Страница:
— Так как насчет мотивов? У меня нет ни единого. Мне это было совершенно не нужно. Разумеется, можно раскудрявить экзотические версии — жена не давала развода, а что до Сони, известие о ее занятиях проституцией меня поразило, как гром с ясного неба, и я вгорячах... Глупости все это! Глупости, Даша... С женой мы расходились мирно и цивилизованно. За эту квартиру я не цеплялся. Ее мужики мне были до лампочки. Я ее уже практически вычеркнул из своей жизни, ясно вам? Даже наоборот, ее любовники были бы лишним козырем на случай, если она заартачится и не даст развода...
— Вы же говорили тогда, в УВД, что понятия не имели о ее любовниках?
— Я чисто теоретически сейчас рассуждаю...
— А-а...
— Далее, — продолжал Родион уверенно. — Предположим, я не знал, что Соня работала в эскорте, и новость обрушилась на меня, как...
— Как гром с ясного неба, — подсказала Даша невинно.
— За это не убивают. А если и убивают, то романтические юнцы, в существование которых в конце двадцатого века я как-то не верю. Дал бы по шее, выгнал, заявил, что меж нами все кончено... Нет никаких мотивов.
—Ой ли? — спросила Даша. — Предположим, ваша жена держала дома левые доллары, «черный нал». С бизнесменами это сплошь и рядом случается. Вы решили, что эти денежки нам пригодятся в новой жизни. Алиби обеспечивала Сонечка Миладова. А потом вы решили, что делиться с ней не обязательно. Или узнали о ее работе в эскорте и побоялись, что девочка такого плана — ненадежный партнер, в чьем молчании и хладнокровии нельзя быть уверенным. .
— Вы в самом деле во все это верите?
— Не особенно, — призналась Даша. — Я вам просто хочу доказать, что мотивы могли отыскаться.
— Ну как же, наслышан. Мастера вы подбирать мотивы.
Она по-кошачьи сузила глаза:
— Можете верить, можете нет, ваше право, не вижу смысла перед вами рассыпать клятвы... но я в жизни не фабриковала дел. — Она усмехнулась. — Возможно, не по врожденному благородству души, а из профессионального рационализма — пришить дело, откровенно вам скажу, не столь уж трудно. Вся загвоздка в том, что при этом истинный виновник останется на свободе, и мне же его ловить придется, потому что может не остановиться на достигнутом... В общем, предпочитаю дел не шить.
— У меня создалось другое впечатление.
— Родион Петрович, понимаю ваше благородное негодование, но при сложившейся ситуации любая полиция мира начала бы задавать вам вопросы... А иные мои знакомые из парижской префектуры на моем месте с вами бы поступили и покруче... Давно бы светили в лицо лампой и били кулаком по столу — врут французские фильмы насчет такого стиля, знаете...
— Хорошо, — сказал Родион, — В таком случае поступайте по закону. Предъявляйте обвинение...
— У нас оперативники обвинение не предъявляют. Не в Америке.
— Ну, пусть тогда прокуратура старается. А на будущее избавьте меня от подобных рандеву. Либо вызывайте официально, либо...
— Либо? — прищурилась Даша.
— Ну, не знаю, что там у вас...
— Мне уйти?
— Как хотите. Вообще-то, лицезрение ваших ножек мне доставляет эстетическое удовольствие... Вы всегда без лифчика ходите?
Увы, вывести ее из терпения не удалось.
— Когда как, — сказала Даша. — Весна, душа поет, весна — стало быть, и новые надежды... Родион Петрович, а почему вы сказали Марине Буториной, сестре вашей жены, что намереваетесь вкладывать деньги в ее предприятие, если собирались уехать из города насовсем?
И до Маришки добралась, тварь?!
— Я и не собирался, — сказал Родион. — Ну откуда у меня деньги?
— Тогда?
— Господи, да хотел произвести впечатление! — сказал он с хорошо рассчитанной яростью. — Если предельно откровенно — не без расчета на постель. Да, в это время у меня с Соней уже все было обговорено... Что, кобелей наша доблестная милиция тоже преследует?
— Нет, конечно, — при условии соблюдения ими законов.
— И как, я соблюл?
— Во всем, что касается Марины? Безусловно.
— Как вы поступили с фотографией, которую она вам отдала?
— Жене показал, — огрызнулся Родион.
— После чего решение о разводе и приняло вполне цивилизованные формы
— Вот именно, — сказал он. — Так что не было мне нужды их убивать, после такого подарка судьбы. Как по-вашему, после беседы с демонстрацией снимка стала бы признаваться мне жена, что держит дома под кроватью левые доллары?
— Вряд ли...
— У вас все?
— Не совсем, — сказала Даша. — Хотелось бы поговорить еще и о Вершине...
— Бож-же мой, — покачал головой Родион. — Вы и его мне шьете? Не стесняйтесь, валите до кучи... Шея терпит.
— А кстати, где вы были во время его убийства?
— А когда его убили? Вернее, во сколько? — Родион был спокоен. — Вот уж где нет никаких точек пересечения, так это между мной и Вершиным...
— Вершиным или — Вершиными?
— Не понимаю, о чем вы, — сказал Родион.
— Я и сама, признаться, не все понимаю...
— Может, в таком случае, сначала сама с собой разберетесь, а потом станете приставать с разными глупостями?
— А что, если попробуем вместе разобраться? Вы точно помните, что тогда вашу супругу на белом БМВ подвозил именно Вершин?
— Ну, мог и ошибиться...
— Извините, но вы дали совершенно недвусмысленные показания...
— Человек, чью фотографию вы мне тогда показали, очень напоминал того, что подвозил...
— Странно, — сказала Даша. — Видите ли, шесть лет назад дочка Вершина — единственный ребенок, первоклассница — попала под машину. Насмерть. Под БМВ. С тех пор у Вершина оформилась самая настоящая мания — БМВ любого года выпуска и модели он видеть не мог, не говоря уж о том, чтобы на них ездить... С каждым может случиться.
— За что купил, за то и продаю... Что-нибудь еще?
— Вы не знаете, почему доказательства неверности вашей супруги добывали именно люди Ирины Викентьевны Вершиной?
— Это она так говорит?
— Она уже ничего не говорит. Ее убили.
— А, ну это я, — сказал Родион, осклабясь. — Вы что, не поняли? Если в Шантарске кого-то убивают, это непременно я. Хобби у меня такое. Вон там, в тумбочке — автоматы, пистолеты, яды в ассортименте... После каждого нового жмурика заходите ко мне запросто. Только прокурора на будущее прихватывайте, а? С ордерами или чем там полагается...
— Скажите, а Эдуарда Петровича Усачева вы знаете?
— А что, я его тоже убил?
