назавтра, да качественно... — она невольно кинула взгляд на забинтованную ладонь и тут же отвела глаза, горько улыбнулась.
   — Что? — спросил Родион, охваченный приступом нешуточной злости.
   — Ох, да ничего особенного. Горячим утюгом проехался, вздумалось ему в невменяемом состоянии играть в рэкетира и заложницу... Перетерплю. Уже и не болит почти.
   — Грохнуть его, что ли? — сказал он зло.
   — Ох, Родик, не береди дущу. Это прекрасная, но недостижимая мечта, что там болтать впустую... — Она стила глаза. — Я, конечно, порочное создание, но всерьез богу помолилась, чтобы ему оторвали буйну голову в «Хуанхэ». В тот незабываемый вечер он ухитриля где-то потерять кобуру с пистолетом, в туалете, я полагаю, — и вчера кинулся разбираться. Только концов не нашел — ну конечно, подобрал кто-то, такая игрушка долго не залежится...
   Родион мысленно вздохнул с облегчением — как и рассчитывал, оказался вне всяких подозрений.
   — Слушай, — сказал он вдруг. — А что нужно, чтобы выяснить насчет моей... благоверной?
   — Фотографию получше, — ничуть не промедлив, сказала Ирина. — Анкетные данные будут бесполезны, многие тут появляются, подобно бунюэлевской Дневной Красавице, конспирируясь до полной анонимности... Я тебе потом скажу, куда фотографию принести. — И улыбнулась еще грустнее. — Печальная мы парочка, а? Собратья по несчастью... — и озорно сверкнула глазами: — А вдруг наоборот? По счастью?
   Родион склонился, прижался губами к ее шее. Обхватив его голову, Ирина прошептала:
   — Только аккуратнее снимай все, чтобы руку не задеть, побаливает еще...
   Сегодня все происходило не в пример нежнее и спокойнее, нежели в достопамятный вечер шалого безумия на медвежьей шкуре, они любили друг друга медленно, с изощренной неторопливостью людей, знающих, что впереди еще достаточно счастливых встреч, тела сливались в ярком, слегка приглушенном полупрозрачными шторами солнечном свете, мучительное наслаждение пронизывало каждую клеточку, прогоняя все печальные мысли...
   И все-таки в подсознании у него неотвязной занозой сидела одна-единственная мысль, холодная и ничуть уже не пугавшая. Ирина была потрясающей, немногим женщинам удавалось доводить его до столь безграничной сладкой опустошенности — но неким, не потерявшим трезвомыслия уголком сознания он прекрасно осознавал, что будущего у них нет. Что его будущее связано с другой, а для безвольно лежащей в его объятиях черноволосой красавицы он так и останется игрушкой, каким бы нежным ни был шепот, каким бы покорным ни было тело. Рано или поздно все обязательно кончится, и нужно быть к этому готовым...
   Слава богу, он не чувствовал себя покоренным. Не потерял голову, ничуть. Шалел от нее, чуть ли не терял сознание, зато головы не терял. Едва рассеивалась пряная мгла очередного оргазма, ощущал себя спокойным и уверенным хозяином реальности.
   И потому заноза-мысль не исчезала из подсознания...
   Настало время; когда он стал откровенно подыскивать подходящие слова, чтобы незаметно навести ее на нужную тему. Они лежали, устало обнимая друг друга, солнце заливало комнату.
   — А снаружи окна кажутся совершенно непрозрачными... — сказал он совсем не то, что собирался.
   — Какой-то фокус со стеклами, — промурлыкала Ирина, не поднимая головы с его груди. — Ты же инженер, неужели не знаешь, в чем хитрость?
   — А... Зеркало Гизелла. Я и забыл совсем. Влетело в копеечку, надо полагать? Я обо всем этом заведении.
   — Да уж, — рассеянно отозвалась Ирина. — Зато и доход — выше высшего, окупается...
   — Платишь?
   — Конечно, а как ты думал? Не бери в голову — вот если бы я тебе платила, мог терзаться комплексами, а в том, что я выкладываю энную сумму за сие уютное гнездышко, для моего любовника, сдается мне, нет ничего унизительного...
   — Да я не о том, — сказал он, подумав. — Ты ведь говорила, что можешь устроить насчет моей... благоверной? Что, если и на тебя, заплатив энную сумму, твой муженек выйдет?
   — Резонно, — сказала Ирина. — Но у меня, видишь ли, особый случай. Одними деньгами все не исчерпывается. Хозяина сего заведения я в свое время вытащила из ба-альшой неприятности — и более того, компромат а него до сих пор может быть пущен, в дело с великолепным эффектом. Так что я здесь в полнейшей безопасности. Детали тебя вряд ли интересуют, а?
   — Опасная ты женщина...
