Страница:
Их тоскующие взгляды сталкивались все чаще — и казалось уже, что они, подобно скрестившимся мечам, разбрасывают снопы искр, распространяют волны чистого стального звона... В конце концов напряжение перешло пределы, за коими его ощутили и родители .Честное слово, Родион понимал теперь, отчего нынешняя молодежь именует предков «шнурками» и «дубами»... Постепенно серые мышки сбились с ритма и темпа, стали заговариваться — но еще минут десять, по лицам видно, придумывали, как бы деликатнее и непринужденнее исхитриться уйти, оставив дочку и гостя одних в квартире.
Улетучились наконец, косноязычно бормоча что-то про живущих в соседнем подъезде друзей, которых давным-давно пора навестить. Гора с плеч упала, право слово. От облегчения Соня издала громкий вздох, переходящий в вой. Полезла в сумку, вытащила купленный по дороге коньяк, налила полстакана и ахнула от души, не закусывая. Закурила, вытянула ноги, положив их на колени Родиону, пуская дым в потолок, пояснила:
— Ты не думай, что я всегда такая вульгарная, стоит им за дверь юркнуть. Просто достали до последней степени... Глаза б мои не смотрели, уши не слышали... — сузила она серые умные глаза. — Как по-твоему, можно из этакой берлоги уйти в...
— Можно, — сказал он, нисколечко не покривив душой. — И не туда еще уйти можно, тут и повеситься недолго... Интересно, что они обо мне-то подумали?
— Да то и подумали, — хмыкнула она, торопливо закуривая новую сигарету от окурка предыдущей. — «Кажется, наконец появился на горизонте приличный, интеллигентный человек с серьезными намерениями...» Именно так, за точность цитаты ручаюсь. А потом будут долго обсуждать, спала я с тобой уже или еще нет. И сойдутся на простом, как мычание, тезисе — лишь бы замуж взял... Хорошие у меня динозаврики? Рехнуться можно... Поди докажи, что в буквальном смысле слова я с тобой еще и не спала ни единого разика, дитятко нетронутое... Пошли?
Гангстеры неторопливо, предвкушая шейлоко-плюшкинский оргазм, прошествовали через большую, проходную комнату — Соня, держа двумя пальцами за горлышко бутылку коньяка, колыхала бедрами с немыслимой амплитудой, старательно и с чувством выводя мелодию из «Крестного отца»:
— Там-па-па-райра-там-па-райра-та-ра-па... Родион, как писали в старинных театральных программках, был «без речей» — шагал следом, не размениваясь на детские восторги, как и подобало суровому атаману, но в глубине души умирал от любопытства, чем-то предстоящее напоминало лотерею, хоть и давно стало ясно, что вытянули не пустышку, неподсчитанный клад — словно бы и не клад вовсе...
Сонина комнатка была крохотная, меблированная столь же спартански: узкая девичья кровать, книжная полка, стол и шкафик. Несколько цветных плакатов на стене — две картины Константина Васильева, рекламная афиша «Урги», портрет Ирины Аллегровой, пара стульев. Самая обыкновенная комната средней студентки из небогатой семьи. Правда, на полу лежал недурной ковер, а на столе размещался маленький телевизор «Шарп».
— Это я, понятное дело, сама купила, — мимоходом заметила Соня, энергичным жестом прочертив воображаемую прямую меж ковром и телевизором. — Хочешь страшную тайну? — лукаво покосилась через плечо. — В этой девичьей светелке ни разу еще не бывали в гостях мужики. Пацаны, правда, захаживали — еще до наступления половой зрелости. Блюли предки чадушко... Подожди, я девичий трепет испытаю быстренько... Кстати, нам для работы гранаты нужны?
— Вообще-то, в хозяйстве все пригодится, — задумчиво ответил он.
— Вот и я так подумала. Твоя будущая супруга — баба хозяйственная, милый...
Она поставила бутылку на стол, присела к шкафчику, покопалась там, старательно заслоняя спиной от Родиона рядок ящиков, обернулась, улыбаясь во весь рот.
У него невольно встали дыбом волосы. Приняв позу античной статуи. Соня, прижав локти к телу и отставив ладони, держала две гранаты Ф-1 — знаменитые «лимонки», чьим прототипом некогда послужила английская граната Миллса, зеленые рубчатые сгустки смерти. Запалы были вставлены...
— Стой, не шевелись... — прошептал он пересохшим гновенно ртом. Медленно, словно двигаясь под тяжестью толстого слоя воды, приблизился к ней на цыпочках, забрал гранаты, первым делом вывинтил запалы, потом тщательно осмотрел.
Обе гранаты были не учебные, боевые. Хорошо еще, чеки сидели прочно, усики отогнуты надлежащим образом...
— Дура, — сказал он, ощущая ватную расслабленность в коленках. — Сопля. Ты что же это делаешь...
— А что? — спросила она невинно. — Что-нибудь не так? Я в армии как-то не служила...
Не углубляясь в теоретические объяснения, он остожно отложил верную смерть на угол стола, а запалы — на подоконник, отер пот со лба:
— Ты ж подорваться могла...
— А их так и продавали, в таком вот виде... — пожала плечиками боевая подруга. — Спросила знакомых, у них нашлось...
Для успокоения нервов он глотнул немного из горлышка — ничего, выветрится запашок, если не налегать особенно... Сердито спросил:
— Бонни, ты пулемета не купила?
— Он тяжелый, как черт-те что, тащить его... И испорченный: затвора, ребята говорили, нет или чего-то вроде... И потом, зачем нам пулемет? — ответила она вполне серьезно.
Родион покрутил головой:
— Серьезно ты к делу подходишь...
— Женщина я или кто? Должна проявить хозяйственную жилку. Родик, я хотела как лучше...
— Ладно, проехали. — Родион переставил стулья с ковра, вмиг расстегнул «молнию» и, взяв сумку за уголки, вывалил содержимое под ноги напарнице. — Ну, будем подбивать итоги?
Итоги оказались ошеломляющими — для бывшего советского инженера и бывшей студентки. Впрочем, по любым меркам хабар был таким, что его не постыдился бы никто из основоположников жанра — от оставшихся безымянными кроманьонских разбойничков, облегчавших купцов-одиночек на лесных тропах, до знаменитого шантарского варнака, бывшего есаула Синелапова, засевшего в тайге после разгрома Колчака и продержавшегося аж до тридцать девятого года, когда его достали-таки в соседней Якутии люди Лаврентия Павловича, взбешенного синелаповским письмом, в коем «император тайги», поздравив нового наркома внутренних дел с назначением, опрометчиво заявил: «Феликса пережил, Менжинского с Ягодой, Ежика перебедовал, и тебя еще провожу на пенсию...» Злые языки шептали, что именно из-за синелаповского клада, присвоенного Лаврентием Палычем, Хрущев и изничтожил последнего — но золотишка, мол, все равно не нашел...