— Нет, он пока живехонек, — серьезно сказала Даша. — К некоторому моему удивлению — очень уж много знает...
— Господи, какие проблемы? — рассмеялся Родион. — Если он вас отчего-либо не устраивает в живом виде — обращайтесь ко мне, я ведь убийствами живу. С вас я даже денег не возьму, найдем более приятные формы взаимозачетов, бартером, так сказать...
— Вам очень хочется меня трахнуть?
— Каюсь, весьма.
— А вам очень хочется меня убить? — спросила она с той же улыбочкой, не отводя взгляда.
Это напоминало детскую игру — «Кто кого переглядит». Ни один не отводил взгляда. В комнате повеяло чем-то новым.
— А зачем мне вас убивать? — спросил он в конце концов.
— А чтобы я вас не посадила.
— А вы попробуйте сначала, Дашенька.
— Разрешаете попытаться?
— Ну, попытайтесь... — сказал Родион, откровенно раздевая ее взглядом.
К опасности он относился ко всей серьезностью, но у нее явно ничего не было в рукаве. Ничегошень-ки. Иначе не заявилась бы домой, пытаясь оказать чисто психологическое давление. Не настолько они там глупы. При малейшей зацепке потащили бы к себе. Значит, нет зацепок. Может, рассчитывает, что он кинется убивать Эдуарда Петровича? Оно бы неплохо, но все его показания ни черта не стоят. Будем держаться прежней линии: подвозил Ирину. Фамилии она не называла (Усачев ее, кстати, не упоминал в разговоре, так что, если и записал на потайной магнитофон, с этой стороны Родиона уличить невозможно). Подвозил. Трахнул. По пьянке пожаловался на жену. Ирина обещала помочь, ей это ничегошеньки не стоило. И в «приюте» трахал. Но убивать не убивал, не докажете... А будь у вас малейшие подозрения насчет того мусорка, давно бы наручниками под носом трясли...
— Знаете, для чего я к вам приставила хвост? — спросила Даша безмятежно. — Чтобы посмотреть, что вы будете делать. Вы почти тут же от него смылись...
— Да?
— Да. Вы почти сразу же исчезли из ресторана, с поминок.
— Не хотел сидеть с этими рожами. Предпочитал провести время с Соней.
— Да, конечно, — кивнула Даша. — Знаете, что вас объединяет с Ириной Викентьевной Вершиной? Точнее, объединяло? И вы, и она после насильственной смерти ее мужа и вашей жены, в обоих случаях носивших характер заказного убийства, сохраняли полнейшую беспечность...
— Ах, вот что, — сказал он. — Новую статью в Уголовный кодекс ввели — предосудительная беспечность?
— Родион Петрович, не бывает идеальных преступлений. Бывают нераскрытые... до поры.
— Интересно, — сказал он. — Вы прелесть, Дашенька. Расскажите еще что-нибудь интересное? У вас так здорово получается.
«А не убить ли ее? — подумал он с деловой холодностью. — При себе нет пистолета, но Робин Гуду пора и попробовать, как это делается голыми руками...»
Нет, нельзя пока что. Дело даже не в том, что она обучена приемам. Дни сейчас теплые, но вечера холодные. Предположим, от УВД до его дома минут семь ходу, но не шла же она пешком в куцей юбочке и кофточке, под которой нет даже лифчика? Без плаща, без куртки? Не та пора. Значит, ее ждет машина. А может, и микрофончик где-то на ней присобачен... Нет, так просто не подловите. И Эдуарда трогать не буду, он не опасен, а Виталик тем более...
— Приятно было посидеть, — она встала. — А пообщаться — еще приятнее.
— Извините, если чем обидел, — говорил он, провожая рыжую стерву в прихожую. — Но право слово, вы так хороши в этом наряде, что и святой не удержится... Если я вас сейчас хлопну пониже талии, это будет считаться оскорблением сотрудника милиции при исполнении?
— Нет, — сказала Даша, не оборачиваясь. — Но руку в запястье я вам вывихну.
— Почему не сломаете?
— Потому что перелом был бы неадекватным ответом. Сие уже подсудно. А насчет вывиха нужно еще доказать, что это я постаралась... — Она распахнула дверь. — Всего хорошего, Родион Петрович, до встречи...
— Всегда к вашим услугам.
Он стоял на площадке, прислушиваясь. В самом деле, внизу заработал мотор легковушки, она медленно отъехала от подъезда. Родион мысленно поздравил себя за предусмотрительность и трезвый расчет.
Соседская дверь распахнулась. Сосед с оглядочкой выбрался на площадку, перегнулся через перила, глянул вниз, обернулся к Родиону:
— Ушла?
— Ага, — сказал Родион.
— Слышь, братила... — сосед, дыша пивом, нагнулся к его уху. — Ты ко мне, как человек — я к тебе аналогично... Сегодня с обеда тихари крутились по подъезду. Ко мне тоже заходили.
— И что? — хладнокровно спросил Родион.
— Насчет тебя упражнялись. Когда приходишь, да когда уходишь, да кто к тебе ходит, да что я видел... Ничего я не видел, понял? Так ему и говорю — в натуре, сосед сплошной интеллигент, по досточке ходит, то в консерваторию, то Бетховена читать...
— Ты смотри, не перестарайся там, — сказал Родион мрачно.
— Не, я так, для красного словца... Чего меня учить? Сосед у меня приличный, говорю, ничего за ним не замечал отроду, и вообще я его вижу раз в сто лет... — положительно, он таращился на Родиона с нескрываемым уважением. — Тебя спросить можно?
— Ну?
— Ты эту кошку, — он кивнул в сторону лестницы, — частным образом трахаешь или она приходила дознавашки снимать?
— Да пристает с вопросиками... — сказал Родион солидно. — И то ей знать надо, и это, любопытная до ужаса...
— Значит, не трахаешь?
— Я бы трахнул, братила, — сказал Родион с приличествующей, по его мнению, в такой ситуации гнусной ухмылкой. — Так не дает...
— Ты смотри, поаккуратней с ней... Знаешь, кто это? Дашка по кличке Рыжая, замначальника городской уголовки. Опасная, блядь, гремучая змея, к ней подходить надо в скафандре или сразу бежать за темные леса... Прикинь. Двух моих кентов, сука рыжая, запечатала на строгий, а ребята, я тебе скажу, были по жизни крутые и хвосты рубить умели... Ты с ней поберегись. Не давай вцепиться. Если и есть звезда с зубами, так это Дашка...
— Учту, — сказал Родион.
— Я тебя в натуре, предупредил, прикинь... Как сосед соседа. — Похоже, ему очень хотелось подольше похвастать собственным благородством и лихостью. — Ты мне вовремя слово кинул, я и подчистил все шероховатости, теперь я тебе кидаю...
