Бушков Александр Александрович. Стервятник

   Рывком приподнялся в постели — и с превеликим облегчением сообразил: ничего не привиделось, все было... Протянув руку, нашарил пачку, сунул в рот сигарету и с наслаждением втянул полной грудью первый утренний дымок.
   Надел очки и, прошлепав босиком к тумбочке, достал обретенное вчера сокровище. Ни жена, ни дочка не входили в комнату, если считали, что он спит, так что ненужных свидетелей опасаться не приходилось.
   Несколько минут он играл пистолетом, как ребенок — только что подаренной, давно желанной игрушкой. Вынул обойму, несколько раз взвел затвор и спустил курок, вышелушил все до одного патроны и снова старательно наполнил обойму. Указательным пальцем отогнул занавеску, посмотрел вниз, во двор.
   Сосед — тот, что когда-то приставал к Лике и был научен уму-разуму, — стоял у зеленой лавочки, о чем-то болтая с двумя словно бы двойниками: такие же куртки, спортивные мешковатые брюки, бритые затылки, громкие уверенные голоса...
   Первая пуля ему и досталась — в лоб, навскидку. Потом был убит тот, что стоял справа, с синей сумкой на плече. И,наконец, свою пулю получил третий.
   Они безмятежно курили, похохатывали, не подозревая, что за окном третьего этажа только что трижды щелкнул вхолостую направленный на них германский взаправдашний пистолет. Родион, оскалясь, еще какое-то время смотрел на них поверх ствола, пока не пресытился зрелищем. Вставил обойму и, не загоняя патрона в ствол, убрал пистолет вместе с кобурой на самое дно тумбочки, завалив сверху старыми номерами «Нового мира». В тумбочку никто без него не полезет, так что особо изощряться, выдумывая тайники, не стоит...
   Подошел к зеркалу и тщательно осмотрел тело, выгибаясь и поворачиваясь. На груди предательски виднелись сразу три отпечатка зубов — впрочем, не столь уж глубокие, как он сначала опасался» скоро сойдет без следа... Вчера, когда он вернулся в первом часу ночи, обе его дамы уже спали, что позволило обойтись без заготовленной по дороге легенды о жуткой драке на стоянке — с вмешательством милиции и безжалостным задержанием на пару часов всех правых и виноватых. А если учесть, что Лика никогда прежде не устраивала ему допросов насчет позднего возвращения — чему друзья отчаянно завидовали, — согласно теории вероятности, не станет проводить дознания и сегодня...
   Вышел в коридор, натянув предварительно спортивные брюки и рубашку, тщательно застегнув ее на все пуговицы. Из ванной доносился шум стиральной машины. Белье Лика обычно носила в частную прачечную, обосновавшуюся в соседнем доме, но иногда на нее нападали легкие приступы тяги к домоводству, «жажда опрощения», как она сама, смеясь, выражалась, — и тогда сама на скорую руку стирала, что подвернется.
   В Зойкиной комнате работал телевизор, снова доносилась заокеанская мова с гнусавым дубляжом. Вздохнув, Родион совершил прогулку в туалет, критически обозрел поцарапанный живот — черт бы побрал ее брильянты, весь пуп изодрали! — и решил податься на разведку, непринужденно выяснить настроение противника, сиречь любимой некогда женушки, — просто так, от нечего делать, он не опасался никаких разборок. Не без удивления вдруг понял, что не ощущает ровным счетом никакой закомплексованности, все прежние привычно-зудящие неудобства, проистекавшие из положения принца-консорта, куда-то улетучились. Это было так ново и неожиданно, что Родион почувствовал себя моложе, в походке появилась этакая фривольная легкость. Неужели достаточно ощутить на поясе приятную тяжесть оружия?
   Как и вся квартира, ванная была громадная, с высоким потолком — во времена товарища Сталина царили контрасты, либо бараки, либо размах и простор, третьего, кажется, и не было. Что, впрочем, на фоне мировой истории никак не являлось чем-то оригинальным...