Рублей набралось миллионов на восемьдесят — точнее они не определили, устав в конце концов перебирать пачки, подсчитывая уже на глазок, так что, вполне возможно, лимончиков на пять-шесть и ошиблись, в свою пользу, понятно. Несколько раз сбивались — потому что считали в уме, возиться с карандашом и бумагой было лень. Родион подумал, что непременно следует купить калькулятор получше.
Доллары, правда, считали не в пример тщательнее — и, как выяснилось, ненароком хапнули тридцать с лишним тысяч заокеанских денежек, давно уже не обеспеченных золотом, но все равно в хозяйстве необходимых, если вы твердо намереваетесь жить красиво. Аккуратными рядочками на ковре выстроились излучавшие тускловатую золотистую ауру двадцать семь червонцев с инфантильным профилем последнего российского императора, по ничтожеству характера промотавшего великую державу, словно гусар-кутила — богатое имение, доставшееся в наследство от тетушки. После вдумчивого и тщательного осмотра червонцы было решено считать настоящими — хотя для очистки совести следовало поискать ювелира без предрассудков, умеющего держать язык за зубами. Соня заверила, что у нее таковой имеется — с заскоками, правда, мальчик, ухо следует держать востро, но дело знает и два года работал в престижном ювелирном магазине, пока не вылетел из-за довольно бездарной по исполнению попытки подменить принесенный на комиссию портсигар имитацией...
Во втором мешочке оказалось не менее килограмма, грубо прикидывая, новехоньких золотых цацек — главным образом длинные цепочки двух-трех фасонов, не более, хотя попадались кольца и тонкие браслеты. Наполовину рассортировав эту перепутавшуюся мешанину, сообщники плюнули и решили устроить перекур. Неизвестно еще, как там обстоит с червонцами, но вот подлинность золотой мишуры сомнений не вызывала — на каждом изделии еще болтались белые бирочки с ценами и пробами...
Они лежали на ковре, блаженно разметавшись, в непонятной, но сладкой истоме, пуская дым в потолок и временами касаясь друг друга кончиками пальцев — каждое прикосновение вызывало легонький удар тока, честное слово, оба физически ощущали насытивший тесную комнатку аромат золота и богатства...
— Ущипнула бы, — сказал Родион, не открывая глаз.
Соня добросовестно щипнула его с садистским вывертом, он поневоле взвыл.
— Ну как? — спросила она с любопытством.
— Реальность вокруг, — сказал он, надолго задержав руку на ее гладком бедре. — Доподлинная.
— То-то. Со мной не пропадешь. Даже обидно чуточку — сколько еще хороших наводок пропало втуне из-за того, что судьба нас раньше не свела...
Соня расстегнула ему рубашку донизу, прикорнула щекой на голом животе, и они долго еще лежали в блаженной полудреме, окруженные ворохами денег и кучками разбросанного как попало золота. Не хотелось говорить, двигаться, даже самые раскованные касания казались целомудренными и продолжения не влекли... А денег было столько, что они не воспринимались грудой конкретных ценностей.
— Готовился осесть у теплого моря, хомяк... — расслабленно промурлыкала Соня. — Ишь, натаскал в норку...
— Интересно, он что, ювелирный магазин скупил?
— А зачем ему это было нужно? — сказала Соня раздумчиво. — Ну какой нормальный человек станет покупать столько одинаковых штучек? И потом, нынче золотишко можно купить в любом уголке страны, без никаких хлопот... К чему волочь его отсюда к теплому морю? Не-ет, тут другое... Я так подозреваю, это барахлишко кто-то беззаконно позаимствовал у торгашей — а там поставил на кон и проиграл, несомненно. Бывали прецеденты. И, сдается мне, ювелирку эту грабанули вдалеке от наших мест — в криминальной хронике насчет Шантарска ничего такого не упоминали, ни в газетах, ни по ящику, да и у нас не слышно разговоров...
— У вас — это...
— Ага, — безмятежно сказала она.
— Тебе не кажется, что пора все-таки с этим заведением кончать?
— С тобой мне пора кончать, то бишь под тобой или как там тебе предпочтительнее...
— Я серьезно.
— Милый... — проворковала она невероятно зазывно, сбилась с тона и прыснула. — Значит, все же хочешь обладать мной безраздельно? — Чуть повернув голову, дразняще коснулась влажным кончиком языка кожи над пупком. Голос зазвучал серьезнее. — Вообще, ты прав, как атаману и положено, надоело уже, откровенно-то говоря... Ну, кончать так кончать. Я тебя наведу на Виталика, на того самого, поговоришь с ним культурно... Без всяких стволов, я тебя умоляю, он мальчишка вообще-то, неплохой, и не он это ремесло придумал... Сунешь ему тысячу баксов и хватит с него. А я скажу заранее, что выхожу замуж за крутого мужика. Мол, воспылал страстью и настаивает, чтобы развязалась с конторой. Дело житейское, и случается чаще, чем думают наши моралисты. И, самое смешное, браки получаются удачные... хоть и не всегда, конечно.
Протянула руку с золотой цепочкой над его грудью, рассеянно щекоча кожу фигурной подвеской. У Родиона немного побаливал левый висок, которым треснулся тогда о дверцу машины, но это вскоре прошло: ему стало хорошо и покойно, как в былые беспечальные времена. Почувствовал себя совсем молодым, насквозь беззаботным, не ведавшим еще, куда заведет страну меченый генсек...
— Точно, проиграл ему кто-то золотишко... — задумчиво сказала Соня. — Прошлой осенью в Пижмане был гакой случай. В газеты так и не попало, но у нас все знали. Там, оказывается, держали явку серьезные ребята, переправлявшие с якутских приисков левые алмазы. Необработанные. Что там произошло в «цепочке», никому в точности не известно, сам понимаешь, но задержалась однажды на хате огромаднейшая партия стекляшек. Такая, что на три жизни хватит...
— И что?
— А налетели ночью неизвестные, положили из бесшумок всех, кто был в доме, выгребли захоронки под метелку и растаяли в ночи. Как дым. И никаких следов, только «мерс» хозяина дома нашли у вокзала в Аннинске. Вот где поживился кто-то, куда нам, любителям... — Она посерьезнела. — Нужно немедленно покупать машину. Тысяч за десять зеленых можно взять вполне приличную. Для нового дела твоя «копейка» никак не подходит — там понадобится могучий мотор, чтобы рвать когти с присвистом...
— Что у тебя еще в заначке?
— Потом расскажу, пока не будем из суеверия, и так по всем углам купюры навалены недосчитанные...