— Спасибо, — сказал Родион. Вспомнил Сонины уроки и поправился: — Благодарю. Извини, некогда...
— Пивка не хочешь?
— Да нет, некогда...
Заперев дверь, он добросовестно напряг память. Пожалуй, и правда что-то такое слышал. Эта фамилия — Шевчук — в свое время в разговоре всплывала... Вадик? Лика? Зойка?
Зойка. И ее неизвестно от кого унаследованная страсть к криминальному чтиву. Вот оно...
Родион почти бегом направился в Зойкину комнату. Никогда в жизни не лазал в ее шкафчик, но теперь не до отцовской деликатности. Две пятитысячных бумажки, помада, начатая пачка «Кэмела» — ах ты соплюшка... — старенький плюшевый медведь с приколотым на груди значком «50 лет в КПСС» (регалия Раскатникова-деда), русское издание «Плейбоя»... ну да, вот она, толстенная папка с вырезками.
Довольно быстро Родион отыскал нужное — дюжину вырезок из шантарских газет, соединенных чуть поржавевшей скрепочкой. И в лихорадочном темпе пробежал глазами.
Вот оно, полузабытое: прошлогодняя история с сексуальным маньяком, сатанистами и убийством представителя президента, потрясшая не только Шантарск, но и столицу — не в смысле эмоций, а в смысле оргвыводов и результатов. Дарья Андреевна Шевчук, капитан уголовного розыска... блестяще завершенное расследование... боевой орден, врученный лично президентом... повышение... сыщик божьей милостью... награда от французского правительства...
Пожалуй, и в самом деле она была опасна, как гремучая змея. Ничего похожего на скромную канцелярскую мышку, какой показалась сначала.
Но тревоги в душе не было. Потому что у нее не было улик. Потому что все ее мастерство и нюх легавой были бессильны против шантарского Робин Гуда, не оставлявшего следов и улик. Она была совершенно права — идеальных преступлений нет, но есть — нераскрываемые...
Он достал из верхнего ящика детектор и старательно прошелся с ним по комнате, исследуя кресло, в котором сидела рыжая стерва, вышел, проделав весь путь, которым онадвигаласьквыходу.Никаких миниатюрных микрофончиков — то ли не смогла прилепить незаметно, то ли не располагала шантарская милиция такой техникой...
Досадливо поморщился, услышав длинный звонок — неужели вернулась, отрабатывая на нем хитрые методы?
— Вы же говорили тогда, в УВД, что понятия не имели о ее любовниках?
— Я чисто теоретически сейчас рассуждаю...
— А-а...
— Далее, — продолжал Родион уверенно. — Предположим, я не знал, что Соня работала в эскорте, и новость обрушилась на меня, как...
— Как гром с ясного неба, — подсказала Даша невинно.
— За это не убивают. А если и убивают, то романтические юнцы, в существование которых в конце двадцатого века я как-то не верю. Дал бы по шее, выгнал, заявил, что меж нами все кончено... Нет никаких мотивов.
—Ой ли? — спросила Даша. — Предположим, ваша жена держала дома левые доллары, «черный нал». С бизнесменами это сплошь и рядом случается. Вы решили, что эти денежки нам пригодятся в новой жизни. Алиби обеспечивала Сонечка Миладова. А потом вы решили, что делиться с ней не обязательно. Или узнали о ее работе в эскорте и побоялись, что девочка такого плана — ненадежный партнер, в чьем молчании и хладнокровии нельзя быть уверенным. .
— Вы в самом деле во все это верите?
— Не особенно, — призналась Даша. — Я вам просто хочу доказать, что мотивы могли отыскаться.
— Ну как же, наслышан. Мастера вы подбирать мотивы.
Она по-кошачьи сузила глаза:
— Можете верить, можете нет, ваше право, не вижу смысла перед вами рассыпать клятвы... но я в жизни не фабриковала дел. — Она усмехнулась. — Возможно, не по врожденному благородству души, а из профессионального рационализма — пришить дело, откровенно вам скажу, не столь уж трудно. Вся загвоздка в том, что при этом истинный виновник останется на свободе, и мне же его ловить придется, потому что может не остановиться на достигнутом... В общем, предпочитаю дел не шить.
— У меня создалось другое впечатление.
— Родион Петрович, понимаю ваше благородное негодование, но при сложившейся ситуации любая полиция мира начала бы задавать вам вопросы... А иные мои знакомые из парижской префектуры на моем месте с вами бы поступили и покруче... Давно бы светили в лицо лампой и били кулаком по столу — врут французские фильмы насчет такого стиля, знаете...
— Хорошо, — сказал Родион, — В таком случае поступайте по закону. Предъявляйте обвинение...
— У нас оперативники обвинение не предъявляют. Не в Америке.
— Ну, пусть тогда прокуратура старается. А на будущее избавьте меня от подобных рандеву. Либо вызывайте официально, либо...
— Либо? — прищурилась Даша.
— Ну, не знаю, что там у вас...
— Мне уйти?
— Как хотите. Вообще-то, лицезрение ваших ножек мне доставляет эстетическое удовольствие... Вы всегда без лифчика ходите?
Увы, вывести ее из терпения не удалось.
— Когда как, — сказала Даша. — Весна, душа поет, весна — стало быть, и новые надежды... Родион Петрович, а почему вы сказали Марине Буториной, сестре вашей жены, что намереваетесь вкладывать деньги в ее предприятие, если собирались уехать из города насовсем?
И до Маришки добралась, тварь?!
— Я и не собирался, — сказал Родион. — Ну откуда у меня деньги?
— Тогда?
— Господи, да хотел произвести впечатление! — сказал он с хорошо рассчитанной яростью. — Если предельно откровенно — не без расчета на постель. Да, в это время у меня с Соней уже все было обговорено... Что, кобелей наша доблестная милиция тоже преследует?
— Нет, конечно, — при условии соблюдения ими законов.
— И как, я соблюл?
— Во всем, что касается Марины? Безусловно.
— Как вы поступили с фотографией, которую она вам отдала?
— Жене показал, — огрызнулся Родион.
— После чего решение о разводе и приняло вполне цивилизованные формы
— Вот именно, — сказал он. — Так что не было мне нужды их убивать, после такого подарка судьбы. Как по-вашему, после беседы с демонстрацией снимка стала бы признаваться мне жена, что держит дома под кроватью левые доллары?
— Вряд ли...
— У вас все?
— Не совсем, — сказала Даша. — Хотелось бы поговорить еще и о Вершине...
— Бож-же мой, — покачал головой Родион. — Вы и его мне шьете? Не стесняйтесь, валите до кучи... Шея терпит.