   — Слабая я женщина, — усмехнулась Ирина. — Будь я по-настоящему опасной, не роняла бы слезы в подушку из-за... — она умолкла, вновь мимолетно глянув на забинтованную руку.
   Разговор сам, помимо ухищрений Родиона, соскользнул к нужному ему направлению. Удивляясь, как спокойно звучит его голос, посмотрел Ирине в глаза:
   — Ты бы правда заплатила пятьдесят штук в зеленых за один известный скальп?
   — Правда, — сказала она жестко. — А что, неужели замаячил кто-то на горизонте?
   — Ага, — усмехнулся он столь же жестко.
   — Родик, такими вещами не шутят...
   — Я и не шучу, — сказал он, и его пальцы непроизвольно стиснули округлое плечо подруги.
   — Кто?
   — Я, — сказал он, словно бросаясь в холодную воду.
   Ирина высвободилась из его объятий, приподнялась на локте и пытливо взглянула в глаза. В голосе явственно послышался незнакомый холодок:
   — Родик, я тебя умоляю: не надо так шутить. Я хочу, чтобы этой спившейся скотине кто-нибудь вогнал пулю в башку. Я готова заплатить за это, сколько следует. И спать потом буду спокойно. Но вот в шутку все это обсуждать меня никак не тянет — чтобы потом снова не плакать от беспомощности и оттого, что мечты остаются мечтами...
   — Я не шучу, — сказал он столь же серьезно. — Не скажу, что это для меня будет так же легко, как в известной поговорке насчет пальцев, но признаюсь тебе честно — внутреннего сопротивления что-то не испытываю совершенно. Как по-твоему, можно это считать жирным плюсом?
   — Пожалуй... — протянула она. — Пожалуй, в определенном смысле. Это уже кое-что — отсутствие внутреннего сопротивления... Однако, Родик, я повторяю: это ведь всерьез. Придется всадить в живого человека парочку пуль. Мне, конечно, никого еще убивать не приходилось, но догадываюсь, что дело это весьма нелегкое. И вся мировая литература, и рассказы тех знакомых, что прошли кое-какие жаркие местечки, в этом убеждают...
   — Я тоже кое-что читал и слышал, — сказал он. — Но говорю тебе: я смогу. Понимаешь? Смогу... — Он закурил и жадно затянулся. — Сейчас попытаюсь объяснить... Ты обо мне уже знаешь достаточно. А поскольку умная, наверняка уже дорисовала остальное по нескольким штрихам... Мне смертельно надоело жить прежней жизнью. Ясно? И я хочу из нее вырваться. Ну, не любой ценой, конечно, — прав Достоевский, не смог бы я замучить ребеночка или двинуть по голове кирпичом человека стороннего... Но вот твоего скота ради будущей, другой жизни, способен шлепнуть. Веришь или нет, а я это чувствую, не бахвалюсь ничуть...
   Ирина гибко перевернулась на необозримой постели, села, неосознанно, как обычно, приняв грациозную позу. Какое-то время молчала, чуть заметно шевеля губами и сдвинув брови, будто решала на экзаменах сложнейшую арифметическую задачу и ужасно боялась сбиться. Лицо стало сосредоточенным, серьезным, даже не гармонировавшим с прекрасным обнаженным телом. Родион ее такой видел впервые.
   — Дай сигарету, — сказала она, не поднимая глаз, все с тем же отрешенным выражением. Глубоко затянулась дымом, словно горькое лекарство глотала. — Что ж, у человека бывают и не такие внутренние толчки... А история нам дает неисчислимые примеры и более диких безумств, на которые люди пускались ради денег или желания подняться над грязью... Это теория. А как ты себе все представляешь практически?
   — Ты сама говорила, что офис на Кутеванова — чуть ли не проходной двор. Опишешь мне интерьер, план помещения, обсудим все до мельчайших деталек, рассчитаем по секундам.
   — А ходы к оружию у тебя есть?
   — Нет, — сказал Родион. — Зато у тебя наверняка есть. Вот и раздобудешь что-нибудь с глушителем.
   — Действительно, без глушителя нельзя, не камикадзе же из тебя делать... — Ирина наконец-то подняла на него глаза, в которых не было ни ошеломления, ни жалости. — Но вот что тебе следует уяснить, Родик... Отговаривать тебя я не рвусь. Взрослый мужик, сам понимаешь, на что решился. Одно запомни: если тебя там сцапают, неважно, до или после, и ты преподнесешь милиции правду, я сумею выпутаться. Прости, но это жизнь, а не сентиментальный роман, и я не стану рваться на эшафот, чтобы умилительно погибнуть с тобой вместе. Извини, инстинкт самосохранения — могучая штука... Понимаешь, к чему я это говорю? Если провалишься, останешься один. Значит, провалиться тебе нельзя. Уверен, что сможешь проделать все чисто и уйти?