— Надо бы прибрать, а? Родители вернутся...
— Не дождешься, — засмеялась она. — Мамаша шепнула, что они к ночи заявятся, не раньше. Из деликатности. Чтобы дать время голубкам поворковать. Кстати, а почему это голубки не воркуют? Ты что, завет Тома Сойера забыл? Что за логово разбойников без приличной оргии?
Она гибко поднялась, небрежно отодвинула босой ступней с ковра груду разноцветных пачек. Родион встал следом, рывком сдирая с себя рубашку. Скромное синее платьице взлетело над светловолосой головкой и улетело в угол, словно бесславно брошенный флаг капитулировавшей армии. Кружевной лифчик прикорнул на груде сотенных, наглядно иллюстрируя расхожие стереотипы разбойничьего логова — золото, любовь, оружие... Что до оружия, Родион пистолета не оставил на виду, машинально прикрыв снятую кобуру аккуратно свернутыми джинсами, но обе гранаты зеленели на столе, внося последний штрих в классическую картину.
Соня, обеими руками отбрасывая назад волосы, окинула его дразнящим взглядом и, колыхнувшись на месте, пропела, то и дело разражаясь смехом:
— Притон, прощай, не забывай, уходим в путь далекий, прощай, земля, нас ждет петля и долгий сон глубокий...
— Это еще что за дворовое творчество? — хрипловато спросил он, придвигаясь вплотную.
— Классику надо знать, деревня... — и откинула голову, запрокидываясь в его нетерпеливых руках.
Родион притянул ее к себе, расстегнул и отбросил кружевные трусишки и уже готов был стиснуть девушку в объятиях, но вдруг отступил. Соня осталась стоять, зажмурившись, нетерпеливо вздохнув.
— Подожди... — совсем хрипло сказал он. — Глаз не открывай...
Поднял с ковра спутанную груду побрякушек и слегка непослушными пальцами принялся их разделять. Надел ей на шею добрых две дюжины цепочек, унизал пальцы всеми кольцами, какие только нашлись, один за другим защелкивал браслеты, покрывая запястья словно бы звенящей кольчугой. Соня покорно стояла, зажмурившись, тонкие ноздри вздрагивали, по лицу разливался румянец, не имевший ничего общего со стыдливостью.
Возбуждение пронизывало его, сделав тело невесомым и пылающим. Он представления не имел, как развлекались в старину всемогущие короли и пресыщенные падишахи, но не сомневался — что-то похожее было... Желание заявляло о себе так, что он, как ни пытался, не мог приблизиться к девушке вплотную, но не оно было главным: увешивая Соню грабленым золотом, Родион оказался на седьмом небе, чувствуя себя мужчиной, добытчиком, воином, варваром, ворвавшимся в закрома неких разложившихся сибаритов, зверем, вставшим над бессильной толпой... Стонущий вздох, сорвавшийся с губ Сони, подтвердил, что и она испытывает нечто подобное, выгибаясь и всхлипывая в натуральнейшем оргазме.
Почти грубо подтолкнул девушку к зеркалу — звенящую золотом, нагую, распаленную, в голове пронеслось: «Боже мой, какая жизнь!» Она затуманенным взглядом рассматривала себя так, словно решительно не узнавала. Долго стояли перед зеркалом, обнявшись — в обнаженном естестве и тускловато-маслянистом сверкании золота, в облаке свежих и откровенно-бесстыдных любовных ароматов, хмелея и от этого запаха, и от возвышавшего их над толпой статуса разбойников. Судорога сотрясла тело, и Родион, прижав к себе девушку, сжав горячими ладонями прикрытые звенящей паутиной золота груди, понял, что кончил — но не испытал ни малейшей вялости естества.
Потянул ее назад, они упали на ковер, на аккуратные ряды золотых монет, на разбросанные кучки купюр — и тут-то началось настоящее безумие, шалое и безоглядное, с полным забвением всех предосторожностей, исступленным слиянием тел, криками и стонами, бесстыдными до возвышенного ласками, хрустом ненароком оказавшегося под ладонями золота... Не было в мире силы, способной это остановить.
Они были счастливы. Как никогда прежде. У них было будущее.
Все кончилось часа через три. На узкой постели, привычно пуская дым, вновь сидела светловолосая девочка в скромнейшем платьице, а подальше, на хлипком стуле, примостился вполне приличный мужчина. Сердцебиение уже вошло в нормальный ритм, багровые отпечатки зубов скрыла одежда, комната была старательно убрана соединенными усилиями и даже проветрена — но оба до сих пор перекидывались неостывшими взглядами, чуть смущенно посмеиваясь, опустошенные и счастливые.
— Хороши разбойнички, — сказала Соня без особого раскаяния, подкинула в горсти кучку невесомых золотых чешуек. — С десяток цепочек извели, не меньше, а деньги-то помяли...
— Да уж, — поддакнул он, тоже без раскаяния. — Может, удастся как-то скрепить?
— А зачем их скреплять? Золотишко у нас все равно будут покупать на вес, как в таких случаях и положено. Не сокровища Грановитой палаты продаем, в самом-то деле... Конечно, настоящей цены нам Витек не даст, но ее нам и в любом другом месте не дадут, как-никак краденое. Ладно, лишь бы сбыть с рук, и на том спасибо. Что, если прямо сейчас и поехать? Позвоним сначала, возле магазина вроде висел исправный автомат... Если дома, нагрянем.
— А деньги у него есть?
— Деньги у него всегда есть, работа такая, черная скупка... — Соня слегка нахмурилась. — Другое дело, что он у меня — единственный канал, если что-то пойдет не так, останется только припрятать до лучших времен.
— Что за человек?
Соня пожала плечами:
— Да обычный скупщик. Чуть постарше меня. Стукачеством пока что, ребята говорили, не промышляет, не подлавливали его еще менты. Это плюс. Вот только, слышала, то ли запиваться начал, то ли подкалываться, а это уже глубокий минус... Ушки тебе придется держать востро. Как всегда, впрочем. В таких сделках не бывает ни сватьев, ни братьев, одни пауки в банке, авторитетного человека кинуть, конечно, побоятся — но у нас-то с тобой нет должной репутации среди криминального народа... А у меня... — она печально покривила губы. — У меня, что скрывать, репутация специфическая — не то чтобы, конечно, возле параши, но, как изящно выражаются иные, твой номер — девятый... Низшая ступенька социальной лестницы.
— А у твоего Витька?
— Повыше. Самую малость, разумеется, но все-таки на пару ступенек повыше. Иерархия собачьей стаи. Или волчьей. Смекаешь? Альфа-зверь, Бета-зверь и так далее, по нисходящей... Мотай на ус, мой милый атаман. Я чертовски надеюсь, что мы из этого мирка вскоре вырвемся, но пока еще в нем колобродим, тебе поневоле придется пройти некий техминимум.