— А кстати, где вы были во время его убийства?
— А когда его убили? Вернее, во сколько? — Родион был спокоен. — Вот уж где нет никаких точек пересечения, так это между мной и Вершиным...
— Вершиным или — Вершиными?
— Не понимаю, о чем вы, — сказал Родион.
— Я и сама, признаться, не все понимаю...
— Может, в таком случае, сначала сама с собой разберетесь, а потом станете приставать с разными глупостями?
— А что, если попробуем вместе разобраться? Вы точно помните, что тогда вашу супругу на белом БМВ подвозил именно Вершин?
— Ну, мог и ошибиться...
— Извините, но вы дали совершенно недвусмысленные показания...
— Человек, чью фотографию вы мне тогда показали, очень напоминал того, что подвозил...
— Странно, — сказала Даша. — Видите ли, шесть лет назад дочка Вершина — единственный ребенок, первоклассница — попала под машину. Насмерть. Под БМВ. С тех пор у Вершина оформилась самая настоящая мания — БМВ любого года выпуска и модели он видеть не мог, не говоря уж о том, чтобы на них ездить... С каждым может случиться.
— За что купил, за то и продаю... Что-нибудь еще?
— Вы не знаете, почему доказательства неверности вашей супруги добывали именно люди Ирины Викентьевны Вершиной?
— Это она так говорит?
— Она уже ничего не говорит. Ее убили.
— А, ну это я, — сказал Родион, осклабясь. — Вы что, не поняли? Если в Шантарске кого-то убивают, это непременно я. Хобби у меня такое. Вон там, в тумбочке — автоматы, пистолеты, яды в ассортименте... После каждого нового жмурика заходите ко мне запросто. Только прокурора на будущее прихватывайте, а? С ордерами или чем там полагается...
— Скажите, а Эдуарда Петровича Усачева вы знаете?
— А что, я его тоже убил?
— Нет, он пока живехонек, — серьезно сказала Даша. — К некоторому моему удивлению — очень уж много знает...
— Господи, какие проблемы? — рассмеялся Родион. — Если он вас отчего-либо не устраивает в живом виде — обращайтесь ко мне, я ведь убийствами живу. С вас я даже денег не возьму, найдем более приятные формы взаимозачетов, бартером, так сказать...
— Вам очень хочется меня трахнуть?
— Каюсь, весьма.
— А вам очень хочется меня убить? — спросила она с той же улыбочкой, не отводя взгляда.
Это напоминало детскую игру — «Кто кого переглядит». Ни один не отводил взгляда. В комнате повеяло чем-то новым.
— А зачем мне вас убивать? — спросил он в конце концов.
— А чтобы я вас не посадила.
— А вы попробуйте сначала, Дашенька.
— Разрешаете попытаться?
— Ну, попытайтесь... — сказал Родион, откровенно раздевая ее взглядом.
К опасности он относился ко всей серьезностью, но у нее явно ничего не было в рукаве. Ничегошень-ки. Иначе не заявилась бы домой, пытаясь оказать чисто психологическое давление. Не настолько они там глупы. При малейшей зацепке потащили бы к себе. Значит, нет зацепок. Может, рассчитывает, что он кинется убивать Эдуарда Петровича? Оно бы неплохо, но все его показания ни черта не стоят. Будем держаться прежней линии: подвозил Ирину. Фамилии она не называла (Усачев ее, кстати, не упоминал в разговоре, так что, если и записал на потайной магнитофон, с этой стороны Родиона уличить невозможно). Подвозил. Трахнул. По пьянке пожаловался на жену. Ирина обещала помочь, ей это ничегошеньки не стоило. И в «приюте» трахал. Но убивать не убивал, не докажете... А будь у вас малейшие подозрения насчет того мусорка, давно бы наручниками под носом трясли...
— Знаете, для чего я к вам приставила хвост? — спросила Даша безмятежно. — Чтобы посмотреть, что вы будете делать. Вы почти тут же от него смылись...
— Да?
— Да. Вы почти сразу же исчезли из ресторана, с поминок.
— Не хотел сидеть с этими рожами. Предпочитал провести время с Соней.
— Да, конечно, — кивнула Даша. — Знаете, что вас объединяет с Ириной Викентьевной Вершиной? Точнее, объединяло? И вы, и она после насильственной смерти ее мужа и вашей жены, в обоих случаях носивших характер заказного убийства, сохраняли полнейшую беспечность...
— Ах, вот что, — сказал он. — Новую статью в Уголовный кодекс ввели — предосудительная беспечность?
— Родион Петрович, не бывает идеальных преступлений. Бывают нераскрытые... до поры.
— Интересно, — сказал он. — Вы прелесть, Дашенька. Расскажите еще что-нибудь интересное? У вас так здорово получается.
«А не убить ли ее? — подумал он с деловой холодностью. — При себе нет пистолета, но Робин Гуду пора и попробовать, как это делается голыми руками...»
Нет, нельзя пока что. Дело даже не в том, что она обучена приемам. Дни сейчас теплые, но вечера холодные. Предположим, от УВД до его дома минут семь ходу, но не шла же она пешком в куцей юбочке и кофточке, под которой нет даже лифчика? Без плаща, без куртки? Не та пора. Значит, ее ждет машина. А может, и микрофончик где-то на ней присобачен... Нет, так просто не подловите. И Эдуарда трогать не буду, он не опасен, а Виталик тем более...
— Приятно было посидеть, — она встала. — А пообщаться — еще приятнее.
— Извините, если чем обидел, — говорил он, провожая рыжую стерву в прихожую. — Но право слово, вы так хороши в этом наряде, что и святой не удержится... Если я вас сейчас хлопну пониже талии, это будет считаться оскорблением сотрудника милиции при исполнении?
— Нет, — сказала Даша, не оборачиваясь. — Но руку в запястье я вам вывихну.
— Почему не сломаете?
— Потому что перелом был бы неадекватным ответом. Сие уже подсудно. А насчет вывиха нужно еще доказать, что это я постаралась... — Она распахнула дверь. — Всего хорошего, Родион Петрович, до встречи...
— Всегда к вашим услугам.
Он стоял на площадке, прислушиваясь. В самом деле, внизу заработал мотор легковушки, она медленно отъехала от подъезда. Родион мысленно поздравил себя за предусмотрительность и трезвый расчет.
Соседская дверь распахнулась. Сосед с оглядочкой выбрался на площадку, перегнулся через перила, глянул вниз, обернулся к Родиону:
— Ушла?
— Ага, — сказал Родион.
— Слышь, братила... — сосед, дыша пивом, нагнулся к его уху. — Ты ко мне, как человек — я к тебе аналогично... Сегодня с обеда тихари крутились по подъезду. Ко мне тоже заходили.