   Вот только санузлы даже в роскошных по тем временам квартирах делали совмещенными, однако Раскатников-дед еще до появления Родиона на свет божий не пожалел денег и трудов, разделив капитальной стенкой собственно ванную и собственно сортир. Герой польского похода преследовал в первую очередь, честно признаться, собственную выгоду — любил по примеру многих российских интеллигентов посидеть на унитазе полчасика с познавательным чтением в руках...
   Бесшумно отворив высокую дверь, Родион просочился в ванную. На полу, кое-где заляпанном пушистой белой пеной, лежала груда простыней и рубашек, шумела машина, Лика, в любимом черном халатике с золотыми драконами, что-то старательно полоскала в ванне — работящая, домовитая женушка, глянет со стороны непосвященный, узрит идиллию...
   — Явился, гуляка? — громко спросила она веселым голосом, не оборачиваясь. — Это кого же ты возил за полночь? Стриптизерок из «Жар-птицы» по домам вдумчиво доставлял?
   — В аэропорт ездил, — сказал он самым естественным тоном. — Хороший клиент подвернулся.
   — Ну, на зубную пасту себе заработал и то ладушки... Молодец ты у меня, рыночный мужик. Иди на кухню, я там в приступе опрощения супчик изобрела, мы с Зайкой живы пока, так что есть можешь смело...
   И, каким-то неведомым образом дав понять, что аудиенция закончена, еще энергичнее заработала локтями. Русый короткий хвостик, перехваченный резинкой, подпрыгивал на спине.
   Глядя ей в затылок, Родион представил, как приставляет дуло чуть пониже хвостика, отведя его стволом, медленно, плавно нажимает на спусковой крючок. Совершенно отстранение, словно речь шла о научном эксперименте, подумал: «А вот интересно, череп разлетится или все будет чище?» Эта мысль, холодная и сладострастная, ничуточки его не ужаснула, не удивила даже.
   Он остался стоять у двери, глядя на жену тяжелым, новым взглядом. Она старалась со всем прилежанием, водя намыленной рубашкой по рокочущей волнистой доске, подол коротенького халатика то и дело подпрыгивал, смуглые от искусственного загара ноги были обнажены на всю длину и более того — и его мысли приняли новое направление, просыпалось желание, отчего-то стройные ноги жены перед мысленным взором причудливым манером сочетались с образом прекрасного германского пистолета, Родион явственно видел, как, приставив ей к виску дуло, заставляет повернуться к нему, опуститься на колени, и, не отнимая дула, сжав другой рукой в кулаке девчачий хвостик русых волос, пригибает ее голову к напрягшемуся достоинству, с наслаждением слушая испуганное хныканье...
   Прилив возбуждения пронзил поясницу острой судорогой. Родион отступил назад, тихонько запер дверь на задвижку и двинулся к жене, чувствуя горячие удары крови в висках. Все лицо пылало. Положил ей руки на бедра, прижимая к себе. Лика недоуменно дернулась, выпрямилась, он не дал ей повернуться к нему лицом, прижал еще теснее, запустил руки под халат, ощущая бешеный прилив сил, провел ладонью по плоскому, совсем девичьему животу, грубо, по-хозяйски, опустил руку ниже. Когда правая рука замерла на ее груди. Лика знакомо встрепенулась, закинула голову, услышав ее учащенное дыхание, Родион рванул поясок халата, повернул к себе и стал теснить к стене. Она ошарашенно подчинялась, закрыв глаза. Прижав ее к стене, словно распяв, Родион, не в силах избавиться от мысленного образа черного пистолета, взял ее удивительно ловко и быстро, с первой попытки. Он не спешил и не был груб, но прекрасно понимал, что насилует Лику самым бесстыдным образом. А вот она этого, кажется, и не понимала, обхватила его спину, выдыхая со стоном:
   — Милый... какой ты сегодня...