— Значит, гамма-звери... — задумчиво протянул он. — А я тогда кто?
Соня подошла к нему, чмокнула в щеку и взъерошила волосы материнским жестом:
— А ты, уж не посетуй, — личность вообще без социального статуса. Я имею в виду, в глазах тех кругов, где нам предстоит немного повращаться. Мелочевка вроде Виталика или Витька, если творчески подойти, — не более чем мизерные шестеренки, но они, что характерно, знают: место им отведено. Есть люди повыше, есть пониже, шестеренки вращаются, механизм работает... Ты же — удачливый лох со стороны. Плевать, что удачно провернул парочку крупных дел — весомость человека определяется в первую очередь тем, как он сможет ответить на обиду. А за нами ведь — никого, согласись. Только наши руки и мозги. Двадцатый век — век организаций и систем. Трудновато посреди него одиночкам... Не обиделся? Я чистейшую правду говорю. Тяжеловато нынче Робин Гудам — Лукоморья больше нет, от дубов пропал и след... Одиночку всякий может обидеть.
Родион сердито закурил. Особой обиды он не ощущал — после подсчета хабара и бешеной любви тело и сознание оставались умиротворенно-покойными, но все же печально было думать, что прошли те времена, когда авторитет определялся числом лихих мушкетерских стычек или ограбленных на большой дороге купеческих обозов. Черт побери, и здесь — система...
— А впрочем, нас это не должно особо волновать, — сказала Соня убежденно. — Мы же не собираемся делать карьеру в Системе, а? Задача у нас попроще, как у стивенсоновских пиратов: сколотить разными неправдами состояньице, купить имение подальше от портовых городов и зажить благонамеренными сквайрами... Права я, Клайд?
— Пожалуй, — сказал он. — Так ты имеешь в виду, что нам к нему идти опасно?
— Такие негоции всегда опасны, — сказала Соня. — Я просто думаю, что существует определенная вероятность... Какой-то процент надо обязательно отводить на то, что он попытается тебя кинуть. Заплатить ниже низкого, половину металла объявить подделкой, а то и вульгарно грабануть. Особенно если правду говорят, что у него крыша чуточку съехала. Главное, он, как все ему подобные, прекрасно понимает, что в милицию мы не побежим.
— Подожди, а я могу от души дать ему в рыло, если он вдруг задергается?
— Конечно, — обнадежила Соня. — И еще как. Отмазки просить не побежит, не тот случай. Сам будет виноват. Его проблемы.
— Тогда дело упрощается...
— Ты у нас атаман, тебе и решать, — сказала Соня. — Я тебя не отговариваю и не подталкиваю, всего лишь пытаюсь прилежно растолковать правила уличного движения для Искаженного Мира. Можно поехать продавать, а можно и припрятать до лучших времен. Если продавать, то ушки держать на макушке, а руку — возле ствола. Вот и весь сказ.
Долго он не колебался. Решительно сказал:
— Едем. То есть, сначала пойдем позвоним. Если золотишко и в самом деле грабленое...
— Жопой чую, прости за вульгарность.
— Тогда держать его в тайниках — чревато, это тебе не купюры без особых примет. Да и продать в Екатеринбурге будет трудновато — мы ж там рассчитываем с самого начала записаться в приличные люди...
...Таинственный скупщик добытых неправедным путем ценностей обитал, как оказалось, на тихой и короткой улочке имени полузабытого героя гражданской войны матроса Чуманова, славного в узком кругу краеведов главным образом тем, что именно он в двадцатом году по пьянке утопил в Шантаре единственный красный бронеавтомобиль буржуазной марки «Остин» — вместе с комиссаром полка латышом Янисом Пенисом. Суровый непьющий латыш захлебнулся, но так и не покинул находившийся в броневике железный ящик с протоколами партсобраний, а Чуманов выплыл — и погиб за дело рабочих и крестьян полугодом позже (заехал спьяну в расположение семеновцев, каковые его с удовольствием и повесили, чего бравый матрос, впрочем, так и не сумел осознать, ибо, согласно показаниям отпущенного казаками шофера, пребывал в бесчувственном виде до самого финала).
Улочка, собственно, состояла из десятка двухэтажных домиков довоенной постройки, крашенных в мутно-розовый цвет. Дома, правда, были вполне добротные — сложены из кирпича, упрятанного под толстой штукатуркой. Номера имелись только нечетные, а вместо четных раскинулся огромный и запущенный парк Космонавтов, куда добрые люди с наступлением сумерек носа не казали. В года студенческие Родиону не раз доводилось и выпивать там на скамеечке, и драться с курсантами, так что он смотрел на знакомые места чуть ностальгически. Но не было времени предаваться умиленным воспоминаниям, оба прошли улочку из конца в конец, что отняло минуты две (машину из осторожности оставили за поворотом, у швейной фабрики), поднялись на второй этаж.
Дверь оказалась не железная — но вышибить плечом ее было бы затруднительно, строители сталинских времен хлипкой прессованной фанерки не использовали. Соня решительно позвонила. Из-за двери чуть слышно доносилась музыка — точнее, сумбур вместо музыки, в стиле, кажется, «техно».
Ярко освещенный изнутри кружочек панорамного дверного глазка потемнел. Разглядывали ихнедолго, почти сразу же клацнул несмазанный замок, и дверь распахнулась, явив взору коротко стриженного парня в тренировочных брюках и белой майке. Родиону он не понравился с первого взгляда, еще до того, как разинул рот.
— Соньчик-фасончик! — радостно заорал хозяин. — Ты что такая примороженная?
— Не ори, Витек... — недовольно бросила она, побыстрее прошла в прихожую, увлекая за собой Родиона. — А ты с чего такой развязанный?
— С радости, — проинформировал подпольный ювелир, небрежно защелкнув замок. — Сто лет тебя не видел, сто лет тебя не мацал... Пошли, Софочка, на софу?
Родион ощетинился, но Соня, мимолетно похлопав его по руке, непринужденно отмахнулась:
— Что, надоело в кулак сливать? Откуда у тебя софа, хрюндик?
— Не в софе дело, — сказал хозяин, пошатнувшись. — Ты взгляни, места исторические, я ж тебя у этого самого стола рачком ставил, пока мяукать не начинала, — и, будто впервые увидев Родиона, но ничуть не удивившись явлению рядом с собой постороннего лица, продолжал без перехода: — Ставлю это я ее рачком, братила, поднос на стол — стакан, чтоб не скучала в процессе...