— И что? — хладнокровно спросил Родион.
— Насчет тебя упражнялись. Когда приходишь, да когда уходишь, да кто к тебе ходит, да что я видел... Ничего я не видел, понял? Так ему и говорю — в натуре, сосед сплошной интеллигент, по досточке ходит, то в консерваторию, то Бетховена читать...
— Ты смотри, не перестарайся там, — сказал Родион мрачно.
— Не, я так, для красного словца... Чего меня учить? Сосед у меня приличный, говорю, ничего за ним не замечал отроду, и вообще я его вижу раз в сто лет... — положительно, он таращился на Родиона с нескрываемым уважением. — Тебя спросить можно?
— Ну?
— Ты эту кошку, — он кивнул в сторону лестницы, — частным образом трахаешь или она приходила дознавашки снимать?
— Да пристает с вопросиками... — сказал Родион солидно. — И то ей знать надо, и это, любопытная до ужаса...
— Значит, не трахаешь?
— Я бы трахнул, братила, — сказал Родион с приличествующей, по его мнению, в такой ситуации гнусной ухмылкой. — Так не дает...
— Ты смотри, поаккуратней с ней... Знаешь, кто это? Дашка по кличке Рыжая, замначальника городской уголовки. Опасная, блядь, гремучая змея, к ней подходить надо в скафандре или сразу бежать за темные леса... Прикинь. Двух моих кентов, сука рыжая, запечатала на строгий, а ребята, я тебе скажу, были по жизни крутые и хвосты рубить умели... Ты с ней поберегись. Не давай вцепиться. Если и есть звезда с зубами, так это Дашка...
— Учту, — сказал Родион.
— Я тебя в натуре, предупредил, прикинь... Как сосед соседа. — Похоже, ему очень хотелось подольше похвастать собственным благородством и лихостью. — Ты мне вовремя слово кинул, я и подчистил все шероховатости, теперь я тебе кидаю...
— Спасибо, — сказал Родион. Вспомнил Сонины уроки и поправился: — Благодарю. Извини, некогда...
— Пивка не хочешь?
— Да нет, некогда...
Заперев дверь, он добросовестно напряг память. Пожалуй, и правда что-то такое слышал. Эта фамилия — Шевчук — в свое время в разговоре всплывала... Вадик? Лика? Зойка?
Зойка. И ее неизвестно от кого унаследованная страсть к криминальному чтиву. Вот оно...
Родион почти бегом направился в Зойкину комнату. Никогда в жизни не лазал в ее шкафчик, но теперь не до отцовской деликатности. Две пятитысячных бумажки, помада, начатая пачка «Кэмела» — ах ты соплюшка... — старенький плюшевый медведь с приколотым на груди значком «50 лет в КПСС» (регалия Раскатникова-деда), русское издание «Плейбоя»... ну да, вот она, толстенная папка с вырезками.
Довольно быстро Родион отыскал нужное — дюжину вырезок из шантарских газет, соединенных чуть поржавевшей скрепочкой. И в лихорадочном темпе пробежал глазами.
Вот оно, полузабытое: прошлогодняя история с сексуальным маньяком, сатанистами и убийством представителя президента, потрясшая не только Шантарск, но и столицу — не в смысле эмоций, а в смысле оргвыводов и результатов. Дарья Андреевна Шевчук, капитан уголовного розыска... блестяще завершенное расследование... боевой орден, врученный лично президентом... повышение... сыщик божьей милостью... награда от французского правительства...
Пожалуй, и в самом деле она была опасна, как гремучая змея. Ничего похожего на скромную канцелярскую мышку, какой показалась сначала.
Но тревоги в душе не было. Потому что у нее не было улик. Потому что все ее мастерство и нюх легавой были бессильны против шантарского Робин Гуда, не оставлявшего следов и улик. Она была совершенно права — идеальных преступлений нет, но есть — нераскрываемые...
Он достал из верхнего ящика детектор и старательно прошелся с ним по комнате, исследуя кресло, в котором сидела рыжая стерва, вышел, проделав весь путь, которым онадвигаласьквыходу.Никаких миниатюрных микрофончиков — то ли не смогла прилепить незаметно, то ли не располагала шантарская милиция такой техникой...
Досадливо поморщился, услышав длинный звонок — неужели вернулась, отрабатывая на нем хитрые методы?
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Спиной к стене
Ошибся, слава богу, на площадке стояла симпатичная, коротко стриженная светловолосая девчонка в джинсах и красной блузке — крепенькая, похожая на спортсменку, но лишенная портившей женщину коренастости. Перебирая пачку каких-то бланков невероятно официального вида, с ходу спросила:
— Потаповы здесь живут?
— Сроду не жили, — сказал Родион, с удовольствием ее разглядывая сверху донизу.
— Ладно, не надо. Вот же написано: двадцать один «а»...
— Двадцать один — это здесь, — сказал он. — Только никакого «а» при нем не водилось отроду.
— Точно?
— Точно. Всю жизнь здесь живу, мне виднее.
— Так написано же...
Она сунула ему под нос квадратный бланк. Родион нагнулся к нему — и скрючился от жуткого удара в лицо снизу вверх растопыренной пятерней. Он мгновенно ослеп, но крикнуть не успел — удар в живот, похоже, ногой, отшвырнул его в прихожую. Пролетев спиной вперед, он пребольно упал на пол. Корчась, как выброшенная на берег рыба, попытался нащупать подошвами точку опоры. В квартиру ворвался торопливый шумный топот нескольких пар ног. Родион успел еще вспомнить, что все оружие осталось в «берлоге», а в следующий миг его, все еще слепого, подхватили за локти под азартный девичий выкрик:
— Ра-аз-два, взяли!
И, проволочивши спиной вперед, выламывая руки за спину, швырнули. Ударившись затылком обо что-то довольно мягкое, он смог наконец проморгаться. На запястьях звонко сомкнулись наручники, кто-то, едва он попытался сесть, толкнул, упершись подошвой в плечо:
— Тихо, морда!
Над головой азартно сопели, шумно дышали. Послышались новые шаги — неторопливые и легкие. Приказным тоном сообщили:
— Всем — не суетиться. Господину Раскатникову можно сесть.
Нависшие над Родионом отступили с завидной поспешностью, свидетельствовавшей, что приказы незнакомца исполняются мгновенно и скрупулезно. Родион, упираясь скованными за спиной руками — теперь он сообразил, что лежит в спальне, возле кресла, — приподнялся и сел, неуклюже подтянув колени.