   И пыталась отвечать, но он напирал так, что у нее перехватывало дыхание. Лика по прошествии довольно долгого времени кончила первой, вскрикнула и обмякла. Тогда Родион, чувствуя себя наконец-то настоящим суперменом, отчаянно желая стереть всякие воспоминания о недавнем постыдном бессилии, опустил ее на кучу простыней, не встретив ни малейшего сопротивления, теплую, раскрывшуюся, покорную, оскалясь, медленно овладел ею, так, словно хотел уничтожить, раздавить. И когда в конце концов после упоительнейшего оргазма, от которого потемнело в глазах и голова стала вместилищем звенящей пустоты, Родион оторвался от нее, повалился боком на простыни, понял, что одержал не просто победу — триумф. Не хватало только фанфар и серебряных труб. Над головой у него шумно выключилась стиральная машина. Лика, не открывая глаз, придвинулась и положила голову ему на грудь. Он мстительно ухмыльнулся в пространство. И спросил:
   — Тут кто-то собирался меня к доктору отправить? Импотентом обзывал?
   — И вовсе не обзывала, — все еще задыхаясь, сказала Лика.
   — А подразумевала?
   — Ты не так понял...
   — А еще хочешь?
   — Ой, Родька, хватит... Что с тобой сегодня такое?
   — В настроении, — сказал он покровительственно.
   — Почаще бы такое настроение... — фыркнула она. — Нет, чтобы собственный муж изнасиловал в собственной ванной, как Шарон Стоун...
   — А она здесь причем?
   — А ты вспомни — ее чуть ли не в каждом фильме непременно к стеночке приставляют и имеют в такой позиции. Имидж у нее такой, что ли?
   — А еще?
   — Родик, хватит, пусти... Ну правда, хватит с меня, все было просто прекрасно... — Она забарахталась, высвобождаясь. — Спасибо, а теперь пусти...
   Он поднялся следом за ней, спокойный и гордый победитель, по-хозяйски стиснув тугое бедро, хмыкнул:
   — А может, и пойти к тебе в шоферы? Чтобы драть на заднем сиденье по шоферскому обычаю?
   Лика внимательно посмотрела на него:
   — Положительно, не узнаю я тебя сегодня, уж не наркотиками ли начал баловаться на склоне лет...
   Но особой серьезности в ее голосе не было, и Родион, с победительным видом шлепнув женушку ниже талии, отпер дверь. Направился в кухню, посвистывая и ощущая волчий голод. Сидевшая там Зойка, торопливо прожевав бутерброд, ухмыльнулась:
   — Ну, родители... Прелюбодеи. Запереться в ванной и нагло амурничать — это можно, а в кино с одноклассниками некоторых и не пускают безжалостно.
   — Помалкивай, — сказал Родион беззлобно. — Помалкивай, развитой не по годам ребенок. Это не с тем ли одноклассником, у которого родители финку нашли?
   — У него такой период, — сказал развитой не по годам ребенок. — Поиска себя и осознания места в мире. Зато, между прочим, ни разу с руками не лез, а это плюс, поверь моему женскому чутью...
   — А что, кто-то лез? — спросил он настороженно.
   — Папочка... — страдальчески сморщилась она. — Не на Марсе живем. У нас в классе уже три женщины образовалось...
   ...Полной семейной идиллии не вышло. Часа через два за Ликой заехал некий элегантный субъект средних лет, изысканно вежливо раскланявшийся с открывшим дверь Родионом. Оказалось, в концерне снова возникла некая нештатная ситуация, позарез требовавшая Ликиного присутствия, — и она, быстро приведя себя в парадный вид, укатила.
   На сей раз Родион не испытывал по-настоящему ни злости, ни ревности непонятно к кому. Принял все совершенно спокойно. Немного повозившись с пистолетом, достал с полки бордовый томик Светония и углубился в жизнеописания двенадцати цезарей.