Вполне возможно, он не врал. Родион, стиснув зубы, прошел в большую комнату, захламленную множеством разбросанных видеокассет, одежды и непонятных свертков в мятой газетной бумаге. Крепко попахивало то ли сухой горелой травой, то ли непонятной химией, и Родион стал подозревать, что хозяин, точно, под наркотой — спиртным не пахнет совершенно, но все движения странно развинченные, с долей ненужной вычурности, зрачки сужены в точку, а речь как-то диковинно плывет...
Улетучились наконец, косноязычно бормоча что-то про живущих в соседнем подъезде друзей, которых давным-давно пора навестить. Гора с плеч упала, право слово. От облегчения Соня издала громкий вздох, переходящий в вой. Полезла в сумку, вытащила купленный по дороге коньяк, налила полстакана и ахнула от души, не закусывая. Закурила, вытянула ноги, положив их на колени Родиону, пуская дым в потолок, пояснила:
— Ты не думай, что я всегда такая вульгарная, стоит им за дверь юркнуть. Просто достали до последней степени... Глаза б мои не смотрели, уши не слышали... — сузила она серые умные глаза. — Как по-твоему, можно из этакой берлоги уйти в...
— Можно, — сказал он, нисколечко не покривив душой. — И не туда еще уйти можно, тут и повеситься недолго... Интересно, что они обо мне-то подумали?
— Да то и подумали, — хмыкнула она, торопливо закуривая новую сигарету от окурка предыдущей. — «Кажется, наконец появился на горизонте приличный, интеллигентный человек с серьезными намерениями...» Именно так, за точность цитаты ручаюсь. А потом будут долго обсуждать, спала я с тобой уже или еще нет. И сойдутся на простом, как мычание, тезисе — лишь бы замуж взял... Хорошие у меня динозаврики? Рехнуться можно... Поди докажи, что в буквальном смысле слова я с тобой еще и не спала ни единого разика, дитятко нетронутое... Пошли?
Гангстеры неторопливо, предвкушая шейлоко-плюшкинский оргазм, прошествовали через большую, проходную комнату — Соня, держа двумя пальцами за горлышко бутылку коньяка, колыхала бедрами с немыслимой амплитудой, старательно и с чувством выводя мелодию из «Крестного отца»:
— Там-па-па-райра-там-па-райра-та-ра-па... Родион, как писали в старинных театральных программках, был «без речей» — шагал следом, не размениваясь на детские восторги, как и подобало суровому атаману, но в глубине души умирал от любопытства, чем-то предстоящее напоминало лотерею, хоть и давно стало ясно, что вытянули не пустышку, неподсчитанный клад — словно бы и не клад вовсе...
Сонина комнатка была крохотная, меблированная столь же спартански: узкая девичья кровать, книжная полка, стол и шкафик. Несколько цветных плакатов на стене — две картины Константина Васильева, рекламная афиша «Урги», портрет Ирины Аллегровой, пара стульев. Самая обыкновенная комната средней студентки из небогатой семьи. Правда, на полу лежал недурной ковер, а на столе размещался маленький телевизор «Шарп».
— Это я, понятное дело, сама купила, — мимоходом заметила Соня, энергичным жестом прочертив воображаемую прямую меж ковром и телевизором. — Хочешь страшную тайну? — лукаво покосилась через плечо. — В этой девичьей светелке ни разу еще не бывали в гостях мужики. Пацаны, правда, захаживали — еще до наступления половой зрелости. Блюли предки чадушко... Подожди, я девичий трепет испытаю быстренько... Кстати, нам для работы гранаты нужны?
— Вообще-то, в хозяйстве все пригодится, — задумчиво ответил он.
— Вот и я так подумала. Твоя будущая супруга — баба хозяйственная, милый...
Она поставила бутылку на стол, присела к шкафчику, покопалась там, старательно заслоняя спиной от Родиона рядок ящиков, обернулась, улыбаясь во весь рот.
У него невольно встали дыбом волосы. Приняв позу античной статуи. Соня, прижав локти к телу и отставив ладони, держала две гранаты Ф-1 — знаменитые «лимонки», чьим прототипом некогда послужила английская граната Миллса, зеленые рубчатые сгустки смерти. Запалы были вставлены...
— Стой, не шевелись... — прошептал он пересохшим гновенно ртом. Медленно, словно двигаясь под тяжестью толстого слоя воды, приблизился к ней на цыпочках, забрал гранаты, первым делом вывинтил запалы, потом тщательно осмотрел.
Обе гранаты были не учебные, боевые. Хорошо еще, чеки сидели прочно, усики отогнуты надлежащим образом...
— Дура, — сказал он, ощущая ватную расслабленность в коленках. — Сопля. Ты что же это делаешь...
— А что? — спросила она невинно. — Что-нибудь не так? Я в армии как-то не служила...
Не углубляясь в теоретические объяснения, он остожно отложил верную смерть на угол стола, а запалы — на подоконник, отер пот со лба:
— Ты ж подорваться могла...
— А их так и продавали, в таком вот виде... — пожала плечиками боевая подруга. — Спросила знакомых, у них нашлось...
Для успокоения нервов он глотнул немного из горлышка — ничего, выветрится запашок, если не налегать особенно... Сердито спросил:
— Бонни, ты пулемета не купила?
— Он тяжелый, как черт-те что, тащить его... И испорченный: затвора, ребята говорили, нет или чего-то вроде... И потом, зачем нам пулемет? — ответила она вполне серьезно.
Родион покрутил головой:
— Серьезно ты к делу подходишь...
— Женщина я или кто? Должна проявить хозяйственную жилку. Родик, я хотела как лучше...
— Ладно, проехали. — Родион переставил стулья с ковра, вмиг расстегнул «молнию» и, взяв сумку за уголки, вывалил содержимое под ноги напарнице. — Ну, будем подбивать итоги?
Итоги оказались ошеломляющими — для бывшего советского инженера и бывшей студентки. Впрочем, по любым меркам хабар был таким, что его не постыдился бы никто из основоположников жанра — от оставшихся безымянными кроманьонских разбойничков, облегчавших купцов-одиночек на лесных тропах, до знаменитого шантарского варнака, бывшего есаула Синелапова, засевшего в тайге после разгрома Колчака и продержавшегося аж до тридцать девятого года, когда его достали-таки в соседней Якутии люди Лаврентия Павловича, взбешенного синелаповским письмом, в коем «император тайги», поздравив нового наркома внутренних дел с назначением, опрометчиво заявил: «Феликса пережил, Менжинского с Ягодой, Ежика перебедовал, и тебя еще провожу на пенсию...» Злые языки шептали, что именно из-за синелаповского клада, присвоенного Лаврентием Палычем, Хрущев и изничтожил последнего — но золотишка, мол, все равно не нашел...