   — Уверен, — сказал Родион. — Если мы предварительно обдумаем все и рассчитаем по секундам...
   — Ну, естественно, я в стороне не останусь. Любая помощь и любые консультации, вот только туда ты уже пойдешь один... В конце концов, у тебя есть великолепнейшее преимущество: ты не профессионал, совершенно посторонний человек, можешь даже оставить повсюду отпечатки — не с чем будет сравнивать... Я шучу, конечно. Нельзя оставлять отпечатков.
   — Надо же еще как-то так все устроить, чтобы подозрение не пало на тебя...
   — Умница, — сказала Ирина, мимолетно чмокнула его в шею. — Вот тут уж мне придется крепко подумать, изобрести парочку ложных и достаточно убедительных следов. И будь спокоен, изобрету... — прищурилась она. — Хамский вопрос можно?
   — Ага.
   — Ты на его место не метишь? Я имею в виду место в доме?
   — Вот уж нет, — сказал Родион сердито. — Хватит с меня и одной... аристократки. Нахлебался вдосьгг, на всю оставшуюся жизнь, — усмехнулся. — Но я надеюсь, мы и после... всего этого друзьями останемся?
   — Пренепременно, дон Сезар... — сказала она, по-кошачьи потянувшись и поглаживая его бедро. — Если ты думаешь, что где-то на горизонте сшивается роковой красавец, страстно ожидая, когда я, наконец, стану свободной, глубоко ошибаешься. Вообще-то, возле меня, если подумать, отыщется парочка симпатичных мужиков, способных прикончить и трех мужей, но вот характер у них совершенно иной, попала бы в такую зависимость, в такой капкан...
   — А я, значит, размазня? — спросил он полусердито, полушутливо.
   — Да что ты, я не то имела в виду... Просто — другой. Не из-этого волчатника. Я в каком-то английском романе читала, что идеальными преступниками становятся как раз джентльмены — разок сойдут с прямой дорожки и тут же на нее вернутся, чтобы в дальнейшем так и оставаться джентльменами. Честное слово, твой случай. Вот не ожидала, Родик, — думала, подвернулся неплохой любовник, а дело обернулось еще круче. Я, конечно, не буду петь тебе дифирамбов — во-первых, не стоит делить шкуру неубитого медведя, во-вторых, не вполне подходящая для дифирамбов ситуация с точки зрения законов и морали... Но все равно, ты меня приятно удивил...
   Она закинула ему на шею здоровую руку и потянула вниз, к себе. И на сей раз была не просто послушной — покорной, предугадывавшей его малейшее желание так, словно просачивавшиеся с «академической» половины магические флюиды позволяли ей безошибочно читать мысли партнера.
   Странноватое заведение он покидал, будучи в редкостном умиротворении души и тела. Протягивая охраннику две сотенных (как научила Ирина), чувствовал, что его взгляд можно назвать барственным без малейшей натяжки. Он наконец-то победил — вошел, похоже, в этот мир, как равный. Пусть даже не сквозь самую престижную дверь...
   Охранник — Родиону это вовсе не померещилось — смотрел на него так, как и должен смотреть холуй отечественного розлива на барина: почтительно, с оттенком бессильной зависти.
   Колебаний не было ни малейших.
   ... В девятнадцать сорок шесть бывший советский инженер Родион Петрович Раскатников выплюнул окурок сигареты «Давидофф» в заледеневшую холодную грязь — до обещанной оттепели, похоже, оставалось еще недели две — и неторопливо направился к подъезду, слегка надвинув кожаную кепочку на глаза, ровно настолько, чтобы не походить на карикатурного громилу из кинокомедии.
   Поднялся в лифте на девятый этаж, оглядевшись, отнес сумочку пролетом выше, туда, где лестница кончалась. Поставил ее за угол бетонного короба шахты, возле запертой железной двери на крышу. Вернувшись на площадку девятого, подошел к входной двери и решительно набрал код: две водочки и полузабытый портвешок...
   Внутри стальной коробочки английского электронного замка явственно щелкнуло. Повернув ручку, Родион почувствовал, что дверь подается. Оставив ее приоткрытой на пару сантиметров, отступил на площадку, облокотился на перила и неторопливо закурил.
   Если осталась включенной еще какая-то штучка, способная поднять тревогу, и сюда уже мчит машина вневедомственной охраны, если сейчас затопочут по лестнице или вывалятся из лифта милиционеры с пушками наперевес, алиби у него железное: он приехал по делу к начальнику цеха своего завода, нажал кнопку звонка и терпеливо ждал. Начальника нет дома? Да что вы говорите, вот не знал... Сумка? А не моя это сумка, там и отпечатков пальцев моих нет... Ну да, когда я ждал лифт на первом этаже, он пришел откуда-то сверху, и вышел, почти выбежал какой-то подозрительный субъект — как пелось в старой песенке, вона-вона задержите, вона-вона побежал, десять лет ему дадите, незаконными снабжал... Конечно, история будет неприятная, но выпутаться можно.