   Конечно, среди вереницы давно ушедших в небытие римских императоров попадались и вполне приличные даже по сегодняшним меркам люди — вроде благородного Тита, возможно, не столь уж и облагороженного серьезным историком Светонием. Но почти все остальные привлекали его воображение еще с детских лет именно дичайшими выходками, оставляя смешанное чувство зависти и легкого страха. Нельзя даже сказать, что Гай Калигула или Нерон были аморальными субъектами — они вели себя так, словно никакой морали на свете не существовало вовсе, или, по крайней мере, лично они ни о чем подобном не слыхивали отроду. Они попросту были какими-то другими. Военный поход Калигулы против моря даже нельзя было назвать капризом или причудой — нечто качественно иное, чему не подобрать слов в бессильном языке трусливой толпы...
   Отложив книгу, он достал заряженный пистолет и вновь встал у окна, глядя на редких прохожих во дворе. И внезапно почувствовал, что понимает Калигулу. Теперь, когда он сам стоял с боевым оружием в руке и мог выстрелить в любого из появлявшихся внизу, совсем по-иному виделась знаменитая сцена на пиру: когда консулы, возлежавшие поблизости, льстиво поинтересовались, отчего изволит смеяться божественный император, а Калигула, хохоча, ответил: «Тому, что стоит мне только кивнуть, и вам обоим перережут глотки...»
   Он понимал Калигулу. Вдруг осознал, что такое власть над чужой жизнью. Они были правы, поглощенные вечностью императоры: люди делятся на стадо и на тех, у кого хватало силы подняться над толпой...
   Зародившееся у него решение окрепло. И уже не казалось блажью. В конце концов, он ничуть не представал извращением или моральным уродом: там, где воруют все, там, где в хаосе первобытного капитализма не осталось ничего запретного или аморального, нельзя упрекать человека, если ему вдруг захотелось урвать малую толику для себя. Даже не алчности ради, а затем, чтобы доказать, что он мужчина, не жалкий приживальщик при барыне, нечто среднее меж альфонсом и подкаблучником. Случайно оброненный в машине пистолет — это знамение судьбы. Главное, он не собирался отнимать что-то у тех, кто и сам еле сводит концы с концами. Во все времена хватало ему подобных, нелишне вспомнить, что иных пиратов вешали на рее, а иные становились лордами и губернаторами...
   Чуть позже в жизнеописании Тиберия ему попались замечательные строчки: «Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог ни обвинить, ни отвергнуть, но не мог и больше терпеть...» Пожалуй, это тоже было знамением. Правда, речь шла как раз о противоположном, о решении Тиберия отойти от дел и удалиться из Рима, однако такие мелочи не следовало принимать в расчет...
   Не питая особенной любви к детективам — как к книгам, так и фильмам, — он все же кое-что слышал в жизни. И случайная встреча с тем бандитом не открыла, в общем, Америки.
   Главное — не попасться. А там — ищи ветра в поле. Он не принадлежал к кругам, которыми вдумчиво интересуется милиция, — это плюс. Насколько помнится, всевозможные воры-разбойнички во все времена проваливались как раз на том, что начинали спускать денежки по кабакам, развязывая спьяну языки. Что ж, он и до этого не питал особенной любви к кабакам и язык по пьянке не особенно и распускал...
   И вообще, следует знать меру. Помнить, что жадность фраера сгубила. Взять энную сумму — и завязать. Пусть ищут до скончания времен. Надо еще прикинуть, как легализовать деньги...
   «А что тут особенно думать?» — радостно встрепенулся он, увидев притормозившую у подъезда белую «Оку», из которой вышла девушка в кожаной куртке. Вот и очередное знамение, судьба к нему определенно благосклонна...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Родственница

   Вслед за ней из крохотной машинки выскочил маленький белый бультерьер, заплясал на поводке. Девушка задрала голову, Родион помахал ей рукой, и она, махнув в ответ, быстро направилась в подъезд.