Рублей набралось миллионов на восемьдесят — точнее они не определили, устав в конце концов перебирать пачки, подсчитывая уже на глазок, так что, вполне возможно, лимончиков на пять-шесть и ошиблись, в свою пользу, понятно. Несколько раз сбивались — потому что считали в уме, возиться с карандашом и бумагой было лень. Родион подумал, что непременно следует купить калькулятор получше.
Доллары, правда, считали не в пример тщательнее — и, как выяснилось, ненароком хапнули тридцать с лишним тысяч заокеанских денежек, давно уже не обеспеченных золотом, но все равно в хозяйстве необходимых, если вы твердо намереваетесь жить красиво. Аккуратными рядочками на ковре выстроились излучавшие тускловатую золотистую ауру двадцать семь червонцев с инфантильным профилем последнего российского императора, по ничтожеству характера промотавшего великую державу, словно гусар-кутила — богатое имение, доставшееся в наследство от тетушки. После вдумчивого и тщательного осмотра червонцы было решено считать настоящими — хотя для очистки совести следовало поискать ювелира без предрассудков, умеющего держать язык за зубами. Соня заверила, что у нее таковой имеется — с заскоками, правда, мальчик, ухо следует держать востро, но дело знает и два года работал в престижном ювелирном магазине, пока не вылетел из-за довольно бездарной по исполнению попытки подменить принесенный на комиссию портсигар имитацией...
Во втором мешочке оказалось не менее килограмма, грубо прикидывая, новехоньких золотых цацек — главным образом длинные цепочки двух-трех фасонов, не более, хотя попадались кольца и тонкие браслеты. Наполовину рассортировав эту перепутавшуюся мешанину, сообщники плюнули и решили устроить перекур. Неизвестно еще, как там обстоит с червонцами, но вот подлинность золотой мишуры сомнений не вызывала — на каждом изделии еще болтались белые бирочки с ценами и пробами...
Они лежали на ковре, блаженно разметавшись, в непонятной, но сладкой истоме, пуская дым в потолок и временами касаясь друг друга кончиками пальцев — каждое прикосновение вызывало легонький удар тока, честное слово, оба физически ощущали насытивший тесную комнатку аромат золота и богатства...
— Ущипнула бы, — сказал Родион, не открывая глаз.
Соня добросовестно щипнула его с садистским вывертом, он поневоле взвыл.
— Ну как? — спросила она с любопытством.
— Реальность вокруг, — сказал он, надолго задержав руку на ее гладком бедре. — Доподлинная.
— То-то. Со мной не пропадешь. Даже обидно чуточку — сколько еще хороших наводок пропало втуне из-за того, что судьба нас раньше не свела...
Соня расстегнула ему рубашку донизу, прикорнула щекой на голом животе, и они долго еще лежали в блаженной полудреме, окруженные ворохами денег и кучками разбросанного как попало золота. Не хотелось говорить, двигаться, даже самые раскованные касания казались целомудренными и продолжения не влекли... А денег было столько, что они не воспринимались грудой конкретных ценностей.
— Готовился осесть у теплого моря, хомяк... — расслабленно промурлыкала Соня. — Ишь, натаскал в норку...
— Интересно, он что, ювелирный магазин скупил?
— А зачем ему это было нужно? — сказала Соня раздумчиво. — Ну какой нормальный человек станет покупать столько одинаковых штучек? И потом, нынче золотишко можно купить в любом уголке страны, без никаких хлопот... К чему волочь его отсюда к теплому морю? Не-ет, тут другое... Я так подозреваю, это барахлишко кто-то беззаконно позаимствовал у торгашей — а там поставил на кон и проиграл, несомненно. Бывали прецеденты. И, сдается мне, ювелирку эту грабанули вдалеке от наших мест — в криминальной хронике насчет Шантарска ничего такого не упоминали, ни в газетах, ни по ящику, да и у нас не слышно разговоров...
— У вас — это...
— Ага, — безмятежно сказала она.
— Тебе не кажется, что пора все-таки с этим заведением кончать?
— С тобой мне пора кончать, то бишь под тобой или как там тебе предпочтительнее...
— Я серьезно.
— Милый... — проворковала она невероятно зазывно, сбилась с тона и прыснула. — Значит, все же хочешь обладать мной безраздельно? — Чуть повернув голову, дразняще коснулась влажным кончиком языка кожи над пупком. Голос зазвучал серьезнее. — Вообще, ты прав, как атаману и положено, надоело уже, откровенно-то говоря... Ну, кончать так кончать. Я тебя наведу на Виталика, на того самого, поговоришь с ним культурно... Без всяких стволов, я тебя умоляю, он мальчишка вообще-то, неплохой, и не он это ремесло придумал... Сунешь ему тысячу баксов и хватит с него. А я скажу заранее, что выхожу замуж за крутого мужика. Мол, воспылал страстью и настаивает, чтобы развязалась с конторой. Дело житейское, и случается чаще, чем думают наши моралисты. И, самое смешное, браки получаются удачные... хоть и не всегда, конечно.
Протянула руку с золотой цепочкой над его грудью, рассеянно щекоча кожу фигурной подвеской. У Родиона немного побаливал левый висок, которым треснулся тогда о дверцу машины, но это вскоре прошло: ему стало хорошо и покойно, как в былые беспечальные времена. Почувствовал себя совсем молодым, насквозь беззаботным, не ведавшим еще, куда заведет страну меченый генсек...
— Точно, проиграл ему кто-то золотишко... — задумчиво сказала Соня. — Прошлой осенью в Пижмане был гакой случай. В газеты так и не попало, но у нас все знали. Там, оказывается, держали явку серьезные ребята, переправлявшие с якутских приисков левые алмазы. Необработанные. Что там произошло в «цепочке», никому в точности не известно, сам понимаешь, но задержалась однажды на хате огромаднейшая партия стекляшек. Такая, что на три жизни хватит...
— И что?
— А налетели ночью неизвестные, положили из бесшумок всех, кто был в доме, выгребли захоронки под метелку и растаяли в ночи. Как дым. И никаких следов, только «мерс» хозяина дома нашли у вокзала в Аннинске. Вот где поживился кто-то, куда нам, любителям... — Она посерьезнела. — Нужно немедленно покупать машину. Тысяч за десять зеленых можно взять вполне приличную. Для нового дела твоя «копейка» никак не подходит — там понадобится могучий мотор, чтобы рвать когти с присвистом...
— Что у тебя еще в заначке?
— Потом расскажу, пока не будем из суеверия, и так по всем углам купюры навалены недосчитанные...
— Надо бы прибрать, а? Родители вернутся...
— Не дождешься, — засмеялась она. — Мамаша шепнула, что они к ночи заявятся, не раньше. Из деликатности. Чтобы дать время голубкам поворковать. Кстати, а почему это голубки не воркуют? Ты что, завет Тома Сойера забыл? Что за логово разбойников без приличной оргии?