   Однако прошло семь минут, а милиция так и не появилась. Родион сходил за сумкой, достал из нее резиновые перчатки, натянул, тщательно расправив, и по-хозяйски вошел в квартиру Могучего Михея. Запер за собой дверь, вынул из сумки белый застиранный халат — прихватил в конторе, когда последний раз был на заводе — надел. Огляделся.
   В первый миг он даже растерялся — четырехкомнатная роскошная квартира простиралась перед ним, как захваченный город перед каким-нибудь вождем конных варваров, непонятно было, с чего следует начинать. Когда-то в детстве ему снилось, будто он оказался в огромном кондитерском магазине. Сейчас испытывал нечто похожее, смесь удальства, восхищения и гордого осознания того, что все это — твое...
   А вот угрызений совести не было ни малейших. Пожалуй, теперь он в полной мере осознавал, что чувствовали сподвижники Робин Гуда — безусловно, не столь благостные и не так уж яро пекущиеся о народе, — когда на их земли хлынули норманны, отнимая дедовские вотчины и прадедовские замки. Не копеечку у нищего отнимать, в самом-то деле. Рынок рынком, а деловая хватка деловой хваткой, однако Могучий Михей, оставаясь стопроцентно честным человеком, вряд ли мог бы, пока работяги по полгода не получают зарплаты, раскатывать по Канарам и Тиролю, устраивать дочке свадьбу в столичном «Метрополе», выложив полсотни тысяч зеленых... Непременно должен был хапать и комбинировать, а посему — долой угрызения совести, виват экспроприация экспроприаторов, не все из наследия товарища Ульянова-Ленина следует вышвыривать на свалку истории... Пятьдесят тысяч долларов — это, конечно, неплохо, но их еще надо заработать, а Соня так и не позвонила пока что, не сидеть же сложа руки...
   Вспомнил, что профессионалы — неважно, милиция или воры — делают обыск в квартире, передвигаясь по часовой стрелке. А может, против часовой. Главное — методичность...
   Прошел на кухню, отыскал дуршлаг и стал вытряхивать в него, держа над раковиной, содержимое ярких расписных коробочек — мука, разнообразные крупы... И вскоре ощутил чувства, схожие с ощущениями промывавшего песок золотоискателя: в начищенном дуршлаге что-то тихонько брякнуло, и он, пошарив двумя пальцами в крупной гречке, вытащил массивное, красивое золотое кольцо с пятью бриллиантами. Весело ухмыльнулся: есть почин! И продолжал трудиться, не сразу и сообразив, что насвистывает мелодию из незабвенной комедии, ту самую, что художественно исполнял за работой Милославский-Куравлев:
   — Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь, все мне ясно стало теперь...
   ...В общем, Могучий Михей был не таким уж беспечным простаком — в его кабинете Родион обнаружил небольшой импортный сейф, красивый, как игрушечка, но, к сожалению, тяжеленный. Нечего было и думать о том, чтобы волочь его метров триста до машины — прохожие такое зрелище непременно запомнят, а подходящего мешка не нашлось... Правда, улов и без того был неплох: десяток массивных золотых украшений с камушками и без, две пачки полусотенных в ненарушенной банковской упаковке, толстенная пачка акций самых «вкусных» шантарских предприятий. Деньги и акции он извлек из секретера, который без особого труда взломал крохотным ломиком с широким расплющенным кончиком, найденным в рабочей сумке того домушника — удобный инструмент, надо признать. Если прикинуть цену золота в скупке и стоимость акций — они безымянные, можно продать в любой из многочисленных фирмочек, чьими объявлениями пестрят шантарские газеты, не спросят паспорта и не зададут лишних вопросов — и приплюсовать наличные, взял он миллионов пятьдесят. Плюс четыреста семьдесят пять долларов, найденных после совершеннейшего хаоса, наведенного на книжной полке.
   Родион смутно подозревал, что и по меркам его пассажира — того, освободившегося из зоны, первым заронившего в душу ядовитые семена, — добыча выглядит весьма и весьма неплохо. Когда все семейство вернется в Шантарск — кто из Германии, кто из «Загорья», акции и золотишко будут уже проданы, доллары ради пущей надежности тоже, а номера отечественных рублей, конечно же, не переписаны — упаковки нетронуты. Вот так, герр Михей. Господь велел делиться, сказала амеба и разделилась пополам. Вы себе еще добудете, не последнюю рубашку с плеч снимаю...