   Родион направился отпирать дверь. Из своей комнаты выглянула Зоя:
   — Пришел кто-то?
   — Тетя твоя приехала, — сказал он весело.
   Зоя особенной радости не выказала — впрочем, и неудовольствия тоже, относилась к молодой тетушке довольно равнодушно. Иногда Родион подозревал, что она незаметно переняла точку зрения Лики, всегда поглядывавшей на младшую сестренку свысока, а уж после своих ошеломительных успехов на ниве частного бизнеса — особенно. Словно Рокфеллер, проходящий мимо владельца крохотной лавчонки.
   Родион, наоборот, относился к Маришке со всем расположением — и потому, что она очень была похожа на Лику в юности, и оттого, что никакого комплекса неполноценности перед ней не испытывал. Хотя она с головой увязла в частном бизнесе, головокружительных успехов не добилась и особых капиталов не сколотила — года три помотавшись за шмотками в Польшу и Турцию, стала хозяйкой нескольких книжных лотков, двух киосков и арендованного в книжном магазине «Просвещение» уголка — круто, конечно, для двадцати пяти годочков, но никак не сравнить с мадам Раскатниковой, третьим человеком в крупной фирме, которую пару раз поминала даже столичная программа «Время» (фирму, конечно, а не мадам, но единожды на экране мелькнула и взятая крупным планом Лика).
   Родион распахнул дверь. Бультерьер, вырвав из рук Маришки тонкий плетеный поводок, помчался мимо него и исчез в глубине квартиры.
   — Это он кошку ищет, — сказала Маришка безмятежно. — Разберется сейчас, что нет тут кошек, знакомиться прибежит... Кошек давит так, что смотреть залюбуешься, двух уже придушил, соседи на меня зверем смотрят... Четыре месяца обормоту, а на звонки уже лает. Макс! Ко мне!
   Макс и ухом не повел, слышно было, как он носится по комнатам, царапая когтями паркет.
   — Проходи, — сказал Родион, снимая с нее куртку. — Приехала приобретением похвастаться?
   — А как же. Сестричка дома?
   — Увезли сестричку, деловой мир без нее рухнет. «Чейз Манхеттен бэнк» на прямом проводе, надо полагать...
   — Да уж, да уж, мы нынче загадочные... — сказала Маришка, порылась в карманах. — Племяшка, шоколадку хочешь?
   Зоя взяла плитку, вежливо поблагодарила и удалилась к себе в комнату. Прибежал Макс, начал радостно прыгать на Родиона, крутя хвостом-саблей. Головенка была акулья, страшноватая, но держался песик вполне мирно.
   Родион тем не менее немного отодвинулся:
   — Я слышал, они жрут всех и все, что движется....
   — Глупости, — авторитетно сказала Маришка. — Это как воспитать. И на кого натаскать. Вот схвати меня, посмотришь, как он защищать кинется...
   — Нет уж, — сказал Родион, косясь на красноглазое создание. — Еще отхватит что-нибудь, зверь нерусский... Я как раз кофе сварганил, будешь?
   — Ну давай чашечку...
   Родион отнес черный расписной поднос в свою комнату, и они уселись у стола. Красноглазый Макс, сделав попытку нахально стащить с подноса печенье и получив от Маришки по шее, обиженно убрался в угол и залег там на боку, вытянув лапы.
   — Как жизнь?
   — Да нормально, в общем. Болтают, завод останавливать собираются...
   — А я тоже слышала. Что делать будешь?
   — Да есть варианты... — сказал он туманно. Маришка сидела, закинув ногу на ногу и мелкими глоточками прихлебывала горячий кофе. Юбка, как нынче и положено, была чисто символическая, но у него после случившегося в ванной ничто и не ворохнулось в душе. Хотя, в общем, к Маришке он всегда относился с симпатией, чувствуя некую близость. К Лике, что там о ней ни думай и как ни относись, все же подходило определение «леди», а Маришка с ее ларечками и лотками смотрелась скорее разбитной молодой фермершей, бодро шлепавшей по грязи со снопом сена на вилах и без аристократической брезгливости готовой прибежать на свидание на сеновал к молодому соседу, не знающему, в какой руке полагается держать вилку. Была в чем-то своя.