Она гибко поднялась, небрежно отодвинула босой ступней с ковра груду разноцветных пачек. Родион встал следом, рывком сдирая с себя рубашку. Скромное синее платьице взлетело над светловолосой головкой и улетело в угол, словно бесславно брошенный флаг капитулировавшей армии. Кружевной лифчик прикорнул на груде сотенных, наглядно иллюстрируя расхожие стереотипы разбойничьего логова — золото, любовь, оружие... Что до оружия, Родион пистолета не оставил на виду, машинально прикрыв снятую кобуру аккуратно свернутыми джинсами, но обе гранаты зеленели на столе, внося последний штрих в классическую картину.
Соня, обеими руками отбрасывая назад волосы, окинула его дразнящим взглядом и, колыхнувшись на месте, пропела, то и дело разражаясь смехом:
— Притон, прощай, не забывай, уходим в путь далекий, прощай, земля, нас ждет петля и долгий сон глубокий...
— Это еще что за дворовое творчество? — хрипловато спросил он, придвигаясь вплотную.
— Классику надо знать, деревня... — и откинула голову, запрокидываясь в его нетерпеливых руках.
Родион притянул ее к себе, расстегнул и отбросил кружевные трусишки и уже готов был стиснуть девушку в объятиях, но вдруг отступил. Соня осталась стоять, зажмурившись, нетерпеливо вздохнув.
— Подожди... — совсем хрипло сказал он. — Глаз не открывай...
Поднял с ковра спутанную груду побрякушек и слегка непослушными пальцами принялся их разделять. Надел ей на шею добрых две дюжины цепочек, унизал пальцы всеми кольцами, какие только нашлись, один за другим защелкивал браслеты, покрывая запястья словно бы звенящей кольчугой. Соня покорно стояла, зажмурившись, тонкие ноздри вздрагивали, по лицу разливался румянец, не имевший ничего общего со стыдливостью.
Возбуждение пронизывало его, сделав тело невесомым и пылающим. Он представления не имел, как развлекались в старину всемогущие короли и пресыщенные падишахи, но не сомневался — что-то похожее было... Желание заявляло о себе так, что он, как ни пытался, не мог приблизиться к девушке вплотную, но не оно было главным: увешивая Соню грабленым золотом, Родион оказался на седьмом небе, чувствуя себя мужчиной, добытчиком, воином, варваром, ворвавшимся в закрома неких разложившихся сибаритов, зверем, вставшим над бессильной толпой... Стонущий вздох, сорвавшийся с губ Сони, подтвердил, что и она испытывает нечто подобное, выгибаясь и всхлипывая в натуральнейшем оргазме.
Почти грубо подтолкнул девушку к зеркалу — звенящую золотом, нагую, распаленную, в голове пронеслось: «Боже мой, какая жизнь!» Она затуманенным взглядом рассматривала себя так, словно решительно не узнавала. Долго стояли перед зеркалом, обнявшись — в обнаженном естестве и тускловато-маслянистом сверкании золота, в облаке свежих и откровенно-бесстыдных любовных ароматов, хмелея и от этого запаха, и от возвышавшего их над толпой статуса разбойников. Судорога сотрясла тело, и Родион, прижав к себе девушку, сжав горячими ладонями прикрытые звенящей паутиной золота груди, понял, что кончил — но не испытал ни малейшей вялости естества.
Потянул ее назад, они упали на ковер, на аккуратные ряды золотых монет, на разбросанные кучки купюр — и тут-то началось настоящее безумие, шалое и безоглядное, с полным забвением всех предосторожностей, исступленным слиянием тел, криками и стонами, бесстыдными до возвышенного ласками, хрустом ненароком оказавшегося под ладонями золота... Не было в мире силы, способной это остановить.
Они были счастливы. Как никогда прежде. У них было будущее.
Все кончилось часа через три. На узкой постели, привычно пуская дым, вновь сидела светловолосая девочка в скромнейшем платьице, а подальше, на хлипком стуле, примостился вполне приличный мужчина. Сердцебиение уже вошло в нормальный ритм, багровые отпечатки зубов скрыла одежда, комната была старательно убрана соединенными усилиями и даже проветрена — но оба до сих пор перекидывались неостывшими взглядами, чуть смущенно посмеиваясь, опустошенные и счастливые.
— Хороши разбойнички, — сказала Соня без особого раскаяния, подкинула в горсти кучку невесомых золотых чешуек. — С десяток цепочек извели, не меньше, а деньги-то помяли...
— Да уж, — поддакнул он, тоже без раскаяния. — Может, удастся как-то скрепить?
— А зачем их скреплять? Золотишко у нас все равно будут покупать на вес, как в таких случаях и положено. Не сокровища Грановитой палаты продаем, в самом-то деле... Конечно, настоящей цены нам Витек не даст, но ее нам и в любом другом месте не дадут, как-никак краденое. Ладно, лишь бы сбыть с рук, и на том спасибо. Что, если прямо сейчас и поехать? Позвоним сначала, возле магазина вроде висел исправный автомат... Если дома, нагрянем.
— А деньги у него есть?
— Деньги у него всегда есть, работа такая, черная скупка... — Соня слегка нахмурилась. — Другое дело, что он у меня — единственный канал, если что-то пойдет не так, останется только припрятать до лучших времен.
— Что за человек?
Соня пожала плечами:
— Да обычный скупщик. Чуть постарше меня. Стукачеством пока что, ребята говорили, не промышляет, не подлавливали его еще менты. Это плюс. Вот только, слышала, то ли запиваться начал, то ли подкалываться, а это уже глубокий минус... Ушки тебе придется держать востро. Как всегда, впрочем. В таких сделках не бывает ни сватьев, ни братьев, одни пауки в банке, авторитетного человека кинуть, конечно, побоятся — но у нас-то с тобой нет должной репутации среди криминального народа... А у меня... — она печально покривила губы. — У меня, что скрывать, репутация специфическая — не то чтобы, конечно, возле параши, но, как изящно выражаются иные, твой номер — девятый... Низшая ступенька социальной лестницы.
— А у твоего Витька?
— Повыше. Самую малость, разумеется, но все-таки на пару ступенек повыше. Иерархия собачьей стаи. Или волчьей. Смекаешь? Альфа-зверь, Бета-зверь и так далее, по нисходящей... Мотай на ус, мой милый атаман. Я чертовски надеюсь, что мы из этого мирка вскоре вырвемся, но пока еще в нем колобродим, тебе поневоле придется пройти некий техминимум.
— Значит, гамма-звери... — задумчиво протянул он. — А я тогда кто?