Сначала было такое впечатление, что по квартире пронесся с топотом и гиканьем целый взвод. В спокойной обстановке тут же обнаружилось, что вторгшихся было всего четверо. Двое крепких, как мини-тракторы, стриженых ребят, судя и по одежде, и по туповато-агрессивному выражению физиономий, смотрелись мелкой пехотой без лычек. Тут же стояла девчонка, немедленно показавшая Родиону язык. Четвертый непринужденно расположился в кресле у стены — старше их всех, лет пятидесяти, но сухощавый и гибкий, как балетный танцор, с лицом, совершенно седыми волосами и черными бровями. Если это не главный, то Родион — внештатный сотрудник шантарского угро...
— Ну что ж, давайте знакомиться, — сказал седой бесстрастно. — Вернее, давайте посмотрим друг на друга внимательно и вдумчиво...
Сам он, пожалуй, именно так и смотрел. Стриженные ребята вдумчивостью похвастать не могли, а девчонка таращилась скорее с видом собаки, которой положили на нос кусок колбасы и настрого наказали сидеть смирно. Смешно, но Родиона больше всех беспокоила именно она: шалые светлые глаза были совершенно пустые и наглые...
— Длинные речи любите? — спросил седой.
— Не особенно, — сказал Родион. — Особенно в таком положении.
— Вот и прекрасно. Где мой порошок? Розовенький такой, в жестяных баночках, на которых по недосмотру значится, что это чай?
— Лежит в Шантаре, — сразу же ответил Родион. — Завернут в пластик, ничего с ним не сделается...
— А ваша казна? Нажитая в поте лица?
— Это уж мое дело.
— Вот как? Что же, совершенно не боитесь... эксцессов?
Странно, но Родион не боялся. Без своего клада он становился полным ничтожеством, потерявшим всякий смысл жизни. Умереть было гораздо проще и легче.
— А бритвой по яйцам? — осведомилась девчонка. — Этак не спеша, шкурку сдирая?
— Кира... — укоризненно поморщился седой. — Вы уж ее простите, Родион Петрович, мотоциклетная девочка, уличное дитя, не успела еще привыкнуть к светскому обхождению... Хотя, должен уточнить, подметила она верно. Может быть больно. Весьма.
— Порошок лежит в Шантаре, — сказал он сквозь зубы. — Если ехать в сторону Чудногорска, нужно остановиться перед «тещиным языком», возле знака ограничения скорости и пойти через лес к берегу. На сосне вырезано «Катя». Прямо напротив дерева, метрах в трех от берега, и лежит пакет.
— А деньги?
— Сто пятьдесят лимонов? Скажите куда, и я привезу. Все остальное — мое. Честно заработанное.
— А вам не кажется, что следует платить штраф?
— Я не знал, что это так серьезно, — огрызнулся Родион. — Признаю, виноват, должно быть... но все я вам не отдам.
— Будет больно, — мягко напомнил седой.
— Пускай, — сказал Родион. — Уж лучше сдохнуть...
— Зоя Космодемьянская, вторая серия... — грустно бросил седой. Видимо, это было сигналом — на Родиона навалились все трое. Он даже не успел лягнуть переднего в голень, через три-четыре секунды оказался распяленным в кресле, двое верзил держали его за плечи и лодыжки, так что пошевелиться нельзя было и на миллиметр. Кира, с циничной ухмылочкой глядя ему в глаза, в два счета содрала с него до колен джинсы и плавки. Глухо взвыв от бессилия, он все же отметил, что в руках у нее нет никакой бритвы. Вообще ничего острого. Только красная жестяная баночка с пепси-колой.
— Итак, где казна? — спросил седой.
— Не отдам... — пропыхтел Родион, тщетно пытаясь не то что вырваться — дернуться по-настоящему.
— Давай, Кирочка.
Кира, подцепив кольцо большим пальцем, откупорила банку, со смаком отпила пару глотков и, улыбаясь Родиону, сказала врастяжку:
— Сейчас, беспредельщик, будет фокус.. Двумя пальцами левой извлекла из нагрудного кармана самую обыкновенную батарейку «Тошиба», металлическую, с двумя клеммами. Все это выглядело столь безобидно, что Родион поневоле скривился и подумал — а не люди ли это Рыжей? Поторопился рассказать про порошок...
— Держите покрепче, господа ассистенты, — распорядилась Кира деловым тоном.
Гибко опустилась на колени, сцапала сильными пальцами Родионово мужское естество, одним движением освободила то, что в таких случаях освобождается, плеснула пепси.
Поднесла батарейку — и чувствительную плоть прошил казавшийся тонким, как волосок, удар тока, совсем слабый, зудящий комариным укусом, но через пару секунд колющее неудобство стало нестерпимым, пылающим, Родион взвыл, выгнулся.
— Где захоронка?
— С-сука... — выдохнул он.
И завопил что есть мочи, не в силах терпеть жгучее неудобство. Рот ему тут же закрыла маленькая подушечка, прихваченная отсюда же с кресла, нос предусмотрительно оставили свободным, и он сопел, обливаясь слезами...
— Где захоронка?
— Не скажу, — прохрипел он.
Очередной приступ боли, не походившей на боль, продолжался нескончаемо. И все же он держался — выл, корчился, обливался злыми слезами, хрипел, однако, едва подушечка отодвигалась ото рта, выплевывал страшную матерщину. Он боролся за свое будущее, за шанс остаться выше толпы, за сокровище — твердо решив сдаться не раньше, чем начнется что-то по-настоящему ужасное...
И вдруг понял, что боли больше нет, что к нему прикасаются только верзилы. Кира стояла рядом, не спеша допивая оставшееся в банке пепси.
— Кирочка, приведи его в порядок, — распорядился седой. — Платочком аккуратно вытри... Ничего страшного, Родион Петрович, поболит пару часиков и пройдет. Кира даже заверяет, что якобы повышает потенцию, но у меня, признаться, не хватает духа экспериментировать. В детстве сунул палец в патрон, тряхнуло так, что слетел со стола, с тех пор тока не переношу в любых разновидностях, даже троллейбусов побаиваюсь... Вы себе только представьте: Кирочку выкинули из техникума, так и не дав выучиться на техника-электрика. Что может быть смешнее? У девчонки несомненное призвание ко всему, что связано с электричеством, ей приходят в голову такие идеи и варианты, что сам великий Фарадей был бы восхищен... Вы инженер, помнится? Как относитесь к Фарадею?
— Не издевайтесь, — огрызнулся Родион, все еще пребывая в железных тисках.
— Помилуйте, я и не думаю. Разумеется, с моей стороны безусловно наблюдается определенная ирония, даже больше, что греха таить — некоторое злорадство... Но что прикажете делать, когда тебя столь нагло обворовывают?
— Я же не знал...