   — Замуж не собираешься? — спросил он самым легкомысленным тоном.
   — За кого? — она сделала легкую гримаску. — Кто старую-то ларечницу возьмет?
   — Ну, не прибедняйся...
   — Какое там замуж, за день так накувыркаешься, что и к любовнику не тянет. Позавчера замоталась, свернула на Горького, навстречу одностороннему, пока спохватилась, метров полсотни проехала, хорошо еще, джентльмены попались, не протаранил никто. Но нагуделись...
   Похоже, что-то ее беспокоило — легонько ерзала, бросая на него загадочные взгляды.
   — Случилось что-нибудь?
   — Родик, ты как ко мне относишься?
   — С родственной симпатией.
   — Только-то?
   — А тебе мало? — он позволил себе откровенно мужской взгляд, чтобы сделать ей приятное.
   — Я думала, ты меня любишь...
   — Что надо-то, родственница? Опять бананы перевезти?
   — Ну, почти... Ты завтра что делаешь?
   — Да ничего, в общем.
   — Родик, милый...
   — Что делать? — спросил он весело. — Если никого убивать не надо — к твоим услугам. Вот насчет убийства, извини, ничем не могу поспособствовать...
   — У меня все парни за товаром в Манск уехали, а в киоске на «Поле чудес» сидит новенькая, совсем соплюшка. В деньгах и ценах путается, боится всего, в каждом прохожем ей бандит мерещится... Посиди с ней до обеда, а? Как в тот раз... Чем хочешь отслужу...
   — Чем хочу? — ухмыльнулся он.
   — Ну, Родик, ты же моя детская любовь... И опустила ресницы, чертенок, изображая стыдливую невинность.
   Насчет детской любви она, конечно, врала самым беспардонным образом, но тогда, в третьеразрядном польском отельчике пять лет назад, был момент, когда ему достаточно было сделать шаг навстречу — и оказаться с ней в постели. Родион этого шага не сделал — сам толком не знал, почему, то ли она, двадцатилетняя, выглядела очень уж юной, то ли побоялся сложностей, которые могли воспоследовать после возвращения на родину, тогда еще звавшуюся СССР... И потихонечку жалел иногда — после того, как с Ликой все пошло на-перекосяк. Многие согласятся, что женушка-фермерша гораздо предпочтительнее, нежели утонченная леди — в том случае, когда сам ты на лорда никак не тянешь...
   — Выручишь? — с надеждой уставилась Маришка.
   — Посидеть просто?
   — Ага. Ты разрешения на газовик так и не взял?
   — Да зачем он мне? («Особенно теперь» — мысленно добавил он.) Что, неприятности какие-то ожидаются?
   — Не должно бы. Черные налоги все аккуратно уплочены, но сейчас беспредельной молодежи развелось немеряно. Хорошо еще, пугливые, рявкнешь на них, ствол предъявишь — только пятки засверкают. Но если соплюшка будет одна сидеть, насмерть перепугается в случае чего... Это так, чисто теоретическая опасность, — заторопилась она, боясь, что Родион вдруг передумает. — Шпана сейчас в основном вокруг азиатов вертится, на «Поле чудес» казахов с киргизами полно, их главным образом и чистят.
   Родион насторожился, но не подал виду. С беззаботной ухмылкой спросил:
   — Есть что чистить?
   — А то. Иначе и не охотились бы. Они там поблизости, в домах вокруг рынка, снимают комнаты, вот их вечерком и прихватывают по дороге, а то и на квартиры налетают. На той неделе один косоглазик прилюдно плакался — собрался у нас в Шантарске машину покупать, да нарвался на каких-то ухарей, на детский велосипедик не хватит теперь...
   — Не нашли ухарей?