Соня подошла к нему, чмокнула в щеку и взъерошила волосы материнским жестом:
— А ты, уж не посетуй, — личность вообще без социального статуса. Я имею в виду, в глазах тех кругов, где нам предстоит немного повращаться. Мелочевка вроде Виталика или Витька, если творчески подойти, — не более чем мизерные шестеренки, но они, что характерно, знают: место им отведено. Есть люди повыше, есть пониже, шестеренки вращаются, механизм работает... Ты же — удачливый лох со стороны. Плевать, что удачно провернул парочку крупных дел — весомость человека определяется в первую очередь тем, как он сможет ответить на обиду. А за нами ведь — никого, согласись. Только наши руки и мозги. Двадцатый век — век организаций и систем. Трудновато посреди него одиночкам... Не обиделся? Я чистейшую правду говорю. Тяжеловато нынче Робин Гудам — Лукоморья больше нет, от дубов пропал и след... Одиночку всякий может обидеть.
Родион сердито закурил. Особой обиды он не ощущал — после подсчета хабара и бешеной любви тело и сознание оставались умиротворенно-покойными, но все же печально было думать, что прошли те времена, когда авторитет определялся числом лихих мушкетерских стычек или ограбленных на большой дороге купеческих обозов. Черт побери, и здесь — система...
— А впрочем, нас это не должно особо волновать, — сказала Соня убежденно. — Мы же не собираемся делать карьеру в Системе, а? Задача у нас попроще, как у стивенсоновских пиратов: сколотить разными неправдами состояньице, купить имение подальше от портовых городов и зажить благонамеренными сквайрами... Права я, Клайд?
— Пожалуй, — сказал он. — Так ты имеешь в виду, что нам к нему идти опасно?
— Такие негоции всегда опасны, — сказала Соня. — Я просто думаю, что существует определенная вероятность... Какой-то процент надо обязательно отводить на то, что он попытается тебя кинуть. Заплатить ниже низкого, половину металла объявить подделкой, а то и вульгарно грабануть. Особенно если правду говорят, что у него крыша чуточку съехала. Главное, он, как все ему подобные, прекрасно понимает, что в милицию мы не побежим.
— Подожди, а я могу от души дать ему в рыло, если он вдруг задергается?
— Конечно, — обнадежила Соня. — И еще как. Отмазки просить не побежит, не тот случай. Сам будет виноват. Его проблемы.
— Тогда дело упрощается...
— Ты у нас атаман, тебе и решать, — сказала Соня. — Я тебя не отговариваю и не подталкиваю, всего лишь пытаюсь прилежно растолковать правила уличного движения для Искаженного Мира. Можно поехать продавать, а можно и припрятать до лучших времен. Если продавать, то ушки держать на макушке, а руку — возле ствола. Вот и весь сказ.
Долго он не колебался. Решительно сказал:
— Едем. То есть, сначала пойдем позвоним. Если золотишко и в самом деле грабленое...
— Жопой чую, прости за вульгарность.
— Тогда держать его в тайниках — чревато, это тебе не купюры без особых примет. Да и продать в Екатеринбурге будет трудновато — мы ж там рассчитываем с самого начала записаться в приличные люди...
...Таинственный скупщик добытых неправедным путем ценностей обитал, как оказалось, на тихой и короткой улочке имени полузабытого героя гражданской войны матроса Чуманова, славного в узком кругу краеведов главным образом тем, что именно он в двадцатом году по пьянке утопил в Шантаре единственный красный бронеавтомобиль буржуазной марки «Остин» — вместе с комиссаром полка латышом Янисом Пенисом. Суровый непьющий латыш захлебнулся, но так и не покинул находившийся в броневике железный ящик с протоколами партсобраний, а Чуманов выплыл — и погиб за дело рабочих и крестьян полугодом позже (заехал спьяну в расположение семеновцев, каковые его с удовольствием и повесили, чего бравый матрос, впрочем, так и не сумел осознать, ибо, согласно показаниям отпущенного казаками шофера, пребывал в бесчувственном виде до самого финала).
Улочка, собственно, состояла из десятка двухэтажных домиков довоенной постройки, крашенных в мутно-розовый цвет. Дома, правда, были вполне добротные — сложены из кирпича, упрятанного под толстой штукатуркой. Номера имелись только нечетные, а вместо четных раскинулся огромный и запущенный парк Космонавтов, куда добрые люди с наступлением сумерек носа не казали. В года студенческие Родиону не раз доводилось и выпивать там на скамеечке, и драться с курсантами, так что он смотрел на знакомые места чуть ностальгически. Но не было времени предаваться умиленным воспоминаниям, оба прошли улочку из конца в конец, что отняло минуты две (машину из осторожности оставили за поворотом, у швейной фабрики), поднялись на второй этаж.
Дверь оказалась не железная — но вышибить плечом ее было бы затруднительно, строители сталинских времен хлипкой прессованной фанерки не использовали. Соня решительно позвонила. Из-за двери чуть слышно доносилась музыка — точнее, сумбур вместо музыки, в стиле, кажется, «техно».
Ярко освещенный изнутри кружочек панорамного дверного глазка потемнел. Разглядывали ихнедолго, почти сразу же клацнул несмазанный замок, и дверь распахнулась, явив взору коротко стриженного парня в тренировочных брюках и белой майке. Родиону он не понравился с первого взгляда, еще до того, как разинул рот.
— Соньчик-фасончик! — радостно заорал хозяин. — Ты что такая примороженная?
— Не ори, Витек... — недовольно бросила она, побыстрее прошла в прихожую, увлекая за собой Родиона. — А ты с чего такой развязанный?
— С радости, — проинформировал подпольный ювелир, небрежно защелкнув замок. — Сто лет тебя не видел, сто лет тебя не мацал... Пошли, Софочка, на софу?
Родион ощетинился, но Соня, мимолетно похлопав его по руке, непринужденно отмахнулась:
— Что, надоело в кулак сливать? Откуда у тебя софа, хрюндик?
— Не в софе дело, — сказал хозяин, пошатнувшись. — Ты взгляни, места исторические, я ж тебя у этого самого стола рачком ставил, пока мяукать не начинала, — и, будто впервые увидев Родиона, но ничуть не удивившись явлению рядом с собой постороннего лица, продолжал без перехода: — Ставлю это я ее рачком, братила, поднос на стол — стакан, чтоб не скучала в процессе...
Вполне возможно, он не врал. Родион, стиснув зубы, прошел в большую комнату, захламленную множеством разбросанных видеокассет, одежды и непонятных свертков в мятой газетной бумаге. Крепко попахивало то ли сухой горелой травой, то ли непонятной химией, и Родион стал подозревать, что хозяин, точно, под наркотой — спиртным не пахнет совершенно, но все движения странно развинченные, с долей ненужной вычурности, зрачки сужены в точку, а речь как-то диковинно плывет...