— Послушайте... — поморщился седой. — Ну что это за мальчишество? Судят по результату, а не по намерениям. Почитайте на досуге уголовный кодекс, там это четко сформулировано. Даже суд на моем месте не питал бы к вам никакого снисхождения, обязательно закатал бы на тот курорт, где по капризу дизайнеров натянуто неисчислимое количество колючей проволоки... Так как вы относитесь к Фарадею?
— С уважением.
— Почему?
— Потому что он пробился своим горбом.
— Вот это правильно, — серьезно кивнул седой. — Правильное отношение. В точку... А посему давайте внесем ясность, милый друг. Так уж заведено в нашем мире, что неписаные законы сочинили в сто раз более умные люди, нежели те, что то и дело рожают писаные. Во-первых, наше знакомство никогда и не состоялось бы, останься вы законопослушным гражданином великой России. Не так ли, милейший Родион Петрович? Ну, а если уж вы вторглись на чужое игровое поле и стали действовать на нем с размахом, безусловно, не самой последней пешки — естественно ожидать от других участников игры адекватных действий. И любые стенанья типа «Я не знал, не ведал...» не способны вызвать никаких других эмоций, кроме тихого презрения. А вам ведь этого не хочется? Честно?
— Не хочется, — угрюмо сказал Родион.
— Вот видите. Репутацию не завоевывают парочкой удачных налетов. За репутацию нужно бороться долго, мучительно, кровяня клыки и зализывая раны. Ни в одной области человеческой деятельности не любят выскочек. Взять одним махом то, что другими достигалось годами, ценой неимоверных трудов и, прямо скажем, немалой крови... Так не бывает. А поскольку в нашем, незаметном и не стремящемся к широкой известности бизнесе методы порицания довольно специфические... — он сделал долгую, жутковатую паузу. — Признайтесь, испуганы?
— Мне неуютно, — сказал Родион. — Но я все поставил на карту, не хочу быть овцой из стада...
— Вообще-то, похвальное желание, — он сделал ладонью небрежный жест. — Отпустите. Господин Раскатников, в общем, раскаивается.
Родиона отпустили. Он выпрямился в кресле. И тут же скривился — резкое движение отозвалось колючей болью.
— Я сказал бы, вы человек не окончательно пропащий, — продолжал седой. — После некоторой дрессировки и прохождения курса молодого бойца могли бы стать членом благородного сообщества... Или у вас другие намерения?
— Потаповы здесь живут?
— Сроду не жили, — сказал Родион, с удовольствием ее разглядывая сверху донизу.
— Ладно, не надо. Вот же написано: двадцать один «а»...
— Двадцать один — это здесь, — сказал он. — Только никакого «а» при нем не водилось отроду.
— Точно?
— Точно. Всю жизнь здесь живу, мне виднее.
— Так написано же...
Она сунула ему под нос квадратный бланк. Родион нагнулся к нему — и скрючился от жуткого удара в лицо снизу вверх растопыренной пятерней. Он мгновенно ослеп, но крикнуть не успел — удар в живот, похоже, ногой, отшвырнул его в прихожую. Пролетев спиной вперед, он пребольно упал на пол. Корчась, как выброшенная на берег рыба, попытался нащупать подошвами точку опоры. В квартиру ворвался торопливый шумный топот нескольких пар ног. Родион успел еще вспомнить, что все оружие осталось в «берлоге», а в следующий миг его, все еще слепого, подхватили за локти под азартный девичий выкрик:
— Ра-аз-два, взяли!
И, проволочивши спиной вперед, выламывая руки за спину, швырнули. Ударившись затылком обо что-то довольно мягкое, он смог наконец проморгаться. На запястьях звонко сомкнулись наручники, кто-то, едва он попытался сесть, толкнул, упершись подошвой в плечо:
— Тихо, морда!
Над головой азартно сопели, шумно дышали. Послышались новые шаги — неторопливые и легкие. Приказным тоном сообщили:
— Всем — не суетиться. Господину Раскатникову можно сесть.
Нависшие над Родионом отступили с завидной поспешностью, свидетельствовавшей, что приказы незнакомца исполняются мгновенно и скрупулезно. Родион, упираясь скованными за спиной руками — теперь он сообразил, что лежит в спальне, возле кресла, — приподнялся и сел, неуклюже подтянув колени.
Сначала было такое впечатление, что по квартире пронесся с топотом и гиканьем целый взвод. В спокойной обстановке тут же обнаружилось, что вторгшихся было всего четверо. Двое крепких, как мини-тракторы, стриженых ребят, судя и по одежде, и по туповато-агрессивному выражению физиономий, смотрелись мелкой пехотой без лычек. Тут же стояла девчонка, немедленно показавшая Родиону язык. Четвертый непринужденно расположился в кресле у стены — старше их всех, лет пятидесяти, но сухощавый и гибкий, как балетный танцор, с лицом, совершенно седыми волосами и черными бровями. Если это не главный, то Родион — внештатный сотрудник шантарского угро...
— Ну что ж, давайте знакомиться, — сказал седой бесстрастно. — Вернее, давайте посмотрим друг на друга внимательно и вдумчиво...
Сам он, пожалуй, именно так и смотрел. Стриженные ребята вдумчивостью похвастать не могли, а девчонка таращилась скорее с видом собаки, которой положили на нос кусок колбасы и настрого наказали сидеть смирно. Смешно, но Родиона больше всех беспокоила именно она: шалые светлые глаза были совершенно пустые и наглые...
— Длинные речи любите? — спросил седой.
— Не особенно, — сказал Родион. — Особенно в таком положении.
— Вот и прекрасно. Где мой порошок? Розовенький такой, в жестяных баночках, на которых по недосмотру значится, что это чай?
— Лежит в Шантаре, — сразу же ответил Родион. — Завернут в пластик, ничего с ним не сделается...
— А ваша казна? Нажитая в поте лица?
— Это уж мое дело.
— Вот как? Что же, совершенно не боитесь... эксцессов?
Странно, но Родион не боялся. Без своего клада он становился полным ничтожеством, потерявшим всякий смысл жизни. Умереть было гораздо проще и легче.
— А бритвой по яйцам? — осведомилась девчонка. — Этак не спеша, шкурку сдирая?
— Кира... — укоризненно поморщился седой. — Вы уж ее простите, Родион Петрович, мотоциклетная девочка, уличное дитя, не успела еще привыкнуть к светскому обхождению... Хотя, должен уточнить, подметила она верно. Может быть больно. Весьма.
— Порошок лежит в Шантаре, — сказал он сквозь зубы. — Если ехать в сторону Чудногорска, нужно остановиться перед «тещиным языком», возле знака ограничения скорости и пойти через лес к берегу. На сосне вырезано «Катя». Прямо напротив дерева, метрах в трех от берега, и лежит пакет.