   — Где ты их найдешь? Сразу не поймали — дело дохлое, — весьма авторитетным тоном сказала Маришка. — Ко мне один сержантик из ОМОНа клеился, часа два сидел в конторе и порассказывал... Не возьмешь с поличным — потом ничего и не докажешь. И потом, половина этих азиатов живет на птичьих правах, без должной регистрации, эти вообще по милициям бегать не станут. А мафии своей у них пока что нет — это ж сплошь и рядом тамошние интеллигенты с дипломами, которым туго пришлось, не умеют они мафию соорудить. У меня рядом с ларьком один торгует, так он и вовсе майор танковых войск. Бывший. В Киргизии сейчас армия самую чуточку побольше, чем в Монако, вот его и сократили, а родственников деревенских нет, и хоть ты помирай. Жаукеном зовут. Ну, ему-то получше — каратэ знает, от шпаны кое-как отмахивается. А другим тяжеленько приходится...
   Все это настолько совпадало с услышанным от уголовничка, что Родион ощутил прилив веселой дерзости.
   — Конечно, какие проблемы, Маришка, — сказал он. — Оформим по-родственному, посижу, сколько надо...
   — Родик, я тебя обожаю! — Маришка вскочила и звонко его расцеловала. Макс открыл один глаз, но, видя, что она опять уселась и никакой потасовки в комнате не происходит, задремал, не меняя позы.
   — В особенности если соплюшка твоя симпатичная...
   — Э, вот это ты брось! Совсем дите.
   — Я ж шутейно...
   — Кто вас знает, ловеласов...
   — Это ты зря, — сказал Родион. — Я — верный супруг, знаешь ли.
   — Ох ты, верный супруг... — сказала она с непонятной интонацией и посмотрела как-то странно. — Все вы верные... Я вот намедни друга сердечного выгнала.
   — Костика?
   — Ну. Кого ж еще? Пить начал, как слон, деньги тянул пылесосом, а главное, подловила, когда он Любашку в уголке прижимал. Бухгалтершу мою помнишь? В общем, осталась я сейчас без крепкого мужского плеча — но, честное слово, пока как-то и не грущу, некогда...
   — Мариш...
   — Аюшки?
   — Тебе деньги нужны?
   — А кому ж они не нужны?
   — Я имею в виду инвестиции, — сказал Родион. — Понимаешь ли, у меня сейчас наклевывается один бизнес Миллиончиков на несколько. А куда мне их потом девать, совершенно не представляю. На хозяйство вроде бы и так хватает, а вот ежели по примеру серьезных людей в дело вложить... Может, и выйдет толк.
   — Всегда пожалуйста, — сказала она оживленно. — Громадной прибыли я тебе не обещаю, но получится выгоднее, чем в сберкассе держать или закупать баксы. Тебе подробненько рассказать насчет оборотов и процентов?
   — Да нет, зачем? — пожал он плечами. — Не обманешь родственника, я думаю? Вот и ладушки.
   Она восприняла его слова совершенно спокойно, даже и не подумала удивиться — конечно, привыкла, что все вокруг нее вечно занимаются какими-то бизнесами, вот Лика — другое дело, с той придется замотивировать особо изощренно, такую легенду выдумать, чтобы.и тени сомнения не ворохнулось...
   — А когда деньги будут? — спросила она насквозь деловым тоном. — Если бы точно знать, можно сразу прикинуть, пустить их в Манск или на Алма-Ату нацелиться...
   — Через недельку, я думаю, — сказал Родион уверенно. И выругал себя: не стоит делить шкуру неубитого медведя, плохая примета...
   — Не знаю точно, — торопливо поправился он. — Рассчитываю через неделю, а там — как бог пошлет. Дело такое, сама понимаешь...
   — А как же, — согласилась она самым беззаботным тоном. — Так оно всегда и бывает, хорошо, если из десяти сделок одна проходит... А где у тебя наколки, если не секрет?