— А деньги?
— Сто пятьдесят лимонов? Скажите куда, и я привезу. Все остальное — мое. Честно заработанное.
— А вам не кажется, что следует платить штраф?
— Я не знал, что это так серьезно, — огрызнулся Родион. — Признаю, виноват, должно быть... но все я вам не отдам.
— Будет больно, — мягко напомнил седой.
— Пускай, — сказал Родион. — Уж лучше сдохнуть...
— Зоя Космодемьянская, вторая серия... — грустно бросил седой. Видимо, это было сигналом — на Родиона навалились все трое. Он даже не успел лягнуть переднего в голень, через три-четыре секунды оказался распяленным в кресле, двое верзил держали его за плечи и лодыжки, так что пошевелиться нельзя было и на миллиметр. Кира, с циничной ухмылочкой глядя ему в глаза, в два счета содрала с него до колен джинсы и плавки. Глухо взвыв от бессилия, он все же отметил, что в руках у нее нет никакой бритвы. Вообще ничего острого. Только красная жестяная баночка с пепси-колой.
— Итак, где казна? — спросил седой.
— Не отдам... — пропыхтел Родион, тщетно пытаясь не то что вырваться — дернуться по-настоящему.
— Давай, Кирочка.
Кира, подцепив кольцо большим пальцем, откупорила банку, со смаком отпила пару глотков и, улыбаясь Родиону, сказала врастяжку:
— Сейчас, беспредельщик, будет фокус.. Двумя пальцами левой извлекла из нагрудного кармана самую обыкновенную батарейку «Тошиба», металлическую, с двумя клеммами. Все это выглядело столь безобидно, что Родион поневоле скривился и подумал — а не люди ли это Рыжей? Поторопился рассказать про порошок...
— Держите покрепче, господа ассистенты, — распорядилась Кира деловым тоном.
Гибко опустилась на колени, сцапала сильными пальцами Родионово мужское естество, одним движением освободила то, что в таких случаях освобождается, плеснула пепси.
Поднесла батарейку — и чувствительную плоть прошил казавшийся тонким, как волосок, удар тока, совсем слабый, зудящий комариным укусом, но через пару секунд колющее неудобство стало нестерпимым, пылающим, Родион взвыл, выгнулся.
— Где захоронка?
— С-сука... — выдохнул он.
И завопил что есть мочи, не в силах терпеть жгучее неудобство. Рот ему тут же закрыла маленькая подушечка, прихваченная отсюда же с кресла, нос предусмотрительно оставили свободным, и он сопел, обливаясь слезами...
— Где захоронка?
— Не скажу, — прохрипел он.
Очередной приступ боли, не походившей на боль, продолжался нескончаемо. И все же он держался — выл, корчился, обливался злыми слезами, хрипел, однако, едва подушечка отодвигалась ото рта, выплевывал страшную матерщину. Он боролся за свое будущее, за шанс остаться выше толпы, за сокровище — твердо решив сдаться не раньше, чем начнется что-то по-настоящему ужасное...
И вдруг понял, что боли больше нет, что к нему прикасаются только верзилы. Кира стояла рядом, не спеша допивая оставшееся в банке пепси.
— Кирочка, приведи его в порядок, — распорядился седой. — Платочком аккуратно вытри... Ничего страшного, Родион Петрович, поболит пару часиков и пройдет. Кира даже заверяет, что якобы повышает потенцию, но у меня, признаться, не хватает духа экспериментировать. В детстве сунул палец в патрон, тряхнуло так, что слетел со стола, с тех пор тока не переношу в любых разновидностях, даже троллейбусов побаиваюсь... Вы себе только представьте: Кирочку выкинули из техникума, так и не дав выучиться на техника-электрика. Что может быть смешнее? У девчонки несомненное призвание ко всему, что связано с электричеством, ей приходят в голову такие идеи и варианты, что сам великий Фарадей был бы восхищен... Вы инженер, помнится? Как относитесь к Фарадею?
— Не издевайтесь, — огрызнулся Родион, все еще пребывая в железных тисках.
— Помилуйте, я и не думаю. Разумеется, с моей стороны безусловно наблюдается определенная ирония, даже больше, что греха таить — некоторое злорадство... Но что прикажете делать, когда тебя столь нагло обворовывают?
— Я же не знал...
— Послушайте... — поморщился седой. — Ну что это за мальчишество? Судят по результату, а не по намерениям. Почитайте на досуге уголовный кодекс, там это четко сформулировано. Даже суд на моем месте не питал бы к вам никакого снисхождения, обязательно закатал бы на тот курорт, где по капризу дизайнеров натянуто неисчислимое количество колючей проволоки... Так как вы относитесь к Фарадею?
— С уважением.
— Почему?
— Потому что он пробился своим горбом.
— Вот это правильно, — серьезно кивнул седой. — Правильное отношение. В точку... А посему давайте внесем ясность, милый друг. Так уж заведено в нашем мире, что неписаные законы сочинили в сто раз более умные люди, нежели те, что то и дело рожают писаные. Во-первых, наше знакомство никогда и не состоялось бы, останься вы законопослушным гражданином великой России. Не так ли, милейший Родион Петрович? Ну, а если уж вы вторглись на чужое игровое поле и стали действовать на нем с размахом, безусловно, не самой последней пешки — естественно ожидать от других участников игры адекватных действий. И любые стенанья типа «Я не знал, не ведал...» не способны вызвать никаких других эмоций, кроме тихого презрения. А вам ведь этого не хочется? Честно?
— Не хочется, — угрюмо сказал Родион.
— Вот видите. Репутацию не завоевывают парочкой удачных налетов. За репутацию нужно бороться долго, мучительно, кровяня клыки и зализывая раны. Ни в одной области человеческой деятельности не любят выскочек. Взять одним махом то, что другими достигалось годами, ценой неимоверных трудов и, прямо скажем, немалой крови... Так не бывает. А поскольку в нашем, незаметном и не стремящемся к широкой известности бизнесе методы порицания довольно специфические... — он сделал долгую, жутковатую паузу. — Признайтесь, испуганы?
— Мне неуютно, — сказал Родион. — Но я все поставил на карту, не хочу быть овцой из стада...
— Вообще-то, похвальное желание, — он сделал ладонью небрежный жест. — Отпустите. Господин Раскатников, в общем, раскаивается.
Родиона отпустили. Он выпрямился в кресле. И тут же скривился — резкое движение отозвалось колючей болью.
— Я сказал бы, вы человек не окончательно пропащий, — продолжал седой. — После некоторой дрессировки и прохождения курса молодого бойца могли бы стать членом благородного сообщества... Или у вас другие намерения?